Читать книгу Станцуй со мной танго - Татьяна Абалова - Страница 5

– Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше,

Только утро замаячит у ворот…

– Мама, опять ты со своими революционными песнями! Сегодня же выходной! – Глафира еле разлепила глаза, но увидев улыбающуюся, румяную после холода маму, которая двигала по полу явно тяжелую коробку, перевязанную бечевкой, устыдилась. Ее пришли поздравлять, а она капризничает.

– Гладя, дорогая! Мы с папой тут подумали и решили подарить тебе столовый сервиз, который привезли из Польши.

Мама забыла уточнить, что в братскую страну они ездили еще до перестройки.

– Ты же помнишь его? Белый такой, с бумбушечкой в виде розочки на супнице, – Анастасия Кирилловна искала бурную радость на лице дочери. Пришлось изобразить.

– Правда?! Тот самый?! – Глаша спустила ноги с кровати, но вспомнив, что спала голая, на этом и ограничилась. – Вот здорово! Спасибо!

Потянула к маме руки, та суетливо обошла коробку и крепко обняла дочь.

– Расти красивой, умной, слушайся родителей.

– А где папа?

– Побежал цветы покупать. Мы забыли.

– Ну зачем, мам. Такая погода.

– Ему полезно. А то, как вышел в отставку, диван продавил, – и, заметив черные круги под глазами дочери, тихо спросила: – Как ты? Все еще переживаешь?

– Ой, мамочки… – Глаша прижала пальцы ко рту, вспомнив, что творила вчера в кафе. Губы болели. Надежда, что туалетная возня с директором приснилась, мгновенно испарилась.

– Доченька, моя милая доченька, – мама обняла и покачала, как будто пыталась убаюкать неразумное дитя. – Зачем было разводиться, если все еще любишь? Мало ли что люди болтают. Если бы я всему верила, ты бы на свет не появилась.

– Мам, ты о чем? О разводе с Глебом? – Глаша погладила маму по спине. Локон, выбившийся из прически, щекотал нос. От одежды пахло корвалолом и сдобой, которая наверняка дожидалась праздничного чаепития на кухне. – Тут все просто: историю об его измене мы придумали, чтобы нас развели. Мы с Глебом монету бросали. Если бы выпала решка – я была бы изменщицей, а так вся слава досталась орлу.

– Тебе бы все шутить, я по глазам вижу, что маешься… – мама провела ладонью по щеке, словно пыталась стереть печаль с лица своей Глади. – Ночами не спишь.

– Ты права мама, маюсь, – Глаша стыдливо опустила глаза. Пальцы теребили кружево пододеяльника. – Только маюсь не от разлуки с Глебом. Там давно все кончено, года три как. Меня просто штамп в паспорте устраивал, а Глебу было все равно.

– Но ведь так любили друг друга. Еще со школы.

– Мам, то, наверное, не любовь была, а страсть. Перегорело все, стало рутиной. У него соревнования, полугодовалые сборы, а у меня институт. Встречались – радовались, расставались – радовались…

«Потому что нельзя все время занимать сексом, нужно еще и разговаривать», – хотела добавить Глаша, но постеснялась.

– Я, как не пыталась полюбить баскетбол, так и не полюбила.

– Ребеночка бы вам…

– Чтобы склеить то, что не клеилось? Не надо, мама. Я ребеночка от другого хочу.

– От кого это наша Гладя ребеночка хочет? – вошел папа с большим букетом цветов. В комнате сразу стало тесно.

Степан – глава семьи Глазуновых полез целоваться.

– Папка, ты холодный!

– Выйди, выйди, дай дочери одеться! – Анастасия Кирилловна вытолкала мужа за дверь. Глаша потянула со спинки кровати теплый халат, накинула на себя, полезла в шкаф, откуда вытащила трусы.

– Ну-ка, признавайся, – зашептала мама, заметив на бедре дочери синяк, – от кого хочешь ребенка?

– Мам, я только мечтаю, – Глаша торопливо скручивала волосы. – Там еще ничего толком нет. Он может и имя мое не вспомнит, а мы тут сейчас нафантазируем.

– Как это имя не вспомнит? – папа сунул нос в дверь, помешав маме поинтересоваться, откуда взялся синяк. – Я зря тебе такое звучное дал? Это Лен, Наташ и Маш полно, а Глафира одна.

– Гладька, глупая ты у нас, – мама опять крепко обняла. А когда к своим женщинам присоединился папа, Глаша чуть не задохнулась. И от счастья тоже.

Споро накрыв стол, Глафира с удовольствием глотнула горячего чая. Толсто намазала на булку масло, откусила, от удовольствия закрыв глаза. «Как в детстве».

Только жила она тогда в другом районе, и квартира была трехкомнатная. Ту она считала домом, а не эту однушку, которую Глеб оставил «в наследство». В качестве извинения за то, что натворил.

Глаша знала, что многие женщины прощают мужей, изменивших им по «глупости», но измену с Кислициной, той, которая еще в выпускном классе организовала избиение соперницы, простить было невозможно.

Глеб стоял на коленях, а у Глафиры не было сил даже плакать. Все внутри выжгло напалмом. Чувства, желание иметь от Мельникова ребенка, надежду любить до гробовой доски. Только бросила на пол конверт с фотографиями, где Сонька улыбалась в объектив, прижимаясь к Глашиному мужу. «Недельные сборы в Питере», – Глафира видела те же памятные места, куда и ее когда-то водил Глеб.

«Люби меня, как я тебя, за глазки голубые…»

Это он уговорил не подавать заявление на развод, обещая подписать его сразу, как только Глаша потребует. «Не будем сжигать мосты. Дай нам время».

Но и три года не стерли из памяти наглую улыбку соперницы.

– Пап, а почему тогда, когда меня избили, вы не стали подавать в суд? Сняли экспертизу, нашли виновных, а дело так ничем и не закончилось…

Отец поперхнулся. Мама как-то затравленно посмотрела на него, а потом уткнулась в чашку.

– Ну, понимаешь… – Степан Глазунов, офицер МВД в отставке, старался подобрать правильные слова. – Мы с мамой решили, что не стоит тебя мучить. Походы в милицию, унижения… А у тебя выпускной класс, экзамены в институт…

«Унижения…»

Глаша посмотрела в окно. На улице было серо и уныло. Так же как и в тот день, когда в дверь к ним постучалась мама Кислициной. Глафира открыла сама и увидела, как за спиной соседки мнется ее дочь, не смеющая поднять глаза.

– Прости ее, прости, – умоляла Кислицына-старшая.

– Мама, не надо, – хватала за рукав матери Софья.

– Ее жизнь превратилась в каторгу. Милиция в школе каждый день. Соня как на раскаленных кирпичах. Прости…

– Нет, – ответила закаменевшая девочка и закрыла дверь.

– Я же говорила тебе! Говорила! Она не простит! – крик Софьи и рыдание ее матери окончательно лишили сил. Глаша сползла по двери на пол и, отгораживаясь от всего мира, уткнулась в колени. Ее трясло. Потом навалившаяся темнота скрутила тело в истерике.

– А нужно было? – папа положил большую ладонь на руку Глаши.

– Тогда я хотела.

Звонок телефона разорвал напряженную тишину.

– Да? – рассеянно спросила Глаша, даже не посмотрев, кто звонит.

– Глазунова, тебе хана! – громко донеслось с той стороны.

Папа и мама насторожились.

– Это с работы, – закрыв трубку ладонью, шепнула Глафира, поспешно покидая кухню. И уже обращаясь к звонившему, прошипела: – Марк, ты чего так кричишь?

– Тебе хана, – понизив голос, еще раз повторил Дриз. – Директор ищет тебя.

– Ой!

– Вот тебе и ой.

– Что будет? Что будет? – Глафира заметалась по комнате.

– Уволят тебя за аморалку. Пьяная, в туалете, без трусов…

– Черт, ты и это видел?

– Ага. И грудь, которая из декольте вывалилась.

– Ой! – пискнула Глаша, комкая ворот халата, и только потом сообразила, что Марк шутит. Какая вывалившаяся грудь, если платье-футляр застегивалось под самым горлом?

Взяв себя в руки, обреченно спросила:

– Когда писать заявление?

– В понедельник сама в директорский кабинет занесешь. По собственному желанию. И оденься попроще. Никаких красных губ и пьяных глаз. Косметику вообще сотри.

– Хорошо.

Подняла глаза и увидела у двери встревоженных родителей.

– Увольняют? – папа достал из нагрудного кармана очки, словно они могли помочь лучше понять суть проблемы.

Глафира кивнула.

– За что? – выдохнула мама.

– За аморалку. Целовалась с директором.

– Ну-ка, дочка, поподробнее, – папа сел на кровать рядом с поникшей Глашей.

Глазунова-младшая замялась.

– Я красила губы в туалете, а тут он ворвался. Развернул и начал целовать, а потом уснул на моем плече. Стоя.

– Дай-ка мне телефон, – мама безапелляционно выхватила трубку из рук дочери. – Алло, здравствуйте. Это Анастасия Кирилловна Глазунова, мать Глафиры. С кем имею честь говорить? Ах, помощник директора…

– Мама, что ты делаешь? – зашипела Глаша.

– Степа, выведи ее отсюда. Дай серьезным людям спокойно поговорить.

Папа прикрывал спиной кухонную дверь, сторожа Глашу, которая грызла кулак, прислушиваясь к звонкому голосу матери, вот уже полчаса беседующей с Марком Дризом. Никакие угрозы, увещевания и даже попытка штурмом взять крепость не подействовали. Степан Глазунов стоял горой.

Когда в дверь постучали, папа строго спросил:

– Пароль!

– Это у вас дочка целуется с директором?

– Нет, наша давно спит.

У Глаши отхлынула кровь от лица, когда она увидела с каким серьезным видом мама села за стол и положила перед собой исписанный листочек. Анастасия Кирилловна дождалась, когда муж торопливо придвинул свой стул ближе к дочери, сразу обозначив тем, что он всецело на стороне подсудимой. Строго взглянув на встревоженные лица родных, мама вдруг широко улыбнулась.

– Гладя, дыши ровней. Твой директор не помнит, с кем целовался.

Глафира расстроилась.

Анастасия Кирилловна, списав поникшие плечи дочери на испытываемую ею неловкость, ведь личную жизнь взрослой, бывшей замужем, женщины разбирают родители, поспешила успокоить:

– Ну, случилось у человека, выпил, увидел красивую женщину, и захотелось ему ее поцеловать, бывает. Ты тут ни в чем не виновата. Теперь надо помочь Леониду Сергеевичу выйти из неловкого положения. Директор все-таки, а тут такой казус.

– Казус? – хмыкнул папа. – Я же когда выпью, не лезу целоваться со всеми подряд.

Плечи Глаши поникли еще больше. Она чуть ли не лбом задевала столешницу.

– Не перебивай! – строго прицыкнула мама. – Мы с Марком Альбертовичем нашли решение, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Не стоит из-за ошибки одного, другому терять хорошую работу. А тут дело обстоит именно так.

Шумно отпив из чашки, мама продолжила.

– Ваш Скворцов запомнил красное платье. Помощник приготовил ему список всех женщин в красном, куда кроме тебя, Гладя, вошли еще трое. Директор также затребовал фотографии с твоего дня рождения.

– Фотографии? – Глаша вспомнила, что в ее телефоне их целая дюжина. Снимались в самом начале вечеринки, когда помады на губах еще не были съедены, а прически не растрепали веселые танцы.

– Марк покажет Скворцову ту, где все танцуют ламбаду.

Дочь, вспоминая дикий танец, хлопнула ладонью по лицу.

– Да не переживай ты так, – по своему поняла мама и, полистав в галерее телефона, нашла присланную помощником директора фотографию. – На, смотри, там лиц не разобрать. А тебя почти полностью загородил какой-то хлыщ в коротких штанишках.

– Это Марк и есть.

– А по голосу вполне солидный мужчина… – растерялась мама.

– Списки, фотографии – ерунда какая-то! – возмутился папа. – Я сам пойду к вашему Скворцову и скажу, что за свои поступки надо отвечать, а не выставлять девчонку виноватой!

– Тише ты, – махнула на него мама. – План Марка Захаровича в том, чтобы убедить директора, что той женщины в красном, с которой он целовался, в их коллективе нет. Кроме завода в этот день в кафе гуляли еще две организации, а туалет-то один. Мало ли на кого Скворцов нарвался. Поэтому и посоветовал тебе помощник директора одеться поскромней, да губы красной помадой не красить. Иначе уволят. Кому охота каждый день встречаться со своей ошибкой?

– Не так уж часто мы с ним встречаемся, – буркнула Глаша, когда папа, достав свои старомодные очки, напялил их на нос дочери.

– Смотри, мать, небольшая деталь, а как все меняет. Гладю в очках и я бы не признал.

Нечесаная, в халате, с тяжелой черной оправой на носу, Глафира чувствовала себя несчастной. В душе поднимался протест. Хотелось надеть красное платье, намазюкать губы, накрасить бесцветные ресницы черной тушью, сделать дерзкий высокий конский хвост и заявиться в кабинет директора, грозно стуча каблуками. Наклониться, притянуть его к себе за галстук и … поцеловать. Чтобы дух перехватило. А потом громко хлопнуть дверью, чтобы Скворцов пожалел, что расстался с таким ценным работником.

Но работа была нужна. На шее родителей сидеть стыдно, а муж объелся груш, перейдя в разряд бывших.

И потом, уволься она, на встречах со Скворцовым, пусть и случайных, можно ставить крест. Нет, Глафира не хотела, чтобы их отношения, если и завяжутся, начались с пьяных поцелуев. И так напортачила, нечего еще раз в пекло лезть.

Папа, уходя, сделал вид, что плюнул на ладонь, после чего пригладил челку дочери на манер гитлеровской.

– Не дрейфь, Гладя, ты же Глазунова.

– Я воль, – браво ответила Глаша и приложила два пальца к верхней губе, к тому самому месту, где у мужчин растут усы.