Читать книгу Замуж – никогда - Таня Винк - Страница 5

Аня оторвалась от накладной и подняла глаза на Кузьминичну, все еще торчавшую в дверях своего кабинета.

– Что такое? – Девушка обвела комнату удивленным взглядом.

Женщины зашевелились, заерзали, зашелестели бумагами.

– У тебя нет жара? – Кузьминична приподняла бровь.

– Нет.

– А почему щеки красные? Ты в зеркало посмотри.

Аня вынула из ящика зеркальце. Да… Щеки действительно красные. Даже, можно сказать, бордовые… Она коснулась лба тыльной стороной ладони, сосчитала до трех, опустила руку.

– Температура нормальная, – сказала Аня безразличным тоном и вернулась к накладной, но работа в голову не лезла, а лезло совсем другое.

– Ну, нет так нет… – процедила сквозь зубы Кузьминична и с грохотом захлопнула за собой дверь кабинета.

Диме тоже не работалось. Накануне вечером он забежал в булочную, купил половинку «украинского» хлеба и помчался домой. Он долго не мог успокоиться, к ужину не притронулся и под удивленным взглядом мамы уткнулся в толстенный телефонный справочник. Конечно, первой его мыслью было позвонить однокласснику – наверняка у него есть номер телефона соседей сверху, но… Но Дима все же решил не звонить – можно и по адресу найти. И нашел. Как? Он просто начал с первой страницы, с буквы «А», и рядом с каждой фамилией его глаза быстро выхватывали улицу, номер дома и телефон. Он тут же звонил и просил к телефону Аню. На букве «Н» Дима хотел сдаться, ему уже надоело слушать, что «Аня тут не живет» или «вам нужна Анна Тимофеевна?», но он упрямо продолжал поиски и, в который раз отказавшись от маминого предложения выпить йогурта, набрал номер квартиры какого-то Попова. И услышал голос Жени, а потом… Потом голос Ани, так понравившийся ему, низкий, переливчатый, душевный.

После разговора ему захотелось, чтобы Аня была рядом. Это желание было таким сильным, что утром, проходя мимо ее дома, Дима замедлил шаг. Вот бы подождать Аню и проводить до метро. Или до магазина, в котором она работает, если она пойдет пешком. Дима потоптался на углу до десяти минут девятого и ушел с тяжелым сердцем. В его груди неожиданно образовалась пустота, но он не мог пропустить совещание. Как же дотянуть до вечера? Как?! Ничего, он будет работать. Каждую минуту, каждую секунду будет занят, и время пролетит незаметно.

Еще никогда время не ползло так медленно, и еще никогда Диме не было так тяжело настроиться на рабочий лад. Даже в стрессовых ситуациях – после смерти деда, отца, бабушки, Дима лечился работой. Перед первым свиданием, а их в его жизни было немало, он трудился с утроенной силой. После расставания с девушками работа помогала ему буквально за несколько дней вымыть из сердца неприятный осадок, и вскоре Дима был готов к новым знакомствам, но сейчас… Сейчас с ним происходило нечто непонятное, незнакомое, и как с этим справляться, он не знал.

После совещания, на котором заведующий лабораторией все время бросал на Диму настороженно-вопросительные взгляды, он спустился на первый этаж, в лабораторию. Вдыхая воздух, насыщенный запахом морской воды, хранившейся в больших открытых резервуарах, вмурованных в пол, Дима мерил шагами дорожки, обозначенные разноцветными линиями – все в соответствии с европейскими нормами, – и время от времени посматривал то на свои часы, стрелки которых, похоже, вообще не двигались, то на большой электронный циферблат на стене, который, как ему казалось, просто издевался над ним, замерев на одних и тех же цифрах.

Он едва дожил до обеда. В столовой кусок не лез в горло, и Дима отодвинул от себя поднос с почти нетронутой едой и направился к кофеварке. Потягивая кофе, он кому-то что-то ответил, и, видимо, невпопад, но удивление на лице собеседника его не смутило, и он замолчал, глядя в окно, за которым солнце уже катилось к западу, а это означало: скоро он увидит Аню.

После обеда Диму вызвал заведующий – в мансарду, к орхидеям, – и поинтересовался, что с ним происходит. В ответ Дима промямлил что-то невнятное, вроде «Я обдумываю оптимальное соотношение между силой инерции воды и плотностью мембран…». Ну, не мог же он сказать: «Анатолий Иванович, я все время думаю об одной девушке».

Заведующий усмехнулся как-то странно – так усмехался папа Димы перед тем, как сказать: «Сынок, я все понимаю».

– Ну-ну, обдумывай. Может, сегодня ты уйдешь домой пораньше? Дома и стены помогают… думать.

Но Дима не ушел пораньше – к концу дня он все-таки заставил себя сделать кое-какую техническую, рутинную работу. На обратном пути ему казалось, что автобус ползет со скоростью черепахи, а Надя бросает в него острые взгляды-стрелы, похожие на уколы.

Едва автобус повернул к консерватории, слева к которой лепился «De-Lux», как Дима тут же увидел Аню и все остальное: автобус, Надя, голоса, среди которых выделялся высокий спотыкающийся тембр Анатолия Ивановича – он и в автобусе умудрялся устроить научную дискуссию, – враз исчезло. Медленно протискиваясь к двери, Дима не сводил глаз с фигурки в джинсах и белой блузке и нечаянно толкнул Надю.

– Ты здесь выходишь? – спросила она.

– Да, – сказал Дима и удивился тому, как хрипло прозвучал его голос.

– И я. – Надя вцепилась в поручень.

Дима ничего не сказал. Надя была его бывшей… не пассией, не любовницей, а так… Это случилось на корпоративе, прямо на столе в лаборатории. Потом несколько раз он был у нее дома. На этом их исключительно сексуальные отношения прекратились. Для Димы. А вот для Нади, видимо, нет. Она вела себя так, будто имела на Диму какие-то права. Она ничего не говорила прямо, но постоянно предлагала ему то кофе выпить, то в кино сходить, то в бассейне поплавать… Автобус остановился. Двери открылись. Дима бросил коллегам через плечо: «До свиданья», вышел из автобуса, подал руку Наде. Попрощался с ней и убежал.

Аня провожала глазами каждый автобус, тормозящий возле консерватории, но Диму не видела. Она посмотрела на часы – двадцать семь минут шестого. Он, конечно, придет, еще три минуты. Целых три минуты… Аня подняла глаза… Дима шел к ней и улыбался. Господи, какая у него улыбка! Он остановился. Ее ноги приросли к асфальту, она не могла дышать, но это был не испуг – это было счастье. Счастье видеть его и понимать, что сейчас она услышит его голос. Они будут идти рядом, потом сидеть друг возле друга. Несколько часов.

– Привет! Давно ждешь?

– Нет, что ты… – Лицо Ани предательски вспыхнуло, и из-за этого она была готова провалиться сквозь асфальт.

– Как дела? – спросил Дима.

И она прочла в его глазах то, что чувствовала сама: «Я так рад тебя видеть, я так соскучился по тебе…», и ее лицо перестало пылать…

– Хорошо. – Одной рукой Аня еще крепче сжала ремень сумки, висящей на плече, а другую сунула в карман джинсов, ее любимых, с высокой талией. Они ей идут – в них ее бедра кажутся не такими узкими.

– Я знаю одно местечко напротив библиотеки Короленко, там очень уютно, – сказал Дима.

– Тогда… тогда пошли?

– Пошли. – Он взял портфель в другую руку, и тут перед ними выросла Надя.

– О! Приятная встреча. – Она криво усмехнулась и окинула Аню оценивающим взглядом. – Слушай, Дима, – сказала Надя таким тоном, как будто они только что прервали разговор, – я забыла сказать, что до пятницы мы с тобой должны получить командировочные и выкупить бронь на самолет.

Дима сузил глаза, втянул носом воздух и затоптался на месте, как конь, которого остановили на бегу.

– Да, я знаю.

– Я завтра поеду в центральную бухгалтерию, а ты?

– Нет, я завтра туда не поеду. – Дима шагнул в сторону. – Извини, мы спешим.

– А ты нас не познакомишь? – Надя вскинула красиво изогнутую бровь и покосилась на Аню.

Дима бросил на сотрудницу взгляд, полный упрека, но она даже глазом не моргнула и расплылась в улыбке.

– Аня, познакомься, пожалуйста, это моя коллега Надя, – сухо сказал он, злобно косясь на бывшую.

– Очень приятно. – Надя кивнула.

«А ты та еще стерва», – подумала Аня и вложила в ответную улыбку всю слащавость, на которую была способна.

«А ты не такая уж серая мышка, какой кажешься с первого взгляда», – сверлила Надя глазами свою соперницу.

– До свиданья, – сказал ей Дима и увлек Аню к пешеходному переходу.

В кафе было шумно, но их это не испугало – всю дорогу они ничего не видели, мало говорили и оба хотели одного – сесть в укромном уголке и смотреть друг другу в глаза…

Четыре часа пролетели как одно мгновение.

– Неужели уже начало десятого? – Аня с недоверием взглянула на стрелки часов. – Хм… Да, действительно. – Она испуганно вздрогнула. – Я не позвонила Женьке! – Девушка вынула из сумки телефон. – Девять пропущенных звонков, а я ничего не слышала… – Аня почувствовала себя виноватой и нажала кнопку вызова.

Брат ответил мгновенно:

– Я уже не знаю, куда бежать! Ты где?

– Я… в кафе напротив библиотеки Короленко.

– А почему ты не звонила? Я же просил! Почему ты не отвечала на мои звонки?!

– Женечка, прости, я не слышала, – лепетала Аня, – тут музыка, шумно…

– Ладно… Хорошо, что позвонила, – серьезным тоном сказал Женя. – Когда дома будешь?

– Скоро.

– Знаю я твое «скоро»! Надеюсь, он тебя проводит?

– Конечно.

– Ладно, давай, я жду…

Аня положила телефон в сумку, и у нее на душе заскребли кошки – она совсем забыла о Женьке! Такое с ней впервые!

– Что, выговор получила? – Дима улыбнулся, но его улыбка показалась Ане грустной и растерянной.

– Ага.

– Еще посидим?

– Нет, – ее улыбка была виноватой, – мне надо идти.

– Тогда пошли…

Аня встала, повернулась лицом к двери и почувствовала на затылке его горячее дыхание. Она обернулась и встретила его взгляд. Дима нежно взял ее за локоть. Она вздрогнула, и горячая волна скатилась от затылка к бедрам. В животе вдруг запорхали бабочки. Аня порывисто вздохнула. Дима отпустил ее руку, но она еще долго чувствовала его прикосновение – кожа буквально горела в том месте, где только что были его пальцы…

На улице, пройдя несколько метров, они остановились. Не сговариваясь. Он молча изучал ее лицо. Она молча изучала его лицо. Они не видели прохожих, не замечали автомобилей – жизнь вечернего города набирала силу, но для них она не существовала. Легким касанием пальцев Дима провел по ее скулам, подбородку, шее, как будто хотел узнать, из чего она сделана. С каждой секундой ему было все труднее смотреть на Аню, и он, медленно опуская веки, приблизился к ее губам.

Девочка не такая, как все

Инна тяжело переживала смерть мамы, и ее горе усугублялось чувством вины – отца она любила больше. Вот если бы она так же сильно любила маму, может, та и не умерла бы? Чем дальше, тем чувство вины все крепче опутывало сердце девочки. А однажды Саша взял ее за руку и спросил:

– Инночка, ну скажи, что с тобой происходит?

Она сказала, заплакала, а он… Он обнял ее и поцеловал. В губы. Его губы пахли борщом. Саша сказал, что у нее очень доброе сердце, что тетя Валя все видит, он точно это знает, и не обижается на нее. Да, Саша был особенным мальчиком, из-за болезни. Она не озлобила его, как многих, даже наоборот, в нем было много сострадания и жалости к людям, животным, птицам. Даже к муравьям – он всегда осторожно обходил муравьиные дорожки. И на мир он смотрел не так, как большинство людей, а гораздо глубже. Он с детства понимал, что в жизни важно, а что – сущие пустяки. Частенько Инне казалось, что его душа лет на тридцать старше тела, и девочка светилась от переполнявшего ее счастья, что такой замечательный парень дружит с ней! А его семья, уходящая корнями в добропорядочные немецкую и украинскую семьи, любила Сашку больше сестрички, родившейся здоровенькой и крепенькой, но она на это не обижалась.

– Никогда не молчи, всегда говори, что у тебя на душе. – Сашка улыбнулся и прижался лбом ко лбу Инны. Его горячее дыхание обожгло ее лицо. – Инночка, я всегда буду с тобой, я… я люблю тебя.

В первое мгновение Инна испугалась, отпрянула и замерла, но давно влюбленное сердечко подсказало ей, что пора признаться, и она прошептала:

– Я тоже… тебя… люблю.

Вот так Сашка помог ей справиться с потерей мамы, и оба были уверены, что никогда друг друга не потеряют. Но пророчество о том, что Инночке жить только с Сашкой, не сбылось.

Они планировали учиться дальше. К девятому классу Саша не только улучшил успеваемость, но и стал говорить довольно внятно, меньше тряс головой, при письме ручку уже не подталкивал. Видя это, родители решили на летних каникулах отвезти его в санаторий в Карпаты – там его обещали хорошенько подлечить.

Вернулся Саша совсем другим, не тщедушным мальчишкой, а почти мужчиной. Инночка даже похорошела от счастья, но вдруг в селе появился слух, что родители Саши подали заявление на выезд из страны. Сельчане затаили дыхание: неужели евреев просмотрели? Оказалось, не евреев, а немцев: мама Саши была стопроцентной немкой; ее родители ненавидели Гитлера и убежали в СССР еще в конце тридцатых годов прошлого века. Бабушка Саши всю свою короткую жизнь проработала поваром в заводской столовой и перед Второй мировой войной была обвинена НКВД в заговоре, целью которого было отравить рабочих завода. Бабушку расстреляли, а ее муж, горный инженер, недолго думая сбежал с дочкой, Сашиной мамой, в Луцк, устроился на работу бухгалтером в овощной магазин, женился на украинке и взял ее фамилию. После войны они переехали в Харьков, где Сашин отец продолжал работать по специальности в институте проектирования шахт. Жили они в селе, неприметно, и он потихоньку искал родных. И нашел их в Западной Германии.

Расставались Саша и Инна тяжело, плакали и до последней секунды держали друг друга за руки. Летало между ними, ничего и никого вокруг не замечающими, «…пиши… мы обязательно встретимся… я буду скучать…». Микроавтобус тронулся, Сашка высунулся из окна и крикнул:

– Инна, не забывай меня! Мы скоро увидимся!

В клубах пыли и выхлопного газа девочка побежала за автобусом.

– Инночка! Инна! Я люблю тебя!

Эти слова опалили ее душу. В них звучало самое страшное – горечь неминуемого расставания. Инна остановилась на мгновение, а затем снова побежала.

– Саша! Саша! Я люблю тебя! Саша! Не уезжай! Саша!

Но он уехал, и она осталась на дороге одна.

Селяне еще долго вспоминали это расставание. Кто-то смеялся, про себя злорадствуя и завидуя: не побоялись на виду у всех признаться друг другу в любви, а ведь совсем еще дети! По сколько же им лет? Да по шестнадцать – вот стыд-то! А кто-то тихо вытирал слезы, понимая: в эти мгновения два юных сердца разорвались и начали кровоточить, и ничем хорошим это не закончится. Ничем…

До первого Сашиного письма Инночка ходила как чумная и ожила, встрепенулась, только когда увидела в почтовом ящике, к которому бегала по сто раз на день, конверт, облепленный иностранными марками.

«…Инночка, здесь все чужое. Учим с родителями немецкий язык, скоро должны получить жилье, а пока ютимся в бараке… Я скучаю по тебе и очень хочу, чтобы ты приехала, но мои родители пока не могут никого пригласить. Как только это станет возможным, я сразу же тебя вызову… Целую, обнимаю, люблю. Навсегда твой Саша».

Инна читала письмо сквозь слезы от начала до конца. Прочтет, прижмет к груди, будто Сашку обнимет, и снова читает, улыбаясь и медленно шевеля губами. Поплачет. Вытрет щеки ладонями и сядет ответ писать. Письма приходили довольно часто, чуть ли не раз в неделю, и она сотни раз зачитывала их отцу, а он изо всех сил изображал радость, понимая, что дети вряд ли еще увидятся. Со временем письма от Саши стали приходить все реже, а потом ручеек и вовсе иссяк, и в Инне что-то изменилось. Это произошло так быстро, что Рома испугался – от его прежней, счастливой и веселой дочурки мало что осталось: плечики опустились, голова поникла, взгляд потух. В когда-то резвых движениях появилась странная, старушечья медлительность, голос из звонкого, живого превратился в какой-то механический, будто не человек говорит, а робот, словно неживая она… Бывало, сядет Инночка во дворе на скамейку и сидит неподвижно, будто к чему-то внутри себя прислушивается. Рома подойдет, рядом пристроится, скажет: «Инночка, ну что ты, моя хорошая? У тебя все впереди, ты еще встретишь настоящую любовь». Хочет взять дочку за руку, а она ладонь пугливо отдернет, голову опустит и молчит…

Так прошло больше года, и вот на свадьбе у соседа Колька Сергиенко начал обхаживать Инночку. Девок было много, а он на нее глаз положил. Инночка его отшила, но Николай оказался невероятно упрямым: стал приезжать в село каждую субботу, чего раньше в помине не было, и останавливался у кого угодно, но только не у родной тетки. Ее он из жизни вычеркнул. Приедет и сидит с парнями на скамейке напротив дома Щербаков.

– Андреич, – шептали соседки, – может, пора помириться?

– Хватит изображать из себя Монтекки и Капулетти, – хмыкали особо продвинутые.

Но Рома ничего не изображал, потому что Инна в сторону Николая не смотрела, школу окончила с отличием и поступила в экономический институт.

– Поселишься у бабы Раи, – сказал ей Роман Андреевич, вертя в руках извещение из вуза.

– Зачем? – удивилась Инночка. – Я в общежитии буду жить.

– Нет, дочка. – Рома отрицательно мотнул головой. – Ты будешь жить у бабы Раи. Ей помощь нужна, она уже старенькая.

Тетку отца Инна как свою бабушку не воспринимала. Даже двоюродную. Видела ее редко, а когда встречалась с ней – боялась, потому что баба Рая отличалась строгостью. Для Раисы не существовало ласковых слов, объятий, поцелуев, наверное, поэтому она вышла замуж за Петра Ильича, начальника цеха завода самоходных шасси, такого же неулыбчивого и сухого вдовца, потерявшего жену и дочку после взрыва газового баллона на даче. Дачу Петр Ильич скоро восстановил и так же скоро женился на Рае, работавшей в цеху контролером, и забрал ее, тридцатишестилетнюю, из заводского общежития в трехкомнатную квартиру в центре города. Ему тогда было почти пятьдесят. Дети у них так и не родились, и Рая всю себя отдавала работе и мужу, с которым нянчилась, как с ребенком. Умер он во сне, сразу же после того, как отпраздновал свое восьмидесятилетие, Инна тогда была совсем крохой.