Читать книгу Тайна моего отражения - Татьяна Гармаш-Роффе - Страница 3

Кончался август 1995 года. Париж встретил нас жаркой ленивой негой отпускного периода, по-весеннему сочной зеленью и цветами, веселой пестротой витрин магазинов и кафе, толчеей туристов на Елисейских Полях, залитых ярким летним солнцем. Город этот мне понравился сразу, и я с удовольствием бродила по нему, пока Игорь мотался по каким-то делам.

Вечерами мы гуляли по Елисейским Полям и по Итальянскому бульвару или катались по Парижу на машине, которую Игорь взял напрокат, ходили ужинать частенько с какими-то людьми, причем русскими, из того самого разряда, с которыми я клялась никогда не иметь дела… Удивительно, до чего они похожи между собой, у них даже затылки одинаковые: жирные и коротко стриженные, они одинаково тупо щетинились каким-то неуместно-мальчишеским, коротким ежиком…

Иногда мы ужинали с Игорем вдвоем – это было лучше всего. Вечерний воздух был тепл и влажен, народ ходил по улицам, гоняли на роликах мальчишки, кафе и ресторанчики обдавали запахами снеди, за столиками, прямо на тротуарах, сидел праздный люд, глазея по сторонам, и официанты в длинных белых фартуках увертливо сновали между клиентами и прохожими. Мне было хорошо и как-то радостно в Париже. Внутри меня будто все улеглось, замерло, затихло…

Ну да, вы правильно поняли – как природа перед грозой.

В один из последних дней нашего десятидневного пребывания в Париже я, как уже повелось, слонялась днем по улицам…

Вам, может быть, знакомо такое занятное ощущение: идешь по улице и вдруг замечаешь кого-то, удивительно похожего на тебя, идущего с тобой в унисон. Не сразу даже и сообразишь, что это ты сам, твое собственное отражение возникает время от времени в светлых глубинах зеркал, вспыхивающих в витринах магазинов. Вот и со мной так получилось: шла я по улице и глазела на витрины, а оттуда глазело на меня мое отражение, и мне оно очень нравилось, и можно с уверенностью сказать, что я ему тоже: ведь каждый раз, когда я на него взглядывала, оно мне улыбалось!

Так мы и шли, довольные друг другом.

Но потом произошло что-то странное. Мое отражение оказалось не справа от меня в витринах, а слева, на противоположной стороне улицы! И шло оно не в унисон со мной, а мне навстречу! Так же размахивая руками, как и я, но только как-то уж очень независимо…

Оно шло само по себе!..

Только спустя несколько мгновений я сообразила, что и одето мое отражение не так, как я.

И совсем уж потом я вдруг поняла, что это не я.

То есть это была я. Но не мое отражение. Просто я шла отдельно от себя, не в витринах, а по тротуару, шла с таким же лицом и с такими же волосами, только причесанными по-другому и одетая по-другому…

Вам стало бы не по себе от раздвоения личности? Мне тоже. Меня было две, и я шла одновременно по разным сторонам улицы!

В общем, не так уж мало времени мне понадобилось, чтобы понять, что по улице идет мой двойник. Да какой там двойник! Копия! Точная копия!

Я смотрела как завороженная. Нечасто удается увидеть со стороны, как ты выглядишь, как ты ходишь, как держишь голову, как откидываешь волосы… Это было очень необычно, но я себе понравилась. По-моему, я эффектная.

Когда я сообразила, что иду за своим отражением неизвестно куда и, в общем-то, неизвестно зачем, мы были уже на перекрестке. Моя копия повернула за угол. Поразмыслив немного, я решила следовать за ней. Но нас разделял перекресток, красный свет на переходе… Дождавшись зеленого, я прибавила шагу и направилась в тот же переулок.

Поздно. Ее нигде не было. Я медленно прошлась по улице, заглядывая сквозь прозрачные витрины во внутренности всяких офисов и магазинов…

Я ее не нашла.

«Кто она? – гадала я, вернувшись в гостиницу. – Откуда такое сходство? Мой двойник, похожий по прихоти природы на меня, как две капли воды? Или?..»

У меня оставалось еще два дня в Париже, и меня тянуло вернуться на эту улочку, найти ее, увидеть ее (себя?) еще раз, спросить, что она думает о нашем необычайном сходстве… Но я так и не решилась. Из-за французского. Я была нема, безъязычна, и смысла в нашей встрече не было никакого.

Игорю я ничего не сказала. Мне почему-то казалось, что фраза «Знаешь, я видела сегодня девушку, похожую на меня» звучит смешно и бессмысленно. Ну и что? – скажет Игорь. Ничего… Игорю я сказала другое. Что если где и изучать французский язык по-настоящему, то это в Париже. И что в Сорбонне есть специальный курс для иностранцев – это я узнала от одного русского паренька, с которым разговорилась в магазине. Правда, курс этот рассчитан на несколько месяцев, в течение которых нужно жить в Париже…

Игорь удивился такой идее, пожал плечами. Он что-то взвешивал про себя. И наконец сказал:

– Возьми пока что все необходимые анкеты для заполнения. А там посмотрим.

Но я знала, что это означало согласие.

Месяц в Москве, готовя свои документы для Сорбонны, я провела, как в бреду. И постоянным сюжетом этого бреда была девушка, похожая на меня. Она мне снилась, я думала о ней повсюду, мысль о ней накрывала меня волной нервной судороги и жара. Я не понимала, что со мной происходит…

Не выдержав, я сказала как-то Игорю. Легко так, вроде невзначай, за завтраком:

– Представляешь, я видела в Париже девушку, похожую на меня как две капли воды! Я обалдела, когда ее увидела! До того похожа…

– Бывает, – ответил Игорь, допивая свой кофе уже стоя. – Я тебе позвоню часа в три.

Ну правильно. А на что я рассчитывала?

Тогда я решилась и пристала к маме. Мама недоуменно пожимала плечами и заверяла, что никакой сестры-близняшки у меня нет и никогда не было. Что я родилась одна-единственная, ее дочка, дочурка, ее ребенок… Она почему-то расплакалась, потом пошла пить валокордин.

Конечно, мама могла так рассентиментальничаться просто из-за воспоминаний о маленьком пушистом бебике, которым я была когда-то, когда умещалась в маминых руках, а теперь вымахала в здоровенную дылду и к тому же переехала к Игорю, и мама скучает в одиночестве, ведь у нее никого, кроме меня, нет… Ну и так далее. Но что-то подозрительное в ее валокордине все же было.

Я сказала:

– Мам, ну, пожалуйста, скажи мне правду… Ты что-то не договариваешь… Я ведь чувствую.

Мама покачала головой, глядя на меня почему-то укоризненно.

– Знаешь, почему мы развелись с твоим отцом? – заговорила она наконец. – Не только потому, что он пил. Но еще и потому, что он меня довел своей ревностью. Ты ведь на него не похожа… Совсем не похожа. Ни чуточки.

Я молчала, не зная, что последует – или не последует? – за этим вступлением. Но и мама замолчала. Наконец я отважилась и спросила:

– Я действительно… То есть мой отец действительно мой?.. Или?..

Мама подняла на меня удивленные глаза и, заливаясь краской, как первоклассница, сказала мне твердо:

– Я твоему отцу не изменяла.

– Извини, мам, не думай, я просто спрашиваю, чтобы понять… Я бы тебя не осудила. Всяко бывает в жизни, – произнесла я философски.

Мама, кажется, удивилась еще больше. Потом улыбнулась и покачала головой:

– Но ты ведь и на меня не похожа. Ни в какой период жизни в твоем лице не промелькнуло сходства с кем-то из нас или хотя бы с дедушками-бабушками… Я наблюдала, как медсестра, целые семьи и знаю, что бывает так: родился младенец – ни на кого не похож, в год становится похож на папу, к десяти вдруг мама проявляется, к двадцати какая-нибудь бабушка или тетя… Или наоборот. Но ты – никогда, ни на кого. Понимаешь?

– Конечно. Но только я тогда не понимаю, куда ты клонишь. Что, по-твоему, следует из факта, что я ни на кого не похожа?

– Я иногда думаю, что тебя перепутали в роддоме, – вздохнула мама. – Я надеюсь, что ты не станешь из-за этого думать, будто я тебя люблю меньше, чем могла бы любить родную дочь? – торопливо добавила она.

– Ты что? С какой стати мне так думать? – я искренне удивилась ходу ее мысли.

– Ты не знаешь, что бывает с детьми, которые узнают, что их усыновили… – снова вздохнула мама. – Случается даже, что они сбегают из дома. В других странах уже давно поняли, какой это шок, и с детства приучают ребенка к мысли, что у него приемные родители…

«Ага, – подумала я, – в таком случае моя копия должна знать, что она приемная дочь!»

И удивилась сама себе: я эту девушку уже зачислила в свои сестры! А ведь, строго говоря, я ее видела всего несколько мгновений, да еще издалека!

– А у нас до сих пор хранят в тайне, – продолжала мама, – а потом – нате вам, приехали, от тебя родная мать отказалась, а мы тебя усыновили… Какая травма для юношеской психики!

– Ну я же не идиотка, – заверила я маму. – И психика у меня уже давно не юношеская. Так ты меня удочерила?

– Что ты! Нет, конечно. Я всегда думала, что ты моя дочь! Только иногда, глядя на тебя, начинала сомневаться, не перепутали ли тебя в роддоме.

– А в каком роддоме я родилась?

– Имени Индиры Ганди[1].

– Может, надо посмотреть в архиве роддома? Кто еще в тот же день родился, сравнить?

– Не хочу, – отрезала мама. – Ты моя дочь, и если тебя и перепутали, то, значит, кто-то растит моего ребенка и любит его, как родного, ни о чем не догадываясь. Мне не нужен никакой другой ребенок, кроме тебя! И я не буду никого искать и разрушать чужое семейное счастье!

Моя милая мама, почему она так уверена, что у кого-то непременно должно быть счастье? Что кто-то так же нежно любит этого ребенка, как она меня?

Некоторое время мы молчали, созерцая друг друга в наступающих сумерках.

– У тебя зрачки расширяются, когда ты так смотришь, аж глаза черными делаются. – Мама передернула плечами, и я только сейчас сообразила, что, задумавшись, уставилась на нее не мигая. – Тебе не нужно ли об очках подумать?

– Мам, нас не могли в роддоме перепутать. Если нас было две… Двойняшек не путают! А если бы и перепутали, тогда у тебя были бы чужие двойняшки вместо твоих, но сразу две штуки, а не одна из них. Понимаешь?

– Тем лучше, – пожала плечами мама. – Значит, эта девочка просто на тебя похожа!

Отчего-то день отъезда, который я так ждала и так торопила, мне оказался не в радость.

На сердце была какая-то тяжесть, словно дурное предчувствие. Я долго мучилась, пытаясь понять, откуда оно исходит, но так и не сумела. И только в аэропорту, проходя таможенную зону, я поняла, в чем дело. Оглянувшись, чтобы еще раз помахать Игорю, я увидела написанное у него на лице облегчение.

Игорь был рад избавиться от меня!

Шевельнулась обида. И даже смутная ревность. В последние дни он очень много работал, приходил поздно, уставал, голова его была занята какими-то делами, и он едва замечал меня, не слышал, когда я с ним заговаривала… Единственное, что живо интересовало его, – это мой отъезд. Он мне помогал во всем, даже в складывании моего чемодана, словно ему не терпелось остаться одному, чтобы я перестала путаться под ногами, заговаривать с ним, когда он сосредоточен, спрашивать, когда придет с работы…

Кажется, я проиграла битву. Между мной и Делами Игорь выбирал не меня.

Промелькнула мысль: я покидаю свое место – в доме Игоря, в жизни Игоря, – и я больше никогда не займу его снова.

Я тогда еще не могла представить, как я была права.

Я тогда еще не могла представить, что происходило в душе Игоря…

***

Олин отъезд во Францию оказался Игорю очень кстати. Когда Оля ему выдала эту идею, насчет Сорбонны, он даже не мог вообразить, как это будет кстати! Он согласился разлучиться с ней на несколько месяцев, потому что почувствовал: девочка начинает томиться. Ей нужна смена обстановки. Ведь для лю бви разлука – словно освежающий душ. Правда, если это разлука короткая.

Но теперь все сложилось как нельзя удачно. Вот уже несколько дней, как на него свалилось новое дело, и оно только нач инало раскручиваться, предстояло множество хлопот и разъездов, телефонных переговоров и встреч. Дело это не имело никакого отношения к его работе для партии Василия Констан тиновича, но Игорь взялся за него неспроста: в этом деле он мог показать себя с новой стороны. Свои таланты имиджмейкера и специалиста по связям с общественностью, свою способность убеждать и добиваться он уже давно доказал всем. Теперь же у него возникла возможность показать себя не просто краснобаем и теоретиком, но аналитиком-практиком, детективом, способным размотать с крошечной зацепки всю цепочку.

Оле же лучше на всякий случай быть подальше на это время. С ее наивной прямолинейностью в сочетании с острой наблюдательностью она могла начать соваться к Игорю с вопросами… Он, конечно, многому ее научил, она стала куда сдержаннее и ди пломатичнее, но эти ее новые качества распространялись тол ько на внешнее общение, на посторонних людей. С Игорем она б ыла по-прежнему откровенна и открыта, по-прежнему прямолинейна…

Вот и хорошо: пусть пока поживет за границей, развлечется. Франция тоже научит ее сдержанности, поможет Игорю в его воспитательных заботах. Когда Оля увидит, что ее непомерная открытость и непосредственность выглядят в глазах иностранцев как невоспитанность, неумение себя вести с достоинством, – она быстро сделает выводы. Оля девочка способная, а жизнь – учитель талантливый, и учит куда быстрее и прочнее, чем любые разговоры на ту же тему…

Так что все действительно складывается к лучшему.