Читать книгу Vela Darem. Путевые заметки художника-мореплавателя - Tatyana Knyazeva - Страница 3

Мне всегда казалось, что способность рисовать – врожденная, как способность плавать.

Плыть – не значит быстро и правильно грести руками и ногами. Поняв, что ты находишься в другой среде, нужно сначала почувствовать воду, научиться держаться на ней и правильно дышать, и потом уже – двигаться. Рисовать – не значит правильно, в нужную сторону, вести линию по бумаге. Для начала нужно научиться видеть мир, проецируя его в свое воображение, как слайды, накладывая одну картинку на другую, переосмысливая, додумывая, фантазируя. И только потом – пробовать повторить эти проекции на бумаге.

Взрослея, люди забывают, как это делать. А главное – чаще всего перестают понимать, зачем. Зачем плыть, если и на берегу хорошо?

В детстве я брала большое увеличительное стекло и настольную лампу и мастерила свою маленькую камеру-обскуру. Я помещала под лупу картинки, и они чудесным образом отображались на стене. Приложив к этой проекции лист бумаги, можно было просто взять и обвести светящиеся линии, придумывая и дорисовывая на ходу что-то свое. То же самое можно делать и в воображении.

Художники быстро гибнут в людях в тот момент, когда те перестают осмысленно воспринимать увиденное. Из элементарной цепочки «увидеть – воспринять – изобразить» у многих навсегда выпадает самое важное, центральное звено. И происходит это не по их вине. Люди не ленятся изучать и разглядывать цвета и формы вокруг. В раннем детстве, пока человека еще не учат рисовать в детском саду и в школе, он совершенно свободен и воспринимает мир во всем его многообразии, а главное – стремится это многообразие осмыслить, пропустить через себя, выразить в линии, в цветовом пятне. Пытаясь запомнить и понять что-то новое, человек повторяет это про себя. Поэтому почти все маленькие дети рисуют чем угодно и на чем угодно то, что пытаются лучше понять и почувствовать, и в отсутствие рисовальных принадлежностей находят выход собственному стремлению познать мир, например, заменяя бумагу обоями.

Эта милостивая природа позаботилась так, что ты во всем мире найдешь, чему подражать. [Леонардо да Винчи]1

Да, кстати, рисовать на стене, огромной, необъятной – это ли не настоящая свобода? Я с раннего детства помню это щекочущее приятное чувство, когда ведешь карандашом по обоям. Я понимала, что делаю что-то не так, но свободу творчества должна была испытать непременно. Нарисовала я совсем немного, к тому же, в тени шкафа, и никто не оценил и не подверг справедливой критике мои экзерсисы. Не важно было, что именно я рисовала. Мне нравилась монументальность моего творчества.

Рисуя самостоятельно, интуитивно, без указки взрослых, дети борются со страхами и ищут ответы на свои вопросы. Рисуя животных, дома, машины, своих родителей, героев сказок, пришельцев, дети пыта ются лучше понять мир и себя в этом мире. Все, что их радует и беспокоит, все, что уже понято или совсем непонятно, находит отражение в рисунках. И так, наверное, было всегда.

Рядом с образами, которые реальность представляет глазу, существует еще один мир образов, тех, что оживают только в нашем мышлении и которые, хотя и внушены реальностью, сильно преобразованы. При помощи рисования человек <…> инстинктивно пытается воспроизвести эти образы и только их с закономерностью физической функции. [Эммануэль Леви]2

Взять к примеру, древнюю наскальную живопись в пещерах Ласко и Альтмира. Никто не учил первых художников рисованию, не показывал, как держать уголь. Доисторические быки, лошади, охотники с копьями – герои простых и понятных всем сюжетов, в которых главное – что делают люди и как ведут себя звери. Древний человек тоже определял свое место в мире при помощи рисунка.

Те же самые древние художники порой, как бы задумавшись, прикладывали к стене пещеры свою ладонь и напыляли вокруг краску из трубочки, создавая аккуратный отпечаток. И как, указывая на себя, первобытный человек обозначал себя словом, так же он поступал при помощи рисунка. «Вот моя ладонь. Это – я». Что-то есть в этом от свободного детского творчества.

Но наступает момент, когда взрослые в первый раз показывают ребенку, что и как надо рисовать. Они учат, как нарисовать домик, и в сознании моментально включается то, что будет сопровождать человека всю жизнь. Слово «домик» представляется ребенку пиктограммой. Или же наоборот. Нарисованный в детском саду домик – квадратный, с красной треугольной крышей – это слово, которому человека научили.

Этот образ не волнует, не тревожит, не радует – это лишь оболочка, абстрактное понятие. Живя в плену пиктограмм, засевших в сознании в первые годы жизни, человек подчиняется самому простому для мышления способу отображения действительности. «Домик», «цветочек», «кораблик», «рыбка» – детские рисунки – это слова, иероглифы. Если представлять себе те же предметы без «детских» уменьшительных суффиксов – «дом», «цветок», «корабль», «рыба» – то захочется, чтобы дом был надежным и уютным, с большой верандой, или даже городской, многоквартирный; цветок превратится в розу, в пион, в подсолнух – на что хватит воображения; корабль станет лайнером или пиратским фрегатом; рыба обретет определенный вид.

Первая картина состояла из одной-единственной линии, которая окружала тень человека, отброшенную солнцем на стену. [Леонардо да Винчи]3

«Домики» и «цветочки» в человеческом сознании навсегда. Рисовать начинаешь в тот момент, когда делаешь шаг от этих пиктограмм в свое собственное воображение, восстанавливая пропущенное звено. Когда возвращаешься к изображению волнующего, впечатляющего тебя образа. Когда понимаешь, что именно хочешь изобразить и зачем.

И только страх изобразить представленное не таким, каким оно должно выглядеть, чтобы быть словом, иметь смысл, а также боязнь, что получится «непохоже», заставляет вернуться в теплый плен пиктограмм и рисовать «схематично».

Зеленое, желтое, красное дерево на лугу есть только материальный случай, случайно материализовавшаяся форма дерева, которую мы чувствуем в себе, когда слышим слово дерево. [Василий Кандинский]4

Я замечала, как маленькие дети одной линией, не отрывая карандаша от бумаги, рисуют машину.

Сейчас, ежедневно видя перед собой сотни автомобилей, в изящных силуэтах которых не найдешь ни одной грубой линии, ни одного прямого угла, дети все равно рисуют машину в виде многоугольника на колесах, с треугольными или квадратными окнами. При этом обязательно присутствуют фары и дверь. Такой пиктограммой они изображают суть предмета, и не воображение создает этот рисунок, а, скорее, рациональное мышление: если ты не можешь нарисовать похоже силуэт автомобиля, тебе помогут детали: некий предмет вытянутой формы на четырех колесах с дверью, окнами и фарами – это машина. Ты как бы называешь сам предмет, без подключения ассоциаций и фантазии, а детали служат «вспомогательным материалом». Если помимо основных деталей на детском рисунке ты увидишь у машины крылья, то, наверное, решишь: у ребенка богатая фантазия.

Сейчас все эти слова-пиктограммы можно увидеть, открыв книжку для самых маленьких. Многие современные иллюстраторы считают, что чем младше ребенок, тем труднее ему найти общие черты у машин, домов, цветов и зверей, поэтому их рисуют так примитивно и схематично. Люди создают для детей этот мир стереотипного мышления, совершенно оторванный и от реальности, и от фантазии.

Это не по детской картинке с улыбающимся жёлтым кружком человек научится отличать солнце от луны – скорее, наоборот. Из своих собственных наблюдений и умозаключений он сделает вывод: круглое жёлтое на голубом небе среди облаков – это солнце, пусть даже с глазами и улыбкой. Предметы, которые каждый день рядом, изображаются в этих книжках так, словно художники называют их младенческими звукоподражательными словами. Подрастая, ребенок научится взрослым словам и восприятию, но запавшие в сознании картинки будут серьезной преградой для творчества.

Наверное, психологи не согласятся со мной, но мне всегда казалось, что идя на поводу у детей и стилизуя книжные иллюстрации и игрушки под примитивные детские рисунки, люди еще больше загоняют своих детенышей в плен схематичности и примитивного «пластмассового» восприятия, создавая замкнутый круг.

Реалистичные рисунки с более яркими, насыщенными цветами, большим количеством мелких деталей, с долей фантазийности и сказочности, а также красивые, качественные, большие фотографии растений и животных – вот что должно быть в книжках для самых маленьких, еще не умеющих читать. И напрасно думать, что они ничего не поймут.

Поскольку фантазия при стереотипности мышления естественна как для детей, так и для взрослых, психологи часто ориентируются на нее при создании графических тестов для того, чтобы определить характер и душевное состояние взрослого человека.

Есть такой известный тест, в ходе которого нужно нарисовать домик с теми деталями, которые испытуемые сами захотят добавить. По этим деталям психологи как раз и изучают характер и эмоциональное состояние человека в данный момент.

Каким ты нарисуешь домик? Скорее всего, это будет квадрат или, в лучшем случае, куб. Затем, ты рисуешь треугольную крышу и окно. И, наверное, дверь. Это все необходимые детали пиктограммы, из которых состоит понятие «домик». А дальше мышление с помощью подсознательного добавляет детали, как соль и перец по вкусу: вот покажется, что не хватает печной трубы, а над трубой – струйки дыма. Решишь, что окно лучше украсить занавесками, а у двери должна быть ручка. Домик не может просто висеть в воздухе – вот рядом клумбы, а к входной двери тянется дорожка. Неуютно, если дом стоит посреди чистого поля – рисуешь рядом заборчик.

Художник в ребенке прекрасно понимает, что рисунок плох, и критик в ребенке тоже вполне отдает себе отчет в том, что рисунок плох. В результате у ребенка, который одновременно является и художником и критиком, просто не остается иного выхода, кроме как утверждать, будто рисунок отменно хорош. [Сальвадор Дали]5

Все эти детали поведают психологам о человеке что-то интересное. Насколько большая дверь? Закрыта она или открыта? Есть ли высокий забор вокруг дома? Детали расскажут о том, как человек устроен, какой он – замкнутый и недоверчивый или с душой нараспашку. Любит ли уют, комфорт. Правда ли, что его дом – его крепость, или ему все равно, где жить. Есть ли во дворе домика цветы? Есть ли украшения, занавески на окнах, облачка над крышей, солнце? Все это – эстетическое восприятие мира, умение и стремление создать красоту вокруг.

Забавно другое: расшифровка теста рассчитана на то, что человек нарисует одноэтажный дом без крыльца, с квадратными окнами и треугольной крышей. То есть тест заранее предполагает шаблонность мышления взрослого человека и не требует творческого подхода. И не предполагает игру воображения. Если человек нарисует домик в виде гриба, в дупле дерева или изобразит свою квартиру, психологи сломают голову, пытаясь разобраться, что бы это значило.

Художники, следующие веяниям воображения, ищут в своем словаре элементы, согласующиеся с близкой им концепцией, а затем, мастерски сочетая их, придают этим элементам совершенно новый облик. Те же, кто лишен воображения, попросту копируют словарь. [Шарль Бодлер]6

Такая привычная передача информации при помощи пиктограмм призвана помогать в жизни. Она, к примеру, спасет в чужой стране: с помощью простых картинок можно сориентироваться в аэропорту, на дороге, в банке, в магазине, не зная иностранного языка.

Но называть при помощи рисунков вещи вокруг – мало. Предметов и действий недостаточно для того, чтобы язык ожил, чтобы им можно было описать формы, цвета и другие качества. Кроме существительных и глаголов нужны прилагательные, наречия и другие части речи. Чтобы рассказать о предмете, нужно изучить его, разглядеть, понаблюдать за ним и потом уже подобрать нужные слова. Чтобы начать рисовать, нужно сделать то же самое – начать наблюдать и разглядывать мир вокруг, а потом, закрывая глаза, представлять его. Или придумывать где-то рядом свой собственный.

Художник – это ребенок, который не перестал удивляться, пугаться, радоваться, восхищаться, волноваться, живя в однообразном взрослом мире. Он ненасытен. Ему нужны новые впечатления, новые образы, оттенки, и если ему не хватает того мира, который окружает его, он создает рядом свой, вымышленный, тот, в котором ему хорошо. Он побеждает картинами свои страхи, заполняет ими свою пустоту, мечтает ими, говорит с их помощью то, что не может сказать словами.

Остается неясным, почему воспроизводить образы памяти более «естественно», чем образы восприятия, которые являются гораздо более четкими и устойчивыми. Мы обнаруживаем также, что реализм часто предшествует более схематичным способам изображения. Так было в древнекаменном веке, в искусстве Древнего Египта, в геометрическом искусстве Аттики. [Пол Фейерабенд]7

Однажды во мне как будто включился диапроектор. Словно кто-то натянул на стене в темной комнате белую простынь, нажал какую-то волшебную кнопку, конус яркого света выхватил из тьмы искрящиеся пылинки, и под тихий спокойный треск экран стал вспыхивать, показывая мне разноцветные картинки. На них были фантастические миры, залитые солнцем луга, дремучие леса, горы и моря Там было теплее, светлее и уютнее. Туда можно было уйти, чтобы спрятаться. И картинки эти захотелось сохранить. Нарисовать.