Читать книгу Тринадцать плюс. Поэмы, сказки и сказ - Татьяна Гаврилина - Страница 5

Полнолунье. Июльская ночь.

Звезд холодный свинец серебрится.

Слуги спят. Спит и царская дочь,

Только что-то Атею не спится.

Но не так далеко до утра.

Он поднялся с циновки бесшумно

И, нащупав кафтан, из шатра

Вышел в сумрак, желая подумать.

Пахнет пылью, иссохшей травой,

Где-то птица безумная стонет,

И, заслышав вдали волчий вой,

Захрипели встревожено кони.

Выжег степи полуденный зной,

Пожелтели кустарники даже.

Царь, заслышав шаги за спиной,

Оглянулся на звук – это стража.

Заиграл алой кровью рассвет,

Разгоняя ночную тревогу,

Ждать дождей больше времени нет!

Надо племя готовить в дорогу.

Пастухи, заслоняя обзор,

К водопою погнали скотину,

И протяжно, призывно шоор¹

Огласил гулким воем долину

И ближайшие сопки вокруг.

Стан проснулся, заметно движенье.

– Нужно двигаться дальше, на юг, —

Принял царь, возвращаясь, решенье.

– Мне коня, – приказал он слуге,

Что шел рядом, ему не мешая.

И уже в стременах и седле

Пояснил:

– Я к шаману Имаю.

Скит шамана приземист, накрыт

Потемневшей от копоти кожей

И шаман в черных перьях, на вид

На огромного грифа похожий,

Гостя, полог откинув, впустил.

Сам же охрой по пояс раскрашен

Он то что-то в фиале² месил,

То над дымом, идущим из чаши,

Наклонясь, ворошил горсть камней,

Разогретых и темных от сажи.

– Что желаешь, – спросил он, – Атей,

Прикажи. Я исполню сейчас же.

– Мы, – промолвил Атей, – степняки;

Мы – кочевники, мы – скотоводы.

Путь наш – к устью широкой реки,

Где обильны корма, где народы,

Что на этих просторах живут,

Обустраивая их с рожденья,

Нетрусливы и не отдадут

Нам угодий своих без сраженья.

Солнцем выжжена наша земля,

Подступают степные пожары

И рыжеют пучки ковыля,

И пора гнать стада и отары

Ближе к югу. С затменьем луны,

Когда наши одежды и лица

Станут ночью почти не видны,

Нападем на заставы фракийцев.

Их земля – удивительный край,

Буйных трав непрерывно кипенье.

Я желаю у духов, Имай,

На поход испросить одобренья.

Царь жесток был как вепрь. Как орлан

Смел и зорок, хитер как лисица.

За дурное предвестье шаман

Мог своей головой поплатиться.

Но он знал, как не прост его гость,

Оценил, что дары его щедры,

И на камни горячие горсть

Бросил высохших прутьев эфедры³.

В гулкий бубен ударил, затряс

Связкой гривн⁴ золотых, выпил сомы⁵

И запел, и пустился вдруг в пляс,

Заметался, как дух невесомый,

Извиваясь, кружась все сильней,

Бил руками, как крыльями птица

И тянулся из чаши, как змей,

Сизый дым, обрамляя ресницы,

Его бороду, пряди волос,

Отравляя душком ядовитым…

И шаман, вдруг упав, произнес:

– Царь, ты будешь в сраженье убитым!

Царь вскочил, обнажил акинак⁶

И за космы безвольное тело

Приподнял.

– Что ты мелешь, дурак!

Получай! Он по горлу умело

Полоснул его, вышел на свет,

С гневом меч вбил в богатые ножны.

– Хорошо, что свидетелей нет

Предсказаньям постыдным и ложным! —

Царь подумал, садясь на коня.

– Ну, а если он прав и последний

Смертный бой ожидает меня,

Нужен внук мне, а царству наследник!

Вот Исилл. Чем царевне ни муж?

Пусть в летах, но он доблестный воин,

Мне покорен и верен, к тому ж

Будет Ольвии парой достойной.

Все при нем – и секира и щит,

Шлем и панцирь сработаны ловко

Мастерами и полон горит⁷

Стрел, и поножи⁸ бронзовой ковки.

Вход в шатер. Раб, готовый помочь,

Подскочил, принимая поводья.

– Где же Ольвия? Где моя дочь?

Мы еще не видались сегодня! —

Звал Атей.

– Что случилось, отец? —

Дочь с плеча отвела покрывало,

Золотой поправляя венец, —

– Я на арфе, ты слышал, играла.

Раб Ахилл и толков и умен,

Знает много сказаний, историй

И немало известных имен,

Был вниманьем царей удостоен…

Но Атей дочь свою перебил,

Ничего не желая знать боле.

– Дочь, к тебе я лишь с тем и спешил,

Чтоб сейчас объявить свою волю.

Я об этом подумал не вдруг.

Я слабею. Мне власть не по силам.

Нужен царству наследник, мне – внук,

Тебе – муж и я выбрал Исилла.

– Но, отец, он не люб мне совсем!

Не умен, и не молод, и скушен!

– Я в зятья его выбрал затем

Лишь одним, чтоб он был мне послушен!

Ты мне дочь! Мое слово закон!

Как ты смеешь сейчас мне перечить?!

Знай, твоим соправителем он

Станет, если погибну я в сече!

А любовь – это глупость, зола

От костра, что сгорел и дымится.

До сих пор ты царевной была —

Будешь Скифского царства царицей!

И, уже повернувшись спиной,

Приказал:

– Жди сватов спозаранку.

И ушел.

– Нет! Исиллу женой

Я не буду! Иль я ни скифянка?! —

Закипела вдруг в Ольвии кровь, —

Стар отец, его сердце остыло,

Позабыв, что такое любовь,

Мне ж и дня не прожить без Ахилла.

Раб Ахилл был поэтом, певцом

(его слушал и баловал Дарий)

Но был схвачен в бою, ослеплен,

Чтоб не мог убежать, и подарен

Царской дочери. Вроде шута

Был при ней, чтоб она не скучала

Без подруг, но его доброта

В ней к Ахиллу любовь пробуждала.

Грек и впрямь был силен и красив.

И хоть шут из него не удался,

Он свою госпожу оценив

За сердечность, к ней сам привязался

Всей душой. Оставаясь вдвоем,

Пел ей песни, внимал ее пенью

И со временем верным рабом

Стал ее и покорною тенью.

А когда по весне расцвели

Ноготки, оживляя округу,

Спела арфа двоим о любви

И они потянулись друг к другу.

Вечер близок. В шатре тишина.

Слуги смолкли. Лишь Ольвия

бродит по своей половине, бледна,

От волненья нигде не находит

Ни покоя, ни места себе.

Нет, не может она в самом деле

Покориться так просто судьбе!

И царевна взмолилась Кибеле⁹.

– О, Кибела – богиня зверей,

Я грешна, я люблю иноверца

Власти, золота, жизни сильней.

Когда я бы имела два сердца

И второе б любило его!

Но я вовсе о том не жалею!

Или все иль совсем ничего —

Я иначе любить не умею!

Мой отец во мне видит не дочь,

А лишь средство к намеченной цели.

Ты одна только можешь помочь

Мне, – молилась царевна Кибеле.

Помолилась и будто во сне,

Полагаясь на милость богини,

Приказала слуге:

– В табуне

Отбери двух коней самых сильных!

Тотчас платье сняла, а затем

Украшения с рук золотые.

Две косы уложила под шлем,

Шаровары, рубаху мужские

Натянула, устроилась ждать,

Когда день отрумянится летний….

Все готово к тому, чтоб бежать.

Выбор сделан. Нет времени медлить!

На подставке лежат зеркала,

Золотые подвески, кулоны,

Гребень с фризом¹⁰ (на фризе орла

Раздирают на части грифоны).

Среди них, как ладья на боку,

Позабытая арфа скифянки….

Лишь стемнело, нырнула во мглу,

дочь царя и к Ахиллу в землянку

Прибежала.

Не тратя минут

Дорогих, все как есть изложила

Без вступления:

– Завтра придут

Меня сватать с утра за Исилла.

Мой Ахилл, я готова бежать.

Нам оседланы лучшие кони,

Мои слуги умеют молчать

И отец нас с тобой не догонит!

Мой, ты знаешь, известен удел —

Быть царицею Скифского царства,

Умножать, как отец мой умел,

И владенья его, и богатства.

Духу скрытых сокровищ служить,

Его злой, разрушительной воле.

А я просто желаю любить

И надеюсь мне боги позволят!

Что ты медлишь? Скорее в седло!

Уже небо засыпали звезды,

Но безглазые веки его

Затопили счастливые слезы.

– Как я долго об этом мечтал! —

Произнес он.

– Как жаждал свободы!

И безумствовал я, и страдал,

И надеялся все эти годы

Еще раз сесть верхом на коня,

Сбросить цепи постылого рабства

И вернуться домой, где меня

Ждут родные, надеясь дождаться.

Царь Атей был побегом взбешен,

Тряс главой, волосами седыми.

И дружинникам был оглашен

Его грозный приказ:

– Взять живыми!

Выбрал самых достойных гонцов,

Разослал во все земли отряды,

А тому, кто вернет беглецов,

Обещал дорогие награды.

Вот и солнце взобралось в зенит,

Зверь дороги и тот сторонится.

И разносится топот копыт

По широкой степи, да клубится

Пыль дорожная, мечется плеть,

Натянулись тугие подпруги,

Но, настигнув, накинули сеть

На влюбленных Атеевы слуги.

Суд царя и суров был и скор.

И, хоть случай задел его лично,

Он исполнить велел приговор

По незыблемым скифским обычаям.

Никакой им особой вины,

Кроме грешной любви не вменяя,

Раб пожертвован богу войны

Был, а Ольвия – богу Папая¹¹