Читать книгу Зачем коту копыта? - Татьяна Луганцева - Страница 4

Аграфена была очень удивлена. Она почему-то думала всю свою сознательную жизнь, что даже если и есть на свете загробная жизнь и если существует душа, способная покинуть тело, то, возвращаясь в другое тело, она обязательно выбирает человеческое. То есть осуществляется этакое переселение душ из одного человеческого тела в другое. Отсюда и происходят не очень убеждающие разговоры о том, кто кем был в прошлой жизни. То, что она умерла и душа ее отделилась, Груня поняла сразу по дикой боли во всех частях своего тела, в голове в том числе. Видимо, отрывалась от тела с трудом.

«Что ж так больно? Должно было быть легче: туннель, свет и новая жизнь, без низменного и ненужного», – думала она, удивляясь, что вообще способна думать в такой ситуации. Но потом, по звуку копающей лопаты, поняла причины столь резкой боли. Оказывается, ее душа не отлетела в рай, подарив ей редкостные минуты блаженства, а сразу же переселилась в… репку. Вот в чем была обида! Почему-то не в человека, а в овощ, вонючий и жесткий. Да еще такой вредный, который нельзя вытащить из земли просто и надо его тянуть, тянуть… Груню-репку явно кто-то хотел вытянуть. И кричат, и стучат лопатами вокруг… И бабка за дедку, и внучка за дедку, а за того Жучка и кот…

«Когда же все закончится?! – ужасалась Груня. – Просто кошмар какой-то!»

– Позовите мышку, – сказала она, сама не узнав своего голоса, и открыла глаза.

Над ней склонилось лицо режиссера театра.

– Чего?

– Мышку позовите, и уже закончим с этим, – более уверенно произнесла Аграфена.

– Какую мышку?! Не дай бог нам опять мышей под сцену! С таким трудом вывели! – непонимающе моргал глазами Колобов. – Может, Груша, ты проголодалась? Приготовить тебе что-нибудь поесть?

– Ой, меня сейчас вырвет…

– Так ты того, не стесняйся. Многих уже вывернуло. Зато легче станет, – посоветовал ей Эдуард Эрикович, вытирая платком потное лицо. – Я, если честно, испугался за тебя.

– За репку? – уточнила Груша.

– За тебя! – поправил директор-режиссер. – Вся бледно-зеленая такая, фактически не дышишь… Я даже струхнул. Немного отходил тебя по щекам, ты уж извини. Очень обрадовался, что жива, слегка порозовела даже. Или это фингалы будут? Может, и перестарался я с оплеухами-то… Ты, если что, прости.

Аграфена поморщилась и попыталась осмотреться.

– А где мы?

– Где и все, в театре. Вчера как начали праздновать, так вот и… – развел руками Эдуард Эрикович. – Ладно, я пойду дальше, проверю, не потеряли ли мы кого-то на радостях. Нам только работников морга сюда на всеобщее веселье не хватало! Ты давай в себя приходи и Таню растолкай.

– Чего сам не растолкал? – спросила Груня, которую от слова «растолкай» опять замутило.

– Она меня уже стукнула и совершенно нелитературно послала, – пожаловался Эдуард Эрикович и буквально пополз дальше.

Аграфена села и поняла, что хоть она и почувствовала себя репкой, но в положении находилась очень даже неплохом. Во-первых, она была одета, и сие наводило на мысль, что она таки осталась честной девушкой. Во-вторых, лежала на бархатных сиденьях кресел (их подлокотники были подняты) в зрительном зале, в отличие от многих людей, валявшихся прямо в проходе и между сиденьями. Рядом лежала Татьяна Ветрова с капустным листом на лице.

– Таня, – потрогала ее Груня.

– А? Нет!

– Что?

– Боже, как мы напились! Грунька, у меня проблемы.

– Сейчас у всего коллектива одни и те же проблемы, – успокоила ее Аграфена.

– Алкоголь паленый, наверное, был. У меня вон кожа от лица отслоилась, – пожаловалась Татьяна, трогая дрожащей рукой капустный лист. – А для актрисы потерять лицо – смерти подобно. Подходил Эдик, и я его послала. Наверное, еще не заметил… Что делать, а?

– Это капуста, а не кожа, – пояснила Аграфена, снимая лист с ее лица и еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться – любые сотрясения внутренних органов в ее нынешней ситуации были опасны.

– Правда? Точно, я же забыла, что вчера сама его и положила, чтобы отеков с утра не было, – обрадовалась актриса. – Прямо гора с плеч!

– Ну и погуляли…

– Так радость-то какая!

– Какая?

– Ты что, серьезно не помнишь? – Таня подняла на художницу воспаленные глаза.

– Не-а. Как с тобой говорили, помню, а дальше провал, – честно призналась Аграфена.

– Так ты самого главного не дождалась! Эдуард все в секрете держал, чтобы сюрпризом сшибить с ног. И ему удалось – два человека уехали на «Скорой» в больницу.

– От радости? – усомнилась Груня.

– От нее самой, – утвердительно кивнула Татьяна. А затем торжествующе произнесла: – Дело в том, что он выбил нам работу на лето!

– Летом? Работа? – не понимала Груша. – Гастроли, что ли?

– Ага! Мы уже забыли, как это называется, но в нынешнем году у нас будут гастроли. Это чудесно! Едут фактически все. Ты тоже в списках.

– Я?

– А как же мы без художника? Честно говоря, Эдик хотел сэкономить, но я настояла, – шепнула ей Таня.

– Спасибо. А куда едем? В какой-нибудь Урюпинск? Деревня Горелово? Сельский клуб с черного хода, потому что ступеньки на центральном развалились? – спросила Груня.

– Фи! Откуда такое пренебрежение к провинции, душа моя? Оттуда люди едут в столицу, мы к ним. Круговорот! А чем плохо? Отдохнем от суеты, подышим другим воздухом, выпьем самогона… то есть молока коровьего… Тьфу, гадость какая!

– Да нет, я не против, – поежилась Груня, представив молоко с жирной пенкой сверху.

– Здорово я тебя разыграла?! – Татьяна своим громким возгласом просто взорвала мозг Груше. – Мы едем за границу. В Будапешт. Понятно? За гра-ни-цу! Вот это будут гастроли!

– В Будапешт? – оторопела Груша. И промямлила: – Это несомненно интересно.

– Ничего себе, интересно ей! Это же город на Неве, тьфу, то есть на Дунае, колыбель многовековой европейской архитектуры. Одним словом, заграница, а не какой-нибудь там Мухосранск. Все решено! Мы летим завтра!

– Как завтра?

– А что? Паспорта у всех есть. Помнишь, режиссер интересовался их наличием на одной из репетиций? Мы еще ему принесли свои документы, показали в надежде, что спонсор отправит нас за границу. У кого не было, сделали тогда. Потом вроде сорвалось. Но, оказывается, Эдуард Эрикович не оставил эту затею, а продолжал действовать, только втихую, чтобы не сглазил никто, и вот устроил нам такой сюрприз. Визу Евросоюза всем сделали, паспорта готовы, лежат у Эдика, так что завтра летим в Бухарест.

– Куда?!

– В Бу-ха-рест, – радостно улыбнулась Таня.

– Так в Будапешт или Бухарест? – не поняла Аграфена, которую известие настолько озадачило, что она забыла на некоторое время, как плохо себя чувствует.

Между тонких, выщипанных фактически до одной ниточки, а потом почему-то опять нарисованных карандашом бровей Татьяны пролегла морщинка, несмотря на регулярные инъекции ботокса.

– Как же это он вчера говорил? Едем в Будапешт… Нет, едем в Бухарест. Буда… Буха… Не помню. Ой, что-то плохо мне, Груня, еще столько дел надо успеть сделать… Какая разница?

– Как это – какая разница?

– Если полетим в любом случае, то какая разница куда? – отмахнулась Татьяна, разглаживая лоб пальцами. – Не будь занудой!

И актриса, приняв гордую осанку, поплыла по проходу, брезгливо посмотрев на бесчувственно лежащую Настю Ермакову и притулившуюся рядом с ней гримершу Яну.

– Эх, молодежь! Расти им еще до нас и расти! – вздохнула прима Ветрова, бросив уничтожающий взгляд на подходящего Эдуарда Эриковича, и со словами песни «Не ходи с ним на свидание, не ходи, у него гранитный камушек в груди» удалилась из зала вовсе.

Режиссер усмехнулся.

– Ну и язва! Но как держится! С каким достоинством! Богиня! Не зря я ее, змею, в свое время пригрел на собственной груди.

Аграфена, увидев все это и услышав, тоже бы усмехнулась, если бы могла двигать хоть одной мышцей своего тела или лица. Окружающая действительность напоминала ей какой-то нескончаемый фильм ужасов. А Эдуард Эрикович выступал в роли главного героя, который ходил огромными шагами по полю боя и своими огромными ручищами проверял, живы его люди или нет. Хотя нет, не так. В свете последних, модных тенденций – остались люди людьми или уже переродились в вампиров и оборотней, подействовала ли вакцина или вирус оказался сильней?

– Да, ну и погуляли вчера… – покачал он своей большой головой, только что не перекрестившись. Затем пожаловался Аграфене: – А уж когда узнали, что на заграничные гастроли летим, то вообще у всех крышу сорвало.

– Хорошо, хоть я до этого торжественного момента не дотянула, раньше отрубилась, – откликнулась Груня. – Но ты тоже даешь! Такой секрет в себе держал, а потом на головы ничего не подозревающих людей вывалил, как ушат холодной воды вылил. А вдруг кто-то не может лететь? Вдруг у него какие-нибудь планы?

– Вот только от тебя я не хочу ничего подобного слышать, – поморщился режиссер. – Ты летишь по-любому.

– Почему?

– Пойдем, Груша, поговорим. – Колобов ухватил ее под локоток и повел по проходу к своему кабинету.

– Обязательно сегодня?

– Завтра вылет! – напомнил Эдуард Эрикович, заворачивая за угол и открывая кабинет. – Присаживайся! Как тут душно… – Он открыл окно и плюхнулся в кресло. – Минералки?

– Не откажусь…

– Мне историю одну рассказать тебе надо.

– Я слушаю. Только не долго, пожалуйста.

Колобов наполнил два стакана, поудобнее устроился в кресле и закурил. Груше это не понравилось, поскольку такое начало могло означать, что рассказ может оказаться длинным, а ей этого совсем не хотелось в данный момент.

– Нашел меня не так давно один приятель, Марк Тарасов. Мы с ним вместе учились, черт знает когда, на режиссерском факультете. Очень интересный, кстати, парень был, многообещающий, не то что я, – усмехнулся режиссер и выпустил в потолок струю дыма.

Груня медленно пила холодную воду, чтобы хоть как-то унять тошноту, а от монотонного голоса Эдуарда ее стало клонить ко сну. Кроме того, болели и ныли затекшие от неудобного лежания конечности.

– Мы студентами еще полетели неожиданно за границу, и не куда-нибудь, а во Францию. Тогда это было немыслимо даже представить себе, но вот попали мы под какую-то показательную программу развития творческой интеллигенции. Мы были юны, полны планов, самонадеянны и вот попали в Париж. Тут все и началось – у нас просто сорвало крышу от прелестей жизни «загнивающей буржуазии». А закончилось не так захватывающе – Марк попросил там убежища, и нас всех быстренько угнали на родину и больше уже не отправляли в подобные поездки. Тогда мы были страшно злы на Марка, но с возрастом поняли: это был его выбор, и он его сделал. Конечно, не подумал о том, что нас потом затаскают по соответствующим органам… А может, считал, что нас не тронут или что прессинг будет не таким уж сильным. Да что говорить! Может, совсем ни о чем не думал! Я не видел его почти тридцать лет. Целая жизнь прошла, я ничего не слышал о Марке, и вдруг он объявился. Я, честно говоря, даже не узнал его. Заходит какой-то дряхлый, болезненного вида человек… А ведь мы с ним ровесники. В общем, я очень удивился. Мы с ним тогда долго сидели, разговаривали. Оказывается, все это время жил он в Европе, на родину решился приехать только сейчас. Ничто его здесь не впечатлило, и Марк с удовольствием собирался уехать домой, в Венгрию, где в данный момент обосновался. Тарасов стал очень богатым, дважды был женат… Если честно, я так до конца и не понял, чем конкретно он занимается по жизни, но в том, что как-то связан с творчеством, уверен. Например, Марк открыл в Венгрии театр для русских, маленький, но посещаемый бывшими выходцами из Союза. Видимо, бывших наших все-таки мучает тоска, если не по родине, то хотя бы по русскому театру. Вот он-то и пригласил нас к себе на месяцок погостить и дать пару спектаклей.

– Интересно, – не удержалась от реплики Аграфена.

– Что?

– То есть ты хочешь сказать, что нас не какой-то театральный фонд, не государство пригласило, а частное лицо?

– Ну, да… Какая разница?

– Всю труппу? Да еще и меня, декоратора? И гримера, и еще обслуживающий персонал?

– Да, что такого-то? Пригласили же… Его проблема! – не понимал Эдуард Эрикович.

– И твой Марк Тарасов готов месяц содержать столько народа? Или мы за свой счет должны там существовать? – уточнила то, чему так удивилась Аграфена.

– Так он, я же говорил, очень богатый человек. Это – раз. Два – театр его собственность, три – Марк что хочет, то и делает, он очень хочет пообщаться – четыре, с русскими пообщаться – пять, у него большой дом – шесть, то есть мы там все разместимся. Да, может, Тарасов вину свою перед смертью загладить хочет! Убедил?

– Убедил. То есть мы будем на полном обеспечении?

– На полном. Мало того, Марк нам заплатит за спектакли.

– То есть мы еще и заработаем? – семимильными шагами приходила в себя Груня.

– Похоже на то.

– То есть нам безумно повезло?

– Конечно! Нет, покупку платьев и духов тебе никто оплачивать не станет, на них уж трать свои сбережения. А вот кушать и жить – пожалуйста! И зарплата будет.

– Это я понимаю, – с трудом кивнула художница, расплескав на себя воду.

– Летим завтра.

– А я тут при чем? Эдуард, давай договоримся так: я подъеду к вам позже. Или лучше совсем освободи меня от поездки. Мне надо к дочери на дачу, я своим обещала. Для меня твое предложение слишком неожиданное, – отказалась Аграфена.

– Да ты что?! – подался к ней всем телом режиссер. – Без тебя никак нельзя.

– Но почему? Как раз без меня вы спокойно обойдетесь. Скажи мне, какие спектакли повезете, и я соберу все декорации, все костюмы. Я вам абсолютно не нужна.

Эдуард Эрикович закурил вторую сигарету.

– Ты действительно не хочешь ехать? Там так здорово…

– Я хотела бы и очень рада, что так повезло всей труппе, но сама лучше останусь здесь. Правда-правда, все это чересчур неожиданно, и я не знаю, как дочка отреагирует. Аня с бабушкой ждут меня, а ты знаешь, что они – самое главное у меня в жизни.

– Марк, когда сидел здесь у меня в кабинете, обратил внимание на этот портрет. – Эдуард показал рукой себе за спину, где в золоченой раме висел его собственный портрет, написанный Аграфеной лет пять назад.

– Понравился ему?

– Не то слово. Тарасов был в восторге. Начал расспрашивать, кто автор и все о нем. Я повел его в наш так называемый красный уголок и показал другие твои работы. Если честно, Груня, я тогда подумал, не купит ли он что-то. Я продал бы, даже не спросясь у тебя. Конечно, дал бы денег и тебе, но, главное, для театра оставил бы. Вон, смотри, все разваливается! Хоть одно окно бы установил, и то хорошо. Но Марк интересовался только портретами и ничего не купил. Зато сделал свое великолепное предложение, а это баснословные деньги. Оплатил нам авиаперелет, предоставил бесплатное жилье и питание в своем доме. Мы должны дать как минимум четыре спектакля для русскоязычных жителей Венгрии. Повторяю: нам еще и заплатят за них! Но Тарасов попросил обязательно привезти тебя – чтобы ты написала портреты его дедушки и бабушки. Ты понимаешь, что это значит? Он только из-за тебя, может, нас и пригласил! Вот что-то понравилось ему в твоих работах. Говорил что-то вроде – глубина и правдоподобность. Это словно плата за наше проживание и организацию гастролей. Я думаю, Марк ужасно расстроится, если приедем все мы без художника, которому он хочет заказать фамильные портреты своей родни. Может, и не выгонит нас, но расстроится точно.

Аграфена нервно повела плечом.

– А ты не думаешь, что если я оказалась такой центровой фигурой, то меня хотя бы надо было поставить в известность?

– Прости, Грушка.

– Я тебе не Грушка!

– А до дыньки ты не дотягиваешь.

– Ну, ты, Эдик, и пошляк! – возмутилась Груня, которая уже поняла, что ей деваться некуда. – Ладно, поговорю с Симой.

– Вот и молодец! Я же не виноват, что ему так понравились твои портреты. Ну, нарисуешь бабку с дедкой, зато коллегам по театру обеспечишь и заработок, и отдых, – затараторил Эдуард Эрикович. – Ты же знаешь, я за своих – горой. Я и сам бы нарисовал…

– Да только не умеешь.

– Вот именно! А ты умеешь. Чего тебе стоит?

– Хватит причитать, все понятно уже.

– Меня ты рисовала дней десять, помнишь? Ну, на бабульку с дедулькой потратишь не меньше, так что укладываемся в месяц-то. Причем мне позировать некогда было, мы все время прерывались! А бабке с дедом уж лет по сто, если Марку под пятьдесят. Сидят себе небось, не шевелясь, на солнышке. Ты их быстро нарисуешь.

– Напишешь. Художники говорят – напишешь, – поправила его Груня.

– Напишешь, – легко согласился режиссер.

– А другого художника нельзя взять? Твой Тарасов ведь меня не видел, – закинула удочку с последней наживкой Груня. – Могу порекомендовать талантливую художницу.

– Самая талантливая у нас – ты! И спасибо, что ты с нами! Ты вот, Груша, совершенно не умеешь слышать людей, поэтому и без мужика! Мужики что любят? Чтобы их слушали открыв рот.

– Без мужика я потому, что их нет нормальных, – сказала, как отрезала, Аграфена. – А при чем тут моя личная жизнь?

– Извини, извини! – поднял обе руки Эдуард Эрикович. – Просто Марк безумно талантливый человек, тесно связанный с искусством, так что, будь уверена, подмену сразу заметил бы! А я не хочу его обманывать. Когда-то Тарасов был моим другом, а сейчас сделал нам такое заманчивое предложение, буквально вытянув из долговой ямы. Правда, не хотелось бы возобновить знакомство с вранья. И потом, я ему уже сказал, как тебя зовут. Почему другой человек должен будет представляться чужим именем? К чему такие сложности? Просто секретная миссия какая-то получается…

– Ладно, – вздохнула Аграфена, – я подумаю и поговорю со своими.

– Неправильный ответ.

– Я приду! – выдохнула она с ощущением, что ее «достали», причем все.

– Совсем другое дело, – обрадовался Эдуард. – По коньячку?

Но Аграфена сорвалась с места, подавляя тошноту под раскатистый смех директора театра.