Читать книгу Ле-диез-то. Стихотворения - Tatyana Knyazeva - Страница 4

Жили-были часы на шкафу платяном:

Жёлтый маятник, россыпь цветных шестерёнок.

Я, играя, сама заводила их днём.

Они тикали так, чтобы слышал весь дом,

И спешил по дорожке игрушечный львёнок.

В тех старинных часах механизм был такой:

Если ключ повернуть, то сожмётся пружина,

И тогда, только маятник тронешь рукой,

Шестерёнок надолго нарушишь покой

И разбудишь уснувшего джинна.

Я в то время умела считать до семи.

Шестерёнок в часах было семь или восемь.

Я училась у этой зубастой семьи.

Подорожник пылился, цеплялись репьи,

Приходила ещё не знакомая осень.

Жили-были мечты в детском сердце моём:

Жёлтый маятник, россыпь цветных шестерёнок.

Я играя, сама сочиняла их днём,

Сердце билось так громко, чтоб слышал весь дом,

И спешил по дорожке игрушечный львёнок.

В глупом сердце моём механизм был такой:

Если ключ повернуть, то сожмётся пружина,

И тогда, только маятник тронешь рукой,

Шестерёнок надолго нарушишь покой

И разбудишь уснувшего джинна.

Я, как в детстве, умела считать до семи

Под задумчивым шёпотом ветреных сосен.

В тихий август по травам я шла напрямик,

Подорожник пылился и липли репьи.

Наступала такая знакомая осень.

Мне шесть. Я герой. Я с утра без опаски

Ночных мотыльков выпускаю с терраски.

Им хочется жизни. Я их понимаю —

Бегу на крыльцо и ладонь разжимаю.

Мне шесть. Я и повар, и врач, и художник.

К разбитой коленке прижав подорожник,

Сижу на скамье и рисую в тетрадке,

И кружатся листья над детской площадкой.

Мне шесть. Я в гостях у неведомой тёти

Черешни ловлю в неостывшем компоте.

И мне темнота не страшна, ведь я, кстати,

Подпрыгнув, смогу повернуть выключатель.

Мне шесть. На ковре есть дороги и рельсы,

А в ванной, за тёмным и сумрачным лесом,

Есть омут с прозрачной водой. Я ныряла

И лично рукой глубину проверяла.

Весь мир не увидишь в окно. Он огромен.

А я наизусть помню бабушкин номер.

И много чего в моей памяти есть.

Мне шесть, а точнее —

четырежды шесть.

Зелёное стёклышко с вечным секретом —

Закончилось детство, кончается лето,

Где нет ни часов, ни будильника нет, и

Всё старше и старше ты с каждым рассветом.

Наверно, за то, что мы стали взрослей,

Нам крохою кажутся сто летних дней.

Нас жадное время совсем не щадит

И лишней минуткою не наградит.

Но там, в нашей школе, всё так же неспешны

Часы над доскою, и мне делом грешным

Всё кажется – если повесить их дома,

То время пойдёт, как тогда – по-другому.

И вновь за окошком с открытой фрамугой

Пронзительно пахнет асфальтом и югом,

И время торопишь, и ждёшь переменки,

И смотришь с тоской на ленивые стрелки.

А там, на балконе, с далёких веков

И санки, и ёлка, и вьюга под вечер.

Зима – это несколько робких шагов

В сугробы, морозному детству навстречу.

В заснеженный, синий, серебряный двор

Вприпрыжку по лесенке и на дорожку,

Где падает снег, расстилая ковёр,

Где пять снегирей, три синицы и кошка.

И если всё тонет в бесцветной грязи,

В холодной как лёд, пересоленной каше,

На стареньких санках меня увези

Подальше отсюда.

Подальше.

Подальше.

Липы цветут словно в детстве и там, по ту сторону.

Сердце щекочут зелёным синичьим гомоном.

Нитки травы в изумрудах и ветер чуть слаще.

Третье июля и жаркое летнее дальше.

Липы ведут прямо в детство, туда, на ту сторону —

Гладить собак и делить мандарины поровну.

Липы зовут на согретые солнцем качели

В мир беззащитно-зелёный и рыже-вечерний.

Липы рисуют узорною тенью на крышах.

Липы растут в позапрошлое выше и выше.

Где-то внизу, как щенок, на беспомощных лапах,

Молча глотаю, глотаю, глотаю их запах.

Кто-то следит каждый день за нами.

И, полыхая в осеннем рассвете,

Длинные фуры, гружённые снами,

Через барханы уходят в ветер.

А где-то в поросшем крапивой кювете

Забытые сны, словно книги, мокнут,

И счастливы мы… на другой планете,

Где молча не смотрим друг другу в окна.

Где мы болеем неизлечимо

Разными формами сладкой бессонницы…

Где мы спокойно проходим мимо

Друг друга, и после плакать не хочется

От неизбежности… Пасмурной свежести

Взглядов, холодных по осторожности,

От белоснежности…

снежности…

нежности —

От безнадёжности и от ничтожности.

Там, на какой-то другой планете,

С палубы нас не смывает штормами,

Там вряд ли кто-то следит за нами…

Там мы такие же… Только – дети.

Искрятся лужи и скрипят качели,

Все в пятнышках шатающейся тени.

Под лапами – песчаные метели,

И все мечты, что сбыться не успели.

В пути нет цели, словно в глупой драке,

И шкаф забит ненужными вещами,

Я – лучший друг нечёсаной дворняге

С торчащими мохнатыми ушами.

Когда-нибудь мы превратимся в камни

Или в лиловых ящериц крылатых.

Здесь всё смешалось, окунувшись в тайну,

И в прошлое плывут, как лодки, даты.

А сны, как силуэты, бродят молча,

Вдоль стен, круги сужая, – рано, рано…

А утром – дети знают это точно —

Ныряют в складки шерстяных диванов…

Моё двадцатое бушует лето,

Сосновым ветром гонит мыслей стаи.

Пекинские огни… В огне Цхинвали…

Слайд-шоу из закатов и рассветов.

Я двадцать пятым кадром вижу осень,

И солнце сквозь знамёна алых клёнов,

И гордый шёпот среди рыжих сосен,

Самодовольных и вечнозелёных.

Автомобили, словно привидения,

Сквозь ленты ливней лезущих в потёмки,

И листья книг, которые желтели

Не на деревьях, а на пыльной полке…

Перекипит, и мне приснится этот

Прозрачный бред, и лужи, и качели.

Мы будем выть на Сириус дуэтом —

Я и мои песчаные метели…

Осколками звёзд и стеклом разрезая лапы,

В туманную ржавь, как придётся, куда придётся

Бежать от себя – как от тени бежать на запад:

Она не отстанет, пока не закатится солнце.

Теплеет. Всё слаще ветра́ и всё дальше метели.

И липкая вата на пальцах цветущих вишен.

Промокшие в майской росе, заскрипят карусели

На дне твоей памяти, там, где никто не услышит.

Бежать от себя, задевая в толпе прохожих,

Цепляясь за выступы крыш и обломки апрелей.

А каждый из тех, кто навстречу (поспорим?) тоже

Бежит от себя как от поезда по туннелю.

И вот убежал, показалось, и тьма, и затишье.

В ушах только звон от лилового псевдо-забвенья.

И вдруг в пустоте, где-то рядом с собой, услышишь,

Как сам же, с дороги устав, ты вздохнул с облегченьем.

Весь мир, искажаясь в глазах твоих, пенясь и плавясь,

Не устаёт быть, как рельс, параллельным небу.

Вот так! Мы попались, мы все, как один, попались —

На эту луну, на большую горбушку хлеба.

Теплеет. Всё слаще ветра́ и всё дальше метели.

И липкая вата на пальцах цветущих вишен.

Промокшие в майской росе, запоют карусели

На дне твоей памяти, там, где никто не услышит.

Но я подхожу и сажусь на холодную лошадь

С пластмассовым взглядом невидящих глаз блестящих.

И ветер ладонями хвост лошадиный ерошит,

Такой нерасчёсанно-синий, такой настоящий…