Читать книгу Дар языков - Татьяна Алфёрова - Страница 6

В эту ночь они даже во сне были разобщены и обижались друг на друга. Оттого проспали. Утро складывалось неладно. Зной уже синел и звенел над морем и лагерем. Хотя лагерем свои две палатки они называли в хорошие времена, когда не замечали соседних чужих палаток, разбитых за мысом Биек. Вышли из лагеря, иными словами, выползли из палаток… В общем, вышли и устремились к горе много позже обычного. Лиза забыла шляпу от солнца. Юный Игорь забыл бутылку с водой. У Сергея болела голова и даже брови. Рыжий не выспался. Максим, который Петрович, шел впереди по утоптанной широкой пока еще тропе. Выше она сужалась, выше следов желающих вытаптывать жесткую траву было меньше. Максим угрюмо размышлял о том, что их затея нелепа, так же как их компания, составившаяся случайно: с Сергеем хотя бы работали вместе, с Рыжим занимались в тренажерке, и тот потащил за собой Иру и беленькую Лизу, ну, Лизу ладно. Откуда взялся Игорь, Максим не мог с ходу вспомнить.

Что они, что он сам, Максим Петрович, солидный преподаватель университета, делает в чужих горах? Зачем крадется, как тать ночной, по песчаному пляжу в палатку к перламутровой Лизе каждую вторую ночь? Что за цель, какое такое слово гонит его, бедного, от родного очага и семьи? Ему и вспомнить-то особенно нечего, и вставить в рукопись книги жизни – что? Родился, учился, женился на втором курсе по любви и взаимной склонности к учебе, после учился и работал параллельно, потому что уже дети, двое, сыновья. Младший родился незадолго перед экспедицией. Что Максиму добавить в рукопись жизни своего собственного? Разве слово? Простак, «баклан» – так обычно называют таких, как он. Почему-то эти слова имеют отчетливый привкус пошлости.

Максим вспомнил, как Ирина недавно пылко и неловко объясняла, что единственный способ избежать пошлости – это говорить стихами. И Рыжий, посмеиваясь, немедленно загнал ее в угол, требуя сформулировать отличие стихов от прозы в устной речи, когда не видно членения на строчки. Но смешно для всех, а не только для Рыжего не получилось, море и горы пробивали их на какой-то детский слюнявый пафос. Ирина, впрочем, не обиделась, до вчерашнего вечера она не обижалась на Рыжего.

В море кувыркались синие сутулые бакланы: шторм пригнал рыбу к берегу, сверху, с горной тропы, было отчетливо видно, как резко меняется цвет моря от грязновато-зеленого у берега до грозно-сизого на глубине, словно полосу параллельно берегу провели.

Они долго шли к границе заповедника. Долго не могли сговориться с незнакомым егерем, поджидающим туристов в засаде за большим валуном, заплатили егерю выше обычной таксы. Долго поднимались. Устали и решили сократить дорогу, чтобы не тащиться пыльной белесой тропой серпантином, а перебраться с одного его витка на следующий по крутому склону, но запутались в зарослях боярышника и кизила. Листва, как и сам воздух, тоже пахла пылью. Лиза порвала футболку в колючих кустах и принялась ныть, что у нее сгорело лицо. Насилу вышли на тропу, окаймленную с одной стороны соснами с матовыми серыми стволами и длинными иглами, а с другой стороны – пустотой; оказалось, что тропа не та, по которой шли раньше. Хотя сосны и пустота были совершенно те. На маленьком, внезапно открывшемся за крутым поворотом щебнистой тропки плато их напугал крупный орел-змееяд, рванувший в небо с возмущенным клекотом в нескольких метрах от них. Небо, как серпантин и листва, выглядело пыльным, во всяком случае, изрядно выгоревшим. Орлу в таком небе будет душно и скучно.

Все у них сегодня складывалось, как у распоследних курортников, которые не поднимаются над морем выше уровня набережной и видят, как цветет лаванда или богородицына трава тимьян только в пучках и венках на рынке. Все складывалось, как если бы эти курортники очнулись от ленивой отпускной одури и полезли в гору, но не доползли даже до веселенького полосатого щита с надписью «Заповедник. Вход воспрещен».

Рыжий растерял всю свою дикую грацию, неестественно сутулился и не желал командовать парадом. Максим, который Петрович, взял управление на себя, разрешил привал и первый растянулся на плато, покинутом орлом-змееядом, пряча голову в тени сосны. Его курчавая борода потемнела от пота.

Если бы Константин Левин, тот самый Левин из «Анны Карениной», жил сегодня, он воплотился бы в Максиме Петровиче – это раз. Но два – заделался бы западником. Никто, кроме школьников, вынужденных писать сочинение по роману, не скажет, как выглядел Левин, в памяти осели лишь борода и крепость тела. Мельком взглянув на Максима, никто не опишет его по памяти. Однако же внешность обоих, Максима и Левина, довольно примечательна: хороший рост, крепкие плечи, прямо-таки излучающие надежность, надежны их руки (лопатою), надежны и их ноги, исправно стоящие на земле, шеи их надежны и сильны, как шея быка, а бороды густы и, как правило, слегка пахнут хорошим одеколоном. А более примечательна их основательность, неважно, в почвенничестве или западничестве, трудолюбие, их склонность и талант к семейной жизни (даже в случае курортного романа, что всего лишь дань отпускному времени, увы), отрицание Бога и нелюбовь к приключениям.

Максим Петрович лукавил с собой: не то что ему было нечего вспомнить, было нечто, что хотелось забыть.

Будущая жена Ася оказалась девственницей. Это выяснилось на лестничной клетке, когда она ему отдалась, довольно пылко, хотя неумело. Они праздновали окончание первого курса большой компанией у однокурсника, родители весьма кстати уехали на дачу и оставили тому большую квартиру на Владимирском проспекте в полное распоряжение, то есть практически на разгром. Лестницы в подъезде были шикарные: пологие, широкие, с витражными окнами. Асю он до того почти не замечал – ну, есть такая барышня в группе, и что? – но тут как-то так сложилось, что все пошли курить, а Максим не курил и отправился с Асей выше этажом, как раз где старинный витраж в стиле модерн. И как-то так… Сложилось… Да все бы нормально рассосалось, не начни Ася вещать:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Испугался, что я – девственница. Что проблемы будут. Бегать за тобой начну. А еще – мало ли, не предохранялись ведь, хотя ты и успел выйти – вдруг залет. Проблемы, обязательства – ты же, Максим, обязательный. А впереди еще четыре курса, диплом… Но ты не бойся, я не стану за тобой бегать. Последствий не будет. Я ведь тоже отличница.

Совсем неудивительно, что Ася почти дословно повторила вслух его опасливые подозрения, это же общечеловеческое в такие моменты. Вернее, было почти общечеловеческим в то время. Но главное слово здесь – «почти». Общечеловеческое тоже относительно, скорее – это мысли отличников-отличниц-хороших-правильных мальчиков и девочек. Или полагающих необходимым числить себя такими. Почему Максим испугался? Ему показалось, что это – знак. Что Ася читает его мысли, и это – знак. А чем бояться и рисковать дальнейшими приключениями на свою голову, не проще ли жениться сейчас? На Асе.

Так все и случилось. Ася, между прочим, на лестничной площадке залетела, хотя искренне была уверена – пронесет. Но они ухитрились обойтись без «академки», Ася продолжала учиться в обычном режиме – родители помогли с ребенком. Оба защитились с красным дипломом, и Максим надеялся, что с приключениями – внеплановыми – покончено.

Но сейчас снова и снова спрашивал себя, что делает он на горе, на этом плато. Не дождавшись ответа, скомандовал подъем. Экспедиция продолжалась.

Когда добрались до Шайтан-Тишек, Чертовой Дыры, до этого жерла, падающего к сердцу Земли, сквозь которое говорил Бог – если верить Ирине, солнце уже раскалилось: и солнце, и воздух; магма, застывшая в момент сотворения мира, казалось, снова начала плавиться под ногами. Впадина Чертовой Дыры разделяла два хребта: Карангы и Кара-Тау, Черную Пещеру, их сегодняшнюю цель. Растиражированный буклетами, журналами, сайтами, соцсетями «Мертвый город» с причудливыми фигурами древних окаменевших жителей своих так и остался недостижимым в нагромождении Кара-Тау, по такой жаре нечего думать пробираться туда. Но были иные, доступные им места. Ущелье на южном склоне, с рощицами и маленькими пещерами, ласково выдохнуло им навстречу прохладу и лениво потянулось к седловине.

Юный Игорь, оглушенный солнцем, потому что панаму свою отдал Лизе, а сам обошелся носовым платком с узелками на углах, в стиле ретро, шел за своей королевой след в след в буквальном смысле. Он не умел смотреть на Лизу. Если глядел прямо, то по сторонам все плавилось, текло и переливалось, мучая зрение и вызывая слезы. Если же старался посмотреть вскользь, краем глаза, уставившись, допустим, на тесные заросли кизила или боярышника, листья на кустах окрашивались иначе: зеленая сердцевина казалась обрамленной белой полосой, и эта полоса смотрелась траурной. Почему так, Игорь не знал. Может, всего-навсего блики от солнца? Или предчувствие?

– Гарик! – окликала Лиза, она начала называть его Гариком здесь, на море, когда у них все случилось, а прежде, давным-давно, его уже называли так; и он падал, чувствуя наждак асфальта под щекой, а где здесь в горах взяться асфальту? Смерть окружала Лизу нимбом, но это была его смерть. Игорь сразу, с первого мгновения, едва увидел Лизу в компании спелеологов, еще в Питере, понял – ему не справиться. Не убежать. Он остался. А что было делать?

Сейчас он смотрел на мнимые следы Лизы: неверная щебенка тропы не сохраняла следы – и сцеловывал их своими подошвами. Он был так увлечен этим непростым занятием: шаги Лизы короче его шагов, – что оступился. Ноги опередили Игоря, и тонкие светлые пряди опередили его, они рвались вперед и вниз, подчиняясь силе тяготения к бездне, они неудержимо стремились туда, где угадывалось за зелеными и бурыми нагромождениями плотных кустов каменистое ущелье. Руки сопротивлялись, руки не хотели принять ускорение свободного падения g, оттягивали движение, росли вверх, цеплялись за грунт, чахлые кустики травы – тщетно. Игорь боком проехал по склону довольно далеко вниз и распластался там на животе: загорелой ящерицей.

– Помочь выбраться? – крикнул Максим, который Петрович, но Игорь отчего-то принялся спускаться – уже сам, не увлекаемый земной силой – ниже по опасному крутому откосу. В этом месте до дна ущелья было еще далеко, но щебенка рвалась из-под ног издевательски охотно и обильно. – Игорь, ты что, перегрелся? – уже сердито заорал Максим.

Игорь поднял лицо, счастливое, удивленное – мягко говоря, а точнее – обалдевшее, замахал руками, балансируя на щебенке, и ответил:

– Я – Гарик! Не Игорь! – С этим именем он будто бы получал право на вечную юность.

Так началось.