Читать книгу Соло для влюбленных - Татьяна Бочарова - Страница 10

Она все же опоздала, хотя и несильно: застряла в пробке на кольце. Водитель, белобрысый парень, то и дело выключал двигатель, раздраженно поглядывая в окно на скопление машин.

Лепехов, однако, на ее опоздание никак не отреагировал. Он был полностью поглощен сценой Спарафучиле и Маддалены – той, в которой красотка уговаривает своего брата-бандита пощадить Герцога и убить вместо него первого встречного, кто войдет к ним в дом.

На сцене стоял необъятных размеров стол. За ним, понурившись, сидел Саприненко – Спарафучиле, с ног до головы закутанный в черное. На столе в весьма фривольной позе полулежала Мила. Лепехов носился вокруг них, то приседая на корточки, то, наоборот, вытягивая шею и поднимаясь на цыпочки. Он смахивал на фотографа, получившего возможность сделать уникальные кадры.

Зина тихонько наигрывала аккомпанемент, Мила и Костя подавали свои речитативные реплики, которые Лепехов то и дело прерывал своими указаниями.

– Мила, руку! – просил он, приближаясь к столу справа. – Руку подними. Выше, еще выше! Вот так, хорошо. Костя, не веселись! Тебе деньги заплачены за убийство, ты честный бандит и должен их отработать! Просьба сестры для тебя – что острый нож. А ты ухмыляешься как придурок!

– Так он и есть придурок, – возразил Саприненко. – Бандюга, что с него взять!

– Э нет, – запальчиво заспорил Лепехов. – Это нынешние бандиты сплошь придурки бритоголовые. А в те времена профессия наемного убийцы требовала недюжинного ума. Трудно свой хлеб добывал человек и репутацией опять же дорожил! Вот так, Костик. Поэтому давайте все сначала, и посерьезней. Мила, старайся быть поэротичнее.

Мила со стола поглядела в зал на вошедшую подругу и скроила такую физиономию, что Лариса невольно прыснула. И тут она увидела Артема. Он сидел у самой сцены в первом ряду и, обернувшись, смотрел на нее спокойно и внимательно, точно чего-то ожидая. Лариса вспомнила, как нахально профилонила вчера их репетицию, и ей стало стыдно. Сама она не помнила, что плела по телефону, ведь рядом стоял Глеб и шептал ей на ухо всякую чепуху.

Она потихоньку, стараясь ступать бесшумно, пробралась к первому ряду, поздоровавшись с Артемом, и села рядом.

– Ты еще не пел?

– Еще нет, – он улыбнулся. – Кажется, Костян сейчас Мишу укокошит. Он его достал с этой бандитской честностью до печенок, вся сцена на три минуты, а они репетируют полчаса.

Саприненко действительно злился. Он больше не улыбался, а угрюмо смотрел куда-то вбок, мимо Милы, тщетно воссылающей ему свои мольбы о пощаде Герцогу.

Лариса собралась было тихонько засмеяться, но вдруг остановилась, пораженная тем, что увидела на сцене. Перед ней действительно был Спарафучиле – не примитивный бандит-качок, а страшный наемный убийца, углубленный в себя, усталый, непоколебимый. С потемневшим, каменным лицом, сгорбившись, он восседал за столом, вполуха внимая просьбам Маддалены.

Воистину Лепехов был гениален и знал, чего хотел. Кажется, и Корольков заметил трансформацию Саприненко – он молча глядел на сцену, не говоря больше ни слова.

Лепехов, достигнув цели, застыл у кулис, и Костя с Милой допели до конца в полной тишине.

– Ладно, – махнул рукой Мишка, – годится. Пойдет. Давайте теперь беседу Риголетто и Джованны. Артем, Ирочка, идите сюда!

Корольков и Ира поднялись на сцену, и началась столь же длительная работа над эпизодом, где Риголетто строго-настрого наказывает служанке беречь Джильду как зеницу ока.

Тихо скрипнула дверь в коридор. Лариса быстро обернулась: в зал вошел Глеб, и она вздохнула с облегчением. Все время, что шла репетиция, Лариса никак не могла побороть волнение за него: как он доедет до театра по московским улицам с их сумасшедшим движением?!

Она незаметно поманила Глеба рукой. Тот подошел, сел возле Ларисы, потихоньку взял ее руку, повернул ладонью вверх.

– Вот, держи.

В ладонь уютно улеглась связка ключей от машины.

– Заводится с полоборота, – похвастался Глеб, – но как вы тут ездите, ума не приложу. Дважды чуть не врезался, пока доехал.

– Глеб! – крикнул со сцены Лепехов. – Ну-ка подпой Ирине. Там, где ты ее хочешь подкупить, чтобы она привела тебя в сад к Джильде. Давай поживее!

– Ну вот, – тихо проворчал Глеб, неохотно поднимаясь с места, – вздохнуть спокойно нельзя.

Однако на сцену к Артему и Ирочке он вышел, как всегда, веселый и улыбающийся.

Лариса в который раз за эти дни наблюдала, как при первых же звуках его голоса невольно подтягивались, оживлялись все певцы труппы, и те, что сидели в этот момент в зале, и те, которые были на сцене. Она была почти уверена, что следующей Лепехов попросит выйти ее, и чувствовала нетерпение. Ей как никогда хотелось петь. Быть на сцене рядом с Глебом, слушать, как сплетаются воедино их голоса, полностью перевоплотиться в свою героиню, юную, страстную, влюбленную…

– Лара! – вкрадчиво позвал Лепехов.

Как хорошо, что на свете есть Мишка, его «Опера-Модерн», музыка Верди, такая простая и волнующая…

И снова они с Глебом репетировали сцену в саду на качелях, а потом Лариса пела одна свою арию из второго действия и слушала, как поет Глеб. Лепехов почти не делал им замечаний – он молча стоял у края сцены, и лицо его было сосредоточенным и удовлетворенным.

Такой удачной репетиции Лариса не помнила. Прошло без малого три часа, а об усталости не было и речи. Наоборот, голос все набирал силу, словно открылось второе дыхание. Довольный Мишка использовал посетившее актеров вдохновение на полную катушку и ухитрился прогнать два действия целиком.

– Если так дальше пойдет, – пропыхтел он в конце, вытирая пот, стекавший по лбу, – через недельку можно будет подключать оркестр и переходить в концертный зал.

Работа на сегодня закончилась, Лепехов отправился в свой любимый буфет восполнять потерянные калории, а труппа поспешила на выход.

Глеб потянул Ларису в коридор:

– Пойдем скорее, покажу тебе мою красавицу. Она у меня как новенькая, даром что пять лет откаталась.

– Подожди, – попробовала задержаться Лариса. – Я с Милой сегодня парой слов переброситься не успела. Да и вообще, не попрощалась ни с кем. Куда так спешить?

– Никуда. – Глеб быстро оглянулся по сторонам, и в его глазах промелькнуло что-то похожее на беспокойство.

Лариса удивленно покосилась на него, но нет, лицо Глеба уже стало по-прежнему веселым и беззаботным. А может, ей вообще показалось?

– Хорошо, идем, – неожиданно для себя проговорила она и первая вышла из зала, так и не простившись с ребятами.

– Ключи у тебя? – спохватился Глеб, когда они уж спускались со ступенек кинотеатра во двор. – Не потеряла?

– Да здесь они. – Лариса на ходу раскрыла сумочку, вытащила ключи и нащупала на брелоке кнопку сигнализации. – Ну, показывай, где твое приобретение.

– Вот.

Ей показалось, что она раздвоилась и видит себя словно со стороны: вот она продолжает идти к машине, улыбаясь Глебу и болтая о всякой ерунде. Нажимает на кнопку, залезает в салон, удобно устраивается на мягком велюровом сиденье. Вставляет ключ, плавно трогает педаль газа, пристально смотрит в зеркальце заднего вида.

А в это время другая она стоит на месте как вкопанная, не в силах шевельнуться, и широко открытыми глазами смотрит туда, куда указал ей Глеб: на жемчужно-серебристый «Опель» с торчащей позади антенной. Он совсем близко от нее, всего в пяти шагах, и Лариса отчетливо видит фары, похожие на квадратные глаза, чисто вымытое лобовое стекло. И висящего над самым рулем малахитово-зеленого краба с огненным взглядом.

Почему она молчит? Почему не закричит, не повернется, не побежит прочь?..

– Осторожней! – Глеб перехватил руль из ее рук, и Лариса увидела, как в полуметре от корпуса машины проскользнул большой раскидистый тополь, стоящий во дворике театра. – Нет, зря я тобой так восхищался. Перехвалил.

– Прости. – Она вырулила на улицу. – Что-то в глазах рябит.

– Перепела, – засмеялся Глеб и обнял Ларису за плечи. – Ну что, хорошо идет, верно?

– Неплохо. Когда ты приехал в Москву?

– Что?

– Я говорю, как давно ты в Москве? Неделю?

– Нет, конечно. Почти три. Сразу после конкурса рванул, как только Лепехов позвонил.

– И машину купил три недели назад?

– Практически да. А что? Почему тебя это интересует?

Краб мерно покачивался, поблескивая красными бусинками. Глупо было спрашивать. И так все ясно.

– Ты никому не давал водить в последнее время?

Последняя надежда: вдруг за рулем в тот день был не он? Кто-то другой, с такими же черными, до плеч, волосами? Ну вдруг?

– Говорю ж тебе, она два дня поездила, и все. Стояла у меня во дворе, а неделю назад я ее в сервис отвез. Кому я мог ее давать?

Врет! Снова врет. Еще бы ему не врать! Сбил ребенка – и удрал как последний трус. Ничтожество, подонок!

– Ты какая-то странная, – Глеб попытался заглянуть ей в лицо.

Она уже сегодня это слышала. Черт возьми, куда она его везет? К себе домой? Зачем?

– Может быть, ты все-таки поговоришь со мной? Эй! Язык проглотила?

Только не смотреть на него, не оборачиваться. И голоса его не слышать. Пусть замолчит. Может быть, если она не будет ему отвечать, он замолчит?

– Ну и крыса ты, Лариса!

Она незаметно смахнула навернувшиеся на глаза слезы. Машина въезжала во двор ее дома.

– А у меня колеса не упрут? – забеспокоился Глеб, оглядывая пострадавший Ларисин автомобиль.

– Надеюсь, что нет. – Она, не оборачиваясь, зашла в подъезд. Какое счастье, что на лавочке нет Галины Степановны, только беседы с ней сейчас не хватает.

Щелкнул замок. Вспыхнул свет в просторной прихожей.

– Ну поцеловать-то тебя, по крайней мере, можно?

Что ж, кто-то ведь и в тюрьму ездит на свидания, и любит сидящих там бандитов, воров и убийц. Целует их, обнимает, спит с ними.

– Пойдем в комнату, – шепнул Глеб ей на ухо. – Не будь такой замороженной! Похоже, ваш Лепехов из тебя последние соки выжал…

За стеной у соседей на полную громкость врубился телевизор. Слов не разобрать, в комнату долетал лишь неясный, монотонный вой. Было сумрачно, несмотря на шесть часов вечера: на улице наконец разразился грозовой ливень, по оконному стеклу струились водяные потоки.

Лариса долго, не отрываясь, смотрела на лежащего рядом Глеба. Он спал тихо, дыхание его было спокойным и ровным, как у ребенка. Она последний раз взглянула на него и осторожно слезла с дивана.

Зашла на кухню, прикрыла распахнутую настежь форточку, взяла полотенце и вытерла со стола капли дождя. Сверкнула молния, и почти сразу же за окном грохнуло. Эпицентр грозы был совсем рядом, во дворе под ветром в три погибели гнулись деревья.

Лариса налила в стакан воды из чайника, села за стол, сделала глоток и поморщилась: вода была теплой и противной на вкус.

Что-то надо делать. Но что? Поехать в прокуратуру к Весняковской, сообщить ей: она, Лариса, знает, кто убийца девочки? И навсегда лишиться того, что приобрела за эти сумасшедшие дни? Нет, она не сделает этого. Сегодня Лариса поняла, что он значит для нее, этот человек, который сейчас мирно спит в ее постели. Человек, в один момент излечивший от тоски по ушедшему мужу, сделавший ее жизнь яркой и радостной, как в ранней юности.

Потерять его? Ни за что! Лучше уговорить себя, что он не так уж и виноват – не справился с управлением, испугался ответственности. Кто ж ее не боится? Кому хочется сидеть в тюрьме? Никому. А ему особенно. Он должен быть на свободе – петь, радовать людей своим голосом, делать карьеру. «Шедевр природы»!

Лариса с горечью усмехнулась. Знала бы Мила, как оказалась права! Похоже, она действительно упала к ногам Глеба. И подниматься не хочется, ну нисколечко.

Лариса вздохнула, выпила залпом весь стакан, сполоснула его под краном. Вернувшись в комнату, она легла рядом с Глебом и аккуратно отодвинула у него со лба темные волосы. Ссадина уже зарубцевалась, но все еще была заметна. Та самая, якобы от удара о дверцу шкафа в ванной. На самом деле Глеб разбил голову, упав на руль от сильного толчка машины. И капот «Опеля» свежевыкрашен. Как раз то место, которое ударило несчастную девочку.

Глеб во сне заворочался, открыл глаза, сонно взглянул на Ларису.

– Уже утро?

– Нет, еще только вечер. Ты просто уснул посреди бела дня.

– А что так гудит?

– Это дождь. Гроза. Спи. – Лариса обняла его, словно пытаясь закрыть, заслонить от всего мира, от его собственного страшного проступка, от реальности, которой отныне она объявила войну.