Читать книгу Сандалики - Татьяна Александровна Грачева - Страница 1

Снег не был белым, да и не выглядел как задуманное природой явление: мокрая, грязно-серая жижа пополам с песком. Небо опустилось на город, придавив мутно-серой брюшиной крыши домов и заслоняя едва показавшиеся молочные облака, сулившие снег. Огни гирлянд утратили игривость и нарядность, светились истощённо, блёкло, будто новогодние каникулы выжали из них последние силы.

Прошла всего неделя после Нового года, а праздники уже потеряли желанность, каждый третий прохожий напоминал уставшего зомби, заполненного под завязку оливье и мандаринами. Как же быстро ожидание волшебного праздника сменилось усталостью и подавляемым раздражением.

Лёля торопилась, бежала немного вприпрыжку, набирая разгон перед очередной лужей, ловко перескакивала её и чуть замедлялась. По отведённой до автоматизма привычке она улыбалась тем, кто встречался с ней взглядом, такой ничего не значащей отрешённой улыбкой, которую мама называла «дань вежливости». Лёля не задумывалась, почему улыбается, ведь весёлости она не ощущала абсолютно, но мамины уроки хорошего поведения въелись в подкорку и успешно создавали образ воспитанной уравновешенной девушки. Именно такой Лёля себя и считала: может быть, немного скучной, предсказуемой, зато совершенно адекватной и надёжной. Вот и Герман постоянно говорит: Лёшка, ты настоящий друг. Тут она не выдержала и поморщилась. Уж кем-кем, а другом ей точно быть не хотелось.

Вечер быстро сменился сумерками и намеревался перейти в ночь. За время, что Лёля шла от места работы до квартиры Германа, день окончательно погас, и из-за дома показалась наглая откормленная луна. Летом в это же время она боязливо пряталась, ожидая долгие зимние ночи. Дождалась.

С неба повалили крупные мокрые хлопья, январь изо всех сил притворялся зимой, но на мороз его не хватило: вот и снег получился ущербный, напополам с дождём. Тяжёлые снежинки таяли ещё до соприкосновения с кожей, оседая сыростью на щеках. Лёля опустила голову и надвинула капюшон. Перед выходом она обновила макияж, который теперь грозился превратиться в грим унылого клоуна. Влажные снежинки прилипали к ресницам на секунду и тут же стекали на щёки мутными ручейками, прихватывая с собой тушь и подводку.

Не сбавляя шаг, Лёля достала из сумочки зеркальце, чтоб узреть воочию плачевное состояние оплывшей косметики. Щёлкнула кнопкой, откидывая верхнюю половинку и…споткнулась.

На секунду в отражении показались чужие глаза с белёсыми ресницами, без грамма косметики. Она не сразу сообразила, что взгляд из зеркальца демонстрирует не только радужку голубого цвета, притом, что саму Лёлю природа наградила зеленовато-карими глазами, но и, кажется, принадлежит мужчине. Она моргнула, прогоняя галлюцинацию, и попыталась улыбнуться. Сердце уже зачастило, разгоняя адреналин по крови и звеняще натягивая нервы. Выдохнув на зеркало, Лёля протёрла гладкую поверхность перчаткой и с деланной весёлостью прошептала, глядя уже в свои привычные глаза: «чёртовы сандалики».

Вытерев под глазами тёмные дорожки, Лёля ожесточённо захлопнула крышку зеркальца и тряхнула головой, скособочив меховую объёмную шапку набекрень. Она не любила краситься, но в магазине, куда устроилась полгода назад, требовалось соблюдать не только дресс-код, но и во всём выглядеть безупречно: пришлось записаться на маникюр и освоить азы чертёжного мастерства на веках.

Будучи юристом по образованию, Лёля ни дня не отработала по профессии. Какое-то время привыкала к взрослой жизни под крылом матери – завуча в школе, выполняя обязанности секретаря, попросту личной прислуги. Получала крохи, но, живя с родителями, тратила не так уж и много, больше откладывала, рассчитывая в будущем откатиться подальше от генеалогической яблони.

Накопить Лёля так и не успела – решение выпорхнуть из-под родительского крова приняла не она. Мама авторитетно заявила, что в двадцать три года пора бы жить отдельно, полностью себя обеспечивать и завести хотя бы кактусы. Нина Валерьевна сама в этом возрасте уже дважды побывала в браке, воспитывала дочку и мужа, работала на двух должностях, на одной зарабатывая авторитет, а на другой – деньги.

Лёля, как обычно, согласилась с матерью и переехала жить в однокомнатную съёмную квартирку на другом конце города. Нина Валерьевна не так уж далеко отпустила непутёвую дочь, продолжая её контролировать посредством сотовой связи и дёргая за поводок каждые выходные.

Уже три года Лёля жила отдельно. Не сразу, но научилась выделять необходимую сумму для оплаты коммунальных услуг и распределять бюджет так, чтобы оставались деньги на проезд в общественном транспорте и булочку в кафе.

Нина Валерьевна подыскала для дочки непыльную работу в недрах организации, торгующей одноразовой пластиковой посудой и упаковочным материалом, и опять не по специальности. Лёля выполняла обязанности менеджера по продажам, вполне успешно втюхивая вездесущий пластик неразборчивым покупателям в течение двух с половиной лет, пока организация не обанкротилась. В этот раз мама не успела подыскать для неё тёплое местечко, её опередила подруга Ира.

Ира трудилась продавцом-консультантом в магазине женской одежды с претенциозным названием New look[1] и затащила подругу на освободившуюся вакансию. Лёля не успела побездельничать, побыла безработной два дня и окунулась в непривычную, пропахшую дорогими духами обстановку. Нина Валерьевна только снисходительно кивнула, позволяя дочке работать в далёкой от карьерного роста сфере. Она поклонялась двум богам: Деньгам и Авторитету. А должность консультанта в фешенебельном магазине вполне соответствовала подношению первому божеству.

Несмотря на приличную зарплату, Лёля тратила мало, только по необходимости, старалась не делать крупных покупок без одобрения мамы. А подарки для Германа вообще скрывала, заслуженно ожидая порицания из-за импульсивных, неоправданных трат.

Купив в магазине радостно-розовый батон докторской колбасы и вырезку для стейков, Лёля удовлетворённо взвесила в руке тяжёлый пакет. Герман ни дня не мог прожить без мяса, а котлеты и тефтели не попадали под это определение. Хищник в нём признавал только цельный кусок, без лишних добавок в виде риса и хлеба.

У пятиэтажки, где жил Герман, Лёля закинула голову вверх и нашла взглядом окно его квартиры. Свет горел во всех комнатах, позволяя следить за перемещениями хозяина из комнаты в комнату. Сколько раз она говорила другу задёргивать шторы и не развлекать случайных прохожих демонстрацией успехов в тренажёрке. Герман поначалу упирал на свою забывчивость и рассеянность, но однажды, задержавшись под его окном подольше, Лёля обнаружила ещё одну причину – позёрство. Герман стоял за стеклом с романтично-задумчивым видом, замерев в неестественном, и, скорее всего, неудобном положении, позволяя оценить округлый бицепс и вздымающуюся грудь. В широкой ладони он бережно баюкал кофейную чашку, но напряжённость мышц свидетельствовала о нагрузке совсем другой интенсивности: перед тем как показаться зрителям, он не забыл отжаться и потягать гантели.

Лёля печально вздохнула: хорош, зараза. В такого видного мужчину легко влюбиться, даже не нужно уговаривать себя испытать симпатию, она сама возникает, поражая стремительней ветрянки. Высокий, ухоженный, с трёхдневной щетиной в любой момент недели. За пшеничную шевелюру Герман ещё в школе получил прозвище – Лев. Преподносил себя соответствующе и не страдал от заниженной самооценки. Зато от его любвеобильности мучилась Лёля, уставшая запоминать имена восхищённых поклонниц.

Внешность Германа легко описывалась одним словом – основательность. Гибкость и плавность – не про него, скорее, мощность и устойчивость. Своими размерами Герман подавлял ровно до того момента, как на его лице расцветала улыбка. Ею он пользовался как оружием массового поражения, с лёгкостью влюбляя в себя трепещущие одинокие сердца барышень. Очень уж напоминал оголённого страстного лорда или босса с обложки любовного романа, в ладони которого даже самая широкая огрубевшая женская рука выглядит, как птичья лапка.

Почти пять лет Герман пестовал юных волейболистов, тренируя юношескую сборную края. В этом году набрал очередных юнцов – зелёных и пугливых, квохтал над ними, как наседка, больше выполняя роль старшего брата, чем тренера. Несмотря на плотный график, не забывал регулярно наведываться в тренажёрный зал, для поддержания горы мышц в устрашающей форме.

Не успела Лёля нажать на кнопку звонка, как дверь приветливо распахнулась – Герман увидел подругу в окно ещё на подходе к своему логову одинокого развратника и встретил с широкой искренней улыбкой.

– Лёшка, я тебя заждался, чуть с голоду не сдох. Что там у тебя?

Лёля едва поморщилась, услышав привычное прозвище, которое так и не стало приятным, несмотря на мягкость звучания. Герман всем раздавал клички, одаривая новым именами знакомых ещё со времён школы. Благодаря ему уважаемый строгий директор школы, которую они закончили двенадцать лет назад, превратился в Выхухоля, а мама Лёли, работающая завучем там же, – в Лономию[2].

Иногда Герман проявлял изобретательность и фантазию в выборе прозвищ и настойчиво насаждал их среди сверстников, укрепляя своё лидерство даже в этом.

Лёля прошла в прихожую и, сняв шапку, отряхнула с неё мокрый налипший снег.

– Кровавый кусок коровы, естественно. – Её волосы, вырвавшись на свободу, приподнялись плотной рыжеватой массой. От влажности закурчавились, сводя ежедневные старания их выпрямить к нулю.

Герман открыл пакет и плотоядно облизнул губы.

– Лёшка, ты моя спасительница, – он притянул Лёлю за шею и крепко прижал, заставляя вжиматься носом в открытый ворот рубашки.

Она судорожно вздохнула, наслаждаясь теплом его кожи.

– Задушишь, – тихо прошептала она в качестве слабого протеста.

Герман чмокнул подругу в макушку и отпустил, словно не заметив, как она потянулась за ним, желая продлить объятия.

Пока Лёля кашеварила на кухне, Герман громко подбадривал игроков любимой волейбольной команды, сильно расстраивающих его фактом своей косолапости. Он порывисто вскакивал с дивана, хватался за голову, приводя в беспорядок шоколадную шевелюру, и страдальчески восклицал:

– Ну кто так играет, руки оторвать нужно!

Лёля выглянула из кухни, осуждающе покачала головой.

– Без верхних конечностей они лучше играть не будут.

– Они итак играют, как будто у них их нет.

Лёля вытерла руки о фартук и замерла в проёме дверей.

– Ужин уже готов. Там ещё на завтра останется, только разогреть нужно.

Герман рассеянно кивнул, не отрывая взгляд от экрана. Дождался окончания игры и только потом направился на кухню. Вдохнул дразнящий аромат поджаренного с приправами мяса.

– Божественный запах.

Став за спиной подруги, он опустил тяжёлые ладони на её плечи и слегка погладил пальцами.

– Я тебя люблю, Лёшка. Чтобы я без тебя делал?

Леля вымученно улыбнулась, сосредоточившись на руках, придавивших её к сиденью так, что согнулась спина.

– Естественно, сдох бы с голоду, – напомнила она его же слова и склонила голову, касаясь щекой тыльной стороны кисти Германа.

После ужина Лёля вымыла посуду, упаковала в пластиковые контейнеры оставшиеся стейки, получила лёгкий благодарственный поцелуй в губы от сытого хозяина, ещё одно признание в любви и натянула влажное пальто.

Герман не предложил остаться, хотя за окном вечер уже переродился в ночь, а погода всё так же оплакивала заканчивающиеся праздничные каникулы. Лёля застопорилась у порога, давая возможность её остановить, но Герман уже вернулся к телевизору и выкрикнул из комнаты:

– Пока, малыш. С младшей группой я уезжаю в Ставрополь на несколько дней, и уже по тебе скучаю.

– Удачи. Порвите там всех, – искренне пожелала Лёля, зная, как трясётся Герман над своими подопечными и сколько сил вкладывает в подрастающих волейболистов.

Она натянула шапку и, вставив в уши бусины наушников, покинула квартиру.

Домой шла другой дорогой, нарочно сделала крюк, чтоб пройти вдоль железнодорожных путей. Дождь прекратился, но теплее от этого не стало; воротник кололся мокрой шерстью, в сапогах ощутимо хлюпало, но Лёля погрузилась в размышления о мелькнувшем в зеркальце взгляде. Больше месяца «сандалики» не проявляли себя, и она почти поверила в собственную нормальность. И вот опять видит в отражении то, чего нет и не может быть.

Лёля бросила в сторону блестящих рельсов угрюмый взгляд. Металл сверкал в темноте хищно и насыщенно, словно лезвие ножа, отражая неясной тенью силуэт самой Лёли. Песня в наушниках закончилась, и случайный выбор выдал очередную песню корейской мальчуковой группы. Послышалось непривычное звучание незнакомых, рванных слов, будто солисты задыхались и торопились пропеть как можно больше предложений в установленный отрезок времени. Пристрастие к молодёжной группе Лёля считала постыдным, плейлист в её телефоне охранялся, как завещание миллионера, даже близкие подруги не знали, что помимо серьёзной, подобающей её возрасту музыки, Лёля слушает корейскую попсу.

Добавив громкость, она ускорилась, намеренно попадая в такт песне. Мыслями овладело странное оцепенение, ворочались они неохотно и медленно, будто каменные валуны, сквозь прорехи между ними ручейками просачивалась горьковатая обида на Германа, сверху подсыхающими лужицами поблёскивали раздумья о завтрашнем рабочем дне, но довлеющими, грозящими словно цунами накрыть сознание Лёли, были картинки из детства и «чёртовы сандалики».

Первое детское воспоминание, оставившее ощущение начавшейся шизофрении и одновременно пробудившее в Лёле буйную фантазию, относилось к седьмому дню рождения, точнее ко дню после него. На праздник имениннице тётя подарила шикарную куклу, ростом с саму Лёлю. Это чудо называлось Зоя, имело копну блондинистых кудрей, и было наряжено в белое платье с рюшами и горохом по всей ткани. Нина Валерьевна сразу же окрестила куклу пустой тратой денег и пылесборником, а Лёля влюбилась в неё, назначила старшей сестрой, которую ей всегда хотелось иметь.

Лёля не играла с Зоей, а включила её в свою жизнь на правах живого существа, делилась идеями для игр и спрашивала советы.

Мама целый день наблюдала за их общением, мрачнея с каждым часом всё больше. Вечером Нина Валерьевна заглянула в комнату дочери, чтобы позвать на ужин, но замерла у порога, увидев странную картину: Лёля сидела на кровати, куклу устроила рядом, прикрыла её ноги пледом, под спину подложила единственную в комнате подушку. Она читала Зое книгу. Спотыкалась, длинные слова не заканчивала, заменяла другими, начинающимися на те же буквы, и весело смеялась, якобы получая от куклы остроумный и крайне весёлый ответ.

Нина Валерьевна качнула туго стянутым на затылке узлом волос и пригладила вырвавшуюся на свободу прядь.

– Тебе семь лет. В этом году ты идёшь в первый класс.

Лёля оторвала вдохновенный рассеянный взгляд от книги и перевела его на хмурое лицо мамы. Она ещё не поняла, к чему клонит родительница, но по тону догадалась, что она чем-то недовольна.

– Да-а, – протянула она.

– Об учёбе думать нужно, а не в куклы играть.

– Я и не играю. Зоя моя подруга.

Лёля не заметила, как это произошло – Нина Валерьевна впадала в ярость без переходов, разгораясь как бенгальский огонь за считаные секунды. В два шага она пересекла комнату, стянула куклу за ногу с кровати и небрежно отбросила в угол к другим игрушкам.

– Это кукла, – Нина Валерьевна не повысила голос, но теперь в нём звучала едва сдерживаемая злоба, отразившаяся в глазах и порывистых движениях. – Ты хочешь, чтобы в школе тебя дразнили сумасшедшей? Чтобы тыкали в тебя пальцем и задирали все, кому не лень?

Лёля хотела отрицательно покачать головой, но случайно кивнула и тут же испугавшись своей ошибки, энергично замотала головой так, что в глазах зарябило.

– Не хочу.

– Будут, – уверенно заключила Нина Валерьевна. – Если ты не прекратишь вести себя как сумасшедшая, обязательно будут. Пора немного повзрослеть. Тебе уже не пять лет, ты будущая школьница, и ответственность у тебя теперь будет большая. Теперь по тебе будут оценивать мои успехи, как педагога. Будь добра соответствовать статусу дочери завуча.

Эти требования только в разных вариациях Лёля ещё не раз услышала от мамы, некоторые фразы заучила наизусть, но тогда она кивала, сдерживая слёзы и поглядывая на одинокую Зою, неудобно присевшую у стены.

– Я буду хорошо учиться! – с жаром пообещала она.

– Приводи себя в порядок, и за стол, – Нина Валерьевна шумно выдохнула, одёрнула кофту и удалилась.

Лёля стянула непослушные кудри в хвост, из хвоста сплела тугую косу, поменяла измятую футболку и ринулась к дверям. У порога оглянулась на несчастную покинутую Зою: её голова склонилась, кукольный взгляд выражал укор и обиду. Лёля переборола в себе порыв вернуться и усадить её удобнее, бросила взгляд в зеркало на двери шкафа, желая убедиться, что пышные волосы не выбрались на свободу. В отражении за своим плечом она увидела куклу: на пластиковых ногах красовались ярко-оранжевые сандалики. Лёля тихо вскрикнула и резко развернулась. Зоя сидела в той же позе, вытянув босые ноги, и буравила её неподвижным взглядом.

Лёля снова кинулась к зеркалу, её взгляд заметался по отражающейся комнате, пытаясь разыскать странные сандалики, но их и след простыл. Лёля подышала на гладкую поверхность, протёрла её ладонью и на долю секунды снова обнаружила сандалики, но уже не на ногах Зои, а на книжной полке. Стоило ей моргнуть, как видение исчезло, оставив после себя оранжевые пятна в глазах.

С тех пор «чёртовы сандалики» появлялись регулярно, правда помимо обувной пары добавились и другие странные видения, преследующие Лёлю настойчиво и, как ей казалось, совершенно бессистемно.

В свою квартирку Лёля вернулась в насквозь промокших сапогах и в дурном расположении духа. Не включая свет, она разделась и прошла в комнату, освещённую разноцветными огнями ёлочной гирлянды. Как ни странно, праздничное убранство комнаты и мерцание огоньков навевали не весёлое настроение, скорее, вызывали тревогу, словно полицейская мигалка или беспокойный сигнал скорой помощи, торопящейся на вызов.

Приняв душ, Лёля укуталась в тёплую фланелевую пижаму, выбранную мамой из-за комфорта и выгодной цены, и опустилась на пол напротив зеркальной стенки шкафа. Огни ёлки хаотично скользили по её лицу, расцвечивая кожу причудливым узором, загадочно углубляли взгляд.

– Я ему нужна, – печально пробормотала она, разглядывая своё отражение. – Он уже это чувствует, просто… я сама виновата.

Лёля пригладила волосы, после уличной сырости они вновь закурчавились, скручиваясь в крупные локоны. По привычке она стянула их в тугую косу и отбросила за плечо. Утром снова выпрямит или соберёт в пучок, иначе будет выглядеть, как пугало. Непослушные волосы, видимо, достались ей от родного отца, которого она никогда не видела. Набредя на неприятное воспоминание Лёля скривилась и включила плеер на телефоне. Тонкие голоса вновь заполнили комнату, выпихивая из неё непрошеные раздумья. Лёля чуть убавила звук, чтобы песня не пересекала порог комнаты, и прикрыла глаза. Завтра будет новый день, и его тоже нужно пережить.