Читать книгу Тест для ангелов. Серия «Корни и крылья», книга 2 - Таша Истомахина - Страница 2

Захват лаковым когтем был мне знаком, оттого что я уже летала в лапах Дракона. После этого так болят сдавленные рёбра!

Меня бесцеремонно бросили в большой сугроб, и лицо обожгло рыхлым снегом. С высоты человеческого роста я провалилась в него плашмя по самые плечи, так и не достав до дна вытянутыми руками. Нос и рот забился колкими льдинками, которые на горячих щеках мгновенно истаяли ручьями. Весьма неуклюже, как-то больше нижней частью корпуса, выбравшись из сугроба, я не без сожаления вспомнила, как аккуратно поставил меня в траву Серафим после нашего первого полета.

– Это какой же такой Паворотью тебя, Стешенька, занесло в Дортур?

Филомена слегка сдвинула свой ослепляющий монументальный корпус, еле слышно прошуршав белоснежными чешуйками, и я увидела за ней озеро, вернее ледяной каток. Похоже, что сначала морозом схватились высокие кустики водорослей, образовав ледяные наросты, повторяющие все изгибы водной травы, а потом, вмиг – за одну ночь – замерзла и вода, превратившись в прозрачную глыбу от края до края озера, от его поверхности до самого дна. В этой прозрачности по-прежнему было видно каждую травинку, каждую рыбину, вмерзшую в монолит.

А хоть и Дортур, лишь бы не болтаться в Чистом Поле. Это как перекресток, только нет дорог, одни порталы. Не знаю, сколько я пробыла на Межпутье, после того, как Серафим перестал удерживать для меня Павороть. Я думала, что лишусь там рассудка. Сначала порвалась тонкая ниточка, связывающая меня с моим Драконом, потом исчезли границы потока, что увлекал меня в пункт назначения, ну а дальше появились Морухи. Хотя нет, эти твари начали щелкать зубами значительно позже. До того как их рваные крылья перекрыли мне надежду на спасение, я увидела миллиарды миров – точек, которые сливаются в Свет, количество которых просто не могла осознать. Моя цель – Завыбель, то место, куда меня отправил Серафим, стала просто светящейся сферой с крошечной червоточиной входа. Меня буквально закрутило звездным ветром, я ощущала себя как одновременно живущая везде, я состояла из частиц давно взорвавшихся звезд. Вот тогда-то и появилась белая стремительная сила, зацепившая меня одним когтем и вынесшая из Межмерности.

Как мило хоть где-то оказаться. Хотя, признаю, что менее всего я хотела бы попасть в суперпустоту, плотность галактик которой значительно ниже, чем в известной Вселенной. Серафим как-то рассказывал мне, что именно в этой гигантской холодной области в районе созвездия Дракона есть звезда, закутанная в пыльный кокон. Вокруг нее кружится только одна планета, сплошь покрытая коркой льда. Именно ее выбрала для житья Филомена – белоснежный Дракон моей сестры.

Значит, Дортур. И, надо запомнить, что меня зовут Стешей.

Проснувшись ночью, я обнаружила, что вся комната кружится вокруг меня по часовой стрелке. Накануне, выпив немало коньяка, я не почувствовала опьянения, лишь перешла в состояние кристальной прозрачности. Градус догнал меня во сне.

Остаток ночи я лежала на одном боку, поджав колени. Дышала я ровно, но каждые десять секунд из моих глаз выкатывались две огромные слезы. Та, что сверху, скользила по переносице, влажно холодила опущенное веко, и, слившись с нижней, затекала по ладони куда-то в подушку.

Новый год прошел расплывчато. Я помню, как по традиции за заиндевевшим окном глухо булькали салюты, озаряя небо радужными всполохами, шампанское шло пузырьками в бокале, корочки мандаринов подсыхали рядом с хрустальными салатницами. Мы щелкали пультом, пытаясь найти свежие лица на экране телевизора, шуршали обертками от подарков, много смеялись. Я очень старалась не думать.

Теперь вот все изгнанные мысли навязчиво ко мне возвращались.

Первым делом я вспомнила несостоявшееся предновогоднее свидание. Петенька мои извинения принял холодно. Он так и не понял, почему я предпочла шумной вечеринке рядом с ним, ночь в приемном покое с сослуживцем, попавшем туда с сердечным приступом. Петя ведь не знал, что теряющий сознание Савелий, прошептал мне пароль, о котором мы условились, расставаясь в прошлой жизни.

Потом выяснилось, что Савелий абсолютно ничего не помнит – ни свой сон, ни признанье в том, что между нами есть некая связь, тянущаяся из прошлого века. Хотя благодарности было много. И за то, что я вызвала скорую помощь, и за то, что всю ночь смотрела на шевелящиеся трубки, что заменяли ему сосуды. Да, а я ведь еще разыскала его бывшую жену.

В больнице я провела два дня до самого Нового года. Именно за эти два дня я потеряла несколько милых сердцу иллюзий. Поэтому, поехав к Марьяне на второй день наступившего года, я была весьма реалистично настроена. Переживания последних дней удалили легкую смягчающую рябь на моем восприятии, так что картинка мира была на удивление чёткая.

Маля накануне по телефону рассказала чудную историю, как они с дочкой спасли прекрасную кошечку, что в первые морозы долго просидела в подвальной яме. Кошку с трудом достали, показали знакомой ветеринарше на предмет физического здоровья. С психикой у находки, видимо, было всё в порядке, потому что хозяева уже через месяц души в ней не чаяли.

Приобретенная случайно радость семьи первой встретила меня на пороге. Кот посмотрел на меня хитрыми зелёными глазами, потерся о ноги толстой мордой и басовито муркнул приветствие. Пришлось польстить в ответ:

– Какой хороший котик.

– Это кошечка, – крикнула Маля из кухонного облака пирожковых запахов и шкворчащих звуков.

– Ага. У кошек не бывает таких толстых лап и загривков. И физиономии у них на боксерские не смахивают.

Марьяна вышла в коридор и, комкая полотенце, задумчиво посмотрела на своё животное. Я отчётливо увидела, как пала завеса иллюзии, которую создал кот, дабы остаться в этой семье. Он заметался, поняв, что обман раскрыт. Его отловили, осмотрели, долго смеялись (по большей части над осмотром ветеринара), но выбросить на улицу животное не решились – прошло достаточно времени в этом коллективном помутнении, чтобы успеть привыкнуть к скотинке. Так Снежа превратилась в Снежка одной трезвостью моих суждений.

О том, что на улице холодно, говорили сосны, боящиеся пошелохнуться, чтобы нечаянно не треснула стылая кора, и звезды, которые не светили, а стеклянно мерцали, и особо блестящий наст на сугробах, точнее скованная стужей корка, но более всего – дым из трубы большого деревянного дома. Это был не печной горячий воздух, что тепло струится и чуть-чуть греет звезды, нет, это был скорее хвост кометы, стремительно пролетающий в пустом пространстве.

К этому дому меня подбросила все та же Филомена. Оттого, что я была одета не по местному климату, преодолеть сто метров от кромки ледяного озера к ближайшему жилью я могла лишь в облаке ее дыхания. Я терпела, вновь сдавленная когтями поперек туловища в передней лапе Драконихи на уровне ее ноздрей. Филомена дышала на меня, а я терпела, изредка подрагивая ногами непосредственно в момент выдоха. Не то чтобы пахло рыбой, но и свежим бризом это не назовешь. Непривычная к передвижению на задних лапах, Филомена шла медленно, но дышала ровно.

Она поставила меня на крыльцо, толкнула толстым кожистым пальчиком обитую войлоком дверь и, вспорхнув, куда-то подалась. Я не сразу разглядела хозяйку дома, потому что снежный вихрь, поднятый крыльями Филомены, раскружил меня по часовой стрелке на пару полных оборотов. Может быть, именно от головокружения я не поверила собственным глазам, даже поначалу стерла с ресниц мокрую снежную крошку, улучшив резкость.

Девица мое движение не повторила, просто проморгалась, что убедило меня в отсутствии зеркала за распахнутой дверью. И одеты мы были разными сезонами, отчего двойное фото можно было выставлять в рубрике «найди десять отличий». Но с возрастом, ростом, весом, чертами лица и трефовой мастью было все в порядке: для нашего изготовления использовали один шаблон.

– Так и будешь выстужать избу? – спросила Я, стоящая напротив меня, которая к непредвиденным обстоятельствам адаптировалась быстрее. – Вечно Филомена кого-нибудь притащит – то птичку, то рыбку. А тебя где она подобрала в таком виде?

Я прикрыла дверь, с наслаждением окунувшись в живое тепло дома, и ответила почти миролюбиво:

– В Чистом Поле.

– А-а, точно,… где ж еще можно раздобыть мою точную копию!

– И веришь, Савелий забыл, что сказал мне перед сердечным приступом! Как такое возможно?!

– А что именно он сказал-то? – переспросила Маля.

Пришлось начать с самого начала.

– Я нашла ту записку в архиве мамы. Неизвестная мне Фима в начале прошлого века просила свою сестру отдать ей коробку со своими личными вещами. Там еще питерский адрес был указан. Потом меня послали в Санкт-Петербург в командировку с Савелием,… про него я тебе точно рассказывала.

Маля переворошила пласты памяти, относящиеся к нашим разговорам за полгода, и неуверенно предположила:

– Программист, что к вам в контору устроился прошлой весной?

– Молодец. Так вот. Нас с ним Аня устроила на три дня в квартиру своего знакомого, а потом выяснилось…

– Что раньше в этой квартире жили…, подожди,… сестры Фима и Кора, про которых упоминалось в твоей записке! И тебе даже коробку ту отдали, с вещами Фимы, – Марьяна восстановила для себя цепочку запутанных событий.

– И среди писем я нашла одно послание, которое Фима адресовала некоему Петеньке, своему сердечному другу. В нем она сильно сожалела об упущенных возможностях, потому что Петеньку отправляли на фронт. На случай гибели, они договорились сказать пароль при встрече в следующей жизни – «Я твой Ангел», чтобы поскорее узнать друг друга.

– Как-то это слишком,… невероятно, – Маля долго подбирала подходящее слово, подтвердив его хлопаньем густых ресниц. Глаза у неё зелёные, щеки румяные, волосы в зависимости от жизненных целей то рыжие, то блонд.

– А я о чем тебе полчаса втолковываю?! Конечно, это невероятно! Вот почему я ушам не поверила, когда Савелий сказал мне этот пароль, прежде чем потерять сознание.

– Ты ему письмо читать давала?

– Нет! Он сказал, что Маруся от него ушла окончательно, потом стал падать, а когда мы сидели на полу, сказал, что ему приснилось, что мы с ним от начала времен знаем друг друга, но никогда не были вместе. Но в прошлой жизни, расставаясь, договорились, что нужен пароль, чтобы быстрее узнать друг друга при следующей встрече.

– А теперь ничего не помнит?

– Представляешь!!!

Мы помолчали, удрученно переживая весь драматизм ситуации, пока я не вспомнила еще одну усугубляющую деталь.

– А я ведь на Савелия и подумать не могла. Полагала, что Петенька из прошлого – это фотограф Петя из этой жизни.

Марьяна промолчала, поэтому пришлось уточнить:

– Петя – это дядька, с которым я пять лет ходила одной дорогой на работу. Мы с ним даже не здоровались. А потом я написала отзыв на снимок, который мне понравился, мы с автором стали переписываться, и на свидании вслепую оказалось, что это тот самый мужчина, с которым я пересекалась каждое утро.

– Он ещё пригласил тебя на новогоднюю вечеринку к себе в издательство?

– Да! И я ему хотела рассказать о письме и спросить, не он ли случайно мой друг из прошлой жизни. А тут Савелий вдруг в конторе мне называет пароль!

– Очень все запутанно…

– Представляешь, при нашем расставании Петя высказался: «Ты мне очень нравишься, но, кажется, ты из тех странных женщин, что любят поговорить о всяких высших материях». Получается, что у меня был шанс, а я не подсуетилась усредниться.

На это Маля с сомнением в голосе заметила:

– Ты же не знаешь, чем мог обернуться на самом деле этот шанс. Предположи ситуацию, что с твоим бывшим мужем так же не удалось бы развить отношения, а ты бы потом страдала всю жизнь от сожалений, что не подсуетилась вовремя с таким прекрасным мужчиной.

– Да уж! – рассмеялась я, окончательно закрыв тему моих поначалу многообещающих, но не несостоявшихся романов.

Мы с подругой видимся редко, а обсудить обычно нам надо очень много. У Мали это очередные потрясающие знакомые, ужас какая ответственная работа, семинары по ориентированию в этой реальности и недавняя поездка в горы. Я не так богато проявлена событиями, все существенное со мной происходит на уровне разума и чувств. Вот, скажем, за время пока мы не виделись, я перестала верить в мотиваторы.

Когда-то давно мне внушили, что, если приложить усилия в конкретной теме, выложиться на полную отдачу ресурсов энергии и способностей, то можно выйти на новый виток жизни. Не скользить по спирали, а сделать скачек с одного уровня на другой. В свое время меня воодушевляли фразы типа:

– «Бог дает каждой птице червя, но не бросает его в гнездо».

– «Если вы будьте активны, инициативны и уверены в себе, тогда синяя птица счастья позволит Вам надергать из ее хвоста столько перьев, сколько захотите!»

Я поверила в это настолько, что даже написала книгу. Мне казалось, что ста двадцати процентов приложенных усилий хватит на то, чтобы вывести мою жизнь из заезженной колеи «сон – работа – готовка – две серии сериала – две страницы какой-нибудь книги – пятнадцать минут разговоров с сыном – сон». В выходные в промежуток «сон – сон» вклинивался поход в кино, прогулка по городу, встреча с сестрой или скайп с подругой.

Я надеялась, что напишу книгу, и все измениться. Хотя бы стану чувствовать себя уверенной, и люди ко мне потянутся. Какой-нибудь чудесный мужчина, увидев, какая я интересная, захочет связать со мной судьбу. И все начнут меня уважать и весьма ценить. Кстати, последний аргумент надо бы поставить первым.

Я была не просто разочарована. Меня потряс тот факт, что никто из друзей и близких ни на граммулечку не изменил ко мне отношения. Они, конечно, всегда ко мне хорошо относились, но и лучше не стали. Дальнее окружение не разглядело во мне никаких чудесных превращений из сотрудницы со странной должностью «обо всем» в творческую личность. Издательства не кинулись печатать мое произведение.

НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ!

Я, конечно, со временем пережила свое разочарование, признав как данность три новых факта.

Во-первых, в процессе придумывания замысла и записи его в словесную форму, я транслирую счастье независимо от того, каковы мои формальные достижения, сколько у меня денег, и есть ли у меня проблемы на работе.

Во-вторых, это настоящее искусство – быть «обыкновенным». У каждого есть непроявленный вовне талант. И нет никакой такой особенной твоей особенности.

И, в-третьих, я считаю целесообразным в конце мотиваторов, которые обещают «Выложись на 100%, сделай что-то, и тогда Вселенная откроет перед тобой новые двери», делать снизу примечание «А может и не откроет!»

….Маля, в ответ на мою тираду, пожала мне руку и, не без иронии, торжественно заявила: «Лично я очень горжусь, что у меня есть такая творческая подруга, как ты!».

Все люди приносят счастье. Одни – своим присутствием, другие – отсутствием. (автора не знаю)

Интересно было смотреть на свое независимо движущееся отражение, такое же невысокое, светлокожее и темноволосое. Нас с Меланией отличало лишь то, что у неё стрижка была длиннее моей на два сантиметра, а ещё цвет глаз ближе к карамельному, а у меня к бутылочному.

Про Меланию я у неё вызнала не сразу. Я и со своим-то именем с трудом определилась, не без помощи оговорки Филомены. Поэтому первое время мы общались примерно так: «Ты… это… есть будешь?».

Не смотря на явное отсутствие дружелюбия, Мелания поделилась со мной одеждой. Свитер дала с вышитыми снежинками, шапку с помпоном и толстыми косами вместо завязок. Еще куртку дала с варежками. И сапоги, тоже со снежинками.

Мы рано или поздно обязательно бы с ней поладили, не явись к нам Филомена с намерением разъяснить ситуацию. Теперь я понимаю, отчего Михаэль стал драконоборцем. Я ведь до сих пор не встречала Драконов, которые общаются телепатически. Даже сначала не поняла, что уже некоторое время кручу в сознании не свои мысли.

– Опять она без спроса в голове бродит! – в сердцах пробурчала Мелания.

– Кто?

– Подруга твоя белокрылая. Минут десять уже как включила свой дистанционный телеграф.

– Где?

– Во дворе. Где ж ещё?!

Я вплотную приблизила лицо к квадрату стеклянного холода, но Филомену увидела лишь, когда Мелания выключила в комнате свет с непременным комментарием.

– Хоть одна от нее польза есть – экономия на электричестве.

От спутников Дортура – один был с чуть надкусанным левым бочком – к лежащей прямо на снегу драконихе тянулись два мерцающих потока. Их свет был желтоват, а тот, что отражала перламутровая чешуя, отливал холодным голубым. Блеск был непрозрачный, светлый по тусклому, с цветным отливом. Филомена откинулась на левый бок, чуть выставив живот между вытянутых передних и задних лап. В такой позе лежат кошки, когда им жарко. На брюхе чешуйки были переливчатей и мельче, при дыхании они испускали во все стороны радужные блики. И снег искрился, а вместе с ним и та часть теплого воздуха, что исходила от дома. При такой иллюминации можно было спокойно читать примечания к аптечным рецептам.

Внезапно в голове я услышала бодрое, но чужое:

«Бросайте дела. Будем разгонять потьму вашей невежественности».

Моя копия хмыкнула.

– Ага. В сто первый раз

«Тут уж я не виновата, что знания тебе влеготку не даются, Меланьюшка».

На мой немой вопрос приподнятыми бровями, Мелания пожала плечами и шепнула:

– Что-то про структуру Вселенной, – а потом в полный голос, как говорят для стариков, добавила, – Только в камине огонь разведу, а то в холоде знания не усваиваются.

«Можешь громко не озвучивать. Я, во-первых, не глухая, а, во-вторых, мысли твои читаю, несмотря на все уловки. И, скажу, что мозги твои весьма болтливы».

Мелания ловко сложила поленья в камине, бурча под нос:

– Как будто мне нравится городить защиту от тебя детскими стишками. О личном лишний раз не подумаешь из опасенья быть подслушанной

Тут, как назло, мне в голову полезли самые разнообразные мысли, которые я бы хотела скрыть от посторонних. О Серафиме, о прочих разностях. Я попыталась заглушить их где-то услышанной фразой «От ворон отстала, к павам не пристала», повторяя эти слова снова и снова.

В каминной трубе внезапно, сильно и с гулом потянуло.

– Дрова горят с треском – это к морозу, – сказала Мелания, пурхая кочергой калиновый жар.

– А сейчас разве не мороз?! – я невольно ужаснулась.

«Девоньки, вам не интересно, что ли, кем вы друг другу приходитесь?».

– Как-нибудь разобрались бы.

Я возразила:

– Мне очень интересно.

«Тебе, Стеша, полагаю, Серафим многое объяснил перед Паворотью»

– Да, он сказал, что я Иверень, и что я унесла от своего Заглавня смелость.

«Тут он прав»

Я осторожно спросила, стараясь придать своему голосу должное уважение к чужим секретам.

– А какую эмоцию забрала Мелания?

«Она – Сколок, а не Иверень»

– Ничего себе! – тут уж я воззрилась на свою соседку с нескрываемым интересом. – Я думала, что Сколки должны быть…, ну даже не знаю… наверно… ярче, что ли.

– Вот спасибо за доброе слово, – отозвалась Мелания. – Сколки-осколки, Заглавни-плавни, Иверени… даже рифму не подберешь. Ну как все это может в голове улечься рядами? Кто придумал-то? Наверно Сам во всем этом не разбирается. Отвлекся, поди, ненадолго, а все давай втихушку фрагментироваться.

«Я тебе, Меланья, сколько буду говорить про пользу чтения. Возьми с полки книжку и освежи в памяти постулаты, которые и твоей жизни касаются».

Мелания неохотно слезла со стула, ну очень долго перебирала книжки, пока не вытащила из-под стопки журналов тонкую брошюру.

Взглянув на обложку, я ахнула.

– Дети заметили, что у него неровное дыхание, но в квартире было так жарко от раскаленных батарей, что я велела ставить таз с водой, чтобы как-то снять сухость воздуха. Савелий жаловался на приступы холода, его часто морозило последнее время, но я и не предполагала, что это предвестье сердечного приступа, думала, что так проявляются симптомы гриппа.

Маруся весь прошлый год то уходила от Савелия, то возвращалась к нему снова, держа мужа в постоянном нервическом тонусе. Она была тонкая, смуглая, каштановые волосы убраны косой – вроде ничего особенного, а глаза трудно отвести.

Я рассеянно слушала ровный голос собеседницы, вяло размышляя о том, как я, такая независимая и почти не поддающаяся манипулированию, попала в чужую планетарную систему. И ведь даже не крупный объект, а так – спутник или астероид на широких просторах Вселенной, что кружится вокруг Центрального Солнца по имени Маруся. Переживания за здоровье Савелия она приняла как нечто само собой разумеющееся, всячески поощряя мои вечерние появления в больнице с пакетом мелких мандаринов и пачкой творога. Даже было слегка обидно оттого, что ей и в голову не приходило хоть немножко ревновать Савелия ко мне.

Он, в свою очередь, наслаждался вниманием, и в этом эгоцентризме было что-то детское. И капризничал Савелий, как полагается малому дитя: «Заберите меня отсюда, мне не нравиться. Котлеты большие, конфеты маленькие. Ведер нет, чтобы выбрасывать, и заставляют всё съедать».

Что тут говорить – он просто был счастлив возвращением Маруси.

Мы с Савелием не успели даже наговорить глупостей, а не то, что их натворить, за ту пару минут, что прошли от момента его признания в разрыве с женой и началом сердечного приступа. Но в этот коротенький миг он убедил меня в том, что во всех событиях прошлого года присутствовал какой-то скрытый смысл. Что не напрасно я нашла записку Фимы, поехала в Санкт-Петербург, попала в квартиру своих бабушек, и что так же не случайно попали в мою жизнь новые знакомые. Стремление отыскать «своего» человека видимо неистребимо, поэтому, я так эмоционально вовлеклась в эту историю и незаметно для себя я опустошила свои запасы энергии. И не случайно меня затянуло в мир Маруси, хотя мне было здесь не место – холодно, пусто…

Оплетенный трубками и проводами, в мятой больничной пижаме, Савелий пытался нас развеселить. Он рассказал, как вчера медсестра привезла его в кресле-каталке на сложное обследование. Пятеро или около того мужчин дожидались своей очереди в полутемном коридоре кто по живой очереди, а кто по предварительной записи. Через полчаса тягостного всеобщего молчания раздосадованных мужчин из кабинета вышел врач, держа в руках медицинскую карту, обвел присутствующих взглядом и совершенно серьезно спросил:

– Ну, и кто из вас Татьяна Петровна?

Савелий тогда не удержался:

– Наверно, я.

Именно эту, чуть насмешливую и ненавязчивую манеру разряжать напряженность, я ценила в Савелии больше всего.

Однако, как вскоре оказалось, он не единственный владел столь нужным даром гасить нервозность. Когда, раскланявшись, я собралась, наконец, отправиться в свою жизнь и сделать там хоть толику полезного лично для себя, то зазевалась. Пока прикидывала, какое же домашнее дело самое неотложное, меня внезапно больно прижало к стене коридора большими носилками. У санитара, что стоял ближе ко мне, короткие рукава формы открывали руки, оплетенные набухшими боевыми жилами. Мельчая, они изникали, разбиваясь к кистям на зримые узловатые отжилки.

Придавленная к стене, я мешала продвижению носилок, поэтому приготовилась получить злобный окрик людей, что переносили лежачего пациента. Однако прозвучало не грубо, скорее устало и мягко:

– Деушка, вам, может, и не по глазам, но тут пациента кантуют.

Напарник с другой стороны носилок фыркнул, однако, ругать меня тоже не стал. Я поспешила протиснуться к двери, чтобы никого не задерживать. Поэтому оглянулась в последний момент, когда санитар, чьи руки меня напугали, уже вносил пациента в палату. Оказывается, руки были самым красивым у этого человека.

«Бог, разобрав мой центр осознания, запер мои осколки в многочисленных измерениях» – так было написано синими чернилами на мятой, рваной краями титульной странице брошюры

Я держала в руках эссе Этель, моей дорогой восьмидесятилетней подруги, вступившей в Павороть раньше меня. Её Дракон Стожар был золотым, веселым и беспечным. Этель стала наставницей многих, описав в своей книге, кто мы такие и зачем существуем. Но думаю, что она и в самых смелых своих мечтах не предполагала, что ее самиздатовское произведение будет читаемо не только в Ландракаре, но и других Мирах.

Я помню, как отчаянно рыдала, когда Этель вошла в свою Павороть. Никто, даже Серафим, так и не смогли до конца убедить меня в неотвратимости этого события для каждого Ивереня. Мне было сложно принять мысль о том, что я лишь фрагмент, который рано или поздно добровольно соглашается на слияние с якобы существующей бОльшей Частью себя.

Как раз об этом Мелания бубнила сейчас себе под нос

– Во Вселенной существуют параллельные миры, среди которых есть место с проявленным в нём Главным воплощением – Заглавнем. Это сознательная форма с Душой и Божественной Искрой— Духом, которые объединены в ЖИВЕ. Под влиянием сильного потрясения, Заглавень может фрагментироваться. Такой Фрагмент Души – Иверень – уходит в параллельную реальность, забирая с собой ту самую ярко выраженную эмоцию, что была задействована в стрессовой ситуации. Иверень проявляется в другой реальности и проживает свою жизнь…

Я слушала монотонный голос Мелании в пол уха, прилипнув к окну, потому что глаз не могла оторвать от дивной и ладной красоты Филомены.

– Кроме того, чтобы испытать все возможные варианты опыта, который можно получить в теле человека, ЖИВА организует себя во множестве Сколков, которые проживают каждый свою жизнь на разных уровнях бытия и в разных реальностях. Они находятся одновременно на всех уровнях мироздания, по одному на каждый уровень. Но в то же время нет отдельно Ивереней, Сколков и Заглавня. Совокупность всех отражений и есть ЖИВА… Можно, я дочитаю потом?

Мелания отложила книгу, не дожидаясь разрешения

– Всё равно я в это не верю. Могу, конечно, допустить существование параллельных реальностей и живущих там двойников. Но чтобы эмоции откалывались, да и ещё проживали отдельно свои жизни, не подозревая, кто такие на самом деле, это – знаете ли – басни.

«Не эмоции отделяются, а энергетические массивы, заряженные определенным эмоциональным опытом, которые могут существовать в физической форме, но не являться самостоятельными Сутями. Ты и Стеша лишь разные проявления одной ЖИВЫ, которые должны соединиться в вашем общем Заглавне, чтобы восстановить целостность Души».

– Ну и где живет та Главная, у которой бОльшая часть нашего Общего?

«Вот это уже грамотно сформулированный вопрос. Видишь, когда захочешь, ты правильно улавливаешь суть. Ваш Заглавень…

Филомена не довела фразу до завершения, потому что мы с ней одновременно воскликнули – я вслух, а она в наших головах:

– А это ещё что такое?!

На горизонте, слева от Драконихи, вспыхнула оранжевая блискавица, следом за ней ещё одна, потом целый десяток единым залпом, да с нарастающей силой. Огромная торообразная туча, чёрная по краям, изнутри рождала мощные электрические разряды.

– Сейчас громыхнет!

Я была согласна с Меланией. По моему житейскому опыту такая концентрация устремленных с небес на землю огненных струй предполагала громовой разряд невиданной мощи. Мы с Меланией инстинктивно прижали ладоши к ушам и втянули головы в плечи, но никакими звуковыми эффектами странное явление не сопровождалось. Даже несколько минут спустя впотьмах внезапным светом загорались и гасли зарницы без зубчатого прорыва, но грома слышно не было.

Мелания метнулась к двери, на ходу засунув ноги в мои сапоги со снежинками и не застегнув меховую парку, исшитую по подолу бисером. Из окна мне было хорошо видно, как, подбежав к Филомене, она доверительно положила руку на её неохватную шею. Что бы там не говорила Мелания про Дракониху, но этот жест явил позицию «моё» с одновременной демонстрацией расположения к Филомене.

Они переговаривались, но так как я не слышала слов Мелании, то диалог в моей голове звучал примерно так:

– …?!

– «Первый раз подобное вижу!»

– …?

– «Думаю, что далеко. Километров сто будет».

– …, …,…!

– «Никуда я не полечу!!!»

– …!!!

– «Конечно, это странно, кто же спорит. Для молний нужна большая влажность. А это значит, что где-то в Дортуре растаяло много снега и льда».

– …?

«Ничего мы не будем делать. Иди уже в дом, беспокойная ты моя!»

Отряхивая веником снег с обуви, Мелания отказалась обсуждать со мной разгул несвойственной для Дортура стихии. Вместо этого она отмотала четверть часа назад:

– Вы так и не сказали мне, есть ли адрес у нашей Главной?

Я с трудом переключилась на старую тему:

– Она живет в Завыбели. Так мне сказал Серафим

– До или после того, как он тебя потерял в Чистом поле?

Тут и я вспылила:

– Это, между прочим, и твой Дракон

– Похоже, не очень компетентный. Я могу ошибаться, но разве допустимо, что Сколок и Иверень находятся в одной реальности?

«Тут Мелания права. Наша Вселенная, не смотря на свою масштабность, на самом деле весьма нестабильна. И может погибнуть в результате случайного события. Серафим допустил прямое нарушение причинно-следственных механизмов, что, думаю, пошатнет равновесие во Вселенной».

– Конечно, пошатнет, – уверенно заявила Мелания. – Поэтому надо срочно решать, куда пристроить нашу Эмоцию.

– В смысле?

Хозяйка даже корпусом ко мне развернулась:

– Надеюсь, ты у меня жить не собралась?

Можно подумать, что я собиралась здесь задержаться. Мне вовсе не нравилось ложиться спать в выстуженную постель не на своём краю света. Глядеть полночи на самописанные картины по ледяным стенам, сплошь из изображений одних деревьев, пытаясь придумать, куда теперь жить дальше.

Странно, но все эти дубы и ясени на разных стадиях – от еле определяемых абстракций до жесткого реализма каждой веточки – вернули мне одно давнее воспоминание. Единожды мы с сестрой обговорили её сон, и с тех пор я ни разу не вспоминала тот разговор. Но воспроизвелся он точно, словно я заучила его бесконечными повторениями:

«Ты даже не представляешь, что это был за Лес! Я бродила под такими высокими деревьями, что их нижних веток невозможно было разглядеть. Вершины этих гигантов уходили куда-то выше атмосферы. Это были порталы в другие Миры.

– Я была там с тобой?

– Не знаю. Помню лишь, что вошла в дерево, чтобы отправиться за пределы планеты. Не в буквальном смысле как в дверь, а просто очутились внутри ствола.

– А потом.

– Потом я проснулась».

Миру нужно не твое благо, но твое участие. (автора не знаю)

Я не могла глаз от него оторвать.

Все в этом человеке по отдельности было некрасивым. Слишком широкие плечи для среднего роста. Правосторонняя согбенность линии спины. Жилистые руки. Волосы длиннее общепринятых норм. Резкие скулы. Брови, как кусты. Нос своими изломами, вообще, лишал черты какой либо мягкости. И при всем этом я по любому случаю выходила в больничный коридор – позвонить по телефону, купить булку в буфете, помыть стакан – лишь бы еще раз убедиться, что неправильности иногда складываются песней. Я разглядывала этого человека, занимающегося тяжелой работой, как произведение искусства авангардного направления. Какой-то ходячий кубизм представлял собой этот санитар.

Его звали Сантой.

За пару больничных вечеров я много узнала об этом человеке. Он нравился медсестрам, поэтому даже не пришлось задавать наводящих вопросов. Я спросила всего один раз, заметив, через широкие окна приемного покоя, как санитар курит в окружении врачей. Он был единственным из этой компании белых халатов в форме зеленого цвета. Что-то рассказывал, жестикулируя левой рукой, в то время как правая, которой он почти не двигал вне работы, тяжело висела вдоль тела. Он был в центре этой группы мужчин и, похоже, задавал тему для разговора. Врачи смеялись, потом о чем-то спорили, а санитар, внимательно слушая, подносил сигарету ко рту, зажав в раскрытой ладони, а убирал двумя пальцами.

– Давно у вас работает этот человек? – спросила я у тетеньки за больничной конторкой, даже не уточняя, кого из смеющейся компании я имею в виду.

– Под самый Новый год пришел. Тогда пара санитаров как раз упилась до нерабочего состояния, поэтому взяли его без бумажных проволочек, по рекомендации другой больницы. Врачи с той ночи на него не могут надышаться. Помнишь, тогда холод какой был? Столько народу в ту ночь отморозило руки-ноги, не счесть. Так Санта всех на себе в одиночку таскал до самого вечера 1 января.

– Странное имя.

– Его то ли Алексей зовут, то ли Саша, но кто-то пошутил о нем раз, как о подарке от Санта Клауса, так и повелось. Он отзывается.

В наш разговор вмешалась другая медсестра:

– На него тут не нарадуются. Не пьет, безотказный, к пациентам жалостный, нам конфеты покупает к чаю.

– Какой-то идеальный у вас санитар получается.

Одна из моих собеседниц пожала плечами, а та, что постарше, объяснила как особо непонятливой.

– Ну, не без странностей, он, конечно. Но в нашей работе нужен не идеальный человек, а понимающий и выносливый. Я поначалу думала, что Санта калечный. Видала, как рука у него висит? Он ее без нужды и не шевелит. Но как поднять кого, или перенести, так фору даст любому, кто помоложе. Только лицо при этом сильно косит – болит, видимо.

…Два дня спустя я столкнулась с Сантой на повороте в кафетерий. Хотела незаинтересованно скользнуть по его лицу взглядом и сделать вид, что разглядываю обучающие плакаты на тему здравоохранения, но зацепилась за дорожку, выстроенную между его и моими зрачками.

– Ты с седьмой палаты сердечника навещаешь? – спросил он просто.

Я утвердительно кивнула.

– Жена?

Пришлось помотать головой справа налево.

– Сестра, значит.

Санта покатил свою тележку с лекарствами дальше, не дожидаясь, пока я подам голос.

С тех пор мы с ним начали здороваться.

Его присутствие в больнице было заметным. О нём говорили, постоянно спрашивали друг у друга, знает ли кто, в какой он сейчас палате, потому что срочно нужен. Конечно, цветочные бутоны на обоях в его присутствии не раскрывались, но общая нервозность шла на спад.

Один раз я случайно подслушала, как Санта разговаривает со старушкой лет девяноста. Она жаловалась, что не хочет молочную рисовую кашу, что подали на завтрак.

– Миленький, она слишком твердая для моих зубов. Ты мне лучше принес бы пельмешек.

Старушка потом жаловалась дочери по телефону:

– Голодом тут морят. Кашу не стала есть, так мальчик принес пельменей… Я не считала… наверно, две… ну и что-что две порции!!!… поела-то без аппетиту.

У Санты не было сотового телефона. Парни из десятой палаты считали, что он просто не умеет им пользоваться.

Он ненавидел включенный телевизор. Проходя мимо уголка отдыха, Санта непременно презрительно сообщал сидящим на стульях зрителям: «Опять брешут!».

И ещё Санта носил больничные фирменные брюки на подтяжках. Ну, кто в наше время носит подтяжки?!

Я подошла к окну, отдернула плотную штору и вздрогнула. Зима не собиралась заканчиваться

За солнцем Дортура тянулся пыльный шлейф, пропускающий достаточно света, но не тепла. Даже невооруженным глазом была видна легкая рябь на поверхности тусклого светила.

– Свари два яичка вгустую, а я лепешки пожарю из скорого теста, – скомандовала Мелания вместо должного утреннего приветствия.

Она ловко замяла в муку простоквашу и изюм, потом скрутила из мягких жгутов мелкие формы, которые в горячем масле превращались в дутые крендели. Сидя за накрытым к завтраку столом, я спросила хозяйку, отчего на поверхности солнца пробегает рябь.

Прежде чем ответить на мой вопрос, Мелания прочитала краткую молитву перед завтраком:

– Помоги мне, Вечное Всё…, а живу я в крайней доме на бросок от почты.

Потом она критично рассмотрела содержимое облупленного яйца, и, видимо, не найдя претензий к консистенции желтка, ответила:

– Говорят, что пыльный кокон, окружающий солнце – это на самом деле фильтр с голограммой. И не спрашивай, что это означает. Ешь досыта, потому что сейчас надолго пойдем на улицу.

Я и не спрашивала больше. Однако самой Мелании вспомнились подробности по теме, поэтому несколько минут спустя я услышала краткое содержание её жизни:

– Меня отдали в интернат в пять лет по направлению логопеда. Тогда он только открылся на искусственном спутнике, и, чтоб набрать квоту, брали даже тех, кто «Р» не выговаривал. За год до моего выпуска интернат совсем зачах, и его стало невыгодно содержать. Конечно, те, у кого были семьи, поехали домой, а остальных разбросали по всей Системе. Помню, как объявляли, кого на какую планету отправят. Когда после моего имени назвали Дортур, то на меня тогда все странно посмотрели. Думала, завидуют. Я ведь в библиотеке «Легенды Дортура» до дыр зачитала. По книге выходило, что это прекрасное место с зелеными полями, чистыми реками и сказочными существами. Меня не смущало, что несколько страниц в конце были выдраны. Представь моё разочарование, когда вместо Рая, я очутилась на Ледяной корке. Одна. Я потом нашла ту книгу со всеми страницами. В последней истории описывалось, что Боги на кого-то за что-то рассердились и наслали звёздным ветром пыльный кокон на здешнее Солнце, отчего Дортур превратился в большой снежок. Я, конечно, постепенно привыкла, да и Филомена вскоре прилетела… И, не вздумай сказать, что это печальная история.

– Но она, правда, печальная

– Нет, она жизненная. Мораль в том, что надо брать информацию не из одного источника. Вот ты, послушала Серафима…

Я шумно отодвинула стул назад, звонко вылила горячую воду из чайника в медный таз, громко бросила на его дно ложки и, таким образом, энергично избежала ненужных мне советов. Их заглушил производимый мною бытовой шум.

За стенами дома в накаленном стужей воздухе скользили не снежинки, а мерзлые блестки. Я уже знала, что зимние холода при северных ветрах местные жители называют Засиверкой. Знала, и то, что передвигаются в Дортуре исключительно на собачьих упряжках. У Мелании в хозяйстве водились пять голов, и сейчас мы шли их кормить, неся за две ручки десятилитровую кастрюлю густой похлебки. Другую руку каждой из нас уравновешивала буханка хлеба.

Сарай стоял сразу позади дома, и на табличке под словами «Осторожно, злые собаки!» была изображена оскаленная зубастая пасть. Не без опаски я вошла вслед за хозяйкой в хорошо освещенное помещение с низким потолком. Здесь было теплее, чем на улице. Наверное, собаки надышали.

«Злобные твари» на нас не то чтобы уставились: они просто застыли в тех позах, в которых мы их застали, прибавив в размере жёлтые глаза. Вожак вышел из ступора первый. Огромный пес по-щенячьи поскреб землю толстыми лапами и несмело помахал хвостом в надежде получить подсказку. Мелания выручила его, негромко дав команду: «Ко мне!». Все пять собак очень обрадовались и, определившись с хозяйкой, быстро оттеснили меня в угол сарая, бесцеремонно отпихивая мохнатыми боками и пребольно оттаптывая ноги.

Кастрюля разошлась махом, и я понесла её обратно. Пошла, конечно же, другой дорогой, не слева, а справа дома, и не зря. Увидела там метровой высоты глыбу льда, которая смерзлась с такой прозрачной воды, что через неё хорошо просматривались все детали пейзажа. Я даже рассмотрела Вожака, который улыбался мне всеми зубами с той стороны.

Мелания выпустила собак в клетчатых жилетках с оторочкой, одетых через лапы и застегнутых вдоль спинок на разномастные пуговицы. И без того крупные псы, увеличились до телячьих размеров. Просто невозможно было оставить свое мнение при себе:

– Ты в курсе, что у этих животных густая шерсть, и что если они родились в таком климате, то приспособлены к низким температурам?

Мелания ответила дружелюбно

– Да, конечно. Человек тоже чисто теоретически приспособлен к климату на этой планете. Давай я сегодня не буду топить печку, и мы проверим, какой у тебя температурный диапазон выживания.

Дортурские собаки, как и мы с Меланией, сильно сходствовали меж собой по масти и величине. Лишь Вожак по кличке Горгуд был выше других в холке. В целом порода эта отличалась мощным костяком и широкой грудной клеткой. Длинная шерсть собак на пузе смотрелась гуще от подшестка, придавая их внешности сытую основательность. Чепрачный окрас я бы назвала «снег в городе ближе к весне» – серый на спине, белый в подбрюшье. Морды у питомцев Мелании были круглые как спутники Дортура. Голову красила шапочка с темной стрелкой между мелких, черненьких глаз. Конституция тела, вкупе с овальными ушами и наивными глазками на мордах-сферах превращали этих созданий в странную комбинацию «собака-медведь-телёнок».

Все эти подробности я рассмотрела за то время, как Мелания объясняла сидящим в ряд собакам кто я такая и почему меня надо терпеть, но любить не обязательно. Она пропустила подробности о Сколках и Заглавнях, но указала на детали одежды, по которым нас можно отличить. Потом собаки по очереди меня обнюхали, занеся в списки навязанных друзей, и их, наконец, отпустили резвиться. Тут я разглядела ещё одну подробность. У этой породы на лапах оказались копытца с когтями. Бегая по льду озера, собаки втягивали когти на передних лапах и скользили ими, а задними, шипованными, отталкивались.

Играли в мячик. Меня поставили на раздачу. Псы нещадно толкались, поднимая вокруг меня снежные облака, и, казалось, что от такого бурного веселья под нами трясется сама земля. Мелания бегала быстро, но смешно, оттого что у неё ноги шли вразброс. До коленок она держала ноги прямо, а потом они улетали куда-то в стороны, взбрыкиваясь.

Горгуд и силой, и хитростью опережал всех в этой игре. Он чаще всех нарушал правила и валил меня с ног. Когда одна из собак по ошибке вместо мячика схватила зубами кусок льда и принесла к моим ногам, я определила её как победительницу, спрятав мячик в рукаве парки. Это обстоятельство завершило прогулку. С улицы я вернулась засинелая. У Мелании, напротив, и через полчаса на обе щеки разливался здоровый румянец.

Перестаньте быть идеальными. Развивайтесь и позвольте кирпичам

иногда вываливаться из стены. Тайлер Дёрден

Сегодня мне приснилась Семья с Той стороны. Они говорили со мной о чем-то важном, таком, что я непременно должна знать и при пробуждении. Я слушала внимательно, старалась во сне запомнить сон, у меня даже получалось. Потом в восприятии пошли помехи, словно мои собеседники перешли на мяуканье. В этот момент я проснулась, всё ещё стараясь понять, что же они мне говорят. Это ведь важно!

По комнате металась Мотя, вопя, чтобы ей открыли дверь.

Разрываясь между домом, работой и посещениями Савелия в больнице, я была так занята, что много дней подряд игнорировала свою кошку. Она не настаивала, обходя меня по дуге, странным образом считывая мое нежелание гладить кому-то живот. Сегодня Моте, как и мне, мешало спать полнолуние. Спутники Обетони в такие ночи светили не хуже прожекторов, даже через плотные шторы.

Понимая, что больше не засну, я перебралась в кресло. Кошка залезла на подлокотник и хмуро посмотрела мне в лицо. Я ответила тем же. Так мы мрачно переглядывались несколько минут. Решив, что я не поддамся на уговоры, Мотя просто плюхнулась мне на колени всем своим весом. Под её нарочито громкое мурлыканье (видишь, мне нравится, когда меня гладят!), пришла идея, чем заняться.

Не радуйся раннему вставанию, радуйся доброму часу.

Самое время снять новогоднее убранство с мебели, которое я в спешке развесила в последний день декабря, так и не удосужившись распаковать искусственную ёлку, туго запеленатую в целлофан. Мне тогда остро захотелось догнать ускользающий праздник, но попытка не удалась, не смотря на то, что новогодние игрушки у меня просто потрясающие.

Когда, лет десять назад, их большой коллекцией завезли в Сиверск с приморских окраин и выставили в сувенирной лавке по астрономическим ценам, мы с Кирой часто ходили на них любоваться. Мало кто мог позволить себе купить эти гипсовые фигурки, раскрашенные вручную, венки из позолоченных шишек и поделки из кованого железа, так отличающиеся от хрупких новогодних игрушек центральной части континента. Но месяц спустя случилась грандиозная распродажа, на которой я купила всего парочку украшений, а сестра забрала почти всё. Как мудро это было с её стороны! Деньги забылись, а вещи остались. Больше такого волшебства в наш город не привозили, да и лавка та давно закрылась. Часть игрушек, что были повторами, Кира выслала маме, а после её ухода великодушно разрешила забрать мне. Все эти прекрасные стеклярусные гирлянды, фигурки ангелов, гномов, лягушек во фраках, дедов Морозов и оленей, бубенцы на атласных лентах, чеканные перышки и хрустальные снежинки.

Заворачивая свои сокровища в тонкую бумагу, я вспомнила наш вчерашний разговор с сестрой. Мы с ней встречались, чтобы обсудить письмо кузины Вали, которое я получила вместе с поздравительной открыткой. Бегая по квартире за Кирой, которой не хватило пяти минут до моего прихода, я рассказала сестре, что увидела по дороге к ней.

Дело было так. Мой трамвай притормозил на остановке, чуть не доехав до развилки, но двери не открыл. Водитель сосредоточенно смотрел через плечо в конец вагона, дергая его вперед-назад, не делая никаких объявлений. За мной на выход стояли две девочки десяти и семи лет. Та, что помладше на пятой минуте напряженного ожидания сначала негромко, а потом во весь голос запричитала: «Я никогда отсюда не выйду! Меня не выпустят! Я останусь здесь навсегда!». К этому моменту стало понятно, отчего водитель не открывает двери – он просто пропускал вперед другой трамвай и не хотел, чтобы, выходя, мы попали под колеса. Уже на улице я перевела переживания девочки на свой лад. Мне так иногда хочется взвыть, сетуя на колесо Сансары и мои бесконечные воплощения на Земле: «Я никогда отсюда не выйду! Меня не выпустят! Я останусь здесь навсегда!». Есть хорошая шутка по этому поводу: «Остановите Землю! – Я сойду».

Всё бы ничего, да только повторяемость проблем нас с сестрой уже немного измучила. В наших конторах нам регулярно раздают по ложечке дегтя. Вот и сейчас, Кира посмеялась над моей историей и следом пожаловалась, что у них на работе готовиться очередной переворот. По отдельным фразам, интонации, мимике, особенностям поступков моя сестра прекрасно воссоздает внутреннюю мотивацию людей, и поэтому она в курсе практически всех событий, которые ещё даже не успели произойти в её конторе.

Кире бывает трудно ещё и оттого, что она звучит иначе, чем большинство окружающих её людей. Она очень яркая. Одевается модно, но не скучно. Она выше меня ростом, и стройные ноги в нашей семье достались именно сестре. Любит стильную бижутерию и никогда не кладет тени на глаза, потому что они и так красивые. Начальник называет её «дерзкой», имея в виду свободомыслие и широту взглядов. Но и терпения ей не занимать. Не знаю другого человека более подходящего под принцип «плыть по течению». Это не значит, что Кира бездействует. Просто сестра из тех людей, попытки переломить судьбу которых, если и проваливаются, то они постепенно смиряются с этим как с неизбежностью. Мне же, наоборот, легче порвать, бросить, уйти, чем терпеть какие-то жесткие условия. Однако, при всех различиях в отношении к проблемам, конечный результат у нас одинаковый. С завидным постоянством мы обе теряем смыслы, учимся жить с трудностями, с которыми не умеем справиться, проходим через одинаковые жизненные коллизии с удивительной точностью совпадений во времени.

Раз уж заговорили о работе, то я привела в пример фразу Харуки Мураками, вычитанную мной в одной…. каюсь!… мотивационной статье: «Не насилуй душу не своей профессией. Профессия изначально должна быть актом любви. И никак не браком по расчету. И пока не поздно, не забывайте о том, что дело всей жизни – это не дело, а жизнь». Мне так это высказывание очень даже понравилось.

Кира же не нашла в этих словах ничего ободряющего:

– Не существует такого понятия, как любимая работа для основного большинства людей! Да, может быть, единицам просто повезло получать доход от того, что они умеют делать. Как быть остальным? Тем, кто убирает мусор, дежурит по сменам, тем, кто подает другим еду и отправляет каждый месяц никому не нужную статистику? Получается, что есть два вида труда – примечательный и скучный, а если тебе повезло выбирать, то ты, вроде как, обладаешь привилегиями.

Я попыталась защитить известного прозаика:

– Я полагаю, что речь идет о такой работе, которая тебя хотя бы не ломает. Возьми меня к примеру. Мне бы в архиве бумажки перебирать, а я сижу в проходном кабинете, где постоянно люди, звонки, хлопающие двери. Я перфекционистка, но работа требует скорости реакции и способность быстро переключаться на другие темы. В результате я, конечно, нарабатываю навыки общения, не потакаю крайностям своего характера и весьма продуктивна, но при этом почти всегда пребываю в состоянии перманентного стресса.

– Нет никаких гарантий, что бросив работу, ты на другом месте не столкнешься с теми же проблемами.

С таким утверждением не поспоришь, ведь я уже уходила с нелюбимого места, чтобы спустя годы обнаружить, что и эта работа мне не по душе…

К запеканке с сыром и разговору о прочитанных книгах пришел с работы зять, а к кексам и разговору о смотренных фильмах в комнату заглянула племянница. Собака, выслушав, какая она красивая и хорошая, ушла спать на коврик у входной двери. На стройке напротив уже зажгли угловые прожекторы, поэтому мы включили лишь настольную лампу. В качестве журнального столика Кира когда-то давно приспособила жаровню-многоногу для сада, приладив сверху к черным железным рожкам плетенку из соломы нужного диаметра.

Отыскав в сумке конверт с почтовым штемпелем Затопши, я достала из него фотографию, ради которой мы, собственно, сегодня и встретились.

В прошлом году мы впервые узнали обстоятельства жизни наших прабабушек Серафимы и Конкордии. Фима умерла бездетной, а у Коры был сын Василий, наш дед. Он был женат на бабушке Марии. В нашей семье не было ни одного её снимка, покуда кузина Валя не выпросила у дяди Алика фотографию совсем юной бабушки.

Протягивая сестре старую карточку, я на мгновение задумалась, стоит ли мне сказать ей о странных словах Вали. По телефону кузина в числе прочей житейской информации о дяде Алике упомянула его оговорку про Марию: «Она была чужая в семье, видать мешали корни».

Пока я раздумывала обо всем этом, Кира несколько минут молча рассматривала фотографию, потом подняла на меня глаза и совершенно серьезно сообщила:

– Это не деревенская девочка.

– Ага

Так Мелания ответила на мои вопросы о том, как в её хозяйстве появились собаки, знается ли она с соседями, бывает ли здесь когда-нибудь лето, и чем мы будем ужинать.

Она сидела в кресле воистину чудовищных размеров. Таким оно казалось, когда одиноко дожидалось клиента. Но, стоило в него поместить человека, как кресло визуально становилось меньше и уютней. Мелания даже не сидела, а полулежала в нем, расположившись поперек сиденья, так что на одном подлокотнике лежала ее голова, а на другом ноги. Теперь стало понятно, почему кресло стояло посреди гостиной и занимало большую часть комнаты. Просто ноги Мелании при таком положении находились в метре от каминного огня, в самом эпицентре драгоценного тепла.

Меня, как бедную родственницу, определили на низкую табуретку, рядом с этажеркой, заставленной безделушками. Этажерка была крашена в половый цвет, ну, знаете, такой оттенок желтого, который получается при размешивании солнечной краски грязной кисточкой. И как водиться, я лущила фасоль, выбирая твердые глянцевые зернышки из пергамента сухих стручков. Отрабатывала проживание.

Разговоры я вела исключительно из вежливости. Просто еще не научилась различать, где заканчивается холодное равнодушие моей хозяйки, и начинается ее раздраженная неприязнь. Молчать ведь можно по-разному.

– Я всегда знала, о чем думает Михаэль. Когда он гневался, то сопел ноздрями как паровоз. А Серафима я по лицу прочитать не могла. Зато ближе к Павороти научилась залезать к нему в голову. Это не то, что с нами делает Филомена. Я могла лишь считывать его мысли, но проецировать своё у меня не получалось. Одно жалко – я это умение поздно обнаружила. Сначала ведь думала, что Михаэль мой Дракон. Я как стала Нумератором, он тут как тут – записался ко мне в напарники. Я Нумератором пошла от переживаний за сестру, которая пропала бесследно десять лет назад. Вот мы с Михаэлем и разыскивали зацепки в этом деле, расследуя другие пропажи людей. Мне сказали, что перед исчезновением все эти человеки видели сны и к ним приходили Драконы. Обо всем в подробностях я узнала от Этель. Мы вчера с тобой ее руководство к Павороти читали. Вот я и подумала на Михаэля как на своего Дракона, потому что к тому времени вовсю сны смотрела. Тут нас стал прессовать мой Куратор из Кромлеха. Даже на допрос вызывал. И представь, после того как драконоборцы взорвали наш дом, выяснилось, что мой Дракон работал под прикрытием в Системе. Ты не представляешь, как я удивилась, когда поняла, что мой Дракон – это Куратор!

– Ага

– Да, и звали его на самом деле не Куратор, а Серафим. Он мне все рассказал – и о том, что у моей сестры Дракона зовут Филоменой, и что она собрала уже всех Ивереней, поэтому Филомена вроде как без работы. И еще прояснил насчет Михаэля. Тот убил своего Дракона, поэтому стал низко резонировать, попал в ряды драконоборцев и теперь в Момре. А мы с Михаэлем дружили, несмотря на то, что он был невидим для других. Я, как дура, везде ходила и разговаривала с ним, а люди думали, что это я сама с собой общаюсь. Ну, ты же знаешь, наверное, что мы видим то, что высвечивают нам те, кто находятся с тобой в одном диапазоне. Я-то к Павороти была повернута, оттого видела и Драконов и существ из Момры. Один раз даже пообщалась с Распорядителем Воплощений… Надеюсь, я тебя не запутала?

– Ага. Только мне одно не ясно – зачем я все это выслушиваю? Ты мосты, что ли, наводишь? – Мелания, наконец, посмотрела своими карамельными глазами прямо мне в лицо и продолжила жестко. – Я тебя через пару дней в гостиницу при почте определю, так что можешь не стараться.

– Ты злая.

– Ага

– Надеюсь, Заглавень наш дружелюбнее, а то с такими как ты, даже не хочется… сливаться. У тебя что, из всех нас самое трудное было детство?

Мелания долго молчала, потом глухо спросила.

– У тебя родители есть?

– Они рано умерли, и я жила с сестрой, пока та не исчезла.

– А я росла в интернате, – паузы между предложениями становились все короче. Мелания, похоже, разговорилась. И вот она задала следующий вопрос. – Тебе по шее доставалось?

Я растерялась.

– Не помню.

– Голодной была?

– Нет

– Мерзла с утра до ночи? Мыкалась по съемным жилищам, пока тебя Дракониха не подобрала?

– Ну, вообще-то…

Мелания закончить мне не дала

– Тогда нечего мне тут рассказывать о перипетиях своей жизни! Ты и с наперсток не хлебнула горестей.

Я бросила лущить фасоль, неловко поставив тарелку на пол, отчего половина содержимого рассыпалась на мелковорсном ковре. Пару раз открывала рот сказать умное, но в итоге лишь попросила:

– Вот только не надо так противно на меня молчать!

Нет плохого – есть то, что не нравится тебе. (автора не знаю)

Савелий был измучен болезнью, она придавала его облику чуть больше потрепанности жизнью, чем обычно. Жилистость перешла в болезненную худобу, рост словно уменьшился на пару сантиметров, а залысины на лбу стали больше. Глаза потемнели, в них больше не было густой синевы. Болезнь проложила новые морщинки по его щекам, такие глубокие, что, навряд ли, они когда-нибудь разгладятся хорошим питанием и свежим воздухом. Был он небрит, всклокочен сильнее обычного, да и пижама не каждому к лицу. Лишь доброта и самоирония не пали под давлением обстоятельств, по-прежнему оставаясь его сильной стороной.

Савелий улыбнулся мне так, словно просил прощения.

– У меня такое чувство, что я какую-то глупость сказал или сделал.

– Когда?

– В день приступа. Ты что-то про меня теперь знаешь, а вот что именно, я не могу вспомнить.

– Это у тебя галюники от инфаркта, – заверила я его.

Савелий, соглашаясь, покачал головой.

– Мне жаль, что я испортил всем праздники. Вот ты бы могла лучше время проводить, чем здесь в больнице.

– Знаешь, я почти справилась с непонятным чувством ответственности за тебя, так что совсем скоро перестану навещать.

– Чем займешься? Ведь уйма времени освободиться.

– Может, наконец, выучу какой-нибудь язык, например итальянский.

– Неплохо… А я вот, знаешь ли, «обнулился». Всё, что раньше радовало, как-то потеряло смысл. Ничегошеньки не хочу. Практиками точно не буду заниматься. И читать не тянет. Йогу, наверно, брошу.

– Может рыбалка?

Савелий не успел ответить, потому что в палату спиной зашел санитар, вкатывая какой-то громоздкий прибор на колесиках. Обернувшись на нас, Санта мгновенно просчитал ситуацию как безобидную и ничуть не сомнительную. Сказал мне: «Можешь не выходить. Голить его не будем», а Савелию – «Жена твоя велела главврачу, ещё на какую то х… тебя обследовать».

Савелий заметно взгрустнул и перевел тему на самого медбрата:

– Что с рукой?

– Травма, – коротко отозвался Санта, разворачивая прибор между окном и спинкой кровати.

– Спортом получил? – не отставал от него Савелий.

Санитар ответил не сразу, да и слова выдавил из себя с трудом:

– Нет. Били… и рвали.

Почувствовав, что получилось совсем кратко и жутко, Санта неохотно добавил:

– Жить не мешает, но рука бередлива.

Тут я совершенно некстати вставила:

– У меня тоже как-то болело плечо. Так я, когда чистила зубы, то руку держала, не шевеля, а сама головой вдоль щетки водила.

Санитар оставил прибор в покое и, развернувшись, посмотрел на меня в упор. Я заморгала часто. Не потому, что испугалась, а от того, что не знала, как он отреагирует на неуместное замечание. Говорят же: «Хочешь узнать человека? Тогда задень его. Человек – это сосуд. Чем наполнен, то и начнёт выплёскиваться из него».

Из Санты теплым голосом полилось сочувствие:

– Боль приживчива, приурочлива. Боль врача ищет. Скажется, и сразу услышишь, где она – в боку или в голове. В словаре одном про неё написано, что она по чувству бывает разная – колючая, резучая, гнетучая, грызучая, жгучая, палящая, тупая, глухая, ещё нылая, – отворачивая клетчатое одеяло к ногам Савелия, он спросил. – Вот у тебя какая она сейчас?

Савелий прислушался к себе и ответил уверенно:

– Словно жжет изнутри. Одним куском. Место сказать не могу, но хочется вынуть.

– Достанем, – заверил его Санта. – На то ты и здесь, чтобы исцелиться.

В палату заглянул немолодой врач и почему-то приспросился вначале:

– Уже можно?

– Да, доктор, заходите. Пациент готов, бандуру я закатил, а барышню уведу за собой.

Я вышла следом за санитаром. Двигался он ловко, отчего все его физические недостатки воспринимались как детали четкого образа, а не как небрежность создателя.

Мимо нас в палату зашли ещё несколько врачей. Санта поймал меня за рукав свитера.

– Ты не уходи пока.

– Почему?

– Я соврал этому парню. У него туго идет выздоровление. Какие-то проблемы есть, поэтому будут повторно обследовать. Процедура неприятная. Он захочет после видеть кого-нибудь из «своих».

Вот тут на меня нашло. Накатило, захлестнуло, перевернуло всё внутри. Я одновременно огорчилась и разозлилась, потому и ответила грубо не по смыслу, а по интонации:

– Я не «своя».

– Отчего тогда ходишь сюда?

– Потому что дура.

Я побежала по коридору мимо открытых палат, процедурных кабинетов, жутких пустых комнат с кафельными стенами и полами (страшно подумать, что там делают с людьми?), мимо зимнего садика из трех пальм в кадках. Только у столовой с запахом пригоревшей каши я поняла, что оставила в палате Савелия пальто и сумку. Пришлось вернуться через галерею третьего этажа.

…Я сидела на узкой скамейке. Никому не мешала. На людей не глядела.

– Место свободно?

– Извините, нет.

Санта сел рядом, бесцеремонно сдвинув меня жестким бедром. Правда, потом устроился краешком, чтобы наши локти не стукались друг об друга.

Я не промолчала:

– Как невежливо!

– Ага… Невежливо демонстрировать свое недружелюбие.

– И ты не без греха – похоже, любишь людей эпатировать.

– И что же больше всего бесит?

– Ну, кто сейчас носит подтяжки!?

– Это удобно, – не сразу отозвался он тем задумчивым тоном, которым отвечают на риторические вопросы. – Я сначала не понял, о чем ты. У нас их называют оплечниками.

– Где у вас?

– У нас, – эхом вторил Санта и добавил, – Еще есть какие-нибудь претензии ко мне лично… или к миру?

Я вдруг увидела себя со стороны его глазами. Унылая, недовольная и раздражительная. В словах Санты была, самая что ни на есть, отрезвляющая, нелицеприятная правда, после которой мне уже не представлялось возможным вести себя по-прежнему.

Всё, хватит!

Я встала с твердым намерением не возвращаться в это место по доброй воле никогда. Пора было двигаться дальше.

Я приподняла горячий фаянс перевернутого блюдца и помешала ложкой траву, густо поднявшуюся к ободку кружки. Среди прочего плавали сушеные яблоки, потемневшие кусочки апельсиновой кожуры, семена сладкого укропа и шарики соцветий ромашки. Черные ягодки оказались плодами можжевельника. На вкус были еще имбирь и корица, хотя я и не увидела их среди постепенно оседающих на дно кружки травинок. Настой оказался приятным во всех отношениях.

– Где ты раздобыла все эти травки?

– Конечно же, на ледяных полянах насобирала,… могла бы догадаться, кто у меня в поставщиках.

– Скажи, а какой у Филомены радиус действия?

Мелания ответила не сразу. Она разглядывала свою коллекцию чайных ложечек, что крепились на винтажных крючках отдельной полки. Там были занятные экземпляры с инкрустацией, гербовой чеканкой и ажурной прорезью на ручках. Потом она долго оттирала выбранную позолоченную ложку куском фланели, и, когда я уже не ждала, неохотно буркнула:

– Вся планета.

– Она транслирует так далеко?!

Мелания разозлилась

– По-твоему, я измеряла?… Пыталась, конечно. Один раз поехала на почту в миле отсюда к северу. Сани перевернула на повороте специально и начала орать… ну, типа, «спасите, помогите, умираю». Так кричала, что с почты прибежали меня спасать, а Филомена даже веком не моргнула. Зато, когда я по весне в прорубь провалилась на истаявшем льду, и пошла на дно камнем – только забулькала, она меня уже на глубине подобрала. А я даже подумать не успела, что тону.

– Думаешь, она за тобой присматривает?

– Это не досмотр, а тотальная слежка. Особенно, когда стаи диких оверлоков приходят в долину для вербовки. Тогда она, вообще, спит на пороге.

– А ты не пыталась уговорить ее оставить тебя в покое?

Мелания разозлилась уже второй раз за одно чаепитие

– А ты когда-нибудь, вообще, с Драконами общалась?! То ли не знаешь про их Кодекс Чести. Быть стойким в слове – первый закон. Если Драконы кому-нибудь дадут посул, то его сдержат.

– Кому же она пообещала тебя защищать?

– Тому, кого я не знаю, и кого не просила! – в сердцах Мелания поставила кружку на стол так, что фаянс задребезжал хрусталем.

«Ты, Меланьюшка, себя не любишь, оттого и весь белый свет тебе не мил».

– Ну вот, про что я и говорю. Тотальная слежка и контроль.

«Ты не одна живая душа в комнате. Я к Стефании пришла».

Мне определенно никогда не стоит делать такое лицо, какое выдала на эти слова Мелания. Оказывается, очень некрасиво смотрится со стороны.

– Может мне выйти? Ах, да! Я забыла, что ты меня и на орбите Дортура запеленгуешь! – Мелания повернулась ко мне. – Представляешь, я даже ведро железное пыталась на голову одевать и кастрюлю, но ничего не помогает её экранировать, – тут Мелания обратилась в пространство вокруг себя, – Вот скажи, Филомена, чего тебе от меня по большому счету надо?!

Я заметила, что после таких тирад, Филомена у меня в голове начинает звучать книжными абзацами. Или у нее такой стиль, или в телепатический посыл трудно вложить драматический окрас:

«Полагаю, что ты и сама знаешь. Ведь я не раз рассказывала, что когда опекаемая мной Душа собрала все свои фрагменты, мне осталось лишь ждать, когда она вырвется из плотности материального мира. Но вокруг Завыбели стоит такой карантин, что с планеты трудно выбраться. И туда просто так не попадешь. Если моему человечку удастся повысить свой диапазон хотя бы до мира кремниевых форм, то мы снова сможем общаться напрямую. Вы и ваша общая сестра воплощаетесь вместе в пределах одного семейного древа. Поэтому, помогая собрать вашу целостность, я помогаю ей, а значит и приближаю нашу встречу».

Не помню, брал ли с меня слово Серафим молчать со всеми о заговоре Драконов, но я приспросилась:

– Говорят, что Драконы хотят помочь людям, попавшим в ловушку завесы. И что на самом деле есть способ проникнуть в Завыбель.

«Способ-то был. Лишь двое из нас – Серафим и Стожар, ввиду некоторых своих нарушений, способны снижать свои диапазоны. Именно на них была сделана ставка, да вот только ни того, ни другого мы найти не можем».

Я едва не прыснула слезами из обоих глаз:

– Неужели никто не знает, что с ними сталось?

«Только не реви! Серафим не сгинет почем зря, зная, что есть лазейка в Завыбель к вашему Заглавню».

Пока мы с Филоменой обсуждали заговор, буквально в каждом нашем слове Мелания находила мрачный и глубокий личный подтекст, поэтому вскинулась с сердцем, полным горечи:

– Давайте подведем итоги. Судя по словам нашей Эмоции, у Стефании большую часть жизни рядом была родная сестра, а потом она познакомилась с дядькой, который оказался ее личным Драконом. А у нашей Главной, мало того, что она… Главная…, тоже сестра есть в наличии, и этот самый Дракон готов нарушить законы, чтобы только с ней встретиться. Заметьте, что все это происходит на фоне мягкого климата с ярко выраженными сезонами. А я тут, во льдах, без сестры, без Дракона?! Так есть ли в этом мире хоть толика справедливости!?

Филомена не стала спорить. Вышла ли она из наших сознаний, вспорхнула ли далече, а может, просто отстранилась в обиде, но она исчезла. За неё Мелании ответила я:

– Тебя, нервическую, опекают, пестуют, а ты всё понять не можешь, что на Дортур ты попала лишь оттого, что именно здесь живет единственное существо, которому, кроме Серафима, есть до тебя дело.

Мелания даже удивилась слегка:

– Ты сейчас что ли решила мне отпор, наконец, дать?

– Не все же по шерсти гладить, полезно и впротив. И, кстати, твоя очередь посуду мыть.

Самые неприятные и громоздкие документы я по обыкновению кладу на полку перед глазами, чтобы они давили мне на психику неделю или две, пока не возьмут измором. Слева и справа размещаю немудреные дела, требующие получасового внимания, руки до которых у меня доходят в течение двух-трех дней. Передо мной же, прямо под клавиатурой, всегда навалено с полдюжины мелких, десятиминутных документов, под которыми всегда можно спрятать какую-нибудь распечатку с интересным текстом или, как сейчас, фотографию десятилетней девочки.

До того, как набежит народ, и день закрутится как белка в колесе, нет ничего лучше горечи кофе со вкусом обожженного сахара, кабинетной тишины и ежедневного созвона с сестрой.

Кира всегда в курсе всех новостей, что избавляет меня от необходимости следить за тем, что происходит в мире. Вот, например, сегодня французы проводили референдум о демонтаже одного из двух своих главных символов. Часть населения предлагает убрать статую Свободы, которую готовили для дарения другому государству, но так и не отдали. Вторая половина жителей ратует за снос Эйфелевой башни.

Потом я рассказала сестре забавную историю, приключившуюся со мной накануне, когда я думала, что осталась в офисе последней. Я тогда вышла до общего коридора, дверь конторы вроде бы закрыла. Возвращаюсь – открыта. Ну, думаю, видать забыла-таки повернуть ключ. Через пару минут пошла за водой. Заметила осознанно, как повернула ключ в замке. Прихожу – дверь открыта. Тут меня взяло сомнение насчет моего психического здоровья, пока из-за дальнего угла, загороженного холодильником, не вышел бесшумно парнишка, которого временно взяли на работу вместо Савелия, и не сказал – «Таш Владимировна, не закрывайте меня, пожалуйста, больше».

Напоследок Кира рассказала мне свой сон. Оказывается, что мы с ней вдвоем мыли швабрами главную улицу города, в то время как остальные жители веселились на каком-то грандиозном празднике. Теоретически, нам тоже нужно было участвовать в том мероприятии, но во сне сестра была твердо убеждена, что, не отмыв город, мы с ней никуда не пойдем.

Ответить я не успела, потому что Киру отвлекли на том конце телефонного провода, и ей пришлось закончить наш разговор на полуслове.

Круглое пространство кабинета постепенно заполнялась людьми, ароматами духов, хрустом шоколадных плиток и побрякиванием чайных ложечек в чашках. Пользуясь моментом, я достала фотографию бабушки и, приложив её к ножке монитора, попыталась вспомнить логику наших с сестрой рассуждений.

Десятилетняя девочка на фотографии была очень милой. Чистое, умное личико сердечком, русые волосы гладко зачесаны и спрятаны под белоснежную панамку. Ясные глазки, ровные плечи, свободно опущенные руки вдоль складок плиссированной юбки. На губах нет улыбки, но выражение лица очень доброжелательное. Девочка смотрела в объектив так, словно уже не раз стояла перед камерой. Хорошую осанку подчеркивал отутюженный воротник матросской блузки, модной в начале прошлого века. Весь задний фон заполнял гигантский фикус в кадке.

От снимка веяло достатком, спокойствием и беспечальным детством. Таким, где кроме свежего воздуха и любящих родителей, есть трехразовое горячее питание, хорошее мыло и мягкие ночные сорочки.

И это было странно, потому что семья бабушки жила на стыке двух страшных войн, в глухой деревушке на двадцать дворов в десятках миль от ближайшего города. В те годы было накладно приглашать фотографа домой ради того, чтобы запечатлеть на память только одного ребенка. Фотографировались обычно семьями, а для этого ехали в город. Тот снимок, что я разглядывала сейчас, был не единственным – Вале тоже достался оригинал. Получается, что маленькую девочку не только сфотографировали одну, так ещё и сделали несколько копий, что по тем временам было очень дорогим удовольствием. То, что это деревенская изба мы определили по стенам из круглого бруса, а огромный фикус мама не единожды упоминала в своих рассказах.

Даже если допустить, что снимок сделан гастролирующим по весям мастером художественного фото, то где тогда в деревне раздобыли такую дорогую, совершенно не изношенную одежду, напоминающую скорее школьную форму или парадный костюмчик? Матросская блуза была девочке точно по размеру, словно её сшили на заказ – сидит как влитая, а не как обноски с чужого плеча. Такие вещи в деревнях не носили, особенно накрахмаленные панамки.

У нас с сестрой у обеих сложилось впечатление, что ухоженного ребенка из благополучной семьи привели в чужой дом и сфотографировали на память.

Мама никогда не упоминала никаких семейных легенд, связанных с происхождением бабушки. Однако, даже это подтверждало наши фантастические предположения. Раз оговорился дядя Алик, то, скорее всего, за его словами стоит какой-то тайный взрослый секрет, раз он не дошел до ушей нашей мамы, самой младшей в семье. Тем более, что оговорка была связна только с этой конкретной фотографией.

Мне вспомнилось, как мама боготворила бабушку. Несмотря на тяжелую судьбу, она ни разу не пожаловалась, что та её обижала или понукала. Для девочки, чье детство прошло в многодетной деревенской семье, во время войны было весьма не характерно бегло читать и хорошо писать. Мария же была гораздо образованнее своих собственных детей. Работала она не дояркой и не в поле, а была, как единственная грамотная женщина, почтальоном. Читала всей деревне на посиделках романы Дюма и Жюль Верна.

А еще у бабушки Марии было наследство. В большом кованом сундуке она хранила дорогие иконы в золотых окладах и великолепные старинные книги в кожаных переплетах. Куда исчезла вся эта роскошь после смерти Марии, мама и её сестры не знали.

Твои ошибки не сокрушат мир. (автора не знаю)

Давно я так плохо не спала. Сначала сон приснился странный. Про инопланетян на чердаке. Словно моя кровать стояла под угловым сводом низкого потолка, а часть крыши раскрылась створками, и в этом проеме на фоне ночного неба завис темно-металлический инопланетный корабль. Он посветил на меня фарами и обдал горячим мутным воздухом от обшивки. Очень реалистично было. Я потом долго лежала в темноте, разгоняя образы, которые я нигде не могла подглядеть, тем более придумать.

Среди ночи меня разбудили нахолодившиеся макушка и кончик носа – всё, что не было спрятано под одеяло. Укрывшись с головой, попыталась заснуть по новой, но меня отвлек ровный и мерный гул, который я сначала спутала с шумом крови в ушах. Стараясь определить источник звука, отдаленно напоминающий рокот движка, я отчего-то признала в нем дыхание проснувшейся ледяной корки Дортура. Вставать и отодвигать шторы, а уж тем более припадать ухом к стылым половицам сильно не хотелось, поэтому я решила не принимать странный звук как угрозу безопасности.

Потом вдруг привиделось, что ко мне вернулась Филомена. Позвала невнятно, как сквозняком: вроде и дует, а откуда – не поймешь.

«Стефания»

Я и не откликнулась, потому что не сообразила сразу, что зовут именно меня.

В Чистом Поле часть моих личных воспоминаний, в том числе и имя, затерлись куда-то глубоким экспансивным переживанием. Я не тревожилась, что нахожусь не там, где следовало. Меня не мучила совесть за последствия неудавшейся Павороти. Если даже я и сковырнула камушек из фундамента столпа, держащего этот мир, отчего вся конструкция слегка покачнулась, то это забота Распорядителей воплощений, а не моя. Однако дневной разговор разбередил худшие опасения, душа заныла по Серафиму. Так и хотелось крикнуть громко фразу, слышанную где-то мельком: «Довейте, ветры, печаль мою к другу!». От переживаний за Дракона меня одолела изнемога. Особенно болели мякотки больших пальцев на руках, словно я перед этим их где-то ушибла.

Мелания сонно сопела в соседней комнате, но для меня, её словно и не существовало. Дракон остался в другой мерности, однако его присутствие ощущалось почти физически. Серафим как-то предположил, что от постоянных полетов по порталам, ещё в те времена, когда Драконов и Опекаемых не разлучил карантин на Завыбели, какие-то энергии в них перемешались. Крошечные элементы тонких тел людей «застряли» в Драконах, и наоборот. Оттого я и чувствовала его присутствие всегда, даже когда его не было рядом.

В Ландракаре у меня даже времени не было заново к нему привыкнуть, оттого что мы метались в поисках места для Павороти и таились от драконоборцев. Я никогда не нуждалась в нём, не скучала по проведенным вместе коротким дням. Не зависела от него эмоционально. Мне бы просто знать, что он жив.

Конечно, списывать физическое недомогание только на тревогу за Серафима, было неправильно. До вхождения в портал я полагала, что отделюсь от своего тела как от ракеты-носителя, но вместо этого каким-то образом забрала свое трансформировавшееся тело с собой. Возможно, этому поспособствовал невероятной силы электрический разряд, прошедший через меня в тот момент. Обострившиеся внутренний слух и зрение независимо от моего сознания продолжали считывать информацию с энергетического пространства Чистого Поля, к которому я нечаянно подсоединилась. Я так много понимала и чувствовала, что моя физиология давала сбой. Меня мутило, кружило и слегка плющило. Переформатирование на атомарном уровне вызывало головную боль и звон в ушах.

Я подозревала, что теперь могу перескакивать на разные частоты, как это делают Драконы. Могу исчезнуть из поля зрения Мелании, лишь стоит мне этого захотеть. Однако здравый смысл удерживал меня от эксперимента, напоминая, что нужно где-то зацепиться, пока я не решу, как поступать дальше.

Бывали времена, когда я сетовала на то, что в моей жизни ничего не происходит. Одно единственное моё решение рекрутироваться в Нумераторы, потянуло за собой цепочку удивительных событий. И все же, не смотря на все потрясения последних месяцев, я по-прежнему верила, что вызов извне, будь-то счастливый случай или стечение непредвиденных обстоятельств, всяко лучше, чем бессилие в условиях, когда годами ничего не происходит. Конечно, никто не хочет внимания в виде рока или внезапно свалившихся тягот, но сейчас я буквально чувствовала вмешательство в свою судьбу, словно Боги смотрели на меня в упор.

«Это не Боги, Стешенька, а я» – даже в телепатическом формате я почувствовала иронию в словах Филомены.

– Где ты? – прошептала я, опасаясь разбудить свою излишне нервическую хозяйку.

«Летаю окрест».

– Ты не знаешь, что за шум идет фоном?

«Похоже, это как-то связано с давешними блискавицами»

Стена ровного гула за нашим тихим разговором звучала так, будто я находилась в пустой банке, и звук отражался от её крышки. Словно вовсе и не было воздуха, гасящего звуки, но лишь твердь, о которую они разбивались.

«Тебе, Фаня решать, хорошие я вести принесла или плохие. Об этом глухо говорят, темно, неопределенно, но сходятся на одном – жив Серафим. Вывод такой сам напрашивается. Кто-то лазейкой впустил наименее плотных эфирных Драконов в один из параллельных миров, что ближе всего к Завыбели. Брешь пока мала, но Серафим и Стожар найдут способ открыть дверь шире». – Тут мне почудилось, что Филомена вздохнула. – «С одной стороны, ваша неуклюжая Павороть невольно поспособствовала плану Драконов. С другой стороны, Миры всколыхнулись и наплыли друг на друга чуть сильнее. А значит, теперь жди катаклизмов. Всякие Сути полезут из щелей. Все виды Сил попытаются исправить это обстоятельство… Ты должна знать, что и славят, и винят во всем только вас двоих».

Сердце моё застучало через раз, желудок скрутило, какие-то слова в горле встали поперёк. Так страх заблажил против моей воли, сигналя о нежелании принимать на себя ответственность.

– Мы же не специально!

«И что?»

«Как что?! Теперь надо что-то делать!»

«И что?»

«Делать-то придется мне!».

«И что?»

«Получается, что я должна довести дело до конца?»

«Иначе вашему Заглавню не восстановить целостность и не прочувствовать, наконец, всю полноту созданного Творцом совершенства… ты, кстати, Меланию не обижай. Она не злая, как может навскидку показаться. Просто в ней бездна особенностей, своего, странного, отличного от других».

«Да. И у неё один главный орган – нервы».

«У Мелании та же самая внутренняя личность, что у тебя, просто жизненный опыт другой».

«Не нравлюсь я что-то себе со стороны»

«Мелания просто сильнее тебя поляризована в Тёмном Поле. Но кто-то из вас уравновешивает её на Свету».

Словно подслушав разговор, хозяйка дома негромко всхрапнула, хотя просыпаться причины у нее не было. Только сейчас я обратила внимание, что не шепчу, а транслирую. Похоже, моя способность проникать в мысли Драконов усилилась. Переход от речи к образам давался мне уже без труда. Я четко разделяла свои мысли и мысли Филомены, которые ровно пульсировали вспышками сиреневого оттенка на общем молочном фоне.

Интересно, как далеко я могу теперь забрасывать свою мысль?

Филомена отреагировала критично

«До него ты не достанешь… И перестань уже идеализировать Серафима».

«Интересно, за что ты его так недолюбливаешь?»

«За то, что он способен затушить своим обаянием любой пожар недоразумений».

Мы с Филоменой похихикали немного, а потом она улетела.

Я буквально на секунду прикрыла глаза, прежде чем Мелания уселась на край моей кровати. Она была ещё в ночной фланелевой рубашке, отделанной ужасающим вязаным кружевом по краю круглого ворота.

– Здрасте!

Прозвучало почти как «доброе утро» или как предвестье потепления в отношениях.

– Твое? – Мелания встряхнула передо мной чьим-то серым носком. – Валялось на лестнице с чердака. Похоже, на слух ты информацию не воспринимаешь. Давай, я все правила запишу на бумажку, а ты повесишь её на видном месте. Там пятым пунктом будет написано: «Никто не ходит на чердак!».

Не мною подмечено, что некоторые события ходят, словно за руки, парами. Сама я не раз убеждалась, что у нас с сестрой синхронно возникают равновесные ситуации. Или схожие темы одновременно всплывают в моих разговорах с разными людьми.

Вот только стоило нам с Кирой получить столетней давности фото бабушки Марии, как сын сообщил мне, что у него есть родной брат. Разговор этот состоялся по телефону и как бы, между прочим.

Сын у меня по характеру спокойный и сдержанный, но внутри него есть особый огонь, который иногда прорывается вовне. В такие моменты он шутит, дурачится, тормошит близких людей, вызывая у всех улыбку разными способами. Но чаще сын внутренне тревожен, хотя и прячет плохое настроение за мягкой улыбкой. Проходит очень много времени, прежде чем он решается заговорить вслух о своих заботах.

Наш разговор о внезапно материализовавшемся родственнике начался совсем по другому поводу. Услышав настойчивый вызов, я нажала зеленую кнопку, но в трубке фоном шли помехи. Я несколько раз прокричала: «Алё-алё!», а в ответ получила только какое-то шуршание. Потом сигнал вообще прервался.

Сын перезвонил мне через пару секунд:

– Привет! Я телефон не заблокировал, а твой вызов был последний, вот телефон сам и включился. Я иду по улице и слышу, что ты мне что-то из кармана куртки говоришь.

Посмеявшись на тему мамы в кармане, мы обсудили содержимое нашего холодильника и планы на ужин, после чего мальчик внезапно поинтересовался, есть ли ещё дети у моего бывшего мужа. Потом неохотно объяснил причину своего интереса к этой теме:

– Да тут пацан меня нашел по Интернету. Говорит, что он мой родной брат по отцу.

– Сколько ему лет?

– Семнадцать.

– Похож на тебя?

– Как близнецы.

Что тут скажешь. Мне оставалось лишь поздравить ребенка с находкой. Не каждый день можно совершенно неожиданно получить единокровного брата почти совершеннолетнего возраста.

Не успела я принять эту новость, как от телефона снова пошел вызов. К вопросу о парности событий. Стоит одному человеку позвонить тебе, как следом ты нужен кому-нибудь ещё.

В трубку плакала Маруся. Неразборчиво говорила какие-то медицинские термины, путалась в деталях. Я мало, что разобрала не только из-за ее рыданий, но скорее от собственной растерянности – раньше я как-то не допускала мысли, что и Маруся может чувствовать глубоко. Кроме того, я уже некоторое время не общалась ни с ней, ни с Савелием, который долечивался дома, и уже успела эмоционально отстраниться от их жизни.

Савелия отпустили из больницы неделю назад под его личную ответственность и расписку. Чувствовал он себя по-прежнему неважно, но больше не мог терпеть больничную обстановку. Когда Маруся увозила Савелия домой при выписке, то средне-деликатно намекнула Санте, что готова доплачивать ему за уход за восстанавливающим здоровье мужем. Её супруг нуждался в постоянном наблюдении, частых уколах и сопровождении на прогулках по вечерам.

– Мы живем на Черёмушках, это близко к больнице, но я могу добавить определенную сумму за проезд, если вы проживаете где-нибудь спальном районе города.

– Я бездомок, – ровно ответил тогда Санта, скорее уточняя ситуацию, чем признаваясь, что неустроен в этой жизни. – Ночую в дежурке.

Это обстоятельство решило вопрос. Медбрат временно переехал в большую квартиру Маруси и Савелия, забота о пациенте была налажена, сам процесс выздоровления вроде бы пошел. Поэтому во мне, как в сопереживающем элементе, отпала острая необходимость.

А сегодня Савелий получил результаты серии анализов, сильно затянутых в производстве. По ним выходило, что немедленно нужно переливание крови. И всё бы ничего, да только группа крови у него оказалась чрезвычайно редкая.

Я с трудом разобрала через всхлипы рыдающей женщины медицинские характеристики, по которым должен проходить донор для Савелия. Одно было разборчиво – меня просят позвонить Мале и узнать, где можно раздобыть столь нужного человека. О том, что моя подруга работает в лаборатории, я сама сказала Марусе в один из вечеров, когда нечем было закрыть затянувшуюся паузу в разговоре.

Уже позже для меня прояснилось, что Савелию во время лечения давали препарат, который вызвал анемию. Когда его выписали домой, показания продолжали стремительно ухудшаться. Когда врачи спохватились и отменили таблетки, анемия проявилась клиническими признаками в виде слабости, головокружения и одышки. Это и стало показанием к переливанию крови. Можно было влить Савелию эритросодержащие компоненты, но это бы не наладило кровоостанавливающую функцию в его организме. Такое выраженное гемостатическое действие могла оказать только свежая кровь.

…Маля ответила мне четко и кратко.

– Да.

Я даже слегка растерялась:

– Какая-то ты, Марьяна, сегодня по голосу казенная.

Подруга засмеялась в ответ:

– Не обращай внимания. Просто переключиться не успела. Сегодня получила с десяток входящих звонков с самыми разными проблемами. Но это всё ерунда. Как вы там поживаете?!

Я очень люблю Малю за легкость восприятия и открытую доброжелательность. При всей её загруженности, она никогда не предложит перезвонить позже. Вот и сейчас, внимательно выслушав то, что я записала со слов Маруси на обрывок чека из продуктового магазина, Маля пообещала разузнать, что сможет, и уже к вечеру выдала мне сжатую теорию по данной проблеме в виде электронного письма:

«Привет! Было мало времени, поэтому нашла по теме только такую инфу. Вашему Савелию, скорее всего, сделали анализ с фенотипированием. Каждая клетка крови имеет на своей поверхности антигены, и у каждого человека набор антигенов (фенотип) строго индивидуален. Некоторые больные особенно чувствительны к чужеродному фенотипу. Савелий из их числа. Нужного ему донора найти очень сложно, да что там, невозможно. Запасов подобной крови в регионе не имеется, и доноры с таким фенотипом тоже не зарегистрированы. Конечно, Савелию могут подобрать консервированную кровь, наиболее подходящую, а может даже просто вольют эритроцитарную массу. Однако проку от такой процедуры будет меньше, и всё равно будет существовать высокий риск развития посттрансфузионного осложнения, при котором кровь сворачивается, эритроциты разрушаются…

Но надо искать и не сдаваться».

Следом Маля сбросила номера телефонов станций переливаний крови в других городах. Посоветовала давать объявления бегущей строкой, проверить картотеку сотрудников в больнице. Я чуть было не соединила её с Марусей напрямую, так хорошо она умеет надёжить и поддерживать. Но жена Савелия к вечеру уже стала всё той же уравновешенной женщиной, которой, как и прежде, даже неудобно предлагать помощь. Маруся приняла через меня все советы Мали и начала действовать. Процесс поиска донора был запущен…

…Через неделю в контору зашел Савелий, зная, что я по субботам иногда работаю. Принес пончик в сахарной глазури. Спросил, почему я такая растерянная.

Пришлось рассказать, что этим утром я чуть не разбилась насмерть. Ступила на лестницу, деревянные ступеньки которой были обиты железом, блестевшим от только что пройденной по ним влажной тряпки. Обе мои руки были заняты посудой, а голова мыслями, поэтому стремительно скользнувшая по мокрому пластиковая подошва туфель не дала мне ни единого шанса сгруппироваться. Падая навзничь, совершенно плашмя на ребра лестницы, я, однако, успела подумать: «Сейчас я жестко разобьюсь!». Но мои ангелы не дремали. Они то ли подложили мне соломки, а может просто подхватили в падении, но с острым железом не соприкоснулись ни моя голова, ни позвоночник – я лишь зашибла мягкую часть ребра и ободрала ладонь. Тем не менее, упала я так громко, что на обоих этажах, на втором и в цоколе, люди обеспокоенно вышли посмотреть, что же происходит на лестнице.

И только в конце истории до меня дошло, что я разговариваю с человеком, который уже несколько недель ходит по краю. Савелий прочитал по моему смятению мысль, что сверкнула у меня в голове, и поспешил успокоить:

– Ты права. Умереть сегодня – страшно, а когда-нибудь – ничего! – потом улыбнулся лукаво, как бывало раньше, когда он подшучивал надо мной, ещё до болезни. – Мне ведь тоже соломки подстелили. Представляешь, вчера врач решил проверить есть ли в картотеке работников больницы хоть кто-нибудь, немного подходящий на донорство. Оказалось, что человек с тем же редким фенотипом, что и у меня, устроился на работу в больницу пару месяцев назад.

– Там снегу навалило

Мелания была кратка. Ответила, даже не сдвигая с проема окошка ситцевую занавеску.

– Ага… Зимненько

Она, поджав губы и ссутулившись, читала что-то бумажно-газетное. Неужели я тоже не контролирую осанку?

Я присела на краешек стула в гостиной. В камине под пеплом мерцал неворошенный жар. Тучи, которыми оделось небо, красили комнату в сизое. Ослепительный снег на деревьях, земле и крыше сарая добавлял ко всему режущую глаз четкость. Мне эта сизость и четкость не нравились. Я сунула руки в рукава куртки, ноги – в сапоги, на голову накинула капюшон и вышла на скользкое крыльцо.

На крыше дома снег лежал слоями. Как по годичным кольцам на стволе деревьев можно посчитать их возраст, так и по наледям виделось, как часто шли здесь снегопады. По метровому краю сугроба, который еле удерживала деревянная крыша, слой за слоем читались все непогодные дни.

На дворе резко потеплело. Снег был мокрым и тяжелым, отчего каждый мой шаг оставлял на земле темные влажные следы. Мелкая птаха славила оттепель отрывистой щелкотней, прячась где-то среди запушенных снегом ветвей, похожих на хлопковую вату.

Посреди ограды я неожиданно увидела странного снеговика. Нет, скорее ужасающего. Кто-то слепил его наспех. Из туловища, кое-где истыканного жухлой листвой, не получились ровные окружности, отчего снеговик был сильно скособочен. На его соломенную шевелюру водрузили крытый эмалью тазик, из-под которого слегка поблескивали близко посаженные глаза-угольки. Косоглазие у парня было на лицо.

Править фигуру снеговику я не стала. Просто вынула угольки и морковь, горячей ладонью стерла ему лицо, а потом нарисовала заново, широко расставив глаза и приподняв бодро носик. Нарисовала улыбку. Расправила челочку из соломенных волос. Вместо тазика накрыла макушку ведерком, сдвинув его набекрень. Мои мокрые пальцы прилипали к холодному железу.

Я села на скамейку напротив, спрятав покрасневшие ладони в карманы, и улыбнулась снеговику в ответ. Так мы переглядывались довольно долго, пока во двор не вышла моя соседка.

Мелания вернула назад угольки, сдвинув их ближе к морковочному носу. Сам нос и уголки нарисованного рта она опустила вниз, применив тот же метод горячей руки. Потом было отошла, но передумала. Ловко наломав тонких прутиков, она воткнула их в верхний шар снеговика вместо соломенной шевелюры и шляпы из ведра. Две веточки сложила углами и пристроила их над черными глазками. Уж лучше бы я оставила первоначальный вариант!

Мелания предупредила меня на будущее:

– Своего лепи

Я хотела ответить что-нибудь суровое, но засмотрелась на Люкá, совсем забыв, что я теперь даю Мелании отпор. Я его всяким уже видела – и прилепленным к двери, и той стороной, где у него крепления, и в паре с братцем – но никогда еще он не был столь забавным.

– Я за ружьем, – прошептала Мелания, однако осталась стоять на месте, разглядывая гостя с нескрываемым изумлением.

Оплетаи внешне выглядят как половина человека. Одна нога, одна рука, одно ухо, один глаз. Бывают Правые и Левые Оплетаи. Когда они попарно соединяются, привязываясь один к другому, то бегают очень быстро. Другое их имя – Половайники. Сама я первый раз увидела Оплетая, когда Серафим обнаружил его прилепленным к внешней стороны двери. Люка тогда шпионил на Кромлех. Больше всего меня поразили его присоски на гладком месте «отреза». Допрашивая Люкá, Серафим плеснул на них растительного масла, чем нанес существенный урон – наш противник не смог слепиться со своим Половайником. Убегали они в рассыпку, смешно прыгая каждый на одной ноге.

Сейчас Люкá стоял своей ножкой в валенке, замотанный сверху в несколько шерстяных пледов. К его лысой голове плотно прилегали завязанные под подбородком уши меховой шапки. Пушистые ресницы закуржавели инеем, отчего карий глазик походил на вишню в сахарной пудре.

– Я не один, – моргнув, предупредил нас Люкá.

Из-за снеговика выглянул еще один Половайник. Он отличался от братца только тем, что поверх прочей одежды надел вязаную кофту, один рукав которой сиротливо свисал по плоской стороне тела. Так же криво к голове был прилажен фетровый берет.

Никто. Ничего. Тебе. Не Должен. (автора не знаю)

Пока у меня не открылся напрямую канал Третьего глаза, Семья с Той стороны использует особый вид связи со мной, некие символические послания, в которых зашифрована полезная мне информация. Маля вот видит знаки в сочетании цифр и проверяет благоприятность ситуации по номерам машин на улицах. Мои ориентиры – это гороскопы. Так Вселенная разговаривает со мной лично. Главное, смотреть на тенденции и уметь объединять разрозненную информацию из разных источников.

Сегодня информация шла туго. Завернувшись в спальник, я трижды перечитала гороскоп на этот день. Мне нужно было решить вопрос – оставаться ли мне дома, чтобы вымыть ванную комнату или пойти на работу, потому что там есть обогреватель, а значит, я не замерзну, сидя за компьютером. Гороскоп не давал мне определенный ответ.

«С середины месяца активно проявляет себя Огненная энергия Дракона через усиленное взаимодействие внешних ситуаций и внутреннего состояния. События развиваются очень быстро, и от разрешения ситуаций зависит ваше самочувствие. Огненный Дракон поднимается снизу вверх. Особенно он проявится в жизни тех людей, которые стоят перед большими изменениями и готовы к ним».

В соседней комнате послышался сонный шорох. Видимо Мотя прошла вдоль по спящему сыну к своей любимой батарее, которую она обычно обнимает обеими лапами, прижав к радиатору брюшко. Обнаружив, что отопление отключили, Мотя жалобно взвыла.

Я знала, что если немного помедитирую, поищу так называемую мистическую «дверь между мыслями»…

…телефон зазвонил оглушительно,… я вскочила, запутавшись в спальнике,… метнулась за трубкой в прихожую, нажав зеленую кнопку,… прежде чем ответить, закрыла дверь в комнату сына,… сиплым шепотом выдохнула «Алло!?».

– Привет! Ты, что ли, спала ещё? Надеюсь, не идешь сегодня на работу? Мы забежим часа через два. Ну, как кто? Я и Савелий. Санта тоже. Я назначила ему на одиннадцать, а мы придем чуть позже. Пока вы будете вдвоем, поговори с ним о донорстве. Я заметила, что Санта к тебе расположен, поэтому ты должна его уговорить нам помочь. Тебя он послушает.

– Я не могу! – вставила я как можно громким шёпотом в тот момент, как телефонная трубка замолчала, желая видимо отдышаться от Марусиного напора. Я имела в виду не только «Сами разговаривайте с Сантой». Ещё я хотела сказать «НЕ ПРИХОДИТЕ КО МНЕ ДОМОЙ!!!».

Трубка снова ожила:

– У тебя получится. Скоро будем.

Теперь я знала, что сегодня мне предстоит вымыть ванную. Гласом Вселенной стала Маруся.

Я прочитала когда-то в статье про травмы поколений от автора Людмилы [битая ссылка] Петрановской: «Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: „Ты что, что-то скрываешь?“ В результате дети, выросшие в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях, не знают соседей и не хотят знать». Это сказано про меня.

Пока у меня еще не было квартиры, в своих мечтах я представляла ее крашенной белым цветом, с минимумом мебели и огромными окнами. Обязательно бы развевались шторы прозрачной, отливающей жемчужным блеском органзы. Из эркера моего личного кабинета (а, может, это было круглое окно) открывался бы прекрасный вид на дали. Я представляла себя медитирующей при закрытой двери, а когда в мечте открывала глаза, то взгляд мой блуждал по огромным эстампам с изображением Будды и Мачу-Пикчу.

В итоге, после капитального ремонта на весьма скудные средства, наша маленькая квартира получила разномастные обои в английский цветочек, плафоны люстр в разводах радужной пленки с гроздьями ягод, писанных кистью. На стенах густо осели мои акварели, поделки из кедра, картины маслом, постеры, изразцы и тарелки в технике декупажа. Я живу в проходной комнате, которая является одновременно гостиной, спальней и кабинетом.

Сын как-то признался, что когда к нему в первый раз приходят друзья, то ходят по квартире, как по музею, разглядывая не только стены, но и муравленные кувшины, плетеные корзины, резные шкатулки. Всем очень нравится кухня. Стены тут покрыты обоями в желто-оранжево-бежевую клетку, штора выткана узорами индейцев майя, а окошки шкафа-буфета прикрывают ситчиковые прованские занавески. Еще там есть тумба, столешницей которой служит мозаика из плитки. А под специальной полкой для кофейных принадлежностей пристроена еще одна большая терракотовая плитка с вензелями провинции Гранада.

Даже мои друзья и родственники делают контрольный обход квартиры, восстанавливая в памяти ее эклектику, а также в надежде найти свежие экземпляры. Все обязательно проверяют, появились ли у меня новые ложки. К этому времени у меня накопилась коллекция из дюжины разномастных серебрянных и мельхиоровых чайных ложек. Подходящей полки в хозяйстве не нашлось, поэтому я прикрепила к деревянной округлой доске сквозные мебельные ручки, в которые и вставила свои сокровища.

Из кухни гости переходят к деревянной этажерке в гостиной. Раньше этажерка была голубой – в те времена, когда соседи по общежитию хранили на ней кастрюли и тарелки. Перекупив за копейки, я реставрировала ее той краской, что была в наличии. Цвет по назначению так и назывался – половый. Но потом Кира подарила мне марокканское зеркало в раме из коричневого дерева с перламутровыми вставками. Оно так хорошо встало на верхнюю полку этажерки, что та приобрела глянцевый блеск цвета горького шоколада.

Про квартиру сестры надо рассказывать отдельно, потому что ко всем прочим эстетическим достоинствам у неё есть балкон и цветы, очень много цветов.

– Мы не хотели вас пугать, появляясь в разобранном виде. Обычно при сцепке нас очень трудно отличить от аутентичных людей. Но мой напарник переживает сейчас период самоидентификации, поэтому предпочитает перемещаться отдельно от меня, – очень вежливо объяснил Мелании один из Оплетаев, – У него кризис

– Нет у меня никакого кризиса! – возмутился второй Половайник, в ухе которого блестело небольшое колечко.

– Как же нет? Скакать ведь неудобно снегом по одному. И сколько одежды лишней пришлось раздобыть!

Мелания не дала оговорке скользнуть мимо незамеченной

– Так это вы своровали вещи с моего чердака? То-то я смотрю, всё знакомо. Ну, кроме пледа. У меня такого не было… Фаня, ты могла бы перестать пинать меня по ноге?

Оплетаи синхронным движением примиряюще выставили вперед раскрытые ладони:

– Мы прибыли инкогнито, не на своем транспорте, без вещей, – пояснил один.

– Одежду мы вернем, как только с курьером доставят наш багаж, – заверил второй.

Чтобы сменить тему, я некстати похвалила:

– Красивая сережка.

Это безобидное замечание снова вызвало жаркий спор между Половайниками

– Сережки – у женщин. Мужская серьга-одиночка называется одинец, – начал было сердитый Оплетай, но его напарник перевел всё на психологию:

– Вот именно это я и называю кризисом половинной структуры. Оплетаи в какой-то период жизни стараются отделиться эмоционально от своей второй половины. Начинают бунтовать. Могут проколоть уши или сделать пирсинг в другой части тела… Ведь я был против одинца.

– Это красиво!

– Нет, это больно! Ты делаешь дырки на своем теле, а больно мне!

– Какой ты нежный! Как в сече рубиться за чужие идеи и по найму, так меня тащишь насильно, а как ухо проколоть, так это, видите ли, больно.

Спор начался так же резко, как и начался. Видимо, не в первый раз.

Мы сидели в шахматном порядке. Две пары близнецов

– Как вас зовут? – обратилась я к первому напарнику, чтобы как-то снова возобновить беседу.

– Вот видишь?! Все спрашивают. Нас воспринимают отдельными личностями, а, значит, у меня должно быть свое имя.

– У тебя оно есть. Я – Люкá Правый, а ты – Люкá Левый. Так в Уставе записано. Правая часть главнее, в экстремальных ситуациях она принимает окончательное решение по собственному усмотрению.

Левый Оплетай презрительно хмыкнул.

Мы помолчали, пока я не вернулась в тему:

– «Люкá» ведь общее для вас имя?

– Да.

– Может, тогда поделим ваше имя на две части? Правого назовем Лука, а левого – Касьян.

Мелания не согласилась:

– Сама-то слышишь, как это звучит?

Правый Оплетай закатил глазик, подумал немного и предложил:

– Я согласен.

Левый вздохнул:

– Куда деваться.

Тут Мелания с запинкой в голосе попросила

– Мне как-то нехорошо. Так бывает, когда смотришь на оптическую иллюзию. Голова что-то кружится. Может вы…, ну это – она соединила ладони.

– Конечно. Без проблем. – Ребята вскочили и начали разматывать шарфы и снимать валенки. Нас с соседкой как ветром сдуло. На кухне Мелания выпила стакан воды и призналась мне:

– Твои приятели действуют мне на нервы.

– Люкá милый

– Ага… Надо бы их покормить. Может щи разогреть?

– Это тот капустный суп, что мы ели вчера?

Вопрос был безобидный, но Мелания все равно нахмурилась:

– Между прочим, гретые щи лучше свежих.

Я поспешила уточнить

– Кормить Оплетаев не надо, потому что они не так, как мы устроены.

– Какое облегчение!

Парни надели вязаную кофту, но застегнули её всего на одну верхнюю пуговицу. Клетчатый плед обмотали наподобие юбки, закрепив его на бедрах широким шарфом. Чуть сдвинутым набок беретом слегка прикрыли лысину. Заметив, как поморщилась Мелания при взгляде на этот странный наряд, Люкá объяснил:

– Мы всегда должны быть готовы быстро разделиться

Как по мне, так Половайник был даже симпатичным – безбровым, кареглазым, улыбчивым. Говорил он бойко, в один дух, словно заметал словами. Был достаточно умен и при этом плечист. А уж когда сообщил, что лично видел живого Серафима, то в моих глазах приобрел статус Ангела, приносящего добрую весть.

Известие это прошло по мне дрожью. Задрожало от сердца. Я что-то прошелестела в ответ, когда Люкá не на шутку всполошился цветом моего лица. Непроизвольно вцепившись в руку Мелании, я не отпускала её до тех пор, пока Оплетай не подвел свой рассказ к позавчерашнему дню.

– … три дня и три ночи Серафима считали мертвым, лишь в области его сердца ощущалось немного тепла. Брежатые строили костровище, но он очнулся стараниями Михаэля. Парень пронес в Кромлех склянку с антидотом из внедровицы…

Мелания перебила заказчика:

– Что такое внедровица? Ой-ой, Фаня, больно же!!!

– Это источник целебной воды с Аласхима, месторасположение которого знает только местный зелейщик. На самом деле, найти лекаря и вывезти противоядие через кордоны, было самым сложным в плане спасения Серафима. Когда лекарство доставили в Ландракар, тут пригодилась невидимость Михаэля, к тому времени забившего на карьеру драконоборца. Именно он проник в Кромлех, отпоил Дракона и был при нем всё время заточения.

Неожиданно Люкá погладил меня по голове

– Но это ещё не всё… Крепись! – во время короткой паузы, которую он сделал, моё сердце вовсе перестало биться. – Брежатые подстраховались и на всякий случай покалечили беспамятного Серафима. К сожалению, это не переказные речи, я сам видел, как ему изломали крыло на плацу… Стеша, ты живая?

– Она ещё как живая, – заверила Люкá Мелания – Вцепилась мне в руку – не оторвешь. Ты рассказывай дальше. Я дам знать, если совсем отключится.

Люкá, однако, сбился

– Забыл, о чём это я… Так, антидот – сказал, заточение – сказал, крыло… Вспомнил! Власти не знали о пособничестве Михаэля и полагали, что яд добьет Дракона. Но, опамятовшись, Серафим продолжал прикидываться мертвым до тех пор, пока не смог разнести Кромлех в клочья.

– Ты сам видел, как он освободился?

– Нет, в это время я был на Аласхиме. Но слышал, что от крепости реально камня на камне не осталось.

Дотошная Мелания задала новый вопрос

– Одно не понятно в этой хорошей истории. Кто нашел зелейщика и передал Михаэлю снадобье для Серафима?

– Неважно

– Важно. Получается, ведь, что на «нашей» стороне есть ещё один союзник.

Люкá помялся немного для приличия, но информацию выдал

– Ладно, это был я. Только не вздумайте проболтаться об этом кому-нибудь. Мы, Оплетаи, наемники. У нас нет иной воли, кроме как воли нашего нанимателя. Мы никому не симпатизируем, не помогаем, ни во что не вмешиваемся, если нам этого не приказали. Мы лазутчики, грубая наемная сила, мы – ничья сторона. Узнай кто, что я вмешался в события Ландракара без приказа, по собственной воле, то попаду под трибунал.

Люкá подумал немного, сморщив лобик в одну складочку, и неохотно продолжил:

– В этой истории многие пострадали. Зелейщик в кандалах. Михаэль теперь в Момре. Дракон, говорят, в Обетоне… Что нелепее молва, то ей больше веры.

Тут я заступилась:

– У Серафима намеренье всегда доброе, просто исполненье бывает неудачно.