Читать книгу Навстречу ветру - Татьяна Пилецкая - Страница 6

1937 год не обошел и нашу семью. Однажды ночью я проснулась от резкого звонка в дверь, взволнованная мама металась по комнате, пряча на груди ломбардные квитанции. В коридоре раздались тяжелые шаги, и в комнате появились какие-то незнакомые мужчины. Наша собака Джой разрывалась от лая, брат держал ее за ошейник. Папа быстро оделся и пошел куда-то среди ночи с этими мужчинами, брат с собакой побежал за ними.

На улице стоял фургон, папу посадили туда, и фургон тронулся. Джой вырвался из рук брата и с лаем кинулся за машиной. Его еле-еле вернули домой. Через несколько дней папу выпустили, и он вернулся. Я, маленькая, тогда не понимала, что это было и какие это были годы, – годы, в которые почти все наши знакомые были либо высланы, либо арестованы.

К великому сожалению, этот эпизод имел свое печальное продолжение. Папа пережил почти всю блокаду в Ленинграде, но в 1942 году его вызвали в милицию и предложили покинуть город. За что? За то, что в паспорте, в графе «национальность» стояло – немец. Так он оказался в ссылке. Папа, как и моя бабушка, был коренным петербуржцем, всю жизнь прожил на Таврической улице, работал честно, воспитывал двоих детей, меня и брата. А моим родителям в 24 часа предложили покинуть Ленинград. Я была эвакуирована с хореографическим училищем в самом начале войны, а то бы все это коснулось и меня.

Я очень хорошо помню 22 июня 1941 года. Был яркий солнечный день, родители собирались прокатить меня на пароходе до Петродворца. Отец пошел за газетой на угол, а мы с мамой были почти готовы. Вдруг вошел папа, бледный, с трясущимися губами, и сказал, что объявлена война. Я смотрела на родителей, ничего не понимая, для меня, ребенка, слово «война» означало что-то страшное, но не очень понятное. Мама начала говорить о брате, который служил в армии, о бабушке, которая жила в Каунасе, я смотрела на нее и не могла понять тогда ее слез и отчаяния. Только через много лет я поняла ее волнение и слезы, ведь мы так больше и не увидели ни бабушку, мамину маму, – она погибла в оккупации, – ни брата, который в 1941 году погиб на фронте под Гомелем. Вечером собрались всей семьей. Взрослые что-то обсуждали, а я сидела на подоконнике, и каждый пролетающий самолет вызывал у меня страх, мурашки ползли, против моей воли, от затылка до пяток.