Читать книгу Люди – книги – люди. Мемуары букиниста - Татьяна Жданова - Страница 5

Ну, вот, теперь надо рассказывать об Алике. Но для того, чтобы рассказывать о нём, надо сначала рассказать о Галке «Сыр», и это очень-очень длинная история.

С этой весьма экстравагантной дамой я познакомилась вскоре после моего прихода на практику. Галина Федоровна в то время работала в магазине уборщицей. Почему-то в первые дни моей работы там я её не видела. Вообще, чистоте в нашем магазине как-то особенного значения не придавали, а может быть, в эти дни убирался кто-то другой, уж и не помню. Короче говоря, в один прекрасный день заявилась перед обедом в магазин толстая неопрятная бабёха неопределенного возраста в каком-то засаленном черном пальто, с голубым полушерстяным платком на голове и в калошах, надетых прямо на шерстяные носки, которые в свою очередь были натянуты на чулки, перетянутые прямо над толстыми коленками круглыми резинками. На простецкой физиономии глазу, что называется, не за что было зацепиться: глаза голубенькие, простенькие, нос вроде бы курносый, рот обыкновенной, разве что зубов не хватает, щеки круглые, волосы жидкие, бровки тоже. Если бы она старалась казаться любезной или просто бы улыбалась, то она могла бы казаться обыкновенной, но приятной женщиной, без особых затей. Но в выражении её лица было что-то напористое, а в манере говорить – агрессивное, и я сразу заподозрила в ней некоторую недоброту. Со мной она даже не поздоровалась, с другими же здоровалась по-разному: с кем-то задиристо, с кем-то поприветливей, с кем-то даже высокомерно. В общем, такую тётю нельзя было не заметить.

Она наплюхала воды в ведро, вытащила его на середину торгового зала, принесла швабру и тряпку, но за мытье и не думала приниматься. Дождавшись, когда мы закроем магазин на обед, она вытащила из своей сумки какие-то фотографии, разложила их на прилавке и буквально приказала девочкам их рассматривать. Я не помню, чьи именно это были фотографии – конечно, какого-то артиста. Все девчонки посмотрели на них, поохали, повосторгались и отправились обедать. Мне вовсе не хотелось смотреть на эти фотографии, но я решила все же из вежливости посмотреть на них. Я подошла к прилавку и стала их перебирать. Не успела я толком до них дотронуться, как бабёха коршуном налетела на меня, вырвала их у меня из рук, схватила остальные, лежавшие на прилавке, собрала их в кучу и запихнула в свою сумку, а мне сказала с высокомерным видом: «Это не может тебя (или вас?) интересовать».

Мне стало ужасно обидно. Мне действительно они были не очень интересны, но такого хамства и пренебрежения со стороны какой-то уборщицы я никак не ожидала. В те времена я была ещё девушка чувствительная, и от несправедливой обиды у меня слезы навернулись на глаза. Я в расстройстве побрела на кухню и попыталась выбросить из головы этот эпизод, но мне это никак не удавалось сделать. Громкий голос бабёхи и её хозяйские манеры продолжали раздражать меня, и я только и ждала, когда она, наконец, сгинет.

В следующие её приходы я просто старалась держаться от неё подальше и удивлялась тому, как это остальные наши девочки с ней общаются. На моих глазах она успела повздорить с несколькими покупателями, которые вовремя не успели отскочить, когда она мокрой тряпкой начала размазывать грязь по полу. Она орала на них, брызгая слюной, лицо у неё было очень злое, низенький лобик нахмурился, рот перекосился, и она была похожа просто на ведьму. Это было даже страшно. И ни у кого не хватало духу рявкнуть на неё по-настоящему и прекратить это безобразие.

Несмотря на свою агрессивность и наглость, эта бабёха мило беседовала с Александрой Фроловной и Еленой Павловной, а иногда и с другими девочками, хотя порой и срывалась на грубость. Иногда они обижались на неё, иногда все обходилось мирно. Постепенно девочки рассказали мне о ней следующее.

Галка К., иначе Галка «Сыр», была давней знакомой Елены Павловны. Лет десять – пятнадцать тому назад Елена Павловна, бывшая заядлой театралкой, чуть ли не каждый день бегала в Театр Маяковского, располагавшийся прямо напротив нашего магазина, который в те времена ещё находился на улице Герцена. Галка прилипла и к Елене Павловне, и к магазину. Она-то была настоящим старым «сыром». Происхождение этого слова объясняют по-разному, но сама Галка говорила, что оно происходит от слова «сырой», «сырость». Якобы как-то Сергей Яковлевич Лемешев, увидев своих верных поклонниц, ожидавших на дожде его выхода из театра после спектакля, воскликнул: «Боже, да вы все здесь просто отсырели!». И с тех пор слово «сырить» стало означать ожидание кумира, а слово «сыр» – того, кто этим занимался. Так вот, за свою ещё недолгую тогда жизнь (Галке ко времени нашего с ней знакомства было лет 36) она успела переменить 17 мест работы, и это в советские-то времена! Она нигде не могла задержаться более, чем на полгода, потому что всегда надо было срочно срываться с места и бежать за кумиром (или за несколькими сразу), чтобы успеть на все его выступления, а иногда и поехать в другой город на его гастроли. За кем только Галка не «сырила»: здесь и Лановой, и Андрей Попов, и Михаил Козаков, и Владимир Зельдин, и Алла Демидова, и Родион Нахапетов, и французский актер Жак Тожа, и Владимир Шубарин, и хоккеист Борис Майоров, и всякие ещё иностранные группы, вроде, японских «Черных уток», и Бог весть кто ещё. Кумиры были разные, приемы были одни и те же: при помощи цветов, подарков, длительных рукоплесканий, постоянных ожиданий надо было втереться в доверие к кумиру и на какой-то срок (иногда очень краткий, иногда очень долгий) стать частью его жизни. Мечтой Галкиной жизни было стать «сыром» Владимира Высоцкого, но тут были свои сложности. Галка охотно и не по одному разу пересказывала всякие забавные случаи о разных известных актерах, и мы с удовольствием её слушали.

Галкино детство пришлось аккурат на предвоенные и военные годы. Её отец работал шофером, а мать, кажется, не работала. У Галки была ещё младшая сестра Алла. Они были ужасно похожи друг на друга, только Алка выглядела помоложе и поопрятнее.

Галка была феерической грязнухой. Платок у неё на голове вонял кошками (у неё постоянно жил какой-нибудь великолепный кот, потому что она была убежденной кошатницей). На обширном бюсте, на кофточке виднелись пятна от яичного желтка, томатного сока, супа и прочей пищи. Юбка, как правило, с чужого бедра (как впрочем и все остальное) тоже была вся в пятнах неясного происхождения. Чулки и носки, когда она их снимала, могли самостоятельно стоять в углу и вонять не хуже портянок у солдат на многодневном походе. Это было весьма странно, потому как Галка уверяла, что её мать чистоплотная женщина. Удивительно, но после смерти их матери Алка стала ещё более неопрятной, чем старшая сестра.

Училась Галка так себе, но с удовольствием посещала юношеский читальный зал в библиотеке Ленина, который открылся как раз во времена войны. Жила их семья в центре, в Лаврушинском переулке, и Галка могла бегать в Ленинку, сколько душе было угодно. Конечно, она голодала. Никакими способностями к ведению домашнего хозяйства она не располагала, поэтому даже во вполне взрослом состоянии она не желала готовить и часто ходила голодная, подъедая всё, что попадалось под руку. К тому же она все свои деньги тратила на своих кумиров: кому на цветы, кому на книги, кому на пластинки, кому на лекарства. При этом, если её же кумиры дарили ей какие-нибудь приличные вещи, она тут же их продавала или передаривала кому-нибудь, потому что «не могу же я носить эту ажурную кофточку с моими калошами на босу ногу». Галина всегда хвасталась, что у неё никогда не было ни одного русского любовника. Она начала свою сексуальную жизнь с 17 лет, со связи с молодым поляком по имени Владек, который предлагал ей свою руку и сердце, но Галка и представить себе не могла, как это она со своими простецкими замашками и семью классами средней школы войдет в приличную польскую семью. Потом Владек уехал, а Галка на какое-то время поступила на работу уборщицей в институт Дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Там она сначала приглянулась одному латиноамериканцу, а потом, когда тот уехал, его другу, тоже из Латинской Америки. Кажется, их обоих звали Альфредами. Вот от этого Альфреда Второго она в свои тридцать лет родила сына Андрея, очень славного мальчика.

Естественно, меня удивляло то, как все эти мужики могли клюнуть на эту патологическую грязнуху, но девчонки мне объяснили, что в молодости Галка была очень ничего себе – стройненькая, худенькая, волос у неё было побольше, и кроме того, она была того самого неброского русского типа, который так любят иностранцы. Ну, и если хотела, могла привлечь к себе внимание, ведь она была прирожденной актрисой погорелого театра. Актерство было у неё в крови. Её двоюродный брат Владимир К. всю жизнь был артистом Детского театра, сама же Галка могла бы стать актрисой, если бы хоть чуть-чуть хотела учиться. Правда, в детстве она принимала участие в самодеятельности, но дальше этого не пошла. Как футбольные болельщики в основной своей массе сами в футбол не играют, так и «сыры» не выступают на сцене.

Так вот, родив в тридцать лет первого и единственного ребёнка, Галка разумно порешила, что ей пора перестать мотаться с одной работы на другую, и попросила одну свою близкую знакомую, которая работала на студии «Мелодия», устроить её туда на работу. Она поступила в цех гальваники, где все ходили по полу, залитому электролизной водой, отсюда и её привычка везде и всюду ходить в калошах, которые ей выдавали на работе. В цехе она успевала лаяться со всеми без разбору, особенно с начальником смены, но тем не менее, в общем народ к ней относился по-доброму, уж очень она умела быть смешной и забавной. Пластинки «Мелодии» были тогда чрезвычайно дефицитными, и Галка пользовалась ими, как козырными картами. Она, например, могла зайти в магазин «Прага» и предложить продавцам какие-нибудь пластинки, причем без переплаты. Конечно, после этого торт «Птичье молоко» ко дню рождения её сына Андрюшки был обеспечен. В другом магазине она могла брать в любом количестве индийский чай, конфеты «Сливочная помадка», зефир, шпроты, копченую колбасу и прочее, за деньги, конечно, но тоже без переплаты. Потом, уже много позже, она брала меня с собой в этот магазин на Ленинском проспекте, там мы отоваривались, а затем очень многое отвозили Люсе Резниковой, Галкиной подруге детства, больной страшенным полиартритом. Люся была падчерицей первого Галкиного кумира, актёра ТЮЗа Сергея Резникова. Как она рассказывала, он играл Рошфора в «Трёх мушкетёрах». Ей тогда было лет 14. Она дождалась его выхода из театра и пошла за ним. Он заметил её, понял её тоску и привел к себе домой, где и познакомил со своей женой Марией Александровной и двумя дочками – восьмилетней Люсей и совсем маленькой Леной. Так Галка стала приходить к ним, они её подкармливали, она видела их гостей, слушала их разговоры, и ей все это ужасно нравилось. Вот Мария Александровна и устроила ее на работу в «Мелодию».

Галка не забывала их доброту и после смерти Сергея Резникова продолжала навещать Люсю и Марию Александровну. Она и меня с ними познакомила.

Я не помню, как и когда произошло мое сближение с Галкой «Сыр». Наверное, я вместе со всеми в магазине слушала её байки, смеялась, а, может быть, и подыгрывала ей. В общем, через какое-то время мы были с ней во вполне приятельских отношениях. Помню, как она, желая порадовать нас, притащила в магазин магнитофон и кассеты с записями Высоцкого, которого она обожала, и мы часа четыре услаждали свой слух полузапрещёнными песнями Владимира Семеновича. Мне нравился Высоцкий, но я не очень много его слышала, хотя один раз была на его концерте в клубе Горбунова. Тут же мы просто объедались Высоцким, и Галке это очень нравилось. Ей было приятно, что мы разделяем её пристрастие к нему.

Мои отношения с Галкой были очень неровными, из-за её паршивого характера. Конечно, она была немного психопатка, склонная закатывать скандалы и истерики по ерундовым поводам, и в такие минуты изо рта у неё выпрыгивали жабы и лягушки. Потом ей становилось стыдно, но на мировую она не шла. Помнится, я купила ей в подарок бюстгальтер девятого номера, в каждую чашечку которого я могла втиснуть собственную голову. Надо сказать, дарить Галке нижнее белье, особенно трико, было традицией. Она часто вообще ходила без штанов, что облегчало ей проблемы с туалетом, но зимой все же было холодновато. Она с благодарностью принимала подношение, надевала на себя эти штаны прямо на месте и носила их до тех пор, пока они на ней окончательно не протирались. Кажется, она их не стирала, ждала, когда подарят следующие. Ну, а я решила подарить ей бюстгальтер, но как раз в этот момент её угораздило со мной полаяться. Мы разругались вдрызг и дней десять не разговаривали друг с другом. Но за эти десять дней она успела исплакаться на груди у всех наших девчонок. Она хотела помириться со мной и получить свой бюстгальтер. Я к ней не лезла, ходила гордо, выдерживая характер, но в конце концов мы помирились.

С Галкой было весело. Она знала кучу сплетен про актеров, порой очень здраво судила о жизни, охотно рассказывала о себе, любила хорошие детективы, приносила нам читать их в машинописных переводах или в вырезках из провинциальных журналов, где их иногда печатали. За это она требовала внимания. Она была жутко ревнючая и хотела, чтобы мы её привечали лучше, чем наших «мальчиков-ебунчиков», как она называла наших молодых семьдесят девятых. Особенно от неё доставалось мне и Вере. Нам даже не удавалось посплетничать о наших кавалерах, как следует, чтобы Галка не вставила в наш разговор свое веское слово. Успокаивалась она только тогда, когда успевала всех их и нас заодно основательно полить грязью. В ответ мы с Верой только весело хохотали. Язык у Галки был, как помело, но и я в долгу не оставалась. Разговор набирал обороты, а в конце мы уже все втроем хохотали до слёз. Тогда в товароведку прибегала Галина Андреевна и просила нас вести себя потише.

Как ни странно, но Галка оказалась знаковой фигурой в моей судьбе. Благодаря ей я познакомилась с Надей и Вадимом Севницкими, ставшими моими большими друзьями, и даже получила квартиру. Она сама была очень активна в знакомствах и умела добиваться внимания тех людей, которые ей нравились. Некоторые её приемы я тоже усвоила.

В те времена Галка активно посещала черный рынок. Она покупала и продавала разные книги, но в основном все же покупала. Это были и детские книги, и собрания сочинений, и новинки советских авторов, и переиздания классиков, и опять же детективы. Она иногда меняла там шило на мыло, пластинки на книги, какого-нибудь Кожевникова на Агнию Барто или Чуковского для детей своего очередного кумира. Она хорошо знала постоянных посетителей черного рынка и кто что там продает. Оттуда она приносила нам книги и сплетни.

Однажды Галка начала пудрить нам мозги рассказами о том, что на черном рынке появился такой вот мальчик, хороший мальчик, скромный мальчик, маленький и худенький, и он ничего не хочет, кроме детективов на немецком языке. Она попросила у нас разрешения привести этого мальчика к нам в магазин и познакомить с нами. Она просто не знала, что сама себе роет яму да ещё подкладывает туда свинью, потому что Алик оказался её серьезным соперником в деле приобретения детективов на английском языке (хотя поначалу действительно покупал детективы на немецком) и книг по кино. Конечно, сама Галка ни на каком языке, кроме русского, ничего не читала, но она покупала детективы Агаты Кристи, Гарднера и Рекса Стаута, а также книжки по кино, где было мало текста и много картинок. Она с детства собирала открытки с портретами актеров (советских и зарубежных), менялась ими с такими же фанатами, как она сама, иногда дарила их нам.

Короче, привела она Алика в магазин. Он оказался невысокого роста и худеньким, но никаким не мальчиком, а вполне взрослым молодым человеком тридцати с лишним лет. Он закончил физтех и жил вместе с мамой в Кунцево. Работал он в какой-то шарашке, потом перешел в другую. На работе его всегда ценили, потому что он был умным, сообразительным и трудолюбивым человеком. У нас он прижился моментально. Не прошло и двух месяцев, как мы уже не мыслили себе жизни без Алика. Обычно он приходил по субботам, а иногда и среди недели. Он всегда приносил большой кулёк с вкусными конфетами, которые наши девчонки-сладкоежки поедали чуть ли не с бумажками. Он помогал нам штамповать книги, таскать их из товароведки в отделы, разбирал их по тематике, даже иногда стоял за прилавком, только вот в кассе не сидел. У него было ценное качество: он всегда видел, как и когда надо тебе помочь. Он подходил и без лишних слов делал то, что надо. И ещё он всегда видел и замечал, как мы себя чувствуем, по-видимому, потому что сам в жизни испытал много боли. В раннем детстве он тонул в холодном болоте, его спасли проходившие мимо мужчины, и с тех пор у него болели ноги, поясница, у него был полиартрит, были и другие болезни. Мне всегда нравилась именно его внимательность. Алик знал и любил зарубежное кино, во время Московского кинофестиваля он брал отпуск и не вылезал из кинотеатров, иногда просматривая чуть ли не по восемь фильмов в день. Когда у нас бывала возможность посмотреть что-нибудь интересное, Вера или я старались взять его с собой. Его любимцем был Хемфри Богарт.

Алик быстро поладил с остальными нашими молодыми семьдесят девятыми. Приблизительно в то же время (это был год 1973–1974) Верочка привáдила ещё двоих мужчин к нашему магазину – любителя охоты немца Эдвина Майера и его молодого приятеля Виктора. Оказалось, они тоже окончили физтех. Все трое в то время оказались разведены и не женаты, и у нас сложилась чýдная компания. Мы собирались то у меня, то у Верочки, иногда у Эдвина или у Вити, пили сухое винцо, ели что-нибудь вкусное, болтали и веселились. Мы непременно ходили друг к другу на дни рождения. Витя тогда жил в Телеграфном переулке, а Эдвин – в Козловском, у Красных ворот, Вера – в Фурманном, я – в Сокольниках, нам друг до друга было рукой подать, только Алик жил далековато, но это его никак не стесняло. На какой-то из его дней рождения, на юбилей, наверно, я написала ему такие стихи:

Галка теперь от досады кусала себе локти, но Алик был, как новорожденное дитя, которое обратно не запихнешь, и ей пришлось мириться с его существованием. Но в общем, она относилась к Алику хорошо, хотя и ревновала нас к нему. Он увел у неё из-под носа много хороших книг, которые мы охотнее отдавали ему, чем ей, потому что Алик всегда и сразу честно расплачивался за них, а у Галки денег никогда не было.

Зато она ещё в те времена была мастером пирамид. Наобещав направо и налево принести дефицитные пластинки с «Мелодии», она собирала у людей деньги. Этими деньгами она могла расплатиться в продовольственном магазине за дефицитные продукты. Часть дефицитных продуктов она могла предложить нам или своим сотрудницам. Вырученные за эти продукты деньги она могла заплатить за книги. Те, кто давал ей деньги на пластинки, терпеливо ждали. У кого-то лопалось терпение, у кого-то нет. В конце концов, Галка получала зарплату и расплачивалась за пластинки. Потом эта круговерть начиналась сызнова. Естественно, что в кармане у Галки всегда была дыра, а ещё были всякие кумиры, которым надо было нести цветы и подарки.

Внутри «сырской» компании существовали свои раздоры. Там зорко следили за тем, кому кумир оказывает больше внимания, а потом это долго обмусоливалось по телефону и при уже нечастых личных встречах, потому что «сыры» становились старше, иногда болели, прыткость их с годами тоже сокращалась, но тем не менее, взаимная ревность не гасла. Помню, как мы с Галкой однажды отправились в Театр Красной Армии посмотреть спектакль «Тот самый Мюнхгаузен», где главную роль исполнял Зельдин. Я-то с удовольствием смотрела на сцену, а Галина Федоровна, расположившись прямо на ступеньках, рьяно срезала шипы с розовых веток, чтобы Зельдин, когда будет брать букет, не поранил себе руки. Сам спектакль ей уже давно был не нужен, потому что она видела его не в первый раз. Роз было много, ветки были длинными и колючими, и этой развлекухи ей хватило как раз на все действия. Я ещё подумала: её бы энергию, да в мирных целях. По окончанию спектакля мы подошли к сцене и подали цветы Зельдину. Он наклонился к нам, взял цветы и одарил нас своей актерской улыбкой.

Ещё раньше, летом 1972 года, Галка достала для меня два билета на концерт Шубарина, который должен был состояться в кинотеатре «Октябрьский» на проспекте Калинина. Я отправилась туда в сопровождении своего тридцать шестого, хорошенького и милого азербайджанца, при этом страшно ревнивого. Галка попросила меня поднести цветы Шубарину. Она сказала: «Ну представляешь себе, как я в своих калошах выхожу на сцену с букетом, а Володя мне еле до пояса достает?». Шубарин взаправду был маленького роста. «Вот если выйдешь ты, – продолжала Галка, – тогда все будет выглядеть нормально».

Мне пришлось отказаться. Я не боялась выйти на сцену, я боялась своего Афиза, который потом проел бы мне мозги своей ревностью. Тем не менее, выступление мы посмотрели с удовольствием. Шубарин станцевал и свой знаменитый «Ветерок» и «Семь сорок или без двадцати восемь». В конце его выступления были и продолжительные аплодисменты, и цветы летели на сцену – но все так себе, мелочь. Вдруг раздался гул, похожий на звук пропеллера. Это Галка, стоя на приличном расстоянии от сцены, размахивала огромным букетом цветов, как пращой. Под конец она размахнулась и швырнула свой букет на сцену. Хорошо, что у Шубарина такая прыгучесть. Он ловко увернулся в сторону от Галкиного снопа, и тот упал на подмостки, которые явственно прогнулись под ним. Тут раздались такие рукоплескания, визги и крики «браво», что даже Галина Федоровна осталась ими довольна.

И ещё я вспоминаю, как мы с ней ходили смотреть спектакль «Дон Жуан» с Михаилом Козаковым и Леонидом Каневским в клуб им. Горбунова. Похоже, это было летом 1980 года. Козаков был давним кумиром Галки «Сыр», однажды она с такой же молодой «сырихой» Бэлкой Ференц «взяла» его ещё тепленьким птенчиком со второго курса. И с тех пор он так или иначе поддерживал с ними отношения, а они, естественно, хвастались этим друг перед другом и остальными «сырами».

Короче, перед началом спектакля мы зашли к Козакову в гримуборную, и там Галка беседовала с ним о его семье, детях от его разных браков, о здоровье и, кажется, подарила ему пластинку с «Всенощной» Рахманинова, большой редкостью по тем временам. Сначала Козаков отвечал ей как-то лениво, хотя и благодушно, но потом разговорился, а под конец даже поцеловал нам ручки, сказав: «Хорошо, что вы пришли, будет для кого играть». Я всем говорила, что потом неделю не мыла поцелованную им руку, но это было вранье. Зато – правда, он подарил мне свою фотографию, сделанную Мишей Гутерманом в садике Театра на Малой Бронной. На обороте он написал стихи:

Там так и написано: «афтограф». Видно, волновался. Мы с удовольствием посмотрели спектакль и поднесли цветы.

А ещё через какое-то время Галка отправила меня и Люду Б., красивую девушку из нашего магазина, на вечер в ВТО, где Козаков рассказывал о Луспекаеве и читал много стихов. (Мне нравится, как он читает стихи). Галка вручила нам пластинки и огромнейший букет мелких розочек (со срезанными шипами) с наказом непременно вручить все это Мише. Сама она по причине своей заляпанной кофты и калош на шерстяных носках там появляться не собиралась. В старом здании ВТО (Всесоюзное Театральное Общество) у Пушкинской площади зал помещался на пятом этаже, и на лифт стояла длиннющая очередь. Но меня с моим великолепным букетом почтительно пропустили вперед вместе с какими-то женщинами, которые несли в руках театральные костюмы. Вот в тот момент я пожалела, что я ненастоящая «сыриха».

Я должна была передать букет, а Люда – пластинки. Она очень нервничала. После прекрасного выступления Козакова, длившегося часа два, под гром рукоплесканий мы с Людой пробрались к сцене. Но тут аплодисменты стихли, потому что Козаков согласился прочитать что-то ещё. И мы, как две дуры, застыли внизу рядом со сценой, пережидая, когда он закончит читать. При этом моя трепещущая Люда твердо встала у авансцены, оперлась локтем на неё, а другой рукой придерживала пластинки, и было видно, что уж теперь, когда она преодолела свою застенчивость, её отсюда вилами не сдвинешь. Когда же, наконец, Козаков отчитал все стихи, мы передали ему свои подношения, и я под гром аплодисментов прокричала ему: «Это от Галины Федоровны!». Он улыбнулся и покивал головой.

С Донатасом Банионисом Галка где-то пила чай. К Борису Майорову и Алле Демидовой приходила домой. Василий Лановой в 5 часов утра читал ей и ещё какой-то «сырихе», скорее всего той же Бэлке Ференц, «Золотого телёнка» на лестничной площадке своего дома. А вот Родион Нахапетов никогда Галку не видел. Он слышал только её мурлыкающий голос по телефону, когда он вел с ней длинные разговоры. На глаза же ему она со своим одним зубом во рту и калошами на ногах показываться стеснялась. Она приходила к нам в магазин, оставляла всяческие подношения для него в товароведке, а он приходил и забирал их без неё, или же она в это время пряталась за колонной в торговом зале. Самой её последней страстью, когда она уже болела, был Александр Любимов, телеведущий программы «Взгляд». Она прожила с ним целую жизнь, а он об этом даже не догадывался.

В отличие от некоторых других «сыров», Галка никогда не пыталась вступить со своими кумирами в интимные отношения. Она бескорыстно обожала их и хотела от них просто немножко внимания. Они дарили ей какие-то безделушки, и она часто передаривала их нам. А вот у её сына Андрея клюшка была от самого Бориса Майорова.

Я уже говорила о том, что заветной Галкиной мечтой было «сырить» Высоцкого. Когда же я спросила её, почему она этим не займется, она мне ответила: «Ты что, за ним же ГАБТовские ходят». Я удивилась: «Ну, и что ж?» – «Они, знаешь, как дерутся!»

Вот это да! Я и не подозревала, что собственнический инстинкт «сыров» может довести их до рукоприкладства. Оказывается, за Высоцким плотно «сырили» две сестры-лесбиянки, кажется их звали Танька и Валька. И они никого не подпускали к Владимиру Семеновичу. Как Галка мечтала найти его где-нибудь пьяненьким в канаве и на своих могучих плечах отнести домой! Не сбылось. А по поводу драк между «сырами» она рассказала мне такую историю.

В молодости она вместе с другими «сырами» ходила за Андреем Поповым, актером и режиссером Театра Красной Армии. Обычно они самым почтительным образом ожидали его выхода после спектакля под колоннами этого театра. Если он выходил один и делал им знак, они шли его провожать, и он с ними разговаривал и шутил. Если же он выходил с кем-нибудь, то они следовали за ним на приличном расстоянии, стараясь не попадаться ему на глаза.

И вот как-то раз или два им в удобный момент перебежала дорогу какая-то сопливая фря, и все внимание их кумира досталось ей. Прошел слух, будто бы эта молодая особа хочет стать гримером и подходит к Попову только затем, чтобы посоветоваться относительно этой профессии. «Сыры» скрежетали зубами, но терпели. Однако, какая-то добрая душа звякнула им, что эта профурсетка просто-напросто нагло «сырит» их кумира.

Когда в очередной раз Попов вышел из театра, он увидел группу своих «сыров» и эту наглую фрю. Наверное, он подумал, что она снова подойдет к нему, но «сыры» окружили его, заговорили-заболтали, и он было забыл о ней. Когда же вспомнил, спросил: «А где эта девушка?», на что ему ответили: «Не бойтесь Андрей Алексеевич, с ней все в порядке». «Боже мой! Что вы с ней сделали? Неужели убили?» – «Андрей Алексеевич, мы таких не убиваем, мы их давим». На самом деле парочка-троечка «сыров» покрепче прижали эту девушку к колонне, поводили у неё под носом кулаками и сказали, чтобы духу её здесь не было, иначе… Короче, девица исчезла и больше не появлялась.

О самой Галке и её байках можно рассказывать бесконечно, поэтому я пока прервусь и скажу только, что теперь её прах покоится на Преображенском кладбище, куда я и прихожу каждый год 22 июня, в день её смерти.