Читать книгу Гамбит - Татьяна Богатырева - Страница 6

Розга по Саксу, может, и плакала, только отец его не тронул. Хотя наверняка боялся, что Сакс заплутал или попался стражникам – вернулся-то он домой позже отца. Но тот ничего не сказал, крепко обнял, похлопал по плечу, а потом так же молча ушел в дом.

Целых три дня они жили так, будто ничего не было. Отец ни о чем не рассказывал, сам не расспрашивал. Мама тоже, лишь иногда кидала на своих мужчин обеспокоенные взгляды, вздыхала и возвращалась к делам. Единственно, отец запретил Саксу охотиться. Сказал просто: не ходи в лес без меня. Саксу даже в голову не пришло возразить. Видать, их высочество изрядно повыбили дурь, а что не повыбили – то само ушло. В холмы, вслед за фейри.

Обо всем этом Сакс старался не думать, а чтоб думать не хотелось совсем, занялся огородом. Давно собирался выкорчевать разросшийся терн, и заменить несколько досок в сарае, и обрезать яблони, и… Он как раз закончил починку тележного колеса, когда позвал отец. Вышел из дома в чистой рубахе, с ножом у пояса, собрался куда?

– Одевайся, пойдем к Дунку. У Тянучки подкова разболталась.

К кузнецу в чистой рубахе? Темнит отец.

Ополоснувшись парой ведер из колодца, Сакс натянул рубаху, сухие штаны, опоясался – раз отец с ножом, то и ему не повредит. Расчесал спутанные лохмы фейриным гребнем, заплел косу заново. Поцеловал маму в макушку, привычно уже подумав, какая она теперь маленькая, не то что в детстве.

– Идите уже, – мама улыбнулась одними губами, глаза в лучиках морщин так и остались грустными и беспокойными. – Вернетесь, будет вам пирог с яблоками.

Пироги мама готовила по-благородному, добавляла мед, полдюжины трав, сушеную вишню и толченую черемуху. Так готовила кухарка ее отца, сэра Оквуда, еще до луайонцев. Сакс точно не знал, как получилось, что молодой деревенский шериф женился на благородной, родители не рассказывали о том, как пришли рыбники, – а замок деда сгорел вместе с дедом и с большей частью деревни, той, что за ручьем. В развалины до сих пор никто не ходит, даже мальчишки не лазят. Даже луайонцы – хотя приезжал как-то нобле, осматривал деревню и прикидывал, во что обойдется отстроиться заново. Так и не собрался, верно, нашел место получше. Как нобле плюнул и уехал, жители Оквуда вздохнули с облегчением. Пусть деревня стала совсем маленькой, зато никаких рыбников под боком.

Кузнецов дом стоял на отшибе, у реки, чтоб шум и дым от кузни не мешали добрым оквудцам и не пугали скотину. Сам кузнец встретил их у калитки, отца сразу повел в дом, а Томаса с Саксом послал поправлять Тянучке подкову.

– Про повстанцев небось говорить будут, – шепнул Томас, глядя им вслед. – Слышь, отец с ярмарки сам не свой. Послушать бы.

– Быстренько подкову, и – того, – кивнул Сакс.

С подковой управились вмиг, благо там всего лишь гвоздь вылетел. И полезли через сарай в подпол, по длинному лазу аккурат под комнату. Пришлось, правда, рубаху оставить в сарае, а то отец бы непременно спросил, где ж Сакс так извозился. Над самыми головами скрипнула доска – кто-то ходил. Кузнец, наверное, он тяжелее. Ну точно – отцов голос раздался сбоку, где стол.

– Подъехал ко мне, – горько говорил отец. – Уставился свысока, вроде он меня и знать не знает, щучье отродье. Давай ему младшего, он принцу не угодил, да тот милостив. Простит, на службу возьмет. А я решил – не дам. И так двоих старших забрали. И то один, похоже, вовсе сгинул, а второй вон чего учинил! И отец ему не отец, и Томаса твоего мало не искалечил, и на родного брата охоту устроил. Тьфу!

– Да и моему там делать нечего, – прогудел кузнец из угла. – Верно говоришь, посмотрели мы, чего принцева-то служба с людьми делает. Я уже и с родней из Ротенбита договорился, отвезу им женку. А то и твою туда же, а, Герт? Вот как мудрый на Асгейров день приедет, подойдем под благословение, чтоб видел, что все здесь. А потом в лес…

Кузнец помолчал, вздохнул и добавил:

– А может, нам с Томасом раньше уходить надо было. Мудрые эти, боуги их задери… – покряхтел и снова замолк.

– Выкладывай, Дунк, что случилось-то?

– Да в городе. Как Бероук за Саксом погнался, ко мне подошел мудрый. Все выспрашивал, кто мы да откуда. Может, услыхал, как сынок мой хвастает фейрями, а может, и того… почуял чего… Томас-то мой руду и воду под землей видит, вон, говорит, под Девьим озером серебряная жила идет, прям где родники, оттого там вода такая светлая, вкусная и никогда не цветет. Да ты сам видел, чего уж там…

Отец длинно выругался, а Сакс подумал: точно же, Томас сколько раз каленое железо руками хватал, лепил как глину. И сам кузнец тоже. Даже и не думалось как – то, что это колдовство, – оно ж всегда так было. Какие они колдуны-то? Кузнецы и есть. Это пастухам и всяким огородникам не положено ладить с огнем и железом, а кузнецам – положено, как же кузнец иначе ковать будет? И мудрый тот не на Томаса смотрел, а на фейри. Или все же на Томаса? Ллировы мороки!

Рядом с Саксом зашуршало. Скосил глаза: Томас тер подбородок. Верно, так и болит после братнего эфеса. Ну, Марк, дери его сворой! И сам хорош. Бросил друга, а если б его затоптали?

Сакс потянул Томаса за рукав, мол, что надо – услышали. Когда выбрались обратно в сарай, буркнул:

– Чего, дурной, полез?

– Сам дурной, – насупился приятель. – Я ж помочь хотел. Скажи еще, что не помог. – Глянул на смущенного Сакса и махнул рукой: – Да ладно, плюнули и забыли. Ты про девку лучше расскажи. В городе, что ль, познакомился?

Помявшись, Сакс мотнул головой:

– На озере же.

Невольно улыбнулся, вспомнив, как резал ей дудочку.

– Так она чего?.. – Томас открыл рот: догадался. – Да быть того не может! А что ж не зачаровала принца-то?

– А не знаю. Странная она, иногда что твое дите, а иногда… – Нащупал у пояса гребень, сжал.

Томас нетерпеливо хмыкнул.

– Она в холмы ушла. – Сакс вздохнул. – Гребень вот подарила, а потом ушла.

– Вернется, – убежденно заявил Томас. – Раз прям сама, своими ручками отдала – точно вернется! Только они ж такие… раз подарила, значит, выбрала. Ты теперь на мельницу ни-ни. А то ж они ревнивые, фейрито.

Про фейри Томас мог говорить бесконечно. Вот и в этот раз, пока таскали в дом воду, а потом валялись на сеновале, жевали выпрошенный у Томасовой матери свежий хлеб и запивали молоком, он рассказывал хрустальные сказки. Сакс слушал в охотку, переспрашивал. Не то чтобы он всему верил – да не могла его фейри ни кровь пить, ни в омут никого заманивать! Добрая она! – но вдруг чего пригодится. Томас тоже расспрашивал про Лиле, разглядывал гребень, и все ему не давало покоя, как это так Сакс с ней целую ночь ночевал – и ничего. Неправильная эта фейри, и Сакс раззява, то ли дело сам Томас! Вот бы он эту фейри – ух!

– Свою фейри ухай, – хмыкнул Сакс. – А эта моя.

Поделить всех фейри с Девьего озера они не успели, зато решили, что точно тот мудрый почуял Лиле, а не заподозрил кузнеца в колдовстве, так что и тревожиться не о чем, Лиле-то давно в своих холмах.

Около кузни послышались шаги и чужие голоса. Мать Томаса, тихая и робкая Гвенда, заглянула к ним на сеновал.

– Сынок, Даро, ступайте на улицу, мудрый приехал, Асгейрово питье привез.

При упоминании мудрого Томас вздрогнул, а Сакс едва не схватился за нож. Очень уж не хотелось показываться ему на глаза, вдруг все же узнал про фейри? Еще потребует гребень отдать… хотя откуда ему про гребень-то знать? Оборони Матерь от щучьих прихвостней!

Вместе с Томасом вышли вслед за Гвендой.

На площади, ровно между Саксовым домом и домом гончара, уже собралась вся деревня – от старого хранителя Фианна до его правнучки Сесили, сопящей в платке за материнской спиной. Мудрый, тот самый, что приезжал каждое лето перед солнцеворотом, что-то говорил деревенским, а перед солнечным камнем, тем, что остался еще со старых времен, творилось странное. Двое здоровенных парней в красном и желтом – Асгеройвых лучей – заканчивали складывать огромный костер, словно собирались жарить лося целиком, а деревенские дети все подносили им дрова. Небось половину деревенских поленниц разорили. Еще двое, в кольчугах под красно-желтыми плащами и с длинными мечами, топтались рядом с мудрым и поглядывали на народ, что твои пастухи на стадо. Нехорошо это было, неправильно. Сакс уже собрался потянуть Томаса обратно, нечего ему тут делать. Хотя, верно мудрый-то сказал, к чему костер, – а раз деревенские спокойно слушают, вон и отец с кузнецом тут же, значит, ничего страшного и нет. Знать бы еще, чего сказал…

Томасу тоже было любопытно – и весело, Томас он такой, о плохом дольше вздоха не думает. Он подмигнул Саксу и щипнул за бок мельникову дочку.

– Слышь, что мудрый говорил-то?

Она хихикнула. Зашептала, чтоб старик не слышал:

– Говорил, в городе колдунство приключилось. Принц не в себе стал да натравил на тебя слугу – все потому, что его зачаровали, принца-то. Вот теперь, значит, добрый Асгейр укажет на чаровника.

И костер, значит, для чаровника? Вот же щучье отродье!

– Пошли отсюда, а? – шепнул Томасу.

Тот пожал плечами:

– Да чего ты, не бойся, – и пошел к мудрому.

Односельчане неспешно, каждый в свой черед, творили перед камнем святой знак и отпивали Асгейровой водицы. Вон и отец прошел, и мельник, и мама, и кузнец. Потом Томас, а после него и Сакс. Сглотнул питье, горло сдавило от гадкого вкуса, собрался отойти, как заметил, что с Томасом что-то неладно. Приятель застыл на месте, смотрел на мудрого и не моргал.

Сакс его дернул за плечо – Томас не шевельнулся. Да что за Ллировы мороки? Оглянулся на отца, хотел его спросить и наткнулся на бессмысленный взгляд кузнеца: тот замер, словно и дышать забыл. Сакс чуть было не заорал в голос: что ж вы, щучье отродье, сделали?! Лишь помня о том, что вышло в городе, удержался.

Мудрый тем временем внимательно оглядел кузнеца и Томаса, обернулся к лучам, кивнул им. А потом – к сельчанам, и негромко так заговорил. О темном Ллире, отце проклятых колдунов, о бестолковцах, которые проклятие принимают за благо, о подлых чароплетах и чистоте Асгейрова пламени, тех чароплетов от проклятия избавляющем. Договорил (деревенские слушали с почтением и недоумением), сделал рукой хитрый знак и велел кузнецу, указав на костер:

– Иди. – И Томасу тоже: – Иди.

Дунк вдруг шагнул вперед. Отец попытался ухватить его за рубаху, тот отмахнулся не глядя, чуть отцу глаз не выбил – рука-то у кузнеца тяжелая. И Томас за ним, прямиком к костру пошел! Оба влезли на сложенные поленья и там остановились. Мудрый благостно улыбнулся.

– Светлый Асгейр да очистит…

Тоненько завыла толстуха Гвенда. Отец нахмурился, шагнул вперед.

– Не дело это, – сказал он. – Я Дунка с малолетства знаю. И парень его с моим не разлей вода. Не колдуны они вовсе, напутал ты, мудрый. Никто от них зла не видел. Не дадим нашего кузнеца жечь!

А мудрый снова улыбнулся, показав по-волчьему желтые зубы, и махнул рукой с зажатым в ней золотым солнцем. Костер занялся, бабы заполошно завопили – а Сакс одновременно с отцом рванулся через огонь, к Томасу.

Дальше Сакс плохо понимал. Перед глазами было красное и пахло кровью, в ушах билась кровь, кто-то верещал, как подбитый заяц, воняло паленым мясом, под ноги все попадалось мягкое и мокрое… А потом его тряхнули за плечи. Отец. Новая рубаха в крови и саже, на щеке порез. И улыбка – оскал.

– Беги собираться, – сказал отец пьяным и счастливым голосом. – Матери помоги. Что унесем, то и наше.

И заорал на всю площадь:

– Все собирайтесь, уходим мы!

Никто не возразил. Селяне, не глядя друг на друга, разбежались по домам и за скотиной на деревенский выпас. Один старик Фианн задержался, подобрал с земли затоптанный красно-желтый лоскут, бросил в исходящий жирным дымом костер. Сморщился, словно собирался заплакать, сгорбился – и тут его утащила внучка.

Томас и кузнец так и ждали за солнечным камнем, куда их вытолкнул Сакс. Оттуда их и забрал, потащил за руки к дому, что твоих баранов. Клятые рыбники, что ж они с людьми-то делают?! Кузнец-то ни слова против Асгейра никогда не сказал, почитал мудрых и отдавал им положенную долю.

Собирались быстро, да не так быстро, как надо бы. Пока помог плачущей тетке Гвенде увязать узлы и попрятать кузнечный инструмент в погреб, потом маме – узлы собрать, на лошадь навьючить. Сам отец пригнал оставшихся после ярмарки лошадей и жеребят, роздал односельчанам – не бросать же. А Саксу пришлось бежать за коровой, дурная скотина почуяла неладное и едва не удрала в овраг. Только когда солнце покатилось к лесу, он вернулся на площадь, принес отцу узел и свой на плечо повесил, рядом с луком и колчаном. Народ уже собрался – кто с козами, кто с коровами или курами, – тревожно шелестели голоса.

Отец забрался на солнечный камень, оттуда оглядывал односельчан и что-то говорил Гвенде, держащей за руку мужа: кузнец так и не опомнился. Оделся отец в старую куртку с железными полосами, взял короткий меч, лук и повесил на грудь шерифскую бляху. Два десятка лет ее не надевал, мол, какой на дюжину дворов шериф-то? А рядом с отцом, у камня, мялась девчушка, мелкая и худая, в штопаном плаще. Как Сакс подбежал, обернулась к нему, откинула капюшон…

Сакс не понял, обрадовался он, что пришла, – или испугался, что снова влипла. Уж очень она была встревоженная и хмурая. Когда за ней принц охотился, и то веселее глядела.

Увидев Сакса, отец поднял руку.

– Надо торопиться! Сюда идет отряд, – громко сказал он. Селяне притихли, кто-то из женщин всхлипнул. – Стража принца. Упустили щучьего сына, он теперь ведет солдат. Сулили девке золотой, чтоб провела лесом. Все собрались? – Нахмурился, глянул на клонящееся к закату солнце. – Мы с сыном, Пирс с младшими и Мэт с племянником идем в Кроу, к повстанцам. Дунк с Томасом – с нами. Остальные отведут женщин с детьми в Ротенбит. По дороге нельзя, потому все через лес, и не толпой, а порознь, чтоб не выследили. Мэт, залей костер – и пора! Стража вот-вот будет здесь!

Послышались всхлипы пополам с руганью. Окончательно перепуганные селяне устремились к лесу, отец – прощаться с мамой, а Сакс – к Лиле. Она так и стояла рядом с камнем, смотрела на плещущего из ведра на костер Мэта и хмуро теребила висящую на груди деревяшку… нет, не деревяшку – его рябиновый месяц. Подняла глаза на Сакса, жалобные и растерянные, шепнула:

– Там… там люди?

– Они Томаса с отцом хотели сжечь. И тебя бы сожгли, если бы поймали. Не люди.

Лиле тяжело сглотнула, взяла его за руку.

– Ты уходи, – сказала, глядя в землю. – А то стемнеет скоро – как ночью по лесу?

– Пойдем вместе. Не стоит тебе одной, опасно.

– Нет, я к озеру, – помотала головой она. – Пора мне.

Поднялась на цыпочки, быстро-быстро коснулась щеки губами. Развернулась и побежала к лесу.

Стало сразу и хорошо, и горько, и страшно. Вдруг с ней что случится? Или просто больше не придет? Оглянулся на мать с отцом. Отец обнимал мать, а она плакала. Последние остались, Гвенда, и та уже была у самого леса, тянула за собой корову.

– Ну чего ты, мам… – Сакс погладил ее по плечу.

– Береги себя, Даро. – Мама подняла красные глаза. – И отца береги. Обещай!

Сакс кивнул. А отец поцеловал мать в лоб, шепнул что-то на ухо, что мать улыбнулась, подсадил в седло и хлопнул лошадь по крупу. Мать поехала, не оглядываясь, а отец обнял Сакса.

– Тянучку не потеряй, сынок. Встретимся в Кроу.

И скорым охотничьим шагом пошел к лесу. Сакс остался наедине с привязанной у родной калитки Тянучкой. Похлопав ее по морде, отвязал, вскочил в седло… и вместо леса направил к оврагу. Была там одна тропка, где можно провести лошадь в поводу, а не объезжать полмили. Привязав Тянучку на той стороне, вернулся налегке, только с луком и ножом. Вдоль рябинника побежал туда, где овраг совсем близко подходил к деревне – меньше чем на перестрел, они с Томасом не раз спорили, добьет Саксов лук до солнечного камня или нет. Добивал, и до Мэтова дома тоже. Забрался на древний дуб, один из тех, что дали название деревне, и прислушался. Показалось, конский топот? Точно. Успел.

Стражу Сакс высматривал уже с наложенной стрелой. Может, конечно, это и мальчишество – стрелять их старшего, но переполох-то будет. Под переполох он и еще кого снимет. А потом пусть побегают за ним по оврагам, коням ноги поломают. Как раз свои хоть успеют отойти.

Отряд влетел в деревню на полном скаку: старший в шлеме с желто-зеленым плюмажем, как у принцевой стражи, и два десятка воинов – все в кольчугах и с мечами наголо. За спиной последнего подпрыгивал Асгейров луч, кривился и что-то орал, указывая на площадь.

Сакс зашипел сквозь зубы: вот же щучье отродье, всю деревню хочет под нож! Ему – вторая стрела! Остановитесь только, чтоб уж точно первым выстрелом – и главную щуку, с перьями, чтоб неповадно было с мечом и на честных людей.

Проскакав до площади, стражники и вправду остановились. Главный что-то проорал, и все разом натянули поводья, коней подняли на дыбы, сами заозирались. Что, опоздали? Некого бить? Ну будет вам сейчас веселье…

Он уже прицелился – в глаз, чтоб точно убить, и натянул тетиву – как старший сорвал шлем и обернулся к оврагу, глянул чуть не Саксу в глаза. Рука дрогнула, еле успел удержать стрелу. Зажмурился на миг и выругался: Марк, дери его сворой! Братец! В свою деревню – с мечом… проклятие… а если б там мама? Ах ты, щука такая…

Снова прицелился, почти выстрелил, благо братец так и торчал посреди площади без шлема, все озирался, словно родного дома не узнал. Но не смог. Как подумал, что сам будет не лучше, если брата убьет, снова дрогнула рука.

В третий раз Сакс уже не выцеливал Марка, а решил бить желто-красного щучьего сына. Вот сейчас спешатся, пойдут искать деревенских – и стрелять!

Только, странное дело, спешиваться стражники не спешили. Так и вертелись, оглядывались кругом, словно не понимали, куда их занесло. Марк прямо по свежим углям доехал до родной калитки, тронул ее, нахмурился…

И тут из-за старой яблони, что росла на краю маминого сада, показалась Лиле. Серый плащик, красные башмачки, дудочка у губ. Сердце оборвалось, пропустило удар: что это она? С ума сошла?! Убьют же! И никак не спасти, что он – отсюда двух-трех снимет, а остальные-то? Все эти мысли пронеслись быстрее, чем летит стрела. Фейри как раз и успела шаг сделать – а Сакс спрыгнуть с дуба, чтоб к ней бежать.

Три шага пробежал и остановился, глядя на фейри и стражу во все глаза. Даже сплюнуть от сглаза и скрутить материнский оберег забыл.

Лиле шла, не торопясь, прямо к Марку. Тот совсем растерялся, тер лоб и глядел то на дом, то на солнце, то на своих солдат. А солдаты попрятали мечи, сбились в кучку и перешептывались. Один Асгейров луч спрыгнул с коня, подбежал к Марку и что-то ему твердил, размахивая руками. Тот послушал, сморщился и резко отпихнул луча сапогом.

– …ты провалился! – донеслось до Сакса.

Луч упал, а Сакс опомнился, сорвался с места, бросился снова к Лиле – и замер, как мешком ударенный.

Не было Лиле. Не было! И яблок на яблоне не было, и самой яблони тоже! Были горелые пни на месте сада и десяток заброшенных домишек, таких, что вот-вот развалятся. У самого дряхлого забора – калитка сорвалась, висела на одной петле – остановил коня Марк. Ветер гнал по площади пыль, тропинки заросли бурьяном. Сакс помотал головой, прогоняя наваждение. Наваждение потускнело, но не пропало, зато Сакс увидел Лиле: она остановилась совсем близко к стражникам и все играла… и над опустелой деревней ветер пел на странном, чужом и понятном языке:

Марк махнул рукой своим солдатам, сам развернул коня. А Лиле пошла за ними, не прекращая играть. Дошла до околицы, потом встряхнулась и бросилась назад. К Саксу. Подбежала, стукнула кулачком в плечо:

– Ты почему не ушел?!

Она не видела, как желто-красный встал, схватился за свое солнце и так ей в спину глянул… Не дожидаясь, пока он сотворит какую пакость, Сакс шагнул в сторону от Лиле, поднял лук и выстрелил навскидку. Щучье отродье схватилось за вошедшую в брюхо стрелу, захрипело. Плохо выстрелил, подумал Сакс и ответил Лиле:

– Потому что нельзя было уходить. – Поймал ее, растерянную и сердитую, обнял. – Все же хорошо. Только этого добить надо, он тебя видел.

У нее дрогнули губы. Обернулась к лучу, присмотрелась и покачала головой:

– Он и так… только мучиться будет.

Вдруг оттолкнула его, подбежала к Асгейрову сыну – Сакс и опомниться не успел, – снова поднесла к губам дудочку и что-то сыграла, до Сакса едва донесся холодный отзвук. Луч дернулся и застыл. Сакс тоже дернулся: как-то оно получилось неожиданно… не то чтобы он не догадался, что волшебство она творит своей дудочкой, но что пойдет добивать врага вместо него? Вроде ж мужское дело-то, ему ее защищать, а не наоборот. А Лиле вернулась, бледная вся. Тихо сказала:

– Теперь правда пойду. Стража не вернется.

– Хорошо, что не вернется. – Снова обнял, прижал к себе и погладил по волосам, как отец маму гладил. – Тебе к озеру надо? Пойдем, провожу.

Она так и просияла.

Тянучка встретила фейри радостным фырканьем и ткнулась мордой в плечо, чтоб погладили. Умная лошадь, подумал Сакс, он бы и сам вот так, чтоб погладили. Зато почти час, что ехали до озера, обнимал свою фейри и вдыхал земляничный запах ее волос, наконец-то перебивший тоскливую и страшную вонь горелого мяса.

У озера спешился, снял Лиле с лошади – и, прежде чем отпустить, потерся щекой о ее ушко, спросил:

– А тебе непременно надо уходить? Вот прямо сейчас? Фейри прильнула к нему.

– А вот необязательно. Хочешь, сейчас останусь и утром с тобой пойду?

От неожиданности все слова вылетели из головы, оставив только одну мысль: моя, не отпущу!

– Угу, – выдавил он и заставил себя разжать руки. Не убежит же, сама предложила остаться!

В то, что не убежит, верилось плохо. Потому, расседлывая Тянучку, собирая хворост для костра и расстилая войлок, Сакс то и дело оглядывался на Лиле. Просто чтоб убедиться, что она здесь.

А она его взглядов будто и не замечала: шуршала в землянике, собирала ягоды в платок. Когда он развел костер, подошла, положила платок у огня. Добавила к ягодам пару лепешек из сумки и отцепила от пояса фляжку. Развела руками:

– Вот и весь ужин на сегодня.

Снова не получилось ответить, слова застряли где-то по дороге. Да и не надо бы, верно, говорить ей, что фейри, вся в бликах огня, такая красивая и волшебная, вкуснее любого ужина. Сакс так и сидел на корточках у костра, смотрел на нее и улыбался, как дурак. И заливался жаром от самых ушей: поняла, о чем он думает, вон как смотрит…

Лиле тоже покраснела, мотнула головой, протянула лепешку и фляжку:

– На, поешь. Не мясо, конечно, но хоть что-то.

Не отрывая от нее глаз, взял фляжку – в горле пересохло так, что язык прилип, – и глотнул. От души глотнул. Горло обожгло, словно кипятком. Сакс закашлялся, едва не расплескал то сладкое и крепкое, что во фляжке было.

Фейри всплеснула руками, подскочила, хлопнула по спине. Отняла фляжку.

– Крепкое? Ох, ты ж, наверное, и не пил ничего крепче эля. Вот я бестолковая! Хотела как лучше… погоди, я воды принесу.

Он помотал головой, она не заметила.

– Не надо, – поперхнулся, – не надо воды.

Вскочил, шагнул к Лиле – а она обернулась и посмотрела на него, как на ребенка. Ну да, крепче эля не пил. И что?

– Яблочный пирог будешь? – спросил он и полез в сумку.

Она закивала. Правильно, значит, Томас говорил – фейри сласти любят.

Лиле ела пирог медленно, растягивала удовольствие. Отпила немного из своей фляжки и посмотрела на Сакса:

– Будешь еще, плохо не станет?

Еще чего, плохо! Нет, забота ему нравилась, но… но он же не ребенок, в самом-то деле.

– Буду. А что это? На наливку похоже.

Лиле протянула ему фляжку.

– Выморозка. Так получается крепкое вино. И вкусное, правда же?

В этот раз Сакс отпил немножко. Подержал во рту, чтоб распробовать. Вкусно, сладко, похоже на вяленую грушу, только не груша, ну точно что-то волшебное. Глотнул еще разок и отдал фляжку. Если это вино такое же крепкое, как вкусное, не стоит больше. И без того как-то жарко, и Лиле еще так смотрит… Да не ребенок он! Просто…

– …напиваться не хочу. Завтра далеко идти, – сказал не то ей, не то сам себе и неожиданно для себя добавил: – Купаться пойду. Гарь эта…

Сморщился, вскочил – чуть не споткнулся, камень под ногу попался, – и пошел за кусты. Не при ней же раздеваться. Развесил одежду, подумал, не постирать ли рубаху, но за ночь же не высохнет. И забежал в озеро, сразу поглубже. Вода была теплая-теплая, верно, ночью парить будет. Какие-то мальки приняли его за вкусную корягу, пощипали за ноги. Смешные! Что-то тяжело плеснуло в осоке, тут же захотелось нырнуть – Сакс и нырнул. Поплавал малость, смыл пот и грязь, встал у берега, чуть глубже чем по пояс, и принялся расплетать косу: в волосах тоже гарь и кровь, красавец просто.

– Может, помочь расплести? – окликнули его с берега.

Сакса обдало жаром, похлеще, чем от выморозков. Обернулся, оглядел Лиле с ног до головы – в сумерках она снова светилась, только глаза казались темными колодцами – и позвал:

– Иди сюда, помоги.

– А ты отвернись, – засмеялась она.

Еще помедлила на берегу, потом за спиной плеснуло. И еще плеснуло, ближе. Потом на плечо легла теплая рука. Вторая потянула за волосы.

– Наклони голову, а то не дотянусь.

Сглотнув, Сакс склонил голову, щекой потерся о ее пальцы на плече. Отчаянно хотелось развернуться, поймать ее и поцеловать, наконец. И… много чего еще хотелось, только бы не испугать.

В волосы закопались ее пальцы. Расплела косу быстро и осторожно. И отступила. Опять плеснула, обошла его кругом. Вода ей была выше груди, а волосы она завязала в узел на макушке. И сорочки на ней не было – конечно, она же нагишом купается. Фейри. И смеется так волшебно, как льдинки звенят. В горле снова пересохло, подумалось, снова над ним смеется?

Чтоб не думать всякой ерунды, нырнул, проплыл с ней рядом, скользнул рукой по теплому и гладкому. Вынырнул, встряхнулся. Снова стало хорошо и весело, верно, фейрино волшебство такое – сама как те выморозки, сладкая и крепкая.

– Красиво плаваешь! – восхитилась Лиле. По-правде восхитилась, не насмехалась.

– Давай наперегонки к островку?

Сакс махнул себе за спину, там, в половине перестрела, был крохотный остров с кучкой берез и ковром земляники. Сам он смотрел только на Лиле, точнее, на выныривающие из поднятых им волн темные ягоды сосков. Дышать стало тяжело, сердце колотилось где-то в горле, и он сам уже не понимал, чего ждет: вот же она, только руку протяни!

Она мотнула головой. Покусала губу.

– Зачем наперегонки?.. Или ты на спор хочешь?

– Ага. На поцелуй.

– Ну, – она смутилась, – я плаваю… не так чтобы быстро, ты сразу выиграешь! Давай я тебя лучше просто так поцелую, без спора.

Он и ответить не успел – обняла за шею, заглянула в глаза и поцеловала. Прямо по-настоящему, как мельникова сестра… нет, лучше.

Вмиг забыв и о споре, и о мельниковой сестре, Сакс подхватил ее, оторвал от дна – в воде она совсем ничего не весила – и прижал к себе. Скользнул ладонью по спине и ниже, чуть не задохнувшись от сведшей бедра судороги, непроизвольно толкнулся.

Лиле ахнула, прильнула – не оторвать. Выдохнула в рот:

– На берег… не здесь же…

Подтолкнув ее ладонью выше, попросил:

– Обними.

Как вынес ее на берег и уложил, Сакс уже не понимал. Кажется, она дрожала, а может, это он дрожал. И шептала что-то неразборчиво-сладкое, и держалась за него крепко-крепко… Опомнился, только когда толкнулся между обнявших его ног, сквозь тонкую преграду. Замер, закусив губу: не может быть, чтобы фейри – и не знала мужчины? Но нет, ему же не показалось, в самом деле первый…

– Лиле? – шепнул ей в волосы.

– Ммм?.. – выдохнула ему в плечо, потерлась об него всем телом.

Так потерлась, что он забыл, зачем остановился, – и толкнулся снова. И снова…

Она была такой… как озеро, как земляника, как сладкие выморозки, как волшебство. Она была – его. Она вздыхала, гладила его по спине, вскрикивала и кусала за плечо, а потом закинула голову и простонала:

– Э-эри… – и вся сжалась, задрожала.

Он тоже вздрогнул, зажмурился – и выплеснулся, весь, в нее, хватаясь за тонкие плечи, словно мог утонуть и не выплыть…

Потом она вытянулась, прерывисто выдохнула… Чуть слышно шепнула в ухо:

– Ты тяжелый.

Не отвечая и не выпуская Лиле, Сакс перекатился на спину – так, чтобы она лежала на нем.

Фейри ткнулась лбом ему в плечо, погладила по щеке:

– Какой ты… таких не бывает.

Счастливо улыбнувшись первым звездам, Сакс зарылся пальцами в спутанные волосы, погладил затылок и хрупкие лопатки.

– Я люблю тебя, Лиле. Только тебя, всегда. – Вспомнил Томасовы байки и добавил: – Никого больше не будет, только ты.

Ладонь легла ему на губы.

– Ш-ш. Не говори. Не бывает всегда. И чтобы никого другого, тоже не бывает. Тебе всего-то…

– Я не ребенок, Лиле, – прервал он ее, отняв ладонь от губ. – И я знаю точно, что ты для меня – единственная.

Она отодвинулась. Сползла сначала на бок, потом и вовсе села на край войлока. Нахмурилась.

– Эри, Эри… Я прошу, не говори. Я же знаю, как бывает. Вот вы сейчас будете воевать, потом война закончится и вспомнится, что нужно возвращаться домой, лошадок разводить… Потом – что мужчине нужна жена, чтобы дети и хозяйка дому. Сам выберешь или за тебя, неважно. А ты такой – будешь себя ругать, что не сдержал слово. Не хочу, чтобы ругал. – Запрокинула голову, уставилась на звезды. Пробормотала еле слышно: – Пошлость какая, в такой момент об этом говорить…

Сев рядом, Сакс обнял ее за плечи, развернул к себе и заглянул в глаза – темные, волшебные и мудрые. Подумалось, а сколько же лет этой фейри? Мало ли, выглядит как девчонка, они ж вечно молодые. Может, и вечно девственные… Зато Лиле говорит, как старик Фианн, когда напьется. Только Саксу было все равно, сколько мудрости в ее словах и скольким юным и глупым она что-то такое говорила, чтоб не обещали.

– Не надо, Лиле. – Мягко и бережно поцеловал хмурую морщинку между ее бровей, потом – скулу и губы… едва оторвался. – Не бойся за меня. Война или не война… Или ты уже хочешь уйти?

Она мотнула головой:

– Не хочу, Эри. Совсем не хочу! Если бы можно – не уходить! Как будто ты привязал, честное слово, – жалко улыбнулась.

– Так останься. Пойдем завтра вместе. – Снова поцеловал ее, завалился на спину и потянул на себя. – Может, это ты меня привязала? Вот как увидел тебя, и все.

Лиле засмеялась, шепнула в ухо: «Мальчишка!» – и прижалась, зарылась пальцами в волосы, приникла губами к шее. Сакс еще успел подумать: жаль, что летом ночи короткие.

А потом она уснула. Верно, устала, ей сегодня пришлось и колдовать, и от стражи бегать, и он еще… первым… Сакс даже зажмурился, так сладко было думать, что она – только его, ничья больше. И зря она так, он же не просто так сказал. Она правда – единственная, не надо ему никого больше.

Тихонько сняв с себя ее руку, Сакс встал. Чуть полюбовался светящимся в темноте телом, укрыл плащом. И вернулся к тому месту, где купались. Зашел в воду, умылся. Кровь тоже смыл и вздрогнул, подумав: ей же больно было, а так за него цеплялась, словно сразу – хорошо.

– Нет, не надо мне никого другого, – сказал вслух не то озеру, не то сам себе. – И что война? Фейри и замуж идут, и детей рожают. Вот кончится война, и поженимся… выйдешь за меня, Лиле? Я тебя никогда не обижу, и железом не трону, и сорочку красть не буду, только если сама меня любишь… Любишь же, правда?

Озеро не ответило, лишь плескала вдалеке рыба и шелестела осока.

– А я всегда буду – только тебя. И если вдруг с кем… даже если жениться – все равно, ни с кем другим счастья не будет. Так и зачем оно…

Сглотнув невесть откуда взявшуюся горечь, Сакс еще раз умылся и вышел на берег. Собрал с кустов одежду, понюхал Лилино платье – точно ли земляника? Точно. Земляника, хвоя и немножко свежий снег. А потом вернулся к Лиле, забрался к ней под плащ как был, нагишом, и обнял. Она пошевелилась, умостилась к нему тесно-тесно, снова закинула поверх него руку и довольно выдохнула:

– Эри…