Читать книгу Объявления заброшенного полустанка - Татьяна Беккер - Страница 3

Саня пил уже четвёртый день. Получив деньги от фермера из Никольского за убранное поле, первым делом заглянул в сельмаг к Эльке. Как у её родителей, колхозных работяг, хватило фантазии назвать дочь Элеонорой, удивлялись все односельчане. Но по полному имени, а порой и с отчеством – Элеонора Ивановна – её называли только особо страждущие, в попытках выклянчить себе халявную бутылку на опохмел.

Едва завидев Санька на пороге, продавщица встала из-за кассы во весь свой гренадерский рост, выпятив грудь, которой позавидовала бы и Памела Андерсон.

– Ну что, явился, Беда окаянный? Где тебя носило всю неделю? К бабам в город мотался что ли, кобель?

– И это вместо здравствуй? Эль, да будет тебе, я как проклятый в Никольском у Сергеича поле пахал, устал, соскучился. Вот. Может, бутылочку возьмём да пойдём ко мне, отдохнём, посидим?

– Ты за предыдущие-то бутылочки расплатись сначала! Я тебе не банк, кредиты на выпивку выдавать.

Эля села обратно за кассу, пошарила руками среди бумаг, чеков, накладных и извлекла потрёпанную тетрадь, которой раньше боялся весь посёлок. Там были записаны долги всех и каждого. Будучи женщиной сердобольной, но страдая патологической честностью, Элька вела строгий учёт неоплаченного товара.

– Ну вот, 750 рублей c тебя, Беда, как в аптеке. Закрывай долги, тогда и бутылочку можно, a можно и не одну, – но вдруг она погрустнела, уголки полных губ опустились, состарив лицо на десяток лет.

«A ведь правда, сколько ей? – подумал Саня. – Я ж её девчонкой помню, a сейчас-то за сорокет небось перевалило».

– Не пойду я c тобой, Шурик, не проси больше. Надоело мне, насквозь прокуренной, на тахте твоей сломанной просыпаться и смотреть, как ты зенки c утра заливаешь. Тошно мне, пойми. Это ж мы c тобой так, от безысходности и одиночества беспросве-е-е-етного, – последнее слово Эля пропела звонким контральто.

«Да и леший c тобой, баба глупая. Тошно ей, a мне будто нет? Будто я o такой жизни мечтал», – злился Саша, ускоряя шаг и аккуратно придерживая за пазухой три бутылки дешёвой водки.

Три дня спустя, почти потеряв человеческий облик, Санёк нёс бессменную вахту на засаленном матрасе. Водка была давно выпита, нехитрая снедь – или съедена, или заветрилась настолько, что от её вида у Саньки подкатывала тошнота. В такие дни не лезет уже курево, тарелки набиты яростно сплющенными бычками, по краю стакана осоловело ползёт муха, даже часы тикают как-то скомканно и рвано, вторя пульсу – и нет других развлечений, кроме картинок в телевизоре.

Выбор на старом кинескопном телеке был невелик: пара центральных да пробивавшийся через помехи и шумы канал индийских сериалов, которые Саня не переносил c самого детства.

На сей раз c экрана на него смотрела молодая, лощёная дикторша в декольте из серии «смотри в мои умные глаза» и что-то вещала поставленным уверенным голосом, вбивая слова в зрительский мозг c интенсивностью пневмомолота. «Хороша кобылка, не поспорить», – Саня масляно и пьяно ухмыльнулся и полез рукой в штаны, осматривая изгибы ведущей, которую наконец-то показали в полный рост.

– Наша страна никому не позволит вмешиваться в свои дела. Если кому-то (глубокомысленное закатывание глаз) кажется, что они могут диктовать нам свои условия, то им только кажется. Нашей стране есть чем ответить, – продолжала вдохновенно вещать диктор.

«Сука, чёртова сука, кукла безмозглая, ты хоть понимаешь, o чём говоришь?!» – Саня брезгливо выдернул руку из штанов, схватил стакан и швырнул его в телевизор. На обоях расплывалось кроваво-красное пятно, но телевизор остался невредим.

«Что ты знаешь o нашей стране, подстилка?! Ты свою жопу по массажам тайским таскаешь, на лексусе катаешь, a загорать, поди, в Ниццу возишь?» – бесновался одинокий мужчина в заляпанной майке. Стаканом он не ограничился: на пол полетели тарелки, бутылки, корки хлеба; жалобно трещала разбиваемая мебель. Всё, чего он хотел – чтоб эта сочащаяся своей значимостью дешёвка заткнулась, прямо сейчас, в эту же секунду, чтоб не могла произнести больше ни звука, никогда.

Бешенство отпустило Санька так же быстро, как и настигло. Он поднял c пола выцветшую фотографию, бережно смахнул c неё осколки и крошки, и начал внимательно вглядываться, будто увидел впервые. Пятеро молодых ребят, a вот и он, второй c края, мало похожий на себя нынешнего, разве что те же сросшиеся брови. На обороте почти стёршаяся надпись его рукой: «Грозный, март 1995 года».

Горло перехватил спазм, рот наполнился горькой слюной, a глаза защипало от слёз.