Читать книгу Школьный приговор и уравнение первой любви. Американские приключения русской учительницы - Татьяна Мануковская - Страница 15

Было поздно. Я чувствовала себя измученной долгим суетливым днём. Но я должна была прочитать вторую часть сочинения Ламентии. Просто обязана. Чтобы понять. Чтобы почувствовать её беды изнутри. Чтобы попробовать помочь. И я открыла тетрадь.

«Я упала быстро. Ещё быстрее я поняла, что падение моё только началось. Трясина безнадёжности на то и трясина, чтобы спеленать тебя туго, уложить в болото тоски мягко и подталкивать вниз почти незаметно. Ведь физически на тебя никто не давит. Ни одна душа не подстрекает тебя падать всё ниже. Всего-навсего, надо уметь создать «правильное болото» в нужный момент и точно рассчитать маршрут жертвы: она просто обязана в эту топь как бы нечаянно провалиться. А там уж её ждут и ядовито пузырятся три чахлые кикиморы отчаяния: слепая ревность, глухая злоба и равнодушная к счастью хандра.

Сценарий моего маршрута был расписан и продуман моей матерью, и полностью поддержан и одобрен моим братом.

В тот день я, как всегда, пошла на работу. В свой простенький, но радушный, всем по карману ресторанчик. Я зашла в зал и поняла, что там что-то происходит. Вокруг двигались люди, одетые в устрашающие белые балахоны. Все они были в уродливых, со шлангами, масках и с заплечными баллонами, в которых что-то шипело. Ни дать, ни взять – съёмки эпизода Звёздных войн « Штурмовики перекусывают перед очередным поражением».

Оказалось, санэпидстанция закрыла нас на ночь «кукарачей». Так весело принято в Калифорнии называть ночь обработки помещений по уничтожению всяких несъедобных тварей: москитов, тараканов, термитов и прочих, и всяких, и разных… Началось всё ранним утром, когда ресторан подавал завтраки.

С утра одной даме, которая, как принято в маленьких американских городках, пришла на завтрак в бигудях, зуд в волосах воспрепятствовал наслаждению, с которым она поглощала все 12 гренок, входящих в блюдо « Французский тост». Столик дамочка выбрала угловой. Как раз впритык к дорожке, которую проложили муравьи, сходившие с ума от жары и засухи в тот непростой год: Калифорния безрезультатно ждала дождя семьсот шестьдесят восемь дней. Видимо, несчастные почуяли такой манящий букет запахов, исходящий от дамы в букольках, что накинулись на неё со здоровым аппетитом и всем известной армейской дисциплиной, отличающей этих насекомых. Сильнее всех пахли бигуди: лак, напитавшийся влагой от только что вымытых волос, подействовал на «агрессоров» как пьянящий газ. Строго следуя за вожаком, все батальоны, полки и дивизии муравьиного войска передислоцировались, перестроились и сманеврировали на голову дамы. Она, между тем, была на седьмом небе от счастья, так как принялась за седьмую гренку из двенадцати, блаженно откинувшись отяжелевшим телом на близстоящую стену. Как известно, счастливые ни часов, ни муравьёв не наблюдают. Дама, почёсываясь и поругивая качество бигудей, смаковала десятый сочный, обсыпанный ванильным сахаром кусок, когда первая рота муравьёв, обпившись и объевшись того, что было на голове, стала в припадочном счастье падать в её тарелку.

– Менеджера! Всех менеджеров ко мне!!! – взвизгнула дама, сдирая с себя бигуди и начиная прыгать, скакать и бегать по залу. Бигуди сваливались на пол, как чёрные, в крапинку, колбаски и… к ужасу одних и громогласной радости других посетителей, расползались по залу. Видя, как её новейшие «буклевёртки» уползают от неё своим ходом, дама решила упасть в обморок.

Менеджер, молодая студентка, наступив на ползущую колбаску сомнительного вида, ахнула и решила последовать за дамой. Тихо и красиво она упала в полуобморок в руки старшего официанта, который мечтал об этом вот уже две недели. Он, которому свалилось такое счастье без всяких усилий с его стороны, глупо улыбался и даже не думал что-то предпринять, чтобы привести всех в чувство.

Ситуацию спасла кассирша, которая вытолкала из ресторана всех посетителей и позвонила в санэпидстанцию. Так мы накликали на себя «Ночь Кукарачей».

Я насмеялась от души, слушая кассиршу, изображавшую весь утренний «перфоманс» в лицах и звуках. Моя помощь не требовалась. Я могла идти домой.

Я позвонила матери и предупредила, что приду раньше. Она буркнула «Угу» и сказала:

– Когда вернёшься, в мою комнату не ломись. Я буду с гостем. На кухне подожди.

Пребывая всё ещё в дурашливо бесшабашном настроении, я позвонила Ему. Он не ответил. Ни на первый, ни на следующие несколько звонков. Я приготовила ужин, вымыла, почти выскребла простой деревянный пол на кухне и принялась читать Лермонтова. Мою любимую повесть «Герой нашего времени». Слова Печорина:

«Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия: я только удовлетворял странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости и страдания – и никак не мог насытиться», – повергли меня в блаженство «открытия истины». В наслаждение раздумий!

Значит, и такая любовь имеет право жить в сердце человека умного, интересного, размышляющего о сути жизни, о добре и зле!!!

Может быть, мои мать и брат – не такие уж плохие люди. Вероятно, я чего-то не знаю об их жизни и только поэтому не могу понять и принять ни их равнодушия ко мне, ни их регулярной, как калифорнийская жара, жестокости.

Мой взгляд упал на цитату в моей тетради: « В природе противоположные причины часто производят одинаковые действия: Лошадь равно падает на ноги от застоя и от излишней езды». М. Ю. Лермонтов «Я хочу рассказать вам».

Интересно, а они, те, кто так ко мне холоден и несправедлив, отчего «упали»? От отсутствия тепла, любви и заботы? Или от избытка притворных страстей, наигранной любви и хитро спланированных интрижек?

Я задумалась. В этот момент стукнула закрывшаяся дверь маминой комнаты. С крыльца спускался мужчина. Он оглянулся, увидел в окне кухни моё лицо и помахал рукой. Это был он. Мистер Очарование.

Я вдруг стала переходить в какое-то другое состояние.

Я превратилась в «НИЧТО». НИЧТО было таким жалким, что даже мне его было не жаль. Оно было таким никчемным, что даже мне оно было не нужно.

НИЧТО коченело, потом заледенело. Потом стало нагреваться изнутри. Но только слева. Оно нагревалось, набухало… и больно раскололось на горячие льдинки. Льдинки росли. Они стали колоть, резать, ломать на куски ту часть моего НИЧТО, которая вмиг превратилась в нарыв. Нарыв стал пульсировать болью.

Я не шевелилась. Я не могла повернуть голову. Не могла заплакать, крикнуть, топнуть ногой или просто открыть рот. НИЧТО тащило меня в болото бессилия. Скоро было больно и холодно везде.

– Так и будешь замороженной бабой сидеть? – раздалось над ухом. Голос был женский.

– Так ведь наша «цаца» не перенесёт такого удара по её нежному, чувствительному сердцу! – ватно и вязко сказал кто-то мужским голосом. – Того и гляди, разумом тронется.

– Да она давно не в ту сторону, чем могла, тронулась – женский голос звучал всё тише и туманнее. – Ты чего сосулькой сибирской со стула свисаешь?

Я вдруг поняла, что стою. Потом мне показалось, что я двигаюсь. Очнулась я в ванной комнате. На полу. Было темно и спокойно. Ноги подпирали подбородок. Пол приятно холодил левый бок. Тот, где дрались кусочки льда. Двигаться не хотелось. Думать не моглось. Жить не получалось. Оставалось вот так лежать и ждать, что будет дальше.

А дальше было утро. Брат взломал дверь, вытащил меня в коридор и позвонил школьному психологу. Через час я сидела в её кабинете.

– Ламентия! У тебя до этого были галлюцинации? Может, тебе и раньше казалось что-то, чего на самом деле не было?

Я заплакала. Мне так захотелось, чтобы вчерашнего вечера и, правда, не было.

Но почему она, врач, говорит о галлюцинациях? А не о том, как мне пережить вчерашнюю боль? Как справиться с отчаянием, унижением и позором? Её задача была изгнать из меня НИЧТО, освободить место для самоуважения, надежды и, хоть самой крохотной, но радости.

– Ламентия! Ты меня слышишь?

– Я Вас прекрасно слышу. А вот Вы слышите только моего брата… или мамашу…

– Так ведь я обязана слушать родственников. Тем более, они так обеспокоены твоими видениями, фантазиями и перепадами настроений.

Я почти завыла. Я заскулила! Я ныла тоненько и безнадёжно. Я не могла остановиться. Потом я испугалась. Психолог пошла к телефону, и я поняла, что она собиралась делать.

Я взяла себя в руки, мысленно положив голову на доброе плечо мудрой Лины. Она никогда бы не позволила себе « умываться хлюпами из носа» только потому, что какой-то мистер «дутое очарование» оказался «Уууупс! Полным разочарованием… полной ж…».

А мамаша? Я что, открыла для себя что-то новое? Чего я о ней не знала?

Винсия сейчас бы шепнула мне на ушко: « Стареет твоя мамаша! Объедки за тобой подбирает! На неё саму никто не смотрит, вот и приходится у дочери женихов подворовывать…»

Все эти мысли пронеслись, как поисковик последнего поколения: за долю секунды. А облегчение принесли на месяцы вперёд.

Я спокойно рассказала Психологу, что произошло. Она слушала серьёзно и тихо. Главным же было то, что в тот раз она мне поверила. Миссис врач была настолько добра, что отвезла меня в дом к Саният и выписала мне больничный на пару дней. Чтобы я могла согреться и оттаять в тепле маленького гостевого домика, куда меня зазвала Лина на «женские посиделки» и « часок откровения». Когда из школы пришла Саният, я могла даже шутить.

Но тот слишком ранний опыт взрослой любви отправил меня в бурное, почти всегда мутное и грязно-пенистое плавание в поисках всё новых встреч, свежих страстей и запретных плодов. Так и не научившись управлять парашютом любви, я прыгала в вихревые потоки любовных историй, понимая, что время парений и восторгов всё уменьшается, а количество больных, калечащих душу и тело приземлений, только растёт.

После той истории я попыталась «перенастроиться». Забыть про такие ценности, как верность, преданность, нежность, сердечная привязанность. Это казалось делом лёгким. Особенно после трёхмесячного «мини романа» с местным рок музыкантом. Он не поленился и прочитал мне целую лекцию на тему « Счастье и любовь по-американски». Никогда не забуду тот вечер.

Мы пришли в самое дешёвое летнее кафе в округе. «Мистер Рок» был жадным до такой степени, что даже там мы брали по одной порции на двоих и делили её. Особенно, если я неэкономно и эгоистично хотела десерта в конце «пиршества».

– Скажи мне, – начал он одну из своих любимых бесед. О свободе. – Ты отдаёшь себе отчёт, что живёшь в самой свободной стране мира?

– Ещё бы! И в самой эффективной, продуктивной и динамичной. А в целом, самой несчастливой стране на этой планете. Особенно для женщин и детей.

– Что за чушь ты несёшь? Может, это ваша русская учительница тебе мозги отравляет? Русские не могут что-то просто так говорить. Они могут только пропагандой заниматься.

– А американцы не могут просто так пропагандой заниматься. Между собой. Тихо и с пользой промывать мозги друг другу. Так ведь нет! У них же миссия! Они обязаны всей планете «мозги на место поставить»: научить демократии, ценности устаревшие обновить, то есть «апгрэйдить». А то даже мадам Европа не совсем по нашим правилам живёт.

– Слушай, Ламентия. Я не ругаться пришёл. И не спорить…

– Удивил!!! Кто это из вас, американских парней, умеет спорить? Вы ведь возражений не терпите, а, значит, и отвечать на них не умеете. Только «великодушно» позволяете себя выслушивать. Ладно, что ты там хотел мне поведать о свободе?

– Мы – не просто самая свободная страна. Мы – сознательно свободное общество. А это требует определённых усилий и игры по правилам.

Мой язык так и рвался наружу, чтобы съязвить: игра по правилам, да ещё сознательная, под прессом усилий – это, вообще то, классический пример несвободы. Но рот был занят моей половиной пиццы, и я промолчала.

– Так как дружба, любовь, приятельство – это тоже игра, то правила распространяются и на них.

– А усилия? Только на женскую половину?

– В определённой степени ты права. Вам требуются усилия…

– Чтобы играть по мужским правилам? – перебила я его.

– Не по мужским, а по американским, куколка.

– В нашей стране это одно и то же.

– Ну, пусть будет так. Мы, мужчины, всё-таки гораздо разумнее и рациональнее. А вы живёте одними эмоциями…

– Ты так плоско пошутил, потому что я больше тебя пиццы съела? Не вы ли жалуетесь всему миру, что американские женщины сухие, не тёплые, не эмоциональные и вообще неспособные любить?! А вот русские дамы – полная противоположность: заботливые, ласковые, женственные, всегда готовы пококетничать с собственным мужем. Может, они, русские женщины такие потому, что им русские мужчины позволяют быть именно такими? И даже вдохновляют оставаться чувственными, непредсказуемыми, иногда слабыми, женщинами?

– Опять пропаганда. Вернёмся, однако, в Америку. Да, мы, американские мужчины хотим, чтобы вы играли по общим, а не по своим, женским правилам.

– И что же это за правила?

– Правило одно: оставаться свободным. В Америке нет пут традиций. Мы не признаём бремя обязанностей. Личные обязательства партнёров – понятие устаревшее. Такое же устаревшее, как рабство.

Я даже выплюнула кусок яблочного пирога, чтобы возразить:

– Наш шериф накануне лекцию нам читал. О рабском труде в Америке. О тех, кому почти не платят. О тех, кого продают. О тех, кого избивают, лишают еды, сна, жилища. И вот таких у нас около трёхсот тысяч человек. Большинство из них – конечно, «свободные и счастливые» женщины и дети.

– Да это чушь какая то! Может, это всё эмигранты, из других стран?

– Есть там и эмигранты. Но 43% этих несчастных – это белые американцы. А что ты удивляешься? Каждый день в нашей самой лучшей стране голодают 49 миллионов человек. А ещё два миллиона детей живут на улице, потому что они бездомные.

– Ну, знаешь, это ещё проверить надо. Может, они…

– Такую свободу сами выбрали? – опять прервала я его, – Замусоленный, надо сказать, либеральный аргумент.

– Да ты мне не даёшь слова сказать! – попробовал рыкнуть мистер Рок. Я решила доесть пирог (хотя бы из принципа!) и занять рот более приятным делом, чем говорить что-то тому, который тебя всё равно не слышит.

– Продолжаю. В свободной стране, между свободными мужчиной и женщиной, нет и быть не может никаких обязательств. И никто ничего никому не должен. Точка.

Я согласилась с последним аргументом и поставила жирную точку на наших отношениях.

Но, к великой своей досаде, я стала учиться играть по мужским правилам.

Встречи – от скуки. Отношения – как получится. Привязанность – упаси господь. Ревность – а что это такое, вообще?

Те типы, которые мне попадались, были один другого паршивее.

Каждый умудрялся вытаскивать самое плохое из меня. И это плохое получало жизнь.

Один оказался активистом «Движения за права мужчин». Из тех, кто возмущается даже недельным отпуском женщине по беременности и ходит в пикете с подушкой на животе, требуя равных отпусков мужьям. По беременности жены.

Второй был просто… уродом. Однажды, когда я ждала его из колледжа у него дома, ко мне «подкатил» его папаша. Так как к тому времени я занималась автоспортом (уговорила меня Винсия), то 3 раза в неделю у нас были силовые тренировки. Перед вождением. Я неплохо дралась. И ещё лучше умела себя защитить. Скоро «папа» валялся возле дивана, прикрывая руками всё, что я ему отбила, и истошно кричал. Пришёл мой бойфренд. И сразу накинулся с кулаками на меня. Оказалось, что это он попросил «папу» соблазнить меня, так как хотел проверить, будет ли он, бойфренд, интересен мне, достигнув возраста своего папика. Тому было 56.

Следующий оказался совсем «странным». Назову это так. Он был очень ласковым. Чесал меня за ушком. Любил погладить мне спину, когда я с хрустом и больной шеей поднималась из-за компьютера (я писала свои первые статьи для музыкального журнала). Любил в шутку потереться со мной носом. Интересовался панк роком. Помогал мне с математикой. Но всё это до первого моего прихода к нему в гости. Пока его мама готовила чай, я сидела на диване. В комнату вошёл огромный чёрный кот. За ним – мой друг. За другом – мама.

– Ну, разве она не прелесть? – оживлённо спросил бойфренд свою маму, показывая на меня.

– Абсолютно с тобой согласна! Она даже лучше, чем я себе представляла! Эти чёрные волосы! Чисто кошачьи, с желтизной глаза!

Не успела я зарумяниться от похвал, как мама продолжила:

– Жалко, что у неё хвоста нет! Тогда была бы точной копией Враньки.

– А кто это? Вранька?

– Да наша кошка. Та, что на Вас так зло уставилась, – запела мамаша.

– Это она ревнует, – объяснил мне бойфренд. – Чувствует, что ты мне тоже нравишься. Конечно, не так, как она… но, по-своему, ты тоже ничего.

Мстительно наступив на Вранькин хвост, я гордо направилась к выходу. Уходила я чисто по-английски: не прощаясь и не забыв забрать с собой своё достоинство! И тут, глядя на мою спину, мамочка с восторгом заверещала:

– Oh, my god! Oh, my god! Да у неё даже хвост есть! На голове! Не такой, конечно, пушистый как у Враньки…

Я вылетела из дома в полном смешении чувств. Смех рвался из глубин живота, заставляя меня присесть. Злость и язвительность переполняли сердце и «одеревеняли» ноги и руки: я шла как на ходулях, широко ступая негнущимися ногами и размахивая руками, как инспектор Гаи размахивает своей дубинкой. Больше «кошатника» я не видела.

В одиннадцатом классе я почти влюбилась. Или убедила себя, что могу влюбиться. Не хватило времени разобраться в своих чувствах. К счастью.

Мне с ним было спокойно. Иногда весело. Престижно, так как он был капитаном школьной баскетбольной команды. Я ему доверяла. Нам даже было о чём поговорить!

Однажды, забыв про «правила свободных отношений, я позволила себе «чувствовать». Пустила в сердце запретную нежность, замешанную на дрожжах признательности, и шепнула ему на ухо: «Знаешь, ты – самое хорошее, что случилось со мной за последний год».

На следующий день я получила e-mail: « Уведомляю, что я расстаюсь с тобой. Не ищи встреч, потому что у тебя «нездоровое» отношение ко мне. Самое хорошее в нашей жизни – это успех, карьера, материальное благополучие. Один человек не должен значить для другого больше, чем все вышеперечисленные ценности. Ты стала слишком эмоциональной. А это опасно. Прощай!».

Потом были мелкие, похожие на детские мыльные пузыри, встречи, «романчики» и неизменные разрывы. Один исправлял все ошибки в моих письмах и указывал, какие параграфы учебника повторить. Другой отнёс моё почти любовное письмо учителю. Сказал, что оно тянет на эссе. Хорошо, что это была миссис Ти. Она мне его просто отдала. Не читая.

А потом я встретила своего Героя. Так мне хотелось верить. Это была любовь с первого взгляда.

У него было необычное лицо. Абсолютно прямые светлые брови были такими густыми, что придавали взгляду пугающую глубину. Серые глаза могли вдруг заиграть искорками смеха, а в следующую секунду увлажниться росинками печали. Иногда они становились почти зелёными и почему-то строгими. Но главное в них было не это. Когда он с кем-то разговаривал, тому, второму, казалось, что глаза изливают на него столько внимания, сочувствия, сожаления, сопереживания или радости, что этот, второй, чувствовал себя важным и значительным. Интересным и незаменимым. Другими словами, чувствовал себя самим собой. Ну, или таким собой, каким хотел бы стать. Можно сказать, что глаза Героя дарили собеседнику его «Лучшее Я».

Лицо было больше круглым, чем овальным. Но острый треугольник подбородка говорил о сильном характере. Круг, овал и треугольник красиво обрамлялись короткой светлой чёлкой. Чёлка была такой несерьёзной, что приглашала улыбнуться и поделиться с владельцем самым откровенным. Густой ёжик русых волос подчёркивал упрямость подбородка.

В нём сливались в один поток столько разных ручейков энергии, интеллекта и эмоционального тепла, что в этот поток хотелось запрыгнуть. В нём хотелось остаться. В нём хотелось жить. И не хотелось ничего вне этого потока.

И я в нём растворилась. Стала ещё одним ручейком. Жизнь казалась неестественно радостной и лёгкой. Я закрыла свой ум и превратилась в губку, впитывающую его мудрость. Я перестала что-либо решать, и с восторгом текла по руслу его решений. Я заполняла душевные прорехи его интересами. Я пропускала мир сквозь его глаза, и только потом решалась открыть свои. Я с восторгом потеряла личность, не задумываясь, можно ли вернуть её обратно, если понадобится.

Мой случай был точным торжеством мечты над умом. Мы долго были вместе. Но только позже, заглянув в любимого Лермонтова, я поняла почему.

«Все хотят, чтобы другие были счастливы по их образу мыслей» – верил Лермонтов.

Добавь к этим словам мысль «Самолюбие, а не сердце, самая слабая часть мужчины…» – и ответ готов.

Моя преданность так льстила его самолюбию, я с такой бесшабашной радостью была счастлива его образом мысли, я так мало беспокоилась о своём сердце, которое он не боялся уязвить, жадно поглощая мою любовь, – что его всё это просто устраивало.

Кроме того, я была старше. Когда парень из десятого класса крутит роман с девушкой из одиннадцатого, – это предмет зависти и уважения со стороны приятелей.

Был вечер. Я была у него дома. Зазвонил мобильный. Его мобильный. Выслушав звонившего, он сказал: «О кей! Сейчас буду. Вы на какой трибуне?»

Я стала собираться: взяла сумку, накинула на шею шарф и, тронув его за плечо, тая от нежности даже от этого лёгкого касания, спросила: « Куда едем в этот раз?».

– Еду я. У тебя вечер свободен, – безразлично, как будто произнося математическую формулу перед учителем, сказал он. – Кстати, тебе пора продумать, чем ты будешь занимать своё время впредь.

– Не понимаю… Ты о чём?

– О том, что я еду к друзьям. На стадион. О том, что я хочу посмотреть бейсбол с ними, а не с тобой. А потом хочу с ними, а не с тобой, пойти в кафе. Хочу встретить новых симпатичных девчонок. Хочу чувствовать себя свободным от тебя. Я ясно всё изложил?