Читать книгу Отель Lucky, или 10 дней, изменившие мою жизнь - Татьяна Кувшинникова - Страница 7

Придя в больницу чуть раньше положенного, Женька дожидалась в холле момента, когда начнут пропускать. Исподволь наблюдала за пришедшими родственниками. Халаты с бахилами наготове, сумки, полные продуктов, а глаза… Глаза, как много могут сказать только одни глаза! Вот сидит мужчина с застывшим взглядом, смотрит, не мигая, в одну точку. Добавьте к этому пакет из магазина с колбасой, йогуртами и дыней, мятую рубашку и небритое лицо. Значит, скорее всего, пришел к жене, и скорее всего, она в тяжелом состоянии. Это случилось недавно, он еще не успел прийти в себя, не успел научиться жить с мыслью о том, что жена в больнице. Смотря в одну точку, он учится быть один, привыкает к этой мысли, переосмысливает жизнь. Вчера он пришел домой, и никто не встретил его у порога, никто не накормил горячим ужином, никто не пересказывал ему историю любимого сериала, так раздражающего его. И рубашки некому было сегодня погладить, и бульон сварить он как-то не догадался, хотя она каждый день приносила ему бульон в баночке, когда он попал в больницу с аппендицитом.

Да и бриться он не стал, зачем? Для кого? Каждый день он делал это перед зеркалом, думая, что делает это для Леночки из бухгалтерии, которая иногда смотрела на него таким волнующим взглядом. Или для Олечки, секретарши шефа, которая заигрывала с ним каждый раз, когда он заходил в приемную. И давно уже в его фантазиях не было жены. А сегодня не стал. И Леночка, и Олечка сегодня никуда не денутся, и будут смотреть волнующим взглядом, и будут заигрывать так же, как обычно, только ему это почему-то сегодня стало не нужно.

А вот шумная компания молодежи. В руках ни сумки, ни пакета. Зато их целая толпа. Ясно, друг попал в больницу. Идут навещать всем скопом. Продукты не несут, зачем? Продукты принесут родители, это входит в их обязанности. А мы здесь для поддержания настроения, да и прогулять лекции по такому уважительному поводу совсем не грех. Смех и шутки звучат совсем неуместно в огромном зале ожидания госпиталя. Они чужие в этом мире горя и внезапной беды. Но никто не делает им замечания. Каждый занят своим горем, своими мыслями, своими заботами. Или просто боятся спугнуть. Вдруг, если сейчас сделать замечание, они и вправду замолчат и больше никогда не будут смеяться. А мы останемся наедине со своим горем и страхом неизвестности.

Подойдя к сосудистому отделению, Женька застала все того же охранника, который вчера помог ей пробраться в палату интенсивной терапии. Он улыбается и подмигивает Женьке как старой знакомой.

– Вы проходите сюда, я вас здесь пропущу.

Показывает крылечко на заднем дворе, куда больные выходят курить на улицу. Это совсем близко от входа на территорию госпиталя, и не надо ничего предъявлять при входе, и не надо подгадывать к определенному времени. Отлично, спасибо вам большое за неравнодушие.

Муж лежит на кровати с закрытыми глазами и что-то авторитетно вещает в тишину палаты про особенности их с Женькой автомобиля. Остальные обитатели палаты внимательно его слушают, выглядывая что-то на не очень чистом потолке. Или не слушают, а просто не перебивают. С ним все понятно, если он откроет глаза, комната унесет его в ритме танго. А с закрытыми глазами он вполне здоровый человек. Речь не нарушена, мозг соображает, знай себе байки трави.

Женька не встревает в разговор, рассматривает остальных. Все мужчины за пятьдесят. Рядом с Женькиным мужем лежит грузный мужчина старше шестидесяти. Второй раз Женька приходит, и второй раз он лежит, отвернувшись к окну, к которому приставлена кровать. На окне шведский стол для гурманов: фрукты – от простого яблока до франтоватого ананаса, молоко, кефир, сметана, йогурты, колбаса четырех видов, хлеба три батона. Все это стоит на самом солнцепеке, недвусмысленно пахнет и соседствует с мусором, лежащим горками среди всего этого многообразия. Кровать у него специальная, механическая, можно поднимать и опускать пациента, когда нужно. По бокам кровати расположены металлические поручни, на которых висят три больничные утки, судя по запаху, полные, и уже давно.

Вообще, больничный запах – это отдельная тема для разговора. Женьке иногда казалось, что именно запах заставляет судорожно сжиматься сердце и замирать душу. Ведь нигде в больницах не слышно стонов, как показывают в фильмах про войну. Люди улыбаются в безумной радости, что выжили в неравной схватке со смертью. Искренне радуются редким приходам родственников. Питаются исключительно вкусностями, заботливо принесенными родными, которые дома видят только по праздникам. Почему же так хочется спрятать глаза, убежать отсюда и никогда не возвращаться? Запах. Запах мочи, похожий на запах прогорклого масла, мочи с запахом ацетона, аммиака, а еще запах антибиотиков и спирта, хлорки и испорченной еды. Запах боли и страха, надежды и отчаяния.

Владимир, так звали соседа мужа у окна, был живым воплощением этой картинки. У него было двое сыновей, дочь, жена и двое внуков, но приезжали к нему всего два раза за те десять дней, которые Женька там пробыла. Один раз дочь с женой, один раз внук. Каждый раз неуклюже оправдывались, что слишком заняты, чтобы ухаживать за отцом, мужем, дедом. Женька не знала, как было у других участников этого спектакля, но у нее было стойкое ощущение, что оправдывались они не перед Владимиром, а перед ними, невольными свидетелями их наплевательского отношения к мужу, отцу и деду. Словно именно их прощение поможет родственникам жить дальше в согласии со своей совестью. Словно Владимир не нуждается в словах извинения, он же понимает, сколько дети работают и как им тяжело.

У Владимира была парализована левая сторона. Он всегда лежал на левой стороне, лицом к окну. Правая сторона у него была свободна, и он мог беспрепятственно брать с подоконника еду, а с железных поручней кровати утку. Эти два развлечения были доступны ему в полной мере. Больше ничего. Он не мог перевернуться на правый бок, так как для этого необходима была помощь со стороны. Не мог убрать за собой на подоконнике, не мог выкинуть протухшую еду, не мог вынести утку. Это делали родственники раз в пять-шесть дней. Утку ему выносила нянечка, которая пару раз в день наведывалась в нашу палату, чтобы поменять постель тем, кто не успел донести руку до утки, вытереть пол и помыть утки.

Речевой аппарат Владимира пострадал в меньшей степени, он довольно внятно изъяснялся. Он определенно и недвусмысленно отверг любую помощь со стороны Жени, будь то уборка подоконника или мытье батареи уток на кровати. Пришлось Жене идти искать нянечку и просить ее убраться, потому что августовская жара +40 в тени расщепляла все содержимое подоконника и нескольких уток на мириады запахов. Жене, как человеку, обладающему обостренным обонянием, довольно сложно было все это выносить.

Напротив Владимира лежал Алексей – полная противоположность Владимиру. Возраста они были примерно одного, зато во всем остальном различались кардинально. Алексей худощавый – ни единой жиринки. Поджарый, подошло бы больше. Аккуратный до педантизма, все у него было на своих местах: книжка и носовой платок в верхнем ящике тумбочки, скоропортящиеся продукты – в холодильнике, на второй полке сверху строго слева, печенье и чай – в нижнем ящике тумбочки. Когда он садился кушать или просто попить чаю, он каждый раз заправлял салфетку за воротник, всегда вытирал за собой стол, даже если на нем не было и крошки.

Вместо созерцания улицы, чем обычно занимался Владимир, Алексей обычно читал. Когда не читал, ходил гулять или учился говорить. Да-да, в этом смысле они с Владимиром тоже были категорически разными. У Алексея была парализована правая сторона, и задет центр речи. То, что он пытался говорить в начале их встречи, можно было сравнить с гулением ребенка. Длинные тягучие звуки, только гласные. Согласных практически нет, иногда проскальзывают, но чаще не выговариваются. Тем больным, у которых был поражен центр речи, выдавалась бумажка с упражнениями – своеобразный тренажер речи, по которому им надо было тренироваться. Алексей у окна был одним из немногих, кто честно и активно занимался по бумажке. К слову сказать, через десять дней Женькиного пребывания в госпитале она понимала уже большую часть слов, которые он произносил.

Рядом с ним, в центре, лежал Андрей. Пациент, имеющий худшие последствия инсульта. После инсульта и инфаркта есть один счастливый час, в течение которого оказанная помощь сводит к минимуму осложнения произошедшего. Женькиному мужу, несмотря на то, что это с ним случилось в деревне, помощь была оказана своевременно. А Андрею, хоть и жил он в самом городе N, и скорую вызвали моментально после приступа, не повезло. Врач, приехавший на скорой, не смог диагностировать инсульт, поставил другой диагноз, вколол не те уколы и уехал, потеряв тот самый счастливый час. На следующий день, когда Андрею не стало лучше, его жена еще раз вызвала скорую, которая уже абсолютно точно поставила правильный диагноз. Но было поздно. Поражение мозга было необратимым.

Он был похож на избалованного ребенка. Взрослый мужчина (старше шестидесяти лет) лежал на постели в одном памперсе. Целый день у него уходил на то, чтобы расправить одеяло ногами, потом его скомкать, при этом хихикая в кулак. Речь у него не была поражена, он иногда что-то пытался говорить, иногда даже выныривал из своего безумия. Особенно это было видно тогда, когда приходила его жена и пыталась его накормить или посадить, чтобы укреплялись мышцы спины. Он вспоминал, что он мужчина и главный в доме, поэтому мог позволить себе прикрикнуть на нее или бросить тарелку с супом на пол, мотивируя это тем, что он слишком горячий или холодный. Но даже эти вспышки ярости казались Женьке проявлением здоровья после полубезумного бормотания, неудачных (а еще хуже удачных) попыток снять памперс и выкинуть его и настойчивого желания вытащить капельницу. Он был единственным, кого привязывали к кровати, когда ставили капельницы.

Последнего жителя этой палаты звали Василий. Он спал у стены, и казался случайным посетителем этой богадельни. Он отлично говорил, ходил, у него ничего визуально не было парализовано. Казалось, что в терапии не хватило места, поэтому его поместили сюда. При всем при этом он еще и шутил постоянно. По каждому поводу у него находились шутки-прибаутки, народные приметы и забавные истории из жизни. Этот балагур существенно облегчал жизнь не только Женьке и жене Андрея, но и всем соседям по палате.

С течением времени они узнали, что, несмотря на кажущееся здоровье, у него продолжались какие-то нехорошие процессы после инсульта. Внешне живой и здоровый, он находился под постоянным гнетом необратимых процессов внутри. Его гоняли по больницам вот уже три или четыре месяца после инсульта, хотя по распорядку после купирования самого инсульта больных отпускали домой, кого через десять дней, если организм показывал хорошие результаты, кого через три недели, если организм сопротивлялся лекарствам.

Вот с такими соседями Женьке довелось жить в течение десяти дней в городе N. Еще была жена Андрея. Она, так же, как и Женька, постоянно присутствовала во время посещений. Утром и вечером, каждый день меняла памперсы, мыла замызганные полы, кормила и поила его. Еще она постоянно с ним разговаривала как со здоровым, рассказывала, что произошло в момент, когда она находилась за пределами больницы, пересказывала сюжеты книг и фильмов, описывала проблемы и ситуации дома. Женьке было непонятно, что это было: слепая вера в то, что силой желания можно повернуть вспять течение болезни или упорная попытка спрятать голову в песок, не желая принять очевидное?