Читать книгу Облучение - Татьяна Чекасина - Страница 4

Облучениею Маленький роман
I

Оглавление

Мы с Кукурузовой сидели, как всегда рядом за плотно сдвинутыми столами. Зашла Дуськова, а с ней та, которая до зимы будет главным предметом наших разговоров, загадок и открытий. День был мощно-солнечный, апрель.

– Познакомьтесь, новенькая…

– Лёка Воробьёва! – представилась она, звонко «пролёлёкав» это интимное, как мне слышится, «ё».

У нас (за редким исключением) принято называть друг друга по именам-отчествам, воинским званиям, у кого они есть. О том, что нам хотят навязать новый кадр, узнали мы лишь накануне. «Кто такая?» «Да, вроде, дочка генерала». И вот начальница знакомит. А мы разглядываем во все глаза. Вид у неё, как и ожидали, оказался кукольным. Лицо из чего-то неземного отлито, гладкостью облито, светится молочно-фруктовой пропиткой. Кудри – устремлённые ввысь антенны. Тряпки, у непривычных вызывающие косоглазие. Запах – куст райских цветов. Воздух у нас в «спецчасти» (так именуется помещение) разрядился лёгкой грозой, и на серой стене у портрета навечно застывшего вождя блеснула радуга.

– Работа у нас тут несложная, но требует знаний пунктуации, орфографии, – прогнулась я, будто гувернантка.

Она, свободная, повелительно наблюдала за объяснениями. Нужны они ей, а не мне. На столе, только утром отмытом целой ротой солдат, покорно раскладываю бумаги:

– Вот, пожалуйста: ди-сло-ка-ция, де-мар-ка-ция, ре-ко-гнос-ци-ров-ка…

– А кто-то может неправильно написать эти слова? – наивно выплеснулось из жеста её рук, сверкнувших ногтями, длина и декадентская окраска которых, ввергли меня в лёгкий ступор.

Кукурузова задышала (пыхтит, сопит, выдаст):

– Хорошо нигде не работать?

– О, да! – кивнула новенькая, будто иностранка. О чём спросили, не поняла, но согласилась, боясь показаться невежливой.

– Я бы побездельничала, но денег мало, – продолжила Кукурузова.

– О, да, – Лёка неприятно удивилась, будто к ней в трамвае пристал пьяный.

– Без матери-отца я с пятнадцати лет, почту разносила, потом – техникум; институт заканчивала с трудовым стажем.

– А целина, Казахстан, – напомнила я главную гордость Кукурузовой.

– На целине я трактор водила, – с небрежностью аса уточнила она. – Земля оттает – пахать поедем, без огородов никак – дети. А вы не знали радости труда?

– Да-да-да! – прозвенела Лёка, механически подхватив последний слог или, будто кнопку нажав, перешла в некий «автоматический» режим… – Извините!

Мы уставились на неё завороженно. Так отпала «тема труда», но впереди полно других… Нам бы уразуметь, с кем имеем дело, и не держаться стереотипа: молодая-глупая, нигде не работавшая, мы – немолодые, научим. Наши дети, например, натерпелись от нас немало добра. И тут второе дыхание обрели, стали давать рекомендации нашему общему будто ребёнку – новенькой сотруднице по имени Лёка… Освоилась она быстро, благодаря (так решили, позже выяснилось, – неверно решили) прилежанию, не встреченному мной в средней школе, где я отбарабанила три года учителем русского и литературы. Изготовясь полюбить эту девицу материнской любовью, подняли, несмотря на неудачу «темы труда», вопрос о «внешнем облике молодой труженицы». Пример перед ней – мы, одетые, как надо в старобезобразные юбки и блузки (если прохладно, – поверх такие же кофты, жакеты). А в чём ещё? Мы на территории воинской части, где каждая особа женского пола на виду! Причёски у нас скромно-мерзковатые. У Кукурузовой – химическая завивка из мелких кудряшек, делающая её огромное лицо толще. У меня – хвостик на затылке, стянутый аптечной резинкой (при тонковатом носе – вылитая крыса). Никакой косметики. Лёка согласилась с нашими замечаниями («Спасибо-спасибо»). На другой день – юбка ещё `уже, серьги ещё длиннее, глаза подведены, о волосах не говорю – фейерверк.

Вошёл начальник штаба майор Толя Звягинцев, можно сказать, наша подружка. Попросим: «Вывези на природу!» «Есть», – подан его «москвич» с ним за рулём. Минуем город, шоссе, располагаемся на поляне для солнечных ванн. Сами себя захватившие врасплох, без купальников в неприглядном бельишке, «подружка» в стороне, сняв китель, выкатив пузо, подставив лысину свежести ветерка. Отдохнули часок – пора и обратно на рабочие места.

– Это – Нефертити? – разглядел майор серьги сквозь очки.

Другие офицеры, которые заходят к нам по долгу службы, но всегда рады поболтать (мы жалуем лишь давно служащих) даже никаких вопросов про серьги и про остальное не смогли задать, а просто уставились и на минуту-другую забыли о служебных делах. Подобного не бывало никогда. Слово «никогда» звучит, как Воинский Устав, лимитируя жизнь, но создавая в ней приятную чёткость.

Что ж, придётся ещё одну тему поднять, тему духовной жизни: легкомысленная внешность – результат её полного вакуума.

– Вы чем заняты на досуге? – врубаю «учительскую» – по определению Кукурузовой, улыбку. – Наверное, одни танцульки на уме, да киношка: фильмы индийские… Так проводим досуг?

Лёка, игнорируя сказанное, заслоняет рукой глаза, будто прячась, и этим провоцирует меня на громкий учительский монолог:

– Рекомендую чтение серьёзной литературы: «Как закалялась сталь» Николая Островского, Макаренко «Педагогическая поэма»…

…– с Пушкина надо начинать любое чтение литературы, – возражает довольным басом Кукурузова. – Я всегда, если нужен ответ на важный вопрос, смотрю: а что Пушкин рекомендует? Учитель жизни.

Тут Лёка, для нас неново, отключилась от действительности, войдя в «автоматический режим». Сие явление (вообще-то) – хохот.

– Ах, простите! – и закатилась.

Смех её особенный я слышу до сих пор. Звучит он, будто не во мне даже, а под куполом цирка, которым и является жизнь. Одним судьба – с метлой на арене, другим – полёты в вышине. У Лёки этой был даже не смех, а будто другой язык, на него переходила она, улетая, о чём мы, к сожалению, получили сведения довольно поздно.

Мы её побаиваться стали, уж не только потому, что родня начальственная, а – странная она какая-то, загадочная, непредсказуемая.


Из дневника:

«Разбилась реторта», – они послушались Ашота Меружановича: сенсорная недостаточность, отсюда эти состояния; наконец-то найден выход… Накануне приснился такой чудный сон: будто я нахожусь в центре стеклянного шара (пробирка гомункулуса?), и вдруг раздаётся звон (я пугаюсь осколков, летящих мимо). Между острых зазубрин разбитого стекла вижу открытое пространство с ландшафтом, напоминающим гогеновский: краски чистые, яркие. Проснулась радостно. Толкование вдовы: посуда бьётся не только наяву, но и во сне к счастью.

Облучение

Подняться наверх