Читать книгу Черное облако души - Татьяна Бочарова - Страница 8

«Осень. День стремительно уменьшается, и вдруг, откуда ни возьмись, на город падают сумерки. После шести вечера в окно уже ничего не видно, лишь тусклые, жёлтые фонари горят звериными глазами, нагоняя тоску. Осенью у меня начинают болеть ноги. Черт его знает, отчего – то ли дают знать о себе старые раны, то ли просто организм хандрит, предчувствуя скорую зиму. Позади лето, маленькие скромные радости, впереди почти пять месяцев холода и темноты. И одиночества. Одиночество страшней всего – страшней холода, страшней изматывающей боли в опухших лодыжках.

Я стараюсь об этом не думать, просто сижу и считаю петли: две лицевые, одна изнаночная. Но мысли в голове живут своей жизнью. Они упорно стремятся вернуть меня в прошлое, куда я ни в коем случае не хочу возвращаться. И тогда я достаю из серванта старую потрепанную тетрадь в зелёной обложке. Когда-то давно, в незапамятные времена, я стала записывать в неё все, что со мной происходит, все свои мысли, чувства, переживания. И до сих пор пишу иногда. Надо давно выкинуть эту тетрадь, а лучше – сжечь. Но я упрямо храню ее на полке в серванте, чтобы изредка, когда станет совсем невмоготу, вот как сейчас, открыть потёртую обложку и перелистать пожелтевшие листки в клеточку, исписанные круглым, полудетским почерком.

«…Это был сентябрь. Точнее, конец сентября, и шёл дождь. Первый по-настоящему осенний дождь, долгий и какой-то безнадежный. И мне казалось, что он уже никогда не кончится. Я представляла себе, как выйду на улицу после работы, и дождевой поток смоет меня, растворит в серой пелене и унесёт с собой. Далеко-далеко, в свою дождевую страну, где никогда не бывает солнца. Мне было так грустно и хотелось, чтобы этот долгий день наконец ушёл в прошлое, стал обычным домашним вечером, а затем уютной ночью, когда можно будет поплакать в подушку и уснуть в сладких розовых мечтах.

И тут я заметила на себе этот взгляд. Невероятный взгляд, от которого я сразу перестала клевать носом, взбодрилась. И дождь за окнами вдруг перестал лить, точно по мановению волшебной палочки. Все изменилось вокруг, из бессмысленного, серого и тоскливого стало тёплым и радостным. И я уже знала, что будет дальше. Все знала, до самого конца.

Он подошёл и о чём-то заговорил, кажется, спросил, не замужем ли я. Я почти ничего не слышала, меня накрыло волной счастья. Все то время, что он стоял рядом со мной, я мучилась одной-единственной мыслью: почему это не случилось раньше? Отчего должно было пройти столько серых, дождливых и одиноких дней? Ведь он должен был прийти сюда и заговорить со мной. Это было назначено нам где-то там, высоко на небесах, и не подлежало сомнению».

…Зачем я читаю это? Зачем растравливаю себе душу? Мое сердце давно окостенело, оно не чувствует боли, как израненные ноги, как переломанная спина. В этой жизни за все надо платить, и я заплатила высокую цену за всего-то неделю безграничного, почти безумного счастья. Короткий и страшный миг разделил мою жизнь на до и после. До – это юность, любовь, упоительные мечты, после – старая скрипучая инвалидная коляска и мертвенный холод одиночества. Между ними адский, леденящий душу скрежет, грохот, несущийся навстречу, и сокрушительный удар…

Ну и хватит об этом! Лучше сосредоточиться и считать петли. Это куда более полезное занятие, нежели думать о всяких глупостях…

Мой внутренний диалог с самой собой прерывает звонок в дверь. Я поспешно прячу дневник и еду в прихожую, открывать. Это пришла Галка. Почему-то вместо бананов она принесла мне сегодня маленькие, бледно-желтые груши из сада своей бабушки. Я не люблю груши. Их часто дают в больнице на полдник – именно такие, маленькие, жёлтые, с красноватым боком. А больниц в моей жизни было великое множество. Но Галке ведь этого не объяснишь.

– Я помою? – Она вопросительно смотрит на меня и трясёт прозрачным пакетом.

– Мой.

Она бежит на кухню. Оттуда доносится шум воды и веселый Галкин голос, фальшиво напевающий какую-то песенку. Потом она появляется в комнате с миской в руках, полной груш.

– Ешьте. – Она ставит миску передо мной на старый, потрескавшийся деревянный стол. Я обреченно беру грушу, надкусываю чуть зарумянившийся бочок. – Почему вы так мало связали сегодня? – Галка кивает на темно-зелёный шарф, свешивающийся с моих коленей на пол, как длинная тощая крокодила. Вчера он был почти такой же длины, как и сегодня, а должен был стать длиннее раза в два. Я виновато пожимаю плечами.

– Не знаю. Я… я задумалась.

– О чем? – тут же интересуется Галка. Ее карие глаза с золотистыми искорками вокруг зрачка смотрят на меня пристально и внимательно. Я молчу, не зная, что ей ответить. Галка больше ни о чем не спрашивает. Она берет из миски груши – одну за другой, с хрустом надкусывает и жует. Галка никогда не лежала в больницах, поэтому она любит груши…

Зелёный шарф-крокодила лежит на полу, устало протянув хвост под ножку стола. За окном сумерки. В миске пустота, и в голове моей тоже. Галка давно ушла – у неё не сделаны уроки, надо убраться в своей комнате, а то папа будет ругаться, и поиграть с младшим братишкой, а то заругается мама. А мне надо во что бы то ни стало довязать шарф. Я еду на кухню, завариваю себе крепкий чай, пью. Потом возвращаюсь в комнату, подбираю с полу крокодилу, и… одна лицевая, две изнаночных…»