Читать книгу Арабская жена - Таня Валько - Страница 4

День рождения

Наконец-то мне исполнилось восемнадцать! Как я мечтала об этом! Теперь уже никто, никтошеньки, даже моя деспотичная мамочка, не сможет заставить меня возвращаться домой в десять вечера. Она не сможет больше запрещать мне ходить на дискотеки и в клубы. Ох, помню я прошлый Новый год! Это была драма – как, впрочем, и всегда. Единственное, что было разрешено, – это развлекаться в компании двоюродных сестер в доме тетки, под присмотром взрослых. «Веселитесь, девочки? Только не шумите сильно! А как сюда попало вино? Кто его принес?» Боже! Ежегодный кошмар.

Мама называет меня принцессой, цветочком, кошечкой и своим любимым сокровищем. Она заявляет, что не позволит меня обидеть ни одному мужчине. Но разве со мной непременно должно случиться то же самое, что с ней? Мой отец разбил ей сердце и разрушил жизнь, но это совершенно не означает, что все мужчины подлецы. Ей просто не повезло. А кроме того, она вела себя глупо, позволяла ему обманывать… да и вообще все ему позволяла. Я собираюсь строить свою жизнь совершенно иначе. Я и в самом деле буду принцессой, и принцу, моему избраннику, придется непрестанно завоевывать меня, обожать двадцать четыре часа в сутки без передышки. Он будет дарить мне цветы, осыпать меня подарками, будет очарователен, элегантен, прекрасен и, разумеется, будет люби-и-ить меня без памяти.

Честно говоря, свою вторую половинку я еще не встретила. Это не так просто, я знаю об этом. Но ведь я никуда не спешу. Мне только восемнадцать.

День рождения я отмечаю в лучшем клубе города – а вдруг в этот день мне повезет и приключится что-нибудь эдакое?! Одно я знаю наверняка: я буду танцевать до утра, пить самое лучшее вино и курить сигареты – хотя курю я редко и, в общем, не слишком это люблю, но ведь я теперь взрослая!

Другой сказал бы: клуб как клуб, ничего особенного. Но мне-то как здесь нравится! Раньше я не бывала в таких местах. Пульсирующие прожектора и мелькающие по стенам лазерные лучи слепят, в глазах радужно, и кружится голова. Музыка играет так громко, что не только разговаривать невозможно – я даже не слышу собственных мыслей и биения сердца. Во мне гремит «техно»: бум, бум, бум! Вот это здорово! Мы – я и две мои ближайшие однокашницы – понимающе переглядываемся с парнями: вот это угар! Путь к бару мы прокладываем себе локтями; стоим на цыпочках и хватаем то, что нам дают. Вскоре, получив все, что нужно, мы бросаемся к последнему свободному столику. Мы перекрикиваемся, чтобы слышать друг друга, но из этого все равно ничего не выходит, и в конце концов, сделав несколько глотков, мы жестами показываем друг другу: неплохо бы выйти на танцпол… Это какое-то безумие! Несколько минут – и я вся взмокла от пота. Вообще-то, я не люблю таких скопищ: все толкают друг друга, а танец заключается в том, чтобы извиваться, стоя на одном месте.

Вскоре я начинаю проталкиваться в сторону нашего столика. Конечно же, за ним уже заседает другая компания, наше пиво исчезло без следа, бутылка вина тоже испарилась. Я беспомощно осматриваюсь вокруг. Мои друзья отлично развлекаются в своем кругу, а я чувствую себя пятым колесом к телеге. Впрочем, как и всегда.

Черт подери, но ведь это мой день рождения и глупо было бы смыться в самом начале вечеринки! Я должна дотерпеть, по крайней мере, до полуночи. Тяжко вздыхая, я подпираю стенку. Надвигаются черные мысли. Со мной всегда так происходит: стремлюсь к чему-то, часто по трупам идти готова, но стоит заполучить желаемое – и оказывается, что это фигня.

Швейцары-охранники вновь и вновь запускают группы визжащей молодежи, которая хочет только развлечений, танцев, алкоголя, секса, «порошочка» и бог знает чего еще. Я даже пугаюсь, поскольку раньше не встречала таких людей. В общем-то, я ни с кем особо не общалась и бо́льшую часть времени проводила с мамой, а если и виделась с подругами, то у нас дома или в кафе-кондитерской у школы… Во что же это я встряла?!

– Малышка, «дорожку» хочешь? Что-то ты, я вижу, напряжена. – Брюнет с напомаженными волосами хватает меня за плечо.

– Проваливай! – отвечаю я возмущенно. – Я что, похожа на наркошу?!

– Ну, здесь вроде нет наркош, а все нюхают. Так что, может, все-таки возьмешь «порошочек» для расслабона, ледяная принцесса?

Крутнувшись на пятке, я снова оказываюсь среди танцующих. Если выбирать из двух зол, здесь все же безопаснее. Понятия не имею, куда подевались приглашенные мной однокашники. Встав на цыпочки, я озираюсь, но никого не вижу. Они просто на меня наплевали. Как мило! В этом чертовом клубе душно, жарко и воняет сигаретами. Я так мечтала устроить здесь вечеринку, а теперь хочется отсюда попросту сбежать.

Наконец близится полночь. Все, только выпью у бара стакан холодной воды – и удеру. Липкой рукой вытираю со лба пот. Хоть бы открыли окно! Хочется принять душ, смыть с себя всю эту грязь. Тоже мне день рождения! Хорошо, что разгоряченные самцы хотя бы перестали пускать слюну при моем виде. Одурманенные водярой и «порошками», они ни на что уже не обращают внимания. Или выбрали себе более доступный товар. А выбирать есть из кого – девчонки на любой вкус, даже самый привередливый. На девчонках – ажурные колготки, так называемые бордельки, непременно черные; на парнях – обтягивающие футболки в сетку. На плечах, спинах, попах или ногах почти у всех татушки, большие или поменьше. Все они похожи на попугаев из сумасшедшего птичника. Пора смываться!

Внезапно я ощущаю на себе чей-то взгляд. О нет… Не слишком ли много впечатлений для одного вечера?

Наконец я его замечаю. Он сидит в углу у бара, и его лицо частично скрыто за рядами висящих бокалов и пивных кружек. Робко улыбается мне. Неужели и на этой убогой танцплощадке не все нахалы? Он не похож на других. Не знаю, чем он меня привлекает, но его взгляд останавливает меня и велит остаться еще хоть на минутку. Вечер был отвратителен – возможно, хотя бы окончание его станет приятным.

– Одно красное, пожалуйста, – быстро заказываю у бармена вино. Не могу же я просто так стоять и пялиться на мужчину! Закуриваю сигарету, хотя дыма здесь и без того хватает, и по-прежнему не знаю, куда деть руки.

У него удивительные глаза. Их даже не назвать черными – они искрятся, будто пылающие угли в печи. Итальянец он, что ли, или латиноамериканец?

Он поднимается с места. Неужели уходит?! Но нет, он идет в мою сторону. У меня перехватывает дыхание.

– Привьет! – Красивый мужчина, говорящий со странным акцентом, пытается перекричать музыку. Я была права, он иностранец!

– Hi! – отвечаю растерянно, краснея до корней волос и опуская глаза. Все-таки английский я, хоть и не слишком старательно, учу с детства.

– Тебье не скучно? – спрашивает он.

– Ну… немного. Вообще-то, я уже удираю.

– А ты здьесь одна?

«Ой, одна-одинешенька», – отвечаю мысленно и печально вздыхаю.

– Я потеряла свою компанию, – неуверенно говорю. – Приятели… где-то там…

Он улыбается – не до ушей, а тонко. Одет с иголочки, вид какой-то нездешний. А ведь мы в дрянном задымленном клубе, вокруг по танцполу скачут толпы визжащих придурков. И уже почти полночь.

– Можно тебья проводить? – тихо спрашивает он, помолчав. – Ой, забыл. Меня зовут Ахмед. Ахмед Салими.

– А я думала, что ты итальянец, – слегка разочарованно вздыхаю я.

– Увы, нет, – ехидно отвечает он. – Всего лишь араб. Всего лишь ливиец.

– Не хотела тебя обидеть, – быстро говорю я. – Просто я иначе представляла себе араба. Знаешь, из книг, из фильмов… Я никогда не бывала в твоих краях…

– Из «Тысячи и одной ночи» и школьных историй о средневековых завоеваниях? Представляла себе бравого всадника с тюрбаном на голове и кинжалом в руке? С тех времен кое-что изменилось. – В его голосе слышен упрек. – Как насчет более современного образа?

– Я не интересуюсь политикой, – пытаюсь успокоить его. – Все это болтовня для любителей сенсаций. Меня это вообще не касается.

Наступает неприятная пауза.

– Интересно, а бедуины в белых одеждах по-прежнему ездят по пустыне на верблюдах? Или уже вымерли? – я силюсь пошутить, чтобы разрядить обстановку.

– Дитя мое, – говорит он с очень серьезным выражением лица и наклоняется прямо к моему уху, – у наших бедуинов есть «мерседесы» и палатки размерами с виллу, а к верхушкам этих палаток они пристраивают спутниковые антенны.

Ошарашенная, я смотрю на него.

– Заливаешь! – Я разражаюсь нервным безудержным смехом.

Но он сохраняет серьезность и оценивает меня взглядом. В уголках его глаз я замечаю какие-то отблески, но не могу их расшифровать. Мне немного страшно. Кажется, я перегнула палку. А если он…

Ахмед от души хохочет.

– Это правда, правда, – говорит он. – Сколько стран, столько и обычаев.

– Я – Дорота, друзья называют меня Дот, – с облегчением вздохнув, наконец представляюсь я.

Мы жмем друг другу руки. Какая у него нежная кожа! Молодой аристократ из бедуинской палатки, который ездит на белом «мерседесе»… а еще лучше – на серебристом, цвета «металлик».

– Теперь мы уже знакомы и ты можешь меня проводить, – любезно позволяю я. – Честно говоря, не нравится мне это заведение. – Поджав губы и сморщив нос, я делаю глупую гримаску и, смеясь, выбегаю на свежий воздух.

Дорога домой оказывается удивительно долгой. Мой дом расположен за две улицы от клуба, но мы все ходим кругами. Вместе нам замечательно. Проводы длятся до рассвета. Нам столько нужно сказать, что мы захлебываемся в словах, перекрикиваем друг друга, толкаемся локтями и вообще ведем себя как пара сумасшедших. И что удивительно – мне кажется, будто мы всегда были знакомы. Он начинает какую-то фразу, я продолжаю, и наоборот. Две разные страны, две разные культуры – и мы настолько похожи! А самое главное – он не пытается ни облапить меня, ни чмокнуть. Я воспринимаю это как знак уважения. Так держать!

Под утро я падаю от усталости, но уже так привыкла к его смешному польскому произношению, что и сама говорю ему на прощанье: «Привьет, Ахмед».

Love, love, love

Он обещал позвонить. Я не могу дождаться, мне страшно: вдруг не позвонит? И я схожу с ума, не могу найти себе места в прихожей, где стоит старенький телефонный аппарат; делаю вид, будто у меня здесь какие-то срочные дела. Наконец, чтобы не возбуждать подозрений, я принимаюсь за уборку антресолей.

– Доротка, сегодня воскресенье, – замечает мама, – нельзя убираться.

– Но ведь на неделе вечно нет времени, – лгу как по писаному. – Я хочу кое-что найти, а заодно разложу как следует и весь остальной хлам.

– Делай что хочешь, но говорю тебе, это грех, – настаивает мама.

– Давно ли ты стала такой религиозной? – пытаясь уязвить, ехидно интересуюсь я.

Звонит телефон. Я успеваю первой.

– Это я, Ахмед. – Слышу его голос, и у меня подкашиваются ноги.

Маменька, разумеется, стоит рядом и удивленно на меня смотрит. Кажется, ей так любопытно, что она готова вырвать у меня трубку. Она не любит терять контроль над чем-либо, тем более надо мной. Все-то ей необходимо знать.

– Это звонят мне, мама, – резко заявляю я и поворачиваюсь к ней спиной. Но по-прежнему ощущаю ее присутствие, словно она вросла в пол. – Ты дашь мне поговорить или будешь подслушивать?! – срываюсь я на грубый тон.

– Прекрасно, просто прекрасно! – Разозлившись, мать повышает голос. – Один раз побывала в пещере разврата – и вот, пожалуйста, уже появляются тайны. Секс, «порошочки»… И что же ты выбрала? Может, это какой-то дилер предлагает тебе «дорожку»?! – Ее крик заглушает слова Ахмеда.

– Извини, тут кое-кто не дает мне разговаривать. Я ничего не слышу, – объясняю ему. – Подожди минутку. – Я вдыхаю поглубже, закрываю трубку рукой и ору: – Дашь ты мне, в конце концов, черт побери, перекинуться двумя словами? Или нет?!

Обиженная мать разворачивается и уходит.

– Прошу прощения, тут мелкие неприятности, – уже совсем другим тоном обращаюсь я к своему собеседнику.

– Да слышу я, – смеется он. – Не волнуйся, мы в семье тоже иногда кричим и ссоримся. И это вовсе не значит, что мы друг друга не любим.

Уф-ф-ф! Как отлично он все понимает! Я сажусь на пол в углу прихожей, закрываю двери, и мы начинаем разговор.

– Может, после обеда сходим выпить кофе? – предлагает он. – Спокойно поболтаем. Ведь сегодня вечером мне уже нужно уезжать.

– Куда? Зачем? – Только что познакомились, а он уже собирается исчезнуть из моей жизни… Я не согласна!

– Я учусь в Познани. Собственно, пишу диссертацию, – грустно отвечает он. – Сюда приехал на выходные – навестить своего земляка, приятеля из лицея. Он живет неподалеку от тебя, очень приятный человек. Женат на польке, имеет двух прелестных, хоть и крикливых, детишек и собаку.

– Серьезно?! И что же, в таком случае, ты делал вчера вечером в клубе?

– Мои друзья отправились на семейный слет, о котором они узнали лишь в пятницу. Встреча назначена у тещи, поэтому отказать они не смогли, – говорит Ахмед, и у меня нет причин ему не верить. – Они хотели, чтобы я пошел с ними, но для меня это слишком. Я там ни с кем не знаком, наверняка водка лилась рекой, на столе были горы свинины – это все мне не очень нравится. Я отправился в кино, а когда вернулся – моих друзей еще не было. На последний поезд я опоздал, а единственным открытым в это время суток заведением оказался клуб, в котором мы с тобой познакомились. Вот и вся история.

– Ты отчитываешься, будто на исповеди, – смеюсь я, смущенная тем, что он передо мной оправдывается.

– Не знаю, как проходит исповедь, а я просто честно рассказываю, как все было.

– Приходи к моему дому в четыре. Пойдем пить кофе и есть вкусные пирожные, – решаю я.

Нам не остается ничего другого, кроме как видеться по выходным. До защиты его диссертации еще почти год – приблизительно столько же, сколько и мне до аттестата зрелости. Мы решили, что будем поддерживать друг друга и много работать, чтобы достичь наилучших результатов. Может, и я наконец начну учиться как следует, хотя до недавней поры учеба шла у меня неровно.

Ахмед – программист; в Польше он живет уже четыре года и потому так хорошо знает наш язык. Говорит он не совсем чисто, смягчает звуки там, где не нужно, – но ведь это всего лишь акцент, а слов он знает, кажется, больше, чем я. Он признается, что заучивал словарь наизусть, но для него это ерунда – он с детства зубрил Коран, упражняясь в запоминании. Даже в условиях польской безработицы Ахмед не жалуется на недостаток заказов. Он и двое его однокурсников основали собственную фирму и пишут какие-то программы для компаний – и небольших, и немного покрупнее. Кажется, получается это у них неплохо – во всяком случае, в Познани Ахмед снимает однокомнатную квартиру и имеет собственное авто; он и сам признает, что живется ему вполне комфортно.

В течение недели наше общение ограничивается телефонными разговорами. Мама подслушивает под дверью. Мобилки у меня нет, нам не хватает на нее денег, вот и приходится часами висеть на старом аппарате, по которому едва-едва что-то слышно.

– Я не могу дождаться пятницы, – слышу его голос в трубке.

– Я тоже, – отвечаю вполголоса. – Ты будешь в обычное время?

– На этот раз у меня есть шанс вырваться даже пораньше – мой научный руководитель заболел. Ну и ладно, стану дезертиром.

– То есть? – Стресс скверно влияет на мое серое вещество.

– Приду в университет, немного покручусь там, покажусь как можно большему числу людей и… – Он делает паузу и добавляет: – Побегу на поезд! Ура, прогул!

– Здорово.

– Да, послушал бы тебя кто-нибудь – и пришел бы к выводу, что ты молчунья или вообще практически немая, – не слишком довольно констатирует он.

– Я же тебе говорила, какая у меня ситуация, – я еще больше понижаю голос. – Достаточно неудобная, – уже почти шепчу.

– Постараюсь помочь тебе ее разрешить, – обещает Ахмед.

Я жду его на вокзале, топчусь на месте от нетерпения. Наконец в окне вагона показывается его улыбающееся лицо. Мне все тяжелее выдерживать долгие, ужасающе скучные недели без него. Я бы хотела видеться с ним каждый день, но знаю, что это невозможно, по крайней мере до получения аттестата.

– Привьет, как поживаешь? – В знак приветствия он нежно целует меня в лоб.

– Замечательно, хоть порой и одиноко.

– И сейчас одиноко?

– Сейчас нет, а вот всю неделю – да… – поясняю я ему, словно капризная девчушка.

– А ты учебой занимайся – и не будет времени размышлять об одиночестве. И неделя быстрее пройдет.

Я беру его под руку, и мы идем в центр города. Несколько людей оглядываются на нас, но, как я заметила, так происходит всегда: в маленьких городках обычно пялятся на чужаков, а уж на смуглых и подавно. Для жителей это сенсация. Я побаиваюсь, как бы обо мне не распустили сплетен, ведь маме я, конечно же, до сих пор ничего не рассказала.

– Я возьму тебя с собой на ужин к приятелю, тому самому, у которого останавливаюсь, когда приезжаю сюда, – утверждает план действий Ахмед. – И он, и его жена хотят наконец познакомиться с тобой. Может быть, ты с ней подружишься… впрочем, в этом я не уверен. Мне кажется, вы с ней немного разные, – загадочно говорит он.

– Посмотрим. – Я радуюсь перспективе провести вечер вне дома, хотя и знаю, что потом будут проблемы с мамой.

Мы направляемся в сторону нового модного района, где красуются пятиэтажные дома с охраной и видеокамерами.

– Неплохо им живется, – констатирую я, не отрывая глаз от свежей штукатурки, балконов, утопающих в цветах, и подстриженных газонов. «Почему в моем районе всего этого нет?» – думаю про себя.

– Али – отличный врач. Он учился в Германии, а в Польшу приехал, чтобы получить специализацию. – Заметив мою зависть, Ахмед старается оправдать друга.

– Надо же, выбрал именно Польшу, – удивляюсь я.

– Он познакомился с Виолеттой, которая приехала на летние сезонные работы. Дальше все пошло быстро: love, свадьба, ребенок… ну, или в другой последовательности. Doesn’t matter![1] – смеется он, довольный собственной шуткой. – В конце концов они пришли к выводу, что с теми небольшими деньгами, которые у них имеются, легче будет устроиться здесь, в Польше, а не где-нибудь на гнилом Западе. А все из-за того, что она не захотела поехать к нему, глупая… – Ахмед презрительно кривит губы.

Мы заходим в дом. Чистая широкая лестничная клетка… А в моем подъезде все стены размалеваны граффити и запах мочи смешивается с вонью блевотины.

– Здесь красиво, – говорю я шепотом, будто в костеле. – Я бы не отказалась здесь жить.

– Это всего-навсего многоквартирный дом. Вот свой особняк – это да…

– Мечтать не вредно, – смеюсь я.

Дверь нам открывает улыбчивый лысеющий араб, одетый в спортивный костюм, но без обуви.

– Салям алейкум, – говорит он в знак приветствия и впускает нас в квартиру.

Я с удивлением смотрю на Ахмеда.

– Это означает «здравствуй», а точнее – «мир тебе», – поясняет он.

– Мне стоит это выучить! Красиво звучит.

Тут же прихожую заполняют визжащие дети и прыгающая собака, а напоследок, будто звезда, выходит Виолетта. Кажется, ей около тридцати, но вызывающий макияж прибавляет ей годы. Одета она в куцую мини-юбку, короткий мохеровый свитерок, открывающий нижнюю часть живота, и черные колготки в сеточку. На ногах – туфли на металлических шпильках. Волосы ее в полнейшем беспорядке, неаккуратные пряди местами склеились от пенки или геля. Я младше Виолетты как минимум на десяток лет, но одета словно ее мать: в пепельное вискозное платье до середины икры с вырезом под шею и длинными рукавами. Возможно, это платье и подходит к моим светлым волосам, скромно сколотым в небольшой пучок, но сейчас мне кажется, что я выгляжу слишком старомодно.

– Привет, привет, красавица, – свысока обращается ко мне женщина и чмокает воздух около меня, имитируя поцелуй. – Мы уж и дождаться не могли знакомства с тобой. – Она осматривает меня с головы до ног. – Но ведь ты совсем юная! Тебе хоть исполнилось восемнадцать или Ахмед уже водится с несовершеннолетними?

– Уймись, – обрывает ее муж. – Проходите, пожалуйста.

И мы идем в гостиную, меблированную на современный лад. Некоторые детали напрямую говорят о происхождении хозяев. На одной стене висит коврик с оленями, тут же в позолоченной пластмассовой рамочке – репродукция Ченстоховской Божьей Матери. На полке стоит арабский кальян и дощечки, испещренные витиеватым письмом, а рядом – множество кожаных верблюдов и осликов, набитых соломой и ватой, а также глиняные фигурки арабов в народных костюмах.

– Садитесь, пожалуйста. – Али указывает нам на диван, на который моментально запрыгивает пес. – Пошел прочь! – кричит Али и добавляет еще какие-то слова, которых я не понимаю.

– Все в порядке, я люблю животных, – смеюсь я и треплю по шерстке умильное кудлатое существо.

– Свинину у нас не едят, – ни с того ни с сего сообщает мне Виолетта. – Надеюсь, один вечер ты обойдешься без крестьянской колбасы? – В ее голосе я слышу ехидство.

– Я тоже очень редко ем такую пищу. Она тяжела для желудка и не очень полезна. – Я стараюсь говорить как можно изысканнее, старательно подбирая слова.

– Ты, похоже, вообще мало что ешь, – продолжает Виолетта. – Ты такая худая! Ну что ж, когда я была подростком, тоже могла жить одной лишь любовью.

Она разворачивается и испускает выразительный вздох. Становится у дверей кухни и закуривает сигарету, выдыхая клубы дыма. Нет, судя по всему, вряд ли мы станем подругами.

– Виолетта, успокойся, какая муха тебя опять укусила? – Али повышает голос, но в тоне его слышится мольба. С первого взгляда заметно, кто главный в этом доме. – Погляди-ка, какое совпадение… – На этот раз хозяин обращается уже ко мне, и в его голосе появляется теплота. – Ахмед приехал навестить меня, а познакомился с такой красивой девушкой. Наш князь нашел себе королевну. Он всегда был привередлив.

– Так где же вы познакомились? – снова подключается к разговору Виолетта.

– Я ж вам говорил – в клубе, – в первый раз подает голос Ахмед. По выражению его лица я вижу, что он недоволен.

– Это единственное заслуживающее внимания заведение в нашей дыре. Когда-то я могла там просиживать часами. – Виолетта мечтательно вздыхает. – У тебя, разумеется, есть и время, и возможность развлекаться, – обращается она ко мне. – А я уже как выжатый лимон: дом, дети, а в довершение всего – этот чертов пес.

– Но я там была впервые в жизни, – оправдываюсь я, словно маленькая девочка. – Я не хожу по таким местам.

– Ну да, ты еще на том этапе, когда радует поход в «МакДональдс» или кафе-кондитерскую. – Она насмешливо улыбается и снисходительно кивает мне.

– Вряд ли в этом я когда-либо решительно поменяюсь, – отвечаю я.

Мужчины обмениваются хмурыми взглядами. Али закуривает сигарету, Ахмед стакан за стаканом пьет холодную воду. Вдруг оба как по команде поднимаются и выходят из гостиной. Из прихожей доносятся их негромкие голоса, какое-то странное причмокивание языком, а напоследок – приглушенный смех. Почему это им так весело?! Вскоре они возвращаются и уже с расслабленным видом занимают свои места.

– Накрываем на стол, пора ужинать, – радостно говорит хозяин, похлопывая себя руками по бедрам.

– Вот и подними свою жопу, что тебе мешает? – грубо обращается к мужу Виолетта. – Или она у тебя приросла к дивану, ведь ты вечно на нем сидишь?!

Это для меня уже слишком! Рассерженная, я выразительно смотрю на Ахмеда. Нужно немедленно уходить, иначе мы станем свидетелями базарной ссоры. К тому же мне хочется плакать.

Как всегда, Ахмед понимает меня без слов. Мы оба встаем, проходим через коридор и покидаем этот «гостеприимный» дом.

– Ахмед, Дорота! – кричит нам вслед Али, и его голос отдается эхом на лестничной клетке. – Вернитесь, простите нас!

– Илля лика![2] – отзывается Ахмед, остановившись на минутку и подняв голову вверх.

Я снова удивленно гляжу на него, но на этот раз даже не хочу знать, что это значит.

– Моя одноклассница устраивает новогоднюю вечеринку. – Мы с Ахмедом, как и прежде, разговариваем по телефону, с той лишь разницей, что я лежу на кровати в своей комнате – теперь у меня есть мобилка, которую Ахмед купил мне на День святого Николая.

– И что ты хочешь этим сказать? – недовольно интересуется он.

– Тебе не хочется пойти туда со мной? – спрашиваю я, удивленная его реакцией.

– Чтобы получилось так же, как у Али? На этот раз твои друзья могут меня поколотить за то, что я отбираю у них такую девчонку.

Не знаю, комплимент ли это, но тон Ахмеда меня не радует. После похода к Али и Виолетте наши с ним отношения стали прохладнее. Мы и видимся реже – ведь теперь Ахмеду негде останавливаться и всякий раз приходится снимать номер в отеле. Частные квартиры – не выход: во-первых, там отвратительные условия, во-вторых, местные жители отказываются сдавать комнату любому арабу, даже самому смирному и спокойному. Словом, мы оказались в патовой ситуации.

– Может, приедешь ко мне в Познань? – после паузы предлагает Ахмед. – Город большой, люди с более открытым мышлением. В университете планируется новогодний бал. Все будет изысканно, без драк и оскорблений.

– Я бы хотела, но как сказать об этом маме? Боюсь, она меня не поймет.

– Почему?

– Она со мной строга. Не разрешает мне ездить, куда я захочу и с кем захочу. Хоть я уже и совершеннолетняя.

– Может быть, ты меня ей представишь? – робко спрашивает он. – Если не стесняешься…

– Чего же мне стесняться? – От радостного возбуждения мое сердце бьется сильнее. – Ты ведь не горбатый, не хромой…

– Но я араб, а это для многих из вас еще хуже, – холодно произносит Ахмед.

– Прочь предрассудки.

– Если, как ты говоришь, твоя мама привержена традициям, ты можешь с ней серьезно повздорить, даже если просто пригласишь меня домой.

Разумеется, он не ошибся.

– Наконец-то ты любезно сообщаешь мне, что у тебя кто-то есть! – повышает голос мать. – Весь город уже болтает, что ты шляешься с каким-то черномазым!

– Ты преувеличиваешь, мама! Неужто людям больше нечего делать, кроме как сплетничать обо мне? – Я стараюсь быть рассудительной, зная, что, если полезу на рожон, это ничего не даст. Мне нужно сохранять спокойствие, чтобы не позволить спровоцировать себя на конфликт.

– И кого же ты хочешь привести в мой дом? Цыгана? – роняет первую колкость она.

– Ахмед – араб.

– Что?! – Не успела я закончить предложение, а мать уже вскинулась как ошпаренная. – Араб! Грязнуля! Террорист! – Она театрально хватается за голову.

– Я и не знала, что ты расистка. От этого один шаг до фашизма.

– Ты, соплячка, обзываешь меня гитлеровкой?! – Раскрасневшись от злости, она дает мне пощечину.

К этому я была не готова.

– Не хочешь с ним знакомиться – и не надо! – кричу я со слезами на глазах. – Но я и дальше буду с ним встречаться. – Я поворачиваюсь к ней спиной и пытаюсь взять себя в руки.

– Я тебе запрещаю! Или… прочь из моего дома!

– Ты меня выгоняешь?!

– Или – или! У тебя есть выбор!

– Должна тебе сказать, что эта квартира не только твоя, но и моя. Отец купил ее не одной тебе. Если тебе что-то не нравится, съезжай! Я уже, слава богу, совершеннолетняя. Подавай на меня в суд или вызывай судебного исполнителя.

Я разворачиваюсь и почти бегу в свою комнату. Не хочу, чтобы она видела, как я плачу; не хочу, чтобы она получила от этого удовлетворение. Такого от своей матери я не ожидала. Ахмед был прав.

– Я приеду к тебе на Новый год. Собственно, могу приехать и на несколько дней раньше, ведь каникулы уже начались, – говорю я дрожащим голосом в трубку.

– Ничего не вышло, да? – Он слышит меня и не нуждается в уточнениях.

– Как ты и предполагал.

– Тогда, может быть, мне приехать в эти выходные? Сделаем твоей маме сюрприз, – говорит он полушутя. – Я попытаюсь сразить ее своим личным обаянием.

Мы оба смеемся, хоть и предчувствуем: будет нелегко.

– Не знаю, хорошая ли это идея… – Я начинаю колебаться.

– Не беспокойся. Я знаю, как себя вести со строгими и упрямыми дамами средних лет. В конце концов, у меня тоже есть мать.

Ахмед сидит в маленькой гостиной на потертом диване, в руках крепко держит большой букет красных роз, а коробка конфет у него на коленях. Я вижу, как он напряжен, хотя и притворяется расслабленным.

– Так ты думаешь, она сейчас придет? – в который раз спрашивает он.

– Да-да, буквально через минутку… Богослужение заканчивается в час дня, дорога занимает максимум пятнадцать минут…

Не успела я договорить, как послышался скрежет ключа в замочной скважине. Делаю глубокий вдох. Понятия не имею, чего ждать от матери. В последнее время она меня поражает. Пока я была ребенком, отношения между нами были сказочными, мы очень любили друг друга. Но по мере моего взросления мать становилась все более холодной, нервной и колючей. Я совершенно не могу этого понять. Если она боится, что дочь оставит ее, выпорхнув из идеального гнездышка, то почему же ведет себя так, чтобы я сделала это как можно скорее?

– Здравствуйте. – Ахмед встает и целует моей изумленной матери руку. – Большая честь для меня познакомиться с матерью Дороты. – Он протягивает ей цветы и конфеты.

– Вы застали меня врасплох, – признается она, едва придя в себя от удивления.

Мы все садимся и выжидающе смотрим друг на друга. Повисает неприятная пауза.

– Я принесу пирог, надеюсь, он вышел удачным. – Я вскакиваю, не в состоянии вынести этого молчания. – Кофе или чай? А может быть, кока-колы?

– Кофе, пожалуйста, – неуверенно улыбается Ахмед.

– Мне тоже, – бормочет мама, холодно оглядывая моего смуглого друга и силясь выискать хоть маленький недочет в его внешнем виде. Но шансов на это нет: он действительно красив. Высок, строен, кудрявые волосы отлично подстрижены, лицо гладко выбрито, итальянский костюм будто с иголочки, рубашка замечательно отглажена, а галстук идеально подобран.

– Так что же вы делаете у нас в Польше? Охотитесь за молодыми девушками, совращаете их и бросаете? – начинает приятную беседу мама.

Я дрожащими руками накладываю бисквит с желе, разливаю кофе и спешу на помощь Ахмеду.

– Вы очень хорошо воспитали вашу дочь. – Он избегает прямого ответа. – Можете гордиться, Дорота никому не позволит сбить себя с толку.

– Но чем вы здесь занимаетесь? На что рассчитываете? – не сдается мама.

– В отношении вашей дочери у меня серьезные намерения. Я уважаю ее, как и вас. – Его голос звучит спокойно. Он больше не нервничает.

– И как же долго вы встречаетесь, раз у вас уже появились «серьезные намерения»?!

– Более трех месяцев, не так ли, Доротка? – обращается он ко мне, и я киваю.

Мать смотриит на меня с упреком. «И ты мне ничего не говорила?» – читаю я в ее глазах.

– Всего лишь три месяца! Всего ничего! – насмешливо произносит она.

– Но это хорошее начало, уважаемая. – Ахмед говорит уже прохладным и решительным тоном.

– У нее даже нет аттестата зрелости! Что вы себе думаете?! – Мать повышает голос.

– Мама, мы встречаемся и хотим только пойти вместе на новогодний вечер, а не сразу жениться, черт побери! – не выдерживаю я, поскольку чувствую себя в ужасно глупом положении. – Да, мы общаемся всего три месяца, и не время строить какие-то далеко идущие планы на будущее. Ахмед хотел сказать, что он не собирается меня использовать или что-то в этом духе.

– Поживем – увидим. – Мать иронично кривит губы и неприветливо смотрит на нас. – А теперь, пожалуйста, оставьте меня одну, мне хочется немного отдохнуть.

– Конец аудиенции, – шепчу я и беру Ахмеда под руку.

Веду его в свою крохотную комнатку. Между диваном и столом места так мало, что едва помещается табурет; можно было бы даже писать за столом, сидя при этом на диване. Обстановку дополняет маленький платяной шкаф, в котором висят мои нехитрые вещи: джинсы, несколько маечек, два застиранных свитера, немодное выходное платье и костюмчик для школьных торжеств и экзаменов. Мы садимся на изрядно потрепанный диван, который помнит еще времена моего детства.

– И как же ты здесь, девочка моя, помещаешься? – Ахмед обнимает меня за плечи и одновременно осматривается. – Здесь же нечем дышать.

Он встает, сбрасывает пиджак, галстук, расстегивает ворот рубахи.

– Может, хватит устраивать стриптиз? – смеюсь я. Он безумно мне нравится, особенно вот сейчас, с раскрасневшимся лицом.

– Уф, ну и жарко у тебя тут. – Его глаза горят удивительным блеском. – Я открою окно, ладно?

Через минуту он снова садится на край дивана и нежно берет мои руки в свои.

– Тебе известно, что я очень уважаю тебя? – говорит он. – У нас обычно парень, который имеет по отношению к девушке серьезные намерения, даже не целуется с ней. Да, так принято. Но это несколько старомодные установки, моя семья их не слишком придерживается. По меркам нашей страны мы довольно-таки прогрессивны. Хотя здесь, в Польше, даже мы казались бы окружающим провинциалами из прошлого века.

– К чему ты клонишь? – Похоже, разговор с моей мамой плохо на него повлиял.

– Хочу, чтобы ты знала: я кое-что чувствую к тебе. И это чувство очень глубокое. Не мимолетное.

– Я тоже это чувствую, – шепчу я, садясь поближе и прижимаясь лицом к его шее. Ощущаю его ускоренный пульс.

– Никогда прежде… ни к кому другому…

– Я тоже, – прерываю его я.

Мы пристально смотрим друг другу в глаза, прерывисто дышим. И – впервые с момента знакомства – целуемся. Сперва робко и нежно, потом все чувственнее, со страстью. Внезапно мы теряем равновесие, заваливаемся на диван и сильно ударяемся головами о стену.

– Ой!.. – вскрикиваем оба, массируя ушибленные места, и заливаемся смехом.

– Вот это на сегодня и все по части секса, – говорю я. Мне так больно и весело, что я чуть не плачу.

– Нужно купить тебе вечернее платье для новогоднего бала.

– Знаешь, у меня средств маловато, – стыдливо сознаюсь я.

– Ты только выбери и примерь, а остальное оставь мне.

– Нет, я не могу, пойми меня, – объясняю ему. – Это будет выглядеть так, будто я содержанка, будто я тебе продаюсь.

– Но ведь это не так! – возмущается он. – Что именно ты продаешь? Свое общество? Улыбки?

– Во всяком случае, мама воспримет это однозначно, – уныло бормочу я. Признаться, мне очень хочется иметь новое платье! – Я не должна на это соглашаться…

– Ну и что же нам делать? – Ахмед задумчиво потирает свой немалых размеров нос. – О, придумал! Мы купим платье, но ты его не получишь. Переоденешься у меня перед выходом на бал, а после вечера платье останется в моей квартире. Или ты впоследствии выкупишь его, когда начнешь зарабатывать, или заберешь, когда мы оформим наши отношения.

– Ах ты хитрец! – счастливо восклицаю я и ерошу его черные волосы.

– Айда по магазинам! – Ахмед хватает меня за руку и почти бежит, довольный, словно мальчишка.

Как же я люблю атмосферу праздника! И это не только домашние вечера с наряженной елкой и пахучим дрожжевым пирогом, но и все то волшебство, которое окружает нас в эти дни. Непрестанно порошит снег, держится легкий морозец, а на тротуарах такой гололед, что можно сломать ногу… Но разве об этом кто-нибудь тревожится? Изо всех окон и магазинных витрин подмигивают цветные лампочки гирлянд, отовсюду слышны звуки колядок. С детства я хотела, чтобы рождественские праздники длились вечно.

Мы направляемся к нарядной рыночной площади.

– Я видел красивые платья в одном из бутиков, – прерывает мои раздумья Ахмед. – Думаю, там ты кое-что для себя подыщешь.

Знаю я эти магазины. Самые дорогие в городе. Ни разу еще я не купила там ни одной вещи, даже носового платка.

– Ты уверен? Там все довольно дорого, – пытаюсь я остудить его пыл. – Можно ведь присмотреть что-то и в супермаркете.

– Поверь мне, одежду следует покупать не в тех магазинах, в которых продают колбасу.

В бутике мне нравится абсолютно все. Я блуждаю, словно ребенок в тумане, и боюсь к чему-либо прикоснуться, чтобы не испортить или не запачкать.

– Ахмед, ты сошел с ума! – Я отворачиваю ценник на одном из простых черных платьев. – Это уже слишком! – шепчу возмущенно. – Это ведь больше, чем будущая пенсия моей мамы, которую ей назначат после тридцати с лишним лет работы! Кто в наших небогатых местах может позволить себе это купить?!

– Ты, – улыбается он.

– Пойдем отсюда, пока никто еще нас не заметил, прошу тебя.

Я тащу его к выходу, но он поднимает руку, подзывая жестом продавщицу. Все пропало.

– Вас можно попросить? Посоветуйте что-нибудь этой юной леди, а то она никак не может определиться.

– Да, разумеется, но для какого случая?

– Для ближайшего Нового Года, – смеется Ахмед, оглядывая продавщицу с головы до ног своим взглядом с поволокой. Очаровать ее хочет, что ли?

Девушка мигом бросается подносить блестящие наряды. Все ткани либо усыпаны блестками, либо вышиты стразами, и все сверкают – то ли розовым, то ли оранжевым, даже салатным.

– Кажется, она с ходу определила мое общественное положение, – сержусь я. – Она что, издевается? – добавляю театральным шепотом, и продавщица замирает на полпути.

– Но это самые модные фасоны и цвета. Так сейчас носят, – поясняет она. – Может быть, не у нас и не на каждый день, но…

– Мне нужен туалет для новогоднего бала в университете, – цежу я слова сквозь зубы, чтобы ей было понятнее. – Неужели вы думаете, что жена профессора могла бы надеть нечто подобное?! – повышаю голос.

Ахмед разводит руками, лукаво улыбается и наблюдает всю ситуацию со стороны.

– Сразу бы сказали, – плаксивым голосом оправдывается продавщица.

– Что случилось? – К нам подходит элегантная женщина зрелых лет. – Вы недовольны обслуживанием? Быть может, я смогу чем-нибудь помочь? – Она выразительно смотрит на свою подчиненную, и та вся сжимается прямо на глазах.

– Я предложила этой пани самые модные наряды…

– Ошибочная оценка личности или профессии, – говорю я резко, желая окончательно унизить ее. – Я с мужем иду на университетский бал, а она предлагает мне вещи… как для публичного дома! – не выдерживаю я.

– Прошу прощения, это просто ее собственный извращенный вкус, – оправдывается хозяйка бутика, оценивая меня при этом пристальным взглядом. – При вашей чистой и безукоризненной красоте и безупречной фигуре необходима утонченная элегантность.

Она покровительственно берет меня под руку и ведет в примерочную.

– А теперь вами займется профессионал, – обещает она с блеском в глазах. – К туалету подбираем и аксессуары, не так ли? Туфли, сумочку, украшения?

Риторический вопрос. Не могу же я к новому платью надеть свои старые стоптанные «лодочки». Да и самая миниатюрная сумочка в моей коллекции – размером с рюкзак.

Через минуту она засыпает меня тюлем, крепом, шелком и сатином. Но ничего примерить у меня не выходит: она не оставляет меня одну, все время смотрит то на платья, то на меня. Наконец она делает выбор.

– Вот это! И никакое иное, – уверенно заявляет женщина. И, конечно же, она права.

Это уже не вульгарное куцее мини, а элегантное платье длиной до середины икры, с боковым разрезом до бедра. Спину и декольте прикрывает тончайший прозрачный тюль. Из того же материала сшиты длинные узкие рукава. Вся ткань ненавязчиво проплетена серебристой нитью.

– Вот теперь ты похожа на жену профессора, – смеется над моей ложью Ахмед. – Вероятно, мне придется им стать. Правда, тогда мне сроду не хватит денег на такой наряд! – Он разражается смехом.

– Тихо, перестань, – пытаюсь унять его я.

– Ох ты и вредина, ох и скандалистка! Впрочем, мне понравилось. Будто дама из высшего общества. – Он галантно целует мне руку. – Мне бы хотелось, чтобы ты одевалась в таких магазинах. Ведь ты этого достойна. – Теперь он говорит серьезно.

– Ты смотришь слишком много рекламы, – смеюсь я и изумленно наблюдаю собственное отражение в зеркале. На меня смотрит совершенно другая девушка.

На выходе я с гордостью и удовлетворением оглядываюсь назад – и вижу презрительный взгляд и ехидную усмешку хозяйки бутика. Той самой, которая была со мной так любезна!

– Ахмед, – шепчу я, сжимаясь от стыда, – эта баба тоже считает меня шлюхой! Она просто притворялась, чтобы вытянуть из нас деньги.

– Какой же ты еще ребенок! Безусловно, она тебя не уважает. В ее глазах ты бы выглядела достойнее, если бы пришла сюда с художником-пьянчужкой или криминальным авторитетом в спортивном костюме.

– Но она вела себя так мило… – не могу поверить я.

– Милая, деньги творят чудеса. Но… – он делает выразительную паузу, – заставить кого-то любить тебя или уважать они не могут. Начинай взрослеть. Такова жизнь.

На таком балу я впервые в жизни. Кажется, я перенеслась в кадр американского сериала о Кэррингтонах или каких-то других богачах и аристократах. «Господин граф, карету подали…» Бедный гадкий утенок или измазанная в саже Золушка приходит в высокий зал – и очаровывает всех своей простотой и наивностью. В нее влюбляется принц, и живут они долго и счастливо.

Мраморный пол, длинные столы, накрытые белыми скатертями и уставленные фарфором, бумажные фонарики, сеющие неброский свет, а на танцполе – мерцающие лампы… От всего этого у меня перехватывает дух. Но после полуночи, увы, все начинает блекнуть, возвращается обыденная действительность.

– Уже поздно, – говорит Ахмед, наклоняясь к моему уху и перекрикивая музыку и все усиливающийся гул голосов. – Сейчас все свалятся под стол, и выглядеть это будет уже не так мило.

– Ну и напились же они! – искренне удивляюсь я. – А такое образованное, изысканное общество…

– Кажется, такова ваша национальная традиция, – усмехается он.

– Это совершенно не смешно! – сержусь я. – Это даже отвратительно.

– По-моему тоже. Поэтому пойдем-ка отсюда и завершим наш вечер более приятно, – уговаривает меня он. – У меня в холодильнике шампанское.

– А мне бы хотелось, чтобы этот бал длился вечно… Что-что? – С некоторым опозданием до меня доходит смысл его последних слов. – Это некое дерзкое предложение или провокация? – Я кокетливо заглядываю в его глаза.

– Это вариант продолжения волшебного вечера уже в несколько иной обстановке, – приглушенно говорит он.

Я вижу огонь в его глазах и ощущаю, как меня охватывает возбуждение.

– Так чего же мы ждем? – Я хватаю его за руку, и мы почти бегом проталкиваемся к выходу.

Его квартира хороша: большая гостиная, удобная спальня с гардеробом, современная кухня и просторная светлая ванная комната с треугольной ванной. В гостиной на небольшом столике стоит елка, украшенная алыми и золотыми шарами. Лампочки гирлянд ненавязчиво мерцают, распространяя теплый приглушенный свет.

– Неужто ты стал отмечать наши христианские праздники? – говорю я в шутку.

– Мне хочется проводить их с тобой, – тихо отвечает Ахмед, помогая мне снять пальто. – Они так торжественны, так красивы.

– Но ведь и ваши праздники, должно быть, красивы.

– Они не так красочны, да и музыки на них меньше. Хотя в день рождения Пророка мы тоже украшаем деревца и зажигаем гирлянды. Это нечто вроде нашего мусульманского сочельника.

– Серьезно? А я и не знала, – удивляюсь я.

– Ну, это, скажем так, недавний обычай. Похоже, мы не хотели ни в чем уступать вам, – смеется он и усаживает меня на удобный кожаный диван.

– Хорошо, что мы ушли с бала! Хотя, несмотря на малоприятное окончание, он был прекрасен. Спасибо тебе.

– Отныне в твоей жизни будут только прекрасные мгновения.

Ахмед идет в кухню и приносит оттуда заиндевевшую бутылку шампанского. Из серванта он достает блестящие хрустальные бокалы.

– За отличный Новый год! И пусть исполнятся твои самые сокровенные мечты. – Он склоняется ко мне с наполненным бокалом в руке.

– Они исполняются как раз в эту минуту, – шепчу я, приоткрыв губы для поцелуя.

У меня нет ни малейших сомнений, что я хочу продолжения и что именно этот мужчина – мой единственный, мой сказочный принц.

Ахмед берет меня на руки и несет в спальню. Постель освещена неярким светом. Он медленно стаскивает с меня роскошное вечернее платье – так медленно, будто боится его разорвать или хочет продлить этот сказочный миг. У меня вновь перехватывает дыхание, кружится голова. Я пылаю страстью; охотнее всего я бы сейчас набросилась на него в любовном бешенстве. Он нежно целует меня в шею, спускаясь все ниже и ниже. Оставив на мне лишь лифчик и трусики, Ахмед не торопясь, будто в режиме замедленной съемки, снимает пиджак, начинает расстегивать рубаху. Еще мгновение – и я взорвусь, я сойду с ума! Быстро опустившись на кровать, я хватаю его за полы рубахи и дергаю в разные стороны. Разлетаются пуговицы.

– Тигрица! – хрипло выдыхает он. – Я тебя даже боюсь.

Он тяжело падает на меня и крепко, до боли сжимает мои девичьи груди. Испустив стон наслаждения, я раздираю ногтями его спину и будто сквозь туман слышу его сдавленный крик. В пылу страсти мы срываем друг с друга остатки одежд. Наши обнаженные тела прижимаются и сплетаются, поглощая друг друга. Я ощущаю, как в моем горячем и влажном лоне подрагивают его крепкие пальцы. Внезапно что-то огромное и твердое разрывает мне промежность. Инстинктивно сжавшись, я издаю невнятный пронзительный звук – то ли визг, то ли вой.

– Доротка! – замирает Ахмед. – Ты что, девственница?! – Он поражен и встревожен.

– А ты как думал? Или тебе казалось, что ты имеешь дело с одной из клубных девок? – гортанно шепчу я, кусая от страсти собственные пальцы.

– Ну и ну! Надо это отпраздновать, – обеспокоенно произносит он, опираясь на локоть и слегка отодвигаясь от меня.

– Ахмед, а разве мы сейчас не празднуем? Я готова и очень желаю этого. – Я обнимаю его за шею, привлекаю к себе и крепко хватаю зубами за ухо.

– Я люблю тебя, моя светловолосая принцесса, – нежно шепчет он.

Я зажмуриваюсь и утыкаюсь лицом в его шею. Он пытается успокоить меня, касаясь вспотевшей ладонью моих губ. Но как же мне больно! А подруги рассказывали, что, мол, ничего страшного, ничего-то они и не почувствовали и не было никакой крови, никаких страданий… Вечно мне не везет. Слезы льются ручьями из моих глаз. Ахмед выходит из меня, оставляя там, внутри, огонь и боль. Я вся дрожу. Он нежно, будто фарфоровую куклу, обнимает меня и покрывает поцелуями лицо, волосы, пальцы рук – один за другим.

– Прости меня. Я чувствую себя мясником, – оправдывается он, и в его глазах я вижу сожаление и раскаяние.

– Я и не думала, что это настолько неприятно, – всхлипываю я. – Это ты меня прости. Вечно со мной какие-то проблемы.

– Доротка, эти проблемы не страшат меня. Я хочу, чтобы ты оставалась со мной всегда.

Он осторожно берет меня на руки и несет в ванную. Набирает в ванну теплой воды, вливает немного масла для релаксации и кладет меня в душистую пену. Вот и мне довелось искупаться в треугольной ванне… Постепенно напряжение и боль уходят, я начинаю глубже дышать, ощущаю расслабление, разливающееся по всему телу. Ахмед зажигает разноцветные ароматические свечи и расставляет вокруг. Затем он идет в спальню, включает там диск с лирической музыкой и возвращается с бокалами, наполненными шампанским.

– Выпьем за нас, – предлагает он тост. После садится на пол, опираясь локтем о бортик ванны, и влюбленным взглядом смотрит на меня. Выглядит очень серьезным.

– Иди ко мне… – Я подвигаюсь в ванне, высвобождая ему место.

Мы обнимаемся в воде, пьем изысканное шампанское. Затем, мокрые, возвращаемся в спальню. На этот раз мы занимаемся любовью долго и медленно, становясь единым телом и единой душой. Мое сердце переполняется сильным чувством, и это уже не дикая животная страсть, а искренняя любовь, такая, которую проносят через всю жизнь.

– Моя и только моя навеки, любимая моя Доротка… – уже на рассвете тихонько произносит мой мужчина и погружается в глубокий сон.

– Так мы, уважаемая барышня, вести себя не будем! – такими словами встречает меня мать в первый день нового года. – Погляди-ка, на кого ты похожа!

– Мама, мы гуляли до рассвета, я не сомкнула глаз. Мне хочется немного отдохнуть. – И я направляюсь к своей норке.

– Мне известно, с кем ты провела всю ночь, но посмотри на свое лицо! Как ты завтра пойдешь в школу?!

Сегодня у меня не было даже минутки, чтобы взглянуть в зеркало, – так я спешила на последний поезд. Поэтому и не знаю, как я выгляжу. Но мне это безразлично – душой и телом я по-прежнему не здесь. Еле тащусь в ванную мимо разгневанной матери. Становлюсь перед зеркалом. Действительно, картина скверная. Губы мои распухли и напоминают теперь рот Анджелины Джоли, мешки под глазами наводят на мысль о злоупотреблении крепкими напитками, и в довершение всего на шее пестрят красноватые засосы. Да, затушевать их будет непросто. Но сейчас ничто не сможет вывести меня из равновесия. Я иду спать.

– А можно прийти на предвыпускной вечер кое с кем не из нашей школы? – спрашиваю я учительницу во время беседы на классном собрании.

– Да, конечно. Это же ваш праздник, ваш бал.

Все девчонки класса визжат от радости, подпрыгивают за своими партами и хлопают в ладоши.

– Знаете, что строжайше запрещено? – задает риторический вопрос училка, предостерегающе грозя пальцем. – Алкоголь! Никакого алкоголя! Если кто-нибудь нарушит запрет, бутылка будет отнята, а может случиться и так, что вашего спутника не впустят в школу. Таковы меры безопасности; мы идем на них с мыслью о вас, чтобы на вашем празднике все было в порядке.

– Дура конченая, – высказывается Йоля, которая сидит сзади меня. – Мы-то уже давно все решили: водяру проносим в коробках со жратвой. А потом ищи ветра в поле! – смеется она.

– Но ведь это опасно, зачем рисковать? – шепчу я, шокированная их идеей.

– А ты, принцесса, вообще заткнись. Что ты можешь знать о жизни, о потрясных развлечениях? – издеваются они. – Иди-ка к своей мамочке и сиди с ней дома до скончания века.

И я умолкаю.

Я пригласила Ахмеда на бал, но ни он, ни я сама не вполне уверены, что это хорошая идея. Я предпочла бы отправиться в Познань и провести выходные у него. Но если бы это открылось, мама наверняка выгнала бы меня из дому.

Ахмед привез мое роскошное вечернее платье. Мама еще ни о чем не знает. Но она и не спрашивала, в чем я иду на предвыпускной и с кем. Должно быть, она думает, что я надену старый школьный костюм: застиранную белую блузу и куцую темно-синюю юбочку – и буду, как всегда, подпирать стенку.

У школы мы встречаемся с Госькой и Улей, моими единственными подружками, и их парнями. Девчонки, увидев моего спутника, умолкают. Похоже, они поражены. Выглядит Ахмед восхитительно: в своем длинном черном кашемировом пальто он похож на героя-любовника.

– Где ты его откопала? Откуда такой субъект в нашем-то городке? – шепчут они.

Парни, кажется, не очень довольны, однако вежливо здороваются.

У входа в школу уже собралась небольшая толпа. Всех входящих наскоро проверяют две строгие учительницы. Когда настает наш черед, Госька и Уля со своими парнями проходят без проблем, а нас с Ахмедом задерживают.

– Дорота, как это понимать? – хмурится учительница математики.

– А что такого? На классном собрании нам сказали, что можно приводить спутника не из нашей школы, – нервно оправдываюсь я.

– Но ведь он и не из соседней школы! Он вообще не школьник! – возмущается училка.

– Кажется, верхней возрастной границы никто не устанавливал. По крайней мере, он еще не пенсионер, – огрызаюсь я.

– Ты мне здесь не умничай, соплячка!

Толпа за нами начинает волноваться. Все мерзнут и хотят как можно скорее попасть внутрь.

– Что здесь происходит? – Вдруг словно из-под земли вырастает директор школы.

– Эта малявка из четвертого «А» привела вот этого типа. – Математичка презрительно указывает на Ахмеда.

– Ну что ж… Вы иностранец… – говорит директор вежливо, но смотрит подозрительно. – Не знаю, возможно ли это…

– Я живу в вашей стране, у меня есть разрешение на постоянное проживание, – наконец подключается к разговору Ахмед. – Я учусь в аспирантуре в Познани. Неужели это…

– Покажите ваше разрешение… Так, дайте его сюда. На выходе вы получите его обратно, – сдается директор.

– Проходите уже! – кричат те, кто ждет своей очереди. – Сколько можно!

– С дороги, с дороги! Жратва прибыла! – оповещают мои бритоголовые однокашники.

Разумеется, в коробках с едой они проносят и гектолитры водки, но никто даже не думает их проверять. Зато на меня математичка смотрит с подозрением.

– А что в твоей сумке? – спрашивает она и в последний момент хватает мой кулек, почти вырывая его у меня из рук.

– Туфли на смену, – поясняю сквозь зубы я.

Наконец мы проходим. Неприятное начало.

– Не стоило мне идти, – шепчет Ахмед, побелев от гнева.

– А что, я должна была прийти на вечер одна? Ты шутишь? Конечно, я бы тоже предпочла посидеть дома. – И добавляю: – У тебя. В Познани. – Я кокетливо улыбаюсь и крепко беру его под руку.

Я ощущаю на себе чужие взгляды. Все пялятся на нас, а через минуту начинают и перешептываться. Моя мать возмущена, и первое, на что падает ее оценивающий взгляд, – это мое платье. Она берет меня за плечо и оттаскивает от Ахмеда.

– Наша семья еще никогда так не позорилась! И за что только мне это! – Она изо всех сил впивается ногтями в мою руку.

– Значит, когда отец бросил тебя с маленьким ребенком и ушел к какой-то курве на двадцать лет младше, это был меньший позор? – Вырвавшись из ее тисков, я возвращаюсь к Ахмеду и остальным.

– Давно ты в Польше? – интересуется у Ахмеда любопытная Госька.

– Четыре года. Сначала я изучал язык, а потом стал учиться по специальности. В июне у меня защита, – отчитывается он, будто дает показания.

– Значит, вскоре ты уезжаешь? – уточняет она, словно радуясь этому.

– Это еще не факт. Пока не знаю. – Ахмед выразительно смотрит на меня. Я заливаюсь румянцем.

– А где вы познакомились? – подключается к допросу Уля.

– А помните мой день рождения? Тот самый, когда вы наплевали на меня, бросили и растворились в толпе? – с ухмылкой спрашиваю я.

– В клубе, что ли? – изумляются девчонки. – Тогда ты должна еще сказать спасибо, а не злиться! Благодаря нам ты отхватила себе парня. Наконец-то!

– Ладно, ладно, сменим тему. Я голодна, когда можно будет перекусить?

– Кто знает, – вздыхают они. – Нас еще ждут торжественные речи, полонез, и только потом, когда люди уже начнут терять сознание от голода, нам любезно разрешат поесть.

– Ску-у-ука, – стонем в один голос мы.

Но вот закончилась официальная часть, которую мы еле-еле вытерпели, и наконец можно начинать развлекаться. Родители и педагоги отправляются в учительскую, чтобы дать нам немного свободы. Молодежь тут же набрасывается на еду и в первую очередь на водку. Алкоголя, несмотря на строжайший запрет, разумеется, полным-полно.

– Ты ведь говорила, что вам нельзя… – Обескураженный Ахмед кивком указывает на молодых людей, пьющих водку из пластиковых стаканчиков.

– Разве не видишь, они мучаются от жажды, просто не могут не напиться, – отвечаю ему насмешливо.

– Но ведь они прямо сейчас надерутся в дым! К тому же они нарушают запрет, это может скверно для них кончиться.

– Так уж у нас повелось: ни одного застолья без водки.

– Эх вы, поляки! – Ахмед сокрушенно качает головой. – Водка, нарушение правил… Именно такими вас знает весь мир. Такова ваша визитная карточка.

– Ты что, хочешь нас оскорбить? – злюсь я. – Пьянство мне тоже не нравится! Но известно ли тебе, чем славятся во всем мире арабы? – замечаю ехидно.

– Лучше сменим тему, – холодно говорит он, избегая моего взгляда. – Когда уже можно будет отсюда уйти? Мне здесь неуютно.

– Ну пошли. Берем наши пальто и смываемся, – соглашаюсь я, но мина у меня при этом недовольная. Не потанцевали, не пообщались с людьми, почти ничего не съели. Разве это предвыпускной?!

– Но я не хочу огорчать тебя. – Ахмед останавливает меня на полпути. – Пойдем потанцуем.

На середине спортзала, переделанного на этот вечер в танцплощадку, подпрыгивают какие-то бритоголовые придурки. Похоже, они начали пить гораздо раньше, поскольку уже едва держатся на ногах.

– Ой-ой-ой! – одновременно произносим мы с Ахмедом, переглядываемся и заливаемся смехом.

– Чего это вам так весело? – К нам подходит компания крепких парней. Я всего несколько раз видела их, они из параллельного класса. Их боится вся школа и учителя в том числе.

– Но мы ведь на вечеринке, – отвечает Ахмед, который явно напрягся.

– Надо за это выпить, – заявляет один из парней и протягивает Ахмеду бутылку мерзкой водки. Выглядит этот тип ужасающе, как Халк из комиксов: мускулы, наверняка выращенные на стероидах, распирают его пиджак, все лицо в ссадинах, над одной бровью длинный кривой шрам, глаза опухшие, ничего не выражающие. Страх буквально парализует меня.

– Спасибо, я не пью, – неуверенно сопротивляется Ахмед.

– Может, это с нами ты пить не хочешь? Не так ли?! – «Терминатор» угрожающе повышает голос: – Мы недостаточно хороши для вас, господин черномазый?

– Слушайте, оставьте его в покое, – вмешиваюсь я. – Он мусульманин, а мусульмане спиртного не пьют.

Держась за руки, мы с Ахмедом медленно пятимся. Но вот за спиной у нас уже только стенка.

– Эй, шлюшка, не умничай! – Один из компании, самый отвратительный, берет меня за подбородок. – Не раз я видел черномазых, надравшихся в дым. Эдакие лицемерные твари, притворяются, будто не пьют, а тайком хлещут водяру сколько влезет. Может, после выпивки бомбы легче подкладывать? – Его дружки разражаются смехом.

– Что там происходит? – Это голос учительницы, и я облегченно вздыхаю.

– Госпожа учительница! – кричу в ее сторону. – Подойдите, пожалуйста!

– В чем дело? – недовольно спрашивает она, становясь между нами и окидывая взглядом Ахмеда.

– Мы хотим пойти наверх и что-нибудь съесть, – на ходу выдумываю я, не решаясь говорить правду из страха мести. – Можно ведь уже идти к столу?

Должно быть, в этот момент я выгляжу идиоткой: ведь столы, окруженные изголодавшимися старшеклассниками, стоят посреди коридора и, направляясь сюда, я просто не могла их не заметить.

– Похоже, ты уже напилась. – Учительница разворачивается и почти бегом выходит из зала, а за ней и мы. Уф, мы спасены!

Группа амбалов громко гогочет нам вслед.

– Эй, блондинка, мы еще встретимся! – кричит их главарь и на прощание машет нам рукой.

Мигом поднявшись на второй этаж, мы растворяемся в толпе, окружившей столы.

– Съедим-ка что-нибудь. – Побледневший Ахмед крепко держит мою вспотевшую от волнения руку. – А потом сразу смываемся. Не хочу здесь оставаться ни минуты больше. На этот раз с меня действительно хватит.

– Так, может, сразу пойдем на ужин в ресторан? – предлагаю я.

– Ну, не стоит. Зачем же зря тратить деньги, когда здесь такая вкусная домашняя еда?

Мы берем тарелки и с горкой накладываем себе закуски. Я поясняю Ахмеду, в каких блюдах есть свинина, а какие он может смело брать.

– Привет, как вам вечеринка? – К нам подходит компания парней и девчонок из моего класса.

– Спасибо, все окей, – отвечаю я с набитым ртом.

– А напитки у вас есть?

– Но ведь пепси-колы и соков полно.

– Ты шутишь? Ты и дальше хочешь оставаться ребенком, даже в выпускном классе? – Они явно насмехаются надо мной.

– Меня это устраивает, – ощетиниваюсь я.

– А вдруг твоему восточному спутнику по душе кое-что другое? – Один из одноклассников вынимает бутылку из внутреннего кармана пиджака.

– Спасибо большое, я не пью, – снова объясняет Ахмед.

– Абстинент или уже зашился? – Опять начинаются насмешки.

– Мальчики, в самом деле, спасибо, но дайте нам спокойно поесть. – Я пытаюсь сплавить их поскорее, так как они уже начинают действовать мне на нервы.

Неожиданно возникает какая-то суматоха, но нам ничего не видно за спинами моих однокашников.

– Подержи-ка минутку. – Моя одноклассница, та самая, что всегда сидит у окна, всучивает Ахмеду пластиковый стаканчик, наполненный какой-то зловонной алкогольной жидкостью.

В эту секунду все поворачиваются к нам спиной и расступаются, и мы оказываемся с глазу на глаз с директором школы и математичкой. Тут же стоят моя мать и классная руководительница.

– Что это вы такое потягиваете? – спрашивает директор с нездоровым румянцем на лице.

– Это не мой стакан, какая-то девушка дала мне его подержать, – объясняет не на шутку встревоженный Ахмед.

– В таком случае дайте его сюда. – Директор выхватывает стакан из его руки и нюхает содержимое. – Знаете что?! Ваши оправдания жалки! «Не мой стакан»! Ха! – кричит он, а вокруг собирается еще больше любопытных подростков.

– Но так и было, у меня нет необходимости лгать! – решительно возражает Ахмед.

– Вы нарушаете правила, а в довершение всего глупо врете. – Директор скользит взглядом по всем присутствующим. – Что уж тут поделать, к такому лицемерному народу вы принадлежите.

– Что вы хотите сказать? – Ахмед ставит на стол свою тарелку с едой.

– То, о чем знаем мы все. Вы пришли сюда, чтобы развращать нашу польскую молодежь.

– Вы шутите?! Да здесь же все пьяны! – Не выдержав, Ахмед повышает голос. – Это же Содом и Гоморра! Невозможно испортить то, что уже испорчено.

– Хватит! – Директор замахал руками, будто желая ударить его. – Ваше присутствие здесь нежелательно. Ясно?!

– Не смейте меня оскорблять! Я этого не позволю! – Лицо Ахмеда буквально сереет. Надвигается что-то весьма скверное.

– И что же вы сделаете?! Может, вызовем полицию? Тогда тебя сразу же депортируют в родную пустыню. Не станут панькаться.

– Вызывайте, только скажите им, чтобы взяли с собой алкотестер. Сначала дыхну я, а потом вы.

– Что-о-о?

– Тогда и выяснится, кто развращает молодежь. Давайте, чего же вы ждете? – Ахмед иронично усмехается.

– Убирайся отсюда! – Директор аж хрипит от злости; кажется, он вот-вот взорвется. Отдав Ахмеду его карту проживания, он грубо толкает его к дверям. – А ты, девица, или парня меняй, или школу! – заявляет он мне на прощание.

Мы без оглядки выбегаем прочь. Уже на улице второпях набрасываем наши пальто, дрожа не так от мороза, как от возмущения. Мы не произносим ни слова. Мне хочется плакать. Ахмед, не глядя на меня, направляется прямиком к моему дому. Стоит пронизывающий холод, тротуары покрыты тонким слоем льда, воздух насыщен влагой. На дороге темно – как обычно, почти все уличные фонари разбиты местными хулиганами. По моей спине пробегает дрожь.

Из переулка доносятся веселые, приглушенные расстоянием голоса. К нам приближается какая-то компания. Вот я уже различаю отдельные силуэты – и с ужасом обнаруживаю, что это те самые типы, которые задирали нас в спортзале. Их то ли четверо, то ли пятеро. Как только им удается еще держаться на ногах?!

– Эй, куколка! – Они все-таки заметили нас. Мы пытаемся не обращать на них внимания, но это нелегко: они загораживают узенький проход. – Эй, тебе говорят, потаскуха!

– Вот мы и встретились снова. – Самый здоровенный из них становится передо мной. – Поглядите-ка, какое совпадение! – Наклонившись вперед, он хватается за живот, изображая смех, и его дружки вторят ему отвратительным вульгарным гоготом.

Я отвожу глаза и делаю попытку шагнуть на заиндевелый газон, но в этот момент мощная лапища хватает меня между ног.

– Что, только обрезанному даешь? Может, другие тоже хотят. – Он разражается грубым хохотом, остальные подвывают от восторга.

– Дружище, оставь нас в покое, мы ведь ничего тебе не сделали, – вежливо обращается к бандиту бледный как мел Ахмед, силясь одновременно оттащить его от меня.

– А что же вы можете нам сделать? – Зверюга выпускает меня и хватает Ахмеда за полы пальто. – Вы нас можете разве что в жопу поцеловать.

Банда угрожающе хихикает. Они сужают круг, и я вижу, что путь к бегству для нас отрезан. От них несет перегаром и дешевыми сигаретами.

– Да мы же с вами из одной школы, парни, что ж вы вытворяете?! – Еще немного, и я расплачусь. – Пустите нас, мы хотим вернуться домой.

– Ха! Домой! Чтобы трахаться с этим арабом?! Давай-ка мы тебе покажем, как это делается по-настоящему. А он посмотрит, авось научится.

– Ну хватит, я вызываю полицию. – Ахмед лезет в карман за мобилкой.

– Я тебе дам полицию! – Отморозок внезапно отвешивает правый хук, и вот уже Ахмед лежит пластом на выщербленных тротуарных плитах.

– Не задирайся ко мне, сопляк! – Тут же вскочив на ноги, мой спутник сбрасывает пальто и бьет противника ногой в живот.

Тот падает, словно мешок с картошкой, затем поднимается и, шатаясь, окидывает все вокруг таким безумным взглядом, что даже его дружки перестают дышать.

– Да ты не знаешь, с кем дело имеешь, черномазый, – шипит он.

Ахмед стоит на слегка расставленных ногах, немного согнув колени. Я слышу, как колотится мое сердце. Слышу я и тяжелое дыхание распаленных парней, которые все теснее окружают нас. Уголком глаза я замечаю, как в руке огромного обезумевшего скота что-то блеснуло; затем, будто в режиме замедленной съемки, вижу, как он широко замахивается в сторону Ахмеда; Ахмед отскакивает, но недостаточно далеко, и с хрипом падает наземь. Теперь я вижу четко: в руках отморозка нож.

Мертвая пауза, все беззвучно замерли, словно в стоп-кадре.

– А-а-а!!! – Это я бросаюсь на колени и размахиваю руками, не зная, что делать. Кровь ручьями бежит из шеи моего любимого, глаза у него вылезают из орбит, а подбородок он изо всех сил прижимает к грудной клетке, пытаясь остановить кровотечение. Обеими руками он держится за раненое горло. Я стаскиваю шарф и набрасываю на его руки, словно не желая видеть крови, текущей сквозь его пальцы. – Ах ты дрянь! – Я кидаюсь на амбала, который, оторопев от собственного поступка, стоит с раскрытым ртом и сжимает в руке окровавленный нож. – Убийца! – воплю я и колочу его кулаками по опухшей от выпивки роже. – Сядешь и не выйдешь!.. Помогите! – кричу я во все горло, обернувшись к черным окнам. Кое-где отодвигаются занавески, и это вселяет в меня надежду на спасение.

– Сама напросилась, сука! – Бандит громадной ручищей бьет меня по лицу, и я оказываюсь на земле, рядом с корчащимся Ахмедом.

Хватаюсь рукой за горящую щеку и ощущаю боль в голове – падая, я ударилась о тротуар. Через мгновение вижу огромную тень, которая нависает надо мной, заслоняя слабый свет далекого фонаря.

– Ну так что, принцесса? – Отморозок зловонно дышит прямо мне в лицо. – Сейчас я тебя отымею, – заявляет он, и у меня от страха перехватывает дыхание. – Записывайтесь, кто следующий, – говорит он своим дружкам.

– Давай, давай, пока у нас на морозе члены не отвалились.

Меня хватают гигантские лапищи, я извиваюсь, как угорь, но защитить меня некому. Мое пальто рвется, худенькое тело бьет дрожь. Тонкое платьице – единственное, что осталось на мне. Я отталкиваю отморозка от себя, бью его, расцарапываю ему рожу, не переставая отчаянно кричать.

– Ах ты дикая кошка! – Похоже, мое сопротивление лишь сильнее возбуждает его, и он рвет на мне платье – от разреза вверх.

– Сукин сын! – Я впадаю в бешенство: только что он испортил самую красивую вещь, какую я когда-либо носила.

Я съеживаюсь, лягаю его, бью острыми каблуками куда попало. Разумеется, это не помогает. Насильник хватает меня за ноги, переворачивает на живот. Колготки и трусики с треском рвутся, и я знаю: еще минута – и все пропало. Щека моя прижата к обледенелой земле, и я вижу Ахмеда. Его глаза полуприкрыты, кажется, будто он уже умер. Внезапно все происходящее становится безразличным. Я перестаю сопротивляться. Но тут я замечаю, как Ахмед, закусив губу, из последних сил пытается придвинуться ко мне.

– Спасите! – снова ору я. Невозможно, чтобы меня и сейчас не услышали! – Помогите, люди! Убивают! Спасите! – Быть может, еще не все потеряно, быть может, нам еще удастся выжить…

Бандит принимается лупить меня головой о бетонные плиты тротуара. Я ощущаю во рту вкус крови и не понимаю, почему не чувствую боли.

– Старик, не перегибай палку, оставь ее в покое. – Дружки берут распаленного насильника за плечи и оттаскивают от меня. – Пора валить, Пшемек. Зачем нам садиться в тюрягу из-за какой-то шлюхи и черномазого? – В страхе они ускоряют шаг: поблизости уже слышны сирены полиции и скорой помощи.

– Я эту потаскуху еще трахну! – уходя, грозится бандит.

– Дорота… – будто сквозь туман доносится до меня слабый шепот Ахмеда. – Не говори полиции, что ты знаешь его, что он из твоей шко… – Он умолкает, судорожно хватая ртом воздух.

– Успокойся. – Я подвигаюсь к нему и нежно утыкаюсь лицом в его окровавленное плечо. – Не думай сейчас об этом. – Оборванными полами пальто я прикрываю свои голые ноги и ягодицы. – Отморозка поймают, до конца жизни из кутузки не выйдет…

– Нет, говорю тебе! – хрипит Ахмед, из последних сил пытаясь приподняться на локте. – Ну получит он два года условно, посидит с полгодика – и все. Оглянуться не успеет, как выйдет на свободу. Понимаешь?!

– Нет, не понимаю, – ошарашенно признаюсь я, снова укладывая его на мерзлую землю. За моей спиной уже слышны встревоженные голоса полицейских.

– Не понимаешь – ну и ладно. Я хочу решить этот вопрос по-своему, – едва слышно поясняет Ахмед. – Не говори им…

Двое санитаров уже кладут его на носилки и устремляются к карете «скорой». Вспыхивает мигалка, и «скорая» с воем отъезжает. Я остаюсь.

Подбегает полицейский.

– Что это было, кто это был?! – спрашивает взволнованно, даже не дав возможности медикам перевязать меня. – Вы кого-нибудь узнали? – настаивает он.

– Нет… Это какие-то чужие, не наши… – лгу я как по писаному и откидываюсь на землю, теряя сознание.

Не знаю, сколько времени проходит – то ли день, то ли неделя. Чувствую лишь острую головную боль и неведомую ранее слабость – как будто из меня вышел весь воздух. И непрестанно возвращаются ко мне картины той ночи.

Открыв глаза, я вижу озабоченное мамино лицо, какое-то медицинское оборудование, белые халаты врачей… и снова все окутывается туманом.

– Что с ним? – таковы первые слова, которые мне удается произнести.

– Все хорошо, все хорошо, – успокаивает меня мама. – Отдыхай, набирайся сил. Не думай сейчас о глупостях.

Что она говорит?! Да это же самое важное, что только может быть, ведь речь идет о самом любимом моем человеке, а она называет это глупостями… Вдруг он уже мертв, а мать так неумело пытается от меня это скрыть? Но вот она на минутку выходит, и я использую момент: сползаю, ослабевшая, с больничной койки и шаг за шагом, держась за стену, иду в отделение интенсивной терапии. Никто меня не останавливает – видно ведь, что я пациентка. Узнать меня сейчас нелегко: забинтованная голова, опухшее лицо с черными кровоподтеками под глазами и ссадинами на носу.

– Простите… – обращаюсь я к медсестре отделения, которая сидит в регистратуре. – Не знаю когда, но к вам должны были привезти моего парня. Его зовут Ахмед Салими, он араб… – Я едва дышу, ожидая наихудшего.

– А… это тот, с подрезанным горлом? – весело уточняет она. – Где же это вы волочились, что на вас такие бандиты напали?! – с любопытством спрашивает она. Как же, по меркам нашего городка это сенсация: наконец хоть что-то произошло.

– Мы возвращались домой, – объясняю я, а сама еле держусь на ногах. – Это была единственная дорога. – Побелевшими пальцами хватаюсь за край конторки. – Так что с ним? – Чувствую, что больше уже не вытерплю этой неизвестности. – Я только хочу увидеть его.

– Это будет непросто, – беззаботно отвечает она, с интересом глядя на меня. – На следующий же день за ним приехал его друг, вроде бы доктор. Только их и видели. Ординатор не хотел выписывать его, он ведь был в скверном состоянии, но что ж тут поделаешь? Арестовать не арестуешь, он ведь вроде не виноват. Под собственную ответственность покинул отделение, все бумаги подписал, так что мы чисты. Хочет подыхать под забором – его дело. Хотя этот его приятель как будто бы в частной клинике работает…

Так вот оно что! Наверняка это Али вытащил своего земляка из беды. Может быть, благодаря этому Ахмед и выживет! А я-то думала, что после того нашего неудачного визита, так внезапно завершившегося, они никогда больше не захотят друг друга знать… Вот что значит мужская солидарность!

– Такая смазливая девка – и с черномазым водится, – слышу я за спиной слова медсестры. – Мало разве нормальных парней по улицам ходит?! Вот и получила, что заслужила.

Напрягаю все силы, чтобы ускорить шаг. Надо побыстрее вырваться отсюда и начинать действовать. Хватит уже вылеживаться на больничной койке.

Выйти на Али я не могу – не знаю номера его телефона, а Виолетта настолько меня не терпит, что отказывается даже открывать мне дверь и отвечать на какие-либо вопросы.

Телефон Ахмеда молчит целую неделю. Он не подает признаков жизни, а я не хочу быть назойливой: может, он плохо себя чувствует или не в состоянии говорить… Но, проведя в одиночестве выходные, я не выдерживаю и звоню. Раз, второй, третий. Он не берет трубку. Не хочет со мной разговаривать! Я всерьез обеспокоена.

Проходит три недели – а у меня по-прежнему тишина. Жив ли он? А может, вернулся в свою страну, к любящей семье? Но что же будет со мной? В довершение ко всему я с недавнего времени как-то странновато себя чувствую и вот уже дважды у меня не было месячных. В январе я думала, что просто не заметила их, – ведь я никогда особо тщательно не отслеживала свой цикл. Но весь февраль я ждала их с нетерпением. Сейчас же, в начале марта, я уже отдаю себе отчет, что кое-что изменилось, и отлично понимаю, в чем дело. Тогда, в новогоднюю ночь, во время нашего первого раза, мы с Ахмедом не предохранялись. Мне не нужны даже тесты на беременность – я и так вижу изменения, происходящие с моим организмом.

А связаться с любимым у меня нет возможности! В конце концов я решаюсь оставить сообщение на автоответчике, хоть и не люблю этого делать.

– Ахмед, милый, почему ты не хочешь разговаривать со мной? Ты же знаешь, что в случившемся с нами нет моей вины. Я по тебе скучаю. Позвони. – Это было первое сообщение.

– Ахмед, сокровище мое, в чем дело? Жив ли ты? Я очень беспокоюсь. Мне ничего не известно о том, что с тобой происходит. – Второе сообщение.

– Ахмед, ты что, больше меня не любишь? Зачем ты так огорчаешь меня и причиняешь боль? – Третье.

– Солнышко, любимый мой! Отзовись! – Очередное.

– Ахмед, пожалуйста, позвони, – хнычу в трубку.

– Нам нужно встретиться и серьезно поговорить, – резко говорю, доведенная до отчаяния. – Прошу тебя, не избегай меня!

– Ахмед, нам необходимо увидеться, – плачу. – Ты же говорил, что мы предназначены друг для друга и всегда будем вместе… – Я срываюсь на рыдания, и время для голосового сообщения заканчивается.

– Разве трудно тебе встретиться со мной? Скажи! Мне нужно рассказать тебе кое-что очень важное. – Я голосом выделяю последние слова.

– Дорота, ты все-таки законченная идиотка. – В ванную, где я сижу с мобилкой в руке, внезапно влетает мама.

Она оглядывает меня с головы до ног, обращая особое внимание на живот и грудь. Я принимаю ванну, но вода уже почти вытекла, едва закрывает дно, и я стою голышом, будто прародительница Ева. Я скрещиваю руки на талии, но от взора обеспокоенной матери ничего не утаить.

– И что же стряслось на этот раз? – прикидываясь дурочкой, спрашиваю я.

– Ты можешь хоть на минутку перестать притворяться? – нервно произносит она. – Я ведь твоя мать и знаю тебя. Не только характер твой знаю, но и твое тело.

– То есть?

– То, что тебя не тошнит и ты не падаешь в обморок, еще ни о чем не говорит. Ты беременна, черт подери, и почему бы тебе не признаться в этом?!

– Тьфу… – единственное, что у меня выходит сказать.

– Это серьезное дело, Дорота! – Она пристально смотрит мне в глаза. – Ты вот осуждала мой неудачный брак с твоим отцом и дальнейший развод, но я, по крайней мере, была замужем. Поверь мне, гораздо лучше быть разведенкой, чем заиметь ребенка в девках, тем более в таком городке, как наш.

– Да ну? – бесстыдно переспрашиваю я.

– Именно так, – настойчиво продолжает она. – Идти замуж за араба – тоже, конечно, позор, но зато будет с кого требовать алименты. Говорят, арабы обожают детей.

– И что дальше? – ожидаю дальнейших указаний я.

– Ну и пусть он женится на тебе! – кричит она, уже не контролируя себя. – Он вообще живой? Что с ним? Или он тебя уже бросил? – Мать буквально засыпает меня вопросами.

Я принимаюсь дико хохотать, но вскоре хохот сменяется рыданиями. Я плачу так, что наверняка слышно даже в соседнем доме. Изо рта бежит слюна, течет из носа. Я бьюсь головой о край эмалированной ванны и не ощущаю боли – боль моего сердца несравнимо сильнее.

– Доченька моя любимая! – Сердце матери не выдерживает этого зрелища. Она кладет руку на мой ушибленный лоб и ласково обнимает меня за плечи. – Дитя мое… – шепчет она, и на ее глазах выступают слезы.

– Ма-а-амочка-а… – рыдаю я, будто раненый зверь, не в состоянии ничего больше из себя выдавить. Впрочем, говорить ничего и не нужно, все уже ясно.

– Чтоб ему пусто было, паршивцу! – вскрикивает мать. – Цветочек мой сорвал, для кого ж я его растила, лелеяла, заботилась… – Прижавшись подбородком к моей голове, она задумывается, а через минуту очень серьезно произносит: – Не волнуйся, милая, все будет хорошо. И не такое проходили. Бывало и хуже.

Не знаю, что она имеет в виду. Мое нынешнее положение кажется мне самым ужасным из того, что со мной могло произойти.

– Что мы будем делать, мама? – Я доверчиво смотрю ей в глаза.

– Аборт отпадает?

Глупый вопрос. Я утвердительно киваю. Разумеется, отпадает – мне это противно, и не столько по религиозным причинам, сколько по этическим. А возможно, и по эгоистическим. Как можно убить кого бы то ни было, не говоря уже о собственном ребенке? Это ведь частичка меня самой и человека, которого я любила… И если уж нет рядом Ахмеда, то пусть по меньшей мере напоминание о нем останется со мной.

– Справимся, солнышко, справимся. – Мама печально вздыхает и нежно целует меня в щеку.

В этот момент звонит мобилка. Дрожащими руками я хватаю ее и от волнения не могу нажать нужной кнопки. На цветном экране высвечивается фотография Ахмеда.

– Это он! – в панике шепчу я матери.

– Так бери трубку, дорогая, бери же, бога ради!

– Алло, слушаю, – тихо говорю я.

– Это я. Сама знаешь кто, – слышу его слабый голос.

– Угу, – отвечаю обиженно. Мама делает комичные жесты, означающие, что мне следует или придушить Ахмеда, или хватать его в мужья, и деликатно выходит из ванной.

– Я звоню, как ты и просила, – холодно произносит он хрипловатым голосом.

Мне не нравится его тон, но я не в той ситуации, чтобы показывать коготки.

– А раньше мне не приходилось просить… – с грустью констатирую я. – Скажи мне, что изменилось? Или это в твоей манере – вот так уходить, не говоря ни слова? Неужели ты думаешь, что я не беспокоилась о тебе, не молилась за тебя, не боялась? Я ведь даже не знала, жив ли ты! – Я изливаю все наболевшее.

– Так будет лучше, – все так же холодно заявляет он. – Для тебя, разумеется.

– Но почему? Я не понимаю…

– Я больше не хочу подвергать тебя опасности. Если бы не я, этого не случилось бы.

– Да ты что! Это же банда кретинов. Они гопники и расисты. Таких полно по всему миру. Просто мы оказались не в том месте и не в то время. Это с каждым может случиться.

– С тобой уже когда-нибудь случалось?

– Конечно же нет! Но со мной случалось много других неприятных и глупых историй. Хотя, должна признаться, настолько опасными они не были… Ахмед, те люди даже не стоят того, чтобы говорить о них, а уж переживать из-за них – и подавно. Они должны сидеть! И я не понимаю, почему ты…

– Я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были проблемы, – прерывает он меня на полуслове. – Не хочу, чтобы ты вынуждена была менять школу, не хочу, чтобы тебя называли арабской подстилкой.

– Мне на это плевать! – Я повышаю голос. – Мне до задницы, что обо мне говорят. И школу менять никто меня не заставит. Выпускной экзамен я сдам, даже не сомневайся.

– В маленьком городке сплетни могут серьезно подпортить жизнь. На тебя будут показывать пальцами, глумиться… Я не хочу, чтобы ты стала человеком второго сорта, к которому, увы, кое-кто относит меня. Ты можешь быть честнее всех на свете, но тебя все равно вычеркнут из списка – из-за цвета твоей кожи, места рождения или родственных связей.

– Еще раз повторяю: мне это до одного места, – решительно говорю я. – Раньше меня дразнили принцессой и высмеивали, а теперь дали мне новое прозвище. Ну и что? А ничего.

– И какое же это прозвище?

– Невеста черномазого. Что ж, еще не самое ужасное, – неуверенно посмеиваюсь я.

– Действительно, могло быть хуже. Но меня, Доротка, последнее происшествие поразило не на шутку. Конечно, вступить в дерьмо можно всегда, но умный человек избегает таких ситуаций. Прежде всего я боюсь за тебя.

– Это замечательно – именно таким я тебя и люблю, – говорю я и облегченно вздыхаю: слава богу, вернулся мой прежний Ахмед. – Так мы в конце концов встретимся или нет? – спрашиваю я, понимая, что надо ковать железо, пока горячо. – С тобой мне ничего не страшно. Я иду ва-банк, – снова шучу, чтобы разговор не звучал чересчур серьезно.

– И что же такого интересного ты собиралась мне сообщить? – спрашивает он.

– Даже не рассчитывай решить все по телефону, – обижаюсь я. – Неужели тебе не хочется увидеть меня?

– Конечно, хочется, но в твой городок меня пока не тянет.

– Этому я не удивляюсь. Я тоже теперь в темное время суток никуда не хожу. Даже в полдень, когда я иду по нашему району, у меня душа в пятки уходит.

– Ну вот, сама понимаешь… – Он почему-то сердится. – Приезжай ко мне в эти выходные.

– Ладно. Познань – прекрасный город, – быстро соглашаюсь я, пока он не передумал. – Я приеду в пятницу после обеда. Еще созвонимся. Только будь любезен, бери трубку, – говорю напоследок.

Выхожу из ванной, завернувшись в полотенце, и с радостным визгом бросаюсь маме на шею.

– Я же тебе говорила – все будет хорошо. – Она крепко обнимает меня.

– Думаешь?

– Знаю, глупышка. – Мама ласково гладит меня по щеке. – Кто же оставит такую красавицу? Будешь еще веревки из него вить!

– Ничего мне больше не надо, лишь бы он был со мной, – вздыхаю я и кладу голову ей на плечо.

– Знаешь, что говорили в местных новостях? – неожиданно меняет тему мама. – В маленьком озере поблизости от нашего городка нашли изувеченные останки какого-то юного бандита.

У меня перехватывает дыхание.

– У него было перерезано горло от уха до уха… Подумать только, что творится на этом свете!

Я выжидающе смотрю на нее.

– Не из тех ли он, которые напали на вас? Погоди-ка, в новостях упоминалось его имя… Пшемыслав… фамилию не помню.

– Ох, мне хочется поскорее забыть об этом. Должно быть, местные банды сводят свои счеты, – говорю я, хотя в памяти всплывает имя Пшемек.

– Да, да, ты права. Не стоит травить душу. Оставим это правосудию Господнему.

Я ощущаю, как дрожь пробегает по моей спине. Возможно, правосудие и свершилось, но оно далеко от Господнего.

Свадьба по-польски

В пятницу я сбега́ю с двух последних уроков – не могу дождаться встречи. Я не знаю, как отреагирует Ахмед на известие о моей беременности, мне страшновато говорить об этом, и я хочу одного: управиться с этим делом как можно скорее.

– Ты дома? – звоню я ему с вокзала.

– Ты что, уже едешь? – удивляется он.

– Я на месте!

– Но я заканчиваю в пять. Почему ты не предупредила, что будешь так рано? – В его голосе слышна озабоченность.

– Ничего страшного. Я приеду к твоему университету, отыщу какую-нибудь приятную кафешку и там подожду тебя. Я еще позвоню и скажу, где я, ладно?

– Договорились. Может быть, мне удастся вырваться пораньше. Я соскучился… – Последние слова он произносит страстным шепотом.

– Я тоже.

…Как же прекрасна студенческая жизнь! Я сижу за чашечкой кофе, вокруг меня – говорливая молодежь, и мне становится грустно при мысли о том, что я потеряла свой шанс продолжить образование и достигнуть чего-то в жизни. Мне осталось молиться о том, чтобы сдать выпускной экзамен. Ох, как же я усложнила себе жизнь! Обхватив голову руками, я предаюсь невеселым раздумьям.

– О чем думаем? – слышу я голос неожиданно появившегося Ахмеда. Он обнимает меня и целует в голову.

– О жизни… – Я печально вздыхаю.

Пристально смотрю на его осунувшееся лицо, силясь что-то прочитать на нем. Вроде бы тот самый взгляд, та самая мимика, но чувствуется какое-то отчуждение, будто между нами возникла невидимая стена. И этот шарф на шее, который плохо скрывает длинный свежий шрам…

– Эй, что с тобой? – в свою очередь беспокоится Ахмед. – Всего чуток не виделись, а ты изменилась. – Наклонившись, он смотрит мне в глаза – внимательно и напряженно.

– Ничего себе чуток! – с упреком говорю я. – Месяц – это ведь куча времени.

– Хорошо, что мы снова вместе. – Он берет меня за руку. – Пойдем ко мне домой. Вместе приготовим торжественный ужин.

– Нет, это даже к лучшему, что мы сначала встретились здесь, – холодно отвечаю я, отодвигаясь от него. – Нам нужно серьезно поговорить.

– Как хочешь. И о чем же пойдет речь? – обиженно спрашивает он.

– Вообще-то, я понятия не имею, как ты ко мне относишься и есть ли у тебя какие-то планы на будущее, связанные со мной, – начинаю я.

– Да, вижу, разговор действительно серьезный, – пытается шутить он.

– Не смейся надо мной! – не выдерживаю я и чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.

– Доротка, что случилось? Не ходи вокруг да около, а скажи напрямик, что у тебя на душе. Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь. Я не раз говорил тебе о своих чувствах, и они не изменились.

– Да?! Но почему тогда ты дал мне ногой под зад? Подумать только, я вынуждена была умолять тебя об одной-единственной встрече! – тихо всхлипываю я.

Чувствую я себя по-идиотски, поскольку молодежь вокруг начинает обращать на нас внимание.

– Ты же знаешь причину, – рассерженно шепчет он. – Я хотел уберечь тебя. Я думал о тебе, а не о своем разбитом сердце.

– Но ты сделал мне больно! Что за дурацкое оправдание! – гневаюсь я. – Ради твоего блага я рублю тебе голову, продырявливаю живот, вырываю сердце! Все это – с мыслью о тебе! – передразниваю его.

– Не ори, на нас все смотрят. Неужели обязательно устраивать скандал? – нервничает он. – Если ты намерена говорить со мной в таком тоне, то я не хочу продолжать наш разговор.

– Ну да, это удобнее всего – самоустраниться. Использовать невинную девушку, а потом бросить ее. – У меня колотится сердце – от страха, что сейчас он встанет и уйдет и я больше его не увижу.

– Что-что? – холодно переспрашивает Ахмед, действительно собираясь уходить.

– Я беременна, – выпаливаю я. – И делать аборт не буду. – Прячу лицо в ладонях. – А теперь можешь идти.

За соседними столиками все резко замолкают. Значит, все-таки подслушивают!

Ахмед тяжело опускается на стул и смотрит на меня со снисходительной улыбкой.

– Этого я и ждал, – доброжелательно произносит он. – К этому я был готов. Правда, не был уверен, готова ли ты.

– Но почему же тогда ты оставил меня? – Я уже ничего не понимаю.

– Я дал тебе возможность выбора. После столь драматического происшествия именно ты вполне могла захотеть самоуст… самоустра…

– Самоустраниться, – подсказываю я ему и слышу смешки за своей спиной.

– Что ж, ты не дала мне шанса торжественно попросить твоей руки. Но теперь, – он повышает голос так, что его слышит все кафе, – я беру в свидетели всю студенческую братию и заявляю, что хотел на тебе жениться… с первого взгляда!

Все кафе, включая меня, заливается смехом.

– Совет да любовь! – кричит молодежь, поднимая бокалы с дешевым вином. – Так держать, старик! – слышны голоса парней, а кто-то басит: – Заварил, мужик, кашу – расхлебывай!

– Охотно, – покраснев, отвечает им Ахмед. – Увиливать не собираюсь.

Держась за руки, мы выбегаем из кафе прочь, на дождливую улицу.

– Вот видишь, – говорю я, – не все плохо относятся к арабам.

– Попробовал бы я выкрутиться или сказал бы тебе что-то грубое – уверяю, их реакция была бы совсем другой!

– Но ты…

– Но я люблю тебя и жить без тебя не могу. – Он заключает меня в объятия и целует до головокружения – прямо посреди улицы.

В тот же вечер мы едем ко мне домой. В руках у Ахмеда такой огромный букет алых роз, что самого его не видно. Впрочем, мама и так отлично знает, кто прячется за букетом.

– Доротка, ты могла бы и предупредить! – кричит она и бежит в одной лишь комбинации в ванную. – Я хотя бы подготовилась, – говорит уже из-за дверей.

– Да все в порядке, – уверяет Ахмед.

– Порядка как раз нет, уборку мы планировали на завтра, – оправдывается мама, уже одевшись и выйдя к нам. Ахмед протягивает ей цветы, она берет их, и ее глаза довольно светятся. – Вы садитесь здесь и включайте телевизор, а мы с Дороткой приготовим что-нибудь поесть.

Держа друг друга под руку, мы с мамой выходим в кухню. Как сближает людей горе! Я-то думала, что мы с ней настолько отдалились друг от друга, что наши отношения никогда не станут лучше. Знаю, маме хотелось бы, чтобы вся моя любовь и внимание принадлежали исключительно ей; но вот сейчас наконец она начала заботиться о моем будущем, моем счастье. Преисполнившись чувством безмерной благодарности, я целую ее в щеку.

– Ты довольна? – спрашивает она, едва мы переступаем порог кухни. – Что там? Рассказывай.

– Как видишь, довольна, – со смехом отвечаю я. – Он утверждает, что уже давно собирался попросить моей руки, но тот злополучный инцидент несколько охладил его пыл. Представь себе, он чуть было не умер от потери крови. Чудом выжил.

– Не стоило тебе так афишировать ваши отношения. Не стоило брать его с собой в школу. – Мать пожимает плечами. – Видишь ли, у здешних людей не слишком современные взгляды.

– Это я уже поняла.

Пожалуй, не стану напоминать о ее собственной первой реакции на Ахмеда. Сейчас мы с ней должны держаться вместе и быть заодно, а не начинать грызню между собой.

– Чем богаты, тем и рады, – говорит мать, приглашая Ахмеда к столу. – К сожалению, сегодня я не готовилась принимать гостей.

– Но я уже не гость, – заметил Ахмед, улыбнувшись до ушей. – Отныне я свой.

Он достает красивый маленький футляр, встает и отвешивает легкий поклон в мою сторону.

– Дорота, я уже говорил тебе, что собирался попросить твоей руки раньше, но некоторые… гм… неприятные происшествия привели меня в замешательство и… смешали мои карты… то есть планы… – Раскрасневшись, он путается в словах и отчаянно машет руками. – Если ты, несмотря ни на что, все еще хочешь быть моей женой, то я… буду польщен и очень счастлив.

Он раскрывает футляр и вынимает красивое блестящее колечко.

– Надеюсь, вы позволите? – обращается он к моей матери.

– А как же, как же иначе, – отвечает она, затаив дыхание.

В ее глазах слезы. Она отдает свою принцессу чужому мужчине, иностранцу, и наверняка тысячи ужасных сценариев будущего не дают ей сейчас покоя. Но мне в этот миг ничто не может испортить настроения; я – самая счастливая женщина на этой земле.

Вечер проходит в доброжелательной домашней обстановке. Мы не строим подробных планов, отложив это на потом. Ведь и свадьба не может состояться немедленно, хотя это было бы неплохо. Нам придется потерпеть, пока я не сдам выпускной экзамен, иначе меня вообще к нему не допустят. Что ж, два месяца подождем, да и у Ахмеда будет достаточно времени, чтобы оформить все необходимые бумаги. Мы пока не имеем представления, какие именно документы будут нужны, но уже представляем эту кипу бумаг.

Впервые Ахмед получает у моей мамы официальное разрешение остаться у нас на ночь. Предполагается, что он будет спать на полу в моей маленькой комнатке, но кто же в это поверит?.. Все просто замечательно.

– О свадьбе ты сейчас вообще не думай, – дружно убеждают меня мама и Ахмед. – Перед тобой – самый важный в жизни экзамен. Постарайся его сдать. На пересдачу времени не будет.

Но разве я могу зубрить школьные предметы, когда уже вскоре сбудется моя мечта? Свадьба! Как же мне не интересоваться ею? Это ведь мой праздник, самый счастливый день в моей жизни.

– О чем вы тут спорите? – Вечером я не выдерживаю и после целого дня зубрежки выхожу к ним в маленькую гостиную.

– Все выучила? – осведомляется Ахмед.

– Что, хочешь меня поспрашивать? – дразню я его.

– Договорились, в воскресенье с утра повторяем материал. Времени у тебя осталось немного.

– Да, а живот мой все растет. Я замечаю изумленные взгляды, и широкие свитера не спасают. Мне кажется, все уже знают, – признаюсь в своих опасениях я.

– Даже если и так, в ученическом кодексе нет параграфа, который бы гласил, что беременная ученица не имеет права сдавать выпускной экзамен. Я все узнала, – успокаивает меня мама.

– Все будет хорошо. – Ахмед сажает меня к себе на колени. – Хуже обстоят дела с документами, которые я должен предоставить. В этих ваших ведомствах все посходили с ума. От всех других иностранцев требуют лишь свидетельство о рождении и справку о том, что лицо не состоит в другом браке, а людей из моих краев проверяют по всем статьям, включая размер ботинок, шляпы и пениса.

Мы все заливаемся смехом.

– Значит, ты думаешь, что не успеешь все это уладить? – Я снова начинаю нервничать и чувствую, как к горлу подкатывает ком. Как легко сейчас вывести меня из равновесия! – Может быть, твое посольство чем-нибудь поможет?

– Ты шутишь? Господа из посольства только и делают, что отращивают животы на жирной польской еде, заколачивают сумасшедшие деньги и хлещут водяру на дипломатических приемах, – с отвращением произносит Ахмед. – Говорят, наш посол – законченный алкоголик! – возмущается он. – Мы ведь мусульмане, мы не должны пить спиртного… по крайней мере, не крепкие напитки и не каждый день. В нашей стране алкоголь запрещен!

– Ясно, потому они и расслабляются в чужих краях, – вставляет мама.

– Так и есть. Запретный плод сладок, – вздыхает Ахмед.

– Так что же будет? Что же будет?! – впадаю в панику я.

– Только спокойствие может спасти нас. – Ахмед крепко придерживает меня. – У нас ведь еще целый месяц.

– И что, тебе придется ехать туда и самому бегать по инстанциям, оформляя документы? – Мне становится страшно: вдруг он уедет и больше не вернется! – Я никуда тебя теперь не отпущу! – восклицаю плаксивым голосом.

– А для чего же, по-твоему, существуют родственники? – Он гладит меня по голове и хитро улыбается.

– Родственники? Ты мало мне рассказываешь о них, – говорю я, изумленная тем фактом, что у него есть родственники. – Если подумать, я ничего не знаю о твоей маме, о твоем отце, о братьях, сестрах…

– Они замечательные, но совсем не такие, как люди вашей страны, – задумчиво произносит Ахмед. – Они более непосредственны, искренни, доброжелательны. В моей стране никому не приходится просить о помощи: для нас, арабов, помочь в чем-то другому человеку – большая честь. Мы делаем это во имя Аллаха.

– А у нас все друг другу только завидуют и ставят подножки, – с грустью констатирует мама.

– Может быть, не всегда, но по большей части именно так все и происходит, – соглашается Ахмед. – Это печально, но в утешение вам я скажу, что таким образом дела обстоят не только в Польше – так во всех странах, где властвует коммерция. В погоне за карьерой, деньгами и общественным положением люди забывают о старых добрых обычаях.

– Хотелось бы мне увидеть эту твою отчизну! Молочные реки, кисельные берега… – говорю я.

– Мы туда поедем, не беспокойся.

– Не так скоро. Сперва нам предстоит пройти все брачные формальности, а это, как видишь, не очень-то просто. – Я охлаждаю его пыл: арабские страны вызывают у меня одновременно интерес и страх. О них ведь столько всего говорят…

– Моя сестра Малика работает в министерстве, причем не уборщицей, – заявляет Ахмед. Сейчас он пребывает в отличном настроении.

– О-о! – Мы с мамой приятно удивлены.

– Я уже говорил с ней. Все необходимые документы будут готовы в течение недели. Так что можно уже определять дату свадьбы и покупать платье.

Мы, словно малые дети, кричим и хлопаем в ладоши.

– Зачем же тогда было так пугать нас?! – Я бросаюсь на Ахмеда и прижимаюсь к нему округлившимся животом.

– Пойду-ка я в кухню готовить ужин. – Мама дипломатично оставляет нас, и в ее голосе я слышу удовлетворение.

Я касаюсь языком полных губ Ахмеда, затем впиваюсь в них страстным поцелуем, слегка покусывая. Не знаю почему, но сейчас меня переполняют мысли не о материнстве, а о сексе. Я стала невообразимо пылкой, даже развратной. Бедный Ахмед сперва боялся, что мы навредим ребенку, но однажды я взяла его с собой к гинекологу.

– Любовь, в частности физическая, – лучшее лекарство от стресса. Если только нет противопоказаний, а у вас я их не вижу. Итак, можете заниматься любовью сколь угодно часто. – Таковы были рекомендации врача, и с тех пор мы с Ахмедом весьма усердно их придерживаемся.

– Не стоит покупать или шить свадебное платье в нашем городке, – решительно говорит мама. – Тебе ведь придется раздеваться, и тогда ты уже ничего не скроешь. Люди станут трепать языками, сплетни дойдут до школы, и кто знает, что выдумает школьное начальство, чтобы усложнить тебе жизнь!

– И как же нам поступить? – спрашиваю я, отрываясь от учебников.

– Надо поехать в Познань и выбрать что-нибудь там. В Познани можно купить и готовые приглашения.

– Блестящая идея, – соглашаюсь я. – Когда мы едем?

– В ближайшие выходные.

– Позвоню Ахмеду и расскажу ему. – Я вновь поворачиваюсь к письменному столу.

– Да, и пусть он составит список своих гостей, чтобы я одним махом написала все приглашения.

– Спасибо, мама, ты у меня замечательная. О свадебном обеде я вообще пока не думала. Да и кого тут приглашать?

– С нашей стороны соберется человек двадцать, – говорит мать. Она выглядит счастливой и воодушевленной. – И отцу твоему следовало бы сообщить.

– Это твое дело. Для меня он не существует.

– Однако формальности необходимо соблюсти. Лишь бы только вместе с ним не явилась эта его молоденькая потаскушка! – Мама грустно вздыхает. – Ну, думаю, у него достаточно ума и совести, чтобы не брать ее с собой. Хотя от такого человека всего можно ожидать…

Суббота – идеальный день для совершения покупок. По-видимому, так считаем не только мы: город осаждают толпы народа. Я как раз нуждаюсь в небольшом отдыхе, да и в зубрежке пора сделать перерыв. Я уже не в состоянии усваивать даже простейшие правила, а о решении математических задач и говорить нечего. Хорошо, что у Ахмеда есть склонность к точным наукам и он помогает мне.

– Слушайте, – говорит Ахмед и предлагает нам с мамой блестящий план на сегодняшний день: – Поговорил я со своими однокурсницами, порылся в местных газетах и нашел несколько неплохих свадебных салонов. Там мы непременно подберем что-нибудь стоящее, а затем, дорогие дамы, я приглашаю вас пообедать в ресторане.

Мы оказываемся перед просторным салоном эксклюзивных моделей. Я смотрю на маму, на ее стоптанные туфли, затасканный свитерок и потертую юбку. Да и на мне вся одежда выглядит куцей и слишком тесной, будто с плеча младшей сестренки. Я неуверенно поглядываю на Ахмеда: кто-кто, а он выглядит прекрасно, и заметно, что одеваться он привык в магазинах высшего класса. На нем легкий весенний костюм в неброскую полоску, отглаженная рубашка, удачно подобранный галстук и блестящие кожаные туфли. Единственное, что немного не вписывается в образ, – это шелковый шарф на шее, с которым Ахмед с некоторого времени неразлучен.

– Кажется, этот магазин не для нас. – Я испуганно хватаю его под руку.

– Ну что ты выдумываешь?! – сердится он и упрямо стоит на месте.

– Здесь дорого, ужасно дорого! – лепечу я, не переводя дыхания.

– В конце концов, женятся люди раз в жизни. Не так ли, мама? – Он пытается найти поддержку у будущей тещи, но та молчит, рассматривая выставленные в витрине туалеты.

– Что-что? – наконец произносит мама.

– Милые дамы, заходим. – И Ахмед настежь открывает перед нами большие стеклянные двери.

Все, теперь назад пути нет. Я уже чувствую: выйдем мы отсюда не с пустыми руками.

Продавщицы сначала воспринимают нас с прохладцей, безжалостно оценивая взглядом. По их мнению, мы только морочим им головы. Все равно такие бедняки, как мы, купить ничего не смогут – лишь посмотрят, потрогают, помечтают… Такое отношение к клиенту всегда выводит меня из себя. Я принимаюсь выбирать вещи, не обращая внимания на цену.

– Рекомендую вот этот небольшой щадящий корсет. – Молодая девушка, единственная любезная продавщица в этом магазине, приносит мне резиновые трусики с высоким поясом. – Ты почувствуешь себя увереннее, если наряд будет скрадывать живот. Полчаса вполне можно выдержать.

– Вот, поглядите-ка! – восхищенно кричу я Ахмеду и маме. – Такой корсетик не только на свадьбу, но и на выпускной экзамен подойдет! То, что нужно!

Я прикусываю язык, но, как всегда, слишком поздно. Продавщицы посмеиваются в кулак, а мама заливается густым румянцем.

– Ох, Доротка, Доротка, – стыдясь, причитает она.

Нам удается купить абсолютно все в одном месте – начиная с платья невесты и костюма жениха и заканчивая приглашениями и декором для свадебного стола. Через два часа мы выходим, нагруженные покупками. Оставляем пакеты в машине Ахмеда и в отличном настроении отправляемся гулять по городу. Какой же замечательный все-таки у меня жених! Зная, что у мамы нет денег на элегантный туалет, он тащит нас в бутик и покупает ей шикарный костюм, а к нему, разумеется, туфли и сумочку.

– Не надо было, Ахмед, правда, не надо. – Маме неловко, но я вижу, что она довольна.

Я так счастлива!..

– Ахмед, Ахмед! – вдруг кто-то кричит прямо за нашей спиной.

Ахмед вздрагивает, но идет дальше, не замедляя шага.

– Ахмед, чтоб тебе пусто было, ты что, приятелей не узнаешь?! – Смуглокожий франт преграждает нам путь. – Как же так? Сколько лет, сколько зим! Куда ты подевался? – Похлопав Ахмеда по спине, он бросается ему в объятия.

– Ахлян, ахлян уа сахлян. – Обменявшись любезными приветствиями, они начинают забрасывать друг друга вопросами.

– А кто эта красивая блондинка, твоя спутница? – Незнакомый мне субъект в конце концов обращает на меня внимание.

– Это моя невеста, – поясняет Ахмед, почему-то потупив взгляд в землю.

– Тания? Везет же тебе, Ахмед! – Мужчина восторженно хлопает себя по бедрам.

– Нет, не Таня, а Дорота, – вмешиваюсь я, чувствуя какое-то беспокойство.

В эту минуту они оба разражаются безудержным смехом, хотя я не вижу в ситуации ничего забавного.

– Это такое арабское словечко, а вовсе не женское имя, – объясняет мне Ахмед. – Познакомься, это Махди. Когда мы с ним только-только приехали в Польшу, старались держаться вместе. Давно это было.

– Ну, не так уж и давно, – возражает тот и целует мне руку.

– Но что означает это словечко? – не могу успокоиться я.

– Что? Какое именно? – Похоже, сегодня Ахмеду не хочется быть переводчиком. – Это зависит от сочетания с другими словами… Знаешь, арабский – довольно сложный язык.

– Надо бы пообщаться, вспомнить старые дела. – Махди вновь хлопает его по спине. – А может, прямо сейчас куда-нибудь зайдем, посидим?

– Прости, у нас другие планы, – уклоняется Ахмед и добавляет напоследок: – Марра тания.

Мы в молчании движемся дальше. Идем обедать в модный ресторан в центре города. Но мое хорошее настроение почему-то испарилось, и в голове начинают роиться какие-то дурные мысли.

– А что означает по-арабски марра? – спрашиваю я, когда подают изысканное второе блюдо, которое, впрочем, застревает у меня в горле.

– У этого слова много значений, но в основном оно переводится как «раз».

– Тогда что означает марра тания? – продолжаю выпытывать, стараясь усыпить его бдительность.

– Ах ты хитрюга, хочешь изучать арабский? – довольно говорит он. – Марра тания – это значит «в следующий раз».

– Итак, тания – это «следующий» или «следующая»? – Я презрительно гляжу на него, а он только сейчас осознает, к чему я учинила этот допрос. Ловко же я его провела!

– Доротка… – Он кротко склоняется ко мне.

Мама поджимает губы и под столом больно наступает мне на ногу, и это, без сомнения, означает: «Молчи, идиотка!»

– Ну что ж… – Я взмахиваю рукой, довольная собственной сметливостью. – Мы ведь не будем жить прошлым, что было, то сплыло, не так ли?

– Мама, я вас прошу, – весьма серьезно и решительно говорит Ахмед. – На это я не соглашусь, даже не уговаривайте.

– Но… – не сдается мама.

– Это дискуссии не подлежит. В этом вопросе на уступки не рассчитывайте.

– Всего несколько бутылочек… это ведь не грех!

– Мама! – вмешиваюсь я, видя, что они друг друга не поймут. – Это наша свадьба. Очень тебя прошу, откажись от этой мысли. Ахмед этого не хочет, я его полностью поддерживаю – значит, решено.

– Но ведь это польская свадьба! – восклицает мать. – Перед людьми-то стыдно! Таковы традиции, а ведь ты, Ахмед, говорил, что для вас традиции святы, – напоминает она, хватаясь за последнюю надежду.

– Уважаемая мама, – Ахмед приподнимает брови, дивясь ее хитрости, – если ваши обычаи велят вам на свадьбах надираться в стельку, то я, с вашего позволения, терпеть этого не стану.

– Но…

– Ладно, я куплю хорошее белое и красное вино. Будет и шампанское. Но никакой водки! Здесь я стою на своем и не отступлюсь.

Мать уходит в кухню и там гремит кастрюлями. Ей хочется продемонстрировать нам свое неудовольствие, но прежде всего – выплеснуть злость. Что-то идет не так, как она хотела, с чем-то мы не соглашаемся, и осознание этого для нее нестерпимо. Я знаю, что не стоит верить этой уступчивости, кротости и великодушию, которые она проявляет в последнее время. Я хорошо изучила ее характер. Ей всегда нужно настоять на своем, поэтому спорить с ней и доказывать свою правоту бесполезно: только и делай, что выполняй ее распоряжения. Сейчас она поставила перед собой цель – выдать меня замуж хоть за кого-нибудь – и ради этой цели на время спрятала свои коготки. Осталось только проглотить последние наши капризы, наше своеволие – но зато потом… Что-то мне уже страшновато.

Перед церемонией бракосочетания я волнуюсь сильнее, чем перед экзаменом на аттестат зрелости. Экзамен прошел гладко, без стресса. Мне не важны были оценки – я ведь не собираюсь поступать в вуз и продолжать учебу; мне нужно было просто сдать этот экзамен, что мне и удалось. Проскочила побыстрее – и ладно. А вот свадебное торжество мне бы хотелось запомнить надолго. Оно должно быть безупречным.

Погода в день свадьбы ясная и солнечная – лето в этом году пришло в мае. Уже с утра на дворе двадцать пять градусов, и с каждым часом становится все теплее. Небо чистое и голубое, не дует даже легчайший ветерок. Но мама с самого утра ходит насупленная. Она надеется, что Ахмед, увидев ее недовольство, наконец смягчится. Но он не обращает на ее поведение никакого внимания – он занят мной и нашими друзьями, которые заранее пришли к нам домой, чтобы помочь с последними приготовлениями. Не знаю, как так вышло, но приглашенных оказалось больше двадцати; это самый пышный прием, который мы с мамой когда-либо устраивали.

Вдруг раздается звонок в дверь. Мы удивленно осматриваемся: вроде никого уже не ждем. Маленькая квартирка и так трещит по швам от количества гостей; трудно разминуться, проходя из гостиной в мою комнату, кухню или ванную.

Ахмед открывает дверь.

– Я не помешаю?

Высокий мужчина средних лет в темном костюме с белой гвоздикой на лацкане неуверенно переминается с ноги на ногу.

– Вы к кому? – удивленно спрашивает Ахмед и оглядывается, желая услышать от кого-нибудь подсказку; но все заняты и не замечают его замешательства.

– К Дороте, – робко отвечает гость.

– Жених, что ли? – шутит Ахмед, но заметно, что он обеспокоен.

– Нет, думаю, жених – это ты. А я всего лишь ее отец, – грустно улыбается пришедший.

– Прошу прощения, заходите, пожалуйста. – Ахмед делает приглашающий жест. – Мне ваше лицо показалось знакомым, но я не мог понять, кого вы мне напоминаете. Теперь понимаю. Дорота на вас похожа.

– Похожа? Не знаю. Мы с ней давно не виделись.

– Ты что здесь делаешь? – Я метнула разъяренный взгляд на человека, который оставил мою мать и бросил меня, будто маленького бедного щенка.

– Доротка! – с упреком шепчет Ахмед.

– Надо же, ты приперся именно сегодня, чтобы испортить самый главный день в моей жизни! – Я стою в белом платье из тюля и ору, словно цветочница на базаре.

– Это я его пригласила. – Мать проталкивается сквозь толпу гостей и становится между нами. – Ты говорила, что согласна.

– Нет, это ты говорила, что всего лишь известишь его! О приглашении речь не шла… Ну ладно… – Я машу рукой, поймав ее укоризненный взгляд. – Не помню. Может быть, я в тот момент готовилась к экзамену… или думала о чем-то другом.

– Лучше придержи свой язык, – отпускает колкость мама, оборачивается к моему отцу и говорит ему уже совсем другим, теплым голосом: – Входи. Я посчитала, что правильно будет, если ты приедешь на ее свадьбу.

– Спасибо. Большое тебе спасибо, но, наверное, лучше я подожду у бюро регистрации. Здесь я, кажется, лишний. – Он растерянно пятится к двери и почти убегает.

– Вот и отлично, – говорю я, крутнувшись на пятках.

– Нечего сказать, отличные манеры у твоей невесты! – с претензией в голосе говорит моя мать ни в чем не повинному Ахмеду, затем хватает сумочку и бросается вслед за бывшим мужем.

Да она же законченная идиотка! Стоит ему поманить ее пальчиком – и она упадет к нему в объятия. Ни капли собственного достоинства! Я возмущена и разгневана.

К ратуше мы подъезжаем на белом «мерседесе», украшенном воздушными шарами и бантами. В бюро регистрации браков людей тьма-тьмущая – как в центре Варшавы. Будущие молодожены нервничают и выстраиваются в очередь, гости теряются и смешиваются с толпой. Слышны какие-то возгласы, уговоры, цокот каблучков по мраморному полу и детский плач.

– Немного припаздываем. – Из зала высовывается голова швейцара. – Все хотят жениться именно сегодня! – хихикает он, но никому из ожидающих веселее не становится.

Мы с Ахмедом пристально смотрим друг другу в глаза, крепко держась за руки и не говоря ни слова. На его вспотевшем лбу пульсирует жилка, а шрам на шее приобретает темно-фиолетовую окраску и контрастирует с белизной воротничка. К сегодняшнему случаю уж никак не подходил шелковый шарф, под которым Ахмед обычно прячет шею. А впрочем, зачем же прятать, чего тут стыдиться?

Я едва дышу – живот мой перехвачен резиновым поясом, который я собиралась надеть «всего на полчасика». Смотрю на остальных невест: все взмокли от пота, праздничный макияж кое у кого начинает течь. Мы с ними подбадривающе улыбаемся друг другу. У одной бедняжки живот такой большой, что, кажется, из бюро регистрации она собирается ехать прямиком в роддом. Ей-то уж ни один корсет не поможет!

– Как ты себя чувствуешь? – Ахмед не сердится, он беспокоится о моем здоровье.

– Переживем, – невесело отвечаю я. Да уж, я ожидала чего-то совершенно другого! Так ведь часто получается: мы долго мечтаем о чем-то, а на деле оказывается, что мы слишком идеализировали абсолютно банальное событие. Здесь и сейчас я убеждаюсь в том, сколь обыденна вся эта брачная церемония. И мне уже хочется, чтобы все поскорее закончилось, хочется надеть кольцо, взять фамилию Салими и уединиться с Ахмедом в нашей замечательной съемной квартирке.

– Ух! Эх! – слышатся веселые выкрики.

Только что мы с Ахмедом, измученные и вспотевшие, с более чем двухчасовым опозданием входим в арендованный банкетный зал. Похоже, наши гости давненько уже начали развлекаться – выглядят они очень разгоряченными. Кажется, что мы им не слишком-то и нужны!

– Пожалуйста, не нервничай. – Я крепко сжимаю руку Ахмеда, заметив неудовольствие, даже презрение на его лице.

– Они что, не могли нас подождать? – Он неприятно удивлен. – Или это тоже здешние обычаи?

– Ты же знаешь, обычаи тут ни при чем. Просто в бюро регистрации нас с тобой продержали не полчаса, а два с половиной… – Я пытаюсь найти оправдание всем этим людям, которых сама же и пригласила… Впрочем, приглашала их не я, а моя мама.

– Они все уже надрались! – возмущенно кривится Ахмед.

– Послушай, сейчас подадут обед, а потом будут поздравления и торт. – Я держу обе его руки в своих, словно боюсь, что он сейчас развернется и убежит. – Сразу после этого мы с тобой можем уйти, и, поверь мне, наше исчезновение мало кто заметит. Мне тоже не хочется ни развлекаться, ни танцевать, – признаюсь со слезами на глазах.

– Кошечка моя, мы останемся здесь, потому что это наша свадьба, и поверь мне, я не допущу, чтобы тебе было неприятно. Это самый главный день в нашей жизни, и я никому не позволю испортить его. – Он тянет меня к столу, и мы садимся на почетные места.

– Мама даже не благословила нас хлебом и солью, – разочарованно отмечаю я очередную оплошность матери, пока она за милую душу пьет водку с моим отцом.

– Дома у нас есть и хлеб, и соль – если захочешь, я тебя угощу этими деликатесами. – Ахмед улыбается, пытаясь шутить, но я впервые замечаю в его глазах ледяной холод, особенно когда он наблюдает за моими родственниками. Я знаю, он никогда этого моей матери не забудет, и сама полностью разделяю его чувства.

С нашей стороны стола уже расхватали половину блюд, но это, кажется, никого не интересует. После длительного ожидания официантки приносят закуску – холодец из свиных ножек. А я ведь говорила матери: на столе не должно быть свинины! Ее злоба не имеет границ. Это она отомстила за водку, которая все равно льется рекой.

Мы с Ахмедом, обменявшись взглядами, понимающе усмехаемся и дружно отставляем в сторону тарелку с жирной закуской. Проголодавшись, мы хлебаем польский национальный супчик на курином бульоне, и я уже опасаюсь, что это и есть единственное «безопасное» блюдо.

После очередного часа ожидания и бурчания в животе нам приносят свиную отбивную с картофельным пюре, обильно политым жиром, и жареную капусту с грудинкой.

– Похоже, мне придется сегодня пригласить тебя в какой-нибудь ресторан, поскольку здесь мы не наедимся, – снова отпускает шутку Ахмед, а сам стискивает зубы и качает головой, не веря своим глазам.

– Извини. – Стыдясь, я склоняюсь к нему и кладу голову ему на плечо.

– Успокойся, я знаю, что это не твоя вина. – Он отчаянно машет рукой и достает мобилку.

– Куда ты звонишь? – удивляюсь я.

– Не думаешь же ты, что я позволю твоей матери издеваться надо мной и оставить голодным?

Мои глаза округляются от изумления, но тут же, послушав телефонный разговор Ахмеда, я заливаюсь громким смехом. Через пятнадцать минут в банкетном зале появляются элегантно одетые официанты из «KFC» и «Pizza Hut». Напротив нашего стола ставят еще один, который в мгновение ока заполняется дымящимися ароматными блюдами.

– Это для тех, кто не желает обжираться жирной свининой. Мы предлагаем кое-что не менее калорийное, но здоровое и вкусное. – Поднявшись со своего места, Ахмед приветливо обращается ко всему залу. Собственно, ему даже не пришлось повышать голос – стоило ему встать, как все замерли и затаили дыхание. Кажется, некоторые гости только сейчас заметили наше присутствие.

– Ты что, сдурел?! – как оглашенная, орет мать, пытаясь преградить путь официантам, несущим очередную пиццу и очередного жареного цыпленка.

– Прошу прощения, мама, но мы с вами, видимо, не поняли друг друга в вопросе меню. Дело в том, что ни нас, – он показывает рукой на меня, – ни моих гостей ваш выбор не устраивает.

– Какое бесстыдство! Какая неблагодарность! Какое хамство! – заводится мать.

– Я прошу извинения у всех гостей. – Я выхожу из-за стола с намерением закончить весь этот цирк. – Пожалуйста, продолжайте развлекаться. Мы с мужем приглашаем вас к новому столу. Эй, включите музыку! – кричу я в сторону каморки ди-джея.

Бо́льшая часть гостей срывается со своих мест и бежит с тарелками к нашему столу, на глазах расхватывая только что принесенный фастфуд.

Ахмед оплачивает заказ и тащит меня танцевать.

– Это был самый забавный и самый приятный момент сегодняшнего вечера, – смеюсь я, оборачиваясь вокруг него и возвращаясь в его объятия.

– Мне тоже так кажется, – охотно соглашается он. – Мы не сдадимся!

Проблемы и проблемки

Еще за две недели до свадьбы мы сняли маленькую уютную квартирку – не в Познани, а в моем родном городке.

– Видишь ли, здесь все мои знакомые, друзья, здесь моя мама… – убеждала я Ахмеда.

– Понимаю, любая дочь стремится быть поближе к матери, когда сама готовится стать матерью, – отвечал он. – Моя сестра Мириам живет через дорогу от матери и каждый день подбрасывает ей своих детей. Но у тебя, мне кажется, другой случай… Кроме того, я до сих пор не чувствую себя здесь в безопасности. Да и эти косые взгляды…

Но все же, поискав немного, мы нашли подходящий для нас вариант и решили, что здесь пока и останемся, по крайней мере на год.

Наш новый район совсем не таков, как те кварталы многоэтажек, где я жила раньше. Квартал огорожен, войти можно только через охраняемые ворота, а в кирпичных домах всего по пять этажей. К каждой квартире полагается гараж, и это оказалось очень существенным для Ахмеда – он не любит оставлять свою машину где попало, чтобы потом беспокоиться о ней. Уже случалось, что ему царапали гвоздем лак и пробивали шины, причем всегда не одну, а две, чтобы невозможно было поставить запаску и уехать.

У нас две просторные комнаты с высокими, как в довоенных каменных зданиях, потолками, и еще одна маленькая комнатушка – для ребенка. Наконец-то есть чем дышать! Новая мебель, современный ремонт… Роскошь, о которой я не смела и мечтать!

– Возможно, ты был прав, когда предлагал жить в Познани. – Я поворачиваюсь в постели и смотрю на своего новоиспеченного мужа.

– Почему? – Он еще не полностью проснулся, и его голос звучит глухо.

– Наверное, нужно было снять квартиру там. Поскольку теперь, после свадьбы, я еще долго не захочу видеть свою мамочку, – грустно усмехаюсь я.

– После драки, милая, кулаками не машут, – отвечает он, взлохмачивая свои кудрявые волосы. – Договор уже подписан, да и квартирка вполне нас устраивает.

– Да, она прелестна, – соглашаюсь я. – Я даже и не думала, что в нашем городке можно подыскать такую.

– Тогда не будем волноваться из-за мелочей, а станем радоваться жизни. – Ахмед вскакивает с постели и раздвигает шторы.

Стоит прекрасная погода: солнечно, но еще не жарко. Поют птички, со двора доносятся детские голоса и смех.

– Как чудесно! – Подойдя к окну, я опираюсь на локти, опускаю подбородок в ладони и вдыхаю свежий воздух. – Сегодня я иду в школу – забирать аттестат. Самое время перевернуть эту страницу моей жизни. Пойдешь со мной?

– Знаешь ли, – растерянно посмеивается Ахмед, – твою школу я вспоминаю не самым лучшим образом. Зачем нам очередные неприятности?

– Не преувеличивай. Ситуация диаметрально поменялась. Мы теперь женаты, и весь педагогический коллектив, включая директора, может разве что присвистнуть нам вслед, – весело говорю я.

– Как хочешь, – отвечает Ахмед, но я вижу, что он по-прежнему колеблется.

– Да, хочу. Хочу показаться там с тобой. А еще сильнее я хочу показать им мой живот. Теперь уже можно его не прятать. И прятать его я больше не хочу. – В одних трусиках я дефилирую по комнате и с гордостью глажу выпуклый живот.

– А знаешь, ты выглядишь безумно сексапильно!

Мой молодой муж подходит ко мне, и от его касаний у меня появляется гусиная кожа. Его возбуждение передается мне, и вместо похода в школу мы предаемся страсти: сперва торопливо, будто мартовские коты, после – медленно, наслаждаясь каждым мигом, каждым прикосновением. Наш малыш уже привык к родительским выходкам и совершенно не тревожится – преспокойно спит у меня в животе.

Лишь после обеда мы наконец собираемся выйти из дома.

– Ты прямо так и пойдешь? – Ахмед смотрит на меня с удивлением.

– А почему нет?

Я так долго скрывала беременность, что сейчас охотнее всего вышла бы на улицу в одних трусиках и лифчике и всем бы кричала: «Я жду ребенка! Я жду ребенка! И мне плевать, что вы скажете!» Я надела джинсы с добавлением лайкры, купленные уже с учетом беременности, и короткую маечку, открывающую живот. Мне непременно хочется показать его всем, особенно в школе. Но, почувствовав холодок, пробежавший по голой пояснице, я все же набрасываю на себя тонкую вискозную клетчатую рубаху, но не застегиваю ее.

– Так немного лучше, – смеется Ахмед и берет меня за руку.

Кажется, в здании школы все вымерли, хотя учебный год закончился всего две недели назад.

– Кто-то должен там быть, – заверяю я мужа, а заодно и себя. – Учителя не сразу разъезжаются в отпуска.

Так и есть. Не успев открыть входные двери, как мы уже видим самого директора.

– Опять вы? – не слишком любезно приветствует он нас, одновременно преграждая дорогу. – Я уже раз вышвырнул отсюда этого типа. Неужели мне придется сделать это снова?

– Я пришла, чтобы получить аттестат. – Меня охватывают напряжение и гнев. – Что, не имею права?! – повышаю голос.

– Он тоже сдавал у нас экзамены? – Директор иронично кивает в сторону Ахмеда.

– Думаю, мой муж может войти вместе со мной! – гордо произношу я.

– Мне все равно, муж он тебе или любовник. Мы сюда таких не пускаем. Мы видели, как он соблюдает правила и как…

– Вы отлично знаете, что он не пил! – Не помня себя от злости, я крепко хватаю директора за запястье и сжимаю изо всех сил. – В отличие от остальных!

– Ты что, драться со мной собралась?! – на всю улицу вопит он, и немногочисленные прохожие поворачивают головы. – Полиция, полиция! – Директор жестом подзывает к себе человека в черной униформе и блестящем желтом жилете, который спокойно прогуливается по противоположной стороне улицы и не обращает на нас ни малейшего внимания. – Помогите! В школу хотят проникнуть арабы! – Директор употребляет коронный аргумент, и полицейский моментально подбегает к нам.

Ахмед нервно смеется и потирает рукой лоб.

– Подумать только! Это какой-то абсурд, – бормочет он себе под нос.

– Что происходит, господин директор? – любезно спрашивает у школьного начальника молодой полицейский, полностью игнорируя нас.

– У нас уже были проблемы с этим фруктом, – директор кивком указывает на Ахмеда, – и вот теперь он снова бесстыдно пытается проникнуть в нашу школу.

– Простите… – обращаюсь я к человеку в униформе.

– С вами никто не разговаривает! – повышает голос полицейский, едва удостоив нас взглядом. – Уходите прочь!

– Вы спятили?! – восклицаю я, теряя самообладание. – Я хочу получить свой аттестат зрелости, а директор меня не пускает. И вы считаете, что я должна уходить?

Полицейский оторопел.

– Так в чем же здесь дело? – наконец спрашивает он у нас.

– Моя жена, как она и говорит, пришла забрать свой аттестат, и я составил ей компанию, – спокойно объясняет Ахмед. – А этот человек еще в прошлый раз при встрече поносил меня и предъявлял ложные обвинения. Вот и теперь он продолжает свой расистский крестовый поход.

– Ваши документы. – Полицейский не слишком доверчив.

Ахмед предъявляет ему карту постоянного проживания, вузовскую справку об обучении в аспирантуре и загранпаспорт.

– Других документов при себе не имею, но свидетельство о браке могу принести через десять минут, – вежливо говорит он, хотя на лице его читается ярость. И зачем только я притащила его сюда?!

– Отойдемте-ка на минуточку. – Парень отводит Ахмеда в сторонку. – Этот старый козел вечно ко всем придирается, не думайте, что только к вам, – шепчет он. – Были и у меня с ним стычки.

– Серьезно? – удивляется Ахмед.

– Другого лицея здесь нет, и этот пьяница чувствует себя царем, – печально вздыхает полицейский. – Кстати, я тоже учился в Познанском университете.

– Правда? И что же вы изучали?

– То же, что и вы. Информатику и программирование, – отвечает он с блеском в глазах.

– Тогда почему же на вас, черт побери, эта униформа? – вновь удивляется Ахмед. – Ведь компьютеры приносят побольше денег.

– Это так, но нужно иметь стартовый капитал, а его у меня никогда не было, – признается полицейский. – Да я и в чужую фирму пошел бы, только нет их в нашем городке.

– Одна скоро будет.

– Серьезно? Где? Откуда ты знаешь? – воодушевленно спрашивает парень.

– Я ее открываю. Собственно, у меня уже есть фирма в Познани. Теперь там будет центральный офис, а здесь я открою филиал. Видишь ли, моя жена отсюда родом, а потому не захотела уезжать, – вздыхает Ахмед.

– Дура, что ли?.. Ох, извини. – Парень прикусывает язык.

– Кажется, она и сама уже жалеет, но… Понимаешь, здесь ее мать, подруги…

– Ах эти бабы! – Оба кивают в знак мужской солидарности.

– Дружище, мне здорово повезло, что я с тобой познакомился. Меня зовут Метек. – Он протягивает руку и крепко жмет руку Ахмеда.

– Я тоже рад. Только что я нашел первого сотрудника, не так ли? – довольно улыбается Ахмед. – Теперь нам нужно найти офис.

– Слушай, да я тебе десяток офисов подберу. И охрана бесплатная. Мои парни будут там по сто раз на дню прохаживаться. Никто не вломится, даже мышь не прошмыгнет. – Они уже смеются, будто старые товарищи, и хлопают друг друга по спине.

Мы с директором, стоя чуть поодаль, наблюдаем за происходящим. Я, по правде говоря, слышу далеко не все, с пятого на десятое, но ушки у меня на макушке, и я уже смекнула, о чем у них там речь. А старик и представления не имеет, что происходит. Я иронично усмехаюсь.

– Метек, давай-ка малой кровью все-таки заберем этот злополучный аттестат моей жены… пока она не родила. – Ахмед по-приятельски берет полицейского под руку.

– Да, конечно. Это совсем вылетело у меня из головы. – Они вдвоем подходят к нам. – Уважаемый господин директор, не собираетесь же вы оставить себе на память аттестат этой славной выпускницы нашего замечательного лицея? Быть может, все же отдадим документ ей? – не столько спрашивает, сколько приказывает Метек тоном, не терпящим возражений.

– Но ведь… – пытается возразить директор.

– Не буду же я тратить на ваши чудачества целый день! – Страж порядка берет его под локоть и заводит в школу. – Чтобы через пять минут все было готово! А вы входите, входите, дорогие детки, – с шутливым дружелюбием бросает он нам через плечо.

– Метек, как ты разговариваешь со своим учителем?! – кричит директор, извиваясь, будто угорь.

– Для вас я не Метек, а господин полицейский. Я здесь нахожусь не как частное лицо, а как должностное. И в довершение всего из-за вас я трачу время и нервы. Вы оскорбляете честных граждан, и я боюсь, что мне придется написать рапорт.

– Что?! – таращит директор глаза.

– Сколько вам осталось до пенсии? Небось недолго уже? Хорошо было бы дождаться ее на этом теплом местечке, не так ли? – выбрасывает последний козырь Метек.

Директор, поджав хвост, вбегает в свой кабинет. Не прошло и минуты, как его заместительница и давняя любовница, учительница математики, раскрасневшись, вручает мне желанный аттестат.

Со времени нашей свадьбы мама ни разу не навестила нас. За все длинное жаркое лето у нее не возникло желания – хотя бы из любопытства! – взглянуть, как живет ее дочь, как справляется с делами. Может, это и к лучшему: мы за это время остыли, злость наша прошла и воспоминание о злополучном свадебном банкете уже не пробуждает в нас никаких эмоций. Нам даже смешно, особенно из-за нашей выходки с фастфудом. И дела у нас теперь совсем другие, более важные.

Еще год назад мне бы и в голову не пришло, что вскоре я буду жить в прелестной квартирке с мужем, ждать ребенка и организовывать наш маленький семейный бизнес. Ахмед уже защитил диссертацию и теперь все свое время и силы посвящал фирме. Метек, с которым мы познакомились случайно, стал его правой рукой. Он просто незаменим во всех делах, и не только служебных. Привинтить карниз, повесить гардины, сходить в супермаркет, отвезти в чистку ковер – никакой работы он не гнушается, ничего ему не в тягость. Наконец-то он начал зарабатывать приличные деньги, хотя фирма и не получила еще ни одного серьезного заказа. Метек понимает, что Ахмед платит ему из собственного кармана, и умеет это ценить. Пока что фирма находится на этапе раскрутки, мужчины заняты маркетингом и рекламой, но мы верим, что скоро наши усилия начнут приносить плоды.

– Слушай, помощь твоих парней из полиции, конечно, неоценима, но все-таки нам нужно подписать договор с профессиональной охранной фирмой и купить страховку, – решает Ахмед.

– Но зачем? Это же выброшенные деньги! – Метек так упирается, будто ему лично придется оплачивать услуги охранников.

– Затем, что в случае кражи нам компенсируют хотя бы часть имущества. А нет страховки – нет и компенсации. Не будь ребенком, сэкономишь в малом – рискуешь потерять все.

Зная своего мужа, я догадываюсь: наверняка он уже оформил договор, а говорит об этом лишь для видимости.

– Доротка, ты не устала? – Ахмед все время заботится обо мне.

– Нет, что ты, я отлично себя чувствую.

– Может, пойдешь домой и отдохнешь? – настаивает он.

– Ты шутишь! – протестую я. – Неужели я должна сидеть дома, когда вы здесь прокручиваете такие важные дела?

– Пожалуйста, не напрягайся. Да брось же ты эту метлу! – кричит он, уже рассердившись.

– Твои крики скорее повредят мне, чем немного движения, – заявляю я и с упреком смотрю на него. – Не знаю, как в вашей стране относятся к беременным женщинам. Должно быть, как к священным коровам.

– Ты угадала, – соглашается он. – Наши женщины и сами не против, чтобы с ними так носились.

– Кошмар! – Я еще старательнее принимаюсь протирать мокрой тряпкой письменный стол. И в этот момент левую сторону живота пронзает судорога; еще секунда – и резкая боль распространяется на весь живот. У меня перехватывает дыхание.

– Но это все касается только городских женщин, – тем временем продолжает Ахмед, не глядя на меня. – В селах, в пустыне женщины работают до последней минуты и рожают на ходу, – смеется он, спокойно раскладывая бумаги и ничего не замечая. – Кажется, именно этого ты и хочешь. Ты все время чем-то занята, чтобы не думать о родах, потому что панически их боишься. Ты думаешь, что как-нибудь проскочишь их, но от природы не убежишь. Это ведь физиология…

– Не мели ерунды, Ахмед, – грубо перебиваю его я, хрипя от боли. – Собственно, я у цели, – уже немного вежливее поясняю ему, опершись руками на стул и медленно сгибаясь пополам.

– Что? – Он ничего не понимает.

– Парень, она рожает! Быстро в больницу! – Верный Метек бежит заводить машину.

– Эй, сюда нельзя. – Сторож с пропитой физиономией преграждает Ахмеду дорогу.

– Моя жена только что родила, и я хочу увидеться с ней. Думаю, это нормально.

– Может, нормально, а может, и нет, – загадочно отвечает мордоворот в грязном халате. – Но заходить просто так нельзя, это не конюшня. Пропуск есть? – Он протягивает руку в сторону ошеломленного Ахмеда.

– Метек, в чем проблема? – кричит Ахмед подбегающему приятелю.

– Дай ему на лапу, и он пропустит, – говорит Метек, удивляясь неосведомленности товарища.

– Ага, эдакий бакшиш. Совсем как у нас.

Ахмед сует в липкую, грязную ладонь сторожа сто злотых, тот без единого слова выдает им передники, и мужчины проходят.

– Ты с ума сошел! Дал ему такие бабки! Десятки бы хватило. – Метек неодобрительно качает головой.

– Так бы и сказал. Откуда мне знать?

Тихонько, на цыпочках идут они по темным коридорам. Нигде никого не видно, больница кажется вымершей. Не задерживаемые никем, они проходят через большую дверь с надписью «Родильное отделение № 2» и останавливаются как вкопанные. Перед ними – грязный, зловонный коридор, у стен которого стоят кровати, а на кроватях лежат женщины; не умолкает плач новорожденных.

– Аллах милосердный, дорогая, что ты делаешь в этом коридоре, да еще и напротив параши?! – Ахмед, ужасаясь, склоняется надо мной.

– Как ты отыскал меня в этой адской бездне? – слабым голосом спрашиваю я, совершенно изнемогшая. – Боже, как мне хочется пить! Полцарства за глоток воды.

– Тебе не дают воды? – В его глазах появляются отблески гнева.

– Ты шутишь?! – сквозь слезы смеюсь я. – Даже за кровать мне пришлось бороться. Нашу первую дочь я чуть было не произвела на свет в уборной!

– Что-о-о?! – вопит Ахмед и злым взглядом окидывает все вокруг.

– Тихо, тихо, – успокаивает его Метек. – Вы что, ничего не заплатили?

– Но ведь это не частная клиника, это государственная больница! – хватаясь за голову, говорит Ахмед. – Кому платить? Сколько?

– Вы как дети, совершеннейшие дети! – Теперь уже Метек хватается за голову. – Бесплатно в нашей стране можно только умереть! Это просто чудо, что твоя бедняжка жена вообще родила. Слава богу, что не было осложнений, – облегченно вздыхает он. – А как малышка?

– Она здоровенькая и сильная, так мне сказали, – с гордостью сообщаю я. – По какой-то там шкале у нее десять баллов из десяти, хоть я и не знаю, что это значит. Кричала она нестерпимо громко, значит, все хорошо.

Я крепко вцепляюсь в руку Ахмеда, опасаясь, что он уйдет и мне придется опять быть здесь в одиночестве. Чувствую себя беззащитной и совершенно растерянной. У меня все болит, я грязная, а кроме того, даже отказалась сходить в туалет – такой он здесь отвратительный. Боюсь, сейчас я уписаюсь. Какой стыд!

Ахмед снова с ужасом осматривается вокруг.

– Метек, нужно забрать их отсюда, причем немедленно, – наконец произносит он решительно и твердо.

– Не паникуй! По крайней мере, три дня они должны оставаться под наблюдением, таковы правила. Что ты будешь делать дома, если начнется какое-нибудь заражение? На первых порах ты можешь сам не распознать инфекции, а когда начнешь принимать меры, может быть уже поздно, – возражает Метек. Идея Ахмеда ему не по душе.

– Но здесь я их не оставлю! Ни минуты более!

– Будь спокоен, любому делу можно помочь. – Метек хватается рукой за подбородок и задумывается, но по его лицу я вижу: на самом деле он все уже придумал. Он ведь знает, как живут в этой стране. – Шеф, а доллары у тебя дома есть?

– Конечно, есть, хоть и не так много. – Ахмед с надеждой смотрит на вездесущего приятеля.

– На три дня должно хватить трех сотен.

– Это для меня копейки. Так что нужно делать?

– Мигом беги домой, только передник сторожу не отдавай – скажи ему, что через минутку вернешься. А я пока позвоню одному знакомому. Его мать когда-то была здесь ординатором, у нее наверняка остались какие-то связи.

– И что, она вот так бескорыстно поможет нам? – сомневаюсь я.

– Долг благодарности, – отвечает Метек с плутовской улыбкой. – Как-то под влиянием алкоголя сыночек всеми уважаемой матушки-доктора спровоцировал автомобильную аварию. Вдобавок он был в компании двух легкомысленных барышень – а дома ждала жена. Поскольку серьезно никто не пострадал, разве что у барышень были немножко поцарапаны физиономии, я позволил ему удрать, а потом мы инсценировали кражу машины, – мечтательно вспоминает Метек, будто это был лучший день в его жизни. – Что ж, пришла пора уплатить должок.

Дослушав его, Ахмед выбегает из больницы. Метек с мобилкой возле уха растворяется во мраке коридора, и до меня доносятся лишь звуки приглушенного разговора.

Не проходит и четверти часа, как два санитара хватают мою железную кровать за спинки и катят ее по коридору.

– Куда мы едем?! – в ужасе кричу я, хотя больше всего мне сейчас нужны спокойствие и сон. Что со мной будут делать – осматривать, зашивать? Нет, пусть ко мне не притрагиваются – боль почему-то усиливается и охватывает все мое тело. Мне становится страшно, и я кричу на все отделение: – Метек!..

– Спокойно, все под контролем, а скоро уже будет совсем хорошо. – Метек подбегает ко мне и крепко сжимает мое плечо, желая подбодрить. – Ничего не бойся.

Меня привозят в маленькую уютную палату. Здесь и пахнет совсем по-другому, не так, как в коридоре. В палате стоят две кровати, на одной из них лежит молодая женщина и читает журнал. На ее металлической тумбочке стоит сок, вода, корзинка с фруктами, а возвышается над этим всем ваза с красивой алой розой. Совсем другой мир.

Санитары не слишком осторожно перекладывают мое зловонное тело на свободную кровать и удаляются. Мне ужасно холодно – я ведь лежу на одеяле, а не под ним, но сил, чтобы повернуться, у меня нет. Закрыв глаза, я погружаюсь в полудрему.

– Здравствуй, здравствуй. – Вдруг кто-то легко касается моей руки.

– Здравствуйте, – вежливо отвечаю я, приоткрыв глаза.

Надо мной склоняется улыбающееся лицо симпатичной медсестры.

– Похоже, душ ты еще не принимала, – говорит она, нахмурив брови. – Давай-ка, юная леди. – Она приставляет ходунки и помогает мне встать.

– Но у меня так все боли-и-ит… – капризничаю я, будто ребенок.

– Именно поэтому тебе нужно двигаться. Ты уже давно должна была встать и пройти хоть несколько шагов. Не надо так жалеть себя. Кто же займется твоей крошкой, когда ты вернешься домой? Прислуга?

Со стоном я пытаюсь спустить ноги с кровати, но голова кружится, и я едва не падаю.

– Осторожнее, принцесса! – Медсестра в последний момент подхватывает меня. – Только не сиди на всей попе! В ближайший месяц тебе придется приседать только на одну ягодицу. Представь, что ты из пансиона для благородных девиц, – смеется она.

– Это еще почему?

– Иначе швы разойдутся, глупышка, – поясняет она.

Мы отправляемся в ванную, явно не предназначенную для общего пользования. Чистехонькая ванна будто сама приглашает улечься в нее, а на кушетке ровно сложены белые полотенца.

– Замечательно, – шепчу я, криво присаживаясь на одну ягодицу, и крепко сжимаю ноги.

– Замечательно будет, когда мы смоем с тебя всю грязь, – доброжелательно улыбаясь и осторожно поддерживая меня за плечо, говорит моя спасительница.

Через полчаса я возвращаюсь в свою палату и чувствую себя однозначно лучше – словно вместе с потом и засохшей кровью с меня смыли и дурные воспоминания. Боль отступила, я даже проголодалась.

Но вот в палату входит улыбающийся Ахмед, а за ним – элегантный пожилой мужчина в белоснежном переднике.

– Как поживает наша славная молодая мама? – доктор протягивает мне в знак приветствия свою изящную руку.

– Спасибо, уже гораздо лучше, – шепчу я, немного стесняясь.

– Но голосок еще слабый, – смеется он. – Господин Салими, жене пора подкрепиться, закажите для нее вкусный обед.

– Разумеется, господин ординатор, я сейчас же этим займусь.

– Дочку вам принесут только на кормление, – снова обращается ко мне доктор. – Остальное время лучше посвятить отдыху. Вам нужно набраться сил, чтобы вскоре самостоятельно заботиться о малышке. Сначала это дается тяжело, но привыкнуть можно. – Он говорит со мной тепло, будто отец.

Повернувшись к выходу, он дружески берет Ахмеда под руку. Они о чем-то перешептываются; до меня долетают лишь отдельные слова – «компьютеры», «новейшие разработки», «программы», «Америка»… Неужто рождение ребенка помогло нам найти первого серьезного клиента?

– Мама, я хотела тебе сказать: у нас родилась Марыся.

Я наконец позвонила матери: неприлично ведь не сообщить ей, что она стала бабушкой.

– Это хорошо. Я тебя поздравляю, – холодно отвечает она.

– Она крупненькая, здоровая и красивая. Мы уже дома, так что ты, если хочешь, можешь ее увидеть, – предлагаю я, хотя и ощущаю ее напряжение.

– К сожалению, сейчас у меня нет времени, – не сдается мать. – Но спасибо, что известила.

– Перестань дуться, – разочарованно говорю я. – Долго еще ты собираешься обижаться? Между прочим, непримиримость – это грех.

– Ты стала такой же бесстыжей, как и твой муж. Да и чему тут удивляться – он ведь араб.

– И многих арабов ты знаешь, раз у тебя такое четкое мнение на их счет? – возмущаюсь я.

– Одного мне достаточно. Более чем. – Она вешает трубку.

Как же она меня нервирует! Лишь бы такой характерец не перешел по наследству. Я гляжу на свою хорошенькую доченьку и улыбаюсь. Что за ангелок! Кожа у нее белая, светлые волосики вьются, бровки словно ниточки, черные реснички густые и длинные. Ох, парни будут к ней очередь занимать! Мое материнское сердце радуется при виде Марыси.

А какая она спокойная! Ест и спит, спит и ест, ничего не требует и совсем не плачет. Просыпаемся мы с ней в десять утра, причем я первая, потому что грудь распирает от накопившегося за ночь молока, а кроме этого, я всякий раз дрожу от страха: жива ли моя крошка? Быть в ее возрасте такой соней – нормально ли это? Но с девочкой все хорошо. Кажется, судьба ко мне благосклонна.

– Так когда я могу увидеть внучку?

Мать позвонила мне через пять дней. Немало времени понадобилось ей, чтобы превозмочь свою гордыню!

– Когда захочешь, – отвечаю я, невольно радуясь.

– А сегодня после обеда можно?

– Конечно. Адрес ты знаешь. Найдешь сама?

– В конце концов, не в мегаполисе живем, как-нибудь отыщу, – говорит она, даже сейчас не в силах удержаться от легкой иронии.

– Ждем тебя к пяти.

Я начинаю суетиться как сумасшедшая, чтобы успеть прибраться и испечь какой-нибудь пирог. Я догадываюсь, что она все равно раскритикует и меня, и наше жилище, но, по крайней мере, мне самой не в чем будет себя упрекнуть.

– Твоя любимая теща наконец-то придет посмотреть на свою внучку, – сообщаю я Ахмеду.

– Отлично, уже пора, – говорит он абсолютно естественным тоном, без гнева и неприязни.

– Так что, ты уже на нее не злишься? – удивляюсь я.

– Мои личные чувства к этой женщине здесь ни при чем, – поясняет он, обнимая меня за плечи и пристально глядя мне в глаза. – Это твоя мать и бабушка нашей малышки. Я уважаю родство и не намерен запрещать тебе встречаться с ней.

– Очень любезно с твоей стороны, – насмешливо говорю я.

– Чего я побаиваюсь, так это твоей вспыльчивости. Прошу тебя, постарайся при встрече с матерью не возвращаться к теме нашей свадьбы и банкета. Мои отношения с тещей от этого не улучшатся – напротив, может развязаться маленькая домашняя война. Давай оставим это в прошлом. Ладно?

– Ладно, ладно, – бормочу я.

Слышу звонок в дверь – и у меня замирает сердце. Сейчас начнется!

– Доротка, relax, please[3]. – Ахмед на мгновение задерживает меня в коридоре, а затем, настежь распахнув дверь, улыбается гостье: – Приветствуем вас в нашем скромном жилище.

– Добрый день, – без особого энтузиазма отвечает мать.

– Заходи, пожалуйста. – Я веду ее в гостиную.

Марыся сладко спит в манежике. Спать ей не мешают ни громкие разговоры, ни свет, ни даже телевизор. Наоборот, она просыпается, когда становится слишком тихо. Поэтому у нас все время включены то радио, то магнитофон.

– Какая же она маленькая… – нежно шепчет мать, стоя у манежика.

– Говори как обычно, она не проснется. – Я становлюсь рядом.

Мать стоит неподвижно, крепко держась за спинку кроватки, словно боится, что кто-то сейчас оттолкнет ее. Она не может оторвать от внучки взгляд.

– Хорошенькая, ничего не скажешь, – после довольно продолжительного созерцания говорит она. – Но совсем кроха.

– Родилась она очень крупной – почти четыре с половиной килограмма, – с непритворной гордостью сообщаю я. – А за месяц прибавила еще килограммчик. Врач ею очень довольна.

– И такая спокойненькая… – Мать, кажется, вообще не слушает меня.

Я иду в кухню и помогаю Ахмеду приготовить легкий перекус. Он понимающе смотрит на меня и слегка улыбается.

– Она уже наша, не беспокойся. – Он нежно целует меня в лоб. – Теперь у нас есть бабушка в умиротворенном варианте.

– Думаешь? – по-прежнему сомневаюсь я.

– Знаю.

– Она проснулась! – Испуганная мать врывается в кухню.

– Приближается время кормления, – спокойно поясняю я. – Она ведь не плачет, значит, все в порядке.

– Именно! Почему она не плачет? – Моя мать снова ищет пятна на солнце. – Все младенцы должны плакать. С ней что-то не так!

Я выразительно смотрю на Ахмеда, и на лице у меня написано: «Я же говорила!»

Мать неотступно следит за каждым моим шагом: наблюдает, как я кормлю грудью, как меняю пеленку и после всех процедур кладу Марысю снова в кроватку.

– Мама, хотите подержать внучку на руках? – не сдается Ахмед.

– А можно? Такая малышка… – Мать неуверенно протягивает руки, берет ребенка и уже до вечера никому его не отдает.

Атмосфера становится по-настоящему семейной, а потому приятной. Ахмед оставляет нас с мамой и Марысей, а сам отправляется в кухню стряпать макароны по-арабски – с луком и томатным соусом. Блюдо маме нравится, она с нами уже ласкова, будто ягненок. Никаких колкостей, никаких плохих воспоминаний.

– Быть может, я буду как-то помогать тебе? – говорит она, уже собираясь уходить.

– Это было бы здорово.

– Мне ведь не трудно пойти с Марысей погулять или посидеть с ней вечером. А вы в это время могли бы куда-то сходить – в кино или в гости…

– Замечательно, – довольно посмеивается Ахмед. – Как-нибудь созвонитесь.

– Зачем же откладывать в долгий ящик? Скажи мне, в котором часу ты обычно гуляешь с ней, и я приду завтра, – дрожащим голосом предлагает она.

– Где-то около полудня. – Я приятно удивлена.

– Отлично! – Ахмед хлопает в ладоши. – А ты, Доротка, посидишь это время в офисе на телефоне. Может, наконец обучишься каким-то компьютерным азам.

– Даст бог, и такая старуха, как я, еще на что-то сгодится, – говорит мама с грустью, но в то же время с искоркой надежды в глазах.

И мы расстаемся, довольные приятным вечером и перемирием.

Со времени первого своего прихода мать кротка и уступчива, хоть к ране прикладывай. Она не просто помогает мне с дочерью, а практически на сто процентов выполняет за меня мои материнские обязанности. Другая бы на моем месте, возможно, сердилась, но для меня это идеальный вариант. Я поняла, что еще не совсем доросла до роли матери, и семейные обязанности стали меня, мягко говоря, тяготить. А с момента нашего примирения я снова дышу полной грудью. Марыся обожает бабушку, при виде ее смеется и дрыгает ножками, да и бабушка теперь совершенно помешана на внучке.

Я же почти все время провожу в фирме Ахмеда. Когда мужчины уходят по делам, я отвечаю на телефонные звонки и договариваюсь с клиентами. С компьютеризацией больницы ничего не выходит – государственная служба здравоохранения не выделяет на это денег; но, возможно, когда-нибудь в будущем… А пока мы хватаемся за более скромные заказы, и клиенты очень довольны нашими услугами. Метек и Ахмед идеально подходят друг другу для сотрудничества: один – шутник и хитрец, другой – трудяга и педант. Один находит и приводит клиентов, другой составляет какие-то программы – то бухгалтерские, то базы данных; у меня пока что на слуху только их названия.

– Доротка, может, займешься ребенком? А то малышка забудет, как ты выглядишь. – Ахмеда уже несколько утомило мое постоянное присутствие в офисе.

– Но я ведь вам помогаю, – обиженно отвечаю, осматриваясь по сторонам в поисках поддержки.

– Да-а-а, – хором тянут Ахмед и Метек, не желая ни оскорбить, ни рассердить меня.

– Так, может, вы бы предпочли заменить меня автоответчиком? Выгнать меня, выбросить? Признавайтесь! – задетая за живое, я начинаю атаку. – И что же такого вы здесь собираетесь делать, раз я вам мешаю? Что? – Со слезами на глазах я хватаю сумочку и направляюсь к дверям.

– Доротка, ты вообще не разбираешься в нашей работе и, более того, не хочешь учиться. Клиентам нужны консультации специалистов, а ты, к сожалению, этого предоставить не можешь, – серьезно говорит Ахмед. – Ты далека от современности, не знаешь никаких технических устройств.

– Что?! – Я возмущенно повышаю голос, и Метек ретируется, не желая быть свидетелем семейного скандала. – Неужели я так уж глупа? Думаешь, я не умею включать, к примеру, магнитофон?

– Вот-вот, на этом ты и остановилась. Приемниками «грюндиг» пользоваться научилась, а дальше – никак. И ты совершенно не хочешь меняться. Раз уж я не смог тебя ничему научить, так хоть на курсы какие-нибудь запишись. Главное – захотеть. – Он неодобрительно смотрит на меня. – Если ты не занимаешься ребенком и дома сидеть не желаешь, так делай хоть что-нибудь осмысленное.

– Превосходно! – кричу я. – Наконец-то я узнала, какого ты мнения обо мне! Мало того что я дура, так еще и плохая мать. – Больше я слышать ничего не хочу, поэтому разворачиваюсь и выбегаю на шумную улицу.

Быстро же он поменял свое отношение ко мне! Раньше я была для него принцессой, совершенством, райской гурией на земле, а теперь… Я ему еще покажу! А домашней наседкой не буду, не позволю запереть себя в четырех стенах, среди кастрюль и вонючих пеленок. Для этого ему надо было жениться на арабской бабе. Что ж, меняем тактику – и выше голову!

Я делаю несколько глубоких вдохов, и передо мной уже вырисовывается светлое будущее. Действительно, зачем я им навязывалась, идиотка? Давно пора подумать о себе! Сперва – к косметологу, парикмахеру и маникюрше, затем, может быть, на какой-нибудь массаж. Начинаем действовать!

Союзников у меня маловато, нужно брать дела в собственные руки. На фонарном столбе я нахожу рекламу аэробики: недалеко, недорого, гарантия идеальной фигуры всего через месяц. В познанской газете выискиваю объявление о дополнительном наборе на курсы секретарей с углубленным изучением компьютера: три вечера в неделю, для меня в самый раз.

Жизнь заиграла новыми красками, время пошло быстрее. Я теперь так занята, что и не замечаю, как проходят дни. Дочкой я занимаюсь до обеда, потом меня сменяет мама. Она ужасно рада, что я продолжила учебу, и гордится мной.

С Ахмедом мы видимся поздними вечерами, а бывает, что и словом не перекинемся несколько дней кряду. Нередко он приходит домой, когда я уже сплю. За последнее время я даже несколько раз учуяла от него запах спиртного, причем не пива и не вина, а именно того напитка, который был ему так отвратителен. Наверное, сказывается скверное влияние Метека и польской действительности; тем не менее я делаю вид, будто ничего не замечаю, – не буду же я ломать копья из-за мелочей. На самом деле все у нас сейчас хорошо, каждый воплощает в жизнь свои собственные планы, мы строим семью, и нас неразрывно объединяет Марыся.

– Доченька моя любимая… – сквозь сон я слышу неясное бормотание. – Любишь па-а-апочку? – Узнав голос Ахмеда, я удивленно открываю глаза. – А мамаше твоей на меня давно уже насра-а-ать… – по-дурацки хихикает он, держа нашу малышку на руках. А сам-то едва стоит на ногах!

– Ахмед, черт подери, что ты вытворяешь?! – Я подскакиваю к нему и пытаюсь удержать его в вертикальном положении.

– А что, уже и с ребенком поиграть нельзя? – глупо спрашивает он, глядя на меня пьяными глазами.

– Есть время играть и время спать, – резко отвечаю я. – А для тебя сейчас время трезветь и ждать завтрашнего похмелья.

– Ого, наша принцесса рассердилась. – В его взгляде я вижу злобный блеск. – Стоило бы хоть немного внимания уделять семье, а не по любовникам таскаться.

– Что?! – Я не могу прийти в себя от изумления. – Ты же сам выгнал меня из фирмы! Я, недоучка, тебе только мешала! Ты сам сказал мне, чтобы я пошла на какие-нибудь курсы. Какие же у тебя ко мне претензии?

Ахмед теряет равновесие и как подкошенный падает на кровать. Марыся смеется, ей весело, а у меня от ужаса волосы встают дыбом. А если бы он уронил ее?!

– Оставь ребенка в покое, пьяница! – кричу я, разгневавшись не на шутку. – Ты причинишь ей вред.

– А ты не причиняешь нашей дочке вреда, каждый день оставляя ее без матери? – Мы начинаем вырывать ребенка друг у друга. – Оп-ля! – Он смеется пьяным смехом и сползает на пол.

Я хватаю Марысю на руки и быстро кладу малышку в кроватку.

– С тобой мы побеседуем завтра. – Я становлюсь над Ахмедом, упирая руки в бока. – Если только ты будешь помнить хоть что-нибудь из того, что говорил.

– Ага, ага… – Он пренебрежительно машет рукой, сворачиваясь клубком на полу. – Спать, спать… – неразборчиво бормочет.

Мне не хочется перетаскивать его на кровать. Пусть завтра у него болит не только голова, но и кости!

Утром, когда я просыпаюсь, его уже нет – чувствуется лишь затхлый запах перегара в нашей спальне. Я настежь отворяю окно, беру на руки Марысю и иду с ней в кухню. Какой же здесь бардак! Я останавливаюсь в дверях как вкопанная. На столе – остатки еды, холодильник открыт настежь, пол – липкий от пролитых напитков. Я сажаю ребенка в кресло и начинаю убирать. Изумленно замечаю надрезанную ветчину, надкушенные свиные сосиски под толстенным слоем горчицы; а посреди стола красуется выпитая до половины бутылка еще холодного пива. Куда же подевались все заповеди правоверного мусульманина? Вероятно, будучи в стельку пьяный, Ахмед и сам не осознавал, что делает… Лишь бы с ним ничего не случилось! Мое сердце начинает колотиться быстрее. Только бы он не садился за руль!

– Мама, милая, ты бы не могла сегодня прийти пораньше? – говорю я в трубку, дрожа от волнения и в то же время пытаясь навести порядок в кухне.

– А что случилось? У тебя какой-то странный голос. – Всегда-то она почувствует, если что не так.

– Ничего особенного. Ахмед просил меня помочь в офисе – у них там полно работы, – делаю я попытку соврать, хотя и знаю, что у меня выходит не очень-то хорошо.

– Ну, раз так… – недоверчиво тянет мать. – И когда же мне прийти?

– Прямо сейчас. Если сможешь, то быстрее. – Все-таки нервы выдают меня.

– Угу. Скоро буду.

Я мечусь по квартире, словно помешанная. Черт подери, дела плохи.

– Ну что? – раздается в прихожей голос матери, которая действительно пришла минут через десять.

– Да-да, я сейчас убегаю. – Я на ходу собираю волосы в пучок. – Как быстро ты пришла!

– Как на пожар. – Она испытующе смотрит на меня. Я отлично знаю этот взгляд.

– Все в порядке, мама. Не тревожься. – Мимоходом целую ее в щеку и убегаю из квартиры, пока она не забросала меня вопросами.

– Но, Доротка… – слышится мне вслед.

– Все будет хорошо! Спасибо, что пришла!

Хоть наш городок и невелик, но сегодня я, добежав до офиса за пятнадцать минут, побила рекорд.

– Есть здесь кто-нибудь? – кричу я прямо на входе, не видя ни одной живой души.

Вокруг тихо, слышен лишь гул компьютеров. Кажется, если кто-нибудь зайдет и вынесет отсюда половину оборудования, никто и не заметит. Странно… В углу стоит телевизор, которого раньше не было; на экране – стоп-кадр какого-то фильма. Они что, сериалы тут смотрят?.. Я замечаю, что телевизор подключен к видеомагнитофону, и наугад жму клавишу пульта. Внезапно на весь офис раздаются стоны, повизгивания и страстные вздохи совокупляющейся на экране пары. Это же порнография! От изумления я выпучиваю глаза. Какая гадость!

– Вижу, тебе интересно, – слышу я резкий голос мужа за моей спиной.

– Что?

– Хочешь немного подучиться перед очередными свиданиями со своими хахалями? – Он тупо смотрит на меня.

– Кажется, это я должна тебя спросить, каким образом этот фильм оказался у тебя в офисе. Не так ли?

– Не собираюсь я, женщина, оправдываться перед тобой. Мне достаточно того, что вытворяешь ты. – Он стискивает зубы, а рубец на шее багровеет, будто сейчас разойдется.

– О чем ты, черт побери?! – кричу я. Это все меня уже нервирует не на шутку. – Какую блажь ты вбил себе в свою глупую арабскую голову?!

– Арабскую? Когда-то ты ничего не имела против. – Он хватает меня за скрученные в пучок волосы и приближает мое лицо к своему. От него несет спиртным.

– Я и сейчас ничего не имею против, но ты вздумал вести себя как самый жалкий польский голодранец-деревенщина! – шиплю я сквозь зубы от боли и ярости. – Пусти меня, хам!

Я вырываюсь из рук Ахмеда, оставляя у него в пальцах приличную прядь своих светлых волос. В этой борьбе нечаянно сталкиваю на пол видеокассеты, лежащие на столе ровной стопкой. Их немало. На обложках – обнаженные пары, запечатленные во время секса.

– Теперь-то я знаю, какими делами занят мой муж, – с неподдельным удовлетворением говорю я. – Теневой бизнес, торговля порнофильмами.

– Не преувеличивай, – уже гораздо покладистее отвечает он, сбитый с толку.

– Значит, я преувеличиваю?! – кричу я, перепуганная всерьез. – Это ведь незаконно! Это все равно что наркотиками торговать! Глупец, ты что, сесть хочешь?! Хочешь в польскую тюрягу?!

– Доротка, не драматизируй. – Пристыженный, Ахмед пытается обнять меня.

– Не прикасайся ко мне, извращенец! А может, ты уже и с мафией сотрудничаешь? Это ведь их сфера влияния!

– Что, маленький семейный скандальчик? – Изрядно выпивший Метек с глупой улыбкой вваливается в комнату.

– Вот что, Метек, – набрасываюсь на него я. – Я-то думала, что ты умнее, по крайней мере хитрее…

– В чем дело? – Все такой же веселый, он допивает коктейль из липкого стакана.

– Дело в том, что рано или поздно вы попадетесь, потому что ваша деятельность нелегальна.

– Ты преувеличиваешь. – Пренебрежительно махнув рукой, Метек, покачиваясь, выходит. Выходит наверняка для того, чтобы налить себе очередной стаканчик.

– Доротка, на самом деле ты права. – Ахмед смиренно глядит мне в глаза. – Но это временно, для начала. У нас нет заказов, нет прибылей, а ведь жить на что-то надо.

– Но…

– Мы осторожны, никто о нас не пронюхает, потому что все заказы разлетаются быстрее свежих булочек. Рискует пункт видеопроката, а не мы. Вот эта партия – уже последняя. – Он склоняется ко мне и прикасается вспотевшим лбом к моему лицу.

– Надеюсь. – Я потихоньку успокаиваюсь. – И перестань пить!

– Да ведь ты знаешь, что я…

– Тебе это вредно и противоречит твоей религии. Ты сам говорил это. А кроме того, после водки ты становишься совершенно другим человеком, – добавляю я огорченно. – Не тем, которого я знаю и которого люблю.

– Принцесса моя, это больше не повторится, обещаю тебе. – Снова наклонившись, он нежно целует меня, но я чувствую только одно: невыносимую вонь из его рта.

– Ахмед, я возвращаюсь к своим делам и надеюсь, что у нас все снова будет так, как прежде. Обдумай все хорошенько, ладно?

– Пока, Доротка. – Он комично приставляет два пальца ко лбу, будто отдает мне честь.

Ну что ж, не зря опытные люди говорят, что надежда – удел глупцов. Видно, и я тоже из глупцов. Проходят вечера и ночи, а я по-прежнему или одна, или в обществе пьяного мужа, настроенного ко мне враждебно. Он сидит молча и, прищурив глаза, наблюдает за мной, словно знает обо мне что-то скверное. Мне начинает казаться, что лучше, когда его нет рядом. Его присутствие тяготит меня. Не знаю, как так вышло, ведь совсем недавно мы не могли обходиться один без другого, бывало, что разговаривали часами, наслаждаясь обществом друг друга.

– Дорота, ты должна приструнить их. – Это моя мать, не выдержав, решает вмешаться.

– Кого? – Я, как всегда, притворяюсь дурочкой.

– Господи, как ты меня нервируешь этими своими дурацкими переспрашиваниями! Повзрослей наконец. Ты ведь жена и мать. Перестань прятать голову в песок.

– Ты поумнее меня будешь. – Я сбрасываю маску, решив, что притворяться дальше не имеет смысла. – Так скажи мне, что надо делать.

– Надо реагировать, причем решительно. Иди туда и разгони всю эту компанию пьянчужек. О них уже весь город болтает.

– Ах, так вот почему ты этим так озаботилась! – гневно повышаю голос я. – Из-за сплетен! Иначе тебе это было бы до задницы.

– Перестань со мной ругаться. Сама собой эта проблема не решится. Ты должна действовать.

– Вообще-то, я давно уже хотела туда явиться и надавать им всем по физиономиям, – признаюсь я и, прислушавшись к ее подстрекательству, стала собираться. – Хватит! По-хорошему они, видимо, не понимают. Я им покажу!.. А ты оставайся с малышкой и уложи ее спать. – И я хлопаю дверью.

– Но необязательно сразу прибегать к рукоприкладству! Достаточно будет, если ты решительно им скажешь… – доносится до меня испуганный крик матери, выскочившей на лестничную клетку.

Я шагаю и, разъяренная и напряженная до предела, мысленно еще сильнее накручиваю себя. Будто торпеда, влетаю в офис фирмы. Свет везде выключен, лишь экраны компьютеров излучают неземное свечение. Но из дальних комнат доносится смех, в том числе и женский. О нет, это уже слишком!

– Приветствую развлекающихся. – Я становлюсь в дверях, презрительно поджав губы.

Общество замерло. Я скольжу по нему недоброжелательным взглядом. Вот, разумеется, Метек, вот Али со своей женой Виолеттой, вот случайно встреченный нами Махди с какой-то юной блондинкой… А вот и мой муж, исполняющий обязанности хозяина.

– А ты что здесь делаешь? – Ахмед первый преодолевает растерянность. – Конечно же, ты оставила ребенка, чтобы шляться по ночам, – заявляет он, переходя в наступление.

– Ты, оказывается, помнишь, что у нас есть ребенок? Когда ты в последний раз обращал внимание на дочку?

– Заткнись, женщина, и марш домой! – повышает голос Ахмед. – Марш, марш, и вприпрыжку!

Я слышу тихое женское хихиканье. Размалеванная вульгарная красотка выходит из маленькой кухни и обнимает моего мужа за талию. Я не верю собственным глазам, пульс барабанит где-то в голове, а горло перехватывает от отчаянной обиды. Променял меня на такую потаскуху!

– А ты, дорогой, не хочешь ли вернуться и пожить в нашем доме хоть немного? Или ты уже и адреса не помнишь? – не сдаюсь я, хоть и чувствую себя полной дурой, да еще на глазах у всех этих чужих людей.

Ахмед крепко хватает меня за плечо и вытаскивает на середину комнаты. Я ощущаю, с какой страшной силой он сдавливает мне руку, и на глаза наворачиваются слезы.

– Может, ты и бить меня начнешь?! – У меня начинает дрожать голос.

– Если придется. – Стоя напротив, он с ненавистью смотрит мне в глаза. – Не смей позорить меня перед друзьями, шлюха. – Он резко толкает меня к двери.

– Ты сам себя позоришь, – шиплю я сквозь стиснутые зубы, с трудом сдерживая слезы, – если бы ты знал, как…

– Если бы ты не таскалась со своими дружками, то и я сидел бы дома.

– Черт побери, что ты мелешь?!

– Знаешь, я вообще не хочу с тобой разговаривать. Вон отсюда! Возвращайся к своим познаньским любовничкам. – Вытолкнув меня за дверь, он запирает ее на ключ.

Это какая-то безвыходная ситуация, ловушка, тупик. Слезы, которые я уже не сдерживаю, ручьями бегут по моим щекам. Должно быть, у меня размазалась косметика, прохожие смотрят на меня, но мне все равно. Я так несчастна! Стою посреди улицы и плачу, точно маленький ребенок.

Проходит несколько минут, я поднимаю глаза и словно сквозь туман вижу открытый магазин. Плевать мне на все! Раз ему все можно, то и мне тоже. Вхожу, покупаю вино, пиво и две пачки сигарет. Может, хоть это утешит меня, потому как совместного будущего с Ахмедом я уже не вижу.

Захожу домой, почти выталкиваю маму за дверь и ложусь в вальяжной позе на диван в гостиной. Музыка играет на максимальной громкости, я в ускоренном темпе опорожняю все бутылки и выкуриваю целую пачку никотиновой дряни. Погасив в переполненной пепельнице последнюю сигарету, я вдруг ощущаю, что содержимое желудка просится наверх. В последний момент я добегаю до туалета и, стукнув сиденьем унитаза, с рыком выдаю обратно все то, что в себя влила. А потом еще долго сижу в ванной на ледяном полу, заливаясь слезами.

Нет, не должна я уподобляться ему – что же тогда станет с нашим ребенком, с нашей жизнью? Топить горе в спиртном – глупо, только что я убедилась в этом на собственной шкуре. В конце концов я ложусь в холодную постель и забываюсь беспробудным сном.

Внезапно что-то будит меня… Господи, я не могу дышать! Будто клещи стискивают мою шею. В ужасе открыв глаза, я вижу над собой очертания головы Ахмеда и его блестящие холодные, словно сталь, глаза. Я начинаю хрипеть, одновременно лягаясь, колотя его вслепую кулаками и извиваясь, будто угорь. Но как же сильно, убийственно сильно сдавливает он мою шею! Последний проблеск сознания подсказывает решение: я просовываю ногу между нашими телами и изо всей силы отталкиваю его. Это подействовало, он немного расслабил пальцы. Это для меня единственный шанс, и я уже обеими ногами что есть мочи лягаю его, понимая, что спасаю свою жизнь. Ахмед падает спиной на стоящий поблизости комод и стонет от боли. Я с трудом восстанавливаю дыхание, слышу свист, вырывающийся из собственного горла, и понемногу прихожу в себя. Вскакиваю на ноги, бросаюсь к кроватке Марыси, хватаю ребенка на руки и без оглядки, в чем была выбегаю из квартиры.

– Доротка, я не защищаю его, но все-таки он твой муж, такого уж ты себе выбрала, – осторожно убеждает меня мама.

– Неужели ты думаешь, что я вышла бы за него, знай я тогда о нем то, что знаю сейчас? – огорченно отвечаю я.

– Ну что ж, не всегда нам живется легко и приятно. Но такова взрослая жизнь. Иногда нужно идти на компромисс.

– То есть позволить себя убить? – не выдерживаю я и сердито гляжу на нее. – К чему ты меня склоняешь? Хочешь от меня избавиться?

– Ты ведь знаешь, что можешь жить и у меня. Но твое место – рядом с мужем. Дай ему шанс.

– Шанс на что? На что, скажи мне? – Я начинаю ходить из угла в угол, и Марыся беспокойно наблюдает за моими передвижениями. После недавнего происшествия она стала нервной и плаксивой.

– Доротка, он говорил со мной. Сказал, что и сам не знает, что на него нашло…

– Да мне это до задницы! – перебиваю ее я. – На него, значит, нашло затмение! Но ведь я за это могла поплатиться жизнью! Нет, его ничто не оправдывает.

– Верно, не оправдывает, но с того дня он не пил ни капли спиртного. Более того, он говорит, что теперь окончательно понял, почему его религия запрещает эту отраву.

– Значит, ты ведешь с ним долгие беседы? И, разумеется, за моей спиной! Премного тебе благодарна, – укоризненно говорю я.

– Каждый день утром, выходя в магазин, я вижу его у нашего подъезда. Он умоляет меня помочь, просит поговорить с ним. Я же хочу только добра и тебе, и Марысе. Я ведь вижу, как ты без него несчастна.

– Я? Без него?! Да я из дому не выхожу из страха, что этот сукин сын кокнет меня в темном переулке!

– Ну, не сходи с ума, – говорит мать, но на лице ее я читаю сомнение.

– Вот я и сижу здесь, словно мышка, – продолжаю я. – Даже учебу бросила. Может, именно этого он и хотел – чтобы я была необразованной домохозяйкой, дурой беспросветной. Он себе навыдумывал, будто у меня в Познани какие-то любовники, а у нас в группе всего-то двое парней было, да и те, кажется, гомики.

– Вот-вот, это все из-за ревности, – поддакивает мать. – Он болезненно ревнив. Сколько я на свете живу, а таких еще не встречала.

– Ну, если он всякий раз будет ревновать меня к каким-то поклонникам, существующим только в его воображении, то я никогда не буду в безопасности. И брак наш от этого крепче не станет. Как же с таким человеком жить?

– Тяжело, но попытаться стоит. Дай ему еще один шанс. Если он его профукает, то я больше никогда, никогда не стану тебя уговаривать вернуться к нему. Даже наоборот, я тогда тебе и с разводом помогу. В этом-то у меня опыт есть, – горько усмехается она.

– Уж и не знаю… – колеблюсь я, поскольку, дура, до сих пор люблю его.

– Значит, я приглашу его на воскресный обед. – От радости мама даже в ладоши захлопала. – И на этот раз не будет ни свиных отбивных с капустой, ни грудинки! – И мы обе смеемся до слез.

Месяц проходит за месяцем, времена года сменяют друг друга, будто в калейдоскопе. В том, что я становлюсь старше, я косвенно убеждаюсь, глядя на свою дочку. Сперва я торжествовала, что она какает в горшок, потом радовалась ее первым шагам, затем – первой самостоятельно съеденной тарелке супа, а теперь мы покупаем все новые и новые пробковые доски, чтобы размещать на них ее художества в духе абстракционизма. Ахмед ужасно балует ее, и даже мама, которой малышка порой садится на голову, осуждает маленькие сумасшествия моего мужа и называет его поведение непедагогичным. У Марыси уже есть электронное пианино «Ямаха», кубики «Лего», целая выставка Барби и Кенов, велосипед, самокат, розовые ролики, миниатюрный скейтборд, а на свой третий день рождения она получила игровые приставки «Нинтендо» с ее любимыми «Братьями Марио».

– Ребенок должен развиваться, дорогая моя, – объясняет мне Ахмед, довольный собой. – Вот ты поздно познакомилась с современной техникой и поэтому до сих пор панически ее боишься. А ведь без умения пользоваться великим множеством электронных устройств нынче не проживешь.

– Но я же как-то живу, – приходит мне на помощь мама.

– А я повторяю: это необходимо. Вот вам пример: Марысе не стоит труда включить себе сказки на видеомагнитофоне, а моя жена не умеет поставить кассету с упражнениями по аэробике. Вот так!

– Здесь я с Ахмедом согласна, – подключается к разговору Госька, приехавшая нас навестить. – Без знания компьютера с новейшими программами и всех офисных устройств мечтать о работе бессмысленно. У нас были занятия по информатике, но я ходила еще и на дополнительные курсы, и это принесло свои плоды: я единственная из своей группы нашла работу через неделю после окончания учебы. Причем хорошо оплачиваемую работу!

– Языки тоже важны, – говорит Уля, желая, наверное, меня добить. – Еще до окончания университета я хочу сдать английский на FCE и получить сертификат – или оксфордский, или кембриджский. А может, выйдет даже advanced[4].

Понятия не имею, о чем она говорит. Я темная провинциалка, домохозяйка, запустившая себя. Один семестр на курсах секретарей чуть было не разрушил мой брак и мою жизнь. А они, мои подруги, приехали погостить из большого города и теперь строят из себя дам высшего света. Одна будет превосходной ассистенткой главного менеджера, а другая – специалисткой по связям с общественностью. А что я? Я воспитываю ребенка, и общение с людьми у меня ограничивается занятиями аэробикой в районном клубе, который я посещаю два раза в неделю. Я хожу на утренние занятия, потому что именно утром там не бывает мужчин – одни лишь располневшие домашние наседки.

– Ну а вообще как у вас дела? – спрашивает Госька, разодетая в брендовые шмотки.

– Да так, помаленьку… – отвечаю я. Чем же мне похвастаться?

– Превосходно! Блестяще! – с энтузиазмом перебивает меня Ахмед. – Я боялся открывать интернет-бизнес в такой глуши, но ведь нынче мир становится все теснее. Мне уже не приходится ездить к клиенту со всем оборудованием. Теперь я могу, сидя в удобном кресле в теплом офисе, выполнять заказ для фирмы, расположенной за тысячи километров.

– Хорошо, что у вас все получилось, – искренне радуется Уля; видимо, у нее в голове еще не помутилось, как у Госьки. – А сколько ты берешь за обычную программу – не для фирмы, а для частного лица?

– Для знакомых у нас скидки, – смеется Ахмед и откупоривает очередную бутылку красного вина.

– Отложу немного денег и обращусь к тебе. – Улька лихо закидывает ногу на ногу. Кажется, она кокетничает!

– Да что ты! – Ахмед разглядывает ее длинные ноги. – Приходи завтра, расскажешь, что тебе нужно, и сделаем. А об оплате подумаем потом.

– А где же подевались ваши прежние парни? – ехидно спрашиваю я. Должна же я как-то защитить себя и напомнить им, чтобы знали свое место!

– Ну, знаешь… – Госька вытягивает губы трубочкой: – Михал не вписывается в мою нынешнюю жизнь.

– А что же изменилось? Твоя жизнь или твои взгляды на жизнь? Насколько я помню, ты говорила, что у тебя с ним love до гробовой доски… или даже дольше.

– Механик не имеет ничего общего с офисной жизнью. Он там не в своей тарелке.

– А зачем ему сидеть в офисе? У него ведь есть своя работа. – Ее объяснения мне непонятны, зато я отлично вижу, какая она расчетливая.

– Но ведь у нас бывают корпоративы, встречи! – гордо произносит она. – Как он будет держать бокал с шампанским в своей невымытой лапе с мазутом под ногтями?

Лицо Ахмеда вытягивается от изумления. Его приветливый взгляд тухнет, и он смотрит на мою элегантную приятельницу довольно жестко. Пусть все так и остается. Этого я и хотела.

– Но ведь раньше ты не находила в его профессии ничего отталкивающего, – насмешливо замечаю я.

– Я же говорю – люди меняются, взрослеют. Одни идут вперед, поднимаются по служебной лестнице, получают повышения. А другие остаются на месте, а значит – позади.

– Хорошенькая философия! – восклицает мама: она хоть и играет с Марысей, но сама все время следит за разговором. – Очень удобная. Сегодня я с тобой, а завтра мне повезет, меня повысят – и я дам тебе ногой под зад. Что ж, дай бог, чтобы тебе всегда везло…

– Вы преувеличиваете, – смеется Госька, быстро хватает бокал и опорожняет его до дна.

– Ну а меня насчет Томека даже не спрашивайте. Он сам меня бросил, и я до сегодняшнего дня не могу прийти в себя. – Уля, увы, кажется безгрешной, но тем не менее продолжает бессовестно кокетничать с моим мужем. Она пожирает его глазами и без конца вертится в кресле, желая со всех сторон продемонстрировать свои ноги в мини-юбке. – Мне даже пришлось сделать аборт, – добавляет она и этим признанием шокирует нас всех.

– То есть как это «пришлось»? – изумленно спрашиваю я.

– А зачем же я долгие годы училась, зубрила по ночам предметы? И добилась все-таки своего – поступила в вуз, причем в университет, а не в какую-то там частную академию! Неужели я шла на все эти жертвы зря? Неужели должна была перечеркнуть все это и посвятить себя материнству? Ты шутишь! – искренне возмущается она.

– Скажи мне только одно, – коварно подкалываю ее я, – что было раньше: Томек порвал с тобой или ты сделала аборт?

– А какое это имеет значение? – На этот раз она одним глотком осушает весь бокал.

Обстановка накаляется настолько, что уже никому ничего не хочется говорить. Девчонки поспешно уходят, даже не поцеловавшись с нами на прощание.