Читать книгу Ангел обыкновенный - Таша Истомахина - Страница 2

Прошлое – это как будто «не про меня». Реальной я ощущаю себя только в настоящем, а то, что со мной происходило раньше – могла ли я, нынешняя, всё это сотворить?

Первая версия меня – шести лет. Тогда я начала относить себя к человекам. Да, конечно, есть воспоминания и о более ранних годах, но на тех картинках я какая-то бесплотная, а во дворе на бульваре Звездолётчиков у меня есть не только руки-ноги, но и коричневое клетчатое пальто, шапка-шлем неопределенного оттенка и мысли в голове. У меня даже есть дом и родственники. Я разглядываю худую смуглую девочку, с которой мне только что велели дружить. Она выше меня на целую голову, у неё непривычная внешность и совершенно немыслимое имя. До этого момента я не подозревала о существовании необыкновенных имен. Позади меня пятиэтажка, впереди – такие же новые дома образуют квадрат двора. Наверно весна, потому что травы нет, но красная земля сухая, и очень тепло. Солнца столько, что серые дома кажутся белыми, а деревьев нет совсем, видимо не успели посадить. Я очень хорошо сделанная, детально проработанная, вдруг образовавшаяся ниоткуда, сразу шести лет от роду, с кучей мыслей в голове. Я себе нравлюсь. Девчонка тоже ничего, тем более велено дружить. С тех пор я и живу на этой планете.

Так, постепенно в моей памяти собралась целая галерея различных версий меня. Я – «начала этого года» отличаюсь от меня же «нынешней». Те события, о которых собираюсь написать, произошли в течение десяти месяцев, но перевернули всю мою жизнь.

Сначала мне показалось, что я пришла не по адресу. Офис нанимателей больше походил на почтовое отделение, чем на контору рекрутинга. Такие же плакаты на стенах, высокие стойки, что застят собеседника, несколько приемных окошек закрыты, а у остальных мается в очереди с десяток соискателей. Я заняла очередь за полным мужчиной в хрусткой, только из упаковки, рубашке и начала заполнять бланк заявления своими анкетными данными. Пока запихивала в узенькие строчки всю свою жизнь, подошла моя очередь. Женщина за стойкой молча взяла анкету и буквально за пару секунд исчеркала бланк вдоль и поперек красными чернилами. У неё была очень тонкая шея и неврастенический цвет румянца. Не глядя, она резко бросила в мою сторону несколько слов:

– Надо заполнять все поля. Я сама должна угадать, по какой вы вакансии?!

– Извините. Я по объявлению. Думала, что тут все подписываются на «Нумератора».

Моя собеседница похожа на птичку, подумала я в тот момент, когда она вскинула на меня свои испуганные, круглые, немигающие глаза. Румянец схлынул с бледных щёк, а потом снова набежал ещё ярче, только как-то неровно, пятнами.

– Зачем вы встали в мою очередь?!

В её голосе было столько паники, что я невольно сделала шаг назад. Так же поступила и вся очередь за мной в тот миг, как было произнесено слово «Нумератор».

– Вам не сюда! Никогда не стойте в моей очереди!

На последнее слово ей почти не хватило дыхания.

Стандартный молодой человек в черной униформе взял мою анкету со стойки одной рукой, меня под локоть другой и недовольно прокомментировал:

– Приходят наниматься, а сами даже читать не умеют. Написано же, и крупными, причем, буквами!

Он отпустил мою руку так умело, слегка подтолкнув вперед, что я оказалась прямо перед дверью с табличкой «Регистрация Нумераторов». Буквы и в самом деле были крупные. Моё упущение взбудоражило тихий офис: на сонную очередь, словно волна набежала, сбив отдельно стоящих до этого людей в недоброжелательную толпу.

Дверь отворилась, и я попала в кабинет, отделанный темными деревянными панелями. Римские шторы из плотной холстины были задернуты, фаянсовый абажур настольной лампы почти не пропускал свет, образуя только два ярких круга – один на столе, другой, поменьше, на потолке. Я не разглядела человека, взявшего мою анкету у охранника, потому что была самым бесцеремонным образом продавлена дальше, в допросную. В этот момент я начала беспокоиться.

Стол, стул, зеркало на стене.

Десять минут, двадцать.

…устроюсь дворничихой, из-за свежего воздуха и дозированной физической нагрузки,… посуду мыть не пойду,… хорошо ещё почту разносить, но сумки тяжелые…

Сорок минут.

…выйду отсюда и начну ценить маленькие радости жизни,… мороженое точно куплю,… надо было сначала у знакомых поспрашивать про работу,… стул жесткий,… подожду ещё секунду и встану…

– Добрый день!

Передо мной появился бумажный стаканчик то ли со светлым кофе, то ли с темным какао. В меру горячий напиток дал мне возможность исподволь разглядеть собеседника. Милый, светловолосый мужчина средних лет. На щеках много мимических морщинок от частых улыбок, а на лбу – от тяжелых мыслей. Глаза небольшие, но это тоже преимущество: ум и проницательность словно прикрыты веками и выгоревшими ресницами. Кудряшки на висках, ухоженные руки.

– Примите искренние извинения за задержку. К нам нечасто обращаются по данной вакансии. Как я могу к вам обращаться?

– Можно просто по имени.

– Для вас я – Куратор. Давайте уточним, во избежание недоразумений: вы пришли к нам устраиваться на работу…

– Нумератором.

– Вы представляете, чем они занимаются?

– Мне сказали, что надо ходить по домам и вести списки тех, кто… исчез.

– Кто вам сказал?

Я промотала в голове все определения, что пришли мне в голову при виде Куратора. Кажется, первое было: «милый». Теперь я бы это слово никогда не употребила, глядя на человека, сидящего передо мной. Теперь я увидела не морщинки вокруг глаз, а жесткие складки вокруг губ, не завитки светлых волос, а застегнутую на все пуговицы накрахмаленную рубашку. Похоже, я здорово во что-то вляпалась.

Я, может быть, и ответила на вопрос, если бы знала ответ. Никто никогда напрямую не упоминает Нумераторов. О них не говорят. Их не любят. Моё представление сложилось само по отрывкам разговоров в трамваях, из шепота детей, рассказывающих друг другу городские легенды, из кратких заметок в газетной хронике: «Нумератор округа выявил 18 случаев, из них ни одного не принято к расследованию ввиду отсутствия заявлений родственников пропавших».

Ещё я знала, что это государственная должность с приличной зарплатой, на которой государство много не теряет, потому что Нумераторы тоже рано или поздно исчезают. Нынче в Ландракаре только одна ставка по этой должности на целый округ, и та вакантная уже пару лет. А ещё я слышала (и уж точно в это не верю), что рядом с Нумераторами иногда видят Драконов, как и рядом с теми, кого они исчисляют.

Куратор терпеливо ждал. Я попробовала прикинуться недоумчивой, однако на хлопанье ресницами и пожимание плечами, он никак не среагировал, поэтому пришлось отвечать:

откуда знаю – не знаю, слышала о Нумераторах с детства;

в семье был прецедент, пропала сестра 10 лет назад;

никто не записал её имя, сейчас уже не восстановить, но ведь все забывают имена и лица;

здоровье хорошее, ничем не болею;

да, люблю путешествовать, в быту неприхотлива;

у меня есть мотивация – мне работа нужна!

я умею решать конфликты, никогда не довожу до конфронтации;

а причем тут «личное» – мне работа нужна!

ну, нет, про Драконов это полный бред, просто профессия обросла слухами;

ну, где мне ещё столько заплатят!

что тут сложного: ходи из дома в дом, как при переписи, с людьми разговаривай;

да, я знаю, что ландракарцы не любят говорить на эту тему;

сны?! я думала это тоже выдумки, как про Драконов;

я очень обучаема, прочитаю все инструкции, обещаю, что буду им следовать;

дайте мне, наконец, эту работу!!!

После допроса мы помолчали, потом Куратор вздохнул, посмотрел на меня неожиданно добро и озвучил решение:

– Ты дура, но совершеннолетняя дура. Просто не представляешь куда подписываешься – тебе ведь с Брежатыми придется общаться, а не только с ландракарцами. Давай договоримся: захочешь уйти с работы – просигналь. Инструкции соблюдай четко.

Он встал, одернул жилетку, поправил галстук, пригладил ладонью завиток, выпавший из челки, и тихонько добавил:

– Дура!

Город Затопша долго находился для меня в призрачной категории существующих где-то на другом конце телефонного провода. Плотность он обретал только раз в два года, когда я навещала маму. И снова стал проявленным от неожиданного утреннего звонка.

Тогда я поняла, что при известии о смерти близкого человека люди в кино садятся на пол не для того, чтобы подчеркнуть трагичность момента. Я тоже села на пол. Просто сидя не нужно контролировать тело в тот момент, когда в тебя вмещается новая реальность взамен только что утерянной.

Тем днём, что стал первым в цепи последующих событий, мы с сестрой разбирали мамину жизнь. Она вся поместилась в двухкомнатной квартирке. Подержав каждую вещь в руках, вспомнив все истории, что с ней связаны, мы клали её в один из трех углов: в одном копились те вещи, что заберет сестра, в другом те, что отойдут мне, а в третьем, те, что должны уйти навсегда. Мне хотелось оставить почти всё: ручной росписи муравленные кувшины, хрустальные бокалы, нити разноцветного чешского бисера, елочные игрушки, старые детские книжки. Сложно было погружаться в завершенную историю, и постепенно я склонялась к мысли, что по возвращении домой, пересмотрю свои вещи и выброшу лишнее.

Старые черно-белые фотографии лежали вперемешку с красновато-коричневыми снимками восьмидесятых в коробке из-под обуви. Некоторые события мы вспомнили исключительно по одежде, в которую были одеты в тот момент. Так фото, где я в клетчатом пальто и шапке-шлеме оказалось прочно связано в моей памяти с днём переезда на бульвар Звездолётчиков и знакомством с Эммой.

Сестра же по другому снимку вспомнила, как в раннем детстве, когда они с родителями жили в Незатопленном Месте, ей подарили красивое красное платье, но не в горошек, как у всех, а в «звездочку». Это платье произвело на неё неизгладимое впечатление: «Я была в поселке Звездой!». И в этом новом платье, исключительно для «покрасоваться», она села на бак с водой, прикрытый полотенцем. Крышки под тряпицей не оказалась, и сестра провалилась в полную воды кадушку. Вытащила её мама, которая, на счастье, оказалась в этот момент на летней кухне.

А вот кузина Валя в зеленом пальто с каракулевым воротником. Печальная была история. Она начала раскачиваться в своем новом пальто на досках, брошенных в грязь, как мостики, чтобы можно было перейти через улицу, и плашмя упала в эту весеннюю распутицу.

На другой фотографии я в смешном клеенчатом плаще и такой же косынке, завязанной под подбородком. Комичность снимка заключалась ещё и в том, что Эмма на две головы выше меня, хотя старше всего на год. Разница между мной и одной из моих лучших подруг состояла не только из роста и возраста. Мы с ней жили почти девять лет в одном доме – я на первом этаже, а она на третьем, и это были как две параллельные вселенные, которые соприкасались между собой только в одном месте – в детской комнате Эммы.

Я жила с мамой, работающей по сменам на заводе и сестрой, старше меня на целое поколение. Ходила в художественную школу, играла в дворовой компании, училась в классе, откуда вышли все бандиты нашего района. У Эммы были оба родителя, она не гуляла во дворе, изучала английский с репетитором, её одноклассники «рулили» в школе. Мы дружим с ней до сих пор.

Летом эта семья надолго уезжала из Затопши. Эмму оставляли у дедов в Пабереге, а её родители путешествовали. Подруга из своего привольного лета писала мне чудесные письма правильным круглым почерком. В этих летних посланиях было много подробностей о жизни самой Эммы, о наших секретах, о том, где сейчас её родители. В одном из писем подруга сетовала, что они так и не нашли дом Шерлока Холмса в Лондоне, хотя она им строго-настрого наказывала сфотографироваться у его дверей. Именно по этим письмам и её рассказам у меня сложился образ Пабереги, как утопающего в зелени городка, застроенного двухэтажными деревянными особняками на сонных улочках вдоль широкой реки.

В студенчестве Эмма жила в Питере, а я в Сиверске, мы редко переписывались и иногда виделись на каникулах. Прошло ещё несколько лет, и мы опять оказались очень близко: подруга и её мама перебрались в Паберег. Я познакомила их с Марьяной, которая, совершив определенный круг своей жизни, из Сиверска снова вернулась на «малую родину» в Паберег. Так и получилось, что мои лучшие подруги – детства и юности – обе живут в одном городе…

– Что делаешь? Может, поужинаем? – голос сестры напомнил, где я и почему.

– Письма Эммы читаю, которые она мне в детстве отправляла из своих путешествий. И архив мамы разбираю.

– Кашу сварим?

– Давай, – я потянулась по узкому коридору в крохотную кухоньку следом за Кирой. – Представь, нашла документ с описанием дома, в котором мама родилась за год до войны. Хороший был дом, пятистенный, записан на Филосопа Фомича и Арину Ефимовну.

– Прадеды? – спросила сестра, доставая кастрюлю из духового шкафа.

– Ага. Кстати, можно я возьму себе чугунную сковородку для блинов? – я передала Кире пакет с крупой из коробки, что стояла ближе ко мне. – Ты знала, что прадед наш был лесничим? Мама говорила, что у него из-за гангрены осталась только одна нога, и борода была до пояса. И у него было три сына от двух жен. Первая ослепла и рано умерла.

– Первый раз об этом слышу. И откуда взялась вторая жена? – Кира повернулась ко мне, продолжая помешивать кашу в кастрюльке, которая достигнув определенной стадии густоты, тут же начала горячо «плеваться».

– Приехала в деревню из Санкт-Петербурга. Представляешь? Конкордия была молодой. К тому времени прадед уже овдовел и позвал её замуж. В 1919 она родила сына Василия, нашего деда, который женился на Марии, нашей бабушке.

Я разложила готовую кашу по тарелкам, капнув по центру каждой постного масла. Забрав еду с собой, мы вернулись в большую комнату. Кира забралась с ногами на диван, а я села напротив неё на крашенную табуреточку, в пол роста от обыкновенной.

– И откуда ты всё это знаешь?

– Так я много лет вела записи семейных хроник. Сначала заводила с мамой разговор о её детстве, выспрашивая подробности, раз за разом задавала вопросы, а потом украдкой записывала их на клочках бумаги. За несколько лет я собрала почти все её воспоминания.

– Мы с ней никогда ни о чём таком не говорили.

– Она очень уставала от этих разговоров. Начинала всегда охотно, а заканчивала на нерве, разбередив душу.

Мы помолчали, а потом сестра вздохнула:

– С мамой было трудно.

Кира встала задернуть шторы, оттого, что в комнату начали врываться всполохи от паркующих свои машины соседей: сумерки делали свет фар тревожным.

– Я не знаю, бывает ли хорошей смерть, но я бы тоже хотела уйти мгновенно,… даже не знала, что сердце может просто разорваться…

Мы помолчали немного, думая каждая о своем, потом я поднялась.

– Помою посуду, и спать лягу. Сегодня больше не могу разбирать бумаги.

– А я почитаю ещё немного, – Кира убавила звук у радио, шептавшего что-то о культурном наследии, и поправила косой навесец на лампу, потерявшей в свое время абажур, отчего на стены зашли странные ажурные тени.

В тот же день как я подписалась на Нумератора, мне объяснили про Брежатых. Я подписала несколько документов о государственной тайне, последствиях её выбалтывания, пару бумаг по технике безопасности, а потом мне рассказали, чем конкретно я должна заниматься. Вежливо поздороваться – раз, узнать были ли исчезнувшие – два, спросить, снились ли им сны – три. И больше ни единого вопроса. Мне выдали кожаный планшет с блокнотом внутри, который был уже разлинован на три столбца. С обратной стороны несколько листков были подписаны «сны». Да, их записывать можно, но это редкий случай, когда родственники знают про видения, а тем более помнят их.

Не для того, чтобы меня контролировать, а чтобы защищать, первое время за мной будет присматривать отряд Брежатых «Стрепеты». Как мне вести себя в той или иной ситуации, изложено в «Правилах поведения Нумератора». Этот толстенный справочник на трехстах станицах мне следовало изучить от корки до корки и сдать экзамен через три дня.

Я пыталась.

Но разве можно быстро выучить топографию, географию, карты дорог, названия населенных пунктов, фамилии мэров, исторические справки, правила оказания первой помощи, юридические ссылки, номера телефонов, психологию общения, правила поведения при нападении людей и собак, шаги по антикризисному выходу из кризиса, способы втереться в доверие и уйти от встречных вопросов, а также все прочие, важные в моей нынешней профессии сведения.

Экзамен принимал Куратор. Он пил чай, пока я разглядывала тест из двадцати пяти вопросов с тремя вариантами каждый. Куратор выглядел иначе, чем в день собеседования, может быть потому, что верхние пуговицы его рубашки и жилета были расстегнуты. Всего две пуговицы, а перед тобой уже другой человек.

За три дня я успела прочитать 165 страниц справочника, остальные пролистала. Вопросы были самые разнообразные.

Вопрос первый.

«У вас создались натянутые отношения с коллегой. Допустим, что причины вам не совсем ясны. Что вы предпримете в первую очередь для того, чтобы устранить напряженность во взаимоотношениях:

– вызовете на откровенный разговор этого коллегу, чтобы выяснить причины натянутых отношений;

– разберетесь в своем поведении по отношению к коллеге;

– обратитесь к другим коллегам, которые хорошо его знают».

…

…Вопрос девятый.

«Когда на вас нападает собака, вы:

– ищете палку или другой предмет и начинаете обороняться;

– сохраняете спокойствие, пытаетесь не кричать, не смотреть в глаза собаке, не показывать страх или тревогу, не позволяете собаке находиться позади вас;

– убегаете и ищете убежище».

…

…Вопрос двенадцатый.

«Драконы это:

– мифические существа;

– галлюцинации, возникающие в стрессовой ситуации;

– реально существующие формы жизни».

….

…Вопрос девятнадцатый.

«Округ Кологрис входит в состав Ландракара как:

– самостоятельная административная единица;

– зависимая административная единица;

– территориальное обозначение».

Галочки перед ответами я поставила там, где ответ мне нравился больше всего.

Просмотрев тест, Куратор поднял на меня свои чудесные голубые глаза и сурово спросил:

– Ты Справочник до какой страницы прочитала?

– До 301-ой, – соврала я. – Может, что-то не так запомнила?

У Куратора оказалась с собой стирательная резинка. Я поняла, почему мне дали карандаш, а не ручку, в тот момент, когда он стер несколько моих ответов и поставил галочки в других местах. Так я блестяще сдала экзамен на право быть государственным Нумератором округа.

Дома я внимательно разглядела жетон, дающий мне право войти в любой дом и задать вопрос любому человеку. На эмалированной поверхности совсем меленько был изображен герб Ландракара, под ним раскрытый блокнот, на страницах которого выбит номер 5528. Только сейчас, держа в руках заветный ключ от любой двери в этой стране, я почувствовала, что реально не хочу знать правду.

Звонок телефона зазвучал резче обычного. Мягкий мужской голос представился Михаэлем, попросил меня к телефону.

– Слушаю вас.

– Ты получила жетон?

– … Получила.

– На автовокзале купи билет заранее, лучше на утренний рейс, к вечеру как раз будешь на месте. Выспишься, а с утра приступим к делу.

Голос был очень дружелюбный. Я сразу же прониклась безграничным доверием и расположением к говорящему, но на всякий случай уточнила:

– Вы меня ни с кем не путаете?

Трубка помолчала, потом слегка язвительно заметила:

– Вот который раз он забывает предупредить о моем звонке! Челку свою белобрысую не забывает поправлять, а инструктаж грамотно провести не может!

– Со мной очень хорошо провели инструктаж.

– Ага, и забыли сказать имя напарника.

Я сделала круглые глаза, хотя мой собеседник их не мог увидеть.

– Ты что серьезно думала, что тебя одну на работу выпустят? Похоже, ты Справочник от середины до конца не дочитала. В той части как раз написано, что первые дни нумератора сопровождает более опытный напарник.

– Я только про «Стрепетов» знаю.

– Ничего ты о них не знаешь! Я твой сопровождающий в округе Кологрис. Зовут меня Михаэль. Жду завтра на вокзале по прибытию автобуса. Остальное решим на месте.

Долгое время после того как телефон замолчал, я пребывала в растерянности из-за выпадения из зоны действия чудесного голоса моего напарника. В агентство решила не звонить, чтобы не признаваться Куратору, что я не прочитала вторую часть Справочника.

Я проснулась внезапно около четырех часов утра, полежала, не шевелясь, пытаясь вспомнить, где я и кто я. Было очень спокойно, Кира спала в дальней комнате. Навязчивых мыслей из прошлого дня в голове не нашлось, впереди нас ждал обычный заботный день, поэтому я собиралась снова уснуть, как услышала в тишине отчетливые шаги по кухне. Это был звук босых ног по линолеуму… звук маминых шагов.

У меня перехватило дыхание, я замерла в ожидании – повторятся ли эти звуки, перейдут ли они из кухни в комнату? И действительно, кое-что началось: через пару минут, после того, как я услышала знакомые шаги, прямо в середине оконного проема возник четкий силуэт мужчины, который взбирался по оконной решетке в спальне. Я позвала Киру, с облегчением понимая, что есть с кем разделить свои страхи. Мы молча следили как силуэт, повисев на нашей решётке, уверенно двинулся в сторону балкона на втором этаже, потом послышался дребезжащий стук по стеклу, и молодой голос громко позвал:

– Серёга, ты проснешься, наконец!? Я ключи потерял. Открывай, давай.

Скрипнула балконная дверь, и следом в дом вернулась мирная тишина. Кира сходила на кухню попить воды, и на обратном пути заметила:

– Как ты чутко спишь! Мне же хоть из пушек пали.

– Можешь не верить, но меня о том, что парень полезет по окну, предупредила мама…

Утро застало нас в тех же хлопотах – разобрать, рассортировать, упаковать, а потом полдня исчезли в беготне по коммунальным службам. Весна уже вовсю плющила снег, но бледное солнце ещё не извело морозную сырость, поэтому мы завернули в магазин, чтобы погреться, а заодно купили сыр и хлеб. Дома с удовольствием попили чай, потом перебрали платяной шкаф, следом и книжный, отложив самые любимые книги. Остальные, перевязав ворсистой бечевкой, поделили на стопки, чтобы удобнее было выносить их на улицу. И только после ужина занялись каждая своим делом. Сестра открыла ящик стола, где хранились её детские рисунки, вырезки из журналов про балет и открытки актеров кино. Я же решила, что надо пересмотреть домашний архив до последней бумажки, чтобы не везти лишнее в Сиверск.

Забилось ли моё сердце при виде той эпистолии, так сказать, в предчувствии грядущих перемен? Ничего подобного. Я лишь испытала жгучее любопытство человека, живо интересующегося прошлым своей семьи.

Пожелтевший листок с чуть видным тиснением по верхнему краю я откопала среди старых открыток. Осторожно развернула сложенный вчетверо листок. Бумага была обезвоженная, вся в мягких заломах, словно в морщинках. Тиснение по верхнему краю вилось цветочным орнаментом. Автор записки пользовался синими чернилами, но со временем они приобрели зеленоватый оттенок, где-то стерлись, а в одном месте, туда, куда упала капля воды – может, слеза? – вообще размылись. Письмо было датировано августом восемнадцатого года прошлого века:

«Дорогая сестра! Я по-прежнему верю, что родственные связи значат для тебя столько же, что и для меня, поэтому прошу – верни, пожалуйста, мою коробку. Ты же знаешь, что вещи, которые в ней лежат, очень важны для меня. Кора, я ведь малое прошу! Не смотря ни на что, твоя Фима».

Перевернув листок, я нашла на оборотной стороне питерский адрес, с указанием улицы, номера дома и квартиры, ниже которых была приписка – «Конкордии, лично в руки». Похоже, у нашей прабабки Коры, второй жены Филосопа Фомича, была сестра Фима.

– Кира, ты не знаешь случайно от какого имени получается сокращенное Фима?

– Наверно от Серафимы.

Более всего в разговорах мама упоминала нашу бабушку Марию, которая была почтальоном и страдала близорукостью оттого, что читала вслух на деревенских посиделках при свете лучины толстые романы Дюма. Накануне дня, когда с войны на её мужа пришла похоронка, со стены «сползло» огромное старинное зеркало и разбилось. Мария разносила почту круглый год, в любую погоду. Зимой, в мороз ходила в резиновых калошах на шерстяной носок. Чтобы не потеряться в метели она оставляла в сугробах ветки-разметки, а сугробы иногда превышали человеческий рост. Между этими снежными стенами прокладывались узкие тропинки, и на такой тропе порой было не разминуться. Однажды, глухой зимней ночью ей встретился зверь. Так блеснул желтыми фонариками глаз, что стало понятно: не собака, а волк. В сторону от него было не уйти – сугробы, одна дорога – потихоньку отступать назад, к развилке троп, где начиналась более широкая лошадиная колея. Мария начала отступать мелкими шажками, а сама уговаривает волка не трогать её, ведь дома дети мал-мала меньше. Так она пятилась и волку «зубы заговаривала». Зверь за ней шел до самой лошадиной колеи, а потом исчез.

Про Фиму я ничего из своей памяти не выудила, но внезапно вспомнила сон, который отчетливо и ясно приснился мне пару лет назад. Словно я после долгого отсутствия зашла в просторную профессорскую квартиру с множеством книжных стеллажей, заставленных пыльными томами и стопками научных журналов. В том сне я испытала чистую радость возвращения в место, где мне когда-то было хорошо.

Из этих размышлений меня вывела сестра, которая к тому времени залезла на стул, а с него на маленькую табуретку, чтобы достать вещи с антресоли. Я снизу показала Кире найденное мной письмо, но оно её не заинтересовало, поэтому ветхий листочек отправился к тем вещам, что я забирала себе.

Постепенно, день за днем, дом нашего детства пустел. Соседи охотно разбирали мелкую мебель, разную полезную утварь и стопки книг, что мы по вечерам выносили к кирпичной ограде, скрывающей мусорные баки. Потом приехал крытый фургон и увёз всё оставшееся в Сиверск. Так бесповоротно эта квартира в доме у подножья чаши холодного моря перешла в разряд наших личных призраков…

…Есть одно правило, которое я неукоснительно соблюдаю, чтобы избежать недоразумений: за несколько часов до окончания пути отправляю сообщение, что скоро буду дома, потому что у нас принято, что тот, кто оставался дома, делает две вещи – убирает квартиру и что-нибудь готовит, хотя бы жарит картошку. Принцип «мой ребенок мне не принадлежит, я лишь оберегаю его младые годы» позволил мне и моему почти взрослому сыну сделать наши отношения дружественными. С моей кошкой у меня тоже хорошие отношения, поэтому было обидно, когда Мотя укусила меня за ногу. Никогда раньше она себе этого не позволяла.

Сын рассмеялся:

– Тебя долго не было, Мотя волновалась. Часто сидела у двери и ждала.

В электронной почте пару дней висело письмо от подруги: «вернешься, поговорим, дел много, некогда, пока». Налаживая скайп, я вспомнила, как мы разговаривали с ней пару лет назад. В те дни на слуху был грядущий переход в пятимерную реальность. Внезапно у меня с колонки соскользнула камера, а Марьяне на экране показалось, что моя комната встала с ног на голову вместе со мной и всем её содержимым, поэтому она закричала: «Эй, у вас там что, уже началось?!»

Сегодня же Маля была рассеяна, погружена в себя, и на простое «как дела?», ответила что, «как в сказке: чем дальше, тем страшней». Потому что на работе завал, дома завал, на выходных надо успеть в три места, а ещё внимания требуют новые знакомые, погода стоит хорошая для лыж, а дочка хочет в кино. На фоне такого количества новостей, моя затопшинская находка как-то поблёкла, и я не стала рассказывать Марьяне, что обнаружила в мамином архиве.

Первый раз я увидела Михаэля посреди ночи, в сотнях миль от места, где я живу. Я ехала к нему почти десять часов, потом стояла на ветру в центре какого-то поселка, освещаемая единственным фонарем в округе. Тьма кругом была живая, кто-то подходил, предлагал помощь. Мне было лень достать куртку из рюкзака, поэтому я глубоко и медленно дышала, убеждая себя, что не мерзну и что это нормально – приехать на край света и ждать встречи с незнакомцем ближе к полуночи. Прочитала афиши: концерт пианистки, медитативный семинар, выставка космической графики. Михаэль не торопился.

Он подошел близко, однако не переступил круг света. Вживую его голос, как и по телефону, был хороший: густой, доброжелательный, почти не колючий. Спросил что-то неважное, повел за собой в темноту. Ему было привычно идти по знакомой дороге, а я спотыкалась, потому что смотрела под ноги и обдумывала ответы – очень хотела понравиться. Михаэль не делал шаг короче, чтобы мне было удобно за ним поспевать:

– Я думал ты моложе.

– Да, многие ошибаются по телефону. Лет на десять.

– Бывала здесь раньше?

– Нет.

– Опыт есть?

– Нет.

– Дай-ка я на тебя посмотрю.

И он включил фонарь мне прямо в лицо.

– Очень красивая, – просто как факт сказал он, чуть наклонясь вперед и беззастенчиво меня разглядывая. – Я тебя по-другому представлял. У тебя раньше были напарники?

– Нет.

– И как оно?

– Как родной.

Он долго смеялся, но фонарь не выключил, а освещал им всю оставшуюся дорогу.

Вчера, накануне выхода из отпуска, я решила честно исполнить своё намерение освободить дом от бумажного хлама. Выбрасывала почти всё и нещадно. Старые счета и выцветшие квитанции. Лекции, которыми когда-то дорожила, но уже никому не буду читать. Записные книжки с давно утерянными контактами.

А потом нашла тетрадь, куда раньше вписывала чужие умные мысли. Я человек, склонный приукрашивать действительность. И уж если альбом, куда вписывала мамины рассказы и значимые для семьи события я назвала «Семейные хроники» (или, как их переименовала сестра – «Хроники Акаши от Таши»), то эти записи естественно получили название «Духовная тетрадь». На сотне больших страниц в течение многих лет копились мысли, которые приходили в разное время и из разных источников, поэтому я частенько не указывала, где позаимствовала то или иное высказывание.

Некоторые слова приходят в нужный момент, когда ситуация, ими описываемая, находиться в стадии разрешения. Начинает казаться, что ты читаешь хорошо сформулированные собственные переживания. А иногда приятие каких-то истин происходит иначе – чужое высказывание словно снимает завесу, потому что ты уже думал на заданную тему подсознательно, просто сам не успел озвучить. Каким бы образом это не происходило, но иногда другими людьми сформулированные мысли так прочно сплавляются с твоим сознанием, что, со временем ты уже не можешь вспомнить, как пришло к тебе знание: изнутри или извне. Ты просто начинаешь всем этим пользоваться, упоминать в разговорах с друзьями, редко называя автора, потому что теперь это твои личные переживания и опыт.

Вот, например, фраза: «Сегодня у тебя есть шанс стать причиной чьего-то отличного настроения. Что может быть лучшей наградой за прожитый день?». Очень просто, до прозрачности ясно, но автора не знаешь. Каждое утро в течение четырех лет, я хожу на работу пешком и встречаю мужчину, который так же проходит все пять остановок, только в обратном направлении. Я называю его «Ангел дня». Хотя мы никогда не здороваемся, а только почти улыбаемся друг другу. Это одно из приятных событий в начале дня, примиряющих меня с серой действительностью и мутными снами, так же как кофе, прогулка пешком, а теперь вот чтение по одной страничке своей тетрадки.

Я открыла последнюю страницу тетрадки, чтобы вспомнить, на чём же я остановилась, когда перестала делать записи. По традиции, автора я не указала, просто выписала текст:

«Индустрия Просветления подарила нам идею некоего жизненного Предназначения. Нас заставили поверить, что, только следуя своему Предназначению, наша жизнь окажется не пустой, а будет иметь ценность. Будто есть что-то важное в каких-то наших внешних действиях, будто мы должны отыскать некий образ жизни или профессию, некую социальную занятость, которая и есть наш духовный Путь. Однако, до тех пор, пока предназначение не найдено и пока нет понимания, что именно человек должен делать в миру, он живет с ощущением, что он духовный неудачник, который не смог найти себя. Оттого человек живет как-то неправильно, неверно, не по-настоящему, и жизнь проходит мимо. Ищущий чувствует себя глубоко несчастным, ничтожным, несостоявшимся и все более отчаявшимся. Идея существования уникального индивидуального Предназначения – одна из самых больших иллюзий и самая тонкая духовная ловушка эпохи «New Age».

Взглянув на часы, которые прокручивали стрелки в ускоренном ритме, я решила, что подумаю об этом позже, в режиме «ой-ой, опаздываю» наскоро навела красоту и заглянула в комнату сына:

– Ты чего шмыгаешь носом? Насморк подхватил?

Большой ребёнок доложил машинально, глядя не на меня, а на монитор компьютера:

– Это не сопли, а сломанный нос – он всегда словно заложен.

– Какой сломанный нос?!

Тут сын всё-таки оторвался от экрана и довольно раздражительно ответил:

– Обыкновенный! Ты не помнишь, что-ли, как я в детстве его ломал? Фингал был ещё на всё лицо.

– ????!!!!!

– Ты реально не помнишь?! У меня даже все друзья знают эту историю.

Мой голос стал ломким и звонким.

– Клянусь, я не знала ничего! Где? Когда?

– Я был у бабушки с ночёвкой, зимой. Мне было лет девять-десять. Убегал от собак, смотрел назад, а когда повернулся, было поздно: вот она, железная перекладина – БАЦ! У меня вся варежка была в крови, я её даже выжимал.

Я постепенно переходила на ультразвук:

– А я-то где была?!!!

– Да откуда я знаю!!! Баба сделала компресс, утром я поехал домой, ты еще волновалась, что синяк под глазом.

– Но я не помню ни про сломанный нос, ни про собак!

– Наверно, я тебе сказал, что просто упал. Видишь горбинка? Эй, ты в порядке, мам? Тебе что, плохо?

На работу я в тот день, конечно же, опоздала.

Утро наступило стремительно: я лишь закрыла глаза на секунду, а, открыв их, увидела вместо звездного неба молочный туман за окном. Михаэль, одетый во фланелевую рубашку и джинсы, ждал меня у большого деревянного стола в гостиной. На столе в стеклянной банке тесно прижались друг к другу круглые багетные сухарики, а в глиняной чашке, придавленные тяжестью ягод черники томились гречневые хлопья.

– Ты ешь такое?

– Да, обычно с холодным молоком.

– Вот и я с молоком. Чая я тебе заварил с травками, а травки сам собирал и сушил.

– Мне бы чашечку кофе для «сборки».

– Что ещё за «сборка»? – кустистые брови моего напарника встали домиком.

– Кофе центрирует.

– А то, что сердце может застучать, слышала?… Извини, кофе нет. Я газету почитаю, а ты пока меня поразглядывай.

Я наливала молоко в чашку понемногу, чтобы хлопья не размочились все одновременно и не превратились в «кисю-мисю» (так сестра всегда говорила). Михаэль напротив меня шуршал страницами окружной газеты, потягивая бурый пахучий настой из трав. Про него так и просилось сказать – неладно скроен, да крепко сшит. Был он очень высок, а по моим меркам так просто могуч. Сильные руки, широкие ладони, длинные пальцы. Ещё вчера я заметила, что он слегка косолапит. Лохматый, кудрявый, медноволосый. Глаза большие, зелёные. Хорошо очерченный большой рот – не капризный, просто мягкий. Крупный нос с чуть опущенным кончиком, губы поджаты. Рыжеватая с проседью борода сглаживает резкость подбородка. И не поймешь, то ли добрый по характеру человек, пытающийся выглядеть суровым, то ли жесткий, но хочет быть доброжелательным.

Михаэль внезапно взглянул на меня поверх газеты:

– Ну и как я тебе показался?

– Голос хороший.

– А то! В нашем деле очень важно первое впечатление. Никак не пойму, почему тебя выпустили в Нумераторы. Ну, посмотри на свои детские ручки, послушай голосок – какой из тебя Исчислитель!

– Экзамен сдала, жетон получила, и за завтрак спасибо.

Михаэль усмехнулся в бороду:

– Странно и то, что тебя так быстро взяли в найм. Обычно они разрешают всякому делу перебродить на своих дрожжах, всё временят да медлят, – он сложил газету и бросил её куда-то за плечо. – Ладно, вещи пакуй все, в этот дом ты больше не вернешься. Начнем опрос в другом поселке. Здесь уже ловить нечего – каждая собачонка знает, что ты вчера приехала, а значит, дверь никто не откроет. Будем двигаться от одного посёлка до другого, ночевать в гостиницах. Деньги получила на проживание и питание?

– Сейчас денег не дают, только талоны. Они действительны, когда жетон предъявишь.

– Мудро, хотя кому можно помешать украсть у тебя и жетон и талоны?

– Они ещё фото мое разослали по округу.

– Значит, я не могу украсть твои талоны?

– Выходит, что так.

Мы вышли на крыльцо. Прямо у ступенек стоял потрепанный внедорожник.

– Вот, познакомься – это Маркович. Предшественник был поновей, но прошлую зиму не пережил – вся механика развалилась.

Те два часа, когда мы с превышением скорости мчались по проселочным дорогам, стали для меня и моих внутренностей сильным испытанием. Оказалось, все трудности ждали меня впереди.

Без ущерба для психики я бы могла за неделю и слова не вымолвить. Но на службе целыми днями общаюсь с несчетным количеством людей, потому что работаю координатором в информационном центре, очень похожем на библиотеку и архив одновременно. Люди звонят и приходят, чтобы получить нужные данные, а так как мой кабинет находится посреди помещения, то меня никто не минует – ни директор, ни сослуживцы, ни посетители. Каждый проходящий человек обязательно мне что-нибудь говорит или о чём-то спрашивает, чаще просто из вежливости. Сотню раз напомнив людям, какой сегодня день недели, столько же раз обсудив погоду, ответив – «нет, я не знаю, где директор» и «да, я видела главного бухгалтера (завхоза, Асю Михайловну и пр.), но она уехала в казначейство (банк, магазин и пр.)», я становлюсь недоброй. От переизбытка общения меня спасает только то, что ко всему прочему, я должна составлять отчетность, поэтому иногда могу спрятаться за экран компьютера, предварительно выстроив вокруг себя бумажную стену.

Я знаю, почему занимаюсь своей странной, очень обремененной общением работой. Потому что когда-нибудь я, наконец, должна буду явить миру мою вечно юную, общительную, весёлую и добрую душу. На этой службе я тренируюсь. Успехи, правда, незначительны.

Вот и сегодня, я обложила себя бумагами и здоровалась, не поднимая головы, чтобы не зацепиться за кого-нибудь взглядом и не потянуть человека на разговор. Мне очень хотелось подумать о своём Предназначении, но телефон истерил, и табличка не выстраивалась красиво до самого обеда. Наконец, я принесла директору на подпись отчет в очень мелком разрешении.

– Как маком усыпано! – восхитился директор, разглядывая почти нечитаемый в своей убористости текст.

Я пояснила:

– Просят скан. Его можно увеличивать. Зато всё влезло на одну страницу.

Директор засмеялся:

– А я думал, что ты так над ними шутишь. Мол, раз вы нам лишнюю работу, тогда мы вам её мелким шрифтом.

Я не помню, на какую нажала клавишу, собираясь отправить отчёт. Экран компьютера зарябил, потом потух, замельтешил через пару секунд английскими буквами, пока не явил мне абсолютно чистое поле рабочего стола. Это потом мне объяснили, что вредный вирус схлопнул всю информационную базу моего компьютера, собранную за десять лет. Но сначала я испытала легкий шок. Первой мыслью было: «Это не могло со мной случиться!», второй: «Как теперь я буду работать?». Самое главное – если допустить, что мы сами творим свою реальность – я не могла понять, какая такая моя мысль могла вызвать этот локальный Армагеддон.

Всё учреждение охотно поучаствовало в этих переживаниях, скучившись вокруг моего стола, потому что в ситуации присутствовал определенный драматизм, столь нужный в любой конторе для ускорения приближения конца рабочего дня. Рассказывая о том, как всё произошло, и, объясняя, что я никуда в такое не нажимала, на задворках печалившегося сознания я обнаружила здравую мысль. Я ведь дотошная, подумалось мне, я ведь сколько-то месяцев назад обязательно должна была сделать резервную копию…

– «Куда? Кому?» – говорит мой сын вместо «Алло».

– Сына, посмотри на флэшке из комода, есть ли там резервная копия с именем «Таша. Не стирать»?

– Ну, есть, четырехмесячной давности.

Я испытала невероятное облегчение, тем более, что вся контора, наконец, разбежалась по своим рабочим местам делать резервные копии, а директор заявил, что теперь точно выжмет из управления ставку программиста.

Однако, начав переживать по мелочам с самого утра, так и не смогла остановиться. Мало того, я стала вдруг размышлять обо всём плохом и хорошем в своей жизни, придя к выводу, что и того и другого было предостаточно.

Я родилась восьмимесячной. В этот день было очень тепло и солнечно, снег таял, и ручьи были по колено. Мама поскользнулась, неудачно упала, в больнице врачи заставили её рожать. Я часто думаю, как сложилась бы моя судьба, появись я в свой срок: может, была бы оптимисткой со здоровой долей пофигизма в характере.

Мои ровесники успели пожить во всех трех «временах», что стремительно менялись в нашей стране. Мы слушали виниловые пластинки, потом появились магнитофоны на бобинах, их сменили кассеты, потом диски, потом флешки. Мы выбросили и проигрыватели, и магнитофоны, и видики. Именно нам пришлось учиться работать на первых компьютерах размером с комнату и на последних их моделях, умещающихся на ладошке. Полжизни мы встречались по устной договоренности и всегда находили друг друга в парках и у кинотеатров, а сейчас при наличии сотовых телефонов, всё реже видимся. Тут надо сделать оговорку, что я не против мирового технического прогресса. Я нещадно эксплуатирую все блага цивилизации, но не устаю повторять при случае, что компьютеры хороши в малых дозах, микроволновки вредны для здоровья, а сотовые телефоны лишили нас общения.

На фоне этой стремительно разворачивающейся жизни, у меня самой что-то происходило в режиме «по-полной», а что-то я прочувствовала лишь «рикошетом». Но мне знакомо многое: временами жесткое детство, нищета, мытарство по общежитиям, работа без выходных много лет подряд, развод, несчастные случаи… я практически дотронулась рукой до некоторых бед этого мира. Но при этом у меня есть всё: семья, друзья, дом и работа.

С сестрой я начала общаться, когда мне случилось тридцать. Скорее всего, к этому времени мы сравняли счёт по пережитому и оказались на равных. Удивительным открытием стало то, что наши мировоззрения практически совпадают. Как раз сегодня мы с Кирой собирались встретиться, потому что не виделись пару недель с тех пор, как вернулись из Затопши. Квартира у сестры прямо в центре Сиверска – центрее просто некуда. Здесь город поднимается в горку, отчего необычные по архитектуре высотные дома не закрывают особенности друг друга, придавая этой части старого города особую звучность.

Кира отчего-то всегда напрягается, когда ждет гостей, даже если должна прийти я одна. Вот и сегодня сестра металась по квартире, гоняла домочадцев по всяким поручениям, на что племянница заметила: «Такое впечатление, что мы ждем не тётю Ташу, а английскую королеву!». Кира пересказала мне слова дочери, и мы прямо в коридоре начали громко хохотать: да, так в нашей семье ходят в гости.

Сначала я очень стеснялась. Оказалось, непросто стучаться в двери и представляться Нумератором, после чего выслушивать: «идите прочь» или «никого нет дома». После нескольких неудачных попыток я поняла, что главное в моем деле – пролезть в щель приоткрывшейся двери. Неважно, как я попаду в дом, каким обманом, но нужен непосредственный контакт с респондентом. Однако люди в Ландракаре серьезные, он знают, что нельзя приглашать в дом вампиров и Нумераторов, если хочешь сохранить здоровье, в том числе и душевное.

Михаэль нисколько мне не помогал. Он молча стоял в стороне, когда передо мной не открывались двери, и посмеивался, когда пару раз меня буквально вытолкали взашей. Он не вмешивался и не комментировал, чем страшно меня злил. Может быть, поэтому к середине дня после нескольких десятков отказов я перестала быть уравновешенной и приятной девицей. В очередной раз, услышав фразу «ходят тут всякие», я начала стучать носком ботинка – а они у меня на толстой подошве – по двери так, что металлическое кольцо ручки двери жалобно забилось, добавляя нотку паники в производимый шум. Немного растерянный от моей наглости хозяин распахнул дверь, и в этот момент я одной рукой слегка подтолкнула его внутрь дома, а второй сунула ему в лицо жетон. При этом, переступив порог, ловко закрыла ногой входную дверь.

– Что вы творите?!

– Закон и порядок. Препятствие дознанию влечет за собой наказание по статье 328 Гражданского Кодекса. Хотите привлечься за не содействие?

Статью кодекса я, конечно, выдумала, но упоминание о ней возымело свое благотворное влияние: мужчина как-то сразу успокоился. Выяснилось, что в этом доме совсем недавно, около года назад, пропал родственник. И хотя прошло совсем немного времени, близкие уже не могли вспомнить его имя, потому что все метрики изъяли Брежатые.

Я умею слушать. Постепенно, чувствуя мой неподдельный интерес и сочувствие, хозяин дома рассказал мне о снах своего исчезнувшего отца, и о своих сожалениях, что не придал им должного внимания. Наш разговор длился много дольше, чем десятиминутный опрос.

Михаэль сидел на скамейке возле дома.

– Если ты будешь опрашивать каждого по полтора часа, то конторе твоя дотошность не понравиться. Принцип работы такой: зашла, спросила, ушла, тут же забыла.

– Этого не будет! Я ведь узнаю у людей не о том, какой сорт туалетной бумаги им нравится, а о том, что вызывает у них печаль и тревогу. Вот уже почти пятнадцать лет с тех пор, как люди начали массово «испаряться», причем никто никогда не находит ни тел, ни следов. Почему, скажи мне, правительство не расследует исчезновения?

– Ты сама сказала: ни следов, ни тел.

Я вздохнула и подняла голову: собирался дождь. Облачность была сплошная, низкая, и оттого, что облакам было тесно, они слоились, набегали друг на друга, как складки сбившегося покрывала.

После первого моего удачного контакта, Михаэль сменил тактику. Удостоверившись, что я в состоянии самостоятельно проникнуть в дома обывателей, он, наконец, начал мне помогать как напарник. Я по-прежнему, долбила носком ботинка по дверям, Михаэль же, используя преимущества своего внушительного роста и веса, делал проход в дома достаточным, чтобы я могла туда проскользнуть, потрясая жетоном. Благодаря такой слаженности, к концу дня мы опросили почти три десятка семей. Мой блокнот пестрел заметками, рюкзак на плечах потяжелел, а чувство голода вызывало легкую тошноту. Было решено искать еду и ночлег.

Пока мы работали, дождь успел пролиться на ближайший городок. Стоило нам свернуть за ограду дома, и открылся прекрасный вид. Улочка резко спускалась под гору: влажный булыжник блестел от лучей солнца как хорошо обкатанная ледяная горка, у самого подножья которой вилась лента реки. На другом берегу, сразу за стеной кустарника начинался луг, а за ним темнохвойный лес. Небольшая гостиница с кафетерием на первом этаже нашлась на прибрежной улице.

В кафе было тесно, и не только от посетителей, но и от множества маленьких столиков, рассчитанных всего на двух человек. Столешницы на железной ножке, заканчивающиеся тремя львиными головами, почти полностью занимали пузатые стеклянные банки: в одних дрожали желтые нарциссы, в других – огоньки свечей. Мы протиснулись к узкому и длинному двустворчатому окну, заняв столик у стены из неоштукатуренной кирпичной кладки. Я села на стул, потому что рядом к потолку тянулась толстая труба отопления, а Михаэлю досталась небольшая скамейка с деревянной спинкой. Пристроив рюкзак на полу, я поняла, что место выбрала неудачное: Михаэль сидел спиной к окну, и я не видела его лицо. Он не стал ничего заказывать, сославшись на то, что так поздно не ужинает.

После тарелки макарон с сыром, я попросила принести мне шарик инжирного мороженого – кремово-желтого, с фиолетовыми прожилками.

Михаэль неожиданно спросил:

– Мне это кажется, или на тебя давит что-то личное? Воспринимаешь всё как-то воспаленно.

Наверно он знал, что иногда человека достаточно покормить, чтобы вытянуть из него какой-нибудь секрет. После чудесного ужина даже катастрофы вселенского масштаба не казались мне… катастрофичными. И хотя я за десять лет лишь одному человеку – Куратору – рассказала о сестре, то можно, наверно и счет открывать:

– У меня сестра пропала. Давно уже. Тогда было мало случаев, поэтому никто даже исчислить не пришел. Я не знала, что имена забываешь, а то записала бы обязательно.

Михаэль накрыл мои пальцы холодной ладонью, сжал слегка и отпустил.

– Ты поэтому в Нумераторы пошла?

– Да. Она мне доверяла, и многое рассказывала: и про сны, даже про Дракона намекнула. Я, конечно, и теперь бы не смогла её… удержать, но тогда даже имя не записала!

Наверно, в этот момент я слишком громко заговорила, потому что люди вокруг начали искоса поглядывать в мою сторону и шептаться. Официант вынырнул буквально из ниоткуда, подхватил со стола вазочку с недоеденным мороженым, взамен подсунув счет. Я не стала дожидаться, когда мою физиономию сличат с федеральной рассылкой, положила поверх счета талоны, пожелала спокойной ночи Михаэлю и поднялась в снятый на ночь номер.

Это была стандартная комната со встроенным шкафом, односпальной кроватью и видом во двор гостиницы. В ванной уже топился камин. Набирая горячую воду, я огляделась: на деревянной подставке, похожей на мольберт, висели толстые махровые полотенца, на стопке книг рядом с медным кувшином теснились несколько флаконов с шампунями. Я разделась и постояла босиком на облезшем деревянном полу – как хорошо, что его не красят заново, не прячут под слоем жирной краски нежную и теплую текстуру. Вытащила из стопки книг самую яркую обложку, намереваясь почитать, но стоило мне погрузить усталое тело в горячую воду, как пальцы разжались сами собой, и книга упала куда-то за ванну. Было приятно, что тепло от камина не обжигало, а согревало щеки и плечи. Дождь за окном постепенно превратился в ливень, а огонь догорел, прежде чем я намылилась одним из кусков душистого мыла.

В комнате я не стала включать лампу, лишь слегка сдвинула занавеску, чтобы свет уличного фонаря упал на изножье кровати. Ночь была глубокой и тихой. Сначала теплой, а потом прохладной и сырой. Тьма превратилась в одну плиту, толщиной в световые года. И весь мир стал коробкой, для которой эта плита служила герметично закрывающейся крышкой. И эта крышка опустилась. Я видела её приближение, видела идеально гладкую поверхность, похожую на отполированную гигантскую плитку шоколада. Я лежала навзничь на сырой земле, мягкой и рыхлой, какой-то «сытой», без единого камушка. Если бы я встала, на земле остался бы отпечаток каждого моего волоска. Но встать я не могла, потому что на мне лежали миллионы световых лет тьмы. Я ощущала всю тяжесть мира на себе, но, опустившись, тьма не раздавила меня. Она изогнулась по контурам моего тела, и не осталось ни единой щели, ни одной молекулы кислорода между мной, землей и этой тяжестью. Я знала, что тьма заканчивается где-то у дальних Врат Галактики.

Наверно, я кричала, и постель была сбита, а подушка лежала на полу. Это было моё второе в жизни сновидение, и было от чего испугаться. Прижав руку к тому месту, где под ребрами отчаянно билось сердце, я глубоко выдохнула, и подумала без внутренней усмешки: если сны – это первый симптом, то второй – это Драконы, а значит, скоро они явятся за мной.

Обычно, пока мы накрываем на стол, то успеваем переделать массу дел: возвращаем друг другу вещи, взятые во временное пользование, выкладываем из сумок гостинцы, и, по обыкновению, говорим о последних событиях на работе. Сидя за столом с первым бокалом вина, обсуждаем работу, будни и кино. Ко второму бокалу плавно переходим в область непознанного. В этот момент наши домочадцы молча встают, набирают в тарелки сладости и по-английски уходят к своим рисункам, танкам и ноутбукам. В танки играет мой зять уже много-много лет. Проходит игру до конца и начинает её заново. Интересно наблюдать, как он уворачивается от снарядов и вздрагивает всякий раз, когда противник в него попадает. Почти три месяца компьютер был на ремонте, а когда его починили, племянница грустно вздохнула: «Скоро к нам танки вернутся».

Сегодня Кира испекла открытый пирог с замороженной вишней. Ягоды она положила щедро, но оказалось, что вишня была с косточками, поэтому пирог мы ели долго, ковыряя начинку. За этим занятием я рассказала о своей печали про исчезнувшие файлы и о том, что такой поворот событий я не ожидала, потому что случилась эта неприятности внезапно, без предупреждения извне. Мы поспорили про интуицию, точнее о том, должна ли она нас предупреждать о неприятностях на работе. Я, конечно, настаивала на том, что тут она меня подвела, хотя, обычно я хорошо слышу внутренний голос. Вот случай был недавно. Зашла в полупустой трамвай. В салоне стояла тишина. Где-то на полпути к следующей остановке внезапно подумала: « Что-то контролеров я давно не видела. То ли перестали пассажиров проверять?». В ту же секунду за спиной послышался голос: «Предъявите билеты на контроль».

Родственники дружно надо мной посмеялись, потому что были уверены, что я увидела подозрительных тёток с блокнотами в руках, проанализировала подсознанием информацию, и оно мне выдало готовый результат: «в трамвае контролёры».

Кира, глядя в окно на почти освободившийся от снега город, сообщила, что ей начал сниться сад, а, значит, скоро начнется сезон. На этом сообщении зять и племяшка оставили нас на кухне вдвоем. Точнее, втроем, потому что к ногам Киры легла Рада – собака, которую она шесть лет назад нашла в чистом поле. Кира полагает, что до момента их встречи Радка не существовала, и что её просто свалила ей на голову Судьба в качестве подарка шоколадно-палевого цвета с завитками по брюху и длинным ушам.

Раз мы затронули тему садов и огородов, я рассказала сестре, что кузина Валя две недели, как делает ремонт, и по ходу его сменила унитаз. Бачек – ту емкость, в которой накапливается вода – она сначала выбросила, но потом ей стало жалко почти новую добротную вещь. Валя сбегала на свалку, отмыла бачек и поставила на балконе, посадив в нем настурции. Шикарная получилась ваза с цветами.

Допивая чай, Кира спросила, поеду ли я в Паберег на выходных, навестить подруг.

– Пока нет. Эмма делает ремонт, а Маля очень занята. Представляешь, какая у неё программа на три дня: в пятницу видеоконференция по округу, в субботу приезжает группа из Сиверска для занятий с энергетическими какими-то зонами, в воскресенье едет с подругой в горы, набираться природы. Я даже немного по-хорошему завидую её занятости.

Мы с сестрой поговорили о йоге, на которую уже давно собирались записаться, потому что почти на два года забросили всякие духовные практики. Тут я вспомнила о том что, о чём давно собиралась рассказать:

– Представь, я недавно испытала чувство расширения, будто меня много в тонком мире. Словно, что все мои прошлые, будущие, параллельные и альтернативные жизни, живущие за завесой в других измерениях, наконец, связались друг с другом. Они не «слепились» как снежная баба, а протянули каждый от себя в общий центр тонкие энергетические нити. Я перестала чувствовать себя только физическим телом, а стала воспринимать его лишь вместилищем части меня в этом измерении. Словно увидела себя изнутри в виде огромного пустого пространства между атомами.

– Здорово! – вздохнула Кира. – А я даже медитировать перестала последнее время.

– Помнишь, мы читали статью про Предназначение – что, мол, это типа уловка Нью Эйдж? Я про это снова думала. И знаешь, у меня, таки, есть Предназначение!

Сестра поставила тарелки в раковину, смахнула со стола крошки и села напротив меня, долив немого горячего чая в наши кружки:

– Надеюсь, не нести духовные знания в массы?

– Не знания, а Свет!

– О, как!

– Не смейся. Теория у меня такая. Я думаю, что мне нужно наполнять эту мою пустоту между атомами чистой энергией и любовью, чтобы стать Светоносцем. Надо намагничивать и притягивать как можно больше Света. Каждый из нас знает парочку метафизиков, словно мы расселены на Земле в пределах видимости. А это значит, что мы, как маяки, поставлены на некоторое расстояние друг от друга, и наша работа состоит в том, чтобы освещать вверенный ему участок Земли.

– Хорошая теория.

– Я назвала это «Излучением свечения».

– И у тебя всегда получается твое Излучение?

– Нет, конечно. Сегодня из-за дурацкого отчёта, я вообще соорудила вокруг себя непроницаемую защиту из недоброжелательности. Какое там свечение.

Кира посмотрела в окно, где чудесную панораму на старый город и реку стала закрывать строящаяся четырнадцатиэтажка. Раньше неба и радуг было в изобилии, а теперь лишь на левой половинке окна, но и этого хватало, чтобы подолгу изучать дальние дали до самой арки моста через реку. Только сейчас я заметила, что на узкий подоконник между горшков с геранью примостился Степка. У этого черного кота разные глаза – голубой и зеленый с большим черным зрачком.

– А я считаю, что мы просто должны быть порядочными людьми. Перестать злословить, осуждать, кого бы то ни было, винить окружающих в своих переживаниях, винить себя. Представь, что ты каждый день прилагаешь для этого усилия, и когда-нибудь сотворишь из себя лучшего человека.

– Так и я про то же говорю! В грязную форму Свет не вольется. Для того, чтобы быть проводником Света, надо быть с ним на одной волне.

– А разве обязательно называть это Предназначением?

– Конечно! Капелька Эго делает нас человечней. Кроме того, мое Предназначение достаточно безобидно.

– Ну, тогда флаг тебе в руки.

Я засмеялась вслед за Кирой.

Пока сестра перемывала посуду, я рассказала ей очередной сон про разрушение своей квартиры. Про то, как я открыла глаза в тот момент, когда кровать стала сползать в зияющий проем вместе с обломками кирпичных стен, кусками бетонных блоков и деревянными перекрытиями. Воронка, в которую всё это бесшумно падало, была бездонна и черна – я знала, что подвалом она не ограничивается. Пока я кричала, на той стороне комнаты открылась дверь, и силуэт сына в освещенном проеме постарался меня успокоить: «Мам, проснись!». Я смотрела на разделяющие нас трещины в полу, нагромождение обломки и удивлялась, что его это не тревожит. Я на секунду закрыла глаза, и картинка перезагрузилась – только что я была в центре хаоса, а теперь среди ночи стою посреди комнаты и ору от ужаса…

Особнячок-кафетерий стоял посреди площади, и, казалось, мостовая обтекает его, делясь на две узкие улицы, справа и слева. Получалось, что одни посетители кафе садились за столики на одной улочке, а другие – на соседней.

Мы подошли к прозрачной двери в кафе в тот момент, когда милая кудрявая девушка выносила из него два больших пластиковых стакана с молочным коктейлем. То ли она задумалась, то ли засмотрелась на Михаэля, но стеклянную дверь не увидела, и со всем напором юности врезалась в преграду так, что содержимое обоих стаканов залило и её, и стекло, и половину помещения. Мы немного постояли на улице, дожидаясь пока не вытрут молочную реку на пороге.

Кроме хмурого «здрасте» от Михаэля я сегодня не услышала ни единого слова. Он был лохмат чуть больше обычного и неразговорчив. Попросил меня принести чашку травяного чая, а сам сел у дальнего столика лицом к двери.

Я немного полюбовалась дивными пирожными и булочками в глазури, но решила, что чашка кофе сама по себе награда в начале дня. Мне сделали сердечко из пены, а в качестве извинений за неудобства на входе положили на блюдце палочку зажаристого слоеного печенья, усыпанного кристаллами тростникового сахара. Я уже отошла от прилавка, когда вспомнила про просьбу Михаэля.

– Чай и кофе одновременно?! – бариста была удивлена моим выбором.

– Я беру чай для…, – назвать Михаэля другом просто язык не поворачивался, но и «напарник» прозвучало бы неуместно, – … своего знакомого.

Девушка улыбнулась и протянула мне вторую кружку.

– А почему мне печенье не дали? – хмуро и совсем по-детски спросил Михаэль.

Я отдала ему десерт и устроилась на остывшей за ночь деревянной скамейке, что стояла на улице. Намеренно пила кофе маленькими глотками, оттягивая момент, когда надо будет приступить к работе. Сегодня Михаэль постучал в мою дверь в гостиничном номере около восьми утра, дал пять минут на сборы и увез в другой городок, ближе к побережью. Прошла неделя, с тех пор, как я начала работать Нумератором. Дни и поселения сливались в череду однообразных событий. Утро, опрос, бутерброд на ходу, закрытые двери, тяжелые разговоры, ужин в ресторанчике, яркая вереница снов всю ночь…

…Вот и сегодня нам нигде не были рады. Дальше прихожей не пускали. Но в одном чудном доме темноволосая девушка сама проводила нас в гостиную, пристроив моё пальто на вешалку с вилками вместо крючков. Ручка вилки была изогнута крючком, в основании пробиты два гвоздика, как глазки, а сами зубчики изогнуты волнами, словно волосы. В гостиной вместо подставок для фото тоже были серебряные и мельхиоровые вилки, зубчики которых раздвинули в разные стороны, благодаря чему ручка стояла вертикально, поддерживая снимок.

На коленку хозяина дома пристроил голову сливочный лабрадор. И хозяин, и собака улыбались. Заметив, что я невольно разглядываю обстановку дома, мужчина объяснил:

– Эту коллекцию собирала моя жена. Многие вилки старше меня самого и достались по нам наследству.

– Как давно исчезла ваша супруга?

– Два года, пять месяцев и девятнадцать дней.

Я была несказанно удивлена:

– Вы помните точную дату?!

– Конечно, – хозяин дома машинально погладил собаку и вздохнул. – Элен ушла делать стрижку и не вернулась. На кухне до сих пор висит календарь, где она сделала пометку о визите в салон. А накануне она устроила нам с дочерью великолепный ужин: мы пили вино, слушали музыку и много смеялись. Жена даже испекла пирог, хотя не очень любила готовить.

– Извините, если вопрос покажется вам невежливым, но я должна спросить. Откуда вы знаете, что её звали Элен?

Хозяин дома внимательно посмотрел на меня, словно оценивая, насколько мне можно доверять, а потом позвал дочь:

– Милая, ты не могла бы принести сюда мамину последнюю записку?

Пока девушка искала письмо на втором этаже, мой собеседник признался:

– Знаете, что меня радует? То, что не пропадают дети.

Мы помолчали, а потом он снова заговорил:

– И ещё меня радует то, что мы с женой прожили душа в душу 27 лет, прежде чем она начала отдаляться от меня, – и тут хозяин дома заговорил сбивчиво и тревожно. – Говорят, что какие-то Драконы уводят их всех, но Элен сказала бы мне о таком. Она не смогла бы ранить меня известием про другого мужчину, но про чудовище бы точно рассказала! Может её преследовали, но я даже не догадался. Мы смеялись, потому что пирог подгорел, а вино оказалось сухим, и я предложил поменять бутылку – я ведь тогда еще мог передвигаться самостоятельно – но она сказала «НЕВАЖНО», а что тогда ВАЖНО – вы можете мне объяснить? Что вообще происходит, скажите же?!

Он успокоился только когда ощутил руку дочери на своем плече.

– Папе до сих пор удобней думать, что в этом исчезновении замешан несуществующий сердечный друг, – пояснила она.

– Конечно, ведь мне легче от мысли, что она жива и сейчас… замужем за другим мужчиной, чем представить, что какой-то Дракон, предвестник смерти…, – он не договорил, буквально задохнувшись эмоциями.

Девушка протянула мне листок бумаги, а сама села рядом с отцом, накрыв его руки своими ладошками.

И тут я призналась незнакомым людям, в том, во что сама до сих пор не могла поверить:

– Знаете, я тоже не доверяла сестре, когда она мне говорила, что ей является Дракон.

Чтобы не видеть реакции собеседников на мое откровение, я развернула листок и прочитала на нем те несколько слов, что остались на память семье: «Дорогие мои, люблю вас всегда. Меня звали Элен».

Тут я наконец вспомнила о присутствии Михаэля, буквально слившегося с обстановкой этого дома – его присутствие не выдавал ни вздох, ни комментарий. Я повернулась к нему, взмахнув листком:

– Элен словно знала, что с ней что-то произойдет! Это фактически прощальная записка!

Михаэль кивнул, но промолчал, а вот хозяева поспешно выпроводили меня под предлогом излишнего волненья. Похоже, замечание о том, что Элен готовилась к исчезновению, сильно их растревожило, поэтому я уходила как всегда – в атмосфере крайней недоброжелательности.

На крыльце я в сердцах бросила рюкзак на ступеньки и возмущенно задала Михаэлю риторический вопрос:

– Ты мне напарник или нет?!

Михаэль не глядя, направляясь к машине, пробурчал:

– А, по-моему, неплохо и сама справилась.

Поднимая рюкзак, я краем глаза заметила недоуменный взгляд из-за занавески, что скрывала окошко двери.

В машине я попыхтела для профилактики несколько минут, но на мои провокации Михаэль не поддавался. Пришло, видимо, время озвучить идею, которая озарила меня ещё вчера:

– Буду приставать к людям на улице. В «Правилах Нумератора» не написано, что опрос следует проводить исключительно в жилищах. Если мне не открывают, то я сменю тактику, и буду задавать вопросы прохожим. Все равно ты мне не помогаешь!

Моё заявление было столь вызывающим, что Михаэль внезапно резко налег на руль, выводя внедорожник на соседнюю улицу, отчего я пребольно стукнулась плечом о дверцу машины. Двигатель заглох, а мой напарник развернулся ко мне, и как-то даже бесконтактно надавил на меня авторитетом, вложив в него весь свой внушительный рост и вес:

– Не помогал, и не собираюсь этого делать!!! А «Правила» ты не читала, поэтому нечего их цитировать! Делай что хочешь, а я пойду куплю что-нибудь к обеду, чтобы не присутствовать на твоем очередном позоре! – и тут он с силой хлопнул дверцей машины, чтобы я прочувствовала всё его, Михаэлево, негодование.

Наша кошка Мотя, в отличие от молчаливого разноглазого кота сестры, очень любит поговорить. Словарный запас у неё богатый, есть фразы на все случаи жизни: «Пора вставать, кормить меня», «А вот и Я!», «Чем вы тут занимаетесь?», «Я иду писать», «Посмотри какая я красивая», «Ты чего толкаешься, это мое место!», «О, меня пучит!», «Подождите, не делайте ничего без меня, я тоже хочу посмотреть». Но лучше всего у неё получается слово «Мама», которое Мотя, как последний аргумент, употребляет после не принесших скорого результата стенаний о подкорме.

Только умолчав порцией рыбы свою кошку, я, наконец, раздвинула шторы и замерла в восхищении. Почти неделю держалась тёплая погода, что подвигло деревья распустить почки, а этой ночью выпал рыхлый снег. И случилось удивительное сочетание мятно-зеленого и ослепительно белого, запаха зимы от снега и запаха весны от мокрых листьев. Снег меня не огорчил – ведь он был последним. На привычном маршруте, вытаптывая остатки зимы, я размышляла над вычитанной утром фразой Джозефа Кэмпбелла: «Следуй за своим ощущением счастья». Задумавшись глубоко, я чуть не заговорила со своим «Ангелом дня», поймав слово «привет» уже на губах. Кажется, он заметил мой задавленный порыв. Лучше бы, в самом деле, поздоровалась!

На работе в воздухе витало напряжение. Лишь к обеду мне удалось понять суть панического настроения, охватившего контору. Оказывается, что кто-то кому-то наверху намекнул, что нашу архаичную службу давно надо перевести на электронный документооборот и уволить всех ненужных сотрудников. В конторе воцарилась особая атмосфера, которую я называю «Беременная пустота» (тоже где-то прочитала это определение): это когда жизнь замирает перед новым рывком. Было ясно без слов, что программиста, какой-бы он чудесный человек не оказался, в нашем коллективе доброжелательно не примут.

К обеду ситуация немного прояснилась. Торопясь на какую-то встречу и не попадая в рукава пальто, директор мимоходом представил мне человека:

– ТашЛексевна, у нас новый сотрудник. Познакомьтесь – Савелий Палыч, программист. Оформите его на работу по совместительству и расскажите, что сотворили с программой.

– Это не я!

Посмотрев мельком на дядьку примерно моих лет, я отметила, что он не лоский, хотя одет прилично. Короткое пальто френч, из кармана которого торчит вязаная шапка, темно-коричневые вельветовые брюки, тяжелые ботинки цвета охры на шнурках. Мужчина снял пальто и повесил его на спинку стула. Поверх рубашки в мелкую полоску на нем был кардиган с пуговицами.

– Савелий Павлович…

– Извините, Таша Алексеевна, мы можем сразу перейти на «ты»?

Я немного растерялась.

– Не думаю…

– Почему? Мы почти ровесники, и по статусу оба не начальники. По опыту знаю, что если сейчас этого не сделать, то потом будем «выкать» до самой пенсии.

– Для меня это трудно, – честно призналась я.

– Поначалу, конечно, будем сбиваться на официальное, но потом привыкнем. Зовите меня Савелием. И я очень не люблю свое короткое имя Сава. Уж очень оно отдает прошлым веком.

– Ладно, я попробую. Можете,… есть с собой оригиналы документов? – я вздохнула, потому что это действительно было для меня нелегко. – А если «Савелий Павлович» и на «ты»?

Он улыбнулся одними глазами:

– Всё равно домострой.

Я сдалась:

– Давай, Савелий, свой паспорт.

Пока программист доставал документы, я разглядела его внимательней. Внешность у нового сотрудника была немного помятая, чуть потрепанная жизнью. Среднего роста, жилистый, но не худой. Темные, негустые волосы, на лбу большие залысины. Тонкие губы, гусиные лапки вокруг глаз от улыбчивости, сами глаза то ли карие, то ли густо-синие.

Позже я зашла к директору, спросила, где он нашел программиста, на что начальник сослался на Асю Михайловну, мол, она порекомендовала.

В анкете, в графе семейное состояние Савелий написал: «женат», дети – «сын, дочь», знание иностранных языков – «на уровне интуиции».

Появление мужчины в нашем коллективе вызвало необычайное оживление у женской его части. Весь день ко мне бегали сотрудницы и делились своими впечатлениями. Почему-то все решили, что Савелий завязавший алкоголик, хотя одна из работниц предположила, что отеки вокруг глаз и небольшая краснота на щеках характерны при заболеваниях сердца. Но её версию отвергли сразу же, как менее романтичную.

Ближе к концу рабочего дня ко мне в кабинет заглянул парнишка из техподдержки: «ТашЛексевна, идемте срочно в бухгалтерию. Вас вызывают». Оказалось, что там пьют чай с тортом, который купил Савелий. Он со всеми, кроме главного бухгалтера, умудрился сразу перейти на «ты», в общем, вел себя грамотно, как человек, не первым разом устраивающийся на работу.

Мои соотечественники в общей массе законопослушны. Здесь годами не происходит не то что преступлений (не считая пропажи людей – но молчок, эта тема под запретом!), но даже дорожных происшествий. Нет штатной полиции, лишь городские добровольные дружины, которые группами по три-пять человек с видимым удовольствием гуляют по выходным и разглядывают витрины магазинов. Отряд Брежатых «Стрепеты» считают скорее военным подразделением, потому что они практически не контактируют с обывателями: это стражи, коим поручено сохранение государственных тайн. Брежатых ландракарцы видят только на парадах, да при передаче полномочий от почивших мэров к вновь назначенным.

Так как сегодня был будний день, о параде не объявляли, и мэр этого городка был в полном здравии, получается, что мне ничто не могло помешать использовать любопытство местных жителей. Я пожалела, что поругалась с Михаэлем, потому что его фактура придала бы моей затее определенную солидность, а тембр голоса мог хорошо повлиять на женскую часть населения, внести в общение нотку доверительности.

Мне пришлось довольствоваться своим достаточно писклявым голосом, прежде чем я смогла привлечь внимание нескольких человек на городской площади. Я знала, что народ подтянется, потому что если в Ландракаре двое о чём-то разговаривают, то третий непременно подойдет узнать, о чём идет речь. Чтобы меня было лучше слышно и видно, пришлось встать на каменную ограду, за которой кучно и колко росли краснолистые кусты.

– Уважаемые граждане! В вашем городе проводиться первый в истории округа Кологрис суммированный учет населения по нескольким показателям, который позволит определить, какая улица вашего города самая удобная для проживания.

Собравшийся народ меня поправил:

– У нас только две улицы – Набережная и Поселковая.

– Вот их мы и оценим по степени благоустроенности. Для этого разделимся на две группы. Жители Набережной, пожалуйста, встаньте справа, а Поселковой – налево.

Народ поделился неравномерно, потому что мы находились именно на Поселковой улице: большинство, четверо из шести, шагнули в левую сторону.

– Вообще-то, я пообедать пришел в кафе, – начал оправдываться единственный представитель Набережной.

И правые, и левые повернули головы к мужчине в утепленной куртке, который остался стоять в центре. Тот развел руками:

– Я здесь проездом, но могу встать к Набережным, а то как-то несправедливо получается.

Уверившись в успехе своего предприятия, я начала опрос довольно бодро:

– Отвечайте на вопросы по очереди: сначала поселковые, потом набережники. Сколько школ на вашей улице?

– Одна.

– И у нас одна. В смысле одна школа на обе улицы.

– Хорошо. А сколько медицинских учреждений на каждой улице?

– Больница есть в соседнем городе – в десяти километрах, но доктор Вальсман лечит всех, если случай не тяжелый.

– Отлично! Полагаю, если на Поселковой улице есть кафетерий – отличный, кстати, там кофе, – то уж на Набережной обязательно должен быть ресторан, да не один.

– Один есть, но рестораном никак не назовешь. Марта печёт пироги и разносит их по конторам.

Делая вид, что записываю, я лихорадочно придумывала вопросы, которые могли бы вывести меня на нужный разговор. Похоже, в этом городке все наименования в моем предварительно составленном списке было представлены по одной штуке.

– Сколько дорожных происшествий случилось здесь за последний месяц?

– А если шину у велосипеда спустило, считается?

– Нет, считаются только серьезные случаи.

– Тогда не было.

– Сколько человек упоминало Драконов во время разговоров в общественных местах?

Я подняла голову от блокнота и внимательно посмотрела в лица двух десятков человек, что стояли передо мной. Я даже не заметила, когда подошли все эти люди, такие молчаливые, со сжатыми губами, сумеречными взглядами. Только что смеялись над моими глупыми и очевидными вопросами, а теперь ждут, что же я буду делать дальше.

– Я Нумератор, государственный представитель, – отработанным движением руки я пустила солнечного зайчика в толпу. – Вы не разрешаете мне заходить в свои дома, чините препятствия исчислению пропавших сограждан. Поэтому здесь и сейчас я призываю вас сообщить, сколько за последнее время было исчезнувших на Поселковой улице, а сколько на Набережной.

Молчание толпы стало густым, вязким, смысловым. Я сопротивлялась нервному тику под глазом изо всех сил, едва дождавшись приглушенного вопроса:

– А за какое время надо считать?

– Сколько помните.

– Тогда на Набережной за пятнадцать лет пропало около восьми человек.

– Девять, если считать лысого мужика. Он пропал раньше всех, уж лет семнадцать как.

– А на Поселковой уже одиннадцать человек исчезли.

Я немного приободрилась:

– Кого пропало больше – мужчин или женщин?

– Наверно, мужчин.

– Одного из них, того, что с густыми бровями, видели недавно в соседнем округе с молоденькой девушкой.

Толпа неохотно рассмеялась. Я спустилась с каменной ограды и посмотрела в глаза каждому из стоивших передо мной горожан:

– Почему вы не требуете от властей расследования? Почему молчите?

– Так власти же знают. Брежатые заходят во все дома и изымают метрики – такое правило. Да и вас вот шлют – Нумераторов.

Презрение, прозвучавшее в названии моей должности, было неприкрытым.

Возразить я не успела, потому что площадь накрыл множественный дребезжащий звук.

– Расходитесь, Хохотва спешит!

– Кто?!

– Стрепеты!

Я и забыла, что в просторечьи Брежатых называют Хохотвой. Всё дело тут в машинах, на которых они передвигаются. Эти двухместные штуковины не похожи на автомобили, потому что они парят, не касаясь шинами дорожного покрытия. И ещё издают при взлете звук похожий на дребезжащий хохот, а при передвижении – мерный, своеобразный свист. Поэтому и названий у отряда два: по взлету простонародное – «Хохотва» и официальное «Стрепеты» – от птицы, полет которой они напоминают. Стрепет точно встрепенется, когда поднимается, или, вернее сказать, сорвется с земли. Кажется, что птица дрожит и трепещет на месте, но в то же время быстро двигается вперёд. Вот так и Брежатые на своих машинах ездят, словно летят невысоко над землей.

Я показала этим молодцам свой жетон. Они сличили его номер с базой округа.

– Те люди, что вас обступили – они представляли для вас угрозу?

– Нет.

– Мы должны задержать их за чинение препятствий государственному представителю?

– Нет, конечно, нет!

– Тогда почему вы залезли на заграждение?

– Просто я,… я спрашивала о дороге к морю, и чтобы… лучше видеть направление, залезла на камни.

– Вы лично знакомы с кем-нибудь из них?

Тут я чуть было не болтанула про Михаэля, но вовремя прикусила язык – не стоило впутывать его в историю, финал которой он мне предсказал час назад. Но всё-таки я проговорилась – о Марковиче. Конечно, нечаянно. Брежатые потребовали расходные документы: чеки, расписки о том, где я питалась и где ночевала. Транспортных отчетов у меня не было, поэтому пришлось сказать, что я приехала в город на автомобиле.

– Покажите.

Я повела их к внедорожнику с отчаянно бьющимся сердцем и молила, чтобы Михаэль сердился на меня как можно дольше, лишь бы его не оказалось на месте.

Брежатые обошли Марковича со всех сторон, оставляя вмятины протекторов своих ботинок на влажной земле.

– Это ваша личная машина?

– Ага.

– Вас предупредили в Агентстве, что Нумераторы находятся под наблюдением Брежатых во избежание инцидентов с местным населением?

– Да, Куратор мне говорил.

– Тогда почему стекла у машины с затемнением?

– Да я даже внимание на это не обратила!

– Вы не знали, что у вашей машины тонированные стекла?!

– Я не знала, что это нарушение!!!

Вот так незаметно я начала орать на Брежатых, а они на меня. Внедорожник они забрали, составив акт о бессрочном изъятии его из пользования.

В юности, у меня была ситуация, которую, говоря на языке программирования, можно назвать «горячий пиксель». Горячий пиксель – это одно зернышко на экране, которое всегда светится, отвлекая на себя внимание. В реальной жизни тоже бывают интересы, которые уводят нас от всего остального, переключают на себя фокус от других дел и забот.

В студенчестве мы с Марьяной написали книгу, которая практически украла наши младые годы: мы почти не общались с сокурсниками, не заводили романы и не ходили на дискотеки. Мы писали. В придуманный моей подругой сюжет, я поверила сразу и безоговорочно, хоть он и был мне рассказан шёпотом, в очереди прямо возле уличного лотка с яблоками. Меня как молнией в тот момент ударило, и я так громко воскликнула: «Вот это да!», что все хмурые дяди и тети оглянулись на нас посмотреть.

И мысль то была абсурдная – о том, что Робин Гуд не погиб в Шервудском Лесу, а его забрали в будущее. Это почти как Терминатор, только бредовее. В те годы по телевизору показывали английский сериал «Робин из Шервуда», где симпатичный главный герой погибал в конце второго сезона. С этим трудно было смириться, и Марьяна предложила довольно смелую альтернативу. Так появилась команда «засланцев» в 12 век, три вида представителей внеземного разума, Летопись и магическая Звезда, транс-временная Спираль и всё это на фоне Средневековой Англии.

Сразу же хочется молить о снисхождении: нам было по семнадцать лет, мы не читали научную фантастику, не видели «Звездные войны» и ничего не слышали о метафизике. Мы понятия не имели о литературном процессе. Возможно, следовало сначала продумать сюжет, а потом изложить его наименее кучеряво. Мы же постоянно получали какую-то информацию, применяли её на наших героев, формируя цепь художественных событий. Антенной была Маля. Она ловила из пространства идеи, рассказывала мне, а я адаптировала мысль к сюжету. Потом мы искали нужные детали в библиотеке, и делили пополам: ты пишешь эту главу, а я – ту. Почему потом главы совпадали по интонации и динамике, я не знаю, но их словно сочинял один человек.

Самое трудное было в конце: соединить написанное в одно произведение – мы словно шили Франкенштейна. Но я нежно люблю нашу книгу, потому что это было настоящее горение души. Мы погрузились в магию творчества и фантазии на пять лет, сотворили новый мир. Кажется, именно тогда я поняла, что это и есть моё личное выражение полноты бытия. Вот о чём для меня говорит призыв: «Следуй за своим ощущением счастья».

Мы с Малей ссорились и мирились, каким-то чудом учились и работали. Понимали, что ведем себя как не очень нормальные девицы. Нам следовало приспособиться к реальности, поэтому пришлось провести ритуал освобождения. Мы осознанно, вслух попросили отделить нас от книги (о том, что такое «высказанное вслух намерение» я узнала спустя полтора десятилетия!). Что хотели, то и получили. Мы отрезали Творчество, наших друзей-героев, информационный поток.

И началась взрослая жизнь.

Мы не возвращались к нашей книге почти пятнадцать лет. За эти годы я совсем забыла сюжет, можно сказать, открывала его для себя заново, и удивительно – мне нравилось то, что мы когда-то написали. Закончив читать, я завернула рукопись в стандартный продуктовый пакет, а потом увидела на нём символичную надпись: «Мы может не самый лучший магазин, НО МЫ ОЧЕНЬ СТАРАЛИСЬ».

Когда вернулся Михаэль, я сделала максимально раскаивающееся выражение лица. Он посмотрел на меня, на следы шин внедорожника, на отпечатки протекторов обуви, и засмеялся от всей души:

– Нарвалась-таки! Понравилось разговаривать с мужиками в форме?! Молчишь теперь, вот и молчи. Будешь знать, как не слушать старших и опытных!

– Поверь, мне очень жаль твою машину.

– А как мне-то жаль!

– Ну, прости, Михаэль.

– Ладно, не бери в голову, – напарник хитро улыбнулся, – давно хотел автомобиль поменять, да просто так Марковича ведь не выбросишь. Ты, можно сказать, услугу мне оказала.

Кажется, это происшествие улучшило настроение Михаэля, потому что всю дорогу до моря – мы поехали туда на автобусе – он рассказывал мне какие-то забавные истории. Что-то о том, как однажды заправил машину, отъехал немного от автомата и в зеркало заднего вида случайно увидел, что за машиной тянется шланг, потому что он забыл вытащить его из бака. И про какую-то свадьбу, на которой невеста бросила букет подружкам, а рядом стоявший подвыпивший гость машинально отбил его ногой как футбольный мяч, отчего букет разлетелся на мелкие цветочки. Я улыбалась в нужные моменты, а сама в это время обдумывала то, что сказали мне напоследок Брежатые:

– Для Нумераторов есть всего два предупреждения. Первое от нас. Второе от Демпфера. Третьего лучше не получать.

И размышлений моих хватило до самого моря.

Есть вещи, которые совсем не ожидаешь. Кто мог подумать, что когда мы вскарабкаемся по красноватым камням на вершину обрыва, то найдем там гладкую каменную скамью, прогретую солнцем. Мы с Михаэлем утомленно откинулись на широкую спинку и обозрели окрестности до самого горизонта. Волны чуть слышно шуршали где-то внизу, поверхность моря дрожала серебряными разводами на темно-синем, солнце разливало свой жар от края до края – все было как надо. И при этом я чувствовала свою отделенность от действительности. Есть она, и есть я, но не вместе. Михаэль по-своему воспринял мою молчаливость:

– Что, первый раз на море? Масштабно, да?

– По книжкам как-то впечатлительней представляла… или задушевней. Но воды много.

– Это ты отходишь от стресса. Скорее всего, испугалась Брежатых, переволновалась и истратила дневной запас эмоций. Поэтому и не можешь радоваться солнцу, морю и чудесной еде. И ещё тебе за машину стыдно.

Говоря это, Михаэль разложил на обрывке оберточной бумаги сыр, хлеб, оливки и яблоки. Багет он наломал неровными кусками, чтобы можно было макать его в мягкий сыр, который тягуче поплыл по бумаге, стоило только нажать пальцем на запечённую корочку. Сначала я попробовала всё по-отдельности: белый мякиш, оливку с шершавой косточкой внутри, кусок яблока с того боку, что закатнее, напоследок слизнула сыр с безымянного пальца. Потом взяла из рук Михаэля бутерброд, который он ловко намазал складным ножиком, и, надкусив ломкую корочку, возразила:

– Меня толпа напугала. А эти, форменные – ну что они могли сделать со мной на главной площади?

– На площади ничего, но они могли забрать тебя в Кромлех. Знаешь, какими люди от туда возвращаются: словно из них затычку вынули. Они тают и тают, теряют интерес к жизни, потом становятся ходячими овощами. А снаружи – ни царапинки, ни синячка.

– Ужасы какие-то рассказываешь!

– А то.

– Может, ты и про Демпфера что-нибудь знаешь?

Михаэль даже не шелохнулся в мою сторону, но брови скучил и голос понизил:

– И откуда же тебе донесло про Демпферов?

– Так он не один? Их много?

– Немного. Всего два или три… человека. Где услышала?

– Брежатые сказали.

– А они сказали, что надо этих тварей избегать всеми возможными способами?! Лучший вариант – слушаться старого опытного напарника. А ещё не высовываться. И вопросы лишние не задавать. У тебя в блокноте сколько граф? Три. Так почему же ты свои вопросы сочиняешь? Вот почему ты спрашиваешь у людей, видят ли они сны?! Это то же самое, что спросить, не сидит ли у них на заднем дворе дрессированный Дракончик!

Михаэль высказывал мне наболевшее, мерил тяжелыми шагами каменный пятачок до обрыва, взмахивал руками, глядел сурово и ворошил шевелюру широкой ладонью. Я же, убирая остатки обеда со скамьи, размышляла о том, что не ответить человеку можно двумя способами: сказать «не знаю» или забросать его встречными вопросами.

Потянув Михаэля за обшлаг рукава, я усадила его рядом и посмотрела ему в глаза, только сейчас с удивлением заметив, что одна его радужка просто зелёная, а другая – зеленая с золотистой полоской от зрачка. Почему-то этот дефект меня отвлекал и лишал возможности заглянуть за завесу демонстративной резкости моего напарника.

– Пойми, Михаэль. Мы можем, конечно, только исчислять, но вдруг мы найдем человека в «процессе исчезновения»?

Что—то тревожное мелькнуло за золотистой полоской, а может, морщинка на лбу стала глубже, но Михаэль чуть наклонился вперед, поощряя меня на продолжение разговора.

– Допустим, что кому-то сняться сны, а может даже кто-то видит Дракона, но не может рассказать близким из-за…, да просто не может и всё! И если такой человек узнает, что есть люди, которым не безразлично, с которыми он сможет поделиться своими переживаниями, то, глядишь, и станет понятно, что же на самом деле происходит. Ты заметил, что сны, которые я смогла записать, совсем не мрачные. Многим пропавшим снились города, но не наши поселения, а неведомые города. Хочешь, я прочитаю тебе, – не дожидаясь ответа я открыла блокнот с той стороны, где записывала сны исчезнувших ландракарцев, – Вот. По описаниям родственников кому-то приснились дома округлой формы песочного цвета, а другим – светящийся прозрачно-голубой город с высокими тонкими домами. Было ещё один – у моря с золотыми куполами на башнях, а другой – из мрамора, образующий жилой лабиринт. Ну, скажи, где эти люди могли увидеть то, чего просто нет в Ландракаре?

– Я слышал, что в других реальностях… понимаешь, о чем я?… так вот, есть миры, опутанные невидимыми нитями, по которым от одного человека к другому переходит информация и даже голос. Люди находятся в разных концах страны, но могут общаться друг с другом так, словно сидят рядышком – и слышат, и видят друг друга. А ещё могут летать по воздуху в железных птицах.

– Как Брежатые?

Михаэль рассмеялся:

– «Стрепеты» разве летают?! Они как куры бескрылые – так, подпрыгивают над землей. Там же летают высоко! – и он махнул в сторону остывающего закатного солнца, краешком зацепившегося за горизонт, – Так может в этих мирах и есть такие города? И именно их видят те, кто во сне путешествует в другие реальности и запоминает свои видения. Ох, какие они бывают яркие и живые, эти сны!

Вот этого я точно не ожидала. Михаэль озадачил меня своими словами: ведь он говорил о том, что явно пережил сам. На его внезапную откровенность и мне захотелось поделиться:

– Когда сестра десять лет назад рассказывала мне свои сны, я её внимательно слушала, удивлялась их необычности – такое просто не придумать. Лишь один сон я запомнила хорошо, потому, что сестра считала его самым лучшим из тех, что видела. В нем она словно оставила свое тело и полетела над городом в церковь на пересечении двух улиц. В храме было много лилий, горели свечи. Она начала молиться на древнем незнакомом языке, а в ответ через стеклянный потолок на неё излился всеобъемлющий свет, не имеющий формы, но вмещающий в себя всю любовь мира.

Михаэль вздохнул с тоской, прижал меня к себе на долю секунды в удушающем объятьи, а потом резко отпустил:

– Темнеет. Ты вот подумала о том, где мы будем ночевать?! Бестолковая невероятно, а гляди – Нумератором назначили: совершенно не умеют в людях разбираться. Карта местности, небось, в машине осталась?!

Я даже собраться с мыслями не успела после столь резкого перепада в его настроении. Холод от засыпающего моря мгновенно проник под рубашку, скользнув по позвоночнику и плечам гладенькой змейкой. Мне пришлось догонять ворчащего Михаэля, который уже стоял там, где обрыв стремительно увлекал нас к морю.

Вниз, вдоль каменной стены, вели ступеньки, сделанные из широких досок. Доски лежали не плашмя, а были врыты в землю боком, присыпаны гравием и песком – это была скорее защита от свободного падения, чем лестница. Я старалась идти быстро, но делала по два шага на ступеньку, пальцами правой руки скользя по влажным зеленым камням скалы. С середины пути казалось, что спуск заканчивается прямо в море: доски последних ступенек потемнели от постоянного облизывания волнами. Однако у самой кромки воды можно было пройти по сухому песку вдоль скалы и мимо песчаных дюн с гребешками травяных лент добраться до дороги.

Вернувшись в поселок на том же самом автобусе, мы вышли на Набережной улице. Дома на ней были двухэтажные и очень длиные: в каждом по пять отдельных входов для владельцев квартир. Фасады каждого входа отличались оттенками: терракотовый, лавандовый, глухо мятный, ореховый, и сразу было понятно, какие окна кому принадлежат, и сколько хозяев живет в доме.

Водитель автобуса подсказал, что хостел для приезжих находится в квартире цвета «тыквы в октябре», и по этому описанию найти домашнюю гостиницу оказалось не сложно. Хозяйкой хостела оказалась та самая Марта, что кормила пирогами всю Набережную улицу. На втором этаже она держала кафе, а на первом размещала постояльцев. Мы с Михаэлем разошлись по комнатам, даже «спокойной ночи» не пожелав друг другу: как день начался, тем он и закончился.

Начало весны вдруг побудило меня совершить какой-нибудь нехарактерный поступок. Повод нашёлся сам собой, когда в парикмахерской мне в руки попался глянцевый журнал. На одной черно-белой фотографии девушка с удовольствием принимала поцелуй в щёку. В первый раз мне захотелось купить что-то по рекламе. Стала искать, что же это: духи, бижутерия…, оказалось – услуги фотографа.

Я решила похвалить человека за удачный снимок. Такой формат общения для меня самый приемлемый. Вживую чего только не наговоришь человеку, а в переписке я сколь угодно долго могу формулировать и редактировать свою мысль. До сих пор не умею знакомиться на улице, но написать человеку, которого я в глаза не видела, для меня не составляет труда.

Как ни странно, фотограф мне ответил. Его звали Петей. Наша переписка завязалась и стала постоянной – дня не проходило без: «Привет. Чем занимаешься? Я тут…». Тетрадочка моя оказалась права: «Вы – в одном телефонном звонке, одном письме от любого человека. Любого».

Вот только живое общение иногда меня огорчает. Марьяна пригласила меня в Паберег, и наша встреча прошла в не редактированном варианте. Началось всё с того, что подруга рассказала мне о своих текущих интересах. В это время она ходила на занятия минимум в три разные группы, выезжала ко всем известным в округе экстрасенсам и целителям, какое-то количество человек селилось в её доме на выходных, а еще были активные контакты в сообществах и блогах в интернете. На её сайт заходило три тысячи человек, а в друзьях числилась целая сотня.

Не скрою, что частично мною двигали обыкновенные завидки. Мое эпохальное (для меня) знакомство с Петей меркло на фоне рассказов подруги о замечательных людях, с которыми ей довелось общаться. Но что-то в моих словах было и искренней заботой, потому что я считаю, что выходы в астрал и общения с инопланетянами добром для психики не заканчиваются.

Всегда трудно соблюсти баланс при разговоре о разнице в мировоззрении.

– Ну, вот скажи, как ты отличишь реальные полеты в астрале от продукта собственной буйной фантазии? Я тебя сто лет знаю. У тебя всегда была своя Вселенная с толпами персонажей. Может ты до сих пор в ней, а не на космическом корабле пришельцев на орбите Обетони.

Маля защищалась:

– Таких как я, целая группа. То, что мы описываем одинаковые ощущения после объединенных медитаций, говорит само за себя.

– Но ты со своими опытами заходишь в неизведанные области! Мало ли что там к тебе может прилепиться. Я о той Сущности, что явлена у тебя в спальне.

Вчера Марьяна предупредила меня, что в её квартире живет очень любознательный призрак. Он часто проявляется во время разговоров подруги с кем-нибудь вживую или по скайпу, а ещё периодически дотрагивается до её гостей. Я прагматична, рассудительна, недоверчива и закрыта для контактов. Но когда ночью эта Сущность села рядом со мной на кровати и потрогала меня за плечо, я увидела внутренним зрением что-то неплотное, ростом около двух метров. Существо не светилось, и намерения мне его не понравились, поэтому я заорала. Именно этот наблюдатель спровоцировал наш неприятный разговор.

– Это твоё привидение опасно! – убеждала я подругу следующим утром.

Маля мгновенно включила защиту по всему периметру – невидимые такие колючки.

– Он добрый и любопытный! И я по своему пути хочу идти: так, как моя душа мне подсказывает. Когда ты критикуешь, я замыкаюсь и не хочу обсуждать эти темы, потому что они очень дороги мне.

Тут я вспомнила, что одной из моих подруг я одно время постоянно рассказывала о своих духовных поисках и, возможно, перестаралась. Она эти разговоры не поддерживала, а однажды даже сказала напряженно: «Что, снова о Высших материях будем говорить?». Я перестала обсуждать с ней эту часть своей жизни, перешла на бытовое общение. И вот уже много лет этот человек не знает меня настоящую, да и сама она редко говорит о сокровенном. Так мы и дружим двадцать лет, не соприкасаясь лучшими своими сторонами.

А теперь я точно так же веду себя по отношению к Мале.

После того разговора я решила никогда не мессионерствовать. Проповедуя, ты словно говоришь человеку, что знаешь, как надо жить, что истинно, а что нет. Будто ты владеешь всеми ответами, и при этом принижаешь жизненный опыт и мировоззрение самого человека. Ведь ты говоришь: «Друг, ты живешь неправильно. И думаешь неправильно, а надо так-то и так». Теперь в таких вопросах я жду приглашения. Если меня о чём-то спрашивают, я охотно делюсь своими соображениями, но сама ничего никому не навязываю. Тем более, мои собственные представления о мироустройстве постоянно претерпевают изменения.

В тот раз мы с Марьяной расстались холодно. Кто-то сказал, что ссорятся люди на полную, а мирятся только наполовину. Но, про настоящих друзей есть другие слова: «дружба – это не 538 друзей на сайте, а одна подруга в жизни, которую на фиг не пошлешь, потому что с ней туда идти придется, чтоб не волноваться, как она туда дойдет».

Марта накормила меня очень забавной едой. Маленькие шарики сыра и крохотные помидорки лежали на пшеничной лепешке неразрезанными, отчего казалось, что все эти кругляши сейчас покатятся со стола на пол. Михаэль к завтраку не вышел, и я даже не стала спрашивать у хозяйки, встал ли он. Отсутствие напарника радовало, потому что в городе у меня было одно дело. Вчера, когда мы шли от автобусной остановки, я увидела вывеску букинистического магазина, и мысль, что я поброжу в одиночестве среди книжных полок, делало это утро многообещающим.

Сам факт наличия в поселке букинистической лавки был большой удачей. Школы в Ландракаре снабжались учебниками бесплатно, журналы и газеты стопками громоздились в бакалейных магазинчиках, а вот книги,… говорят, что раньше их можно было найти в любой школьной библиотеке, но теперь только у старьевщиков.

Я прижалась носом к витринному стеклу и руками закрыла лицо с обеих сторон, чтобы разглядеть, что же там, в сумеречности закрытого помещения. Гладкое стекло слегка бликовало от светильника на входе, но тени книжных полок были неглубокими, поэтому даже отсюда я видела потертости кожаных одежд и позолоту на томах «Всеобъемлющей истории». Узенькая винтовая лестница крутыми поворотами уходила на второй этаж. И еще я разглядела парочку, целующуюся за прилавком. Отодвинув табличку «Закрыто» и придержав дверной звонок за плетеницу, я зашла в лавку и глубоко вдохнула пудровый терпкий аромат старых книг.

Парень и девушка, что неохотно оторвались друг от друга, были в том возрасте, когда подростками их уже не назовешь. Парнишка показался мне тощавым и высоким. Волосы цвета гречишного мёда слегка выгорели на солнце, а загар слился с россыпью веснушек. Казалось, что его высокий лоб полон светлых мыслей. Именно светлых и добрых. Парень улыбался и глазами, и губами, и ямочками на щеках и даже острым подбородком. А вот девчонка была недовольна моим появлением:

– Вы табличку «Закрыто» видели?

Конечно, с такими косами и ресницами можно позволить себе немного дерзости. Ну почему же, при всей малой возрастной дистанции между мной и этой парочкой, я чувствовала себя… тёткой?

– Что-то конкретное ищите? – спросил парень у меня, с трудом отрывая взгляд от подружки.

– Детские книги.

– У нас их всего с десяток наберется. Я покажу.

Он скользнул мимо рассохшегося бюро, и жестом пригласил идти за собой. Книжные стеллажи стояли длинным рядом, где-то в конце сливаясь с глубинной темнотой помещения. Пока мы шли вдоль полок, сами включались лампы, одна за другой, делая магазинчик очень уютным. Светильники горели приглушенно, но хозяева лавки умело расположили их над вышарканными спинками диванчиков и у столов, загроможденных стопками книг, атласов и справочников.

– Вот полка с детскими книжками. Вы можете почитать их, если не сразу решитесь на покупку, – улыбка парня из приветственной стала располагающей, а потом извиняющейся. – Я ничего не понимаю в этой теме, но могу дать совет по части географических атласов.

– А по части Драконов есть какая-нибудь литература?

О чудо, даже сейчас улыбка не исчезла, лишь приобрела оттенок задумчивости.

– У нас есть только одна книга о мифических существах, там есть глава и про Драконов. Хотите, я найду её? Просто не знаю, куда хозяин положил эту книгу, поэтому на поиск уйдет некоторое время.

– Я подожду.

Пока мы разговаривали, я увидела корешок книги, которую моя сестра перечитывала каждый зябкий ноябрь, в ту пору, когда снежные блестки начинали кружить меж голых ветвей. Много раз она просила меня прочитать её, но тогда я была мала, а потом нигде не могла раздобыть эту книгу. На знакомой обложке какие-то толстые зверьки лепили снежки и катались с горки на санках. Со слов сестры я хорошо запомнила одного персонажа, который хотел тишины и уединения, а вместо этого работал на аттракционах и жил с шумными родственниками. Он потом понял, что хороша сама по себе не абсолютная изоляция и одиночество, а такая спокойная тишина в доме, когда кто-то тихонько шебуршит в соседней комнате или сопит под одеялом.

– Вот.

Я чуть не выронила книгу на пол, так неожиданно меня окликнул продавец лавки. Теперь он улыбнулся заговорщицки:

– Я эту энциклопедию продать не могу, потому что мы даем её на время, почитать всем, кто интересуется. Как сочтете нужным, верните её, пожалуйста, – вдруг ещё кому-нибудь понадобится,… могу я рассчитывать на вашу…

– Я никому не покажу эту книгу, не скажу, чья она, и где я её взяла.

– Тогда, почитайте и вот эту брошюру. Местный автор написала её… на похожую тему.

Парнишка протянул мне солидный том вместе с буклетиком на десяток страниц и вывел обратно к кассе. Я заплатила какую-то мелочь за сказки, и пока упаковывала книги в рюкзак, не отказала себе в удовольствии принять ещё одну улыбку, которую можно было назвать «всеговамхорошегоприходитекнамещё».

После моей поездки в Паберег, я остро ощутила нехватку приключений в своей жизни. Открыла тетрадь и сразу же наткнулась на совет: «Не жди, когда тебе предложат. Попроси. Вначале попроси то, в чем тебе не откажут, а затем то, что тебе нужно».

Чтобы сосредоточиться, а вернее оттянуть момент, я медленно съела яблоко, запила его апельсиновым соком и почувствовала, что кожа на лице похолодела, в носу появилось специфичное щекотание – витаминчики по лицу забегали. Это меня взбодрило и придало если не смелости, то легкого куража.

Директор как раз доставал занозу из пальца и попросил иголку, чтобы её вытащить.

– Подождите, сейчас найду пузырек со спиртом.

– Запить для храбрости?

Тут я и пошла в наступление:

– Я слышала, что вы отправляете нового программиста в Санкт-Петербург в командировку.

– Кто говорит?

– Все говорят.

– И что из твоего вопроса вытекает?

– Меня следует обучить новому программному продукту, потому что именно мне придется на нём работать.

Директор набрал номер на телефоне:

– Савелий, зайди ко мне на минутку.

Я, конечно, напряглась. Когда новый сотрудник зашел в кабинет, я не представляла, как дальше повернуть разговор в свою пользу.

– Вот скажи, Савелий Палыч, новая программа по архивированию, что ты привезешь с Питера, и будешь устанавливать на наших компьютерах, она для «чайников» или продвинутых пользователей?

Савелий ответил не сразу, сначала подумал о чём-то, слегка наклонив голову к правому плечу. Потом посмотрел на меня. В тот момент я послала ему глазами свою просьбу. О чудо, Савелий оказался не только догадливым, но и добросердечным.

– Я полагаю, что надо обязательно направить кого-нибудь в Санкт-Петербург, чтобы бы производители продукта могли на месте обучить нашего сотрудника пользовательским нюансам.

Тут уж я вставила для весомости:

– Вы же знаете, Иван Иваныч, что с программой по архивному делу в первую очередь придется работать мне.

Директор с большим сомнением посмотрел на меня:

– Чего-то ты темнишь.

Пришлось идти по принципу «говори правду – всё равно не поверят, но не надо будет запоминать»:

– Мне надо решить в Питере семейные дела, а по пути, я могу сделать что-нибудь полезное для конторы.

Директор вздохнул:

– Ладно, лети с Савелием. Но суточных нет, есть только деньги на билеты.

Мне пришлось постараться, чтобы голосом не выказать свою радость.

– У меня сейчас в Санкт-Петербурге подруга на стажировке. Она поможет нам найти жилье.

Уже в коридоре, оставшись с Савелием наедине, я поблагодарила его за помощь. В ответ он усмехнулся:

– Я следовал производственной необходимости, – и уже, заворачивая за угол, добавил. – Видела бы ты свои глаза.

Он не мог даже представить, какую услугу оказал мне мимоходом!

Не знаю почему, но мне было важно открыть тайну письма, найденного в Затопше, может потому, что я чувствовала, что эта загадка будет волновать меня всю жизнь. И хотя, надежда найти что-нибудь спустя полвека была слабой, я хотела хотя бы посмотреть на дом, где жили мои прабабушки.

На сборы у меня оставался один вечер. Нужно было оставить что-то сготовленное из еды, собрать чемодан, провести с сыном инструктаж. Путем долгих тренировок и постоянной практики он научился пускать маленькие пузырьки при помощи языка. Особенно большое впечатление этот навык производит на меня, когда я провожу с ним серьезные беседы «за жизнь», прививаю нравственные принципы или даю ценные указания. Сын смотрит мне в глаза и с самым серьезным лицом внезапно посылает в мою сторону стайку мелких весёлых пузырьков.

Когда я совершенно вымотанная легла спать, для Моти это послужило сигналом – пора веселиться! Она заметалась по квартире, буксуя на поворотах, залезла на спинку кресла и попрыгала вверх-вниз, выпустив все когти, заглянула ко мне под одеяло и на-кошачьем бодро спросила: «А ты что, спать собралась?!».

– Поедем к озеру, вглубь побережья, – вместо приветствия заявил Михаэль. Он даже не поинтересовался, где я была. – В тамошнем поселке сестры-близнецы держат что-то вроде кружка по интересам для соседей – вязание, вышивание, сплетни. Может, скажут что-нибудь полезное.

До озера было не более двух часов езды на попутке. Местечко оказалось живописным – озеро, как в ладошке, лежало между высоких холмов. К нужному адресу мы подошли с заднего двора через почти непролазные древесные заросли, которые скрывали вход на застекленную веранду. Дом держали толстые сваи прямо над озёрным мелководьем, поэтому попасть внутрь можно было, лишь пройдя через запруду по осклизлым зеленым валунам. По моему мнению, в таком странном, похожем на аквариум, жилище могли обитать только очень эксцентричные особы.

В ответ на стук дверного молотка немолодая элегантная женщина не просто посмотрела на нас через застекленную дверь, а широко распахнула её:

– Что вам угодно, милая?

Я показала жетон.

– Ах, Нумератор! Заходите, пожалуйста. Вас давно не было видно. Простите, не конкретно Вас, а людей вашей профессии. Кажется, последний раз к нам заходили с опросом года два назад. Что стало с тем грустным мужчиной?

Я была буквально ошеломлена столь радушной встречей, поэтому начала вспоминать, что же произошло с моим предшественником, и только потом ответила:

– Простите, я с ним незнакома.

– А что, возрастную планку для этой профессии опустили? Вы такая юная!

Хозяйка дотронулась до рукава куртки Михаэля:

– Молодой человек, позвольте, я повешу вашу одежду в шкаф.

Михаэль тоже не ожидал такого приема, поэтому засуетился, застрял в рукавах куртки, начал сбивчиво извинятся и топтаться на месте.

– О, не волнуйтесь, никаких беспокойств. Проходите в гостиную, устраивайтесь, я принесу чай.

Она обернулась на пороге в кухню и ласково попросила:

– Юноша, ваши ботинки просто ужасают. Кажется, скоро они потрескаются от грязи. Не могли бы вы снять их здесь и одеть тапки, – она показала на полку с полудюжиной разномастной домашней обуви.

Эта вежливая просьба добила эго Михаэля, поэтому он покорно надел шлепанцы и выглядел при этом весьма растерянным.

Внутри дома было прохладно и сумеречно. Мы не сразу заметили снаружи, за стеклянной дверью вторую женщину, которая сидела в кресле-качалке на небольшом помосте. Оттуда открывался чудесный вид на озеро, на деревушку на другой его оконечности, на стайку диких уток, плавающих рядом. Увидев нас, хозяйка поспешила в комнату. Стоило ей закрыть витражные створки двери, как дневной свет, пройдя сквозь десятки крашеных стеклышек, мгновенно оживил цветом простую обстановку гостиной. Сама дамочка была модная – бежевую юбку и приталенный жакет дополняли лаковые ботильоны.

Из соседней комнаты с подносом, сервированным для чая, осторожной походкой вошла та женщина, что впустила нас в дом. На ней был тёмно-синий брючный костюм, тюрбан из косынки, золотые браслеты и сливовая помада на губах, что, конечно, не служило оправданием для нашего с Михаэлем беззастенчивого разглядывания прекрасных семидесятилетних дам.

– Знакомьтесь, моя сестра Эстер.

– Младшая сестра. Почему ты никогда об этом не упоминаешь?

– Потому что забываю, дорогая, о тех нескольких минутах, на которые ты меня моложе, – хозяйка дома поставила поднос на журнальный столик и с видимым трудом разогнулась. – Простите, забыла представиться. Меня зовут Этель. А вас как, милочка?

Я не успела ответить.

– Этель, мы очень часто пьем чай! Это не практично, – заявила младшая старушка и без извинений покинула гостиную. Как только она приоткрыла дверь в соседнюю комнату, в нос ударил странный, не очень приятный запах, похожий на резкий удушающий запах герани.

Этель сделала вид, что не обратила внимания на замечание сестры, и с улыбкой продолжала разливать чай. На ярко малахитовом фоне фарфорового сервиза нежно вился узор из золотых цветов. Стоило только поднести фарфор к свету, становилась очевидной вся его прозрачная хрупкость. Михаэль принял чашку опасливо – в его больших ладонях она выглядела словно предмет из игрушечного детского набора – и с видимым облегчением пристроил чашку на столешницу.

Общаться с Этель было настоящим удовольствием, потому что она охотно отвечала на вопросы и сама задавала новые темы для разговора. Старушка живо и непосредственно интересовалась погодой, новостями округа, подробностями моей личной жизни и, конечно же, жизни Михаэля. Однако стоило ей почувствовать, что какая-то тема неприятна собеседнику, например, когда Михаэль покрылся пунцовыми пятнами на вопрос «а у вас, юноша, есть милая сердцу дама?», то направление в разговоре тактично менялось. Оказалось, что у нас есть общие знакомые на побережье: Этель знала Марту и паренька из букинистической лавки.

– Я прожила в Кологрисе всю свою жизнь. И знавала лично почти каждого человека из вашего списка исчезнувших. Но, знаете, в отличие от расхожего мнения о трагичности происходящего, я полагаю, что для самих пропавших исчезновение не было худшим днем жизни.

Я просто не могла поверить своим ушам.

– Ваши родственники пропадали?!

– Нет. Но, судя по тому, как вы… разгневанно прибавили глаза, в вашей семье, милочка, такие прецеденты случались. Эта боль по-прежнему остра?

– Нет, вполне терпимо, но жить мешает.

– Это потому, что вы воспринимаете уход близкого вам человека как смерть. Вам не приходило в голову, что поскольку тел не находят, то, возможно, люди перемешаются в другие Мерности и продолжают там свою жизнь? Вас печалит, скорее, то, что вы не понимаете, почему вам ничего не объяснили и почему вас не взяли с собой. Разве это не эгоистично?

– Да, меня это сильно печалит, потому что я осталась одна и мне даже некому рассказать…, ну, я не знаю…

– Рассказать что? В вашей жизни есть что-то настолько важное, о чем вы можете рассказать только близкому родственнику, а не своей подружке?

– Да, в моей жизни есть проблема, с которой я ни к кому не могу обратиться! И у меня нет подружки для задушевных бесед!

– Могу вас заверить, милая, что важность любой проблемы с течением времени понижается. Надо немного переждать, хотя бы сутки после окончания терпения, и, поверьте: или найдется решение, или острота переживаний притупится. Неужели вы серьезно полагаете, что в вашей жизни будет такой момент, когда все удачно разрешиться, и жизнь станет приятной и комфортной?

– Нет, я полагаю, что всё-таки я могу испытывать сильные эмоции в связи с некоторыми обстоятельствами!

Этель улыбнулась так саркастично, что я против воли выпалила:

– Ну, конечно, видеть сны – разве это проблема?!

Даже скажи я эти слова без запала, да хоть шёпотом, думаю, что Михаэль всё равно соскочил бы с дивана и уставился на меня почти квадратными глазами. Этель легонько потрепала его за рукав рубашки:

– Успокойтесь, она не исчезнет прямо сейчас. Видение снов – это только первый симптом. Полагаю, милочка, ваш Дракон уже близко. Вот, когда он объявится, тогда мы все начнем беспокоиться.

– Откуда вы знаете?

– Потому что некоторое время назад мне приснился про это чудесный сон. Хотите, я сделаю вам бутерброды со свежим огурцом?

Понадобилось несколько минут, чтобы мы с Михаэлем пришли в себя. Глядя на хозяйку дома, я размышляла: есть ли на самом деле возраст, в котором не жалко расставаться с жизнью. Начни я видеть сны в семьдесят лет, то, может быть, с таким же достоинством принимала бы неизбежное. В это время Этель, нисколько не смущаясь нашего потрясения, спокойно обновила чай в чашках и возобновила прерванный разговор:

– Полагаю, для вас не секрет, что обыватели Ландракара сны не видят, в Драконов не верят, так как ни разу за всю жизнь их не встречали. Но некоторые люди вдруг начинают погружаться в странные сновидения, и тогда в их жизни появляется Дракон. Он некоторое время сопровождает человека в его поисках, а потом они оба исчезают. Драконы – это как плохая примета, как симптом болезни, поэтому рассказы о них походят больше на былички, ну, знаете, такие рассказы о нечистой силе, в достоверности которых не сомневаются. На самом деле, Драконы – это Ангелы, – Этель посмотрела мне прямо в глаза. – А вот когда увидите «медузу» или Глушака, вот тогда бойтесь.

– Вы в своем уме?! Вы несете какой-то бред! – Михаэль в своей излюбленной манере навис над старушкой. – Вот о чём вы сейчас толкуете? Какие «ангелы», какие «медузы», какие такие «глушаки»?!

Этель совершенно неожиданно легонько стукнула моего напарника по лбу и, приказав: «Сядьте!», пожала плечами:

– С виду такой приличный мужчина…

Это простое заявление почему-то возымело действие на Михаэля, потому что он вернулся обратно на диван и больше не проронил ни слова.

– «Медузы», дорогая, это такие штуковины с щупальцами, что следят за нами – премерзкие творения! А Глушаками называют Демпферов. Вот кто, уж точно, пострашнее Брежатых будет! Однако, довольно о них – ещё накликаем. Расскажите-ка мне свой первый сон, потому что, как говорят, он самый лучший.

Как ни странно, описывать сновидение мне было легко, потому что оно превосходило по яркости многие реальные дни моей жизни:

– Мне снилась зима. Знаете, такой тихий синий вечер. Я стояла на окраине какого-то городка. Впереди лежало поле, всё в синих сугробах, и мне нужно было пересечь его, но где-то посередине снежной равнины горел костер, вокруг которого плясали темные тени. Я понимала, то в такое время в таком месте не может быть добрых людей. Но от костра вдруг отделилось огненное свечение и стало приближаться ко мне. Я увидела группу детей, идущих молча и торжественно. Они были одеты в самые яркие одежды, какие только можно представить: изумрудные, алые, индиго. В руках каждый ребёнок держал свечу. Их лица словно светились любовью и радостью. Дети прошли мимо меня в город, и только тут я заметила, что за ними идут ещё и ещё: через всё поле тянулось целое шествие людей со свечами. Яркая огненная дорожка извивалась от самого горизонта. Я проснулась с величайшей радостью на сердце, словно мне сказали: «Ты не одна!».

Этель встала и, сжав мою голову, нежно поцеловала меня в обе щеки.

– Конечно, не одна!

– А ваша сестра видит сны?

– Пока нет. Нам обязательно стоит поговорить обо всем подробно. Я приглашаю вас на наше с Эстер…, скажем так – четвертое восемнадцатилетие, что случиться через пару дней. Будет много очень интересных людей.

В этот момент в комнату вошла Эстер, и, похоже, она слышала последнюю фразу сестры, потому что раздраженно заметила:

– Очень расточительно поить чаем всю округу! И незачем ставить лишние чашки на стол, ведь фарфор так легко бьется!

Руки Этель, что ещё обнимали мою голову, едва заметно дрогнули, как и её голос:

– Думаю, вам пора. Будьте осторожны, дорогая!

Санкт-Петербург удивил нас пронзительной внятностью бледно-голубого неба, серого камня домов, черных ветвей, беленых стволов деревьев и сочной яркостью ещё липучей листвы.

Аня дрожала на ветру, куталась в палантин, пытаясь удержать его развевающиеся концы одной рукой, а второй придавливая фетровую шляпу к своим кудряшкам. Мы неудобно обнялись, потому что мешали мои две сумки через плечо. Савелий, как положено при знакомстве, пожал костлявую ладошку, предложил Анне свои перчатки, но она отказалась, едва взглянув на его кожаные краги.

– Спасибо, но здесь недалеко, всего два квартала пешком, хотя, если хотите, то поедем на автобусе.

– Лучше пешком – посмотрим город, а ты расскажешь, как нашла нам жилье.

– Вам удивительно повезло с квартирой! – Аня взмахнула руками, показывая, сколько удачи нам причитается, а в это время ветер подцепил её шляпку и подкинул вверх. Минуты три мы бежали, толкая друг друга и стукаясь локтями, но шляпа досталась Савелию. Оттого, что бежали мы «по ветру», а надо было идти «против ветра», да ещё пришлось зайти в магазин за конфетами к чаю, дорога заняла полчаса. За это время подруга успела рассказать про хозяина квартиры:

– Его зовут Олег Яковлевич, работает на кафедре. Его родители всю жизнь прожили в этой двухкомнатной квартире. Но когда отец умер, мама переехала к сыну – у Олега Яковлевича есть свое жилье рядом с работой. Три года назад его жена уехала в Германию, взрослая дочка с ней, вот они с мамой и остались вдвоем, а родительская квартира все это время пустовала.

– А почему они не сдавали её в аренду, ведь квартира в центре, да ещё без хозяев? – я взяла из рук подруги коробку конфет, чтобы она могла найти в своей сумке бумажку с адресом.

– Олег Яковлевич сказал, что у них большая семейная библиотека с редкими книгами, поэтому он не хотел пускать туда посторонних людей.

– Почему же нам разрешили?

Аня смутилась, слегка нахмурилась, словно вспомнила что-то неприятное, и вздохнула:

– Просто я была очень настойчива. Раз пообещала вам найти жилье, вот и пришлось к Олегу Яковлевичу каждый день ходить и просить. Он сдался только вчера, и то, наверно, лишь бы я отвязалась. Сказал, что убираться в квартире к вашему приезду не будет принципиально, денег за проживание не возьмет, но вам придется каждому купить себе комплект постельного белья, потому что ему нечего вам предложить.

Я поставила сумки на скамейку и обняла Аню:

– Бедная деточка!

Савелий промычал что-то похожее на «большое спасибо, я не знал, что так сложно, нужно было сразу в гостиницу, неудобно получилось», на что Анна бодро возразила:

– Все хорошо! Вам повезло, и я рада, что смогла помочь. Пойдемте, а то нас хозяин квартиры ждет.

Мы вошли в подъезд старого дома, поднялись на четвертый этаж и долго жали на коричневый пупырышек звонка. Стучали громко в обитую дерматином дверь, пока не открылась и не закрылась дверь этажом ниже. Держали конфеты и сумку, пока Аня искала нужный номер телефона. Олег Яковлевич ответил, что давно ждет нас, снова открылась дверь на третьем этаже, и мы услышали его удивленный голос:

– Но на площадке никого нет!

Оказывается, на бумажке с адресом квартира номер 7 оказалась номером 4.

Хозяин попросил нас не разуваться, провел на кухню, от чая отказался и торопливо провел инструктаж «что можно, а что нельзя». Это был высокий, худой интеллигентный человек, слегка… неприбранный, как и его квартира. Можно было всё, кроме междугородних звонков. Буквально через пять минут Олег Яковлевич вежливо откланялся, ссылаясь на занятость, по пути как-то незаметно забрал с собой мою подругу, и уже через десять минут мы с Савелием остались вдвоем на правах законных арендаторов.

Напарник молча показал мне, куда кладет ключи от квартиры, размотал шарф и, засунув руки в карманы, пошел осматривать жилье. Чтобы не мешаться, я пошла в противоположную сторону. Описав две одинаковые восьмерки по комнатам, мы встретились в прихожей… и засмеялись, потому что квартира была просто шикарной – с высокими потолками и с видом на канал из всех окон. Брутальность не просто витала в воздухе: мужской характер ощущался и в темного дерева массивных шкафах, и в добротности кожи на диване в гостиной, даже в граненной хрустальной пепельнице на столе-бюро, не говоря уже о ножнах сабель и картинах про Кавказ. Однако фотографии нежных женщин в шифоне и шляпах с цветами, вертикальной полоски тяжелые гардины и старинные книги смягчали обстановку, делая её интеллигентней. В прихожей стояли два стеллажа с книгами до самого потолка. Между книг встречались стопки журналов, старых газет, бронзовые и гипсовые статуэтки, старинные шкатулки и куски минералов. На стенах висели клочья паутины, а поверхность мебели и вещей скрывал ровный слой чуть жирноватой на ощупь пыли.

Как мы выяснили позже, отец Олега Яковлевича был энтомологом, дед – натуралистом и военным, служившим на Кавказе, что подтверждали многочисленные пейзажи на картинах в кабинете. В этой квартире словно никогда не жили женщины, лишь присутствовали на фотографиях. Мы нашли коллекцию отливающих перламутром жуков и черных бабочек в деревянных коробках со стеклянным верхом.

Сумки решили пока не распаковывать, чтобы не терять время. Нужная нам контора находилась рядом с Невским проспектом. Пока я отдавала документы в канцелярию, Савелий договорился об обучении с завтрашнего дня. Весьма довольные тем, что полдня ещё впереди, мы двинулись пешком в сторону Петроградской стороны. Нашли кафе «Северная роза», побывать в котором меня просила Кира: она где-то вычитала, что в этом заведении следует обязательно откушать венские вафли.

Кафе оказалось камерным, с бежево-шоколадным интерьером и ярким пятном оранжевых апельсинов в плетеной корзинке. Девушка в полосатом фартуке принесла нам кофе в высоких бокалах. Почему-то вид этого напитка напомнил мне о детстве. Мы с Савелием почти не разговаривали до этого момента, даже сейчас он не пытался из вежливости начать разговор, но одно дело, когда люди молча гуляют, а другое – когда молча едят, поэтому начала я:

– Знаешь, меня однажды в трехлетнем возрасте напоили молоком с пенкой, после чего я до сих пор не пью его кипяченым. Одно из первых, можно сказать, воспоминаний детства, когда меня стошнило на кухне…, не к столу будет сказано.

Савелий просто покачал головой, изобразив «ничего, всё в порядке», но разговор не поддержал. Но я, видимо, намолчалась, поэтому продолжила:

– Я так хорошо помню эту большую кухню в частном доме. Там жила старшая сестра мамы с мужем. Мы часто чаевничали с дядей Колей, и это было ритуальное чаепитие, с большими кусками сахара-рафинада вприкуску и с обязательным переливанием чая в блюдце. Дом стоял в Среднем переулке.

Савелий улыбнулся:

– А ведь у нас в городе тоже был Средний переулок.

– Наверно, это как Ленинский проспект – он тоже есть везде.

– Так ты там жила?

– Нет, просто три мои родные тётки имели дома на одной улице в частном секторе, рядом с Телецентром. Мы с мамой и сестрой жили в новостройке, а Средний переулок был в другом конце города, да ещё и в невообразимой дали от остановки. Надо было подняться на взгорок, потом спуститься, и так четыре раза.

Савелий удивленно поднял брови:

– Ты мой Средний переулок сейчас описала. Я жил рядом ближе к кинотеатру и к Телебашне.

Мы надолго замолчали, допивая кофе и раздумывая о сказанном. Наконец, Савелий заметил:

– Похоже, в детстве мы жили в одном городе. В Затопше.

Удивлению моему не было предела. Жить в такой масштабной стране и встретить соседа по улице, было невероятным совпадением. Мы долго с ним уточняли, про одно ли место на карте говорим, нет ли в этом ошибки, пока сомнения не рассеялись – да, мы выросли в одном городе!

– Так как называлась улица, где ты жила?

– Бульвар Звездолетчиков. У моря.

В этот момент официантка принесла нам две большие квадратные тарелки, где неровным крест-накрестом были нарисованы шоколадные ленты, поверх которых лежала бельгийская вафля в посыпке сахарной пудры. Пресный вкус вафли не исправили даже сиропы из бутылочек на столе.

Похоже, что в моем спутнике открылась дверь в кладовую памяти, потому что он, едва притронувшись к еде, спросил:

– Бакалею помнишь? Туда привозили такие редкие вещи, как хлопковые панталоны и шоколадные конфеты.

Я кивнула, дожевывая сухое тесто, а потом поделилась своим воспоминанием:

– В том магазине продавали мороженые яблоки самого неприглядного коричневого цвета, но такие холодные и кисло-сладкие! И ещё я любила томатный сок из конусных поилок. Соль все добавляли по вкусу общей алюминиевой ложкой, да и стаканы особо не мыли, а просто ополаскивали в фонтанчике на прилавке.

– А ты помнишь батончики?

– О, да! И ещё подушечки «дунькина радость».

– Я батончики однажды так переела, что они стали вызывать во мне полное отвращение: с детства их больше не пробовала.

– А вы ели кисель в брикетах сухим?

– Спрашиваешь!

Савелию принесли два заказанных ещё вначале шоколадных трюфеля, которые он пытался подцепить вилкой, отчего один из них по сложной траектории улетел в пространство кафе. Тихо подошла девушка с салфеткой, трюфель нашла и унесла на кухню. Мне понравилось, что Савелий только вздохнул, но не смутился. Хмыкнул смешливо и предложил прогуляться «до дома» пешком.

На соседнем взгорке, среди остроконечных елей стоял коттедж, но разглядеть его архитектуру не представлялось возможным: весь фасад сверху донизу был закрыт красно-зелёными листьями девичьего винограда. Мы добирались сюда долго, потому что Михаэль никак не мог вспомнить лишь единожды хоженую им тропу. Мы поднимались и спускались с холма на холм, переходили вброд прозрачные ручейки с каменистым дном и бочаги с илистой жижей, отдирали свою одежду от шипов низкорослого кустарника. Намучались!

На входе дверной ручкой работала медная жар-птица: открывая дверь, входящий держался за её искусно вылитый ажурный хвост. Но чтобы попасть внутрь сначала, оказывается, надо было сказать пароль. Михаэль прошептал его в маленькое зарешёченное окошко, и я мысленно несколько раз повторила эти два слова – «Этамин и Растабан»: кто знает, что может в жизни пригодиться.

Мужчина средних лет, одетый во фланелевую рубашку и брюки с подтяжками, горячо пожал руку моему напарнику:

– Я уже начал тревожится! Дорога сюда, конечно…

Михаэль бесцеремонно его перебил:

– Да там не дорога, а одно направление!

Гостиная в этом доме была обшита деревом, с толстой балки на потолке свисала на цепи тяжелая трехрожковая люстра. Круглые окна слабо пропускали свет, поэтому плетеные кресла спали под грудами подушек и валиков, не обращая внимания на постукивание веток по стеклам.

На втором этаже большую часть помещения занимала веранда. Со стороны одной из трех спален склон холма, на котором стоял дом, был достаточно крутым, так что сидящий на веранде оказывался на уровне верхушек деревьев. Я оставила за собой именно эту комнату. Михаэль сам предложил: «Иди, свет очей, оглядись, пока я с Константином потолкую. Выбирай любую комнату – мы останемся здесь на пару дней».

Я забросила рюкзак на кровать с кованной железной спинкой и спустилась вниз. Мужчины негромко разговаривали в гостиной, и мне показалось, что Константин вел себя с Михаэлем напряженно. Габариты моего напарника подчеркивали мухортость хозяина, его внешнюю хилость и невзрачность. Стараясь не прислушиваться к разговору, я заглянула в кухню. На

стене висела полка с множеством разноцветных и разнформных кружек, каждую из которых хотелось подержать в руках.

Над кухней я нашла открытую мансарду, куда вела приставная деревянная лестница. По пути можно было прихватить книгу из шкафа, который одновременно служил и опорой для настила и перегородкой между кухней и прихожей. Два окошечка в треугольной крыше наполняли это место чудесным мягким светом, а на полу лежали лоскутные одеяла. Я твердо решила выбрать себе любимую кружку и читать книги исключительно здесь.

– Нравиться дом? – Михаэль разом заполнил собой всё свободное пространство кухни. – Константин говорит, что картошка ещё тёплая. Меня к ужину не жди, никому не открывай, ключ запасной вот здесь, – он погремел крайней верхней кружкой, погладил меня по голове и ушел.

Я прислушалась к звуку запираемой двери и подняла крышку чугунной сковороды, что стояла на плите. Картошка уже слегка разомлела, потеряла хрусткость золотистой корочки, но зато пропиталась ароматами лаврового листа и укропа, а ещё и горьковатым запахом жженой карамели от подгоревшего лука. Я не нашла чайную заварку, но в бумажном пакете на столе обнаружила корку подового хлеба, а в жестяной банке – несколько песочных печений. Картошку разогревать не стала, просто выложила на тарелку, туда же покрошила кусочками хлеб, а сверху полила маслом, в котором её жарили.

Я отнесла еду наверх, достала из рюкзака детскую книгу, которую купила сегодня (а, кажется, что неделя уже прошла!) и, завернувшись в одеяло, уселась в одно из кресел-качалок на веранде. Пока ела, холмы налились темнотой, а очертания деревьев поглотили сумерки. В комнату я вернулась, когда багрецовый горизонт стал темно-синим, и над головой бликнула первая звезда. С сожалением оставив на тумбочке так и не раскрытую книгу, я мгновенно уснула.

Потолок монастыря был очень высоким. Казалось, что его ничего не поддерживает. Сверху изливался свет в виде широкого столба. Этот свет не освещал, просто был мягким и ослепительным одновременно. Это была другая материя, а совсем не тот воздух, которым мы дышим и не тот свет, что мы видим. Столб света колыхался золотисто-жёлтым, внутри его мерцали то ли тёплые огоньки, то ли снежинки, а может насекомые, похожие на светлячков. Я оторвалась от пола и полетела вверх внутри этого света, потеряв вес и легко скользя в этом прозрачном сиянии. Когда я подняла руку, та оказалась за пределами светового столба. И в этот же миг другая энергия, тёмная и тусклая вытянула меня из света, словно пробку из бутылки. Оказалось, что для того, чтобы выйти из света, не надо прилагать усилий: достаточно руку протянуть, а остальное сделают за тебя…

…Утром я обнаружила на кухне записку от Михаэля: «Я поехал туда, туда и туда – долго писать». На столе стояли две корзинки. В одной из них я нашла бутылочку со сливками, коробку чайной заварки, свежий багет и завернутый в пергаментную бумагу кусочек сливочного масла. В другой корзинке из тонкой проволоки поверх соломы белела дюжина яиц. Забравшись на табуретку, я достала запасной ключ и внимательно рассмотрела коллекцию керамики.

Снаружи было теплее, чем прошлым вечером, воздух уже прогрелся, даже в тонкой хлопковой рубашке было комфортно. Присев на выступ ограды, я заставила себя ни о чем не думать, дышать медленно, расслабить плечи, и отпустить, наконец, напряжение, сковывающее меня. Но так и не смогла остановить лихорадочно мелькающие в моей голове образы Михаэля, Эстер, Брежатых, моих снов, Куратора, моря и каких-то почти материальных обрывков тревоги, печали и разочарования.

От тяжелых дум меня отвлекла лишь женщина-почтальон, которая внезапно вырулила на велосипеде откуда-то справа:

– Здрасте! Письма на отправку есть?

Вопрос не показался мне странным, хотя я в жизни не написала ни одного письма. Наоборот, в этот момент я четко осознала, что именно это мне сейчас необходимо больше всего – я просто обязана отправить послание Эстер!

– Есть, есть письмо на отправку! – закричала я, выбегая за ограду.

Перед калиткой, оказывается, стоял почтовый ящик, который я вчера не заметила. Ящик был двойной: на одном его отделении было написано «нужное», а на втором «не нужное». Посредине выпуклой ковкой складывался рисунок птички над скрещенными ветвями, которая несла в клюве письмо.

Женщина была немолодая, но румяная и энергичная. Протянув руку в мою сторону, она нетерпеливо помахала рукой, что должно было означать: «Письмо давайте поскорее, я тороплюсь».

– Я его ещё не написала, потому что не знаю адреса.

– Какого адреса? Своего что-ли?

– Ну и того… это… куда отправлять…

Почтальонша выразительно на меня посмотрела, и в этом взгляде было много эмоций:

– Ну и что с тобой такое: амнезия или дислексия?

– Я не местная.

– Ну, это всё обясняет. Адрес отправителя напишешь «Крутояр». Место это так назвали из-за обрыва на заднем дворе. Кому писать-то собралась?

– Я вчера была в поселке у озера. Там дом такой чудной есть, как аквариум на сваях.

Женщина засмеялась:

– Тогда на конверте просто напиши – для Этель и Эстер. Этих сумашедших старух в нашей округе не знают только младенцы. Письмо положишь вот сюда, – она постучала по ящику с надписью «нужное», – я на обратном пути заберу. И не забудь деньги на марки оставить.

Как вовремя вмешалось Провидение! Повеселев, я обратила, наконец, свое внимание на кусты пионов возле дома – белых махровых, кремовых с розовыми прожилками и бордовых. Теперь я могла отличить их пряный аромат от свежего запаха роз, что росли вдоль ограды. Умелый садовод просунул гибкие стебли через решетку, и розы расцвели перед забором как цветочный оттиск на крашеных досках.

В простенке между двумя окнами в гостинной стоял маленький стол-бюро, и в его ящичках я нашла конверты, бумагу и даже почтовые марки – негашеные, с гербом Ландракара, а несколько штук с изображением главной башни Кромлеха. Марки я сразу отложила в сторону, потому что неудобно было брать чужое, не стала тратить и хозяйскую почтовую бумагу. Взяла лишь один вощеный конверт, оставив записку поверх оставшихся, что «очень извиняюсь».

Листок я вырвала из своего многострадального опросного блокнота, ставшего всего за несколько дней каким-то потрепанным и исхудавшим. Теоретически я знала, как оформляются официальные запросы, но как написать личное послание, представляла с трудом. Обратиться к сестрам «Уважаемые» или «Дорогие»? После нелёгких раздумий я набросала таки несколько предложений:

«Этель и Эстер, здравствуйте! На нашей вчерашней встрече, я получила от вас устное приглашение на именины, но в спешке забыла уточнить в какой из дней будет проходить торжество. Если ваше приглашение остается в силе, прошу написать мне по адресу, указанному на конверте, дату и время, и я с большой радостью…, – на этом месте я впала в легкий ступор и несколько минут мучительно подбирала слова, – …присоединюсь… к приглашенным».

Корявость текста была очевидна, да и подписать письмо я не знала как, потому что так и не успела сказать Этель свое имя. Написав сегодняшнюю дату и «Нумератор», я торопливо запечатала листок в конверт и вместе с мелочью за марки положила в почтовый ящик, чтобы не передумать и не выбросить послание в мусорную корзину.

Пока нагревалась плита, я поправила подушки в гостиной, собрала на низкий столик разбросанные книги, сложила стопкой несколько пледов. На глаза мне попался толстенный орфографический словарь, служащий, как и несколько таких же внушительных томов, подпоркой для журнального столика без одной ножки. Очень осторожно я выудила нужную мне книгу из стопки, оставив столик слегка скособоченным, и забросила её на мансарду, а после завтрака забралась туда сама, открыв маленькое окошко, чтобы легче дышалось и читалось.

Для начала нашла в справочнике слово «демпфер». Оказалось, что так называется любое устройство для гашения колебаний, а в общем смысле термин применяют при описании чего-либо, действующего угнетающе. Похоже, Глушак, упомянутый Этель, – это поглощатель энергии.

Потом я раскрыла энциклопедию «Мифические существа». Один из медных зажимов на её уголке потерялся, и в этом месте картон расслоился на несколько лепестков. Книга была хорошо иллюстрирована и поделена на четыре раздела, посвященных птице Фениксу, Дракону, Единорогу и Черепахе.

Про Драконов было написано очень эмоционально. Что это очень древние существа, что они владеют мудростью и магическими знаниями, что они носители базовой космической энергии. Драконы перемещаются галактическими порталами во времени и в пространстве. Они обитают в Межмерности, но способны проявляться в любой реальности, а некоторые из них могут принимать облик других существ. В Драконах уравновешены все стихии. Я узнала, что в далекие времена они жили рядом с людьми, которые их чтили, любили и ценили. Эта дружба основывалась на взаимном доверии, ведь большинство Драконов мудры, сострадательны, могучи и свободны. Именно в силу этих качеств в какой-то момент времени они начали угрожать всем своим существованием крепнувшему государственному устройству. Их не только взялись преследовать, но и внедрили в сознание последующих поколений людей, что Драконы – воплощение хаоса и грозное оружие, способное им навредить.

Далее подробно и с картинками были описаны боевые возможности всех видов драконов: и огнедышащих, и отравляющих газом, и морозящих, и даже генерирующих молнии. Насколько я поняла, типичный Дракон по размеру больше, чем корова (это самое крупное животное, которое я видела), а по размаху крыльев и длине хвостов мне, вообще, сравнить было не с чем.

Оказалось, что одно из звездных скоплений видимой части купола называется созвездием Дракона. Я прочитала имена звезд, составляющих его, и два названия показались мне очень знакомыми. Не их ли шептал Михаэль в качестве пароля, когда мы пришли в этот дом – Этамин и Растабан?

От внезапных подозрений в адрес напарника мне стало нехорошо, и я откинулась на лоскутное одеяло, захлопнув энциклопедию. Так я лежала долго, пока на улице не поднялся ветер. Он залетел в комнату, раздувая занавески, а потом добрался до моих пяток. Возможно, я дремала, и поэтому решила, что это кошка коснулась меня своим теплым боком.

Вечером пришла Аня и осталась у нас ночевать.

Я рассказала ей, как мы с Савелием провели этот день и об удивительном совпадении, которое обнаружилось так неожиданно для нас обоих.

– И что, вы ни разу не встречались в детстве?!

– Нет, хотя мы и росли на одной улице нашего маленького городка.

Через открытое окно на кухню, где вот уже час проходило чаепитие, вплывали звуки и запахи прохладного весеннего вечера. Постепенно менялись очертания предметов на кухне, в сумерках тонули мелкие детали, но кое-что – изразец возле мойки, носик медного чайника – вдруг принималось мерцать в течение несколько секунд, а потом угасало. Отмытый до блеска фарфор чашек и полоски сыра на голубой тарелке яркими светлыми пятнами выделялись на темной поверхности деревянного стола. Аня уже пару раз подскакивала, чтобы включить свет, но я всякий раз просила её подождать ещё немного: мне было невероятно комфортно в этой смягченной кухне без углов, без подробностей, без времени, без каждодневных повторяющихся ритуалов.

Савелий с нами не чаевничал: положил на разделочную доску бутерброд с сыром, несколько печений, рядом поставил самую большую кружку, найденную в буфете. Он не дал мне оттереть её с порошком, просто ополоснул под струей воды и вытер бумажной салфеткой. Налил себе чай, вежливо и значимо сказал: «Дамы!» и унес свой импровизированный поднос поближе к книжным полкам. Мне тоже хотелось подержать книги в руках, погладить их обложки, найти среди плотно заставленных рядов какую-нибудь редкость и обрадоваться ей. Но в кухне так хорошо сиделось, да и Анна рассказывала свои новости, разрешая мне помолчать, так что я постепенно сливалась с квартирой, сумерками и городом за окном.

Так я узнала все околонаучные и культурные новости, несколько забавных происшествий и планы подруги на ближайшие две недели. Сопровождать нас завтра и послезавтра она не могла из-за научной конференции, выпавшей на это же время.

– Но я принесла вам бесплатные билеты на концерт – на работе сегодня выдавали, и ещё карту Санкт-Петербурга.

И тут я вспомнила, что должна была разузнать!

– Анечка, как хорошо, что ты мне напомнила: мне ведь здесь надо отыскать один адрес.

– Я плохо ориентируюсь в городе, – честно призналась подруга.

– Да я просто из любопытства хотела посмотреть на один дом. Листок с адресом лежал среди бумаг, которые мама считала важными. Она упоминала, что наша дальняя родня жила в начале прошлого века в Санкт-Петербурге. Посмотри, пожалуйста – может, ты знаешь, где это. Письмо у меня в сумке, сейчас принесу.

Я скользнула в рукав коридора, по пути нажав на выключатель. Позади меня вспыхнул свет, но его силы хватило лишь до ближайшего стеллажа. На фоне светлого проема окна в кабинете я увидела четкий силуэт читающего Савелия – он даже не глянул в мою сторону. Отыскав в дальней комнате свою сумку, я вернулась на кухню, потерявшую часть своего очарования – электрический свет очень жесток к потертостям и пошорканностям.

Увидев название улицы, Аня посмотрела на меня как-то недоверчиво, глянула ещё раз, нахмурилась, нашла запись в своем блокноте, снова сверила адреса и растерянно произнесла, протянув мне мое письмо и свой блокнот:

– Посмотри сама. Ничего не понимаю!

Всё совпадало. Написанные позеленевшими чернилами строчки письма отличались от четкой Аниной графики только отсутствием индекса. Все остальное было один в один: то же приятное на слух название улицы при полном совпадении номера дома и квартиры. Только под записью в блокноте была приписка – «Олег Яковлевич».

Мы с Анной, вероятно, заполошно громко воскликнули, а может даже завопили (странно, что в обморок не упали от такого наплыва чувств), но в проеме кухонной двери стремительно появился встревоженный Савелий. Он выслушал наши сбивчивые объяснения, завладел письмом и блокнотом, сверил адреса. Посмотрел на меня задумчиво и произнес:

– Ты пугаешь…

– Согласна. Сначала Средний переулок, Затопша, теперь этот адрес! Из всего огромного города нам досталась квартира, в которой жили мои родственники сто лет назад!

В это время Савелий вопросительно глянул на меня, встряхнул листком, и, пока я сообразила, что это была просьба о разрешении прочитать письмо, он уже быстро пробежал текст глазами. Вмешательство было столь резким, что я почти услышала тревожный вздох от истончившегося за век листка бумаги. Мы с Аней напряженно ждали реакции Савелия, но он повторился:

– Определенно пугаешь!

Чтобы прийти в себя в столь волнительной ситуации, пришлось заварить ещё чаю и съесть по паре бутербродов. Савелий на этот раз сидел на кухне вместе с нами. Уже ближе к полуночи договорились, что подруга покажет письмо Олегу Яковлевичу, а тот – своей матушке: может она вспомнит, оставались ли в квартире вещи прежних жильцов.

Неведомое доселе беспокойство буквально выгнало меня из дома. Сначала я хотела прогуляться пешком, но в последнюю минуту заглянула в кладовку и нашла там крепенький велосипед. Я направилась тропинкой, которой уехала почтальонша, и та вывела меня на узкую деревенскую дорогу, петлями огибающую холмы, отчего подъемы и спуски не казались затяжными. Я давно не садилась в седло велосипеда, поэтому некоторое время искала ровный педальный ритм, войдя же в него, помчалась на всей возможной для меня скорости. Холмы становились всё ниже, и скоро дорога потянулась ровной пыльной лентой вдоль изгородей, за которыми молочно-зеленые злаки нежно колыхало ветром: казалось, что земля покрыта мягкой, шелковистой шкуркой.

Не знаю, как далеко я отъехала от дома, прежде чем увидела ещё один жилой дом с пристроенной к нему оранжереей. Табличка на входе приглашала всех желающих купить цветы, горшки, садовый инвентарь и продукты собственного производства. Потоптавшись поочередно у полок с фиалками, с толстым и тонким бутылочным стеклом, с льняными и хлопковыми салфетками, с плетеными корзинами всех размеров, я отчаялась. Нет хуже, когда есть из чего выбирать! Пришлось умять булку с корицей и яблочной начинкой, купленную здесь же, чтобы дать себе время определиться с выбором.

И тут я увидела этажерку с образцами мыла ручной работы. Одни бруски походили на отполированный малахит, другие – на пчелиные соты. На круглых тарелках лежали вперемешку и резаные кусочки с сердечками посередине, и ломанные, на сколах которых пестрели семена и цветки травок. Ещё мне понравилось мыло в виде плиток шоколада и ягодного желе. Но купила я два традиционных бруска: кремовый с добавлением овсяных хлопьев и миндальной муки, и ещё жасминовый, с ажурным тиснением по белой гладкой поверхности. Я всё-таки надеялась получить письменное приглашение от Этель, поэтому не хотела, чтобы оно застало меня врасплох. Явиться на День рождения без подарков не представлялось мне возможным.

В коттедж вернулась в сумерках и, не зажигая света, поднялась в свою комнату. В душе стояла под струей очень горячей воды, но тревогу не смыла, легла спать вместе с ней. Она толклась во мне долго, немного отпустив только ближе к полуночи – как раз луна всплыла над кронами деревьев.

Я разглядывала кратеры и сеточки дорог на её мерцающей поверхности, пока не почувствовала резкий электрический запах. Тотчас послышался скрежет чего-то жесткого о стены дома, потрескивание, грохот от падения камней. Я резко села на кровати и прислушалась. От страха внутри моего сердца образовалась пустота. Конечно, ведь душа оттуда ушла, но не в пятки. Она сидела рядом, и точно также как я, глупо хлопала ресницами, глядя на серебряный свет за окном.

Когда диск луны заслонила огромная тень, я поспешно сунула ноги в тапки, как всегда перепутав правый с левым. Пока шаркала в них до окна, пугающие тени за окном превратились в знакомые очертания деревьев, а луна погасла снова. Её накрыло облаком, тёмным внутри и светящимся по краям, потом ещё одним и ещё, пока все небо не стало похоже на вязанную узором шальку.

Я оставила на подоконнике зажженную свечу в стеклянном фонаре. Этот огонек не мешал мне, и в то же время делал живым хотя бы одно окно в темном доме.

Утром обнаружила под верандой примятую траву и пару камней, выпавших из ограды, а ещё письмо от Этель и Эстер в почтовом ящике.

«Крутояр. Милому Нумератору.

Дружочек! Извините, что так и не узнала ваше имя, но надеюсь, что когда вы посетите наше скромное торжество, что состоится завтра в четыре часа пополудни, мы исправим эту ошибку. Не выразить словами, как я рада была получить от вас весточку. Мне очень хотелось бы обсудить с вами проблемы, волнующие нас обеих. Кстати, праздник будет неформальным, и мы не настаиваем, чтобы гости приходили парами, поэтому, мы не обидимся, если ваш напарник будет занят и не сможет прийти. С любовью Этель и моя младшая сестра Эстер.

P.S.: Никогда не слышала, чтобы у Нумераторов были напарники».

Тут я пожалела, что не взяла с собой в дорогу Справочник Нумератора. Тогда мне показалось неразумным носить с собой трёхсотлистовую книгу, а теперь я бы с интересом пролистала те сто пятьдесят страниц, что не успела прочитать. Уверена, что там обязательно есть правило про напарников.

Михаэля не было с вечера позавчерашнего дня. Ждать было трудно. Я и чашки все перемыла, и постирала всю свою одежду, и позавтракала, и пообедала, и порисовала в блокноте Нумератора вид с мансарды (интересно, как я его Куратору буду возвращать?). Да, ещё половики выхлопала и подмела дорожку возле дома. После полудня, села на траву рядом с живой оградой из роз и открыла тонкую брошюру, которую дал мне прочитать продавец из книжной лавки. В тонкой самиздатовской книжке было несколько статей на странные для меня темы, и я чуть было не отложила брошюру в сторону, только вот на глаза мне попалось имя Этель. Оказывается, она была автором одной из статей.

«Дорогие читатели! Многие из вас напуганы предвестниками перемен – своими снами, но каждый имеет право знать, что же происходит на самом деле. Все мысли, что описаны ниже, я ни в коей мере не могу назвать своими. Тьма невежества, окружавшая меня, рассеялась с появлением моего дражайшего вечного друга, моего Дракона. Лишь долгие беседы с ним сделали возможным написание этой статьи.

Мы, ландракарцы, в массе своей пребываем в мороке. Это не отсутствие Света, а потеря осознанности. Большинство из нас не знает, что в нашей Вселенной существуют параллельные миры – Мерности, и среди этих миров есть Главное Место, то в котором проявлено Главное воплощение. Его называют Заглавень.

Заглавень отличается от других сознательных форм наличием не только Души, но и Божественной Искры – Духа. В его единице жизни, в ЖИВЕ, соединены сознание, Душа и Дух. ЖИВА является посредником между человеком и Создателем. Она понижает излучение Творца до приемлемой для человека мощности. ЖИВА находиться в высших измерениях и отвечает не только за Заглавня, но и за параллельные, воплотившиеся в других сознаниях части этой Души (их называют Сколками).

Под влиянием сильного потрясения, Заглавень может фрагментироваться. Фрагмент его Души уходит в параллельную реальность, забирая с собой ту самую ярко выраженную эмоцию, что была задействована в данной стрессовой ситуации. Такой фрагмент называют Иверень. Так, под влиянием пережитого сильного страха в Мерности теряется кусочек Души с запечатленным в нем бесстрашием, предательство лишает Заглавня доверия и преданности, гонения могут лишить его желания развиваться духовно. Иверень проявляется в другой реальности и проживает свою жизнь, чуть менее осознанную, чем Главное воплощение. Эти фрагменты души также следуют инструкциям ЖИВЫ, связь с которой у них никогда не прерывается.

Ландракар – это место для сохранения фрагментов человеческих душ, утерянных в результате потрясений. В жителях Ландракара находятся осколки Душ с только одним ярко выраженным качеством, которого лишается Заглавень в момент фрагментации. Здесь они находятся в сохранности, пока не будут востребованы назад. Тогда Иверень начинает готовиться к Павороти – обратному пути. Ландракарцы не могут контролировать этот процесс, потому что его запускает Главное воплощение, когда осознает свою фрагментарность и начинает устанавливать связь со всеми своими частями во всех воплощениях. Тогда Иверень начинает видеть сны и ощущать потребность в воссоединении и обретении целостности с той Душой, частью которой он когда-то был, и это желание становиться неодолимым.

Когда-то Драконы сопровождали только Главные воплощения, но потом стали уходить с более слабой частью Души, с Иверенем, чтобы помочь ему на обратном пути. Драконы видимы только для тех, кто вошел в Павороть. Они создают порталы для возвращения фрагментов к Заглавню в наилучший для этого момент. Драконы перемещаются вдоль потоков Дыхания жизни, сливаясь с этими потоками. Через открытый Драконом портал Иверень, ведомый общей ЖИВОЙ, воссоединяется с Главным воплощением, возвращая назад его недостающую эмоциональную составляющую. Процесс этот неизбежен, потому что каждый Заглавень должен восстановить целостность своей Души. И тогда наступает черед его воссоединения со Сколками, но об этом, дорогой читатель, мы поговорим позже.

Ваша преданная Этель и её прекрасный Дракон»……..

………………………………………………..

………………………………………………

Ёлочки зеленые, я что – ИВЕРЕНЬ???!!!!

Лоб у Савелия умный, губы тонкие, изогнутые в незлобивой усмешке, словно он немного сомневается во всём, что его окружает и на всякий случай относится к действительности с малой долей иронии. Большие, широко расставленные глаза пронзительно синие, но мешки под глазами лишают его внешность того благополучия, которое обычно накладывает на мужчин университетское образование. Я разглядывала Савелия без опаски, потому что уже пятнадцать минут он был неотрывно прикован к странице книги, что разделяла кухонный стол перегородкой. Трактат был мудреный, однако это не мешало моему сослуживцу методично жевать бутерброды с сыром.

Я же вяло ковыряла остывшую овсянку и так же вяло глядела в журнал, между страниц которого во избежание вопросов была вложена моя тетрадь. Хотя, опасения были напрасными – Савелию и дела не было до того, что я читаю. Разница в часовых поясах сказывалась на моей способности к концентрации внимания, а растворимый кофе был уж слишком сублимированный, что бы это слово ни обозначало.

Обычно, открыв свою тетрадь в произвольном порядке, я самым удивительным образом нахожу актуальную для меня в этот момент мысль, которая дает мне пищу для размышлений на весь день. Сегодня принцип сработал снова, а, может, я научилась любое умное высказывание притягивать за уши в свою жизнь. Какой-то хороший человек (ну почему я никогда не записываю фамилии авторов?!) сформулировал идею так: «Ожидания останавливают энергию на чём-то одном, максимум нескольких вариантах, не давая энергии двигаться, не давая жизни приносить всё лучшее для тебя. И это лучшее, как правило, то, чего совершенно не ожидаешь».

Как ровненько сказано! Я ведь от фиминой коробки жду неизвестно чего, хотя даже гарантии нет, что эта сокровищница вообще существует. Однако я пролетела четверть земного шара, чтобы открыть крышку у этой тайны. И даже если я её заполучу, в ней может оказаться пара брошек, засушенный цветочек и билет на премьеру в Мариинку. Не пора ли мне угомониться, довериться судьбе и не ждать многого, чтобы, когда судьба предложит малое, не оказаться в жестком разочаровании?

Подливая кипяток в свою кружку, я неловко засунула журнал под сгиб локтя, отчего один листок из моей тетради выпал к ногам Савелия. Он, не отрываясь взглядом от страниц, поднял листочек и передал мне, доедая четвертый бутерброд.

На той бумажке оказались подробности про параллельные жизни. Обычная, сухая теория, не применимая к реальной жизни. Помню, что я уже хотела когда-то выбросить этот листок, но сейчас на всякий случай текст перечитала:

«У каждого человека на разных уровнях мироздания есть многочисленные двойники, которые проживают каждый свою жизнь. Это как сеанс одновременной игры. Совокупность всех двойников, проживающих параллельные жизни одновременно в прошлом, настоящем и будущем, и есть наше Высшее Я. Память обо всех прожитых жизнях не стирается, а преобразуется. Каждый двойник – маленькая веточка в огромном дереве мироздания, которому доступна информация из всех частей дерева. Если один из двойников получил некий опыт, то данный опыт становится опытом всей системы одновременно. Каждый двойник, пройдя некий уникальный опыт, создает дополнительный вариант игры. Для того, чтобы освоить опыт всей системы, то есть ощутить себя целостной, ты должен пройти все варианты игры, исследовать все ходы поля мироздания, получить представление от каждой части себя во всей многовариантности. Все ходы существуют одновременно и уже есть одномоментно.

Однако, помимо существования двойников, также возможна фрагментация Души во время травмирующих событий. В этом случае, как только люди начинают мужественно смотреть в лицо ощущениям разделения и заброшенности, утерянные фрагменты возвращаются к Душе».

Когда же я вырвала этот листок из тетради, чтобы выбросить? Наверно сразу по возвращении из Затопши, пару месяцев назад. Тогда я ещё подумала что, может быть, в другой жизни я умею, например, кататься на велосипеде. Еще подумала, что хорошо бы собрать свои фрагменты и объединить все мои потенциальные возможности на уровне Высшего Я, чтобы пользоваться этим опытом. Кроме того, на самом деле у меня есть чувство заброшенности и ощущение разделения – скорее всего по дороге я всё-таки потеряла кое-что от своей Души. На всякий случай я тогда сконцентрировалась, представила мысленно и очень эмоционально, что часть моего утерянного света ко мне возвращается, громко оповестила Вселенную о своем намерении стать целостной и благополучно об этом забыла.

Я сложила бумажку самолётиком и удачно запустила им в мусорное ведро, чем привлекла внимание Савелия. Тот, видимо, утолил свой голод, в том числе и интеллектуальный, потому что книгу захлопнул и взглянул на часы.

– Нам пора идти учиться. Кстати, как ты себя чувствуешь?

– Спасибо, лучше.

Савелий спросил о моем здоровье не без повода. Весь вчерашний вечер я провела на диване в состоянии сильной усталости и вялости, отказавшись от похода на концерт, куда он отправился один. Вернувшись, прокомментировал увиденное одним словом: «Занятно».

Пока обувались в тесной прихожей, я пыталась понять, отсутствие каких навыков у себя меня тревожит. Их было три. Вождению автомобиля противилось всё моё существо. С тем, что я барахталась исключительно на мелководье, тоже можно было смириться. Я не собиралась переплывать Гибралтар, а глубина моря у детских санаториев Евпатории меня вполне устраивала. Переживала я только о том, что не освоила двухколесный велосипед.

Савелий как раз дошнуровал ботинки, когда я озадачила его вопросом:

– Ты умеешь кататься на велосипеде?

– А ты умеешь?

– Нет.

Савелий сказал со смешинкой в голосе, но с совершенно серьезным выражением лица:

– Как же ты живешь с этим, бедняжка?

Как не терзали меня невесёлые думы, а есть хотелось, поэтому на ужин я приготовила двойную порцию омлета с укропом. Отложила половину в глубокую миску, накрыла тарелкой и, завернув в кухонное полотенце, пристроила поближе к остывающей плите. Не прошло и часа, как скрипнул дверной замок, и на пороге появился Михаэль. Он, по обычаю, не поздоровался, лишь кивнул лохматой головой. Пока напарник возился со шнурками ботинок, я разговор не начинала. Когда же он стал подниматься на второй этаж, пришлось сказать его спине:

– Я волновалась.

– А чего волноваться? Я предупреждал в записке, что дел много, да и дорога не ближняя была.

– Омлет будешь? Он ещё теплый.

Напарник булькнул невнятно:

– Я не голоден.

Почти дойдя до верхней ступеньки, Михаэль повернулся в мою сторону и спросил таким безразличным голосом, что я сразу поняла, что он на меня злиться:

– Кому это ты ночью свет в окне оставляла?

– Тебе,… откуда знаешь, раз был далеко?

– Сосед в разговоре упомянул, что в этом доме свет горел всю ночь.

Я засомневалась:

– Какой сосед? Тут ни одного дома поблизости нет.

– Константин, кто ж ещё! Он ухо с глазом: знает всё, что происходит окрест на многие мили. А уж кто ему напел, я не знаю. Может ты, конечно, заботу обо мне проявила, но я не малое дитя, так что впредь, будь добра, не «светись».

Прозвучало грубо, и я обиделась.

Пока позволяли мелкие хозяйственные дела, мы с Михаэлем обходили друг друга по дуге, избегая общения. Я без угрызений совести доела ту часть омлета, от которой отказался мой напарник, и устроилась в кресле в гостиной. Михаэль прятаться в своей комнате тоже не стал, спустился вниз и сел в кресло немного сбоку от моего. Был он чист и свеж, бороду слегка подстриг, волосы пригладил расческой, но всё это нисколько не прибавило в нем дружелюбия, поэтому целый вечер между нашими креслами вяло бродило всего с десяток слов.

Мне нужно было обсудить с Михаэлем важный вопрос, поэтому, когда он, наконец, поинтересовался, чем я занималась в его отсутствие, я бодро отчиталась, постепенно выводя разговор в нужное мне русло:

– Сначала я выспалась, потом прибралась в гостиной, чаю напилась вдосталь, за что большое тебе уважение, – в этом месте Михаэль дрогнул в улыбке краешком губ, что означало «на здоровье». – Ещё читала книги, в том числе про Драконов, – тут брови напарника взлохматились и сошлись домиком на переносице. – Ездила на велосипеде куда-то вдоль дороги, нашла там хутор и купила для Эстер и Этель ручного мыла в подарок на День рождения.

– Давай поподробнее про то, что ты читала и про подарки.

Пришлось немного приврать, чтобы не навлечь неприятности на мальчика из букинистической лавки.

– Книгу о мифических существах я уже давно с собой ношу, а прочитать все недосуг было, – я улыбнулась Михаэлю, сверлящему меня взглядом. Огонь камина освещал только ту половину его лица, которой Михаэль повернулся ко мне, и седина на его волосах, вобрав в себя оттенки жара, затерялась в общем медном. Сейчас он казался мне опасным, как пруток, который натужно согнули и который не стоит резко отпускать. – Я, как книгу прочитала, стала много думать о своем Драконе, особенно о том, как мы будем с ним общаться. Если телепатически, то не будет ли этот диалог слишком откровенным, ведь он сможет распознать все мои мысли.

– Уже ждешь! Прям, как суженного. А в тыковке-то не укладывается, что после этой встречи вряд ли первую поземку застанешь.

– Зато меня на вечеринку к Этель пригласили! Сказали, что можно без пары приходить.

– И как же ты получила такую добрую весть?

– Письмом.

– Вот что, голуба моя, у меня совесть всегда чиста, оттого и подушка в головах не вертится. Поэтому, хочет меня видеть твоя престарелая подруга или нет, одна ты завтра никуда не пойдешь!

И столько железа грохотало в тихом голосе Михаэля, что у меня не осталось сомнений, что по-другому не бывать.

Утром я теплила воду, когда напарник заглянул на кухню и сообщил, что поедет на велосипеде до Константина, чтобы позаимствовать у того машину на время, потому что из-за моей блажи он, Михаэль, не желает снова идти по холмам до дома на озере. А мне надлежало быть готовой сразу после обеда – «и чтоб я тебя ни минуты не ждал».

Такому раскладу я обрадовалась, потому что хотела надеть на праздник своё единственное платье и ещё туфли-балетки. Я тщательно отгладила сатиновую широкую юбку и облегающий верх платья без рукавов с круглым вырезом. Покрой был прост, потому что всю красоту составлял набивной рисунок: по ярко-синему распускались приглушенно-красные розы и жемчужные хризантемы.

Подарок для Эстер я положила в небольшую коробку бордового цвета, которую нашла на чердаке. Проткнула посреди её крышки отверстие и вставила в него такой крупный пион, что тот закрыл сливовыми лепестками всю картонку. Для Этель коробки не нашлось, зато за шкафом в кухне я обнаружила рулон плотных белых обоев с выпуклым тиснением, завернула в эту бумагу подарок, перевязала своей голубой лентой и украсила белоснежным пионом. При этом я очень надеялась, что нехватку двух цветов из сада никто не обнаружит.

Единственное, что омрачило это утро, была пропажа энциклопедии о мифических существах. Хватилась я её, когда была уже одета в платье. Точно помню, что утром выглянула в окно кухни и посмотрела вслед отъезжающему на велосипеде Михаэлю – у него не было с собой ни сумки, ни свёртка, а в кармане такую книгу не спрячешь. Значит она где-то в доме. На мансарде я перетрясла все одеяла, посмотрела под своей кроватью и диваном в гостиной, даже заглянула в комнату Михаэля, но порог переступить не насмелилась. Книга исчезла, и это меня сильно опечалило. Как я буду оправдываться перед улыбчивым мальчиком в букинистическом магазине?

Мы попали на праздник с большим опозданием. В нежных, пока ещё сливочных сумерках, среди густой травы стояла длинная вереница деревянных столов. Скатерти не постелили, но букеты цветов тянулись по центру нарядной лентой. Хрусталь, фарфор и серебро столовых приборов освещали обыкновенные лампочки – десятки лампочек, свешивающиеся с ветвей деревьев на длинных шнурах почти до самых цветов. Часть приглашенных продолжала сидеть за столом, другие же гости гуляли вдоль озера. Из проигрывателя бодрой, но негромкой струйкой лился джаз.

Я попала со своими пионами на подарках для Этель и Эстер. Обе именинницы были в шляпках, украшенных сливовыми и розовыми бутонами, среди которых прятались тугие розетки бледно-желтых садовых лютиков. Этель легонько обняла меня:

– Как хорошо, что вы пришли без пары, моя дорогая! Мы очень быстро найдем вам собеседника из тех молодых людей, что не постеснялись прийти на вечеринку двух старух.

– Извините, но я здесь с напарником – он сейчас осматривает машину. Из-за неё мы так опоздали. Она глохла в пути несколько раз. Это от нас с Михаэлем с самыми сердечными пожеланиями! – я протянула именинницам их подарки.

Эстер приняла свой свёрток с нетерпением трехлетнего ребёнка. Понюхала оба цветка, зашуршала оберткой и тотчас вскрыла не только свой подарок, но и коробку Этель. Сестрам мой выбор понравился, а младшая сразу же заявила, что её жасминовое мыло выглядит дороже и пахнет приятней. Этель покачала головой:

– Моя дорогая, вы совершенно свободно могли бы прийти и без подарков. Хотя Эстер по-прежнему их любит. Меня же радует одно ваше присутствие. Вы прочитали книги, что взяли у букиниста?

Я растерянно кивнула головой.

– Что-нибудь поняли?

– То, что я прочитала, меня огорчило.

– Могу я попросить вас задержаться немного? Гости уже расходятся, да и Эстер утомилась. Я помогу сестре подняться в её комнату, а вы пока угощайтесь. Когда я вернусь, мы сможем поговорить обо всём, что вас тревожит.

Интересно, как узнала Этель о книжном магазине?

Вместо чайных блюдец я взяла две десертные тарелки, чтобы уместить на них чашку с чаем и пирожное. Чтобы Михаэль не обиделся, выбрала одинаковый десерт: слойки в белой глазури. Понесла тарелки в сторону изгороди, где Михаэль осматривал машину, осторожно лавируя между группами оживлённо разговаривающих гостей. Я внимательно смотрела под ноги, поэтому и не сразу увидела их.

Внезапная тишина заставила меня оторвать взгляд от травы и посмотреть в сторону озера. Конечно же, мне сначала показалось, что железные птицы парят над водой. И если присмотреться туда, за большие черные фигуры в форменной одежде, то становилось понятно, что это зрительный обман. На самом деле машины стояли на берегу, но двигатели были не выключены, и воздушные подушки покачивали их в такт волнам. Или в ритм духовых и ударных, что продолжали играть джаз чуть громче, потому что люди кругом молчали.

Брежатые пришли за мной, потому что цепь их превращалась в полукружье, отрезающее меня от растерянного Михаэля и неловко спешащей на помощь Этель. Четверо бойцов заключили меня в кольцо, прежде чем кто-то негромко крикнул «Не смейте!». Голова оказалась на уровне лопаток, обтянутых форменными куртками с устрашающей эмблемой: какой-то неведомый хищник скалил на меня зубы с каждой широкой спины. Эти Брежатые были не в беретах, как те, что забрали Марковича, – они прятали лица под забралами шлемов.

– Государственный Нумератор, жетон 5528. Вы будете доставлены в Кромлех для допроса!

Пока меня вели к озеру, я слышала, как падают столы и бьется посуда, как командир отряда призывает всех к порядку.

Мне было холодно. Ветер, пронизывающий до самого позвоночника, яростно рвал подол платья, пока удивительная машина неслась над поверхностью земли. Я вцепилась в боковые ручки сиденья и сжала пальцы ног, чтобы не потерять балетки. Несколько раз при торможении и на резких поворотах, я больно ударилась головой о бойца, который рулил. Так и хотелось крикнуть: «Не дрова везете!». На вокзал я прибыла того же цвета, как сатин на платье.

Станция с двух сторон была зажата небольшими каменными туннелями с высокими лестницами по бокам. Стоило нам ступить на перрон, как справа мелькнуло желтое размытое пятно, а потом появился паровоз. Проскочив каменный тоннель, он дал сиплый гудок и выпустил мощную струю пара, которая, клубясь, затмила весь состав. Казалось, что тучи на небе, да и само небо, создает именно паровоз, извергая порцию за порцией курчавые сизые облака.

Меня сопровождало теперь только двое Брежатых, остальные умчались куда-то темной стаей. По брусчатке мы прошли мимо смотрителя, заняли в поезде пустое купе, и там я села к окну, отвернувшись от своих стражей. Я упрямо смотрела в ночь, но спать манило нещадно, и каждые полчаса я вздрагивала от того, что голова моя клониться вниз, и я проваливаюсь в дремоту. Брежатые сидели чинно, скрестив руки на груди, и ни разу не мотнули шлемами. Так мы ехали почти до рассвета.

На каналах ветер рвал пространство в клочья, с треском и свистом, бросая целые глыбы воздуха в окна домов. Пару раз, подхваченная потоком воздуха, я теряла опору и начинала бежать от толчков в спину куда-нибудь на боковую улочку. Савелий всякий раз молча успевал ухватить меня за обшлага куртки и выводить из ветряной трубы.

Накануне мы решили, что если будет пасмурно, то после учёбы пойдем в Эрмитаж, а если погода будет хорошей, то поедем в Петергоф. Во второй половине дня по-прежнему было холодно, однако показалось солнце, а плоские облака зависли у горизонта, не нагоняя теней. Мы отправились за город, где Савелий много фотографировал в обоих рукавах Верхнего парка. На берегу Финского залива, между двух синих плоскостей, моря и неба, мы постепенно разговорились.

– Знаешь, в Затопше море долго пряталось за лесом, пока его не вырубили. Тайга начиналась сразу за насыпью у нашего дома. Летом горка зарастала донником, а зимой мы катались с неё на санках или куске картона. Иногда народу на ней было как муравьев.

– Ты говоришь о том месте, где стояла Орбита? – переспросил Савелий, присевший на корточки ради хорошего ракурса. – Мы ходили туда на лыжах. Классная штуковина. Я всегда думал, что это центр связи космических полётов.

– В детстве мне казалось, что Орбита спрятана далеко-далеко в лесу, а как тайгу вырубили, её стало видно с крыши нашего дома.

– Тот лес жалко. Больше нигде я не встречал столько цветов, особенно жарков и подснежников.

– А я удивлялась всегда, почему затопшинское море не выливается из берегов. Если смотреть на него с пригорка, то, кажется, что оно нависает над городом, словно вода налита в чашу по самый краешек.

– Оптический обман. Я тоже это замечал.

Разговаривали мы неспешно, в такт шагам, с большими паузами, за которыми я узнала, что Савелий «очень дружен» со своей женой Марусей. Хотела про неё расспросить, да только позвонила Анна, и как-то торжественно сообщила, что нас ожидают в гости….

…Матушка Олега Яковлевича была очень слаба. Мы попали в её комнату по длинному коридору, пройдя мимо нескольких запертых дверей. Не знаю, готовилась ли к нашему приходу Мария Александровна, но на ногах у неё были ботиночки, на отвороте воротника – брошь, в одуванчиковых волосах – пластмассовый ободок с бантиком. Протянув руки для приветствия, она скользнула пальчиками по нашим ладоням и обессилено уронила их на обитые полосатой тканью подлокотники кресла.

Нам предложили чай, мы отказались, чтобы не беспокоить лишний раз хозяев. Присели на стулья, что внес из другой комнаты Олег Яковлевич. Я украдкой разглядывала репродукции на стенах комнаты, придумывая с чего начать разговор: с погоды или сразу с интересующего меня дела.

Старушка улыбнулась:

– Гость, что мученик – пока приспособится, разговориться, оглядится….

– Мария Александровна, я нашла у мамы в документах вот эту записку с вашим адресом,… точнее я не знала, что там живете именно вы и что это та квартира, в которой жили мои родственники, потому что это случайное совпадение, что Аня знакома с Олегом Яковлевичем…

Пожилая женщина решительно остановила мои сбивчивые объяснения.

– Не тратьте время. Олежик уже рассказал мне о ваших совпадениях. Все это очень странно,… но вам повезло застать меня именно в ту пору, когда я не помню, что ела на завтрак, но отчетливо вижу времена моей молодости.

Мария Александровна лукаво посмотрела на нас и внезапно тихонько засмеялась:

– Шучу. Я почти ничего не помню, но к вашей радости – ничего не выбрасываю. Олежа, пожалуйста, подай мне дневники и все же налей гостям чаю, потому что молодой человек и рта не раскрыл. Похоже, его надо отогреть.

Савелий хмыкнул в ответ на «молодой» и помог Олегу Яковлевичу накрыть на стол: распаковал коробку конфет, что мы принесли с собой, принес откуда-то чашки. Я в это время разглядывала две тетради в черных клеенчатых обложках, которые протянула мне хозяйка. Им было столько же лет, что и моему листочку с адресом.

– Дневники, – не без гордости заметила Мария Александровна.

Мужчины налили нам чай, и потихоньку завязался разговор о том, кто мы, чем занимаемся, откуда приехали. Савелий рассказал хозяевам о Затопше, и они долго восклицали: «Ну, надо же!», узнав, что мы провели детство в одном городе на соседних улицах. Мария Александровна не могла долго держать что-то в дрожащих руках, поэтому Олег Яковлевич незаметно забирал у неё чашку с чаем и снова подавал матери. Его забота о ней не была навязчивой, скорее предупредительной. К тому же он оказался хорошим рассказчиком и поведал много интересного о своей работе и о даче на Валдае, куда он собирался отвезти мать через пару дней на все лето.

Я жевала рахат-лукум, который сын называет «резиновые конфеты в пурге», и думала о том, как повернуть к разговору о Коре и Фиме. И ещё о том, как не поперхнуться. Бывает, что неправильно вдохнешь, когда ешь сладкое, и кашель развивается невероятно мучительный. Снова заговорили о совпадениях, и Олег Яковлевич рассказал историю своего институтского приятеля, фамилия которого была Петров.

– Они тогда с женой переезжали в другой город, и мой друг поехал вперед, чтобы купить квартиру. В Петропавловске они жили на улице имени Петрова, и, по странному стечению обстоятельств, новая квартира тоже оказалась на одноименной улице. Жилье куплено – надо давать телеграмму жене. Телефонистка читает текст: «Адрес – Петропавловск, ул. Петрова, Петровой Валентине Петровне. Приезжай по адресу – ул. Петрова, д. 3. Петров». Телефонистка спрашивает: «А вы ничего не перепутали?». Петров ей в ответ: «Это вы, девушка, ничего не перепутайте».

Все негромко рассмеялись. Я встретилась взглядом с Марией Александровной, и она, увидев мое внутреннее нетерпение, решительно отставила в сторону недопитый чай.

– Расскажу, что помню, но вы, деточка, должны понимать, что прошло уже почти восемьдесят лет. События, связанные с нашим заселением в ту квартиру, я записала в дневники много позже, уже учась в школе. А тогда мне было меньше десяти лет. Я видела обеих сестер – и старшую Конкордию и младшую Серафиму, и мне кажется, что вы слегка похожи и на ту и на другую, хотя больше на Фиму, потому что вы такая же… меленькая. Полтора метра в вас, деточка, наберется?

– Метр пятьдесят два, – ответила я, краем глаза заметив, как Савелий заел улыбку конфетой.

– Вот-вот, и Фима была невысокой. Не обижайтесь, но мне больше нравилась Кора: она была такая яркая, энергичная, очень живая. Родители сестёр умерли до революции. Тихая Фима работала в конторе и разбирала архив отца, а Кора была общественницей. Она постоянно выступала на каких-то собраниях, ездила на служебном автомобиле. Фима носила ситцевые платья, а Кора – брюки и кожаную куртку. Сестры не ладили между собой. Кора дома-то практически не жила, а потом и вовсе решила отдать жилье государству. Серафиму решение сестры подкосило, ведь её подселяли в какую-то семью на окраине города, и это после трехкомнатной просторной профессорской квартиры. Кора отдала и книги, и архив отца в музей. Выселение Фимы прошло в одночасье: она вернулась как-то с работы, а в доме уже новые жильцы. В тот день я и видела сестёр вместе, ведь именно нашу семью поселили в этой квартире. Фима плакала, всё просила у сестры картонную коробку со своими личными вещами, но ушла без неё.

Мария Александровна потянулась рукой к чашке с чаем.

– Подожди, мама, надо свежий налить, – Олег Яковлевич хотел поставить чайник снова, но матушка его остановила: силы её кончились, нам пора было уходить.

– Коробку Фимы мы нашли на антресоли. Спустя несколько лет родители отдали её мне, потому что там были памятные вещички молодой девушки, а я к тому времени уже подросла. Знали бы вы, как много часов я провела, разбирая «сокровища» Фимы! Как это ни странно, но никто её вещами так и не воспользовался. Как лежали они в той коробке, так и сохранились в целости. Я выросла, дочерей у меня не было, а потом из памяти как-то стерлись эти воспоминания, пока вы не явились и не напомнили мне о тех временах. Я Олежика пошлю завтра на ту квартиру, должно быть коробка так и стоит на антресоли.

– Вы не знаете, что стало с Фимой? Не пытались её найти, чтобы отдать вещи?

– К тому времени Серафимы не стало. Говорили, это был нож в спину. Что-то она натворила в той своей новой жизни… Кора уехала из Питера в деревню. Она изменилась, перестала быть активисткой, чудом избежала тюрьмы, поэтому и скрылась подальше от власти где-то в Ярославской области. Знаю, что у неё был сын, который погиб на войне в 1942 году.

– Это был мой дед по материнской линии.

– Вот как. Значит, я могу вернуть вам сокровища вашей прабабушки Фимы с легкой душой, как законное наследство.

На остановке пришлось прыгать с нижней ступеньки на каменистую насыпь. С этого места была видна вся долина, до самого горизонта, помеченного узкой розовой полоской восхода. Долина Кромлеха была окружена невысокими горами, а в центре плато возвышалась квадратная крепость. Каждый её угол венчала башенка с красной остроконечной крышей. Дождевые тучи, как груженые баржи, задевали «днищами» за геральдические флаги. В некоторых местах каменный массив словно наклонялся вперед, отчего лесенки вдоль и вниз опасно кренились над обрывом.

Нас уже ждали у дороги, начинающейся прямо у железнодорожной насыпи. На обычной машине мы добрались до главной площади внутри цитадели и остановились напротив памятника из черного гранита в честь воинов, защищающих Ландракар. Шесть гигантских фигур застыли в движении: двое вырвались вперед, остальные бежали следом. Скульптор воссоздал невероятную динамику: развевающиеся одежды, напряженные мышцы – кто-то вот-вот оторвется от земли в прыжке. Все шестеро чуть наклонились вперед, словно хотели сокрушить своей мощью невидимого врага. Но памятник навеял на меня не патриотизм, а морозящую жуть, когда я поняла, что лицо одной из фигур, молодой женщины, не окаменело – она следила за мной взглядом, слегка повернув голову.

В двухэтажном холле штаба «Стрепетов» приходилось запрокидывать голову, чтобы разглядеть за галереей второго уровня гипсовые арки потолка, который, казалось, поддерживали только книжные стеллажи. Мы миновали ряд длинных дубовых столов и белых бюстов каких-то деятелей, похожих друг на друга носами и бородами. Внутри здания было достаточно много людей, но все они почему-то ходили «шнурком».

Я и забыла, до чего же Куратор милый. Он подошел ко мне очень близко, настолько, что я почувствовала древесно-горьковатый запах его одеколона, и тихо сказал:

– Не бойся. Ничего противозаконного ты не совершила, поэтому попугают и отпустят.

Потом, оглядев мою растрепанную голову и мятое платье, критично заметил:

– Живенько, но неуместно.

Куратор отдал распоряжение Брежатым оставить меня на его попечение, подписал формуляр и очень быстро направился к лестнице на второй этаж, кивком головы велев мне следовать за ним. Один из стражей крикнул вдогонку, что доставленного к допросу надо регистрировать, но Куратор продолжал подниматься, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Мы почти преодолели площадку между пролетами лестницы, как дорогу нам перегородил Уставщик – так было написано на круглой бляхе, приколотой к отвороту мундира. Он был явно выше чином, потому что смог остановить Куратора вопросом:

– Куда ведёте?

– В переговорную.

– Ведите к Демпферу в допросную.

– В этом нет необходимости. Нумератора привезли на обыкновенное дознание. Обвинений не предъявлено.

Распорядитель посмотрел на лист бумаги в своих руках:

– Жетон номер 5528?

– Да.

– Ведите к Демпферу!

– Но…

– Подчиняйтесь, Таинник!

Куратор тяжело задышал, ноздри его яростно раздулись. Развернув за плечи, он задал мне противоположное направление – в цокольный этаж. Я чувствовала весь его гнев, но не могла понять, на кого он направлен – на меня или же на Уставщика.

В подвале было очень светло, но вереница стальных дверей, которые Куратор одну за другой открывал и закрывал разными ключами, и ещё отсутствие окон, сразу подействовали на меня угнетающе. Куратор тоже не добавлял оптимизма, негромко используя разговорную лексику при подборе очередного ключа. За последней дверью я была готова увидеть настоящее чудовище, которое неспроста прячут за семью замками.

Демпфер же оказался обыкновенным мужчиной средних лет. Конечно, не красавец, хотя, может, он просто терялся на фоне славного Куратора, по-прежнему пыхтевшего и сопящего, как паровоз. Или всё дело было в некоем родовом отклонении, в какой-то непропорциональности черт лица, в рыхлости тела, в излишней выпуклости глаз и тонкости рук и ног Демпфера? Он не выглядел устрашающе, а просто молча, в упор смотрел на меня и медленно шевелил пальцами рук. Меня заворожили эти плавные движения, поэтому вступительную речь Куратора я почти прослушала. Там было что-то про Закон и Порядок, про то, что Нумератор – государственный служащий, а ещё целый перечень нарушений, которые я совершила, находясь в должности. Куратор зачитал с листа список моих прегрешений: излишняя настойчивость при разговорах с горожанами, опрос обывателей на улице, езда на машине с тонированными стеклами, вторичные контакты, общение посредством почтовых отправлений.

Я, наконец, смогла отвести взгляд от рук Демпфера и посмотреть на вопрошающего Куратора. Он делал круг за кругом по допросной, почти не ставя ногу на пятку, словно собирался вот-вот побежать, и в этой походке было сконцентрировано всё его напряжение.

– Почему вы несколько дней не занимались опросом?

– Я устала, решила отдохнуть пару дней.

– Как вы попали на собрание, на котором были задержаны Брежатыми?

– По приглашению.

– Назовите имена тех, с кем вы контактировали больше одного раза.

Я отпила воды из стакана, что поставили передо мной. Вдруг, одномоментно, все мои капилляры схлопнулись. Кровь отхлынула куда-то вглубь тела, кожа похолодела и покрылась холодным потом. Глаза Куратора становились ярче и холоднее, они переливались всеми оттенками лазури, блеск волос стал нестерпим, а за пределами его контура проявленное крошилось на мельчайшие зеркальные осколки. Каждая грань отражала свет, направляя отблеск в мою голову. Лишь Демпфер не терял целостности, не бликовал и не переливался, как всё окружающее.

– Меня сейчас стошнит.

Кто бы мог подумать, что сильнейшая мигрень способна вытравить из меня чувство неловкости перед незнакомыми людьми. Я хотела одного – чтобы Куратор остановил нарастающую панику, тошнотворную слабость, бессилье и безволье, накатившие одновременно. Но я уже не могла через острые осколки, на которые разбилась реальность, разглядеть Куратора, лишь его приглушенный голос пробивался ко мне как через вату.

– Вам кто-нибудь помогал во время опросов? Как вы нашли Крутояр?

Я попыталась сконцентрироваться на какой-нибудь мысли, чтобы не рассказать ему про Михаэля, сестру, сны, Этель. Я позвала своего Дракона на помощь, но вместо этого меня вырвало только что выпитой водой.

В голосе Куратора мелькнуло сострадание:

– Хватит! Даже меня замутило.

Но Демпфер послал мне прямо в сердце страх, как клубок тонких ядовитых гадов – они упали в темь, что разверзлась во мне. Я заледенела изнутри, и когда сердце мое остановилось, то на каком-то бессознательном уровне я поняла, что сейчас моему физическому телу будет нанесён непоправимый ущерб. Я не оправлюсь после этого допроса никогда.

Куратор встал между мной и Демпфером, почти разорвав паутину, которой тот меня опутал.

– Хватит, я сказал! Убери щупальца в карманы, пока я тебе их по одному не переломал.

– Я соблюдаю протокол, – вежливо ответил Демпфер.

– Вот и засунь его себе в ж…

Куратор допил воду из моего стакана, сел напротив, и, выдержав паузу, спросил:

– Отпустило немного?

– Что он делает? – я старалась не поворачивать голову в сторону Демпфера, чтобы не зацепиться за него взглядом.

– «Затычки» вынимает и скачивает энергию. Много и жадно.

– Я всё слышу, – негромко заметил мой мучитель.

Куратор откинулся на спинку стула, вздохнул и продолжил допрос:

– Вы когда-нибудь встречали Дракона?

– Нет!

– Чувствовали его присутствие?

– Нет!

– Может, вы просто не поняли, что перед вами Дракон?

– По-вашему, я просто… невнимательная, раз не разглядела мифическое существо размером с двухэтажный дом?

Большая волна выходящих из меня сильных энергий подняла всю муть души, но, как ни странно, я перестала бояться. Нет, не от храбрости, а от усталости и безразличия.

Куратор захлопнул папку, лежащую на столе, и вынес вердикт:

– Всё бестолку.

Демпфер с ним согласился:

– До чего упорная мшица! Ни на один вопрос не ответила.

Было больно, когда сильные руки Куратора подхватили меня и поставили на ноги, но вряд ли я сама смогла бы подняться со стула. Медленно, шаг за шагом, мы вышли в коридор. Меня мутило. Запах одеколона Куратора стал резким, озоновым, а тусклый свет ламп – режущим и пульсирующим. Но через батист рубашки я чувствовала жар его тела, и эта живая теплота поддерживала меня на слабеющих ногах.

– Кто такая мшица?

– Мошка, мелкое насекомое. Демпфер сравнивал тебя и Кромлех, как систему.

– Думаешь, он меня так похвалил?

– Как же ты давишь на меня своим позитивом! – Куратор прислонил меня к стене и на мгновение ослабил хватку, чтобы найти в кармане ключ от следующей двери. Оторвавшись от живого тепла, я больше не могла удерживать себя в сознании.

Я люблю города: и провинциальные, и мегаполисы, мне во всяких комфортно. Путешествуя поездом, всегда выгадываю разницу в несколько часов между пересадкой на другой маршрут, чтобы погулять по незнакомым улочкам до самого отправления. В той поездке мы с Савелием единодушно предпочли архитектуру Питера его бесчисленным музеям. Исключение сделали только для Эрмитажа, чтоб по приезду на вопрос: «Ну что, набрались культуры?» ответить честно: «А как же!».

По дороге с учёбы нечаянно нашли пышечную, что упрямо ускользала от нас все предыдущие дни. Её нам посоветовала Аня, как место, где подают вкуснейшие пончики. Это заведение пряталось в подвальном помещении на улице, по которой мы ранее прошли как минимум три раза. Вкусив пышной сдобы, мы направились в Эрмитаж с большим воодушевлением.

Оказалось, что большими порциями искусство трудно принимается организмом, поэтому уже в зале мастеров эпохи Возрождения я начала терять силы. Пришлось долго сидеть на скамейке в одном из тихих закутков. На третьем этаже, в зале импрессионистов, у меня открылось второе дыхание. Радовало то, что Савелий искусство не комментировал, меня тоже не заставлял высказываться. На шедевры смотрел как бы мельком, двигаясь практически без остановки, но перед несколькими картинами и скульптурами он ненадолго замирал, слегка склонив голову к левому плечу и поджимая тонкие губы. Что именно означала эта его реакции, я не совсем понимала, потому что кое-что из его избранного мне понравилось, а некоторое оставило равнодушной. Мирового наследия было много, поэтому из музея я вышла не такой энергичной, как вошла в него несколько часов назад. Савелий, что ждал меня у выхода, потому что по дороге я завернула в дамскую комнату «попудрить носик», оценил мое состояние фразой:

– А вот и Таша! Совсем как живая.

Как только мы вышли на улицу, огромная черная туча над Эрмитажем разверзлась градом величиной с рисовое зерно. Мгла накрыла Дворцовую площадь на несколько минут, в течение которых наша обувь промокла насквозь. Где погреться? Конечно в пышечной.

Савелий после третьего пончика вздохнул тяжело и, взяв с тарелки четвертый, философски заметил на свой счёт:

– Мужик нехотя целого поросенка съел.

Чтоб минимизировать нанесенный пончиковой диетой ущерб, назад пошли кружным путем. Мне хотелось отвлечься и не думать бесперечь о том, нашел ли Олег Яковлевич нужную коробку. Поэтому я рассказала Савелию о том, что наша дворовая компания была разношерстная: мальчишки и девчонки всех возрастов от садиковских малолеток до подростков, отличники и двоечники, хулиганы и тихони дружили все вместе. За одной из пятиэтажек был палисадник и там, среди деревьев и кустарников мы мастерили домики из покрывал и кусков картона. Пировали тем, что приносили из дома – вареной картошкой, хлебом с сахаром, жареными пельменями.

Позже многие пацаны сбились в дворовую банду и держали в страхе весь квартал. В младшей школе мне симпатизировал один из «бандитов». Я почему-то уверена, что именно его покровительство много лет спустя сохранило нашу квартиру от обворовывания, пока мы с сестрой вступали в наследство.

Савелий слушал меня внимательно, но думал и свою думу. Лишь коротко упомянул, что серьезно занимался спортом, оттого и травмирован во многих местах. Служил матросом и плавал через полмира с тем флотом, который с верфей Балтийского моря перебрасывали во Владивосток. Бывал он и в Индии, и в Австралии. «Потом расскажу, ладно?».

Наша командировка заканчивалась, самолет улетал этой ночью. На набережной я посетовала, что так и не увидела ни одного сфинкса. Львов было много, а вот сфинксы на пути не попались. Савелий молча развернул меня за плечи лицом к Неве и протянул руку вперед. Проследив взглядом в заданном направлении, я таки увидела чудных каменных зверушек.

Я должна любить своего Дракона, ведь, говорят, у меня с ним внутренняя связь. Будь у меня выбор, предпочла бы Дракона не столь сурового. Мне не нравиться его большой рост, и я не люблю этот немного кошачий глаз. Вот он сидит, вытянув ноги, сложив руки на груди и прикрыв веки: ему нет дела до моих переживаний.

Я почти стукнула Михаэля по макушке, но он ловко увернулся:

– Ты чёртов Дракон!!! Не мог раньше предупредить, что тебя вижу только я. Люди меня за дурочку принимали, когда я сама с собой разговаривала!

– Да, и лишить себя такого удовольствия? И, между прочим, не ты одна меня видишь. Этель вот ещё может… И как же ты, наконец, догадалась?

Я сделала несколько медленных вдохов и выдохов, чтобы остановить очередную выворачивающую на изнанку волну тошноты: со второго этажа я шла минут десять, так меня млявило. Михаэль терпеливо дожидался, пока я смогу говорить.

– Сначала, когда ты произнес пароль при входе в дом, ну, эти два слова – «Этамин и Растабан», я вроде как, заподозрила неладное, ведь в книге о мифических существах написано, что так обозначают звезды в созвездии Дракона. Ещё у Нумераторов нет напарников, а ты сам вызвался меня сопровождать. Потом я прочитала, что Драконы видимы только для тех, кто вошел в Павороть. Этель тебя видела, как и я, но Эстер нет – она ещё спросила, для кого поставлена лишняя чайная пара. Я, думаю, что Этель догадалась, кто ты и хотела, видимо, меня предупредить на Дне рождения, но не успела.

– Это всего лишь догадки. Когда озарило-то?

– Я поняла, что ты мой Дракон только на допросе. Куратор сказал: «Может, вы просто не поняли, что перед вами Дракон?». Хотя я не сразу догадалась, что это была подсказка. В книге написано, что некоторые Драконы могут обращаться, но я не придала этому значения. Признаюсь, я ждала крылатое чудовище, а ты всё это время был рядом со мной в образе человека. Почему ты не признался мне?

– Озвучь я правду сам, ты бы не поверила. А вот Куратор сказал, и ты прозрела. Что Демпфер из тебя смог вытащить?

– Представь, ничего.

– Вот и славно! – Михаэль расслабил плечи и ворчливо посетовал, – До чего же ты влипучая в неприятности!

– Скажи, как я сюда вернулась? Последнее, что помню, так это холодный пол в Кромлехе.

– Красавец твой ненаглядный – Куратор – снарядил сюда машину. Привезли, что поленце – только глазками моргала.

Вот как его любить? Наверно, всё дело в моей излишней рациональности. Не помню, чтобы я и раньше могла очароваться кем-то до степени принятия всех черт характера, особенно таких, как язвительность и резкость.

– Ужасно!

– И в самом деле. Ты могла вообще с постели не подняться. Так бывает с теми, кто здоровкался с Демпфером. Ладно, ты лежи тут на диване, а я творогу наведу с мёдом. Или лучше супчик тебе организовать?

– Лучше супчик. И ложку мёда.

Михаэль озарился радостью. Придвинул столик к дивану, подоткнул плед в моих ногах, принес свеженакаченного мёда. Тот был ещё жидкий, прозрачный, цвета лимонного сока. Я потянула его на ложке, и в тягучей нити забрезжили мельчайшие золотые пузырьки.

– Михаэль, а ты какой Дракон?

– Что значит, какой?

– Ну, цветом там, формой, к чему у тебя расположенность?

Михаэль выглянул из кухни – в фартуке и с ложкой в руках:

– У меня одна расположенность. Беречь тебя и охранять. Потому что я – твой Ангел.

– Обернешься?

– Ещё чего!

– Ну, пожалуйста, Михаэль!

– Было бы это приятно, я вертелся бы то туда, то обратно. Но процесс затейливый, поэтому наберись терпения. Ещё наглядишься на мою драконью морду.

– Как ты узнал, что пора мне явиться?

Михаэль прислонился к косяку двери:

– Этим заправляют Распорядители Воплощений. Как говориться, вызов по первому сну. А ты, вообще, отличилась – пошла в Нумераторы. Могла бы просто табличку повесить: «Даешь Павороть!».

– А что ты делал, пока я здесь одна оставалась?

Михаэль отвечать не стал, вернулся на кухню и появился снова лишь минут через двадцать с тарелкой тыквенного супа. В середку густого горячего пюре он бросил веточку петрушки и заправил ложкой сливок.

– Красота.

– А то! Я соли с перцем мало положил, чтоб нежней было.

Пока я чайной ложкой мешала суп, Михаэль принял в кресле любимую позу с вытянутыми ногами.

– Ты спросила, что я делал те два дня, – он вздохнул, – в засаде сидел. Как чувствовал, что Брежатые за тобой следят, но даже представить не мог, что «Стрепеты» решаться на публичный арест.

Только я открыла рот, чтобы спросить о вытоптанной траве и разрушенной ограде, как подал голос дверной звонок.

Суп был вкусный, но, проглотив две ложки, я поняла, что больше не осилю. Отставив тарелку, я прислушалась к перепалке в прихожей: Михаэль отчаянно с кем-то спорил, несколько раз повышая голос. Сначала мне даже показалось, что он ругает ребёнка, так слабо звучал второй собеседник. И вдруг я внезапно догадалась, кто стоит у двери.

– Михаэль!

В прихожей замолчали. Я жалобно попросила:

– Пожалуйста, пусть Этель войдет.

– Ты болеешь, поэтому никаких гостей!

Старшая из сестер заглянула в гостиную и поинтересовалась:

– С каких пор этот невоспитанный мужчина здесь главный?

Я спустила ноги на пол и осторожно встала, держась за спинку дивана.

– Михаэль – мой Дракон.

Этель недоверчиво посмотрела сначала на меня, потом на моего напарника, поправила шляпку, потом кружевной ворот блузки, пряжку ремешка на талии, прокашлялась и, наконец, вымолвила:

– Я вас себе иначе представляла, – и добавила, чуть помедлив, – Честно признаться, никогда бы не подумала. Когда Эстер вас не увидела, я, на самом деле, грешила на то, что вы…

– Много ли понимает тот, кто ради сестры отослал прочь своего Дракона!

Прозвучало очень грубо. Это был запрещенный прием, потому что тронутые сливовой помадой губы Этель сжались в дрожащую ниточку, но сдаваться она не собиралась, потому что выдвинула ответное обвинение:

– А много ли Драконов позволяют увозить своих подопечных Брежатыми? Как вы, вообще, допустили, что девочка попала в Кромлех?

Красивый глубокий голос Михаэля окрасился всеми оттенками негодования:

– Эта девочка делала всё возможное, чтобы дать Системе себя заметить. Тише надо быть и скромнее! Вас это тоже касается. Не стоит устраивать тематические вечера и раздавать брошюрки сомнительного содержания.

– Кто-то же должен заняться просвещением!

– Так почему же не начать с собственной семьи?! – Михаэль в гневе всегда производил на меня сильное впечатление, а в этот раз даже заворожил. – Так нет! Проще принести себя в жертву, остаться в Ландракаре, забить на своего Дракона и на Павороть и рассуждать о том, как невозможно оставить сестру одну в этом страшном мире. Да эта старуха с трудом вспоминает по утрам, как её зовут.

– Не все понимают смысл преданности, – слабо возразила Этель. Похоже, она и сама не верила, в то, что говорила.

– Так явите преданность! Призовите своего Дракона снова, дайте ему исполнить предназначение. Он ведь рискует жизнью, скрываясь в Ландракаре, потому что «Стрепеты», как хищники, выслеживают его.

– Замолчите, несносный вы человек!

– Я не человек!!!

В этот момент я снова села на диван, не в силах удержать себя на дрожащих ногах. Было почти невыносимо наблюдать за ссорой двоих небезразличных мне людей.

Михаэль видимо понял, что сказал лишнее, потому что попросил почти мягко:

– Этель, скажите, где ваш Дракон, и я помогу вам обоим.

Но пожилая дама была не намерена сдаваться в этом споре, поэтому твердо ответила:

– У вас, Драконов, есть связь друг с другом. Вот и налаживайте.

– Славно поговорили, – огорченно подытожил Михаэль. Повернувшись ко мне, он махнул рукой – «Не бери в голову», – и оставил нас с Этель вдвоём.

– Мне так жаль!

Этель сняла тончайшие замшевые перчатки и потрепала меня по плечу.

– Дорогая, твой Дракон прав. Мы вели себя невоспитанно. Тема очень сложная, поэтому её трудно обсуждать. Расскажи-ка мне лучше, что в Кромлехе интересного?

Прозвучало так, словно я ездила в цитадель на экскурсию. Но на Этель было трудно обижаться, поэтому я поведала ей историю своего допроса и даже рассказала, что заметила «медуз».

– Я, конечно, не ручаюсь за достоверность того, что видела, но это такие полупрозрачные существа с белесым телом, поэтому я не сразу различила их на фоне обоев. Щупальца у них студенистые, очень длинные, из нескольких…

– Сочленений, – помогла мне с определением Этель.

– Да. Хотя возможно, мне всё привиделось, потому что в этот момент я была в полуобморочном состоянии.

Суставы на пальцах Этель распухли от артрита и почти не гнулись, но она упрямо пыталась развязать узел бечевки на свертке, который достала из своей сумочки:

– Деточка, с нами не могла приключиться одинаковая галлюцинация. Просто кое-что мы видим только в пограничных состояниях, когда наш разум отдыхает и отпускает контроль над картинкой, которую привык постоянно выстраивать. Некоторые вещи мы не замечаем только потому, что наш разум не желает их опознавать. – Этель, наконец, развернула шуршащий пакет, – Я слышала от некоторых людей, что медузы могут не только наблюдать с какого-то расстояния, но и подползать ближе к голове человека…

Тут меня передернуло, и я зажала рот ладонью, чтобы остановить приступ дурноты. Этель отвернула с моих ног плед и потрогала пальцы на ногах.

– Кровообращение слабое, поэтому ноги совсем ледяные. Я захватила кое-что для того, чтобы согреть тебя, – и она протянула мне шерстяные носки в зеленую и коричневую полоску, – но пока не надевай. Сначала надо подержать ступни в горячей воде.

Этель принесла с кухни медный тазик, в котором до этого лежали яблоки, чайник с горячей водой, и заставила меня постепенно опустить ноги в преочень горячую воду. Я верещала, но элегантная старушка пару раз надавила мне на коленки, чтобы мои ступни скрылись под водой. Потом она отыскала на кухне две рюмочки, достала из своего свертка серебристую фляжку и плитку горького шоколада в фольговой обертке.

– Будем греть тебя изнутри.

Я вспомнила, что моя сестра любила коньяк и шоколад в придачу, и всегда говорила, что любовь к этому вкусовому сочетанию приходит с возрастом. Я как-то попробовала, но не поняла напиток из-за горечи, да и шоколад я предпочитаю плавкий, а не ломкий.

Этель налила в рюмки орехового цвета жидкость и наломала глянцевую плитку на неровные кусочки. Ждать, когда я соберусь с духом, она не стала и с удовольствием выпила содержимое своей рюмочки. В это время мимо гостиной к входной двери проходил мой Дракон.

– Вот только не надо осуждать женщин, которые лечат свои нервы, – предупреждая нападки Михаэля, заявила Этель.

Он задумчиво посмотрел на нас обеих и ответил почти добродушно:

– С дозировкой будьте осторожны, дамочки.

– Не желаете присоединиться?

– Увольте. Мои нервы в полном порядке.

Михаэль был одет в рабочий комбинезон садовника. Пока я глотала бренди, он принес из кухни чистую мягкую холстинку и досуха вытер мои красные распаренные ступни, опустившись перед диваном на одно колено. Коньяк, видимо, был превосходного качества, потому что он открыл мои психологические шлюзы под напором давно сдерживаемых слез.

– Это что ещё такое? – испуганно спросил Михаэль у моей пожилой подруги.

– Реакция.

– Вот сделай кому-нибудь доброе дело, так тебя же ещё слезами обольют! – унося таз с водой, Михаэль долго ворчал на кухне, а потом ушел в сад, чтобы поправить разрушенную ограду.

Носки оказались гольфами – их отвороты поднялись выше колен. Этель устроилась в кресле Михаэля, подложив под спину диванную подушку. Она не успокаивала меня, не жалела, просто терпеливо ждала, пока я сама не перестану плакать.

Олег Яковлевич ждал нас в квартире с заветной коробкой. Я едва не лишилась чувств от переживаний, ведь практически впервые видела событийную нить, обычно прячущуюся на изнаночной стороне жизни. В одной части мира я нашла записку, написанную почти сто назад, а в другой части земли попала в квартиру, где жила моя прабабка, чьи вещи я держала сейчас в руках. Как, вообще, это было возможно?!

Савелий тоже проникся моментом.

– Мне преочень любопытно, но момент сакральный, поэтому буду в соседней комнате. Ты это,… кричи если что.

Я оказалась права. Театральные программки, сборник стихов, закладкой которого служил сухой кленовый лист, пожелтевшая атласная перчатка с перламутровой пуговичкой. Отдельно в футляре – роза из туго закрученной органзы, которую можно приколоть к вечернему платью. На дне коробки – серьги, брошки, заколки для волос. Всё в основном из финифти, обрамленной металлическим почерневшим кружевом. Пачка писем, перетянутая лентой. Одно письмо лежало отдельно, подписанное всё теми же позеленевшими от времени чернилами: «Моему Ангелу».

«Мой дорогой Ангел, Петенька! Знаю, что письмо это до тебя не дойдет, но я пишу его в надежде, что когда ты вернешься живой и невредимый, я отдам тебе его лично в руки.

Наша с тобой печаль, мой милый друг, в том, что мы, хоть и дружили с детства, но поздно признались в своих чувствах из-за страха быть отвергнутыми. Я благодарна тебе за смелость, которую ты явил перед отправкой на фронт. Как бы я жила сейчас, не зная, что моя к тебе сердечная привязанность взаимна? Жаль только тех лет, что мы провели рядом в тайных душевных муках.

Я жила осторожно, боясь ошибок и страданий: жизнь была осознана умом, но, к моему сожалению, не прожита мною полноценно. Подавленная устоями общества и собственной эмоциональной незрелостью, я ничего себе не разрешала из-за страха, что меня осудят или какая-то ситуация меня больно ранит. Я провела годы в приготовлениях к будущему счастью, в то время как оно, в твоем лице, всегда присутствовало рядом. Что стоило мне приободрить тебя в разговорах, открыться сердцем, но, нет, моё воспитание оказалось сильнее, чем потребность души. Я всё готовилась жить, но этот момент никак для меня не наступал, в то время как я неизменно ощущала душевное напряжение. Я пыталась контролировать свою жизнь, но в тот миг, как ты признался мне, Петенька, в своих чувствах, она ускользнула из моих рук под тяжестью страшных времен.

Клянусь, что если судьба не будет к нам милостива, и мы не обретем счастья быть вместе, я обязательно найду способ сохранить это письмо так, чтобы найти его в следующей жизни. Мы снова встретимся, нам только нельзя терять время и поддаваться обстоятельствам, способным нас снова разлучить. Тогда на вокзале ты предложил тайный пароль, сказав который, мы, несомненно, должны узнать друг друга.

Я обещаю, что разгляжу тебя в толпе и скажу тихонько «Я твой Ангел». Если же я снова буду в плену собственных ограничений, разбуди меня, напомни, что каждый день нашей жизни надо проживать в радости и полноте бытия. Прошу, скажи мне заветные слова».

…Конечно же, я не показала Савелию это письмо.

И даже как-то засомневалась. Может, я и вправду была Фимой в прошлой жизни? Приснилась же мне профессорская квартира, в которой я никогда не бывала до этой недели. Считается, что Души воплощаются группами, чтобы испытать все возможные варианты отношений друг с другом. Логично допустить, что если в прошлом мы с сестрой были антагонистами, то в этой жизни – настоящие друзья, которые держатся друг друга.

Сразу по прочтении письма мне показалось, что Фима права, да и общий романтичный настрой письма был мил моему сердцу. Сожаление о потерянном времени было мне понятно. Говорят же: «Через двадцать лет вы будете больше разочарованы теми вещами, которые вы не делали, чем теми, которые вы сделали». И на самую первую вскидку мне показалось, что я проживаю свою жизнь по сценарию Фимы, повторяя её ошибки.

С другой стороны, нельзя полагаться на то, что мы найдем нужного человека, и он сделает нас счастливыми. Фима была не права в том, что искала полноту жизни вовне, возлагая все свои надежды на мужчину, которого потеряла, даже не обретя. Ей казалось, что лишь возлюбленный мог сделать её счастливой. Это стало личной катастрофой Серафимы. Обвиняя злой рок и Кору в своих несчастьях, она всю жизнь прожила в роли жертвы обстоятельств.

Уже дома я залезла в свою коллекцию чужих мыслей и нашла высказывание, которое поставило точку в моих внутренних дебатах с Фимой: «В жизни нет правильных и неправильных решений. Есть просто решения. Даже неудача на первый взгляд – это шанс приобрести новый опыт».

Я вдруг снова почувствовала себя живой: во рту горчило от коньяка, слёзы щипали щёки, ноги чесались от шерстинок носков. Вены в локтевых сгибах нещадно тянуло, словно их выкручивали – ко мне возвращались боль и ощущения. Не хотелось даже думать, как бы всё обернулось, будь я на том допросе один на один с Демпфером.

– Я вела себя очень глупо. Безответственно. Безрассудно.

– Только не надо делать такие БЕЗапелляционные заявления, – Этель покачала головой. – Благодаря своей настойчивости, ты за пару недель узнала больше, чем я за несколько месяцев.

– И у меня в голове какая-то мешанина из разрозненных деталей.

– Это поправимо, потому что упорядочивать почти нечего – на самом деле схема очень проста.

– Схема чего?

– Мироустройства. Что ты о нём знаешь?

– То, что всем нам разрешает знать Кромлех. Какие-то абстрактные понятия. Ну, знаете, существует «родительская Раса», по-другому – «Те, кто нас создал»…

– Надеюсь, ты понимаешь, что «Тех, кто нас создал» тоже кто-то создал. Эту силу чаще всего называют Творцом. Многие считают, что мы существуем для того, чтобы Творец через нас, через нашу ЖИВУ, получил представление о том, что значит существовать в плотных материальных мирах. Слышала о ЖИВЕ?

– Я читала вашу статью в самиздатовской брошюре.

– В той статье мне важно было объяснить как Иверень согласуетется с Заглавнем.

– Да, и меня это шокировало. Получается, что мы – лишь фрагменты Главного воплощения, получившиеся в результате трагичного переживания. Признаться честно, я всегда представляла себя чем-то большим.

– Меня тоже в своё время это потрясло.

Я помолчала, наблюдая за тем, как за окном Михаэль тяжело катит груженую камнями тачку, и, оценивая то, что внутри меня искало словесного выхода:

– Самое неприятное, что я должна что-то чувствовать по этому поводу, что-то ещё кроме шока. Но я не испытываю ни тихой радости оттого, что обрела это знание, ни скорбь оттого, что я, всего лишь… кусочек кого-то. Оказывается, что я – одна эмоция на ножках, но даже не представляю какая? И я не могу справиться со своими чувствами, потому, что их нет, этих чувств. Наверно, в этом отсутствии сильных переживаний и есть наша суть: мы не являемся самостоятельными, автономными единицами, мы лишь осколки чего-то бо́льшего.

– Я могу немного успокоить тебя, дружочек, если скажу, что Заглавень без нас также не полон, как и мы без него? В нас сосредоточен его опыт, пусть и болезненный. Без того качества, что мы унесли с собой, он не способен развиваться дальше. Именно поэтому в какой-то момент нас всех запросят обратно.

– И какое же качество забрала я?

– Я не знаю, милая. Это позже скажет тебе твой Дракон. Я унесла от своего Заглавня его преданность и верность. Вот почему я так болезненно привязана к своей сестре Эстер… Ты, кстати, в курсе, что кроме Ивереней существуют ещё и Сколки?

– Здесь, в Ландракаре?!

– Нет, здесь их нет, – Этель на секунду закрыла глаза, но когда она снова посмотрела на меня, взгляд был живым и сосредоточенным. Только голос её становился всё тише, выдавая глубокую сосредоточенность:

– Вот, что я должна рассказать тебе о Сколках. Чтобы испытать все возможные варианты опыта, который можно получить в теле человека, ЖИВА организует себя во множестве Сколков, которые проживают каждый свою жизнь на разных уровнях бытия и в разных реальностях. Они находятся одновременно на всех уровнях мироздания. По одному на каждый уровень. Таким образом, каждый человек есть совокупность всех своих отражений – Заглавня, Сколков и Ивереня.

– Они когда-нибудь слепятся назад, все эти части?

– Мы все вернемся к своей ЖИВЕ, но уже в новом качестве.

– Как же она руководит всеми частями? – я нетерпеливо стянула гольфы с горячих ног. Похоже, что терапия Этель и наш разговор запустили движение моей крови по сосудам с новой силой.

– Каждый в отдельности – капелька воды, а вместе – океан. Опыт жизни всех отражений становиться общим архивом ЖИВЫ.

– Эти… детальки… они равноправны?

– Мерности очень разняться друг от друга. Для нас, ландракарцев, созданы почти тепличные условия: теплый климат, устроенный быт, безопасность в обществе. Много ли можно познать с таким внешним благополучием? Похоже, нас тщательно оберегают от всего, что могло бы причинить нам малейший дискомфорт. Мой Дракон рассказывал мне, что есть Мерности, где Сколки испытывают лишения и гонения. Самые трудные условия созданы для Заглавня. В том измерении и резкий климат, и частые природные катаклизмы, и несовершенное общество. Поэтому, находясь в таких сложных условиях, Душа Заглавня часто теряет части себя.

Я слушала Этель настолько внимательно, насколько позволяла мне это непреходящая навязчивая мысль. Мне очень хотелось довести её до степени прозрачности, поэтому я снова задала Этель тот же самый вопрос:

– И всё-таки, раз мы только фрагменты Души, означает это нашу неполноценность?

Этель вздохнула, выпила ещё одну рюмочку, съела дольку шоколада и только потом с великим терпением начала мне объяснять:

– Находясь в Ландракаре, мы отрезаны этой реальностью от самой большой части нас самих, от Заглавня. Вернувшись к нему, мы снова обретем себя в полном выражении. Твой и мой Заглавни начали собирать части себя, которые находятся в других реальностях, а именно это и запускает Павороть. Как только наши Главные воплощения пожелали стать целостными, мы с тобой увидели первые сны, к нам вернулись наши Драконы. Однако, не мы управляем этим процессом, а наша ЖИВА, поэтому сопротивляться этому процессу – это плыть против течения. Ты думаешь, что только Иверени должны принять что-то в своей жизни со смирением, доверившись Судьбе? Ты должна знать, что Павороть проходят все без исключения. Когда наше Главное воплощение соберет свою Целостность, путем возвращения к ней фрагментов из других реальностей, то ему предстоит Слияние с сначала Души с Духом, а потом Духа с Творцом.

– Разве Дух и Душа – это не одно и то же?

– Вот интересно, как ты при таком любопытстве до сих пор оставалась темной невеждой? Я сегодня больше слова не вымолвлю, весь дневной словарный запас истратила на тебя! – Этель с трудом поднялась с кресла.

– Может, вы останетесь на ужин?

– Я бы с радостью, но сестра может испугаться, если я не вернусь к закату. На своей машине я буду дома через час.

Мы вышли из дома и постояли немного на лужайке. Настоявшаяся предвечерняя тишина напиталась мягким золотом от желтых кустиков свербиги, что яркими пятнами растеклись по зелени долины. Наблюдая, как Михаэль срезает увядшие бутоны пионов, моя гостья обронила:

– Добрый хозяин что ступит, то дело найдет.

Уже когда Этель сидела в урчащей машине, я задала последний на сегодня вопрос:

– Этель, вы говорите так… уверенно. Но эти знания вы получили телепатическим путем от своего Дракона. Откуда вы знаете, что не ведете внутренний диалог сами с собой, что это не плод вашей фантазии?

– Я не говорила, что мой Дракон говорит со мной телепатически. Мой Дракон тоже полиморфен, он умеет обращаться в человека.

Я попала под раздачу. Разговор начался в рабочем режиме с одним коллегой, другой сотрудник, проходя мимо, просто вклинился в тему, и как оказалось, у него было, что мне сказать. Человек несколько дней копил раздражение по многим рабочим темам, но на равных по статусу сорваться не мог. Когда под горячую руку попала я, он кричал, не давал слова вставить, а потом и вовсе выдвинул нелепые обвинения, перейдя на личности. В поездке я опрометчиво расслабилась, «сняла латы», и поэтому неожиданные хамство и грубость восприняла очень болезненно: разрыдалась на глазах у всех и убежала из конторы.

На улице отчего-то пахло арбузом, а, может, тыквой того замечательного сорта, у которого под патиной зеленоватой кожуры солнцем полыхает оранжевая мякоть. Чтобы успокоиться, остановилась на пустыре среди сухого бурьяна. Рыдала целый час, пока ко мне не обратился пожилой мужчина. Решив, что я пришла на развалины своего дома, так сказать, на малую родину, он сочувственно покачал головой: «Ностальгия, да?!».

Мы с сестрой уже давно заметили, что на любую ситуацию, в которую мы попадаем, в этот или на следующий день обязательно приходит схожая по тематике информация. Она либо помогает разобраться в наших ситуациях, либо смещает акцент, позволяя по-другому взглянуть на происходящее, но чаще всего просто поддерживает. Вселенная как бы посылает сигнал: «Мы знаем что с тобой происходит. Ты не одна в этой непростой ситуации. Не унывай!».

Я уже настолько привыкла к этой почти мгновенной обратной связи, что не удивилась, найдя в рассылке фразу: «Если вас незаслуженно обидели, то вернитесь и заслужите». Я рассмеялась, не воспринимая совет буквально. Просто было приятно, что Вселенная в курсе происходящего со мной. Позвонила сестре, коротенько рассказала ситуацию, а она и говорит: «Мне ведь тоже приходят послания, сейчас у себя посмотрю». И точно, на сайте, куда она она обычно «ходит», оказалась выложена статья про ранимость.

Трудно представить, что на планете есть люди, которым в той же благотворной степени, как и мне, пригодилась эта статья. Послание от Мираэля, кто бы не стоял за этим именем, было, конечно, более развернутым, я лишь выбрала из него те фразы, что определяли для меня суть проблемы. Мне самой никогда не приходило в голову считать ранимость недостатком: она с детства являлась для меня показателем утончённости натуры. И стоило лишь допустить, что это качество Эго, а не Души, как всё встало на свои места. В сокращенном варианте эта статья, сделавшая меня чуть лучше, добрее и сострадательней к другим людям, звучала так:

«Ранимость – реакция эго, нажатие на его болевые точки и его сопротивление процессу обучения…

…Итак, перечислим основные признаки Культа ранимого эго:

– Причисление себя к касте «особенных». Такое эго вне контроля считает, что оно весьма чувствительно, поэтично, необыкновенно.

– Деление на «святых» и «грешников». Такое эго делит людей на «хороших» и «плохих» по отношению к нему. «Хорошими» оно называет внимательных к его эмоциям и болевым точкам, осторожных в обращении. Такие люди будут говорить то, что данному эго приятно. Если же случилось обратное (сказано нечто неприятное), то эго резко разочаровывается и закрывается от такого человека, называя Его «бездушным», «черствым», невнимательным».

– Мнительность. Ранимому эго постоянно кажется, что его недооценивают, недостаточно любят.

– Зависимость от жалости. Эта манипуляция часто основана на провокации появления чувства вины у человека, того, что он довел эго до такого болезненного состояния.

– Зависимость от похвалы. Ранимому эго постоянно кажется, что его игнорируют и недооценивают.

– Кичливость. Отсюда вытекает универсальная черта ранимого эго: постоянно напоминать вслух людям о том, насколько оно необыкновенно, уникально и достойно похвал.

– Обидчивость. Если ранимое эго не только не похвалили и не выделили, но и нажали на болезненную точку, то такое эго бурно и эмоционально реагирует.

– Неумение прощать (злопамятность). Ранимое эго снова и снова вспоминает прошлое, заново переживает обиды, слова, обстоятельства, жалуясь на черствость, холодность, жестокость, человека, катализировавшего болезненный урок».

Я твердо решила поработать со своей ранимостью прямо с этого момента, поэтому не стала изображать из себя жертву обстоятельств. Как бы неправильно поступил тот человек со мной, я своими рыданиями тоже отреагировала неадекватно. Раньше я плакала много и охотно, а с возрастом у меня развилась аллергия на слёзы. Я опухаю настолько, что набухшие веки тяжело поднимать, а вполне интеллигентная внешность становиться алкоголичной.

Когда ближе к концу дня, в контору по делам забежал Савелий, я всё ещё прятала опухшие глаза. Девчонкам хватило десяти минут, чтобы посвятить его во все подробности сегодняшнего скандала. Есть два типа людей: те которые в неловкой ситуации подходят к тебе и, как могут, стараются поддержать, и те, кто, тоже из лучших побуждений, делают вид, что ничего не произошло. Савелий относился к первому типу:

– Плакала?

– Не то слово. Рыдала.

– Легче стало?

– Думаю, да. Но… так стыдно!

Савелий, до этого стоявший рядом с моим столом, ногой притянул к себе стул и сел напротив:

– Не бери в голову. Как смогла, так и отреагировала. Тем более, иногда полезно добавить маленько драмы, чтобы перетянуть зрителей на свою сторону.

– Истерикой я всё равно ничего не добилась, только себя скомпрометировала. Проблема как была, так и осталась. Меня ведь никто не поддержал в момент спора.

– Но в кулуарных разговорах этот вопрос начали обсуждать. Кто у нас в конторах работает? Женщины. Значит, всё решится рано или поздно.

– Работают женщины. А кто ими руководит? Мужчины.

Савелий хмыкнул, соглашаясь.

– Знаешь, за что обидно? – спросила я, понимая, что он не собирается пока уходить. – Я после Питера расслабилась эмоционально, подвоха никакого не ждала. Неужели все время надо быть начеку?

– Неприятности с нами случаются не только, как наказание. Может тебя жизнь просто зачем-то выбила из твоей зоны комфорта?

Я посмотрела на Савелия с подозрением:

– Какой-то ты сегодня…

Он и выглядел немного иначе, чем во время поездки в Санкт-Петербург.

– Ну, какой? Договаривай.

– Разговорчивый.

Тут Савелий взял со стола мою ручку, листок бумаги и начал что-то писать на нём. Мимо медленно проплыла Ася Михайловна. Я сказала как можно суше:

– И не забудь в шапке заявления указать свою должность…

Стоило разведчику завернуть за угол, как Савелий отложил листок, улыбнулся нашему взаимопониманию и негромко сообщил:

– Маруся вернулась.

Я растерялась:

– Откуда?

– С Ритрита. Думал, она там останется, а вчера приехала без звонка.

Он приподнял ладонь, словно ручаясь за достоверность своих слов:

– Мы с женой, правда, дружны. Просто живем вместе долго и давно не ходим, держась за руки, по ромашковому полю. А тут ещё разночтения начались по пустякам, вот она и уехала медитировать,… Дети очень обрадовались, что Маруся теперь дома. Меня тоже отпустило.

Так за пятнадцать минут я узнала о Савелии больше, чем за три дня нашей совместной поездки. Он сделал короткую паузу, а потом посмотрел мне прямо в глаза и заговорил, слегка склонив голову к плечу:

– Ты это, …извини, что в Питере был мумыкой, но как-то переживалось за всё.

– Я думала, ты из породы тишайших.

– Что ты, поговорить я люблю.

– Рада, что у тебя наладилось.

– Может, тогда и секрет откроешь?

– Какой?

– Ну, тот, из коробки. Ты же мне не всё показала.

– Я тебя разочарую, но в том «кладе» сокровищ не оказалось.

Утром пришел Константин, и Михаэля это, почему-то, разозлило. Он не предложил своему знакомому чая, и мне не дал проявить гостеприимство: только я открыла рот, как он состроил гримасу и энергично замотал головой – мол, не вздумай. Советы по улучшению своего здоровья от Константина я не приняла, хотя тот и оказался врачом из какой-то лаборатории при окружном госпитале. Наш гость профессионально измерил мой пульс, потрогал лоб на наличие высокой температуры, долго разглядывал глаза, но рот я не открыла, потому что показывать Константину гланды мне не хотелось. И дело не в том, что он мне не нравился, мало ли на свете прыскучих людей, но Константин не нравился Михаэлю, что и определило наши с врачом отношения. Его нисколько не смутил отказ от более тщательного осмотра. И без этого получился славный диагноз: упадок сил и авитаминоз.

– Больше спите и кушайте ягоду. Ягоды нынче сыпом!

Я пообещала выполнить рекомендации и, извинившись, залезла на свою любимую мансарду. Оттуда, до меня доносились лишь обрывки разговора, но по тональности было понятно, что Константин на что-то уговаривал моего Дракона, а тот энергично не соглашался. Мелькали фразы и слова: «упустим этот шанс», «дисциплина», «совсем немного доварить», «нельзя оставлять одну», «бесиво», «процесс сложный», «последовательность» и «капля должна быть живая». Последнюю фразу Константин произнес трижды, всё повышая и повышая голос, интонацией ставя ударение на слове «живая». Видимо, Михаэль, наконец, с ним согласился, потому что подошел к лестнице на мансарду и окликнул меня:

– Есть кто?

Я свесила голову за край настила, и оказалась почти вровень с макушкой Михаэля. Он был очень озабочен:

– Я должен уехать по делам.

– Далече?

– В больничку Константина.

– Когда вернешься?

– Наверно до морковкиной заговни приеду.

– А мне что делать?

– Тебе ж сказали – спать и ягоду кушать, – Михаэль виновато посмотрел на меня. – Я бы остался…

– К полудню Этель приедет меня навестить, так что езжай куда надо и не беспокойся.

– А чего это старуха сюда повадилась?

– Она мне про мироустройство объясняет, – я потрепала Михаэля по жестким волосам. – Кто-то же должен, ведь тебе некогда со мной разговаривать. Можно я не буду с Константином прощаться?

Дракон уехал часов в десять утра, а после полудня, когда прошел самый солнопёк, появилась Этель. Я её сначала не узнала, может быть потому, что пожилая женщина одела сегодня простое ситцевое платье, и на ней не было ни украшений, ни макияжа. Этель казалась худенькой, тоненькой и бледненькой, как травинка, высушенная между страниц книги.

– Не пугайся, милая, моего внешнего вида. Я почти готова к Павороти, и если я на неё решусь, то не хотелось бы бряцать браслетами в Межмерности.

– Сегодня?!

– Мало того – у тебя дома.

– Здесь?!

– Больше негде. Этот дом стоит уединенно, и к тому же ты не представляешь, как испугается Эстер, если увидит Дракона и зев Павороти.

– Я тоже испугаюсь!!!

Видимо, входную дверь я не заперла, потому что в гостиную быстро вошел продавец из букинистической лавочки и подмигнул мне, как всегда широко улыбаясь. Я совсем растерялась.

– Вы за книгой?

– Нет, я за Этель, – парень засмеялся, излучая невероятный внутренний свет.

– Это мой дорогой друг, – с любовью и нежностью пояснила Этель.

– Стожар, – чудесный дракончик Этель взял мою ладонь в свои теплые руки, поцеловал её, заглянул мне в глаза всей Явью и, счастливо улыбаясь, пояснил, – Когда сражаюсь, я извергаю пламя, а ещё плююсь отравляющим газом. Поэтому имя такое нарицательное.

– Это многое объясняет…

– Как скучал без вас Серафим!

– ….?

– Вы не знаете настоящее имя своего Дракона?! Оно не очень соответствует его способностям, потому что Серафим испускает молнии, а имя означает – «огненный, пламенный». Но тут можно сделать отсылку на то, что ваш Дракон располагается в иерархии чуть выше, чем я, хотя если подумать, ну что такое – иметь на один палец больше!

Этель объяснила:

– У Драконов есть понятие об императорском, или геральдическом драконе с пятью пальцами на лапах.

– Да, и Серафим по этому поводу имеет сильно развитое чувство собственного достоинства.

– Зато ты, мой Ангел, самый добрый на свете Дракон.

Стожар обнял меня и Этель обеими руками, и на несколько секунд впустил нас в своё внутреннее пространство. Там полыхало всеми оттенками слюды золотистого и рдяного отлива, было тепло, почти горячо и ещё как-то мудро и справедливо. Я интуитивно поняла, что объединяет Этель и Стожара, почему именно этот духовный союз стал возможен: оба они во всех мирах одним своим присутствием множили добро.

Стожар отдалил нас с Этель от себя и спросил:

– А где Серафим?

– Уехал с утра. Сказал, что есть неотложное дело.

– Вот незадача, думал, что он подержит периметр, пока я Павороть разворачиваю. Ещё хотел ведь кинуть ему эту мысль, кажется, даже послал, но, видно, его дела важней. Ладно, справимся и сами, – Стожар повернулся к Этель и строго спросил. – Мы же справимся?!

У старушки подкосились ноги. Она даже не села на диван, а стекла на него.

– И всё-таки, мне не понятно, почему нельзя взять нас обеих, – Этель, видимо, продолжала давно начатый разговор.

Стожар терпеливо объяснил:

– У Эстер есть свой Дракон, который о ней позаботиться. Я отвечаю только за тебя.

– А я отвечаю за свою сестру. У неё тараканы в голове, и кроме меня никто не знает, о чём они думают.

– Вот поэтому, нет никакого шанса, что её Заглавень затребует Эстер в рамках нынешней жизни. Скорее всего, она тихо доживет свой век в Ландракаре, в окружении добрых соседей.

Эстер разгладила платье на коленях и призналась:

– Мне так тяжело с ней расставаться!

– Представь, что твой Заглавень столь же сильно нуждается в тебе, как и Эстер. Просто твое Главное воплощение собирает себя чуть быстрее, чем её.

– Но мы же можем подождать, пока ей не начнут сниться сны? – почти умоляюще попросила Этель.

Веснушки Стожара вспыхнули ярко-оранжевым:

– Меня преследуют драконоборцы. Хочешь, чтобы я прятался здесь или покинул Ландракар?! Выбирай! – он развел руки, показывая, что предоставляет решение на милость Этель. Тут парень, конечно, добавил театральности, но вышло очень убедительно.

Когда Этель заговорила, её голос дрожал:

– Не ожидала от вас шантажа, молодой человек.

Пока в комнате висело напряженное молчание, я осторожно спросила:

– Кто такие драконоборцы?

Стожар проигнорировал мой вопрос, засунул руки в карманы брюк и начал быстро пересекать гостиную туда и обратно, каждый раз меняя траекторию движения. В этот момент его стало очень много. Излишек наблюдался во всем: тонкое туловище было слишком гибким, руки – жилистыми, ноги – длинными. Еще у него было много зубов, когда он смеялся.

– Умоляю, Стожар, не мельтеши, – попросила Этель, прижимая пальцы к вискам. – У меня кружится голова.

Стожар остановился, забрал ладонью волосы с высокого лба, отчего хорошо показался шрам на левой брови и начал говорить, обращаясь только ко мне:

– Даже из лучших побуждений мы не можем заставить человека сделать что-то ему же на благо, пока он сам этого не захотел, не стал внутренне готов к переменам. Можно жить бездумно, не отягчаясь мыслями «для чего» – и это тоже один из вариантов проживания жизни. Но вот ты понял-вспомнил-озарило, но сопротивляешься, хочешь вернуться в прежнее бездумное существование – вот здесь наступает особая ответственность. Без вас Заглавни никогда не станут целостными, не смогут воссоединиться со Сколками. Отказ от Павороти препятствует развитию вашей ЖИВЫ. Ты, Этель, прекрасно знаешь, что случается с теми, кто прогнал своего Дракона или убил его сам. Так появляются драконоборцы.

Реакция Этель на последние слова нас удивила.

– Хорошо! Сделаем это сегодня! Ура! – Этель сжала кулачки, и некоторое время поддерживала сама себя в принятом решении, потряхивая ими перед невидимым противником. Она выглядела очень забавно, но мы со Стожаром не смели улыбнуться, ведь человек на наших глазах решался войти в Межмерность. – Полетим напрямки!

Ну, уж здесь мы рассмеялись.

Не у меня одной были проблемы. Грустная и усталая сестра призналась по дороге в сад: «На работе какой-то филиал Ада. Еле дотянула до конца недели. Но, когда я вспоминала, что мы сегодня встретимся, то на душе становилось хорошо».

Стоило Кире войти в калитку садового участка, как настроение её начало стремительно улучшаться. У сестры есть ярко выраженный дар к садоводству: в её руках оживает любой корешок, цветы растут рясные и довольные. Двенадцать соток земли она, невзирая на дожди, зной и москитов пропускает через свои руки – рыхлит почву, выбирает камушки, потом сажает растения, разговаривая с ними. Обычно люди занимаются цветами, если у них остается время после грядок с помидорами. Кира же разводит помидоры, если у неё переделана вся работа с десятками видов редких растений.

На саду от меня никакого выхлопа. Я не разделяю страсть сестры к садоводству, плохо переношу лишения, поэтому бываю здесь всего пару раз за лето. Один из этих случаев обычно выпадает на открытие или закрытие дачного сезона. К этому событию покупается вино. Кира предпочитает не просто красное, а сухое красное. Теоретически оно должно сочетаться с баклажанами. Я их дома сначала запекла, а потом потушила с помидорами, луком, мини-морковками и душистыми травами. Рагу получилось фиолетово-коричневого цвета. Прямо на сковороде, прежде чем переложить в контейнер, я разделила его на две равные порции, для гармонии придав форму выпуклых полукружий. Когда сын поднял крышку со сковороды, то задумался, а потом спросил: «Это точно съедобно? Похоже на лёгкие курильщика».

Холодный ветер шуршал сухой травой, что осталась с прошлого года между плитками дорожки, петляющей между посадками до самого пруда. Поеживаясь и морщась от виноградных танинов, я спросила у сестры:

– Хоть вкусно получилось?

– Конечно. Всё по фэн-шую.

Мы осилили только половину бутылки. Сделали круг по саду, мимо дуба, голубой ели, сирени, ели обыкновенной, яблони, сосны и десятка самых разнообразных кустарников. Всё это древесное изобилие было чуть выше меня, но уже проглядывались красивые ландшафтные решения и многообразие оттенков зеленого.

И только когда мы по локоть перепачкались землей, ползая на коленках и пересаживая цветы с места на место, я завела с Кирой разговор про свою поездку в Питер.

Она даже не сразу поверила, что такое количество счастливых совпадений вообще возможно. Записка Фимы, которую я нашла в маминых бумагах, моя командировка, тот факт, что квартира, которую нам выгадала Аня, оказалась квартирой наших прабабок, землячество с Савелием, и, наконец, коробка, найденная спустя десятилетия на антресоли.

– Помнишь, несколько лет назад я тебе рассказала сон про питерскую квартиру. Это та квартира. Причем я помню себя только в одном воплощении – в начале прошлого века, и почему-то точно знаю, что с 30-х по 70-е годы меня на Обетоне не было.

– Странно, а я много помню жизней. Точнее мне снились сны, в которых я видела разные страны в разные эпохи, но при этом всегда воспринимала там себя именно как себя, а не как постороннего персонажа. Моей фантазии просто не хватило бы всё это напридумывать. Одно скажу точно. Все эти жизни были очень тяжелыми, тёмными, и нынешнее воплощение, пожалуй, самое светлое и удачное из всех. Почти во всех этих снах есть и ты, и наша мама. Там наши с ней отношения вполне дружелюбные. Это в этой жизни мама сыграла свою роль: укоротила мою гордыню, а у тебя излишнюю самоуверенность. Я постоянно в детстве заявляла, что это не моя семья, хотела, чтобы меня вернули обратно, твердила: «Ты не моя мама!». Как ни странно, она терпела эти заявления спокойно, даже сама напомнила мне о них в своем последнем письме.

– А двадцатые годы ты видела?

– Конечно. Про Кору и Фиму, думаю, всё правда. Насколько я помню, характер у меня был очень своенравный, я во все революционные идеалы верила. Тогда я была очень красивой девушкой, но чтобы соответствовать духу тех времён, сознательно, при хорошем зрении, носила очки, чем, наверное, притянула близорукость в этом воплощении. Мы друг друга совсем не понимали. А ещё, как сейчас, вижу тот день, когда ты уходила из нашего дома.

– Говорят, что я потом жила в каком-то подвале в чужой семье. Наверно отсюда потянулось мое двадцатилетнее мытарство по общежитиям, словно я не разрешала себе роскошь иметь квартиру.

– Хорошо, что сейчас всё иначе. Представь, мы с тобой родились в полстраны от Сиверска. Ты могла уехать учиться в любой другой город – страна-то огромная. А по сути, мы только один год этой жизни были вдали друг от друга.

Потом я дала Кире прочитать письмо Фимы к Петеньке. Она в нём никакого романтизма не углядела, назвав стилистику послания «бредом юной гимназистки». Ну, любила Фима, ну не призналась в этом Петеньке, пожалела потом, да, рассталась они – и что с того?! В чём смысл переживаний?! Эта история не в первый раз приключилась. Для каждого второго человека это типичнейшая ситуация.

– Твоя Серафима просто не знала чем заняться.

– Она, вообще-то, архив отца разбирала.

– Ну, значит, просто слишком серьезно относилась к жизни и боялась её.

– Прям как я. Мне кажется, что я по жизни тоже очень труслива. Чего я больше всего боюсь, не считая инстинктивных страхов, так это довериться. Мне важно контролировать всё до мелочей. И этим я, скорее всего, пресекаю благоприятные возможности, которые должны приходить с потоком жизни. Моё одиночество, наверняка, берёт начало из этого страха.

– Это потому что ты выбираешь путь в мужчине, а не самого мужчину. Ты одна не потому, что никому не нужна, а потому что тебе не всё равно кто рядом с тобой.

Я горько вздохнула:

– И это правда. Мне вот недавно предложили отношения. Так там я совсем не смогла разглядеть, за что зацепиться. Человек очень хороший, а мне скучно. Он неоднократно пытался связаться со мной, но я отказывалась от общения. Последнюю эсэмеску он прислал мне на День независимости: «С праздником, независимая моя».

Кира с трудом разогнулась, поднимаясь от грядки. Она выше среднего роста, длинноногая, энергичная и выносливая. И хотя я тоже подвижная, но мой маленький рост и неспортивность делают нас разными по фактуре. Дома почти никто не угадывает, что мы близкие родственницы, но в Индии мы слышали каждый день: «Сестра, да?».

– Ты мне давно про Марьяну не рассказывала, – поинтересовалась Кира, внимательно проследив, не вырываю ли я при прополке чего-нибудь ценного.

– Потому что меня печалит эта тема. Она увлеклась новым течением. Ведет ченнеленги. Я конечно рада за неё. Вот только, когда она чем-то или кем-то очарована, то отдается этому чувству всей душой, а ко мне теряет всякий интерес.

– Может, ты преувеличиваешь?

– Любой почувствует разницу между «Как дела. А, хорошо. Ну, пока» от «Как дела? Да ты что! И что ты чувствуешь?».

– Ты придираешься.

– Наверно. Просто мне её не хватает в такие периоды увлечения какой-то идеей или новым человеком в её окружении.

Уже по дороге домой, в продолжение этой темы, я вспомнила фразу одного неизвестного мне автора: «Поставьте перед собой определенную цель и стремитесь к ее достижению: бесцельное существование способно стереть вас как личность». Что ж, мы всяко-разно стараемся: сестра вкладывается в сад, Маля – в социум, а я делаю то, что многие сочтут просто бесполезным – плету слова.

Подходя к дому, я в очередной раз столкнулась со своей соседкой. Иногда мне кажется, что Вселенная приставила ко мне наблюдателя, который занял тело этой старушки. Как иначе объяснить, что я встречаю её каждый день – в подъезде, в магазине, в трамвае, в другом микрорайоне. Причем больше никого из соседей я не знаю в лицо, хотя подъезд маленький. Старушка вроде как материализуется из неоткуда, проплывает мимо меня меленькими шажочками и заглядывает при этом прямо в глаза.

Дракон Этель попытался объяснить мне, чего можно ожидать во время процесса:

– Когда я запущу Павороть, начнется что-то похожее на непогоду, потому что вблизи центра портала повыситься напряженность магнитного поля.

– Павороть открывается только в определенном месте?

– Разорвать реальность можно везде.

– А меня может туда «засосать»?

– Нет, портал будет открыт только для Этель. Ты даже заглянуть в него не сможешь при желании. А вот Этель он сразу перенесет к выходу, лишь только какая-то часть её тела попадет в сферу действия.

– А что станет с её телом?

– Оно останется в Межмерности, а её душа вернется к Главному воплощению.

– Оно умрет?!

– Она поменяет статус жизненной формы.

– Значит умрет.

Стожар вздохнул:

– Поговори со своим Драконом, ладно. Мне, честно сказать, Этель хватило.

Тут я поняла, что по-настоящему боюсь предстоящего события: в напряженной атмосфере, когда ожидаешь чего-нибудь страшного, начинаешь «дышать через уши».

– Нервы я постараюсь держать железными, – нечаянно сказала я вслух.

Дракон Этель рассмеялся:

– Они должны быть резиновыми! Когда откроется Павороть, ты увидишь много странного и пугающего. В её устье водятся морухи – призраки умерших Драконов. При разворачивании Павороти происходит перетряска ближайших к ней измерений. Кажется, даже слышишь грохот захлопывающихся дверей за спиной, а в другую Мерность просто затягивает энергетическим ветром. Это мистическое время движения энергий, поэтому измерения могут шалить.

Мы помолчали, каждый думал о своём. Потом веснушки Стожара снова ярко вспыхнули, и он попросил:

– Дамы, я не могу превращаться в одежде – некомфортно, когда она на тебе лопается. Не могли бы вы оставить меня в комнате одного.

Мы с Этель торопливо подскочили, заметались, пару раз наткнулись друг на друга, пока, наконец, не вышли на лужайку перед домом. Этель нервничала, и я обняла худенькие старушечьи плечики. Её платье и волосы отдавали бархатцами, но вскоре этот слабый аромат перебил резкий, памятный мне запах герани.

И тут меня осенило:

– Стожар был там, в вашем доме, когда я в первый раз пришла к вам вместе с Михаэлем!

– Был, – просто ответила Этель.

– Но почему тогда ваш Дракон не узнал моего?

– К тому времени, как вы с Михаэлем пришли, Стожар уже улетел. От него в доме остался только запах парализующего газа: им пропитана вся его чешуя. Не беспокойся – вреда это не причиняет.

– Но ведь за пару часов до этого Стожар был в букинистическом магазине.

– Когда ты приходила в книжную лавочку, он сразу признал в тебе «видящего сны», потому что ты попросила книги о Драконах. От хозяйки хостела он узнал, что ты Нумератор. А потом сразу полетел ко мне, чтобы предупредить, что в округе есть девушка, которая опрашивает ландракарцев про исчезнувших людей, и которая уже вступила в Павороть. Стожар попросил разыскать тебя, чтобы помочь. Но мы не знали, что ты придешь к нам с Эстер сама. Вы тогда разминулись в нашем доме буквально на десять минут.

И в это время с заднего двора на лужайку выполз Дракон. Двигался он волнообразно, почти незаметными движениями перетекая с места на место, отчего был похож на змия, василиска и, одновременно, на свою человеческую форму: такой же длинный, гибкий… и весёлый. Стожар широко раскрыл пламенный зев в сторону поля и, словно пробуя свою силу, дыхнул смагой – жаром с голубой сердцевиной и красной оболочкой в виде конуса. Чешуя Стожара была тёмно-желтого цвета с золотыми пятнами поталей – лепестков сусального золота. Словно прочитав мои мысли, Этель повернулась ко мне и сказала:

– Он молодой Дракон. Пятна становятся больше, когда дракон растет. Потом он станет полностью золотым.

Стожар изящно и плавно скользнул на открытый участок холма, туда, где не было деревьев, и вертикально, золотой стрелой, взмыл в резко потемневшие небеса.

– А где же крылья?! – воскликнула я завороженно.

– Стожар левитирует.

Дракон неистово кружил над нашими головами по сложной траектории, и это его скольжение будоражило небеса, словно он перемещал и смешивал разнообразные энергии в один воронкообразный сгусток. Хмара, наводимая им, спускалась сверху не просто тучей, а целым фронтом. Это было похоже на гигантский чайный гриб, висящий в небе. Та же центрированность, слоистость, дрожание по краям, плотность в одном месте и расслабленность в другом. Энергетический сгусток скользил вниз со скоростью шквального ветра, и земля там, где её накрывало грозовым фронтом, из дня сразу падала в ночь. Кое-где хмара цеплялась пузом за кроны деревьев и рвалась в этих местах гремучими всполохами. Когда же она встала точно над нашими головами, то мы увидели, что внутри она ослепительно белая из-за шевелящихся в её нутре молний, а по краям – чёрная – от распирающей её яростной силы.

Но не только небеса менялись. Пока мы, как завороженные, смотрели на разворачивание устья Павороти, вокруг нас сформировался необычный туман. Он был броный, непрозрачный, словно темь обернулась изнанкой, и ещё… липучий. Я почувствовала это, когда Этель вытолкнула меня в тот единственный просвет, что ещё оставался, потому что по моим голым рукам как паутиной провели.

Оказалось, что туман клубился воронкой и с внешней стороны был прозрачнее, во всяком случае, я могла разглядеть маленькую фигурку Этель внутри этой коловерти. Глаза мне слепили огненные шары, неизвестно откуда берущиеся, но их притягивало к полотну тумана, в котором они звучно лопались.

Вообще, шума было много. Казалось, что невидимый молот разрушает стены дома, не оставляя никаких повреждений, из центра хмары стучали «барабаны», да и шары громко взрывались. Однако не звуки меня пугали, а сотресь. Сначала чувствовалось лишь легкое зыбление, а потом земля начала вибрировать с такой силой, что было трудно устоять на ногах. Если сотресь и в доме была той же амплитуды, то коллекции кружек пришел конец.

Тут боковым зрением я заметила на лужайке незнакомых людей. Женщина поливала из лейки цветы на клумбе, а мужчина куда-то нес доски. Я хотела попросить их уйти, потому что под Паворотью было не безопасно, но дядька уже вошел в стену дома вместе со своими досками, а женщина вдруг взяла в поводок белую волчицу и они обе ненадолго уставились на меня с нескрываемым подозрением.

Павороть коснулась земли, подняв в этом месте столбовой ветр. Теперь вся воронка Павороти была надо мной и Эстер, по-прежнему стоящей в тумане, а женщина с волчицей оказались ближе к кружалке. Волчица откинула голову назад и завыла вибрирующим воем: вначале низким, но закончившимся на самой высокой ноте, ещё воспринимаемой моим слухом, слегка поскуливая. Потом она снова посмотрела мне прямо в глаза, и я вдруг поняла суть предупреждения: «Ты на моей территории. Я нападу». Я заставляла себя не отвернуться и не побежать, тем более, что женщина и волчица снова отвлеклись и теперь смотрели как ветр распадается на несколько небольших вихрей, а те, в свою очередь, на морух.

Зря выла волчица. Это на её зов откликнулись морухи. Когда они заголосили, я присела на корточки. До чего же это была леденящая смесь скрежетания и тоски! Сами морухи тоже не были лапушками. По сути, над нами летали скелеты драконов с полупрозрачными, обремханными по краям крыльями. У этой нежити морды были заостренными, с шипами на подбородке, от ушей по шее тянулись наросты в вид жестких гребней. Морухи по привычке щерили зубастые пасти, пытаясь создать внутри себя огонь. Было видно, как движутся их острые ребра и изгибаются позвоночники, запуская внутреннюю алхимию, но мертвое не способно порождать пламя. Пронзительный крик морух и близко не был похож на воинственный рык живого Дракона. Призраки, запертые между уровнями реальности, выбирали жертву, опускаясь на рваных крыльях всё ниже и ниже к земле.

Я старалась и ресницей не моргнуть, а вот волчица вздыбила свою белоснежную шерсть и снова взвыла, решив, вероятно, что нет проку от призраков, раз они не способны породить огонь. Морухи захлопнули пасти, замерли на секунду – мне даже показалось, что они в этот момент напряженно думали, а потом резко спикировали вниз всеми своими когтями и зубами. Я зажмурилась, но ухватила-таки краем глаза истаявших в воздухе женщину и волчицу. Морухи с костяным клацаньем приземлились совсем рядом от меня, подняв облако вырванной их когтями земли и травы.

Во внутренней темноте мне было не менее страшно, поэтому я снова открыла глаза и первое, что увидела, так это пустые глазницы одной из морух, направленные прямо на меня. То ли она меня сразу заметила, то ли я источала особый аромат страха, а может, просто громко приминала ладонями и коленями траву, но нежить натужно волочила костлявый хвост, цепляясь позвонками за камни и траву, и вся эта груда костей неумолимо приближалась ко мне. Ещё одна моруха потянулась следом. В её черепе торчал обломок арбалетной стрелы – так, иголка, по сравнению с самим драконом, но видимо именно эта стрела была причиной драконьей погибели.

Я стала пятиться от зубастой пасти. Хотелось бы мне так же растаять в воздухе как те двое из другого мира, но это была моя реальность, из которой мне некуда было деться. В тот момент, когда моруха открыла пасть, выворачивая челюсть на змеиный манер, видимо, чтобы сглотнуть меня целиком, не жуя, что-то сильное схватило её сзади и оттащило прочь. Моруха заскулила, но Стожар крепко держал её за хребет. Одновременно он мощным ударом хвоста раскрошил половину черепа дракону со стрелой, а потом со всей могучи швырнул моруху об земь, слегка поднявшись для этого в воздух. Та рассыпалась на позвонки, хрящики, ребрышки, мелкие и крупные косточки, обрывки крыльев, покрывшие на несколько метров выдранный дерн. Стожар огласил окрестности победным рыком и опалил останки морухи порцией жаркого пламени.

Я вздохнула было с облегчением, пока не увидела, что один из позвонков морухи отлетел ближе всех в моем направлении. Он не просто лежал себе тихонечко на траве, он перекатывался к моей ладони с явным намерением сотворить что-то недоброе. Косточке оставалось всего несколько сантиметров до моей руки, как что-то изменилось в окружающем нас водовороте измерений. Похоже, Павороть начала разворачиваться по направлению к одной только мерности. Морухи вскинулись и стаей потянулись назад в устье. В конце их косяка, собираясь на лету из своих же костяных деталек, мотыляла разбитая Стожаром моруха. За ней тянулся след ещё не вставших на место позвонков.

Павороть, наконец, очистилась, видать ушли другие измерения, и в портале открылся чистый проход. Я вдруг увидела себя на краю спиралевидной галактики Млечный Путь, вращающейся как цевочное колесо. Открывшийся проход вел прямо к Завыбели – голубой жемчужине в центре паутинки миров. У Завыбели было прекрасное стратегическое расположение на Млечном пути – она была на самой окраине его, легко достижима для других галактик. Она лежала близь многих порталов, по которым энергия перемещалась в этой части Вселенной. Я видела те Мерности, с которыми была связана Завыбель, те места, где одновременно существовали все Иверени и Сколки каждого Заглавня. Дотронешься до одной нити паутинки, потревожишь все остальные.

Туманный столб с Этель внутри стал отрываться от земли.

Я рыдала некрасиво, истерично, с соплями и потоками горьких слёз. Я подвывала не хуже морух от тотального, беспросветного одиночества, оплакивала Этель и свою нескладную, по сути, несостоявшуюся жизнь. Я пыталась через пелену слёз не отпустить взглядом поток, уносящий Этель в небо…, потом поняла, что смотрю завороженно не на исчезающий туман, а на танец Драконов: синего и золотого. Сердце мое при виде синего Дракона возликовало, оно его узнало! Два прекрасных существа, планируя, сделали приветственный круг, держась рядом друг с другом, а потом Стожар начал исчезать в захлопывающейся Павороти, а индиговый Дракон скользнул вниз, ко мне.

И я хотела побежать к нему, но в этот момент у боковой стены дома камень пошел какой-то пеной, а потом она начала расти, взрываться, переходя в чистые волны света, пронзающие все вокруг. Через мою живую плоть эта энергия прошла насквозь, палящим ветром, очень жестко, но не смертельно, а вот дом начал рушиться в том месте, где появилась пена. Ударная волна сначала отбросила меня на пару метров, а потом развернула в сторону складывающегося дома и стала затягивать в глубокую воронку. Туда, в черный провал уже унесло две стены и почти всю крышу, а сейчас вместе со мной утягивало мебель и доски пола. Я скатывалась вниз вместе с камнями, землей, досками, стульями, и не представляла себе, насколько долгим будет падение. Я подумала, что оглохла, потому что не слышала взрыва, но тут резкий свист крыльев дракона, рассекающих воздух прямо надо мной, сделал происходящее очень реальным. Уже на краю разверстого провала моя нога уперлась в вывороченную половую доску, а сверху, с крыла, полного синеты, ко мне потянулся лаковый коготь. Я ухватилась за него обеими руками, в тот миг, когда доска вырвалась-таки из гвоздевого зажима и рухнула в яму. Дракон поднял меня невысоко, видно, боялся, что я разожму руки и сверзнусь вниз. Он пронес меня краем воронки через облако густой кирпичной пыли, осторожно приземлил и полетел вдогонку драконоборцам.

Молнии, которыми бил мой Дракон, были похожи на сияющий след от хлыста. Они спускались зигзагообразно, но при этом умудрялись спирально закручиваться и ещё, в наивысшей своей точке расщеплялись радужным спектром. Разряды не достигли цели: Серафим просто ругался вдогонку машине, что уже взбиралась на холм. Его чешуя, от переливчатого голубого на брюхе до глубокого индиго на спине, глянцево блестела, так же как и кожистые крылья. Пятипалые, невероятной толщины лапы несли поджарое тело с гребнем вдоль хребта.

Приземлившись совсем рядом, Серафим склонил передо мной свою голову с большими шипастыми ушами. Рог на его морде, создающий молнии, всё еще потрескивал и искрился в цвет миндалевидным глазам-сапфирам. Я чувствовала себя неловко: хотелось его обнять, да рук хватило бы только на самую узкую часть драконьей шеи. Пришлось просто приветственно помахать ладонью…, в общем, вышло не очень.

Прямо на краю глубокой воронки стоял заваленный обломками диван. Меня нервно трясло, хотелось согреться, поэтому я разгребла осколки кирпича, выудила плед с дивана и встряхнула им, взметнув облако коричневой пыли. В этот момент за моей спиной началось обращение. Сначала дрожало и мерцало всё пространство вокруг, а потом настала и моя очередь вздрогнуть, увидев превращенного.

Неслушными руками я обернула одеяло вокруг нагой человеческой формы моего дорогого Дракона.

– Я так скучал! – не в силах превозмочь душевную боль, Куратор зажмурился. Я поцеловала его висок в тот самый момент, когда сквозь сомкнутые веки, по морщинкам возле глаз выскользнула единственная слеза и потекла по щеке.

Я любила его безмерной и безусловной любовью, я могла умереть за своего Дракона.

Марусю я по типажу обозначила сразу. Это удается сделать не со всеми людьми, некоторые, вообще, под категории не попадают. Этот тип женщин, столь распространенный во времена моего детства и юности, сейчас встречается очень редко. У таких женщин миловидная внешность, но без особых выделяющихся черт, поэтому их лицам бывает трудно дать какое-либо описание. Кожа смуглая, глаза темные, волосы каштановые, рост средний, фигура стройная. Независимо от возраста, всегда есть прямая челка и коса до пояса, которую они сохраняют, даже когда седеют. Они не красят волосы, ресницы и губы. Носят удобную и качественную одежду, всегда приталенную и никогда выше колен.

Но даже не внешний стиль собирает этих женщин в определенную группу. Все они молчаливы, уверены в себе и знают, как надо жить. Что сформировало в них такую незаменимую комбинацию, которая притягивает мужчин как магнитом? Может, совокупность хороших генов, спокойное детство и интеллигентность родителей? Да, обязательно ещё наличие в семье обоих родителей, бабушек и дедушек с обоих сторон, музыкальной школы и спортивной секции.

Я думаю, что именно к этим прекрасным женщинам применимы определения «соль земли» и «боевая подруга». Они ВСЕГДА замужем. Причем, за хорошими мужчинами. Обычно образуется дуэт учительница-военный, медсестра-инженер, инженер-инженер.

Они ходят на лыжах и варят комплексные обеды, читают научно-популярную литературу и не смотрят сериалы. Им нравится идея родовых общинных поселений и песни бардов. Они каждое лето ходят в походы и консервируют соленья.

Жена Савелия пришла чуть раньше него. Расстегнула бежевую ветровку на входе, под которой оказалась милая приталенная рубашка из хлопка в мелкий цветочек. Брюки цвета хаки и удобные ботинки, как и остальные вещи, были дорогими и безвременными. Такую одежду носили пятьдесят лет назад, и будут носить десятилетия вперед. Только женщин таких уже не будет. Их создала определенная эпоха счастливого советского детства в любви и защищенности хорошей семьи. Она разовый продукт редкого стечения обстоятельств и безвозвратных времен. Таких женщин уже не делают.

Она сразу подошла к моему столу, спросила негромко, без тени улыбки ровным голосом: «Вы Таша? Я жена Савелия. Мы договорились здесь встретиться, но, наверное, его задержали на другой работе. Я подожду его здесь». От предложения присесть, она равнодушно отказалась – «нет», и больше ни слова. Просто стояла рядом с моим столом, даже не шевелясь. Эта безмолвность была столь органична, что и в голову не приходило, что она должна из вежливости поговорить о погоде или о мебели в нашей конторе. Она умиротворенно пребывала сама в себе, а я нервничала, не зная как лучше поступить: игнорировать её или всё-таки завязать разговор. В такие минуты я жалею, что сижу на пупочке конторы.

…Савелий бежал. Это было видно по его сбившемуся дыханию и покрасневшему кончику носа. Увидев Марусю, он сразу успокоился, расслабил мышцы лица, отчего стал моложе лет на пять. Поцеловал её в щеку, а руку положил на спину жены, чуть ниже плеч, и так и не убрал, пока они разговаривали. Увел в свой закуток и сел рядом близко, сдвинув два стула впритык.

Не только я, но и вся наша контора была очарована и опечалена одновременно осознанием того, что хотя Маруся и сложный персонаж, однако горячо любимый. Большая удача встретить человека, готового мириться с нашими выпирающими частями характера – от плохих, до самых что ни на есть хороших. Ведь они есть у каждого из нас.

Я вот точно знаю, что обидчива, однако умею слушать и смотреть на мир глазами другого человека.

Эмма настолько деликатна, что от неё бывает трудно добиться оценочного суждения даже по простой теме.

Аня застегнута на все пуговки, но она терпеливо заботиться о людях, помогает им в быту и тяготах работы, часто берет на себя груз с чужих плеч.

Маля грешит пафосом и театральностью. Она слегка переигрывает и теряет чувство меры, когда на полном серьезе пишет по электронной почте: «Если ты так обо мне думаешь, то наша дружба закончена!» или когда при знакомстве со значимым для неё человеком начинает рассказывать: «Мой духовный путь начался…». Всё это на самом деле безобидно и мило, просто Марьяна пользуется всем доступным эмоциональным спектром. Она великодушна и искренне любит не только человечество в целом, но и конкретных людей в частности, поэтому способна разглядеть Божью искру в черной золе.

Кира вот бывает авторитарной, но она менее других подвержена иллюзиям этого мира. Сестра способна проникать в суть вещей и открывать истину людям. Бывает, что мы читаем одинаковое, но она так переложит текст в совокупности всех знаний, что копятся в её голове, что тот приобретает иное, более глубокое звучание…

…В этих размышлениях я обнаружила на своём рабочем столе толстую книгу «Мифические существа». Видимо, кто-то её забыл в нашей конторе. Один из медных зажимов на уголке потерялся, и в этом месте картон расслоился на несколько лепестков. Я раскрыла толстый том: Священные черепахи, Единороги, Драконы и птица Феникс в иллюстрациях. Решила её обязательно прочитать, а пока поставила книгу на этажерку рядом со своим столом, чтобы законный владелец смог её увидеть и забрать.

В чудом уцелевшей части дома оказалась и кладовка. Дверь в ней выбило, и на косой вешалке я нашла рабочий комбинезон Михаэля, в котором тот восстанавливал ограду. Куратору комбинезон был великоват, пришлось закатать штанины и плотные холщевые рукава. Я долго бродила среди обломков в поисках своей сумки, но на самом деле пыталась привыкнуть к мысли о лжи Михаэля и о странном поведении Куратора со дня нашего знакомства. Лишь озоновый запах его был мне отчетливо знаком, а вот поступки и слова хотелось переосмыслить.

Подкралась ночь. Куратор тоже подошел незаметно, видимо решив, что дал мне достаточно времени на размышления. Мы ещё некоторое время постояли молча, глядя на валище, а потом Серафим начал командовать:

– Думаю, лучше всего спрятаться у озера в доме Эстер. Там нас точно искать не будут. Путь не ближний, и ночью по холмам несподручно бродить… Можно, конечно, снова обернуться да уволочь тебя отсюда…

– Как уволочь?

– Ну а как Драконы могут? В лапах и махая крыльями.

– Я не хочу так. Вдруг выронишь.

Серафим громко рассмеялся, запрокинув голову.

– Придется тогда здесь ночевать. Надо отдохнуть после всех потрясений. Думаю, что крыша не обвалиться, да и стены укроют нас от ветра.

Взрыв не затронул две смежные стены и несколько перекрытий крыши, что держались на них. Черепица, конечно, обвалилась, и между балками хорошо была видна разливающаяся вдоль неба полоса Млечного пути. Серафим отодвинул диван от воронки, заодно стряхнув с него мелкий сор, завернул меня в одеяло – «Я не мерзну», – и лег с края. Я заснула, не успев додумать что-то важное. И сколько бы раз не просыпалась, всякий раз глаза Серафима сияли в ночи, отражая звёзды. Я тоже хотела смотреть на Млечный путь, но меня кто-то настойчиво звал во сне, и я блуждала в неведомых местах, каждый раз оказываясь всё ближе к зовущему. Уже под утро, когда и Серафим смежил веки, я вышла к тому костру, что всю ночь полыхал для меня оранжевым и синим.

Дракон сестры был белоснежный, и на его полированной чешуе разноцветные языки пламени плясали так же, как и на поленьях. Он медленно, не спуская с меня глаз, прошел сквозь огонь, и внутри своей головы я услышала слова: «Это не сложно. Сделай то же самое». Я, не задумываясь, шагнула вперед и оказалась в самом центре бело-голубого, совсем не горячего пламени. В этот миг меня охватил какой-то скорее физический, а не духовный экстаз, словно я находилась в центре необычайно благотворной для тела энергии, начала по-другому звучать, расширяясь. Эти необыкновенные ощущения были одинаково приятны и для тела и для души, но стоило мне выйти из пламени, как я проснулась.

Серафим стоял на краю воронки в своей любимой позе – сложив руки на груди, слегка сутулясь и склонив голову: оттого видно, как волосы у шеи сплетаются в косичку. Почти всегда он о чем-то думает, или прислушивается к чему-то в себе, слегка наклонив голову к правому плечу. Белёсая щетина, пшеничные брови, по лбу и щекам кожа более темная – нет, не веснушки – просто хорошая, обветренная солнцем и ветром кожа с глубоким румянцем. Губы у него ровные, почти без изгибов, а на щеках от частой улыбки вертикальные морщинки. Когда Серафим серьезен, то выглядит недоверчиво, но улыбка его смягчает.

Вот и сейчас, повернувшись в мою сторону, он невольно рассмеялся. Я отыскала в сумке зеркальце, вытерла гладь рукавом рубашки, глянула в него и ужаснулась. Лицо опухло от слез, пролитых накануне, веки отяжелели, превратив глаза в узкие щелочки – похоже, у меня аллергия на слёзы. От огорчения я снова заплакала.

Куратор забрал у меня зеркальце:

– Ну не красавица сегодня, что поделать. До сих пор думаешь, что внешность водит?

Он помолчал и добавил нежно:

– Нет меры моей любви к тебе. Ты это знаешь.

– Да, знаю,… и поэтому даже представить себе не могу, как ты дорожишь Той, из Главного воплощения. Я – лишь кусочек её Души, и то, за мгновение согрелась твоей Любовью. А она – Заглавень!

– Но ярче светишь ты.

– Как это возможно?

Серафим присел рядом со мной на диван.

– Просто. Тебя ничто… не замутняет. Та, Главная, живет в очень плотном мире. Он был таким не сразу. Но постепенно, плотность материи стала такова, что меня просто «выдавило» оттуда. Страдая, твой Заглавень, теряла частицы своей Души, которые до сих пор в сохранности пребывали в менее жестоких мирах. Она же подчиняется общественным предрассудкам и стереотипам, и, поверь, давно не светит во всю мощь, которую могла бы явить, а лишь мерцает слабым огоньком для своих близких.

– Тебя это печалит?

– Несказанно. Я могу это изменить, лишь возвращая ей востребованные потери.

– Я сделаю, то, что ты просишь, но не для неё, а для тебя.

– Вот дурочка! Ты и есть Она!

Я помолчала, растирая слезы по щекам, потом озвучила больное:

– Когда я вернусь в ту реальность, мы снова надолго расстанемся.

Куратор потемнел лицом:

– Теряя тот мир, я сотворил глупость: заключил договор с одной Душой, желавшей познать Базовый Огонь. Я дал ей немного своего Жара, чтобы иметь возможность воплощаться рядом с твоим Заглавнем. Мой энергетический сгусток в виде некой сущности, гостейника, всегда находится в одном физическом теле с той Душой.

– Но что в этом плохого, если договор был добровольный?

– Мне следовало знать, что Жар может сослужить ему плохую службу. Много раз, меняя тела, та Душа, не в силах совладать с Базовым огнем, предавалась порокам, кидалась в крайности, лишь чтобы погасить страсть, усиливающую её собственную силу. Чаще всего теряя тело в молодые годы, она не подозревала, что её гостейником была Драконья сущность. Лишь в последнем теле у неё нашлось достаточно мужества, чтобы остановить саморазрушение и ослабить влияние Жара.

– Мой Заглавень знает ту Душу?

– Они всегда рядом друг с другом.

Наше общее замешательство длилось пару секунд, потом очень знакомый мне мужчина, широко и приятно улыбнувшись, протянул руку для рукопожатия:

– Какая радость, наконец, с тобой познакомиться!

До чего же я всё-таки… несмелая! Четыре года я боялась одобряюще улыбнуться этому человеку или слегка кивнуть головой в знак приветствия: не хотела, чтобы он ходил по другой стороне улицы, избегая моей навязчивости. Судьба вмешалась, устав ждать от меня поступка и столкнув с «Ангелом дня» лоб в лоб.

Встретились мы, предварительно назначив дату и время по переписке, в сырном ресторане с большими круглыми столами и глубокими велюровыми креслами. Кухню от зала здесь отделяла стойка, на которой стояли бутылки с оливковым маслом, кувшины, хлебницы, горы чайных чашек и стопки тарелок разного размера.

Мы заказали пиццу «Кватроформаджио». По рецепту ожидалась четверть сыра «дор блю» с зеленой плесенью, наряду с пармезаном, моцареллой и каким-то ещё сыром. Но видно у поваров было больше всего «дор блю»: пицца ярко зеленела, а сверху плавал какой-то жидкий желтый сыр, не доведенный до стадии запекания. Когда подают еду на тарелке, люди ведут себя по-разному. Когда чувствуешь, что еда вкусная – наклоняешься к тарелке, чтобы вдохнуть аромат. Когда же подозреваешь, что пища «не очень», то поднимаешь тарелку к лицу, чтобы понюхать. Мы с Петей синхронно приподняли наши лепешки, чтобы удостовериться, что их можно есть.

Нас это рассмешило. Конечно, дело было не в пиццах. Мы шли на встречу «вслепую», потому что у обоих в электронной почте аватарки оказались не фотографиями, а отвлеченными картинками. Мы попали в ситуацию, когда встречаясь каждый день на улице на протяжении нескольких лет, мало того, с удовольствием переписываясь по электронной почте пару месяцев, мы совершенно не ожидали увидеть друг друга при встрече. Однако неловкость прошла быстро. Петя сразу же признался, что давно подумывал начать со мной здороваться, а там и познакомиться.

Вблизи он был так же хорош, как издалека. Высокого роста. Чуть выше, чем мне бы хотелось. Русоволосый, гладкий лицом и ясный глазами. Благополучный. Моднее одет, чем требуется от мужчины, но без перебора, когда начинаешь сомневаться, в какой же степени человек любит и ценит себя. Похоже, это был его стиль жизни: успешный, комфортный, обозначенный целями, как метками на дороге, слегка космополитный, насколько это возможно в нашем городе. Ему удалось найти работу, что приносила доход и позволяла отчасти быть художником. Такие мужчины никогда не выказывают мне знаки внимания и даже шарахаются как от зачумленной, когда я прошу достать их что-то с верхней полки в магазине, в отличие от рабоче-крестьянской части мужского населения.

Когда удивление наше слегка притупилось, мы принялись за еду. Вкус у пиццы был пикантный, точнее сказать – вонючий. Мы похихикали над тем, что не взяли с собой прищепки для носа или, на худой конец, гарнитуру для ушей. Наушники, как вариант, предложила я. Петя не знал, что, оказывается, достаточно надеть гарнитуру, чтобы вкусная еда потеряла часть своего очарования, потому что в процессе распознавания вкуса участвуют все органы чувств.

Его позабавило моё заявление, что я не ем ничего «с глазками». Сам он не был вегетарианцем, считая их чудиками.

Потом Петя рассказал байку про то, как ученый астроном, изучая луну, наткнулся на странное образование. Настроив телескоп, он разглядел надпись: «Вы кто?». Очень удивившись и собрав своих коллег, эксперимент повторили, направили телескопы в то же место, но надпись не исчезла, все так же легко читался вопрос – «Вы кто?». Спустя несколько дней собрали всю академию наук, и ученый совет вновь направили телескопы в то же место на Луне, вопрос не исчезал. Ученые решили отправиться в пустыню Сахара и огромными бульдозерами вывели: «Мы – человеки». Вернулись в обсерваторию. Через два дня появился ответ: «Мы не вам».

Дружбу создает любопытство: тебе больше хочется узнать о собеседнике, потому что он тебе по-настоящему интересен. Я с удовольствием слушала, как Петя рассказывает о своей работе, частых командировках и путешествиях, о его увлечении мотоциклами летом и снегоходами зимой.

Выяснилось, что мы оба были год назад на «Снежном шоу» Славы Полунина. Я тогда испытала сильнейшее эмоциональное переживание, некий катарсис, мощнейший энергетический выброс любви и радости. Я там и плакала, и громко смеялась, так же как и все люди в зале. Всё представление было бессловесным, разум почти не участвовал в анализе происходящего на сцене. Те образы, что показывали мимы, расшифровывался в ощущениях, на уровне подсознания. Радость генерировал не мозг, а душа. Всё было удивительно: снег из мыльных пузырей, искрящийся звездопад, мимы, поливающие зрителей водой, гигантская паутина, накрывшая весь зал, снежная буря под вдохновляющую музыку, корабль, плывущий в океане и гигантские шары, как планеты, сброшенные в зал в конце шоу. Я, наконец-то, поняла смысл фразы: «Будьте, как дети». Петя в описаниях своих ощущений был более сдержан, но моё восхищение принял.

На улице нас встретил проливной летний дождь, моргающий уличными светофорами и размытым светом шумных встречных автомобилей. Как водиться, на перекрестке поперек трамвайных путей стояла парочка машин, и метались мокрые водители, поэтому нам пришлось идти пешком…

Потрясающе, что со мной, наконец, произошло внешнее хорошее событие! Вот он – долгожданный Поворот Головы Вселенной в мою сторону.

Обычно мне приходится изнутри ковыряться, чтобы откопать в залежах чувств нечто-то похожее на радость бытия, минуты счастья и крупицы удачи. Я была рада нашему с Петей личному знакомству. В этом действии проявилась моя сопричастность к огромному миру, обычно прекрасно существующему без меня. Наше многолетнее пересечение судеб обрело реальные очертания, словно меня включили в какой-то жизненный план и общую схему мироздания. Чаще всего я не чувствую свою принадлежность к сложнейшему механизму, который ворочает жизни семи миллиардов человек. Сегодня же я была кусочком пазла, границы которого терялись в пространстве и времени.

Странным совпадением оказалось и то, что буквально накануне, чувствуя серость и мокредь приближающейся депрессии, я написала Марьяне письмо:

«Привет, Маля! Надеюсь, ты уже не сердишься на меня. Даже не знаю, что тебе написать. О буднях даже пальцы по клавиатуре не шевелятся. Как меня достало выбирать, предпринимать, соответствовать, решать, действовать, анализировать, самокопаться и самозакапываться!!!!!!!!! Ну, хоть бы сама жизнь по доброй воле еённой без моих усилий качнулась бы в лучшую сторону. Чтобы САМО пришло, нашлось, открылось, свершилось, воспряло, возлюбилось, озарилось и просветилось».

«Ну не знаю. У меня вот САМО случилось, так я не рада. Не понимаю, что произошло, но меня отстранили от проведения вэбсеминаров. Наша ведущая почему-то решила, что я не подхожу по вибрациям, но скорее всего, ей не понравилось, что я засомневалась в чистоте канала, по которому она получает информацию. Грустно как-то, потому что мне эта деятельность очень нравилась. Я сейчас хожу в другую группу, там с энергетикой работают. В ченнелинге я разочаровалась. Ты ответишь: „Мол, я же тебе говорила!“. Но то ты говорила, а мне надо было самой пройти через это, прочувствовать и решить для себя, что это не моё. Ты в последнее время ничего о себе не рассказываешь – что читаешь, куда ходишь, с кем знакомишься. Только я делюсь своими новостями».

«Я ничего не читаю, потому что не нахожу в книгах новой информации, встречая там лишь переложение одних и тех же мыслей разным стилем. Практикую только то, что накрепко осело во мне. Сейчас я не очень интересна оптимистичным людям. Мне никогда в голову не приходило, что между идущими в одну сторону людьми может возникнуть непонимание только от того, что один повернут «наружу», а другой «вовнутрь». Я, каюсь, что обидела тебя своими критичными замечаниями. Просто никак не могу привыкнуть к тому, что ты, как человек увлекающийся, периодически встречаешь более интересных в этот момент для тебя людей и без остатка отдаешься тем интересам и идеям, которые между вами возникают. Не видя во мне прежней экзальтации, ты последнее время со мной откровенно скучала – я, словно, потеряла ценность в потребительском духовном смысле. Твои слова: «Ну вот, я тебе всё рассказала, а ты ничем не делишься: кого видела, что новое узнала, что читаешь?». Но я, правда, в этот момент ничего не читала, никого не встречала и не создала ничего – ни сайта, ни блога, не получала ченнелинга ни от кого, но разве меня это обесценивает?

Да, от меня сейчас нет никаких явленных внешних проявлений: каких-то новых раздобытых фактов я не озвучиваю, практики не пробую, единомышленников в окружении совсем мало стало. Я занята обработкой того, что накопилось за эти годы, и упорядочиванием своей системы ценностей. По сути, я сейчас создаю свою единоличную религию. Только вот слово «религия» обозначает обычно нечто ортодоксальное, я же уверена, что всё изменяется, в том числе и представления людей.

Когда я разочаровалась в тех практиках, что раньше воодушевляли меня, когда я перестала верить, что мое намерение изменяет мир, и когда я поняла, что «никто не придет и никто не спасёт», я эмоционально омертвела. Не так, как это происходило, когда я ещё ничего не знала о мироустройстве и погружалась в пучины отчаяния. Ныне это какое-то притупление чувств.

Пока я копила знания, я совсем разучилась получать удовольствие от маленьких радостей жизни. Мы с сестрой трудились над собой нещадно, потому что боялись погрязнуть в темноте, совершенствовались – очищали тело, дух и сознание. Уж очень хотелось, чтоб нас взяли с собой в прекрасное пятое измерение. И когда этого не произошло, то испытали разочарование. Во-первых, стало казаться, что нам лгали, а во вторых стало понятно, что чудес извне не будет. И теперь, не отступая снова во тьму, хочу вернуть ощущение радости каждодневного проживания в этой реальности.

Извини, что загрузила и, наверняка, задавила мыслью, но стало легче. Я всё-таки надеюсь, что моя Ночь Души закончилась, и я плавненько направляюсь в сторону Срединного пути, когда и в Большое веришь, и малым живешь. Когда понимаешь, что простые радости жизни иногда важнее, чем возможная гибель цивилизации».

Туман так плотно залег в долине, словно собирался оставаться в ней навечно. На холме, с которого мы только что спустились, из белой ваты проглядывали лишь верхушки деревьев да крыши тех домов, что стояли на взгорках. В низине растительность была грубая, в поволоке и не разберешь: то ли низкорослый кустарник, то ли подсохшие стебли травы. Поверх был брошен настил из досок в три ряда, и рукотворная тропинка тянулась в туман, скрывающий очертания дальних холмов.

Серафим вел меня уверенно, словно десятки раз ходил этой дорогой, а может у него были свои ориентиры, потому что он часто раздувал ноздри и задирал кверху светлую голову, высматривая что-то на верхушках деревьев и в рисунке скалистых выходов. Мы не разговаривали. Почему молчал Куратор я не знаю, сама же я просто не могла выбрать вопрос попроще: «Почему так долго держал меня в отдалении?», «Зачем разрешил Михаэлю лукавить меня?», а, может, надо было спросить: «Как ты мог отдать меня Демпферу?!».

Эстер встретила нас совершенно спокойно, словно нет ничего странного в том, что с раннего утра в дом приходят незнакомые люди. Велела только не брать фарфор для чая и не красть серебро. Оставив Серафима в гостиной со старушкой, я вышла на крыльцо позади дома. С фасадной части был хороший пляж, тот самый, на котором меня забрали Брежатые, а с заднего двора тропинка вела через заросли к другой, более уединенной части озера. Мне почти невыносимо хотелось вымыться, смыть не только кирпичную пыль, но и дыхание морух, и слезы, затекшие по шее под рубашку, и даже встречу с Серафимом. Теперь, после эйфорического состояния по окончанию разлуки, я жёстко злилась на него.

Тропинка вела мимо доходящей мне почти до пояса травы. Посреди небольшой поляны я огляделась. Было тихо, даже птицы ещё молчали, и вокруг – ни человека, ни зверя. Ещё несколько минут назад туман был плотным, как овсяный кисель, в нем увязали все звуки, и тишина стояла соответствующая – глухая какая-то, словно шуршание жизни есть, а ты недослышишь. Но, когда от моей ноги стронулся камушек и покатился по насыпи, взлетевшая стая диких уток разорвала в клочья и сам туман, и его тишину.

Я добралась до воды вся исколотая острыми краями травы и ступила в озеро, даже рукой не проверив, холодная ли вода, и ногой – есть ли дно. Черная вода становилась прозрачной, стоило лишь взять её в ковшик рук, а дно было сложено из мелкого песка. Только теперь я сняла свою одежду, и, забросив её на берег, нырнула с головой в чистую и прохладную воду. Плескалась я долго, потом медленно стирала одежду, ещё дольше лежала на песке, разложив рубашку и брюки на нижних ветвях дерева, росшего у самой кромки воды. Дерево было невероятно могучим: ветвистым, коряжистым, неохватным. Оно отражалось своим двойником в недвижной воде озера – казалось, каждая веточка прописана тушью и на белесом небе, и на водной глади.

Я вела мучительный внутренний диалог с Серафимом. Приводила весомые аргументы в подтверждение небеспочвенности моей обиды, фразы в уме строила краткие, емкие и язвительные – такие, чтобы даже Куратора пробрало. Пока шла назад по тропинке к дому, старалась ровно дышать, чтобы слова мои прозвучали холодно и спокойно, а ещё отдирала от себя липнущую мокрую рубашку и ткань брюк на коленках. Разговор решила начать с фразы: « Я, конечно, понимаю, что ты был очень занят своими делами в Кромлехе…».

Куратор переоделся в хлопковые светлые брюки и парусиновые туфли, поверх футболки надел вязаный старомодный джемпер с отложным воротником. Волосы зачесал назад, отчего открылся высокий, изрезанный морщинами лоб. Тяжелые веки, чуть опущенные к уголкам глаз у висков, словно густые ресницы не дают взгляду открыться, сжатые губы и серьезное выражение голубых глаз делало его очень грустным. Но он улыбнулся, через силу, просто не мог иначе смотреть на меня, как не улыбаясь:

– Всё мне высказала?

Я простила его мгновенно, зная теперь, что всё сложилось, как и должно было быть. Значит, только так Серафим мог тогда поступить: смотреть за мной издалека, разрешить в моей жизни Михаэля, и про допрос он мне всё объяснит.

– В ванной есть горячая вода.

К моей огромной радости на полочке в ванной лежал набор с новой зубной щеткой, маленькой мочалкой и гребешком для волос, перевязанным лентой с оттиском «для гостей». Я отмылась почти до скрипа, на сушилке рядом с полотенцем нашла легкую белую юбку и блузку без рукавов из хлопковой жатки: вещи были чистые, но всё ещё пахли бархатцами.

Я, почему-то, не ожидала, что мы будем завтракать, однако посреди гостиной был накрыт стол. По серому плотному льну скатерти черной гладью летели скворцы и цвели ветки вишни. Мой завтрак лежал на тарелке с ситцевым рисунком: так густо по ободку сплетались узором незабудки, фиалки и ещё какие-то синие цветы. Пшеничная каша была полита вареньем, а сверху лежала душистая слива без косточки. Серафим с удовольствием поедал яичницу с беконом.

– Как хорошо, что вы нашли время навестить Эстер!

Почтальонша внесла в гостиную кофейник и тарелку с печеньем. Она была всё такой же румяной и энергичной. Наливая нам в чашки кофе, женщина не давала нам и рта раскрыть:

– Ешьте, милая, кашу пока она горячая, но если захотите, то я и яйца пожарю. Не надо? Вот и Эстер почти не ест. Меня вчера сюда приставили из мерии, чтобы я за старухой присмотрела. Сказали ненадолго, потому что я и на работу хожу, ну, вы знаете, я с почты, да и свое есть хозяйство. В обед меня сменят, но я не жалуюсь, что пришлось первой за соседкой присмотреть, потому что Брежатые-то уже приходили! Ох, если бы не пропажа сестры нашей Эстер, так до чего приятно на них посмотреть. Всё аккуратно проверили, порядок не нарушили, правда злились, что метрик не нашли. Думаю, это старшая припрятала их, перед тем как того…, ну вы меня понимаете. Так вы Эстер родственниками приходитесь?

Серафим положил нож и вилку на пустую тарелку, посмотрел тётке в глаза и с самой своей милой улыбкой попросил:

– Будьте добры, ещё кофе.

– Ну конечно!

Почтальонша сбегала на кухню, принесла новую порцию горячего напитка, и застыла в каком-то полуобморочном трансе, глядя на Серафима.

– Мы здесь по служебным делам.

– Понимаю!

– Тогда сходите домой или на почту, а через пару часов возвращайтесь.

– Понимаю!

Глядя вслед торопливо убегающей соседке, я с сомнением поинтересовалась:

– Ты её заворожил что-ли?

– Я просто был вежлив.

– Почему-то от моей вежливости никто не впадает в полуобморочное состояние.

Я отнесла тарелки на кухню, потом смахнула крошки со скатерти и села напротив Серафима за другой конец стола.

– Ну вот он – серьезный разговор! – Куратор подпер голову руками.

Больше всего меня беспокоил вопрос, который я задала первым:

– Почему всё это время тебя не было рядом?

Серафим ответил не сразу, видимо подбирал слова:

– У Заглавней есть хорошая притча, которая в крошечной доле применима к нашей с тобой ситуации… Короче, попал человек после смерти на тот свет. Его встретили, но потребовали отчет, как жил, чем занимался. Творец раскрыл книгу его жизненного пути. Смотрит человек на свою прожитую жизнь и видит, что когда ему было легко в жизни, с ним кто-то шел рядом – видно два следа, а когда тяжело – был только один след. «Хочу спросить, Отче, почему же ты бросал меня, когда мне было тяжело?». «Нет, сын мой, не бросал я тебя, а нес на руках».

– Ой, – с большой долей сарказма прокомментировала я.

Куратор нахмурился:

– Оправдываться не буду.

– Ладно. Расскажи о Михаэле.

– Это последний из обращенных драконоборцев. Дело было в прошлом году. Как-то мы упустили момент его знакомства с Константином, самым первым «борцом». Константин тот ещё экстремист, связан с Кромлехом. Михаэль казался сильным человеком, но от своего Заглавня он унес рассудочность, поэтому и не принял идею Павороти, не захотел пройти её, может, испугался потери личных качеств. Драконоборцы в принципе не хотят двигаться вперед, лишают своё Главное воплощение возможности обрести целостность, отчего их Заглавни тоже постепенно деградируют. Ну, а чтобы прекратить начавшийся процесс, существует только один способ – убить своего Дракона. – Серафим помолчал, а потом с трудом выдавил из себя, – Мы до сих пор скорбим о Далиборе.

– Извини.

– Ты его не знала! Лучший из нас. Не считая Филомену, конечно… Как прошла ваша с ней встреча?

– Ты о белом Драконе в моем сне?

– Это Дракон, вернее Дракониха твоей сестры. Ты во сне прошла с ней опыт Павороти, приближенную версию того, что будет происходить на самом деле.

– Было не больно.

– Так и есть.

Я устала сидеть далеко от Серафима за преградой стола, поэтому пересела ближе, к самому его локтю.

– Почему я вижу Михаэля, даже могу дотрагиваться до него. Для меня он такой же «плотный», как и остальные люди, совсем не похож на призрака?

– Те, кто входит в Павороть, начинают бывать на уровнях бытия и выше, и ниже их собственного, словно границы мира становятся прозрачней. Поэтому они не только видят и высокоэнергетичных Драконов, но и падших в нижние уровни драконоборцев, которые с убийством своего Дракона, разрушили себя.

– Вот ты говоришь, что Драконы невидимы для обывателей. Но почему тебя и Стожара видят все?

Серафим почти незаметно слегка порозовел щеками.

– Мы немного… согрешившие Драконы. Наша энергетика понизилась, отчего мы с ним стали резонировать с более плотными измерениями, и поэтому проявлены в Ландракаре. Про себя я рассказывал: я поделился драконьей сущностью с душой человека, ну а Стожар слишком задержался в Ландракаре. Он пытался уговорить Этель пойти с ним, время шло, он нарушил все сроки и стал видимым. Сначала его разглядели девушки, а потом он разглядел девушек. Это из-за него произошла вся путаница с тобой.

– Не понимаю.

– Стожар – как лампочка: куда войдет, становиться светлее. Это всё от его волшебной ауры, которой он очаровывает людей. Хоть он всегда и корил Этель за то, что она унесла от своего Заглавня преданность, а сам больше всего на свете ценит дружбу. Он много путешествует, причем не только в облике человека и не только в этой реальности. Способен сохранять принятый облик на долгие годы, лишь бы не покидать друзей. В этот раз он сильно понизился в плотности, вот меня и послали в Ландракар, чтобы вытащить его отсюда.

– Кто послал?

– Распорядители Воплощений. Они же с этим рулят.

– А я где была?

– А ты, милая, пребывала в Мороке. – Куратор слегка постучал пальцем по моему носу. – Не перебивай, – он вздохнул и продолжил рассказ. – Так как я видим здесь, то пришлось придумать мне историю. К тому же на Той стороне давно хотели внедрить кого-нибудь в Кромлех. Поэтому я стал Таинником – это должность такая у Стрепетов. Мы придумали план, как вытащить Стожара из этой Мерности, пока он совсем не увяз… в пороке, ну ты понимаешь, – неожиданно Серафим озарился своей особой улыбкой. – А в один прекрасный день сердце мое остановилось, потому что некая дурочка пришла устраиваться Нумератором.

– Разве тебя не предупредили эти… Распорядители, что я начала видеть сны?

– Предупредили. Но никто не ожидал, что ты начнешь сама искать ответы. Я чуть не обратился тогда в конторе от неожиданности.

– А потом, после нашей встречи, почему ты не явился мне? Почему разрешил Михаэлю быть рядом?!

– Потому что решил быстрее закончить дела с Этель и Стожаром, тем более с тобой время ещё терпело. Но ты же решила ускорить события! На месте-то тебе не сиделось! В Кромлех постоянно приходили сообщения от законопослушных граждан о девице, которая задает неудобные вопросы и разговаривает сама с собой. И никто из них не видел Михаэля, а значит, и не сообщал о нём! Я сам узнал о его существовании, только когда прилетел ночью к твоему дому. Хотел тебе явиться, но меня спугнули драконоборцы. Михаэль и Константин сидели в засаде, ждали моего появления, потому что ты сама рассказала Михаэлю, что видишь сны!

– Так это ты был за окном в ту ночь? – задала я риторический вопрос и сама же на него ответила. – Конечно! Я ведь почувствовала запах озона.

– Тогда я и узнал, что рядом с тобой драконоборец, но пришлось срочно сквозить оттуда, даже ограду впопыхах зацепил. Решил вызывать тебя на следующий день в Кромлех.

– Ты стоял за моим арестом Брежатыми?!

Мы с Серафимом и не заметили, в какой именно момент перешли на высокие тональности, но наши крики разбудили Эстер, и рассерженная старуха спустилась со второго этажа:

– Ну что за люди! Про то, что серебро брать нельзя, я предупредила, а про одежду упомянуть забыла, и надо же – обокрали. Зачем вы взяли вещи моего кузена и той женщины,… не помню её имя…, кажется, она была моей сестрой? Она ещё постоянно поила всех чаем из фарфорового сервиза…

Я отвернулась, чтобы сглотнуть слезы. Не помогло. Сходила за водой на кухню, подышала глубоко, а, вернувшись в гостиную, увидела только Серафима.

– Где Эстер?

– Я предложил ей проверить, что ещё пропало в доме. Кажется, сейчас она пересчитывает ложки.

Глядя Серафиму прямо в глаза, я сделала заявление самой своей суровой интонацией:

– За Демпфера тебе должно быть стыдно!

– И представь себе – стыжусь. А ведь, всего-то хотел поговорить с тобой приватно и в то же время на глазах у всех, чтобы не возникло подозрений в связи между нами. Надо было срочно предупредить тебя о Михаэле. Но из-за твоей чрезмерной активности тебя уже внесли в списки, поэтому мы и попали к Демпферу. Поверь, я защищал тебя тогда, изо всех сил, всей силой своей магии.

– Ладно, сама виновата, – примиряюще согласилась я.

Куратор немного подумал, прежде чем сказать, но всё-таки признался:

– Я этого Демпфера потом немного помял.

– ???

– Да живой он. Только работать некоторое время не сможет, – Серафим подошел ближе, словно хотел сообщить мне большой секрет. – Знаешь, Драконы никогда не извиняются. Однако, прости меня, я допустил много ошибок, – потом он отстранился и все испортил. – Но ведь ты сама так часто являла собственную волю! Мне было трудно предугадать, как ты поступишь, а значит, и вовремя помочь тебе.

– Разве нельзя извиниться без оговорок?

– Я же сказал: Драконы прощения не просят.

– А я могу признать, что ошиблась. Особенно в Михаэле. Я совсем не разбираюсь в людях. Веришь, но у меня в голове не укладывается, что Михаэль драконоборец. И как он смог это сделать… ну, с Далибором…

– Как убил его? – жестко переспросил Серафим.

– У вас же и чешуя, и пламя, и когти, и зубы! Я, вообще, думала, что Драконы – бессмертные существа.

Серафим подошел к витражным створкам и распахнул дверь, ведущую на помост над озером. Пахнуло нагретым песком и сладкой ягодной пенкой – соседи варили варенье. Мы вышли на помост. Куратор предложил мне кресло Эстер, но так как я отказалась, занял его сам и раскачался на полозьях. Я сняла сандалии и села, свесив ноги, на край теплых досок. Пальцы чуть-чуть дотронулись воды, пустив мелкую рябь к другому краю озера.

– Ты не подумай, Серафим, что я спрашиваю из корысти или пустого любопытства. Почему-то само всплыло в разговоре. Если не хочешь говорить – то и не надо. Даже к лучшему, если я не буду знать.

– Нет уж, знать тебе надо: вдруг тебе доведется меня защищать, – сама эта мысль заставила Серафима захохотать, запрокинув голову. – Ладно, слушай. В человечьем обличьи нас можно застать врасплох и нанести смертельный удар, поэтому Драконы стараются без нужды не обращаться. Но даже если мы ранены в теле человека или животного, то способны так быстро вернуть драконий облик, что повреждение окажется незначительным. Любого Дракона можно ранить, если попасть в участок тела, не защищенный чешуей, но вреда это не причинит, потому что ещё надо пробить кожу и мышцы, чтобы добраться до внутренностей. Кровопотерей у нас тоже не бывает, потому что сосуды расположены глубоко. В теории, можно, конечно, обезглавить.

– Что вообще нереально!

– Да. Вот поэтому драконоборцы придумали нас травить.

– В смысле – ядом, что ли? – не поверила я.

Куратор раскачался в кресле ещё сильней.

– Алхимическим зельем, основой которого является кровь драконоборца, последнего убившего своей рукой Дракона. И дело тут не в химическом составе, а в особой нежитной волшбе. Попав даже через небольшой порез, эта потрава омертвляет кусочек за кусочком нашу плоть, и лишь в самом конце добирается до сердца и мозга. Далибору в чём-то даже повезло, потому что отравленная стрела попала ему в глаз… Вчера, когда я подлетал к твоему дому, то в устье Павороти видел его моруху.

– И я, наверно, тоже видела, – сказала я совсем тихонько.

Серафим, словно заканчивая неприятную тему, энергично вскочил с кресла, снял свою обувь и сел так же как я – свесив ноги в воду. Солнце было в притине, оттого мы и попали на самый солнопёк. Прикрыв веки, чтобы водная гладь не отливала так ярко по глазам, мы долго наблюдали за утками, что потихоньку подплывали к нам всё ближе и ближе.

– Я тут на днях сочинил теорию перемешивания тонких тел, – снова завел разговор Куратор. – Раньше люди и Драконы часто летали в Межмерности через порталы. Я слышал, что при этом происходит расщепление плотных тел на небольшие кусочки, которые снова складываются по прибытии в назначение. А что если, в порталах эти кусочки перемешивались, проникали в индивидуальные межпространствия своими энергиями. Потом они разъединялись, но, возможно, несколько крошечных элементов тонких тел людей застревали в Драконах, и наоборот.

– Притянуто за уши.

– Думаешь? Как тогда объяснить союз столь разных существ на протяжении целых столетий? Моя теория всё объясняет. Иногда я чувствую, что ты у меня даже не в сердце и не в душе, а в печенке.

Тот день запомнился мне как очень странный.

Во-первых, с ночи подул этот ужасный ветер, в честь которого назвали наш город. Бывают ветра как ветра, но этот вынимает из меня душу.

Во-вторых, я не выспалась и на себе испытала определение, что работа – это такое место, где с утра хочется есть, после обеда – спать, и всё время такое чувство, что пора домой. Я бесперечь жевала конфеты и печенье, придерживала голову рукой, чтобы не стукнуться лбом о столешницу и каждые пять минут вспоминала о своем кресле, в котором можно и сидеть и лежать, если класть ноги поперек мягких подлокотников.

В-третьих, Михайловна вела себя как-то необычно. Около часа она сидела, глядя в раскрытую перед ней папку, при этом не перелистнув ни одной страницы. Потом подошла ко мне и попросила воды, хотя кулер стоит у входа в офис. Приняв из моих рук пластиковый стаканчик, Ася Михайловна как-то неловко вывернула руку и пролила часть воды себе на блузку. Грустно пошутила:

– Ну вот. Стакан дала, а инструкцию, как из него пить не приложила.

Следом Михайловна рассказала, как внезапно упала этим утром. Она не споткнулась, не поскользнулась, её не толкнули. Просто шла и упала, чуть ли носом не пробороздила землю, разбила ладони и колени об асфальт. Прокомментировала она сама это событие так: наверно, когда шла, подумала о «плохом», и там, наверху кто-то решил: «сейчас я эту тётку уроню». С момента падения она неважно себя чувствует.

Промакивая бумажной салфеткой оборки блузки, женщина отошла от моего стола, и вакантное место занял директор. Спросил что-то незначащее, переложил местами бумаги с краю стола, а потом спросил:

– Ты ничего не заметила в разговоре с Асей Михайловной? Она зашла сегодня ко мне в кабинет сама не своя.

– Она упала сегодня.

– Головой стукнулась?

– Кажется, нет, но мне показалось, что она говорит медленнее, с большими паузами между предложениями.

– Как если бы «мыслю зажевало»?

– Типа того.

Савелий тоже вел себя странно. Обычно сядет в своем закутке с кружкой чая и стучит по клавишам. Редко когда подойдет к кому поговорить, ну если только сами не позовут наладить компьютерное железо. Иногда посидит напротив моего стола с разговором про погоду. Сегодня же он делал по офису круг за кругом, проводя с каждым короткие беседы по качеству программного обеспечения.

Потом пришла младшая девочка:

– Мне надо отксерачить несколько документов.

– В бухгалтерии тоже есть ксерокс.

– Наш сломался.

Оказалось, что несколько документов – это как минимум пятьдесят копий. А так как лепестки брались из разных папок, для того, чтобы не запутаться, с каждым листком проводилась индивидуальная работа. Прибегание, убегание, шуршание бумагами и хлопанье крышкой ксерокса длилось до самого обеда. Около двенадцати часов дня девчонка призналась:

– Ужас, сколько кругов я сегодня нарезала по конторе! Ко мне надо было спидометр приделать.

В ответ я заметила:

– А мне выдать таблетки от укачивания.

Михайловна, услышав наш разговор, пожаловалась:

– С утра выпила препарат от давления, но не помогает. Шум какой-то в голове.

– Идите домой, отлежитесь.

– Не могу. Вдруг Куратор придет.

– По отчетности? Проверка грядёт? – директор вышел из кабинета на наш разговор.

– Нет, не тот! – раздраженно отмахнулась Ася Михайловна. Протиснувшись между начальством и младшей девочкой, что загораживали проход к моей конторке, она села на стул для посетителей, подперла голову руками и почти немигающе посмотрела мне прямо в глаза. – Я про твоего знакомца говорю.

Так же медленно, с большими паузами между словами, Михайловна достаточно угрожающим тоном продолжила:

– А он обязательно придет… и врата откроет… Ты в курсе, что за его голову назначена награда? Скоро явятся разные твари с Момры…. Ты должна предотвратить эту катастрофу…

– Какую катастрофу? – осторожно уточнила я, в то время как директор уже набирал номер скорой помощи.

– Заговор… тайный план по захвату планеты.

– Кем?

– Я же говорю – Драконами!

– Бак течет, – тихонько прошептала младшая девочка. Она недавно купила машину, поэтому определения давала автомобильными терминами.

Оказалось, что с Асей Михайловной случился микроинсульт, который она даже не заметила, проявившийся только в заторможенности и в мыслительной путанице. Её сразу же определили в стационар, о чём нам сообщил директор, вернувшийся после того, как сопроводил женщину до больницы в машине скорой помощи.

– Врачи сказали, что Михайловне очень повезло, потому что мы рано увидели нарушения речи и определили её в больницу, пока не развились более тяжелые последствия в виде паралича.

Савелий подошел к моему столу, когда всеобщее возбуждение слегка улеглось:

– Странно, но сегодня мне как-то тревожно было с утра,… только вот отпустило. Так бывает, когда подсознательно знаешь, что мимоходом услышал важную информацию, а какую именно – никак не сообразишь. Не можешь отследить сигнал в общем потоке,… Надо завязывать с работой на двух службах. Ты вот знаешь, что трудоголизм – это тоже болезнь. Как и другие «измы», это надо лечить. Можно пивом, а лучше длительными пешими прогулками. Вот почему ты всё ещё сидишь в конторе, хотя обеденный перерыв уже давно начался?! Пойдем, будем лечиться свежим воздухом!

Мы зашли в прохладу дома в тот момент, когда почтальонша открыла входную дверь, а хозяйка снова спустилась со второго этажа.

– Эстер, куда это вы собрались? – воскликнула соседка.

Старушка надела песочного цвета костюм, только вот пиджак был вывернут наизнанку. Почтальонша делала ей знаки – переверните, но Эстер этих жестов не понимала и оттого сердилась:

– Перестаньте махать на меня руками!

Куратор мягко подошел к ней и совершенно серьезно заявил:

– Мадам, ваш наряд – верх элегантности. А вы знаете, что в этом году пиджаки носят немного иначе. Позвольте?

Он очень быстро вывернул вещь на лицевую сторону, вернул на старушку, а потом так же серьезно успокоил её. – Ваш фарфор мы не трогали. Может, хотите чаю?

– Нет. Я хочу доктора!

– В каком смысле?

– Я больна. Мне нужен доктор! Он приходит ко мне очень редко, и никак не хочет поставить диагноз.

Тут не выдержала почтальонша:

– Что вы такое говорите, Эстер! Бедный доктор уже неделю ходит к вам каждый день. Он не успевает навещать других пациентов!

– Тогда я пойду в больницу и буду жаловаться на него в попечительский совет. И в лабораторию пойду – пусть снова возьмут мои анализы. Я совершенно точно чем-то больна!

В этот момент меня озарило. Клеточки моего мозга встрепенулись, оживились, перерабатывая разрозненную до этого информацию. Пришлось даже схватиться за перила лестницы, чтобы тело устояло на ногах в тот момент, как всё внимание было сосредоточено на громко разговаривающих в моей голове мыслях. Слово «лаборатория» было прочно связано с именем «Константин», а оно, в свою очередь, с непонятным термином «бесиво», который могла бы расшифровать информация Серафима. «Алхимическое зелье» и «нежитная волшба» оказались синонимами «бесива», а фраза «основой которого является кровь драконоборца, последнего убившего своей рукой Дракона» прочно ассоциировалась с Михаэлем. В этой цепочке стали понятными слова, подслушанные мной в разговоре двух драконоборцев – «капля должна быть живая», «упустим этот шанс» и «совсем немного доварить».

Константин и Михаэль сварили бесиво для убийства Серафима!

– Отведу вас в больницу, – я снова обрела способность двигаться, отобрала у Эстер ридикюль и чуть не села по его тяжестью.

– Что в вашей сумке?

– Ложки. Кто-то же должен охранять фамильное серебро от… всех вас.

Почтальонша обиделась:

– У нас и свое есть, вашего не надо.

Серафим пару раз громко хлопнул в ладоши, привлекая общее внимание:

– Дамы, угомонитесь! – и, повернувшись ко мне, строго спросил. – Что ещё такое ты надумала?

Я почти не соврала:

– Хочу подумать обо всем, что мы сегодня говорили.

– Что тебе мешает думать здесь?

– Ещё я хочу помочь пожилой женщине.

Куратор не поверил, и тогда я спросила:

– Тебе разве не надо в Кромлех?

Серафим сохранил мою интонацию:

– Надо, но я сейчас на задании – выслеживаю твоего Дракона.

Тут, как ни странно, меня выручила почтальонша:

– Да не переживайте вы так! Пусть девочка прогуляется. Я пойду с ней и Эстер, а по дороге покажу все местные достопримечательности. У нас тут настоящий культурный центр округа, вещи из столицы возят, поэтому можно и в магазины зайти. А вот шляпник у нас свой – делает просто невероятные головные уборы! – женщина в своей энергичной манере забрала у меня тяжеленую сумку Эстер, подхватила свою подопечную под локоть, поклонилась Куратору и увела меня, невзирая на его протесты.

Не знаю, откуда я знаю фразу: «Помните, что если вам трудно удержать себя от совершения каких-то поступков, значит это неправильные поступки». Сегодня я могла служить классическим примером верности этого высказывания. Но как быть с выражением, тоже не моим: «Все лучшие воспоминания в нашей жизни начинаются со слов – «Зря мы это делаем…»?

Пока мы огибали по пляжу ту оконечность озера, которая вела в деловую часть поселка, Эстер рассказывала соседке какие-то ужасы:

– Ваш доктор никак не понимает, как страшно бывает мне от того, что каждую минуту кто-то стучится в меня изнутри. То «открой», то «впусти», и так целую неделю. Бывает, тихонько скребется, а то, как рассердиться, и давит вот здесь, – старушка показала на свое впалое солнечное сплетение. – Я ведь прошу не вырезать того, кто стучится, а дать таблетку, чтобы он поспал немного и перестал меня нервить.

Почтальонша слегка отклонилась корпусом, чтобы Эстер не видела, как она говорит мне одними губами: «Совсем сумасшедшая старуха!», а потом спросила. – А что конкретно-то болит?

Эстер задохнулась от возмущения:

– Я же сказала – дверь внутри меня! Попробуй, постучи в одно место кулаком несколько дней!

Редкие жилища, спрятанные посреди ухоженных садов, стали попадаться чаще, постепенно формируя главную улицу поселка. Дома были либо одноэтажные с дерновыми крышами, либо особнячки в два этажа из желтого камня, крытые черепицей. Занавески неизменно сдвигались, стоило нам пройти мимо чьего-либо дома, а здороваться приходилось часто – здесь было так принято. Мы медленно шли мимо местного краеведческого музея, почты, мэрии, бакалейного магазина, модного салона, обувной мастерской, пока совсем обессиленные жарой, не добрались до шляпника.

Внутри мастерской чуть резковато пахло клеем. Старушка нуждалась в передышке, поэтому мы усадили Эстер на стул с высокой спинкой и подлокотниками, а сами начали примерять все виды летних уборов. Почтальонша надевала шляпку, потом, мельком глянув в зеркало, восклицала «Не моё!» и бросала её на прилавок, так ни разу не дав нам убедиться, что ей действительно ничего не идёт. Я же искала мягкую шляпку, которую можно было скомкать и сунуть в рюкзак без вреда для её формы. Мерила панамки из хлопка, льняные береты, вязанные ажурные чепчики и плетенки из мягкой соломенной нити по типу канотье, даже бержерки, зная, что они не удобны в путешествиях. Из двух дюжин шляпок я, наконец, выбрала накрахмаленный клош из плотного льна с неширокими полями, который бросал на моё лицо густую тень. Я выбрала эту вещь по двум соображениям – она мне была нужна для конспирации, а ещё пленила атласная бейка по краю окружного шва.

К тому времени как вся витрина перекочевала на прилавок, образовав разноцветную гору из головных уборов, Эстер задремала. Мы не тревожили её как минимум полчаса, а когда расплатились за купленные вещи – почтальонша выбрала шейный платок – то напугались. Руки старушки оказались холодными, голова свесилась к груди, а цвет лица стал ближе к меловому, чем к розовому. На легкое опасливое потряхивание Эстер с трудом разлепила веки и покорно позволила поднять себя со стула. До больницы нам оставалось только пересечь главную площадь, и к тому времени, как мы вошли в приемный покой, старушка шла уже сама, как малое дитя, вырывая свои руки, всякий раз, когда мы пытались поддержать её под локти.

У стойки приемного покоя никого не оказалось, а вот главный холл больницы был битком забит врачами, медсестрами, больными и их родственниками. Поначалу мне показалось, что возникло неодолимое препятствие на пути моих планов, но на самом деле концерт, который в этот день давали школьники для своих подопечных в этой больнице, был только на руку. Никто не повернулся в нашу сторону, потому что все присутствующие с умилением наблюдали, как пигалица лет десяти воодушевленно поет песню о том, как всем нам хорошо будет завтра. В вестибюле было так много белых халатов врачей и розовых фартуков медсестер, что, похоже, остальные помещения больницы сейчас пустовали. Только один человек сильно изменился в лице, увидев нас. Молодой доктор страдальчески наморщил лоб, но все-таки встал и весьма неохотно подошел к Эстер:

– Что случилось?

– Доктор, – громко зашептала почтальонша, – дело плохо. Это либо старческое слабоумие или вялотекущее биполярное расстройство.

– Ну, тогда пойдемте подтверждать ваши диагнозы, – мне показалось, что сегодня доктор сожалел о выборе профессии.

Эстер и её соседка пошли за грустным молодым человеком на осмотр, я же пробежав глазами указатели, быстро нашла коридор, заканчивающийся дверью с надписью «лаборатория».

В силу крепкого здоровья я никогда не бывала в подобных местах. Мне понравилась чистота и строгость тяжелых каменных столешниц, и пробирки стояли так ровненько в своих металлических держателях. Слегка сдвинув жалюзи на окне, я заметила начатую бутылочку с кефиром на подоконнике рядом с надкусанным пончиком, завернутым в бумажную салфетку. Планомерно двигаясь по часовой стрелке вдоль застекленных стеллажей, я осматривала склянку за склянкой, читая непонятные химические термины на бумажных этикетках. Все жидкости и твердости были естественных оттенков, не внушали подозрений, поэтому, вернувшись к подоконнику, я начала паниковать. Как мне узнать бесиво?! Я обошла кругом все столы и понюхала все пробирки – на приличном расстоянии, конечно. Отчаяние мое колыхалось внутри мерклой взвесью, и я почти смирилась с мыслью, что я опоздала, и что волшбу унесли из лаборатории сразу после завершения алхимического обряда.

План спасения Серафима провалился.

Эстер вошла очень медленно, волоча ноги, и слегка подергиваясь при каждом шаге. Она с трудом села на стул и обмякла, безвольно опустив руки вдоль тела. Волосы скрывали её лицо, но мне почему-то очень не хотелось встречаться со старушкой взглядом, тем более заговорила она со мной не своим голосом, а мужским, тусклым и слегка механическим:

– Не выливай.

– Простите?

Голова Эстер резко дернулась вверх, седые волосы на миг поднялись и снова упали на её лицо, однако я успела увидеть, что зрачки женщины закатились под раскрытые веки.

– Орать не надо.

– Очень страшно!… Эстер, миленькая, может доктора позвать?

– Эстер нет с нами уже около часа. И доктор ваш ей уже ничем не поможет – кто б ему и той громкой женщине помог… у тебя нервы крепче.

Тело старушки никак не хотело сидеть прямо, и то, что им сейчас управляло, никак не могло выправить его. Наконец, лишь закинув обе руки за спинку стула, в таком неестественном положении, существо перестало ерзать и вроде как даже пожаловалось мне:

– Очень трудно управлять мышцами и голосовыми связками. И ещё глазными яблоками.

Похоже, существо в теле Эстер оказалось безочным, потому что все мои движения ловило ушами и носом. И потому, как оно принюхалось, повело головой влево и пробормотало «ладненько», я поняла, что бесиво ещё находится в лаборатории, только я его не нашла.

– Не надо меня бояться.

– Как же не надо! Морухи и те краше будут.

– Я не для того в старуху неделю стучался, чтобы тебе понравиться, а чтобы предотвратить неверный исход событий. Я к твоему сведению Распорядитель Воплощений, так что слушай внимательно и не перечь.

– А как-нибудь проще нельзя было явиться, без вреда для пожилой женщины?

– В эти плотности нам ход только Заемником. Тела моложе спокойно переносят вмещение: люди потом даже не вспоминают, что кто-то ими пользовался. Старуха долго держалась, не пускала, но как дверь открыла, так и выпорхнула птичкой на Ту сторону.

– А вы что забыли на Этой стороне? – я вцепилась руками в столешницу, набираясь смелости сдвинуться с места. Мне чудилось, что существо только с виду трудно управляло телом Эстер, и стоит мне сделать шаг, как оно стремительно кинется в мою сторону. Я очень боялась, что Это дотронется до меня!

– Нельзя допустить, чтобы ты уничтожила бесиво.

Я возмутилась до глубины души:

– Вы же на стороне Драконов!

– Мы не на чьей стороне. И твоим скудным мыслительным органом не понять, что существует Порядок, Равновесие и План судеб. Драконы решили нарушить все три устоя. Во вселенском масштабе смерть Серафима предпочтительна, так как он и Стожар – краеугольные камни заговора. Убить Серафима проще всего в Ландракаре, когда он уязвим. Ему – вечная слава, нам – Порядок, тебе… Мы и о тебе позаботимся!

– Я не стану убивать своего Дракона.

– Тебя не просят его убивать. Дело за малым: сохрани волшбу, в нужный момент промолчи, когда надо – отойди в сторону. Ты даже не представляешь цену награды за такую мелочь!

– Что может стоить жизни Дракона?!

– Мы можем сделать так, что ты станешь Заглавнем в Забывели. Не вернешься туда частью её, а по праву займешь её место. Проклятье! – пока Распорядитель говорил со мной, он, по всей видимости, забыл, что тело надо контролировать, потому что обе мертвые руки соскользнули со спинки стула и потянули тело за собой, на каменный пол лаборатории. От удара вставная челюсть Эстер вылетела и, сделав сложную петлю, приземлилась на другом конце комнаты.