Читать книгу По ту сторону лжи - Татьяна Кошман - Страница 2

Всё происходящее, напоминало сцену из плохого сериала: я в дверях гостинной, обвешанная пакетами с кошачьим кормом, и двое, на большом, занимающем половину гостинной, угловом диване. Взъерошенная блондинка, схватив с пола какую-то розовую тряпочку, принялась судорожно прятать свои прелести, а Игорь просто стоял и смотрел на меня в немом оцепенении.

Сейчас он скажет, что это не то о чём я подумала, промелькнула нелепая мысль, но способность говорить, видимо, ещё к Игорю не вернулась.

– Что ты здесь делаешь, ты же в командировке? – задала я стандартно-сериальный вопрос.

– Я вернулся, – пробормотал он безжизненным голосом, и добавил вторую по популярности, в данной ситуации, фразу: – Я тебе сейчас всё объясню…

– Не надо, – перебила я его. – я лучше пойду. Не забудь, пожалуйста, покормить Стёпку, если уж ты дома.

Я пулей вылетела из квартиры, сбежала по лестнице (как только ноги себе не переломала) и лишь на улице остановилась, прижавшись спиной к тёплой, прогретой июньским солнцем, стене дома.

Сейчас бы закурить, почему-то подумала я, чтобы уж точно всё как в сериале: героиня тонкими, длинными, с идеальным маникюром, пальцами, достаёт из красивой упаковки изящную дамскую сигарету и нервно закуривает… Увы – и пальцы у меня не тонкие и не длинные, а так себе пальцы, и маникюра, не то чтобы идеального, никакого нет, да и вообще, я не курю. Так что, обойдёмся без спецэффектов.

Входная дверь распахнулась, и из неё, на ходу застёгивая рубашку вывалился Игорь, похоже, что к нему вернулась способность двигаться.

– Ань, послушай…

– Нет, Игорь, это ты послушай: мне не нужны твои объяснения и оправдания, ты мне не муж, и даже не брат. Я, вообще, кота покормить зашла. Лучше подумай, как ты всё это объяснишь Катьке.

– Ты ей расскажешь? – он стоял, сунув руки в карманы джинсов, и смотрел себе под ноги, как будто именно там, у его стоптанных старых тапок, с заячьими лопоухими мордашками, происходило сейчас что-то очень важное: возможно, решалась его судьба. И я вдруг вспомнила, как Катька покупала ему эти самые тапки. Мы с ней часа два болтались по торговому центру, пили кофе и ели мороженое, примеряли всё подряд, хотя покупать ничего, по причине отсутствия нужного колличества дензнаков, не собирались. А потом, уже почти на выходе, Катька увидела эти тапки. Они выглядели жутко нелепо: тапки с заячьими мордами сорок четвёртого размера. Мы долго, и, неприлично громко, хохотали, представляя Игоря в этих тапках, и девушка-продавщица с красивыми синими глазами и милыми веснушками на носу, хохотала вместе с нами… И вот теперь Игорь стоял в этих самых тапках и спрашивал, не глядя мне в глаза, расскажу ли я своей лучшей подруге, что её обожаемый муженёк мерзкая, похотливая скотина.

– Да пошёл ты… – я поняла, что если сейчас не уйду, то разревусь прямо у него на глазах. От обиды за подругу, от того, что всегда считала их брак идеальным, и надеялась, что когда-нибудь и у меня будет такой же замечательный муж, как у Катьки.

Я шла почему-то не в ту сторону, в которую мне было нужно, но у меня в запасе было ещё полчаса (я ведь собиралась кормить кота), поэтому я просто шла дальше. На душе было гадко, и хотелось уже не только закурить, а ещё и напиться. Но и это «счастье» было мне недоступно, так как помимо того что не курю, я ещё и не пью.

Оглядевшись, я увидела неподалёку скамейку, и решила присесть на минутку чтобы собраться с мыслями.

Всегда, когда мне трудно или плохо, я вспоминаю свою любимую бабулю: а как бы она поступила, что бы она сказала, что посоветовала бы мне моя мудрая бабушка? Вот и сейчас, она мне снова помогла принять решение: ничего я Катьке не скажу, ну не могу я причинить ей такую боль. Она же думает, что её Игорёк сказочный принц, да что там она, я и сама так думала до сегодняшней, немой сцены… Пока ничего не скажу, а там – по обстоятельствам.

Ну вот, теперь я готова к встрече с самым главным мужчиной моей жизни. Он увидел меня ещё издалека, впрочем как и всегда, как бы я не подкрадывалась, он всё равно меня видел (глаза у него на затылке что ли?). Вскочив со скамейки, на которой сидел, в компании своих лучших друзей Димки и Саньки, он, раскинув руки, с оглушительным воплем радости полетел мне навстречу. Я только и успела, что присесть на корточки, чтобы поймать своё счастье по имени Мишка, шести лет от роду. И пока мой сын, несмотря на то что считает себя в свои шесть лет страшно взрослым, едва увидев меня радостно орёт на весь детсадовский двор, жизнь прекрасна! И, наверное, для того чтобы она стала ещё прекраснее, мне в голову пришла замечательная мысль:

– Сыночек, а что если нам не дожидаться выходных, и прям завтра с утра рвануть в Сосновку, а?

Сын немного недоверчиво посмотрел на меня.

– А как же Стёпка?

– Так дядя Игорь уже вернулся, мы можем ехать!

И счастливый ор моего сына снова заглушил звуки проезжающих мимо машин.

– Урррраааа! Мы едем в деревню… – и продолжил уже совершенно нормальным голосом – Мам, а как ты думаешь, Славик возьмёт меня на рыбалку? Он сказал когда вырасту, а я же вырос правда же, вырос?

– Ну конечно вырос, сыночек, ты у меня уже совсем большой. А теперь, давай найдём Алису Витальевну, и отпросимся у неё.

Оставив нашей любимой воспитательнице, Алисе Витальевне, клятвенное обещание иногда её навещать, мы вприпрыжку побежали опустошать полки близлежащего супермаркета, прикидывая на ходу, что нужно купить здесь, в городе, а что можно приобрести непосредственно в Сосновке. В конце концов, там тоже есть магазины, хоть и не с таким большим ассортиментом, но самое необходимое имеется.

В Сосновке у нас с Мишкой есть свой дом, доставшийся мне от моей бабушки, построенный ещё моим прадедом. И это не какой-нибудь там «пятистенок», а настоящий, добротный дом, с тремя спальнями, светлой просторной гостинной, большой кухней, и террасой с солнечной стороны. В этом доме, я с самого детства проводила все свои каникулы, за исключением одного сезона в лагере, в четвёртом классе. Поэтому, когда я слышу фразу «родной дом», я представляю себе не мою городскую квартиру, которую моя мудрая бабуля не стала продавать, после несчастья, случившегося с моими родителями, а именно дом в Сосновке. С этим домом связаны мои самые счастливые, и самые тяжёлые воспоминания. Ну всё, заканчиваем с лирикой, так и расплакаться недолго, а у нас ещё много дел: собрать вещи, упаковать продукты, помыть холодильник, навести порядок, не забыть ничего, хорошенько выспаться перед «дальней» дорогой (десять километров по ухабам), и не проспать автобус. Вот как много дел! Но мы с Мишкой всё успели, и рано утром, пока не так жарко, весёлый жёлтенький автобус, бодро подпрыгивая на вышеупомянутых ухабах, являющихся неотъемлимой составляющей Российских дорог, везёт нас в наше «родовое гнездо».

Бабушкин дом встретил нас закрытыми ставнями, но двор не выглядел заброшенным, а даже наоборот: вдоль забора тянулись к солнышку подростки-подсолнухи, у порога клумба с петуниями, а между двумя яблонями, маленьким кусочком неба, голубели нежные незабудки. В палисаднике, млели на солнышке бархатные листья редиса, бодро зеленел лучок, а на огуречных плетях висели маленькие пупырчатые огурчики. Баба Тася постаралась, наша соседка и бабушкина подружка. Вдыхая терпкий аромат укропа и полыни, (откуда полынь?) мы с сыном шли по широкой дорожке, ведущей к крыльцу, волоча за собой наши баулы с «самым необходимым», которого, как всегда, оказалось больше, чем мы надеялись.

– Давай, сынок, окна откроем, сумки занесём, и к бабТасе.

– Ага, – Мишка деловито возился с замком, это была его привилегия, или почётная обязанность, и он её с удовольствием выполнял. Ключ щёлкнул в замке, и мой взрослый сын гордо отошёл в сторонку, пропуская меня вперёд:

– Мам, можно я ласточек посмотрю? – Мишка, от нетерпения, приплясывал на месте. Ласточки каждую весну гнездились у нас в сараюшке, и, так как другой живности у нас не имелось, чувствовали они себя там превосходно, спокойно выводя своё потомство. А Мишка любил за ними наблюдать, и каждый раз, когда мы приезжали в деревню, первым делом бежал смотреть ласточек: всё-ли в порядке?

– Иди, только быстро, ты же знаешь, баба Тася обидится, – это был тоже, своего рода, ритуал: даже не распаковав сумки, мы шли к бабе Тасе, пить чай и рассказать свои новости. А она, в свою очередь, щедро делилась информацией о том, что произошло в деревне в наше отсутствие. Как я уже говорила, баба Тася была соседкой и лучшей подругой моей бабули.

На первый взгляд, у них не было совершенно ничего общего: бабушка была на девять лет старше, всю свою жизнь преподавала русский язык и литературу в школе, носила звание «Заслуженный учитель России», и вообще, была интелегенткой до мозга костей, как внешне, так и по содержанию. БабТася имела за плечами восьмилетнее образование, работала, до самой пенсии, колхозной кладовщицей, не отличалась изысканными манерами, но обладала огромной житейской мудростью и смекалкой. Знали они друг друга почти с сотворения мира, и были неразлучны. Когда, семь лет назад, моя бабушка умерла, именно бабТася занималась организацией похорон, и помогала мне пережить это страшное время. БабТася была, для нас, совсем как родная, Мишка в ней души не чаял, как, впрочем, и она в нём, называл её бабулей, и хвостом таскался за её внуком, Славиком, парнем двадцати двух лет, который когда-то хвостом таскался за мной. Мать Славика, единственная дочь бабТаси, выросла непутёвой, как говорила сама бабТася, с шестнадцати лет, время от времени, пропадала неизвестно где, в семнадцать – родила Славика, и когда мальчишке не было ещё и года, изчезла окончательно, оставив сына на попечение матери. БабТася пыталась сначала найти её через знакомых, потом подала в розыск, но всё безрезультатно. О дочери ни с кем, кроме бабули, не говорила, очень переживала, и растила внука, который свою мать, естественно, совсем не помнил, рос весёлым и счастливым, любил свою бабушку Тасю, а нас с бабулей, а позже и с Мишкой, считал самыми близкими родственниками.

В заборе, отгораживающем нашу усадьбу от соседской, с незапамятных времён имелась калиточка, к которой вела, обрамлённая по краям спорышём, тропинка. Едва сын открыл калитку, заливаясь радостным визгом, и отчаянно виляя хвостом, к нам бросился огромный пёс. Мишка обхватил его голову двумя руками, радостно завопил:

– Тишечка, ты меня не забыл? – на что пёс, видимо обрадовавшись что Мишка его тоже не забыл, от избытка чувств повалил его на траву и начал облизывать, повизгивая от счастья. На шум, на крыльцо вышла бабТася, всплеснула руками и заторопилась нам навстречу, вытирая на ходу руки о фартук и причитая:

– Да родненькие вы мои, Мишенька, Анютка, ну наконец-то…

После десяти минут объятий, причитаний, радостнных воплей, поскуливаний и прыжков, с попытками лизнуть вновьприбывших непременно в лицо, более или менее успокоившись, мы уже сидели на пахнущей пирогами, борщём и корицей одновременно, кухне, и пили чай. Точнее сказать, Мишка с бабТасей пили чай, я пила кофе, который в этом доме держали исключительно для меня, а Тишка и вовсе ничего не пил. Он положил свою огромную морду Мишке на колени, и смотрел на него с бескорыстным обожанием в умных собачьих глазах. Хотя, если быть до конца откровенным, обожание это было не совсем уж бескорыстным: время от времени оно вознаграждалось кусочком пирога или печенькой.

– Бабуль, а Славик приедет? – Мишка заёрзал на стуле.

– Конечно, он уж и снасти все приготовил, сказал: «Скоро Мишка приедет, на рыбалку его возьму!»

В ту же минуту «всё смешалось в доме Облонских», вернее у бабТаси на кухне: счастливый Мишкин ор, радостный лай Тишки, и причитания бабТаси, тщетно пытающейся их утихомирить…

Как же я люблю утро в деревне! Что может быть лучше чашки крепкого, горячего кофе, ранним утром, когда проснулись только я и птички, а вид с террасы такой, что дух захватывает. И вот сижу я такая расслабленная, наслаждаюсь чудесным видом и напитком Богов, щурясь от яркого солнышка, и вдруг в эту идилию врывается пронзительный, до боли в ушах знакомый, визг:

– Анькаааа! Совесть есть у тебя? Второй день в деревне, а к лучшей подруге зайти не надо?

Наташка, моя деревенская подружка, неугомонная и энергичная, с голосом, который по децибелам может перекрыть только мой сын, а по противности никто, уже поднималась по ступенькам ко мне на террасу, сердито потряхивая чёрными кудряшками.

– Я тоже рада тебя видеть, Наташ. Кофе хочешь? Только не ори пожалуйста, Мишку разбудишь и тогда я точно оглохну: вас двоих сразу я не вынесу!

Наташка уселась в плетёное кресло, закатила глаза, одновременно сдувая упавший на лицо локон, и томно изрекла:

– Ну давай кофе, коль совести нет!

– Oставь, пожалуйста, мою совесть в покое. – я поставила перед ней чашку, и налила кофе. – Сейчас принесу тебе чего-нибудь сладенького.

Через минуту перед Наташкой уже стоял поднос, на котором аппетитной горкой громоздились всякие вкусности, и она, уплетая угощение, трещала:

– Представляешь, подорвалась в шесть утра, только чтобы с тобой повидаться – тебя ведь не дождёшься. А мне Стас вчера сказал, что ты приехала, ну думаю, пораньше встану забегу перед работой – я же знаю, что ты с утреца кофеёк попиваешь с видом на речку. Цени, целый час от своего драгоценного сна оторвала, а ты меня знаешь: сон для меня святое!

– Да уж, знаю! Ну и к чему такие жертвы? Мы на все каникулы приехали, ещё наболтаемся…

– Ой, Ань, ты ж ничего не знаешь, я же завтра на три недели уезжаю. На курсы повышения квалификации! Прикинь, эта старая грымза, ну Вера Степановна, наконец-то уходит на пенсию. И Павлюченко меня на её место назначает. Так что я теперь главбух! Только вот на эти долбанные курсы съезжу…

– Растёшь, подруга, поздравляю!

– Ага, а знаешь чего мне это стоило? Два года этого козла окучиваю… ой, ладно не морщись, это только ты у нас такая вся правильная, поэтому и будешь всю жизнь рядовой училкой. А могла бы уже завучем быть, или вообще в гороно сидеть да бумажки перебирать, вместо того чтобы свои нервы из-за чужих лоботрясов портить.

– Вот счастье-то, бумажки перебирать.

– Нет, Анька, учу я тебя, учу, а всё без толку – не умеешь ты пользоваться своей красотой и молодостью. – Наташка безнадёжно махнула рукой, стряхнула крошки от печенья с блузки и спохватилась:

– Я чё пришла-то, заболтала ты меня совсем… короче, Ань, я вечерком забегу, посидим, поболтаем, а то когда ещё увидимся. С тебя ужин!

Я смотрела на, прыгающие в такт Наташкиным шагам, чёрные локоны, пока они не скрылись за бабТасиным забором, и пошла варить кофе. С чашкой дымящегося ароматного напитка, сидя в уютном бабушкином кресле, я погрузилась в воспоминания. Как и всегда, когда я встречалась с Наташкой, мои мысли плавно перетекли от неё к Егору. Так уж получилось, что Наташка стала единственным человеком из моего окружения, который был знаком с отцом моего ребёнка.

Она долго уговаривала меня поехать с ней в Одессу, к её тётушке по отцовской линии, которую она ни разу не видела и немного побаивалась, но отказываться от халявного отпуска на море Наташка из-за этого не собиралась. Я, только-только получив диплом, приехала к бабуле в деревню, и если бы к Наташкиным уговорам не присоединились бабуля и бабТася, я бы не поехала. Но мои бабули решили что: «ребёнок похудел и очень бледненький, ребёнок устал от этой учёбы, ребёнку нужно отдохнуть, набраться сил, покупаться в море и поесть фруктов». И, несмотря на давнюю неприязнь бабТаси к Наташке, и вечное бабулино беспокойство за «ребёнка», меня с приказом хорошенько отдохнуть, позагорать и поправиться, отправили в компании «непутёвой Наташки» к Чёрному морю.

Тётушка Серафима оказалась очень приятной женщиной средних лет, она окружила нас ненавязчивой заботой, поселила у себя в квартире, которая располагалась более чем удачно: недалеко от центра, и в то же время, до моря рукой подать. Моя неугомонная подружка сразу же окунулась в омут развлечений, и мне приходилось всюду таскаться за ней, ей, видите ли, одной неудобно! В один из таких походов в поисках приключений, мы оказались в санатории МВД, где Наташка танцевала «не покладая ног», и когда очередной «гусар» проводил её к нашему столику, он взглянул на меня серьёзными серыми глазами, смешавшись, пробормотал Наташке «благодарю за танец», и поспешно отошёл, а я подумала: какие красивые у него глаза..

Семь лет назад

Мне было скучно. Я сидела за столиком, потягивала свой безалкогольный коктейль, и уже раздумывала о том, как бы незаметно улизнуть, пока Наташка танцевала с очередным партнёром. Но предупредить подругу всё же стоило, я полезла в сумочку в поисках блокнота и ручки, но, как всегда, в моей сумочке было всё, кроме того что нужно именно сейчас. Ни блокнота, ни ручки, ни даже захудалого клочка бумаги, на котором можно нацарапать записку, зато нашёлся маленький сборник стихов, который я купила днём, гуляя по городу, и ещё не успела полистать. Открыв его наугад, я любила так делать, наткнулась на одно из моих любимых стихотворений Ахматовой «Сероглазый король». Мне не нужно было его читать, я знала его наизусть, стоило мне только закрыть глаза, как печальные, пронизанные вселенской скорбью строки тут же зазвучали в моей голове:

Слава тебе, безысходная боль

Умер вчера сероглазый король.

Вечер осенний был душен и ал,

Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:

Знаешь, с охоты его принесли,

тело у старого дуба нашли.

Жаль королеву, такой молодой,

За ночь одну она стала седой…

Слова ещё звучали в моей голове, как вдруг в неё вторгся какой-то посторонний звук, разрушив всё очарование. Недовольная таким бесцеремонным вмешательством, я сердито взглянула на источник звука, и удивлённо подняла брови: на меня вопросительно смотрел тот самый молодой человек, танцевавший с Наташкой N-е колличество танцев назад.

– Вы что-то сказали?

Молодой человек слегка улыбнулся:

– Я спросил: не окажите ли вы мне честь потанцевать со мной, милая барышня?

«Милая барышня» капризно надула губки и молвила надменно:

– Видите-ли, сударь, дело в том, что энергичные подпрыгивания и нелепые телодвижения под музыку, не доставляют мне эстетического наслаждения, поэтому, как мне ни жаль вас огорчать, сударь, я вынуждена вам отказать, уж не обессудьте, сударь.

Парень с трудом сдержал смех:

– Тогда, может, милая барышня позволит мне присесть? Уж простите великодушно мою дерзость, и что омеливаюсь нарушить ваше уединение, но мне чертовски любопытно: что делает здесь, в этом очаге, так сказать, развлечений, столь очаровательное создание?

Теперь пришла моя очередь изо всех сил «держать лицо»: он перенял мой манерный тон, и, похоже, его это искренне забавляло.

– Оно сопровождает свою подругу, с которой вы изволили танцевать мазурку, сударь.

Говорят, что смех продлевает жизнь. После того как мы продлили наши жизни на пару минут, молодой человек, уже нормальным тоном спросил:

– Вы не будете против если я присяду?

– Не буду, вы простите меня за этот цирк, просто я правда не люблю все эти танцы, громкую музыку…

– Зато, как я вижу, вы любите поэзию. Вы ведь что-то читали?

– Это Ахматова «Сероглазый король», только я не читала, я слушала.

– То есть?…

– Ну, это когда знаешь произведение наизусть, будь то стихотворение, песня, или просто музыка, и оно само по себе звучит в голове. Разве у вас так не бывает?

– А ведь и правда, бывает и довольно часто, только я никогда об этом не задумывался. Кстати, меня зовут Егор, может быть милая барышня будет столь любезна и соблаговолит назвать мне своё имя…

Мы смеялись и разговаривали весь вечер, и когда Наташка подошла ко мне и шепнула чтобы я её не ждала, Егор вызвался меня проводить. А прощаясь, взял мою руку в свою, и спросил:

– Анна, можно я зайду за вами завтра, и мы немного прогуляемся? Мне очень хочется продолжить наше знакомство.

– Мне тоже. Я с удовольствием прогуляюсь с вами.

– Тогда до завтра. – он, наклонившись, легонько коснулся губами моей руки, и когда я в комнате подошла к окну, он всё еще стоял и смотрел на тёмные окна. А ночью мне снились его серые глаза, его голос и улыбка…

Наши отношения длились чуть больше месяца, а мне казалось, что мы знакомы всю жизнь. Егор заполнил собой всё мое время и все мои мысли, и моя прежняя, тихая, размеренная жизнь, казалась чем-то далёким и нереальным, как будто я и не жила вовсе, а затаившись, ждала нашей встречи. Нам было легко и интересно вместе, Егор любил те же стихи, что и я, ту же музыку, у нас были одинаковые взгляды на жизнь и мы были абсолютно уверенны, что мы – половинки одного целого! Егор строил планы на будущее. Через неделю заканчивалось его лечение и мы решили, что сразу же поедем в Питер, знакомиться с его родителями, а потом к бабушке.

Я бросила последний взгляд в зеркало, и осталась вполне довольна увиденным. Косметикой я особо не увлекалась: немного туши на ресницы, и цвет моих глаз становился ярче, да блеск для губ – вот и весь макияж.

Мы договорились встретиться в нашем любимом кафе на набережной, в пять часов. У Егора были ещё дела, я тоже собралась пораньше: хотела побродить по маленьким сувенирным магазинчикам, выбрать подарки моим бабулям и Славику, которому через месяц исполняется шестнадцать. Славик просто бредил компьютерами, и я понятия не имела что ему подарить, чтобы доставить радость. Ещё парнишка увлекался рыбалкой, поэтому, увидев на фассаде здания через дорогу яркую надпись «Рыболов», я, не раздумывая, направилась туда. В магазинчике было немноголюдно: лишь один мужчина с большой дорожной сумкой, и два подростка. Стоя у витрины со всевозможными крючками, лесками, и другими непонятными предметами, я поняла всю безнадёжность моего предприятия и уже подумывала о капитуляции, как вдруг услышала знакомый голос, обращённый к молодому человеку на кассе:

– Я возьму вот эти два, и, пожалуй, вот это, посчитайте пожалуйста.

Ещё не веря своим ушам, я повернулась на голос, он принадлежал мужчине с сумкой, и теперь пришла очередь не поверить глазам: передо мной стоял Костик, мой Костик, как я звала его в детстве. Костик – сын бабушкиной младшей сестры, поздний ребёнок в семье, на пять лет старше меня. Как и меня, его на все летние каникулы отправляли в деревню, и, несмотря на разницу в возрасте, мы были неразлучны. Мы вместе дёргали сорняки на грядках, поливали огород, переносили дрова в сараюшку, купались в местной речушке, лазали по заборам и деревьям. Костик защищал меня от деревенских хулиганов, называл меня сестрёнкой, или Нюткой. Когда Костик, окончив школу, поступил в институт, его мама в очередной раз вышла замуж и переехала к новому мужу в Нижний Новгород. С тех пор мы и не виделись.

– Костик! – после минутного замешательства я, взвизгнув, бросилась ему на шею, а он, оторопев от неожиданности и неловко придерживая меня руками, пробормотал:

– Девушка, вы наверное… – но, оборвал себя на полуслове. – Нютка, ты что-ли? Бог мой, неужели это правда ты? Но как ты здесь?

– Я отдыхать приехала, а ты?

Оказалось, что Костик был в Одессе в командировке. У фирмы, в которой он трудился, был контракт с Украиной по поставкам медицинского оборудования, и он контролировал его установку и устранял неполадки, если таковые имелись. Костик помог мне выбрать замечательный подарок для Славика и мы поехали на вокзал, так как командировка его закончилась, и он отбывал домой, в Нижний Новгород.

– Нютка, как же я рад что мы встретились, ты себе не представляешь, жаль времени очень мало!

– Ты бы приехал как-нибудь, бабуля будет рада, ты же знаешь, как она тебя любит.

– Передай ей, что я её очень люблю, и обязательно приеду. Ну всё, мне пора. – он обнял меня и, как в детстве, приподнял от земли – ты звони мне, сестрёнка!

– И ты звони! И приезжай обязательно, мы будем тебя ждать…

Поезд ушёл, а мне стало грустно. До встречи с Егором было ещё двадцать минут, и я присела на скамейку в парке напротив кафе. Нахлынули воспоминания детства, я вдруг вспомнила как Костик, когда мне было лет пять, дурачась, заставлял меня называть его «дядя Костя», ведь по сути он был мне дядей. И когда я хотела чтобы он взял меня с собой на речку, совершенно беззастенчиво этим пользовалась, называя его дядей Костиком, а бабушка смеялась над моей детской, незамысловатой хитростью. Я набрала бабулин номер, рассказала ей о встрече с Костиком, о его клятвенных заверениях непременно приехать, как только появится возможность. Мы ещё немного поболтали о том о сём, и что-то в голосе бабули меня насторожило, вроде бы всё было как всегда, бабуля была бодра и весела, но меня не покидало ощущение, что что-то не так. На все мои расспросы о самочувствии бабуля привычно отмахнулась: всё прекрасно, отдыхай, детка, и не тревожься. Но тревога уже поселилась во мне, и расползаясь огромным чернильным пятном в моей голове, отдавала холодком где-то под лопатками. Я торопливо набрала бабу Тасю. Но и она заверила меня, что всё у них в порядке, они час назад пили чай, смотрели «Тайны следствия» и гадали, кто раньше разоблачит злодея – они, или Мария Швецова.

Ещё немного посидев на скамье, в тщетных попытках успокоиться, я приняла решение: завтра же возвращаюсь домой. Сейчас скажу об этом Егору, я уверена, что он меня поймёт. Кстати, он уже на десять минут опаздывает, что для него совершенно нетипично. В надежде на то, что я не заметила как он вошёл, я зашла в кафе, в котором мы договорились встретиться, но Егора там не было. Попросив официантку принести мне чашку кофе, я набрала его номер. И услышала, что абонент временно недоступен. Всё это показалось мне очень странным, ведь он сам говорил, что из-за своей работы, телефон никогда не выключает…

После полутора часов ожидания и безуспешных попыток дозвониться, я вернулась к Наташкиной тётке. Меня не покидало предчувствие, неумолимо надвигающейся, беды. Не находя себе места, я металась по комнате, то и дело набирая номер Егора. В очередной раз услышав, что абонент находится вне зоны действия сети, в полной уверенности что с Егором что-то случилось, я постучала в комнату Серафимы Моисеевны.

– Тётя Сима, вы не могли бы передать Наташе, что я ухожу, возможно буду поздно.

Женщина выглянула из комнаты:

– За тобой пришёл твой молодой человек?

– Нет, тётя Сима, он куда-то пропал, я поеду к нему в санаторий, мне кажется, что с ним что-то случилось…

В прихожей щёлкнул замок, вошла Наташка, бросила сумку на комод и обвела нас хмурым взглядом

– Что происходит?

Серафима, прижимая руки к груди, запричитала.

– Наташенька, Анечка собирается искать Егора, молодой человек пропал!

– Никого искать не надо, идём – Наташка потянула меня в комнату, на ходу бросив взволнованной женщине:

– Всё в порядке, тётя, молодой человек нашёлся.

– Ты его видела, что с ним? – набросилась я на подругу, едва мы вошли в комнату.

– Сядь! – приказала Наташка, и немного помолчав, добавила – Егор твой сволочь и подлец каких мало! Ты тут мечешься вся в истерике, а он!…

В её голосе было столько злости, что у меня вдруг пересохло горло, и, откуда-то из желудка, начала подниматься тяжёлая, тупая боль.

– Что он? – только и смогла я прошептать.

– Ань, мне противно тебе всё это говорить, но твой Егор – подлец и трус! Ему даже не хватило смелости сказать тебе всё в лицо. Короче, я встретила его на вокзале с чемоданом, он сказал мне что уезжает домой, в Питер. Просил передать тебе, что помирился со своей невестой и ему очень жаль, что так вышло. Ещё, он желает тебе счастья, просит его не искать и не звонить.

Смысл слов медленно, как будто сквозь вату, пробивался в моё сознание.

– Этого не может быть, у него нет никакой невесты… ну, то есть у него была девушка, но они давно расстались…

– Расстались, да видать не совсем… Ой, да ладно, Ань, чё ты маленькая что-ли…

– Да нет же, Егор не мог, ты не понимаешь…

– Я-то как раз всё понимаю, а ты вот, кажется, нет! – Наташка уже почти кричала на меня. – Ты что, не понимаешь что ты для него всего лишь «курортный роман», развлечение. А сейчас он, сломя голову, и даже не объяснившись с тобой, помчался к той, с которой всё серьёзно!

– Я не верю… я поеду к нему, пусть он мне сам всё скажет…

– Не веришь значит? – гневно сверкая своими тигринными глазами, Наташка ходила по комнате, потом остановилась, села рядом со мной, и уже спокойно сказала:

– А поезжай, убедись сама. Нет его там уже, говорю же: с чемоданом был. Так к невесте торопился, что про тебя и не вспомнил бы, если б меня не увидел!

Мне вдруг показалось, (или не показалось?) что Наташке доставляло удовольствие говорить мне всё это, она бросала в меня злые, как пощёчины, слова, и как будто радовалась тому, что они причиняют мне боль…

Я схватила сумочку и вышла из комнаты…

Девушка за стойкой приветливо мне улыбнулась, и, когда я подошла ближе, дружелюбно спросила

– Могу я вам помочь?

– Возможно… дело в том, что я не могу дозвониться другу, не могли бы вы позвонить ему в номер и передать, что я жду его внизу?

– Да, конечно, как зовут вашего друга?

– Егор Туманов.

– Одну минуточку, – девушка наклонилась, пощёлкала мышкой от компъютера, и, покачав головой, подняла на меня полные сочувствия глаза.

– Простите, но боюсь я не смогу вам помочь. Дело в том, что Егор Туманов три часа назад сдал номер и выехал. Могу я для вас что-нибудь ещё сделать, может быть воды?

– Нет, спасибо… спасибо вам, до свиданья.

– Всего хорошего.

Я не понимала почему Егор так со мной поступил. Я не могла поверить что это не сон и не бред, это было настолько неправдоподобно-подло, и цинично, что совершенно не вязалось с тем Егором которого я знала… Знала, или может сама себе придумала? Может Наташка права, и я для него всего лишь мимолётный курортный роман? Мысли крутились в моей голове как пчелинный рой, я была настолько измученна, что ни о чём больше не хотела думать, а в ушах назойливо и неотвязно звучал Наташкин голос: «просил не искать и не звонить…»

Душный переполненный автобус, скрипя и откашливаясь, подъехал к автовокзалу и нехотя открыл двери. Подмосковный город Озёры встретил меня противным моросящим дождём, таким же отвратительным и мерзким как моё настроение, вдобавок ко всему, где-то на дне сумки надрывался мой телефон. Кое-как выудив его, и прижав плечём к уху, я услышала сбивчивый, прерывающийся рыданиями, голос бабы Таси.

– Анечка, детка, прости меня, не уберегла я Нюру, умерла Нюрочка… утром сегодня ей стало плохо, не довезли до больницы, сердце…

Телефон упал к моим ногам, медленно подпрыгивая на каменной плитке, брызнул пластиковыми осколками в разные стороны, а я, в оцепенении, смотрела на разлетающиеся обломки собственной жизни, пока в моей голове не погас свет…

Дальше всё происходило как в страшном сне: похороны бабушки, снующие по дому посторонние люди, поминки, сдавленные рыдания, соболезнования, и, наконец, тишина… полная тишина в мёртвом доме. Она была громче самого громкого крика, била по ушам, сдавливала виски, сверлила мозг… а иногда в этой безжалостной тишине я слышала ласковый бабулин голос: «Всё хорошо, детка, ты не тревожься…», и горячий шёпот Егора: «Мы всегда будем вместе, родная…»

Приходила баба Тася, уговаривала поесть, и я, кажется, что-то ела, чтобы она поскорее ушла, чтобы остаться одной, надеясь в звенящей тишине снова услышать голоса. Забегал Славик, пытался меня заговорить, я отмахивалась от него как от назойливой мухи. Приезжала Катька, моя верная, преданная Катька, пробыла несколько дней, тормошила меня, не давала покоя, прогоняла голоса, потом вдруг пропала. Снова появилась вместе с бабой Тасей, а я искала тишины и уединения… Оставаясь одна, я бродила по комнатам, брала в руки какие-то бабушкины вещи, часами трогала, рассматривала, впитывала запахи и воспоминания, засыпала или впадала в забытье, в котором теряла счёт дням. И однажды, проснувшись, или очнувшись, я увидела белый потолок и яркий свет, вокруг меня происходило какое-то движение, шорохи, голоса, запахи, но я не могла сосредоточиться и рассортировать их по группам, разложить по полочкам, запахи растворялись, шорохи удалялись, и я снова погрузилась в мягкую и тёплую темноту…

Мне приснилась бабушка. Она ласково тормошила меня, гладила мои волосы, щекотала и приговаривала:

– Просыпайся, Анюта, хватит спать, смотри день какой хороший!

Бабушка улыбалась, седые прядки выбились из её, всегда безукоризненной, причёски, морщинки весёлыми лучиками разбегались от уголков глаз к вискам, от неё пахло земляничным вареньем и детством. Бабушкино лицо вдруг пошатнулось и исчезло, на его месте появился Егор, он грустно смотрел на меня.

Я проснулась и долго не решалась открыть глаза. Когда я их всё же открыла, я не увидела ни бабушку, ни Егора, только тот же самый белый потолок. Я повернула голову и увидела белую спину, у спины были руки и они проводили какие-то манипуляции с пузырьками и трубками на стойке капельницы. Проследив глазами за трубкой с прозрачной жидкостью, я увидела, что заканчивается она иглой, а игла, как ни странно не в яйце, а в моей руке. Я попыталась окликнуть белую спину с руками, но из моего горла вышел какой-то, даже не хрип и не писк, и вообще не звук, а просто воздух, как из сдувшегося воздушного шарика. Но у спины, оказывается была ещё и голова, а на ней уши, судя по всему, хорошие уши, потому что голова повернулась в мою сторону, и я увидела улыбающееся лицо. И только когда оно (лицо) заговорило, всё это: спина, руки, голова, уши, лицо, улыбка и белый халат, сложилось наконец в одно целое, а то, я уж начала опасаться за мой рассудок. Симпатичная молодая женщина, видимо медсестра, присела на краешек кровати:

– Ну что, очнулась, вот и хорошо, вот и отлично…

Руки её, тем временем, поправили мою подушку, убрали с моего лба прилипшую прядь волос, неизвестно откуда взявшейся влажной салфеткой провели по моему лицу, лбу, шее, прошлись по моим ладоням и привычным жестом поправили одеяло.

– Меня Марина зовут, я медсестра. Пить хочешь?

Я кивнула, и снова ниоткуда, появился стакан с водой и ловкие руки приподняли мою голову чтобы мне было удобнее пить.

– Говорить можешь?

– Не знаю, – мой голос звучал слабо и как-то сипло. – что со мной?

– А вот доктор придёт и всё тебе подробно расскажет, ты его слушайся и пойдёшь на поправку…

Доктор пришёл около полудня. Это был мужчина лет сорока, с морщинками вокруг усталых глаз за стёклами очков в тонкой золотой оправе, и седеющими висками.

– Здравствуйте, я ваш лечащий врач, Виктор Николаевич Савин. А вы у нас значит Анна Михайловна Александрова. Что же вы, Анна Михайловна, довели себя до такого состояния?

– Что со мной?

Доктор устало вздохнул, придвинул стул, сел и изучающе посмотрел на меня, словно раздумывал стоит ли вообще со мной разговаривать. Видимо решил, что всё же, стоит.

– У вас нервное истощение организма, возникшее вследствие сильного стресса. Как результат – нарушение координации и ориентации в пространстве, нарушение сна, пищеварения. Слабость, обмороки, вегето-сосудистая дистония, лихорадка и ослабление имунной системы. Нам удалось нормализовать температуру и немного укрепить организм витаминами. Но дальше всё зависит только от вас. Я не хотел бы злоупотреблять медикаментами и назначать антидепрессанты, это не самый лучший вариант, тем более в вашем случае. Я предпочёл бы менее радикальные методы. Вы молоды, у вас нет хронических заболеваний, поэтому хорошее питание, здоровый сон, свежий воздух, а главное – желание жить, вот практически и всё лечение. Так что, если не хотите потерять ребёнка, вы должны неукоснительно соблюдать…

– Что? Что вы сказали? – в потоке медицинских терминов моё сознание выхватило нечто, что не вписывалось в стройный ряд всех этих слов, что-то очень важное…

– Я говорю, что вы должны хорошо питаться, спать, гулять… – Виктор Николаевич вдруг замолчал, снял очки и потёр глаза. – так вы не знали… ну конечно, срок ещё маленький… Вы беременны, Анна, шесть недель, и вам нужно как можно быстрее принять решение будете вы рожать, или прерывать беременность. Исходя из этого я назначу вам лечение, хотя я бы вам настоятельно рекомендовал…

Доктор ещё что-то говорил, а в моей голове уже не было места для других слов и мыслей, кроме одной: ребёнок! У меня будет ребёнок, малыш, маленький родной человечек, которому я буду нужна, который будет любить меня, никогда не предаст и не бросит. А я сделаю всё, чтобы он был счастлив…

Откуда-то издалека до меня доносился голос доктора:

– И постарайтесь с этим не затягивать, так как прерывание беременности на раннем сроке…

Мне показалось, что я ослышалась настолько дико прозвучали эти слова, я даже приподнялась от негодования:

– Вы в своём уме? Как вы можете мне такое предлагать?

Виктор Николаевич, кажется, совсем не удивился моему гневному выпаду, только устало улыбнулся.

– Ну вот и славненько, значит будем рожать.

Я всё еще была на него сердита, и мой ответ прозвучал немного угрожающе:

– Не знаю как вы, а я точно буду, и больше ничего не хочу слышать о прерывании беременности! – тут я увидела глаза доктора: они смеялись, откровенно смеялись, похоже это был его коварный замысел, разозлить меня, ведь всем известно, что злость придаёт силы! Тоже мне, тонкий знаток человеческой души! Я его, оказывается, недооценила: от усталости в его глазах не осталось и следа, там теперь плясали весёлые искорки. – А вы психолог, доктор!

– Ну что вы, Анна Михална, моя специализация – общая терапия. Ну так что, обещаете выполнять все мои рекомендации?

– Обещаю.

– Я назначу лечение, недельки две мы вас понаблюдаем, а там посмотрим. – он встал и пошёл к двери. – Да ещё, сообщите отцу ребёнка, вам сейчас нужны только положительные эмоции и поддержка близких.

Я кивнула, не желая развивать эту тему, и снова недооценила его проницательность. Виктор Николаевич постоял немного, сканируя меня глазами, в два шага преодолел растояние от двери до кровати, снова сел на стул и решительно заговорил:

– Послушай, девочка, я не знаю что там у тебя с твоим парнем произошло, но ты не можешь, не имеешь морального права не сказать ему о ребёнке. Просто поставить в известность, понимаешь? Что он там решит, это уже другая история, но он должен об этом знать. Сделай это ради малыша, да и ради себя тоже, ведь когда он подрастёт, он непременно начнёт задавать вопросы, и что ты ответишь? Что папа ни сном ни духом о нём не знает, что из-за обиды или гордости, ты просто лишила ребенка отца?! Сможешь ты с этим жить? Подумай хорошенько, девочка, крепко подумай, но будь твоя бабушка, мудрейшая Анна Михайловна жива, я уверен, она бы тебе то же самое сказала.

– Что? Вы знали мою бабушку?

– Не только знал, она была моим классным руководителем, и именно она определила мою будущую профессию. – доктор улыбнулся своим воспоминаниям, – В пятом классе, когда она только начала вести у нас русский язык и литературу, раздавая и комментируя проверенные сочинения, она мне сказала: «Что я могу тебе сказать по поводу твоего сочинения? Советую тебе, Витя, подумать о профессии разведчика или врача. Так как из всего что ты написал я смогла прочесть лишь дату, напрашиваются два варианта: либо ты так умело шифруешь грамматические ошибки, либо у тебя действительно такой почерк и тебе прямая дорога в медицину.» Как видишь, она оказалась права.

Я во все глаза смотрела на доктора:

– Так вы и есть тот самый Витя Савин? Нет, не так, бабушка всегда говорила: «Витенька Савин».

– Да, именно так она меня всегда называла… Я ведь частенько у неё бывал, когда отца навещал, всегда забегал к Анне Михайловне, она мне очень много о тебе рассказывала, гордилась тобой… – доктор провёл рукой по лицу и уже более твёрдым голосом закончил, – Мне нужно идти, а ты подумай, я уверен, что ты примешь правильное решение, ведь не зря же Анна Михайловна так тобой гордилась!

Когда он уже взялся за ручку двери, я его окликнула:

– Виктор Николаевич, мне кажется вы всё-таки немного ошиблись с профессией, из вас получился бы отличнй психолог, может быть бабуля это имела ввиду?

Ответом мне был сдержанный смех – это всё-таки больница.

А Егору я позвонила… Нет, не сразу, так как мой сотовый, в котором был сохранён телефон Егора, благополучно остался лежать на Озёрской привокзальной площади, разбитый в дребезги. Но в моей записной книжке Егор собственноручно написал номер домашнего телефона, книжка в сумке, сумка дома.

Через две недели пребывания в больнице, я чувствовала себя настолько хорошо, что Виктор Николаевич отправил меня в Москву на обследование, к своему институтскому товарищу. Настроившись на долгое томление в очереди, я была приятно удивлена: в коридорах никакой очереди, светлые и уютные комнаты ожиданий с удобными креслами, приветливые улыбчивые медсёстры, изумительно вкусный кофе. Доктор принял меня как родную дочь, ну или, по меньшей мере, племянницу, разговаривал ласково, как с ребёнком. Уж не знаю чего ему там добрейший Виктор Николаевич, с которым мы за это время невероятно сблизились, наговорил, но обращались со мной как с сырым яйцом. По окончании всех процедур, с диагнозом: «призывник к строевой службе годен», с наилучшими пожеланиями и приветами для Виктора Николаевича, меня на спецмашине доставили на вокзал.

И я решилась… Я долго гипнотизировала телефон-автомат, а когда набирала домашний номер Егора, руки мои дрожали так, что любители крепких спиртных напитков со стажем, могли мне посочувствовать. Он ведь просил – не искать и не звонить… но я обещала. Я обещала своему малышу, бабушке и доктору.

– Слушаю. – длинные гудки прервал высокий женский голос.

– Здравствуйте, простите, могу я поговорить с Егором? – как будто со стороны я услышала свой собственный, абсолютно спокойный голос.

– К сожалению его сейчас нет, что-нибудь передать? – Вот это да! А если это его жена? Да нет, не если, а скорее всего, уж очень голос молодой и красивый.

– Спасибо… нет ничего… это не срочно…

– Скажите тогда как вас зовут и Егор вам непременно перезвонит. – женщина была сама любезность, в голосе ни капли ревности, только доброжелательность и желание помочь… Мне стало невыносимо стыдно, что я вторгаюсь в счастливую и безмятежную жизнь этой милой женщины, которая ничего плохого мне не сделала, а я своим вторжением могу сломать ей жизнь. А если она тоже ждёт ребёнка?!

– Большое вам спасибо, но это правда не срочно, я как-нибудь ещё позвоню, если вы не против.

– Ну конечно, звоните, в любое время, всего хорошего.

– Да, спасибо, и вам, всего хорошего.

Я не позволила себе расклеиться. Я ведь предполагала, что Егор женился, поэтому была готова ко всему. Я отложила этот разговор «на потом», в конце концов, до того момента, когда мой ребёнок начнёт задавать неудобные вопросы, у меня ещё достаточно времени…

Наше время.

Прополка картошки, скажу я вам, занятие довольно нудное и утомительное. Но надо! Как там народная мудрость по этому поводу гласит? Э-э-э, от работы кони дохнут? Нет, не то… работа не волк…, тьфу ты, соберись, Анютка, ты же филолог, какой-никакой… а вот: без труда не вынешь рыбки из пруда! Молодец, можешь ведь, когда нет другой альтернативы. А ещё слабо? Да нет, вот пожалуйста: не откладывай на завтра то, что можно отложить на послезавтра… ой, опять меня не туда понесло! От дальнейшего глумления над «великим и могучим» меня безжалостно оторвала баба Тася, неожиданно возникшая на узкой меже, разделяющей огород на две половины.

– Анютка, кончай работу, поди не волк, в лес не убежит! – а я что говорила?! Народная мудрость, это вам не китайские тапочки, это ж на века! – Солнце вон уж во всю жарит, пойдём-ка чай пить. Мишенька уже позавтракал, с Тишкой во дворе возится.

– Идём бабТась, а то я и правда как те кони…

– Какие кони? – баба Тася остановилась

– Ну которые от работы дохнут. – недоумение в бабТасиных глазах сменилось сначала весёлыми искорками и немедленно озабоченностью:

– Я ж и говорю, чего ты на солнцепёке, ну потяпала немного по холодку и хватит, зачем всё в один день-то? Славик приедет, вдвоём оно быстрей, не бережёшь ты себя, деточка совсем…

– БабТась, я же пошутила, совсем я не устала, всего-то полтора часа полола, я проспала сегодня, с Наташкой засиделись заполночь, потом ещё уснуть долго не могла.

– Опять эта выдерга тебе покоя не даёт, и когда только угомонится? – баба Тася в сердцах захлопнула калитку. Я обняла своего доброго «ангела-хранителя» и поспешила успокоить:

– Уехала «выдерга», так что будет мне покой и тебе заодно! – я поцеловала пахнущую корицей щёку и потянула её на веранду.

– Анютка, – бабТася поставила тарелку с плюшками на стол, – ты сегодня ночью ничего не слышала, без четверти три?

– Нет, я уснула, наверное, только часа в два, ничего не слышала, а что? – я взяла с тарелки плюшку и втянула носом умопомрачительный запах свежей ароматной выпечки, даже зажмурилась от удовольствия.

– Да какие-то паразиты у нас шарохались! Сначала загрохотало что-то, потом калитка хлопнула, у меня же форточка открыта, слышно всё. А как рассвело, я пошла глянуть, так вот лейка у меня на калитке висит, ну что на огород-то, железная, красная такая, я ей тыкву да кабачки поливаю, а рядом с калиткой бочка железная стоит с водой, но вчера я всю воду вычерпала.

– Ну да, я видела ты вечером поливала, и что?

– Так лейка в пустой бочке валялась, а я её всегда на забор вешаю, ты же знаешь.

– Конечно, у тебя как в аптеке – всё всегда на своём месте, так может её ветром сдуло, лейку твою?

– Не было никакого ветра, да и не могло ветром-то: крюк хорошо вверх загнут, из стороны в сторону будет мотылять, а не сдует. Только это ещё не всё, я пошла Мишеньке горошка зелёного сорвать, а возле межи тыква у меня, я её вчера тоже поливала, так вот она вся как есть помята, как вроде мешок с картошкой по ней протащили и кой-где следы от сапог, земля-то сырая. Вот какой паразит это сделал?

– Странно это как-то всё, зачем кому-то что-то через наш огород тащить? А главное куда? Там же нет ничего, только лес да речка?

– Вот и я думаю, зачем? Не иначе кто-то чего-то у кого-то спёр, да в лесу спрятал! Пойду сегодня в магазин послушаю, может разговор какой будет. А главное, чё через наш двор да огород, проулок же вот он… да только там фонарь на углу, вдруг кто увидит?

– Да, бабТась, делааа… Ты только не вздумай в лес идти и искать там, а то я тебя знаю, разведёшь мне тут «тайны следствия», всё, забудь! У тебя же ничего не пропало? А у кого пропало пусть участкового вызывают, поняла?

– Да я и не думала в лес идти, с чего ты взяла-то?

– Ой, ну сама невинность! Да у тебя глаза вот уже горят и подошвы небось зудяться. Думаешь я забыла как ты тут прошлым летом частным сыском занималась, Савелихину козу искала?

– Так ведь нашла же, Ань, аж в соседнюю деревню этот забулдыга Колька Дергачёв, за три литра самогона продал! А я нашла…

– Так то коза, бабТась, а тут неизвестно что, а главное неизвестно кто! Так что, всё, пей чай. Плюшки у тебя просто нет слов!

– Ага, удались, Мишенька три штучки съел, щас, говорит, лопну, бабуль. Лежат вон на травке с Тихоном, Славика дожидаются. – Баба Тася подпёрла голову рукой и задумалась.

– Отец ему нужен, Анют, вон как он за Славиком хвостом бегает, без мужского воспитания мальчишке нельзя… Плохо ему без отца-то…

– Без отца всем плохо, бабТась, и мальчишке и девчонке… Думаешь я не знаю? Только что я сделать могу?

– Замуж тебе, детка надо, ты ж молодая, красивая, вон, как картинка, и характер у тебя золотой, слепые они что-ли мужики-то?

– Не знаю, бабТась, может они слепые, а может я слишком привередливая. – Баба Тася, недоверчиво взглянув на меня, всплеснула руками.

– Вот-те нате, это ты привередливая, да с твоим характером ты и с чёртом сладишь, вон с Наташкой с каких лет дружишь, а она-то чёрту сто очков наперёд даст!

– Это точно, – я рассмеялась такому сравнению, – только дело не в характере… понимаешь… ну ухаживал тут один за мной, брат моей коллеги. Познакомились у неё на дне рождения, вполне симпатичный, весёлый, внимательный, и не жадный – цветы дарил, в ресторан приглашал… Но, бабТась, он так разговаривает!… У меня просто мозг кипел от его «перлов»… ты же знаешь, мы с Катькой любим дурачиться, и словечки разные смешные или старые использовать, но он ведь так вполне серьёзно разговаривает! Неделю я эту пытку терпела, на горло себе наступала, но когда он мне сказал: «До меня вчера мой армейский дружок с Новгорода забегал, он жену и ихнего пацанёнка до тещи отвозил, так обещался на моё день рожденье, в субботу, подскочить, познакомлю тебя с ним» – тут уж мои нервы не выдержали, и я ему сказала, что в субботу не смогу до него прийти, потому что моя подружка с еёшним мужем меня на своё день рождение позвали и я уже пообещалась им, что прийду до них на ихнее день рождение, а на евошнее, поэтому, до него не пойду. Фу-у! Чуть язык себе не сломала…

БабТася прыснула, и долила себе чаю.

– А ещё один, пригласил пообедать. – вспомнила я. – Привёл в Макдональдс, купил два гамбургера и две колы, а когда я сказала что я это не ем, страшно удивился и говорит: «Да ты, что, у них же сегодня акция – два по цене одного!» И прям светится весь от счастья, что так дёшево ему обед со мной обошёлся! Ну я и оставила его наедине с его счастьем! Вот так-то, бабТась, а ты говоришь характер… Ничего, справимся, бабуля меня одна растила, ты вон Славика одна, без отца и матери, вырастила, и парень какой замечательный получился! А я не одна, у меня ты и Славик, а ещё Катька с Игорем…

Баба Тася вытерла платочком увлажнившиеся глаза.

– Так ведь и я не одна была, разве б я без вас с Нюрочкой справилась? Поэтому Славик такой и получился – очень уж люди рядом хорошие были.

Мы с бабТасей совсем уже собрались всплакнуть, но нас от этого важного и увлекательного занятия отвлекла довольно интересная, хотя для нас абсолютно привычная, картина. Открывал процессию Тихон, отчаянно мотыляя хвостом, (как бы он у него не оторвался напрочь) при этом, подпрыгивая и повизгивая от безудержного собачьего счастья. За ним, стараясь не наступить на ошалевшего огромного пса, вышагивал этакий русский былинный богатырь, ну прям с полотна Васнецова, Алёша, который Попович. На плечах у Алёши, гордый и счастливый, восседал мой сынуля, улыбаясь и повизгивая, прям как Тишка, только что хвостом не мотылял за неимением оного. Ну ни дать, ни взять Илья Муромец, с вышеупомянутого полотна, на своём богатырском коне, в дозоре… или с Дозором. Запуталась я что-то с этими богатырями… Вся эта живописная композиция, поднялась на террасу, Алёша Попович, он же конь богатырский, он же Славик, наклонился, чтобы наездник спустился на землю, а Тишка, пользуясь таким счастливым случаем, успел лизнуть и коня и всадника. Конь, тьфу ты, Славик, чмокнул в щёчку сначала бабТасю, потом меня и уселся в плетённый стул, вытянув под столом свои длинные богатырские копыта.

– Ты, Егорыч, если будешь расти такими темпами, – Славик налил себе чаю и оглянулся на сидящего на полу в обнимку с псом Мишку. – к осени коня тебе менять придётся.

Мишка, заглядывая ему в лицо, вкрадчиво спросил:

– А что, я уже большой, говоришь?

Наивный Славик даже не догадывался что уже попался в ловушку.

– Ты не просто большой, Егорыч, ты здоровенный! – и отхлебнув чаю добавил – ну просто взрослый парень.

И мой сын, хитро улыбаясь вынес вердикт.

– Значит, в воскресенье поедем с тобой на рыбалку! Ты обещал: когда вырасту, возьмёшь меня с собой. Вот – я вырос!

Славик с минуту изумлённо таращился на Мишку, и поняв, как его развёл шестилетний мальчишка, расхохотался, потрепал Мишкину вихрастую макушку, и покорился судьбе:

– Ну раз обещал, значит надо выполнять. – Он обернулся ко мне. – отпустишь, мать?

– Куда ж я денусь, только, Славик, я тебя прошу…

– Анют, – перебил он меня. – конечно, мы недалеко, недолго, и глаз с него не спущу, да и Тишка тоже, правда Тихон?

Тишка приподняв улыбающуюся морду, подтвердил Славкины слова коротким «гав», взмахом хвоста, и для пущей убедительности положил свою довольную морду Мишке на колени, мол не волнуйся, Анька, глаз с твоего сокровища и моего сердечного дружка не спущу.

– Убедили, убедили! С такой охраной грех не пустить…

Мишкин радостный боевой клич индейцев племени Апачи, был целиком и полностью поддержан и одобрен раскатистым Тишкиным лаем. Схватив с тарелки плюшку сын разломил её пополам, одну половину сунул себе в рот, а другая изчезла в собачей пасти.

– Сыночек, ну что же ты, баба Тася стряпала, старалась, а ты Тишке скармливаешь?

Мишка заморгал тёмными пушистыми ресницами, в огромных серых глазах плескалось искреннее недоумение:

– Так ведь Тишка тоже бабулины плюшки ужас как любит. Не могу же я сам есть, а ему не давать, мам, он же мой самый-самый лучший друг!

Славик расхохотался, Бабтася прыснула в кулачок, а Тишка, хитрец такой, с грустной укоризной посмотрел на меня своими умными шоколадными глазами. Дескать, как же так, мать, я ж к тебе можно сказать всем сердцем, как к человеку, а ты со мной как с собакой…

И такая вселенская скорбь и мука за всё человечество читалась в его глазах, что мне стало невыносимо стыдно от своего вероломства, и я поспешила покаяться во всех грехах включая обе мировые войны, и монголо-татарское нашествие.

– Ну прости меня, Тишечка родной, это твоя cобачья внешность меня всё время вводит в заблуждение. Ну понимаешь, ты же выглядишь как пёс, очень красивый, умный, но пёс! И я забываю, что ты у нас личность совершенно незаурядная и абсолютно всё понимаешь, ну прости пожалуйста!

Тишка вздохнул, неторопливо собрал с пола свои конечности и, подойдя ко мне, в знак примирения и прощения положил свою хитрую морду мне на колени.

Я потрепала его за уши и приложилась щекой к его лбу:

– Ах ты хитрец такой, ты самый замечательный и умный пёс на свете, странно что ты до сих пор не разговариваешь…

– Я бы даже не удивился – поддакнул Славик, и Тишка одним глазом, второй остался зажмуренным от удовольствия, выразил Славику благодарность за поддержку и заверения в любви и преданности.

– Эх, Тишка, Тишка, – голосом Матроскина произнёс Славик – мы тебя, понимаешь, на помойке нашли, отмыли, отчистили так чисто, понимаешь, а ты с нами разговаривать не хочешь…

Насчёт помойки, Славик говорил правду и ничего кроме правды. Это было четыре года назад, четырнадцатого апреля, моему сыночку в этот день исполнилось два года. Славик учился в Озёрском технологическом институте, филиале «МИФИ», и жил с нами в нашей городской квартире. Мы праздновали день рождения в узком семейном кругу. БабТася приехать не смогла, из-за распутицы автобусы ходили нерегулярно, поэтому были только Катька с Игорем. Мы замечательно посидели. Мишка, абсолютно счастливый, уставший от подарков и впечатлений, уже уснул, а мы со Славиком прощались в прихожей с гостями. Вдруг, у нас над головами, тоненько звякнув, лопнула лампочка и только благодаря закрытому плафону обошлось без жертв и разрушений. Пришлось Славику одеваться и бежать в круглосуточный за лампочкой незабвенного Ильича. Он возвращался домой, и, сокращая путь, шёл по народной тропе, пролегающей мимо мусорных контейнеров, именуемых тем же народом совершенно непрезентабельным словом «помойка». Подмерзшие корочки льда хрустели под его лёгкой поступью, поэтому он не сразу услышал посторонние звуки, не совсем вписывающиеся в размеренный хруст. А обратив внимание на дессонанс звуков, не сразу понял что это и откуда это. Звук был очень жалобный и тонкий и доносился со стороны вышеупомянутой помойки, а точнее, из картонной коробки от дорогих итальянских туфель, скромно прислонившейся к мусорному контейнеру. Когда наш герой открыл злосчастную коробку он просто озверел от человеческого зверства: в коробке обессиленно поскуливая и дрожа, лежал новорождённый щенок. Ни секунды не раздумывая, Славик сунул несчастное создание себе за пазуху, в бессильной ярости пнул коробку, может даже крепко выругался в адрес хозяев туфель, (скорее всего так и было), и молодецким галопом поскакал домой. Щенок был очень слаб, его крошечное тельце сотрясала крупная дрожь, не зная толком что делать, мы закапали ему в рот несколько капель Мишкиной микстуры от простуды, пытались покормить молочком из пипетки, но малыш был настолько слаб, что сосательный рефлекс у него напрочь отсутствовал.

Всю ночь мы со Славиком провели у постели больного, не надеясь даже что он доживёт до утра. Но утром щенок всё ещё подрагивал тщедушным тельцем, хотя сил поскуливать у него уже не было совсем. Славик побежал на лекции, а мы с изумлённым до предела Мишкой, двинули с больным в ближайшую ветеринарку. Зверинным доктором оказалась полная женщина лет сорока, с толстой косой цвета спелой пшеницы, и удивительно тёплыми глазами. Посетовав на людскую жестокость, (мы в кратце описали историю болезни больного) она поведала нам, что это щенок восточно-европейской овчарки, родившийся не ранее чем вчера, и на свою беду оказавшийся самым слабым в помёте. Поэтому владельцы его мамочки, решили избавиться от бесперспективного нахлебника, и избрали для этого такой вот бесчеловечный способ.

Благодаря грамотному лечению и хорошему уходу, малыш окреп, и стал расти не по дням а по часам. К двухмесячному возрасту можно уже было уверенно сказать, что щенок обладает лучшими качествами породы восточно-европейской овчарки: от крепкого телосложения до покладистого характера и необыкновенной сообразительности. Щенок очень привязался к маленькому Мишке, они вместе играли, гуляли, шалили. Не обошлось, конечно, без ободранных обоев и растерзанной обуви. Но тапками по морде его не били, и вообще никак не дрессировали. С щенком проводилась воспитательная беседа, в ходе которой он полностью осознавал свою вину, наклоняя голову из стороны в сторону, и клялся, что подобное не повторится. В полгода это был уже прекрасно сложённый, огромный пёс, чепрачного окраса, очень ласковый и послушный, в меру шаловливый. Я не уставала удивляться его интеллекту и чутью, пёс понимал нас не то чтобы с полуслова, – с полувзгляда, и полужеста, а его умные глаза, цвета горького шоколада, были красноречивее любых слов. Держать такого крупного пса в городской квартире было жестоко, поэтому было принято решение оставить его в деревне, где мы провели с ним всё лето. В деревне ему было привольно и вольготно. БабТасю он полюбил всей своей собачьей душой, за доброту и душистые булочки с корицей, Славик для него был самым авторитетным человеком, он его уважал и слушался беспрекословно, Мишку он любил беззаветно и преданно, ну а ко мне относился немного снисходительно, мол, родителей не выбирают, какие достались тех и любят. Когда мы очень по нему скучали, мы брали его с собой в город на недельку-другую, но в основном он жил в деревне. Зато когда мы приезжали в Сосновку, Тишка не отходил от Мишки ни на шаг, и его собачьему счастью не было предела…

Мы сидели на террасе, уплетали бабТасины плюшки, разговаривали и смеялись. Я наслаждалась обществом дорогих мне людей и собаки, и ни сном, ни духом не ведала о том, что совсем скоро жизнь закружит нас в непредсказуемом, бешеном водовороте…

Я затеяла на обед зелёный борщ, а к нему сдобные лепёшки. Зелёный борщ, это такой суп, с картошкой, с пёрышками молодого зелёного лука, укропом, рублеными вареными яйцами, и кислой сметаной. Но главный ингридиент в нём, конечно, щавель. Его варят летом в жаркую погоду, едят как горячим так и холодным. Это, своего рода, аналог окрошки. Такой суп варила ещё моя бабушка, теперь варю я, и у нас в семье его охотно едят все без исключения, включая Тихона. Славик сразу после завтрака укатил на работу. Трудился он, кстати, у Игоря Горянского, Катькиного мужа, на фирме старшим системным администратором. Фирма занималась продажей и обслуживанием компьютерной техники, установкой всяких там программ, ну и все такое. Сотрудники Славика любили, шеф безмерно уважал и ценил, платил достойную зарплату, и в свободное время, дружил с ним. Славик таким отношением дорожил, работу свою просто обожал, и поэтому помчался выполнять ответственное поручение шефа: установить какую-то программу, какому-то отставному журналисту, кропающему на досуге мемуары на даче, в соседней деревушке. БабТася, возилась на грядках, беззлобно поругивая ненасытную капустницу, «обнаглевшую в этом году до предела», заодно проводила воспитательную работу среди куринного поголовья, которое «повадилось нестись где ни попадя», не забывая при этом на ходу выдёргивать «партизан», то есть пышные кустики щерицы, непонятно каким чудом уцелевшие при жесткой бабТасиной диктатуре.

Мишка с Тишкой, прихватив новенький футбольный мяч, подарок Славика, завьюжились с соседскими близнецами, не иначе как на футбольное поле, что рядом с школой. В общем, все при деле.

После обеда, прошедшего в тёплой, дружественной обстановке, с характерными звуками: прихлебывания, причмокивания, постанывая, и стука ложек, все снова разбрелись кто куда: Славик поехал в город, дабы узнать не изволит ли начальство послать его ещё куда-нибудь, в смысле к клиенту. БабТася намылилась на пасеку за медом, Савелич-пасечник, мол, приглашал: приходи, мол, Таисья, свежего медку тебе налью, давненько, мол, ты ко мне не заглядывала… Ой не спроста все это, не иначе, глаз свой хитрый, старый пасечник на нашу бабулечку-красотулечку положил… А вот медок очччень даже кстати будет: испеку завтра медовик, побалую своих. Так что пусть пока живёт Савелич. Ну а неразлучная парочка, Мишка и Тишка, пережидая полуденную жару, улеглись на старом покрывале под яблонькой и уткнулись в планшет, причем оба.

Покончив с посудой, с неизменной чашкой кофе, уютно устроившись в плетённом бабулином кресле я решила позвонить Катьке: что-то давненько моя подруженька не подавала признаков жизни – почти сутки! Это когда же такое было?! Нормально для Катьки раз пять или шесть в день, ночные звонки это вообще отдельная тема. Поэтому такое длительное молчание меня немного, в свете последних событий, тревожило.

Катька ответила сонным, или усталым, или грустным голосом. Вяло поболтав ни о чём, я все же спросила о том, что меня тревожило:

– Кать, ты как, в порядке? У тебя грустный голос…

– Устала немного, оказывается некоторые процедуры очень утомительны.

– Ну а вообще, какие прогнозы?

– Да всё хорошо, Ань, ты не волнуйся. Приеду в пятницу, все подробно расскажу. Ну все пока, мне пора, Мишеньку поцелуй.

Какой-то страный разговор у нас получился, совсем это на мою Катьку не похоже, вот так со мной разговаривать… Что там у них происходит, у этих Горянских черт их дери?!

Ну ладно, вот приедешь домой, я тебе покажу Кузькину мать! – мысленно погрозила я подруге.

Уже было почти семь часов, когда я обнаружила, что для запланированного на завтра внепланового праздника для моих домочадцев, в виде торта, в моём холодильнике напрочь отсутствуют сливочное масло, яйца, сметана, да и кроме этого наблюдалось полное отсутствие присутствия ппродуктов Пришлось кликнуть зычным голосом своих помощничков и чесать в близлежащий сельский «супермаркет», носящий гордое имя «Натали», и принадлежащий ещё одному соратнику моих детских забав, Стасу Сомову, по совместительству мужу Наташки. Напротив магазина, под грибком тусовалась местная «молодежь» Мишкиного возраста. Запеленговав товарища, близнецы засемафорили ему в четыре руки, на что сын, не теряя достоинства, сказал мне:

– Мы, мам, тебя здесь подождем, с Тишкой все равно нельзя в магазин.

В магазинчике было прохладно и безлюдно. За прилавком, скучающая Маринка Чеснокова, мама близнецов, разгадывала сканворд. Увидев меня она оживилась:

– О, Анька! Эпические былины якутов, шесть букв?

– Олонхо. Маришка, вот скажи мне, тебе это в жизни как-нибудь пригодится?

Маринка невозмутимо внесла буковки в клеточки, полюбовалась результатом и отложила газету:

– Ну тебе же пригодилось?

– Вот только что, в первый и, скорей всего, в последний раз и пригодилось. Думала ведь что так и помру, никому не сказав, как же называются эпические былины якутов! Прям вот ночами не спала, мучилась!

– Да ну тебя, Анька, я ж повышаю свой этот, как его, айкю вот! Прочитала в одной умной книжке, что мозг тренировать надо постоянно…

– Ну всё, на сегодня тренировка мозга закончена, давай теперь другие органы потренируем: руки, ноги и мышцы спины. Дай мне, пожалуйста, масла сливочного, сметанки…

– Вредная ты, Анька – беззлобно огрызнулась Маринка выставив на прилавок продукты, – вот пожалуюсь шефу на тебя… – и толкнув рукой дверь за своей спиной, закричала дурным голосом.

– Стаааас! То есть это, Станислав Иваныч, тут покупательница вредная права качает, вас требует! – и расхохоталась так, что на месте лошади, названной именем великого учёного Прживальского, я начала бы нервничать.

Из подсобки высунулась светлая голова, покрутилась из стороны в сторону, расплылась в улыбке, и растопырив руки вышел весь Стас. Сгреб меня в охапку, малость помял, и начал жизнерадостно пытать:

– Анька, чего не заходишь-то? А Мишка где? Как дела вообще?

Я осторожно, змейкой вывернулась из его рук:

– Вот удивляюсь я тебе Стасик, вроде и росту ты не богатырского, так, самого среднестатистического росту, и весу в тебе живого не более семидесяти килограммов, так откуда силушка в тебе берётся такая зверская, что после твоих дружеских объятий у меня все кости друг с дружкой местами меняются?

Стас довольно ухмыльнулся.

– Это не я сильный, это ты такая… как бы так помягче… хлипкая. – он взял с прилавка пакет, и стал методично наполнять его разнообразной снедью, туда же отправились и масло со сметаной. Когда пакет был под завязку полон, Стас поставил его на прилавок и, мило улыбаясь, спросил:

– Я ничего не забыл?

Я заглянула в пакет. Сверху – пачка дорогого кофе, и Мишкины любимые крабовые чипсы.

– Стас, честное слово, уйду к конкурентам, ну сколько можно?

– Ха! Куда ты денешься с подводной лодки да при закрытых форточках!? Нет у меня здесь конкурентов, на четыре деревни я один!

– Эт точно, и че ты Анька, кочевряжишься, у нас все сотрудники раз в месяц продуктовый набор получают – вступилась за шефа Маринка.

– Здорово, значит дела идут хорошо? – я коснулась правого запястья Стаса, на котором благородно мерцали золотом массивные часы с широким браслетом и рядом толстая золотая цепь с табличкой по которой убористой вязью тянулась гравировка.

Стас смутился:

– Да это так, тёща подарила на день рождения, не буду носить – обидится, сама понимаешь, в этом возрасте они такие обидчивые…

– Опять в самую точку, Станислав Иваныч, только твоя тёща хотя бы золото дарит, тебе грех жаловаться. – Маринка водрузила свой роскошный бюст на прилавок – а моя свекровушка как что подарит, не знаешь потом куда это девать: то шторы с красными маками, то покрывало с рюшами, и ходит потом с недовольной рожей: «Тебе, Маринка, не угодишь, чё ни подаришь – все не ндравится, хучь бы разок покрывалу постелила, я за ей ажно в Саратов, до сестры, моталася…». Я иногда думаю, что она целый год это страхолюдство выискивает, чтоб меня потом осчастливить.

Маринка так похоже изобразила свою свекровь, что мы не удержались от смеха. Маринку это еще больше распалило:

– Да я точно говорю, чё ржёте-то? Мозг у них усыхает к старости. Вот ты, Анька, смеешься, а твоя БабТася, между прочим, опять частным сыском занялась! – и, бросив в мою сторону беглый взгляд, довольная произведённым эффектом, преспокойно принялась протирать прилавок, стервь такая.

Мы так и остались со Стасом с открытыми ртами. Если бы нас кто-нибудь в этот момент сфотографировал, мы могли бы претендовать на первое место в номинации «заслуженные дебилы года», и получить приз из рук самого министра иностранных дел. Стас опомнился первым:

– И чья коза на этот раз потерялась? Или нет, дай угадаю: у деда Пахома его легендарные валенки с галошами спёрли!

А мне даже не надо было гадать, ох чуяла моя печонка, что не успокоится эта доморощенная миссис Марпл, пока не узнает, кто шастал ночью по её огороду.

Маринка отложила тряпку в сторону и выдала:

– Она сегодня с пасеки ко мне зашла, говорит: ночью, кто-то по её огороду что-то тяжелое волок, типа мешка. Следы волочения ведут к реке, прикинь: так и сказала «следы волочения», упасть-не встать! Либо, говорит, по реке ушёл на лодке, либо на мотоцикле по тропинке, машина там не пройдет, узкая тропка. Ты, говорит, Маринка, людей поспрашивай, может у кого мешок муки или сахара пропал, или другое чего, да мне потом доложишь. Только Анютке ни слова, не то она меня под домашний арест посадит.

Убедившись, что её внимательно и заинтересованно слушают, секретный бабТасин агент продолжил:

– А ещё, когда она на пасеку направлялась, пошла через огород, чтоб ещё разок осмотреть место преступления, вдруг что-то упустила. И что бы вы думали?! Нашла важную улику! Как я ее ни колола – бесполезно, пока, говорит, ничего сказать не могу, надо, говорит, эту самую улику внуку показать, Славке значит. И тогда она будет точно знать кто преступник, останется только выяснить у кого и что он потырил.

– Нет, ну ты подумай, что вытворяет! – моему возмущению не было предела, – вот только сегодня утром проводила с ней воспитательную работу, и все слону под хвост!

– Псу… – задумчиво потирая подбородок, вставил Стас.

– Что? – в запале не поняла я.

– Я говорю, псу под хвост, откуда слон?

– Какой слон? – я непонимающе уставилась на Стаса, а Маринка переводила взгдяд с меня на него и обратно.

– Ну вы, ребят, даёте. С вами и в цирк ходить не надо…

Я наконец сгребла мысли в кучку, и вынесла свой вердикт:

– Ну все, видит Бог я хотела по-хорошему. Ну, бабТася, месяц строгого режима, без свиданий и прогулок на пасеку!

– Ну ты чё, Ань, пусть порасследует, прикольно же!

– Да боюсь я, что вляпается она куда-нибудь со своими расследованиями…

– Ой, я тебя умоляю, – Маринка так закатила глаза, что я испугалась за её зрение. – сама подумай: ну куда здесь можно вляпаться?! Разве что в коровью лепёшку, да и то её сначала найти надо: коров в деревне раз, два, и обчёлся.

Я повернулась к Стасу, который не принимал участия в нашей полемике, лишь рассеянно крутил в руках ключи от машины.

– Стасик, а давай ты скажешь, что у тебя из склада мешок перловки или риса унесли, алкаши какие-нибудь, из Трегубово, как прошлым летом. Через наш огород по реке уходили. Она и успокоится.

– О, нет! – Стас замахал обеими руками и даже отодвинулся от меня подальше, – боюсь что я, после первого же допроса бабТаси, сознаюсь и в убийстве Кеннеди и Джонна Леннона впридачу. Вы уж там как-нибудь без меня.

Тут дверь в магазин распахнулась, влетел один из Маринкиных близнецов и заверещал, дико вращая глазами (весь в мать).

– Теть Ань, там ваш Мишка с большими пацанами дерётся! – и рванул назад, а я за ним.

Пока я бежала эти пять метров до грибка, паника проникла даже в кончики моих волос, при виде меня, ребятня благоразумно расступилась, и от греха подальше незаметно растворилась. Мой сыночек был, на первый взгляд, абсолютно невредимый, рядом, безмятежно помахивая хвостом, стоял Тишка. Я хлопнулась на четвереньки и стала лихорадочно ощупывать сына.

– Мишенька, сыночек, ты цел, где больно, ты подрался? – и только потом увидела его смеющиеся глаза и самодовольную ухмылку.

– Мам, да я не успел подраться, Тишка только пасть раскрыл – зевнул наверное, они все куда-то и разбежались, совсем передумали драться…

Я обессиленно опустилась на скамейку, мне показалось что я только что, собственноручно вырубила плантацию сахарного тростника.

– Сынок, ты зачем драться полез, да ещё и с большими?

– Мам, ну как же, ты же сама меня учила: слабых надо защищать!

Я обняла сына за плечи и заглянула в лицо. Выдержала, строгий и требовательный взгляд родных серых глаз: отвечай мать, говорила или не говорила, или так, ради красного словца брякнула в воспитательных целях, а как на деле, то я не я, и грабли не мои.

– И кого же ты защитил?

– Так вот же! – я проследила за взглядом отважного защитника слабых, он (взгляд) остановился на, своих же, ладошках прижимающих к животу что-то чёрно-пыльно-шерстяное. – Они его в речку кинуть хотели и посмотреть выплывет или нет, а мы с Тишкой не дали.

– А эт-то что, рукавичка? – Мишка заливисто рассмеялся над тупостью матери, и как очень глупому ребёнку, громко и по слогам объяснил:

– Это ко-тё-нок! – и совершенно не дав мне усвоить информацию торопливо заговорил:

– Мамочка, давай его домой заберём, он совсем маленький, мы же не можем его здесь оставить?! – и завораживающим взглядом кота, из мультика про зеленого монстра, на меня уставились пять глаз: два огромных серых, в пушистых ресницах, два – цвета горького шоколада, и один изумрудно-зелёный. И я, как будто со стороны, услышала своё невнятное бормотание.

– Ну да, конечно не можем, он совсем маленький, – и не нашла ничего умнее как посоветоваться с Тихоном.

– Ты как на это смотришь, Тиша? Нет, я почему спрашиваю, ты же как бы… ну… собака…, а он из кошачьих, у вас же, как-бы, непримеримая классовая вражда, (господи, что я несу, хоть бы никто не услышал).

Тишка посмотрел на меня, погрустил немного оттого что хозяйка такая идиотка, и коротенько тявкнул: что ж ты, мол, Анька, меня позоришь, нешто я зверь какой, такую мелкую живность обижать, креста на тебе, мол, нет, Анна Михална. – и отвернулся от меня, весь как есть, насмерть разобиженный.

– Значит оставляем? – и прочитав в моих растерянных глазах положительный ответ, мой сын возликовал так громко, а Тишка к нему радостно присоединился, что у березки, на свою беду облюбовавшей себе место за грибком, начался преждевременный листопад.

– Так, подождите, – первый шок прошёл и я понемногу начинала соображать – его бы доктору показать, а ветеринарка уже закрыта, что же делать? А вот, что, мы пойдем к Айболиту домой.

Мишкины глаза стали ещё на два размера больше.

– Ух ты, мам, к настоящему Айболиту?

– К самому настоящему. Я когда была такая как ты маленькая, я к нему всяких раненых зверушек таскала. Только вот пакет с продуктами…

Подошёл Стас, с моим продовольственным набором, протянул Мишке руку для крепкого мужского приветствия

– Как дела, Мих, давно не виделись…

– Да нормально, дядь Стас, вот садик окончил, осенью в школу иду, – сын вздохнул совсем по взрослому: а что делать, мол, селяви, мол…

Стас почесал за ухом, и философски заключил.

– Да, брат, школа – это тебе не садик. Одиннадцать лет от звонка до звонка не каждый выдержит, но ты-то парень крепкий у нас, а если, что можешь на меня расчитывать, у меня по математике твердая пятерка была.

– Спасибо, дядь Стас, буду иметь ввиду.

Стас потрепал малыша по затылку, и ткнул пальцем в пакет.

– Так вы идите, куда вам надо, я вашу провизию к вам домой доставлю, на террасе на стол поставлю.

– Спасибо тебе, добрый ты человек, придёт время может и мы тебе пригодимся, – голосом утки из сказки про Ивана царевича (ну, в которой яйцо, в котором игла-смерть Кощеева) прокрякала я, кланяясь добру молодцу в пояс.

– Ой, иди уже, не паясничай… завтра с тебя обед, а то моя Наташка, сама знаешь, укатила, а из меня повар как из тебя борец сумо… – и взмахнув рукой пошагал прочь.

Наш маленький, но гордый, отряд возглавляемый Тишкой, вошёл в гостепреимно распахнутые ворота, и замер. После минутного замешательства, Мишка не поворачивая головы в мою сторону нерешительно спросил:

– Мам, а ты точно, прям вот уверена, что это Айболит?

Я критическим взором окинула открывшуюся нам панораму, и должна честно признаться, если бы я не знала дядю Петю практически всю мою жизнь, я бы скорее подумала что перед нами Бармалей, который собирается в Африку, чтобы съесть на ужин, парочку непослушных ребятишек, ну или хотя бы акулу-каракулу. Судите сами: на нижней ступеньке высокого крылечка сидел мужик крепкого телосложения, кряжистый такой дядечка, с острым взглядом темных, глубоко посаженных глаз под густыми, кустистыми бровями, с орлинным носом и жесткой линией рта из которого торчала и дымилась толстенная самокрутка. Этот романтический образ венчала, таинственно мерцающая в лучах заходящего солнца, бронзовая лысина. Ни тебе добрых прищуренных глаз, ни седой бородки клинышком, ни даже намека на белый колпачок и халатик. Зато в руках у Айболита был самый настоящий топор, по которому он энергично водил точильным камнем, время от времени проверяя ногтем остроту этого, весьма далекого от медицины, инструмента.

Заметив на своей территории отчаянных смельчаков, дядя Петя отложил топор в сторонку, выпустил сизое облачко дыма, и просипел в нашу сторону.

– Чего замерли, проходите, коль пришли. – и когда наша процессия сделала несколько робких шагов вглубь вражеской территории, не очень дружелюбным тоном полюбопытствовал – Ну, с чем пожаловали?

И мой маленький храбрый сын, отважно выступил вперёд, заслоняя собой женщин и собак. Последние, впрочем, не хотели заслоняться и упорно лезли вперёд, отчаянно мотыляя хвостом.

– Дяденька, а вы правда Айболит? – выразил сомнения Мишка.

Нечто, очень отдалённо напоминающее человеческую улыбку, скользнуло по губам доброго доктора.

– Правда, а что не похож?

Мишка молча замотал головой.

– А на кого похож? – ухмыльнулся доктор.

Немного помедлив, видимо обдумывая, какие необратимые последствия вызовет честный ответ на такой деликатный вопрос, мой сын сразил меня наповал.

– На Бармалея…

Дядь Петя хмыкнул, или кашлянул, (наверное Мишкин ответ не в то горло попал) и кивком головы указал собеседнику на ступеньку рядом с собой. Когда Мишка уселся, а бдительный Тишка в позе Дозора на границе уселся между ними, подмигнув мне, поинтересовался:

– Как зовут?

– Михаил Егорович, а это мама, а вот это Тихон.

– Ну маму-то твою, допустим, я знаю, да и с тобой встречались, только ты не помнишь, мал ещё был. – дядь Петя положил свою большую шершавую руку Мишке на плечо. – Понимаешь, Михаил Егорович, в жизни не всегда все на самом деле такое, каким оно выглядит. Вот взять твоего Тихона, к примеру (Тишка заметно оживился), с виду он ведь кто? Огромный свирепый пёс, а уж если пасть откроет, или зарычит, так особо впечатлительные натуры и штаны замарать могут. А на самом-то деле, он ведь добрейшей души человек! Да ещё и умный какой, иной с высшим образованием, а по сравнению с ним дурак дураком.

В этом месте Тишка укоризненно посмотрел в мою сторону, а я стыдливо отвела глаза. Дядь Петя, тем временем, продолжал:

– Так что ты, Михаил Егорович, не сомневайся, я самый настоящий доктор Айболит. Давай показывай, что ты там от меня прячешь.

И сынишка, внимавший доктору с широко распахнутыми глазами, осторожно оторвал от рубашки острые коготки котёнка и положил его в грубую ладонь мужчины. Таким образом было заложено начало большой мужской дружбы.

Поверхностный осмотр пациента показал, что он, то есть пациент, мальчик. Ощупывание толстыми, и на удивление проворными пальцами, при отчаянном, но безуспешном сопротивлении пациента, позволило доктору с уверенностью сказать родственникам больного, что повреждений и переломов, несовместимых с жизнью, не обнаружено. Котёнок был возвращён в, ставшие уже родными, мягкие Мишкины ладошки. Нам торжественно была вручена маленькая таблеточка, прошу прощенья, от возможных паразитов, с подробной инструкцией как принимать, а так же шампунь от блох, при упоминании которых, Тишка презрительно фыркнул. На высказанные нами опасения по поводу одноглазости нового члена семьи, доктор велел делать примочки из чайной заварки, а после мазать тетрациклиновой мазью, и на этом отпустил нас с миром.

Усталые, но довольные, что отделались лёгким испугом, мы вышли за пределы логова Бармалея, и почесали восвояси, на ходу придумывая имя котёнку. Когда, после продолжительных дебатов, высоких договаривающихся сторон, наконец, был достигнут консенсус, мы, шумной толпой, вывалив из-за угла, увидели, что у нашего забора стоит большой чёрный Джипп. Мишка и Тишка Джиппу обрадовались и рванули к нему наперегонки, а я не обрадовалась и не рванула. Когда я не торопясь подошла, обмен приветствиями, руко-и-лапопожатиями был закончен, и сын представлял Игорю, а это был он, нового родственника:

– Его Кузьма зовут, как домовёнка Кузю, он на него похож потому что. Мы его с Тишкой у больших пацанов отбили и теперь он наш.

Игорь выразил им своё полное уважение.

Вручив Мишке ключ от дома, я подтолкнула его по направлению к крылечку.

– Сынок ты иди, налей Кузе молочка, только руки сначала помой, хорошо?

– Ага, пойдем, Тиша.

После минуты молчания и внимательного изучения плохого, я бы даже сказала, никуда не годного асфальтового покрытия под ногами, я неохотно подняла глаза.

– Игорь, зачем ты приехал?

Игорь тяжело вздохнул, провел рукой по лицу и выдавил:

– Мне плохо очень, Шурик, поговори со мной…

Это был удар ниже ватерлинии… я даже дар речи потеряла… нет, ну каков а?!

Происхождение моего второго имени, уходит корнями в моё далекое, беззаботное детство, когда были ещё живы мои родители и всё казалось светлым и радостным. Мы встретились с Катькой в песочнице, когда мне было полтора года, а Катерине два года и три месяца. Её родители купили квартиру в нашем доме, напротив нашей двери. Молодые мамочки, как это часто бывает, подружились на почве прогулок с детьми, ну а у нас с Катюхой просто не было другого выхода, кроме как стать лучшими подругами. И в школу меня отдали в неполные шесть лет, чтобы не разлучать с подругой, но в основном, конечно, потому, что я была страшно умным ребенком, мой IQ просто зашкаливал (вот сейчас вообще не шучу). Должна заметить, мы с Катюхой очень похожи внешне, как могут быть похожи светловолосые голубоглазые девочки примерно одного возраста, конечно, не как близнецы, но как сестры точно. Обычная славянская внешность и почти одинаковое телосложение, (скромно умолчу о том, что Катька на три сантиметра выше, и поспортивней меня, она с пяти лет занимается каратэ). И на частые вопросы учителей и одноклассников, не сестрёнки ли мы, Катька вдохновенно врала, что да, дескать, как есть родные сестры, только отцы разные, поэтому фамилии наши тоже самую малость разнятся: я – Александрова, Катька – Алексеева. Но однажды наши мамочки вместе пришли на родительское собрание и Катьке в срочном порядке пришлось менять легенду. Так мы стали двоюродными сёстрами опять же по линии матери. Мы были неразлучны, и у нас даже было общее прозвище: «Алекс в квадрате», в процессе взросления, мы приобретали новые имена – меня называли всеми производными от имени Александр: Сашка, Санька, Шурик, а Катьку соответственно: Лёшка, Лёха, Лёшик. А так как Игорь, в дни нашей беззаботной юности, входил в круг наших друзей, то и он частенько пользовался этими именами. Закончив школу, наши одноклассники разъехались кто куда, а друзья так и остались друзьями, хоть и виделись мы теперь нечасто. Детские прозвища использовались теперь только среди самых близких друзей, да и то при подходящих обстоятельствах. И то, что Игорь сейчас назвал меня Шуриком, означало, что ему действительно очень плохо, что ему нужно со мной поговорить, и что он обращается сейчас ко мне не как к лучшей подруге жены, а как к своему другу, ведь он, как ни крути, всегда был и остается моим другом…

– Идем в дом, а то комары съедят, они у нас этим летом огромные как бегемоты и прожорливые как крокодилы. – подходя к крыльцу, я услышала за спиной вздох облегчения.

Мы прошли на кухню и я сварила нам кофе. Когда я в деревне – я варю кофе в турке и на песке, по своему особому рецепту. Процесс, не терпящий суеты, и для меня это настоящий ритуал. Разливая кофе в нагретые чашки, я нарочно молчала: давала возможность собеседнику собраться с мыслями.

Игорь заговорил, когда я металась между выбором: выпить вторую чашку кофе, или прикорнуть прямо здесь на кухонном диванчике.

– Я не понимаю, Ань, что с нами происходит – он покрутил чашку, как будто решил погадать на кофейной гуще – мне кажется, что у Катьки появился другой мужчина…

Я прямо-таки обомлела от такого пируэта.

– Вот тебе, бабушка, и контрабас! А как же твоя грудастая блондинка в розовой кофточке?

– Да она здесь вообще не причём, – досадливо поморщился Игорь, видно вспомнил обстоятельства нашей последней встречи, – у меня с ней ни до, ни во время, ни после, ничего не было.

– Ну да, и всё, что я видела в твоей гостинной, просто неконтролируемый полет моей буйной фантазии!

– Ань, – невесело усмехнулся Игорь, – ну вспомни, что ты видела? Напряги свою гениальную фотографическую память.

– Грубо льстите товарищ, потоньшее надо, – буркнула я, но глазки всё же прикрыла (так лучше видно картинку), – значит так: я вхожу, возня на диване, ты подрываешься, джинсы на месте, рубашка расстегнута, лицо… ой Игорёк, видел бы ты своё лицо…

– Не отвлекайся, – призвал меня к порядку Горянский.

Я снова сосредоточилась.

– Так, блондинка… на ней белый кружевной бюстгальтер, бежевые льняные штанишки, она наклоняется за своей розовой кофточкой, демонстрирует мне и миру зелёные стринги, фу, ну и вкус у девицы… Игорь, где ты её откопал?

Игорь поморщился, как будто я ему вместо кофе лимонного соку в чашку отжала.

– Да ничего я её не откапывал, сама появилась, а со вкусом у Попёнкиной, сама знаешь, всегда было не очень…

– Это точно, я помню как она вырядилась на вашу свадьбу, это же додуматься… – я осеклась, – постой, а причём здесь Попёнкина?

– Как причем? Это же она… ну, там… блондинка в розовой кофточке…

Я несколько секунд тупо пялилась на Игоря, потом взяла кофемолку, насыпала в нее три ложки кофе, тщательно закрыла крышечку и принялась медленно крутить ручку.

– Лилька? Попёнкина? – недоверчиво уточнила я.

– Ну, да…

– Не может быть… ну ладно, – попробовала я рассуждать логически, – из брюнетки в блондинку, это дело техники, а точнее – краски, но эти её объмы в некотрых частях тела… она же была плоская как таракан, я года два назад её видела, а в её возрасте, простите, грудь уже не растёт, что до двадцати выросло, с тем и живите.

– Да сейчас и это дело техники. – ухмыльнулся Игорь.

– Думаешь? Ну тебе виднее…

– Ань, я тебя умоляю… Ну ты сама видела – мы были одеты, ну или почти одеты.

– Да как она вообще к тебе попала? – Лилька Попёнкина, а точнее Попова, младшая сестра нашего общего друга Сашки Попова, или Попёнка, (поэтому сестра Попёнка автоматически, для нас, стала Попёнкиной). Такая уж случилась с нами занятная история: подружились мы с Катюхой с тремя классными ребятами из нашей школы, на год старше нас. Одним из них был Игорь Горянский (он же Горыныч), а двух других звали Сашка Попов… да-да, обоих. Вот такой пердимонокль. И чтобы их не путать один получил звание Попа, другой, соответственно росту, Попёнка. Поп был огромный детина, два метра три сантиметра ростом, косая сажень в плечах, с голубыми, чистыми как небо после дождя, глазами и кротким нравом. Попёнок был невысок, смугл и черноглаз, что-то было в его внешности цыганское, массовик-затейник в нашей компании, энергичный и неугомонный. И только из-за хорошего отношения к нему мы терпели его младшую сестру Лильку, с лягушачьим ртом и фигурой камбалы, по которой проехал асфальтовый каток. Но не любили мы её вовсе не за это, а за её стервозный характер, вечное нытьё и удивительную способность портить всем настроение. И вот теперь эта Лилька обнаруживается в гостинной Горянских в кружевном неглиже и грудью четвёртого размера…

– А ну-ка, друг мой Игорёк, давай-ка с этого места подробненько и в лицах.

Игорь обречённо вздохнул, и начал рассказывать печальную и, в некотором смысле, поучительную историю своего грехопадения.

– Я возвращался домой, из Катькиной редакции, и на углу где булочная столкнулся с Лилькой. Она затарахтела, что как хорошо, что она меня встретила, я же живу здесь недалеко, у нее, дескать, случилась «небольшая женская проблемка», и не пущу ли я её к себе воспользоваться санузлом, чтобы эту, так сказать, проблемку устранить. Я был жутко расстроен, толком и не слушал, что она ещё несла. Потом, уже дома, выйдя из туалета, она предложила попить чайку и поболтать, раз уж мы так удачно встретились. Когда я принёс чай, она сделала вид, что облилась, стянула с себя блузку, вцепилась в меня как клещ и стала расстегивать рубашку. Ну я пытался как-то не очень грубо освободиться, а тут и ты очень кстати зашла. – закончил Игорь и бросил на меня полный благодарности взгляд.

– Ну да – съехидничала я, – если бы я так вовремя не пришла, ты пал бы жертвой насилия грудастой блондинки с ужасным вкусом… – тут я спохватилась – Слушай, а что ты у Катьки на работе делал?

– Так я об этом и хотел поговорить, а ты меня всё время сбиваешь… Ты знаешь, что я летал во Владивосток к партнёрам, заключать договора по поставкам, вобщем неважно, вернулся раньше чем расчитывал, думаю, раз уж я в Москве – с женой встречусь. Звоню ей – молчит, где она остановилась не знаю. Звоню в редакцию, спрашиваю в каком отеле ваша командированная сотрудница Екатерина Горянская, мне отвечают что Катьку никто в командировку не посылал, а взяла она две недели за свой счёт и отбыла в неизвестнтм направлении.

На этом месте мои брови самопроизвольно поползли вверх:

– Какая командировка, Игорь, ты вообще о чем?

– Как это какая, Катюха сказала, что едет в командировку, чтобы взять там у кого-то интервью, там какие-то крупные шишки из министерства. Что придётся с ними помотаться по области. Что-то по её статье про ремонт дороги и тендеры… я особо не вникал. А оказывается никакой командировки и нет, моя жена меня банально обманула…

Я уже открыла было рот, чтобы возмутится, что за бред он несёт, но тут меня осенило: он ничего не знает. Катька ему не сказала. Чёрт её дери эту Катьку, мне-то теперь что делать?!

Никогда не думала что произнесу эту идиотскую фразу, никогда…

– Игорь, это не то, о чем ты подумал…

– Значит ты знала…

Игорь смотрел на меня глазами полными боли от двойного предательства, и было в них еще кое-что, что мне совсем не нравилось.

Так, Анька, соберись и найди правильные слова, иначе произойдет катастрофа.

– Игорь, ты же знаешь, что я никогда не вру, тем более друзьям, – я настойчиво смотрела ему прямо в глаза, – да, я знала куда и зачем она уехала, только я думала, что ты тоже знаешь.

В глазах Горянского непонимание, но это не важно, важно что он слушает.

– Я правда не знала, что Катька тебе не сказала. – я помолчала, собираясь с мыслями, – А если так, то и я не могу тебе сказать. Понимаешь, Игорёк, это ваше личное, и я не вправе вмешиваться, – я положила руку на сомкнутые в замок руки друга, и постаралась вложить в свои слова побольше убедительности (ну, Катька, вернётся – утоплю в компоте), – но она любит только тебя, и делает это из любви к тебе, а ничего не сказала… я думаю, она боится тебя потерять…

– И поэтому врёт мне? Ань, я как дурак, как только вернулся в город, сразу помчался в редакцию, ну думаю, может напутали что-то, сейчас всё выяснится. Да конечно, выяснится! Идиот! – Игорь беспомощно пожал плечами – Я не понимаю, за что она так со мной…

– Наверное, у неё были причины. Но, поверь мне, она не хотела причинить тебе боль, в этом я абсолютно уверена.

– И что же мне теперь делать?

– Просто позволь ей самой всё тебе объяснить, и постарайся понять. Но главное, помни, что она очень любит тебя. И никакой другой мужчина в этом не замешан, поверь мне.

Игорь повернул мои руки ладонями вверх, и уткнулся в них лицом. Я, в буквальном смысле, кожей чувствовала, как ему плохо, и придумывала для подруги самые изощрённые пытки, на какие только было способно моё скромное воображение. Ну, Катька, ну погоди!

Горянский наконец-то оторвался от моих рук:

– Спасибо тебе, Шурик, ты настоящий друг. Хоть ничего и не понятно, но зато стало легче. Поеду, поздно уже. Вон и Тишка уже на улицу просится.

В самом деле, Тишка как-то, беспокойно и суетливо повизгивая, топтался у входной двери, и стоило мне её открыть, он пулей устремился в темноту.

Когда мы вышли на террасу было уже довольно темно. Я щелкнула выключателем и, увидев на столе пакет с продуктами, тихонько чертыхнулась: вот растяпа как же я про него забыла. И в это самое мгновенье со стороны БабТасиного крыльца, раздался Тишкин лай, с каким-то тоскливым подвыванием. Моё сердце гулко ёкнуло и немедленно провалилось в тапочки. А Тишка, скуля, уже бежал к нам, и мы не сговариваясь рванули к нему. Естественно, Игорь меня опередил, естественно, я за что-то зацепилась шлёпанцей, и чуть не вспахала носом грядку с морковкой. Забежав в сени, я налетела на Игоря, который сидел на корточках в полной темноте.

– Включи свет, – глухо приказал он, не оборачиваясь. Я нашарила рукой выключатель, и, в слепящем после темноты свете, с ужасом увидела, что на полу, в халате накинутом поверх ночной сорочки, лежит баба Тася. Одна нога её неестественно вывернута, соскользнувший с неё тапок лежал рядом, руки раскинуты в стороны, голова немного повернута набок, а на лбу, ближе к правому виску темное кровавое пятно. У меня потемнело в глазах и стали ватными ноги, я прислонилась спиной к стене и уже совсем приготовилась сползти по ней на пол, но меня остановил резкий голос Игоря:

– Жива… Ань, слышишь? – повернувшись ко мне он понял, что я не слышу, встал, схватил меня за плечи и грубо встряхнул, – ну, возьми себя в руки, не время в обморок падать, помоги мне.

Вдвоем мы повернули бабТасю на бок, подложили под голову свернутую вчетверо, висевшую за дверью на гвозде, вязанную кофту.

– Вызывай скорую и местного фельдшера – распоряжался дальше Игорь. Я непослушными пальцами, с трудом набрала номер, волнуясь и путаясь продиктовала адрес, сразу же стала набирать другой номер. Так даже лучше: нужно только делать что тебе говорят, и не думать, а думать очень тяжело, думать больно. Вон и Тишка притих, лёг у бабТасиных ног, положив морду на лапы, смотрит горестно и уши прижал.

Приехала, Марья Семеновна, фельдшер, быстрыми движениями, провела одной ей понятные манипуляции, коротко и тихо переговариваясь с Игорем, затем повернувшись ко мне спросила:

– Скорую вызвала?

Я торопливо затрясла головой.

Женщина посмотрела на часы. – Значит сейчас подъедут.

– Что с ней? – стараясь не стучать зубами, спросила я.

– Черепно мозговая травма, о степени тяжести сложно судить, нужно делать МРТ. Кровяных выделений из носа и ушей нет – это хорошо, хуже то, что она так долго не приходит в сознание…

Закончив с повязкой, Мария Семёновна снова повернулась в мою сторону, и, несмотря на возраст и полноту, без усилий поднявшись с колен, подошла ко мне. Легонько обняла меня за плечи и провела рукой по волосам:

– Не плачь, Анечка, Таисья у нас женщина крепкая, она обязательно выкарабкается. Непременно выкарабкается, слышишь! – и снова присела возле бабТаси.

Только сейчас я заметила, что моё лицо мокрое от слёз, и они всё текут и текут нескончаемым потоком… Ночную тишину деревни разорвали завывания сирены.

Врач скорой быстро переговорив с фельдшером спросил у Игоря – Полицию вызвали?

Тот молча кивнул, и в ответ на мой недоумённый взгляд пояснил:

– Ань, она не сама упала, её ударили кастетом…

Кастетом… Мне очень захотелось проснуться. Пожалуйста, разбудите меня, кто-нибудь! И меня разбудили. Врач скорой помощи, вопросом:

– Кто поедет с пострадавшей?

Я обернулась к Игорю, он, опережая мою просьбу, торопливо заверил меня:

– Я останусь с Мишкой, не волнуйся поезжай. Сейчас отведу Тихона домой, потом дождусь полицию, и останусь столько, сколько нужно.

Кивнув, я как сомнабула, пошла вслед за доктором к машине…

Я сидела на жёстком, обтянутом красным дермантином, диване. Уже два часа длилась операция. Компьютерная томография и МРТ показало наличие внутричерепной гематомы. Молодой врач-нейрохирург объяснил, что для снижения внутричерепного давления нужно срочно оперировать. Я несколько раз пыталась дозвониться Славику, но он был недоступен. Мучаясь переживаниями, я наверное все же задремала, и очнулась от прикосновений чьих-то рук. Открыв глаза, я увидела Виктора Николаевича, врача и моего давнего друга, он легонько трогал меня за плечо. В другой руке он держал чашку от которой поднимался легкий запах кофе.

Я, боясь произнести вслух, а ещё больше услышать ответ, спросила одними глазами: «Как она?»

Он протянул мне чашку и мягко сказал.

– Пей кофе. Операция прошла успешно. У нас очень хороший нейрохирург, не смотри что молодой. Я тебя уверяю – он сделает не только все что можно, а даже больше. Твоя Таисья Андреевна в надёжных руках.

Я молча кивнула, говорить не было сил. Выпила кофе, совершенно не ощущая вкуса, но тем не менее, почувствовала себя лучше, сходила в туалет и привела себя в порядок: умылась и мокрыми руками пригладила волосы. Когда я вернулась, Виктор Николаевич разговаривал с нейрохирургом, который, увидев меня, пригласил пройти в его кабинет.

– Присаживайтесь, – он сел на стул напротив меня, и положил руки на столешницу.

– Давайте для начала познакомимся. Илья Петрович Торопов, лечащий врач вашей бабушки. Вы ведь её внучка, если я правильно понял?

– Да… нет.. я соседка, да неважно, – раздражаясь, тряхнула головой: к чему эти китайские церемонии, но всё же представилась – Анна Михайловна. Доктор, пожалуйста…

– Да, конечно, перейдем к главному. Больная поступила к нам с открытой черепно-мозговой травмой. В результате МРТ был поставлен диагноз: ушиб головного мозга средней тяжести, с острой субдуральной гематомой в правой лобно-теменно-височной области, с дислокацией головного мозга и сдавлением. Так как больная не приходила в сознание было принято решение, для предотвращения необратимых процессов, ввести её в медикаментозную кому. Также, учитывая состояние и возраст пациенки, применить эндоскопическое удаление гематомы, что менее травматично и позволит больной, быстрее восстановиться. Результатом операции я доволен, должен сказать, у вашей бабушки хорошее, здоровое сердце, да и в целом организм крепкий, и это очень хорошо. Но вы должны быть готовы к длительному восстановительному процессу, и возможным осложнениям.

У меня, от обилия незнакомых и, от этого пугающих слов, закружилась голова. Но главное я все же поняла: бабТася жива.

– И сколько она пробудет в коме?

Илья Петрович неопределенно повел плечом – Все будет зависеть от динамики, хотелось бы конечно не более пяти дней. Чем раньше мы выведем её из состояния медикаментозной комы, тем больше у неё будет шансов на то, чтобы вернуться к нормальной жизни. – и увидев, что моё состояние тоже близко к коме, он заговорил нормальным человеческим языком и мягким, успокаивающим тоном:

– Ну не волнуйтесь вы так, Анна, я же сказал, что все прошло хорошо, бабуля ваша держится молодцом, а вот вам просто необходимо отдохнуть, в ближайшее время никаких изменений в её состоянии не ожидается. Так что, поезжайте домой, поспите, придите немного в себя, вам силы еще понадобятся.

И он так светло, совсем по детски улыбнулся, я увидела какое у него приятное лицо, нет, не красивое, а именно приятное: светлые серо-голубые глаза, и улыбка… Чем-то был он неуловимо похож, на замечательного актера Владислава Галкина, наверное, именно этой мальчишеской улыбкой.

– Спасибо, Илья Петрович, я так и сделаю. – я протянула ему руку. – до свиданья.

– До свиданья, Анна. – у него была сухая и твердая ладонь, а голос мягкий и теплый…

Домой меня отвёз Виктор Николаевич. Я ещё несколько раз набирала Славика, но безуспешно.

Игорь наскоро рассказав о том, что полицейские осмотрели и опечатали дом, допросили его и Марию Семёновну, сказали что вызовут нас для более тщательной беседы, уехал на работу. Сыночек ещё спал. Я покормила Тишку и выпустила его на прогулку, и когда он спустя десять минут попросился в дом, (умный пёс, видимо, боялся оставлять нас с Мишкой надолго одних) прилегла на диване в гостинной. Бабулины настенные часы показывали половину шестого, еще немного потерзав телефон, я всё-таки уснула.

Славик, тем временем, подъезжал к городу Озёры со стороны МКАДа, он устал и очень хотел спать, но в целом был доволен. Все получилось удачно, он все успел и, кажется, нигде не засветился. Он был очень осторожен, и теперь, когда дело сделано, можно спокойно обдумать как действовать дальше. А сейчас он поедет на работу, и постарается вести себя как обычно.

В девять сорок пять мы с Мишкой вошли в ворота детского сада. Я созвонилась с нашей воспитательницей Алисой Витальевной и она разрешила привести сына в садик, на пару часов, пока я буду в больнице. Тишка с Кузей остались на хозяйстве, ну там, курочек покормить, грядки полить… дел в деревне по горло. Попрощавшись с сыночком, я буквально на ходу вбежала в отъезжающий автобус и уже через семь минут входила в больницу. Едва я вышла из лифта, как в моем кармане во всю мощь грянула пятая симфония Бетховена. Выудив из кармана, гремящий Лондонским филармоническим оркестром телефон, я отошла к знакомому красному диванчику. Звонил Игорь. Он так кричал, что мне пришлось отодвинуть руку с телефоном подальше от уха.

– Анют, ты меня слышишь? Они арестовали Славку. Полиция, прямо на работе… Они думают что это он бабТасю… Сказали, покушение на убийство… Ань, ты только не волнуйся, я найду адвоката, мы его вытащим…

Я опустилась на диван… Что происходит? Какой-то кошмарный бесконечный сон. Театр абсурда…

Шесть лет назад, когда родился Мишка, я решила, что жизнь уже выдала все несчастья, которые мне суждено было пережить: гибель моих родителей, разрыв с Егором, смерть бабушки. Потом судьба сжалилась надо мной, и подарила мне самый ценный подарок – сына. Я расслабилась, и вот теперь она мне за это мстит. Я снова на черной полосе.

И я разозлилась. Все кто меня знают, могут подтвердить, что я очень спокойный, терпеливый и миролюбивый человек… пока меня не разозлить по настоящему! А в гневе я ох, как страшна! И вот я разозлилась! Я больше не позволю никому и ничему безнаказанно отнимать у меня дорогих мне людей. Я выхожу бабТасю, я вытащу Славика, и найду эту мразь, которая всё это затеяла! Еще не знаю как, но найду. Ведь как говорил Наполеон: «Главное ввязаться в бой, а там посмотрим». Хотя, всем известно, чем у него там всё закончилось…

В кабинет Ильи Петровича я ворвалась (предварительно постучав конечно, война-войной, а вежливость никто не отменял) злая, сильная и самоуверенная.

– Доброе утро, Илья Петрович, как у нас дела?

Доктор, немного оторопев от такого натиска, оторвался от монитора с изображением чьих-то черепов, и узнав меня, улыбнулся своей необыкновенной улыбкой.

– Ничего нового я вам пока сказать не могу, прошло слишком мало времени. Но я рад вас видеть, Анна. Вы хорошо выглядите, – он посмотрел на часы, – даже такой короткий отдых пошел вам на пользу.

– Это от злости, – нетерпеливо отмахнулась я от комплимента, – можно мне на неё взглянуть?

Доктор вдруг рассмеялся, как будто я очень остроумно пошутила. И смех у него был удивительно приятный на слух: тихий и рассыпчатый.

– Вообще-то нельзя, но вы ведь не отстанете?

– Не отстану, – я улыбнулась весёлому доктору, уж он-то меньше всех виноват в моих несчастьях, да что там, совсем не виноват, а даже наоборот. – Илья Петрович, вы не волнуйтесь, я просто пять минуточек тихонько посижу рядом.

– Идёмте, что с вами делать. Мне Виктор Николаевич говорил, что вы необыкновенно упрямы.

Доктор провел меня по больничным лабиринтам и я с гулко бьющимся сердцем вошла в палату.

БабТася, вся в трубках и проводах, была непривычно бледна. Странно было видеть её, обычно такую шумную и деятельную, неподвижно лежащей. Я тихонько подвинула стул поближе к кровати, села и взяла ее за руку. Всегда чувствовала себя неловко когда в фильмах люди разговаривали с больными в коме, это казалось мне неестественным и нелепым. Поэтому я просто молча держала ее руку, передавая ей своё тепло и любовь.

Следующим пунктом моего назначения было отделение полиции.

Старший следователь уголовного розыска майор Иван Алексеевич Колосков принял меня быстро и охотно, видимо, совсем плохо в этом деле со свидетелями и уликами. Покончив с формальностями, он приступил к самому интересному: к допросу. Должна признаться меня еще ни разу в жизни не допрашивали. И если бы причина, по которой я подверглась этой процедуре, не была для меня столь трагична, это было бы даже любопытно. Но мне предстояло заново пережить ужасные события вчерашнего вечера. Стараясь ничего не упустить и не дать волю эмоциям, я подробно отвечала на вопросы следователя. И только когда майор, близоруко щурясь, невинно поинтересовался какие были отношения у пострадавшей с внуком, я насторожилась, и чуть было не ответила словами Матроскина: «А вы, собственно, пощему интересуетеся, вы не из милиции слущайно?» Но неимоверным усилием воли, я удержалась от соблазна и, ответила коротко и конкретно.

– Замечательные. – но следователя Колоскова такой лаконичный ответ не удовлетворил.

– А поподробней?

– Очень они друг к другу привязаны – я помнила, что каждое моё слово может быть использовано против меня, а точнее против Славика.

Видимо, чтобы усыпить мою бдительность, майор решил зайти с другой стороны:

– А вы в каком родстве с ними состоите?

– Я… Ну так я… вобщем бабТася двоюродная сестра жены брата моего дедушки по… – прервал мои фантазии раскатистый хохот, я даже вздрогнула от неожиданности, смешливые какие-то следователи нынче пошли… обидно честное слово.

Но смех-смехом, а старший следователь не зря носил майорские звёздочки на погонах – расколол меня в два счёта. Я рассказала ему всю родословную бабТаси до седьмого колена и если бы я знала какую-нибудь государственную тайну, выдала бы и её, даже не заметив этого.

От него я узнала, что в доме бабТаси что-то искали, но аккуратно, как будто знали где искать, что косвенно указывало на Славика. При осмотре, полицией наличных денег в доме обнаружено не было, а я точно знаю, что в шкафу в чайнике для заварки всегда была небольшая сумма наличности: на хлебушек да на булавки. И еще у Славика нет алиби на время происшествия, вот нет и всё тут. А одна глазастая соседка видела из окна как он, где-то около шести часов вечера, выбежал из подъезда своей городской квартиры, сел в машину и уехал.

Ничего не понимаю… Почему Славик не говорит где он был когда на бабТасю напали? И почему я потом не могла до него дозвониться? Нет, я, конечно, ни на минуту не сомневалась, что он тут не при чём, но так хотелось закричать во весь голос: «что, черт возьми, происходит?»

Следователь, очевидно, понял мое смятение, налил в чистый стакан минеральной воды и протянул мне со словами:

– Поверьте, мне самому это не очень нравится, тем более, что и на работе и соседи отзываются о нём исключительно положительно, но против фактов не попрёшь: алиби нет, а мотив налицо. Он как-никак единственный наследник, а такой добротный дом в Подмосковье, это хорошие деньги…

– Мне нужно с ним поговорить. Я уверена, что у него есть алиби, просто он по каким-то причинам не может им воспользоваться. – я умоляюще посмотрела на следователя, – пожалуйста, он мне обязательно всё скажет.

Следователь положил передо мной лист бумаги:

– Пишите заявление, думаю завтра вы сможете увидеться с вашим троюродным внучатым племянникам по линии дедушки. – он усмехнулся и продолжил, – обвинение ему пока не предъявлено, поэтому как минимум двое суток он проведёт в изоляторе временного содержания, ну а там видно будет, в случае необходимости мы можем продлить его содержание у нас до десяти суток.

Я ужаснулась: десять суток, с ума сойти! Я должна как можно быстрее его вытащить.

Колосков протянул мне протокол допроса.

– Прочтите и подпишитесь.

Взяв с меня обещание звонить, если я что-нибудь вспомню, майор очень дружелюбно и тепло со мной распрощался. Я села на скамейку под стендом с броской надписью «Внимание розыск», и набрала Игоря. Он ответил сразу, как будто ждал звонка.

– Да, Ань, есть новости?

– Я только что от следователя, у Славика нет алиби, нам срочно нужен адвокат.

– Он у нас уже есть, вернее она. Это Альбина Стеблова, она сегодня же ознакомится с делом и свяжется с тобой.

– Сама Стеблова?! – Альбина была самым знаменитым в городе адвокатом, в её практике почти не было проигранных дел. – Как тебе удалось?

– Неважно, воспользовался старыми связями. Как БабТася?

– Пока ничего нового, но надежда есть. Ладно, Игорёк, я за Мишкой и домой, а то там Тишка с Кузей уже заждались.

– Ань, ты держи меня в курсе, хорошо? И если что-то будет нужно – деньги, лекарства, обязательно скажи.

– Хорошо, Игорь, спасибо тебе за помощь, я побежала.

Я забрала сына из садика, и мы поплелись к автобусной остановке. Настроение у нас обоих было, мягко говоря, подавленное. Я ещё утром рассказала Мишке о нападении на БабТасю, естественно, заверив ребенка, что она скоро поправится. Мне предстояло ещё как-то сообщить об аресте Славика, но видя как он расстроен, я отложила это на потом. До остановки мы так и не дошли, на повороте нас нагнала серебристая Тойота, и остановилась чуть впереди. Из машины вышел Айболит собственной персоной. Пожав сынишке руку, коротко спросил:

– Домой? – я молча кивнула, и мы, удобно устроившись на заднем сиденье, поехали с комфортом.

Дядь Петя ни о чем не спрашивал, только, бросив быстрый взгляд в зеркало заднего вида, сурово меня отчитал:

– Ты, Анютка, чего мальчишку с собой потащила? Смотри как сморило его! Ты, давай, если куда надо тебе, приводи к нам – присмотрим.

– Спасибо конечно, дядь Петь, да неудобно, у тебя своих дел полно, а тут мы еще…

– Чего это тебе неудобно? Обидеть хочешь? – он свирепо сдвинул брови.

– А тёть Поле он не помешает?

– Скажешь тоже… Да Полюшка только рада будет, своих-то внуков мы с ней видать не дождёмся, так хоть с твоим парнем душу отведем. – и немного помолчав добавил – Замечательный сынок у тебя растет, Анютка, отец твой гордился бы таким внуком, жаль не дожил…

Мы оба погрузились каждый в свои воспоминания.

Дядь Петя был другом моего отца. Они дружили с самого детства, почти как мы с Катькой, и так же как мы сидели за одной партой. Бабушкины коллеги-учителя, частенько ей выговаривали: как, дескать, она не боится дурного влияния хулигана и троечника Петьки Куницина, на её сына-отличника Мишеньку. Но моя бабушка, обладала потрясающим чутьем, и на все укоры коллег она неизменно отвечала: «Петя хороший друг, и человек порядочный. Он никогда не предаст Мишеньку, а то что он пишет с ошибками, и шалит на уроках, я как-нибудь переживу.» И ведь права оказалась моя бабуля: когда в страшной аварии погибли мои родители, дядь Петя помогал нам чем только мог и заботился как о родных. Он всегда был рядом, когда нам было трудно, как собственно, и сейчас…

Он подвез нас к самому дому, и, помогая выйти сонному Мишке, обратился непосредственно к нему:

– Так значит договорились, если что, бери Тихона да кота, и ко мне. – он пожал сыну руку и, оставив облачко пыли уехал.

Тишка с Кузей встретили нас претензиями. Котенок громким мяуканьем выражал своё негодование таким пренебрежительным отношением к его персоне. Тишка обиженно и немного презрительно фыркнул и отвернулся, всем своим видом показывая, что со мной он не разговаривает.

Кое-как всех покормив и приласкав, (от усталости и переживаний всё валилось из рук) я сварила себе кофе и уселась в бабулино кресло: мне нужно было подумать.

Я никак не могла собрать мысли в кучку, кому и зачем понадобилось убивать бабТасю? Чтобы ограбить? Но что у неё брать? Нет, это просто глупо, наркоманов в деревне нет, ни среди деревенских, ни среди дачников. А чтобы пойти на убийство ради небольшой суммы наличных, нужно быть или наркоманом или отморозком, что в принципе одно и то же. Напрашивается вывод: деньги взяли, чтобы обставить всё как ограбление. А что на самом деле? Неужели я всё-таки была права, когда опасалась, что бабТася во что-нибудь вляпается? Я даже застонала вслух от досады. Не может такого быть, чтоб человека били по голове, за то что он выяснял кто и что волок по его кабачкам. Ну бывали у нас в деревне мелкие кражи, бывало что алкаши залезут зимой в пустующую дачу, что-нибудь украдут да пропьют. Два года назад в пьяной драке собутыльники насмерть забили мужика, а лет десять назад один замёрз пьяный на речке – вот и все происшествия на моей памяти. Поэтому версия о том, что бабТася сунула свой нос во что-то серьёзное и за это поплатилась, выглядела, по меньшей мере, неубедительно.

Я заглянула в пустую чашку: без кофе не думается, придётся идти варить. Задумчиво двигая по песку турку с закипающим кофе, я попыталась рассуждать обо всём этом отстранённо. Итак: поживиться у Крапивиных особо нечем, не стоит овчинка выделки. Версию, что бабТасю пытались убрать как свидетеля, тоже отбрасываем… или она всё же что-то узнала или увидела… или нашла! Что там Маринка говорила про улику, которую нужно показать Славику? И почему именно ему?! Ах, ну да, мне нельзя показывать, я буду уговаривать её бросить свое дурацкое расследование. А может не такое уж и дурацкое, вдруг бабТася действительно до чего-то докопалась? Но до чего?…

От закипания мозга меня спас мой мобильный телефон. Номер, высветившийся на дисплее, был мне незнаком, я нажала на кнопочку с зелёненькой трубочкой и, сглотнув (вдруг из больницы) выдавила из себя испуганное «Алло». Телефон властным женским голосом отчеканил мне в ухо:

– Здравствуйте, это Альбина Стеблова. Вы Анна? Мне ваш телефон дал Игорь Горянский, нам нужно встретиться, когда вам удобно?

Я выдохнула, и радуясь что мои страхи не сбылись (отсутствие новостей тоже хорошая новость), поспешила ответить.

– Здравствуйте, Альбина Альбертовна. Спасибо, что согласились нам помочь, скажите время и место, я приеду.

Телефон помолчал, и уже немного мягче, менее официально произнёс:

– Честно говоря, я бы хотела сама к вам подъехать, если вы не против. Хочу взглянуть на место происшествия, уточнить детали, чтобы иметь визуальное представление. Через полчасика подойдёт?

– Да, конечно, очень даже подойдет. – я объяснила Альбине как к нам удобнее проехать и, захватив чашку из под кофе, поспешила на кухню.

Ровно через тридцать минут, мягко шурша шинами, к нашим воротам подкатил белоснежный Фольксваген. Этих тридцати минут мне хватило, чтобы испечь рассыпчатое песочное печенье, источающее на всю округу аромат ванили.

Альбина Стеблова была личностью, в нашем городе, известной. Её лицо, частенько мелькало на страницах местных газет, в связи с каким-нибудь громким делом, поэтому я знала как она выглядит. Это была высокая яркая женщина, на вид около тридцати пяти лет, всегда очень элегантно и дорого одета, с причёской как будто только что из салона красоты.

Женщина, которая вошла в калитку, шлёпала по дорожке в легкомысленных сандалиях без задника, её каштановые волосы были собраны в высокий хвост, солнцезащитные очки сдвинуты на лоб, и одета она была в, не менее легкомысленный, льняной сарафан до колен, цвета глаз глубоководного молюска. Единственное, что было в ней от преуспевающего адвоката, это коричневая кожаная папка в руке. И этой легкомысленной особе я доверила судьбу Славика?!

– Боже как же у вас здесь красиво! А воздух! – озираясь по сторонам, широко и немного придурковато улыбаясь, она подошла ко мне.

– Это вы ещё с террасы на речку не смотрели, – скептически изрекла я.

– Покажете? – её глаза загорелись, как ёлочные гирлянды. На моём языке вертелось и просилось наружу любимое словечко из романов Устиновой: «всенепременно», но я благоразумно промолчала, из корыстных побуждений, и повела Стеблову любоваться видом.

А посмотреть, действительно, было на что: село Сосновка, окружённое сосновыми лесами и многочисленными озёрами, расположилось на небольшой возвышенности. Наша улица идёт параллельно реке Оке, а лес подступает почти вплотную к домам и огородам. Редея и переходя в кустарник, он спускается к песчанному берегу, который прекрасно просматривается с терассы, вместе с неспешной серебристой речной гладью, и деревянными мосткам, с приткнувшимися к ним лодками. А на другом берегу, на пригорке, в окружении старых бревенчатых домиков, смотрится в зеркальную воду маленькая белая часовенька.

Честное слово, дух захватывает даже у меня, а человек неподготовленный просто теряет дар речи. Вот и моя гостья онемела от восторга. А когда она наконец-то вспомнила кто она и зачем, попросила указывая на столик с уютными плетёными креслами:

– А может мы здесь посидим?… Вид просто потрясающий, а мне так редко удаётся выбраться на природу.

Я пожала плечами:

– Почему бы и нет? Располагайтесь, а я принесу чего-нибудь попить. Что вы предпочитаете – чай, кофе?

– Лучше кофе.

Когда я вернулась с подносом в руках, от легкомысленной особы, которую я оставила на террасе, не осталось и следа. За столиком сидела преуспевающая адвокатесса, в летнем сарафане от «Gucci», в дорогих сандалиях от него же, а солнцезащитные очки от «Dolce & Gabbana» стоимостью примерно четыреста долларов, служили ей в качестве ободка для волос. На столике она разложила какие-то бумаги и планшет. Одного взгляда на неё мне хватило, чтобы понять, что не позднее чем через три дня с Славика будут сняты все обвинения.

Стеблова отхлебнула из чашки, и зажмурилась от удовольствия.

– Божественный вкус. Предлагаю обмен: я вам вашего родственника из застенков вызволяю, а вы открываете мне секрет приготовления вашего кофе.

Передо мной снова сидела легкомысленная девчонка и жадно прихлебывала из чашки. Я рассмеялась.

– Да нет никагого секрета, всем всегда рассказываю, просто ни у кого такой вкус не получается… не знаю почему. Прежде чем обжаривать зерна, натираю сковороду чесноком, раскаляю её, сыплю буквально три-четыре крупинки соли и столько же чёрного молотого перца, и только потом зёрна кофе. Перемалываю непосредственно перед приготовлением на ручной кофемолке, но не в пыль, и варю в джезве на песке. Вот и весь секрет, да только ваш кофе всё равно будет другого вкуса.