Читать книгу Немного мистики перед сном. Сборник рассказов - Татьяна Абрамова-Милина - Страница 2

– Дмитрий Пантелеевич, Лукерья Ивановна, объявляю вас мужем и женой. Жених, можете поцеловать невесту. – Тучная Председатель колхоза Мария Петровна сделала сладкое лицо, от чего на подбородке возникла еще одна складочка, а узкие глазки на круглом лице превратились в щелочки.

– А я не буду! Я – не жених. – Серьезно заявил новобрачный. Он нахмурил смоляные брови и поджал губы.

 Вся немногочисленная толпа свидетелей вдохнула и выдохнула, как единый организм, долгим звуком «О-о-о». Новобрачная, успевшая протянуть руки к жениху для завершающего поцелуя, да так и застыла с поднятыми ручками. Улыбка сползала с ее лица, уступая место недоумению.

– И вообще, у меня жена есть! – громко сказал Дмитрий, победно глядя в зал.

– А-а-а-к-к –задохнулся единый организм. Голубые глазки невесты стали синими. Лукерья, как в замедленной съемке, вернулась в исходное положение, но уже без улыбки. Она смотрела на жениха с изумлением, ее глаза открывались все шире, а бровки медленно ползли вверх. Перед ней за секунду пролетела вся ее жизнь, но не с рождения и до сего момента, а наоборот. От этой минуты и до конца дней. Она слышала, что невесты убегали из-под венца. Но чтобы жених! «Видно, в армии жениться успел, паразит». Луша представила, как не только вся деревня, но и вся округа будет смеяться над ней до конца жизни. А она так и останется старой девой. Кто ж женится на ней после такого.

– Митька, а ну кончай бузить, – гаркнул треснутым басом дед Михай, и стукнул своей палкой по полу.

– А я чего? – превратившись в «зайку», елейным голосом, пропел новобрачный. – Она сама сказала, «объявляю вас мужем и женой», а потом «жених», говорит. Я не жених. Я – муж. Вот, у меня и жена есть. – Он протянул обе руки Луше, но в ответ получил букетиком по физиономии.

 Ох, и полетал тот букет по морде жениха, только и остались три лепесточка. Чистый веник.

 Митька был видным. Как говорится, первый парень на деревне, красавец, балагур. А Луша была маленькая, поджарая и шустрая, озорная и смешливая. Нос в веснушках, лоб в кудряшках. На Митьку все девчонки заглядывались, в Лушка только посмеивалась. Митька сам за ней бегал. Он вечно шутил, старался ее рассмешить, но иногда шутки его были «через край». Про регистрацию на их свадьбе и правда вся деревня говорила. Не было праздника, чтоб за рюмкой не вспомнили.

 А на свадьбе тот букетик, все равно, заставили невесту кинуть в многочисленный строй незамужних девок. Руки к тому венику никто не протянул, не прыгнул за ним. Букет попал прямо в грудь долговязой Лариске, соседке Митькиной по огороду. Та посмотрела на веник, подняла его двумя пальцами:

– И чё? Теперь у меня счастье будет такое, облезлое?

 Только одна подруга, самая близкая, подошла к Луше – Машка, соседка Митькина с другой стороны огорода. Она обняла Лушу:

– Ладно, не переживай, подруга. Вот шутник хренов! Но он же не со зла, опять тебя рассмешить хотел. Паразит.

А Лариска, как воду глядела. Женихи у нее были никудышние. Вышла замуж за пьющего. Он помер молодым. А сын вырос хорошим, работящим. Правда уехал после школы, но деньги матери присылал. Лариска вроде подруга была, да такая завистливая, недобрая. Тот случай, когда подругами становятся не те, что нужны друг другу, а которые просто рядом оказались, за забором. Митька Лариске с детства нравился, а вот выбрал Лушку мелкую, да еще веник в нее кинула соперница. Вроде как виновата эта Лушка в ее несчастьях. Так, не так, а винить кого-то надо за такую свою долю.

Машка, толстушка круглолицая, тоже вскоре замуж вышла. За местного хорошего парня. Они семьями дружили всю жизнь с Лушей и Митей. Пятерых детей Машка нарожала. Шумная, дружная семья получилась.

 А Луша с Митей тоже жили дружно и весело, только детей у них не было.

 Митя в колхозе работал. А Луша почтальоном была, разносила почту и пенсию. Деревня была небольшая, дворов тридцать вдоль реки разбросано. С каждой семьей Луша дружила, все про всех знала. Душевная она была. Всегда доброе слово находила, всех поддерживала.

С Митей переживали, что детей нет. Хотели усыновить ребенка, да так и не решились. Жизнь быстро летит. Особенно, когда один день похож на другой. Так день за днем время катится. Развлечений и радостей в деревне не много. По телевизору были две программы всего. Да и телевизоры были не у всех. У мужа радость – охота да рыбалка. А у Луши самая большая радость была, когда видела, что Митька ее довольный. Никому бы не призналась. А больше всего ей радостно на душе было, когда он стряпню ее хвалил, да ел с удовольствием. Когда она баню протопит, а он напарится, такой счастливый, потом рюмашку пропустит, да прижмет ее крепко. А еще, когда он с собакой или с кошкой играл, как дитя малое. И когда она его рассмешить могла, так нравилось ей, как он смеется. Он тоже Лушу смешил. Легко им вместе было.

 Пришло время дурных перемен. Когда обоим еще пятидесяти не было, Митька заболел, быстро ушел. Луша не могла в себя прийти. Целый год в черном провела. На праздниках сидела для порядка, недолго, и домой уходила. Подруги, соседи поддерживали как могли. Но Луша кивала, делала все, что положено. Просто улыбаться перестала. И разговаривала совсем мало. Думала, зачем ей теперь жить без него, ведь никакой радости у нее не осталось.

 Маша все время звала ее помочь как-нибудь, или за детьми посмотреть. Так отвлекала ее от горя. А Лариска вроде сочувствовала. Но дома сама с собой злорадно улыбалась. «Вот поживешь теперь нормальной жизнью, не было у тебя хлопот никаких с Митькой. Теперь узнаешь, какая она жизнь – на себе почувствуешь».

 Время шло, Луша понемногу оклемалась. Опять улыбаться стала. Почту разносила, опять разговоры с людьми заводила. Дома ее собака с кошкой ждали. Луша любила их свей душой, разговаривала с ними, как с людьми. Спать ложились вместе. Кошка Маруся в ногах, а пес сначала голову хозяйке на живот прикладывал. Подождет пока Луша погладит его, поговорит с ним, потом на пол уходил, рядом с ее кроватью спал.

На удивление зверюги между собой ладили, даже играли иногда. Кошка Маруся уже старая была. А собаку, овчарку, они с Митей недавно завели. Назвали кобеля Арбат. Старый их пес давно помер. Нового долго не заводили. Слишком любили прежнего. За время без Мити, пес вымахал в крепкого сильного кобеля. Иногда он сопровождал Лушу на работу, целый день с ней ходил, ревниво охранял, но без нужды не лаял. Умный был пес.

Начался тот день, как обычно. Солнце взошло, разгоняя утреннюю прохладу. Роса на траве еще блестела, ветерок встряхивал всех, кого доставал, мол, пора-пора вставать. Луша любила утро, часто поднималась еще до восхода солнца. Чувствовала пробуждение всего живого после ночного сна. Любила час-другой тишины, когда даже птицы еще не поют, а свет уже наступает на тьму ночную. «И только в этом никто не сомневается, что ночь сменится светом, а день – тьмою», так размышляла Луша.

 Она покормила домашних птиц, кур и уток. Поговорила с Марусей и Арбатом. Кошк с трудом просыпалась, но не от лени, от старости. Арбат носился по двору, его молодая кровь требовала движения, ему бы стадо овец по полям гонять, а не куриц по двору метелить.

 Луша ушла на работу, как обычно, разнесла почту по домам. Вечером, когда солнце уже пошло по наклонной, чтобы спрятаться за холмами, Луша копошилась на своем огороде. По деревне редко ездили машины, а если проезжала какая мимо, то Луша узнавала по звуку, кто поехал и куда. Дом ее стоял на окраине, а там две дороги, одна в область, другая – в соседнюю деревню.

 За домом шум машин почти не слышно, но даже тихий звук Луша уловила. «Кто это к нам пожаловал, не иначе вездеход какой». Шум мотора был густой, звучный, машина, похоже, набирала скорость. Луша выпрямилась, замерла. Представляла, кто бы это мог быть, куда едет. Ждала, когда звук мотора изменится, и она угадает, по какой дороге машина поедет дальше.

 Раздался резкий звук тормозов. Как будто взвизгнули, захлебнулись. Хлопнула дверь машины. Мужской грубый голос чертыхался, разносил проклятья. Арбат начал лаять, но не так, как обычно собака лает на прохожих, предупреждая – «не ходи тут». Он лаял с остервенением, задыхаясь. Луша слышала, как Арбат вырвался за калитку, его лай прерывался рычанием. Мужской голос заорал громче. Арбат снова лаял, мужской голос орал ругательства. Еще раз хлопнула дверь машины. Другой мужской голос что-то кричал. Они перепирались. Арбат надрывался, замолкал и снова лаял взахлеб.

 Луша поспешила к калитке. Когда она поравнялась с домом, но еще не вышла к воротам, раздался выстрел, который разорвал собачий лай пополам. Арбат умолк. Луша остолбенела. Потом побежала со всей мочи к калитке. Она увидела, как два бритоголовых мужика сели в черный внедорожник, и машина рванула с места. Потом только она разглядела на земле два знакомых тельца – раздавленное Маруси и простреленное Арбата.

 На выстрел сбежались люди. Тот внедорожник никогда не видели в этой деревне, ни раньше, ни позже. Видно, случай завел, на грех.

Луша сидела на земле посереди дороги, вся в крови, прижимала к себе мертвые тела.

– Соломинки мои, две соломинки мои…

 Соседи помогли похоронить Марусю и Арбата прямо на участке у Луши. У забора, где любила лежать на солнце Маруся. Луша все время плакала. К ночи все разошлись. Соседка Лариска осталась ночевать с подругой, «на всякий случай», давно хотела в доме у Митьки поночевать.

 Утром, проснувшись в чужом доме, Лариска не сразу вспомнила что к чему. Луши в доме не было. Лариса пошла во двор, поискать ее. Увидела, что та лежит на земле над могилой своих любимцев.

«Неужто померла», подумала, Лариска. Подошла ближе, пригляделась – непонятно. Метнулась за Машкой. Позвала ее, «лучше вместе поднять, раз такое дело». Маша – бегом. Подняла Лушу легко, как сухую ветку, начала трясти, звать. Та открыла глаза, посмотрела на подруг. Молча высвободилась, отряхнулась, пошла в дом. Умылась, переоделась, начала на стол накрывать, завтрак готовить. Все молча.

 Маша с Ларисой стояли у входной двери, наблюдали за Лушей. Было что-то иное в ее движениях. Только лицо – неподвижно. Как будто робот двигался вместо нее. Движения точные, правильные, но непохожие на те быстрые, как бывали раньше.

– Луша, как ты? – Маша хотела приобнять подругу, но та ловко увернулась, продолжала накрывать на стол.

– Садитесь, чай готов, сейчас налью, – Луша говорила приказным тоном. – Зверей вчера не помянули, как следует. Хоть чаю за них выпьем, садитесь.

 Она чай налила, конфеты поставила. Маша с Ларисой послушно сели, переглянулись. Луша головы не поднимала. Когда Маша взяла ее за руку, вроде, «остановись, подруга», та посмотрела в упор. Глаза ее были сухими. Кажется, что морщинки вокруг глаз разгладились. И взгляд стал другой, незнакомый.

 С того дня Луша жила как прежде, только глаза ее не блестели, не улыбались, как и сама Лушка. Говорила она теперь редко, бесцветным голосом. Почту разносила, но разговаривать ни с кем не хотела. Делала все как прежде, вроде та же Лушка, да не та. Подруги развеселить ее пытались, да скоро бросили. На праздниках Луша вовсе как тень сидела. Вся деревня судачила про нее, как она изменилась.

 Когда ушла Луша с дня рождения Лариски, даже не выпила ни разу, та зашипела: «Я с ней рядом всю жизнь, помогаю всегда, а она даже рюмку за меня не подняла». Дед Михай, девяностолетний, шикнул на Лариску.

– Цыц, тебе говорю, Кончай бузить! Не видишь! Не Лушка это больше. Душа ее отошла. Одно тело осталось. Родиться без души человек не может. А жить… Жить может. Из кого душу выбивают, а из Лушки она сама отлетела. После Митьки осталась, держалась за Муську да Арбатку. А вишь как… в одночасье то. Растудыт, твою…

Дед Михай припечатал очки ладонью, поглубже к носу, выпил рюмку, закусил огурчиком, вытер усы, погладил седую бороду. Все молчали, притихли, ждали, что еще дед скажет.

– Дед Михай, может, вернется душа то? Мы поможем, растрясем, напомним ей…– Маша еще надеялась.

– Отстаньте от нее! Ей теперь не холодно ни жарко. Душа ее не болит больше, нетути ее, нечему болеть. Разве, тело заболит, так тело знат, чо делать. Обученное тело то, знашь, за таку жизь, – помолчал дед, подумал, – ему поможете, если чо… Спаси, Господи.

День за днем, месяц за месяцем жила Луша в оцепенении. Двигалась, как заведенная, смотрела отстраненно, будто не живая. Люди уж перестали судачить, одна только Машка тормошила Лушку, не давала ей покоя. Но все зря. Ничего не менялась в подруге.

Однажды к концу зимы, когда последние морозы не давали солнцу, навести блеск на сугробы, зашел к Луше сосед, Машкин муж.

– Слышь, Лукерья. Ты живая, нет? Я к бабке за детьми поехал.  Зайди к моим, Христом богом прошу. Малая заболела, а Манька сама вот-вот свалится с температурой. Пригляди за ними, пока я обернусь. А то к школе не успеют, мать пилить будет до конца света. А, слышь, нет?

Луша посмотрела на него стеклянными глазами с пергаментного лица, покачала головой, как на пружинах, а сама осталась стоять неподвижно.

– Ээ-х, – вздохнул сосед и ушел, махнув рукой.

Луша натянула валенки, накинула платок, шубейку, выключила свет в доме и размеренным шагом пошла через улицу к соседям. Огородами не пройти, не лето.

Машка сидела на полу возле кровати младшей дочки. Щеки ее пылали, издали видать, что жар у нее. Луша не спрашивала, налила ей воды, заставила выпить.

– За малой пригляди, она горит вся, надо протереть ее водкой. У меня уж сил нет. -Маша туманными глазами смотрела в потолок, жар захватывал ее полностью.

Луша намочила полотенце из бутылки с водкой. Протерла слабое тельце девочки, потом укрыла ее простынкой. Пробовала ей воды дать, но та не реагировала. Протерла и Машку, сколько водки хватило. Напоить водой уже Машку не смогла, та бредить начала. Все просила Лушку вернуться, мужа звала, детей.

Луша сидела посередине комнаты на стуле. Слева кроватка детская с почти бездыханным телом ребенка, справа – Машка в пылу мечется. Лушка только раз на каждую посмотрела, да замерла на стуле как кукла деревянная. Спать она не могла, вообще мало спала последнее время. Взгляд у нее остановился где-то на середине пола, казалось, что и мысли тоже остановились. Так в оцепенении просидела она несколько часов. За окном еще темно было, когда лампочка затрещала и погасла. Луша вздрогнула.

– Люша…пить… – девочка очнулась, протянула руку.

Лушка почти упала навстречу этой детской прозрачной ручке. Низкий, приглушенный рев вырвался из груди Лушки, она будто вдохнула столько воздуха, сколько не могло вместиться в ее иссушенную грудь. Тусклые глаза заблестели, наполнились слезами, Лушка зарыдала беззвучно. Вода лилась потоком из глаз. Каждая клеточка ее тела наполнялась влагой, неведомо откуда взявшейся, оживала. Трясущимися руками Луша взяла кружку, напоила ребенка, обняла ее, целовала влажный лоб и слипшиеся волосенки. Все прижимала ее к себе и что-то непрерывно говорила, похожее на бред.

Машка проснулась, посмотрела на дочку, на Лушку, потрогала свой лоб, вздохнула полной грудью.

– Вот ведь, старый хрыч! Обученное тело! Отлетела… Вернулась Лушка…Вернулась!.