Читать книгу Наваждение - Татьяна Стекольникова - Страница 1

1. Я принимаю подарки – а что еще делать в день рождения? И оказываюсь во власти предчувствий

В пятницу нас разбудил звонок Скворцова. Гр-р нажал кнопку громкой связи, чтобы и мне было слышно:

– Гришка, ты в курсе, что в Энске завелся маньяк? Если ты никуда вечером не собираешься, я заеду кое-что обсудить. А Ниночка будет дома?

Юрий Петрович Скворцов еще два месяца назад был майором милиции. Теперь Петрович подполковник, а внеочередное повышение он получил за раскрытие того дела, которое напрямую касалось и нас с Гр-р. Если бы нам не посчастливилось разгадать тайну синих гортензий, кто знает, был бы сейчас Гр-р со мной рядом.

Когда я, простой литредактор Нина Веснова, в прошлом сентябре приехала в Энск повидать Луизу Ивановну Закревскую, мою внезапно обнаружившуюся двоюродную бабушку, я была катастрофически одинокой дамой, имеющей взрослого сына-компьютерщика, который давным-давно работает в Штатах и общается со мной исключительно по электронной почте. Я уже совсем смирилась с тем, что не замужем, считая давно распавшийся брак первым и последним. Тогда-то я и встретила Гр-р. Это прозвище владелец адвокатско-детективного бюро «Гром» получил от меня, как только я прочитала вывеску его конторы. А познакомившись с мужиком поближе, поняла, что с «Гр-р» попала в точку. Как еще можно назвать решительного и темпераментного мужчину, если он Григорий Романович Громов, детектив, если росту в нем без малого два метра, если он поет романсы, особенно напирая на «р», которое звучит весьма раскатисто? Конечно, Гр-р! Не прошло и полгода, как я вышла за Громова замуж – от себя я этого, точно, уж никак не ожидала, – и теперь я не представляю себе жизни без Гр-р. А в том июне, полном благоухающей сирени, все могло бы кончиться очень печально, но обошлось, и только потому, что мне удалось смотаться в свое прошлое и рассказать Гр-р, что его ждет, если он не приложит максимум усилий к поимке убийцы.

Это – смотаться в прошлое – оказалось вовсе не просто, несмотря на то, что я потомственный маг. Вообще-то я уже и раньше совершала экскурсии в давно прошедшее время – обменивалась телесной оболочкой со своей прабабушкой Анной Закревской, в девичестве Назарьевой. Эти прогулки во времени помогли разобраться в некоторых семейных тайнах. Я даже чуть было не согрешила с прадедушкой Гр-р – Арсением Венедиктовичем Сурминым. Гр-р на него чрезвычайно похож, настолько, что моя прабабка, оказавшись в нашем времени, быстренько Гр-р отдалась. Громова извиняет лишь то, что он, видя перед собой меня, не мог поверить, что внутри моего тела не я. Я предупредила Гр-р, что с ним будет моя прабабушка – во мне. Но разве в такое поверит рационалист Громов? Он и без того живет со мной, вечно раздираемый между стремлением к разумному и объяснимому и моими паранормальными штучками, которые здравым объяснениям не поддаются. Гр-р кое-как согласился с тем, что у нас обитает домовой (вернее, домовая, потому что наш домовой – девочка), и то только после того, как увидел ее собственными глазами. Наша Тюня когда-то была горничной у моей прапрабабушки, потом тенью моей двоюродной бабушки. Тень – это и есть тень, бестелесная субстанция. После смерти Луизы Тюня стала домовым – сгустком энергии. Такой формой существования наделила Тюню колдунья Луиза, в чьем доме я отныне и проживаю. Магические таланты я унаследовала вместе с домом: стоит мне нажать на огромную виртуальную синюю кнопку, и я читаю чужие мысли, могу и внушить что-нибудь, а также двинуть в ухо или обнять на расстоянии – но это смотря кого. Известного энского ресторатора, а в прошлом адвоката, Вовку Шпинделя мне что-то обнимать не хочется, несмотря на то, что он друг Гр-р еще со школьной скамьи и мой дальний родственник и спаситель – так получилось, что именно Вовка не дал одному дебилу меня задушить. Шпиндель частенько получает от меня в ухо. А нечего говорить гадости! Но вот Громова я обнимаю – и на расстоянии (виртуально, но он чувствует мои прикосновения), и вблизи, так сказать, натурально. Я вообще обнимаюсь с ним при любом удобном случае и все еще млею от его фирменных поцелуев, несмотря на наш с ним полугодовой семейный стаж.

– Петрович, ты что, наше приглашение не получил? – кричит в телефон Гр-р.

Тишина. Слышно, как Скворцов шуршит листами бумаги.

– Нашел, вот оно. Бли-и-и-и-н… Забыл совсем, замотался, тут такие дела! – наконец со вздохом произнес Петрович. – Я приду, как же без меня! А водку брать?

– Юрка, там и без твоей водки будет что пить. – Громов посмотрел на меня, зная, как я отношусь к увлечению Скворцова горячительными напитками.

Придется Тюню к Петровичу приставить – чтобы не напился в первые же полчаса, а то начнет липнуть ко мне принародно, Гришка не сдержится и затеет драку, давно собирается бывшему коллеге заехать по морде, так как знает о неистребимом намерении Скворцова подгрести ко мне с нескромным предложением. Трезвый Скворцов себя еще как-то контролирует, но стоит ему хлебнуть, как он забывает обо всем, кроме моих коленок. Но я тут ни при чем – этот мент влюбился в меня без моего участия, совершенно самостоятельно, как только увидел, и я уже давно занимаю мысли Петровича, витая в его голове, как правило, в полуобнаженном виде. Будь это не Скворцов, а кто-то другой, я давно нашла бы ему подходящую женщину: нажав на свою синюю кнопку, я легко могу узнать, какая из окружающих баб нужна каждому конкретному мужику. Я уже успела кое-кому помочь обрести любовь всей жизни, но Скворцов не тот случай – Петровичу по какому-то злому року предназначена я.

Пора было вставать и браться за дела – вечером вернисаж, мероприятие ответственное, будет, по выражению Шпинделя, цвет Энска…

Но Громову совершенно не хочется покидать супружеское ложе:

– Мы же вчера все еще раз проверили, всем позвонили, с Вовкой меню обговорили… А у тебя сегодня день рождения, и я должен тебя поздравить. Прямо сейчас и начну… – и Гр-р замолчал, потому что приступил к поцелуям. Я закрыла глаза – все отодвигается на второй план, когда Громов меня целует.

Лето в Энске короткое. Сентябрь – это уже осень: листья пожелтели, дрозды покинули свои гнезда, свитые в столетних кустах сирени, и уже никто не поет «тр-р-р» и «цр-р-р» за нашими окнами, а третье утро подряд по краям луж нарастает тоненький ледок.

Мы сидели на кухне, я смотрела, как Громов уписывает драники со сметаной, и думала, что без него ни за что не справилась бы с ремонтом соседнего подъезда, превращенного нашими стараниями в настоящий арт-салон. Все лето мы бегали с документами, архитектурными планами, искали подходящие стройматериалы и подгоняли рабочих.

Дело осложнялось тем, что пришлось убрать огромную кучу камней и земли, снаружи закрывавшую вход в подвал, где с 1913 года томился четырехцилиндровый бьюик с открытым верхом, свидетель романтических безумств моей прабабушки. Наконец старая дорога была расчищена, отворены кованые ворота, и прабабушкин бьюик увидел свет. Громов и Серега Устюжанин – друг и одноклассник Гриши и Вовки, к тому же возлюбленный моей подруги Оли – выкатили машину из подземелья. Шпиндель как всегда только руководил процессом, стоя в сторонке. Прабабушкино авто погрузили на платформу-прицеп и в сопровождении Вити Трофимова, сотрудника Гришкиного детективного бюро, отправили в областной центр, где знакомый Громову умелец, пока шли завершающие работы по облагораживанию подвала, провел всестороннее обследование автомобиля. «Ничего подобного никогда не видел! – заявил мастер, решивший самолично проконтролировать доставку бьюика в Энск. – Будто вчера с завода! А ведь сделан в 1907 году! Григорий Романович, там даже смазка сохранилась! Все работает, как часы! Посмотреть хочу, где машина стояла, вы говорили, сто лет…» И в день, когда бьюик вернулся домой, в Энск, на ул. Водопроводную, дом три, мужики ничем больше не занимались – катались по двору на отполированном бьюике, а если не катались, то копались под его днищем или под капотом.

– Классная сегодня погода будет, смотри, солнце какое, прямо бабье лето – и в аккурат на твой день рождения! А в прошлом году дождь шел весь этот день… И тебя в Энске не было – уехала в свою азиатскую республику… – произнес Громов, дожевывая драники.

Я согласна с Бернардом Шоу, который считал, что нет ничего более глупого, чем отмечать дни рождения. Если подумать, мы празднуем годы приближения смерти – это что, повод для веселья? Гр-р наше с Шоу мнение не разделял:

– Пусть для народа это будет вернисаж, открытие твоего салона и вашей выставки, но для меня сегодня – твой день рождения. Тебя ждут подарки – не только мои. Здесь, в Энске, есть люди, которым хочется тебя поздравить, – заявил Гр-р, вытаскивая из-за кухонной занавески роскошную орхидею в вазе.

– Вот, расцвела специально к твоему дню рождения! – и Гр-р поставил вазу передо мной.

Громов, по примеру легендарного Ниро Вульфа, орхидеи выращивает сам. Вчера я была на Гришкиной кухне, окно которой заставлено и завешено горшками и ящичками с орхидеями, но не заметила ни одного нового цветка… В стиле Громова – сюрприз так сюрприз!

– Гриша, это потрясающе! Такая красивая!

– Ты о чем?

– Как о чем? Об орхидее!

– Стангопея тигровая… Ты понюхай – ванилью пахнет.

Я положила ладони на вазу и наклонилась к стеблю с тремя огромными светло-желтыми и в фиолетовых пятнах цветами. Тут до меня дошло, какую вазу я держу в руках – настоящий Лалик, его знаменитые вакханки, будто светящиеся изнутри фигурки танцовщиц, янтарный хрусталь… Ни в каких, даже самых смелых, мечтах я не видела себя в обнимку с такой вазой.

– Гринь… У меня нет слов. Ты где ее взял?

– А то ты не знаешь – вырастил на своем подоконнике…

– Громов, я же о вазе… Где ты взял вакханок?

– Где-где… Ты лучше скажи, они тебе понравились? А то ты не сразу заметила… – ухмыляется Гр-р.

Вместо ответа я залезла к Громову на колени и принялась самозабвенно с ним целоваться.

– Но это еще не все… – Гр-р с явным сожалением ссадил меня с колен. – Ребята сейчас приедут поздравить, а то вечером, они сказали, не до того будет… Ты же не хочешь публичных подношений даров? Или хочешь?

Не успел он договорить, как раздался звонок в дверь.

– Ну вот, что я говорил? – и Громов пошел открывать.

Все явились сразу – под предводительством, конечно, Шпинделя. Кто бы сомневался, что Вовка будет изображать главного!

– Нина, мы все тебя поздравляем! Не будем уточнять, сколько тебе стукнуло!

Тут мне захотелось стукнуть самого Шпинделя, но я сдержалась.

– Короче, – тарахтел Вовка, – желаем тебе много-много счастья со всеми нами! Надо признать, жизнь в нашей провинции изменилась с твоим появлением. Но, Гришка, я тебе не завидую: рядом с Нинкой возможно все! Кроме скуки, конечно! Она из тех баб, которых проще задушить, чем бросить…

– Вова, – вмешалась Жанна, подруга ресторатора, – угомонись и вручай наш подарок!

Видимо, я ошибалась, посчитав, что Жанна – а от созерцания именно ее розовых щечек Шпиндель все в том же июне потерял голову – полностью растворилась в Вовке. Похоже, ресторатор попал в железные руки, несмотря на нежный голосок их обладательницы и ее сходство с моей старинной фарфоровой куклой Перепетуей. Кстати, встреча Вовки с Жанной – моих рук дело!

Ресторатор послушно передал мне огромный, роскошно переплетенный альбом – виды дореволюционного Энска.

– Это единственный экземпляр… – гордо сказал Шпиндель. – Фотографии, гравюры и картины Жайка сама подбирала, сама репродукции делала, комментарии составляла…

Жайка от удовольствия зарделась. Жайка – это Жанна плюс зайка, так называет свою подругу Шпиндель, и так стали звать ее мы все, несмотря на то, что она уважаемый музейный работник.

Я обняла Жайку:

– Жанна, это колоссально! Это… Вниз отнесу, на выставку…

– Да ты посмотри сначала…

– Конечно, и не один раз… Это же листать и листать, сидя у камина, – удовольствие какое! Но надо, чтобы и люди видели…

– А теперь наша очередь! – кричит Ольга, бросаясь мне на шею. – Нинусик! Мы с Серым тебя любим, ты классная! Ты уникальная! Громов, не дай бог тебе Нинку обидеть – убью… Серега, где ты там? Заноси!

И Сергей, улыбаясь, как юный Ален Делон – совершенно потрясающе, не зря моя Ольга сразу в него влюбилась, – втащил картину. Картина уже была в раме – широкой, багетной, искусственно состаренной. Лелька – не только исполнительный директор моего арт-салона «Модерн» и мой учитель рисования, но прежде всего художник. Подаренная мне картина, полутораметровое овальное полотно, написана собственноручно Ольгой, но в нехарактерной для нее манере – в гиперреалистическом стиле, точь-в-точь фотография. Двойной портрет – мы с Громовым: я смотрю вперед, на зрителей, стоя в кольце его рук, а он сзади обнимает меня, и в его взгляде бездна любви. Жанна ахает:

– Боже мой, Оля, как здорово! Как похоже! Я столько раз видела эту сцену… Гриша смотрит на Нину именно так, тебе удалось передать чувство. А с костюмами – совершенно гениально!

Ольга изобразила меня в том самом муаровом платье, в котором я разгуливала в 1909 году. И платье, и бирюзовый шарф мы нашли потом в шкафу-чемодане моей прабабушки, правда, натянуть наряд на себя никто из нас не смог – габариты не те. Но Оле удалось передать и переливчатость муара, и прозрачность шифона – как если бы она видела платье на мне. Громова Леля одела в зеленый китель, форму офицера Сибирской армии времен 1918 года, и Гр-р на портрете больше похож на своего прадеда Сурмина, чем на самого себя. И чем дольше я смотрела на портрет, тем меньше была уверена, что на картине изображен Громов. Меня, нарисованную, обнимал Арсений Венедиктович Сурмин. Немедленно возник привкус окислившейся меди, будто я держу во рту медную монету – таким способом меня предупреждает моя интуиция. Можно было, наверное, прошептать на ухо, типа готовься, Нина, что-то будет, это тебе твое предчувствие говорит! Так нет! Обнаруживается вдруг за щекой виртуальный медяк, тошнит просто безобразно, я зеленею, как молодой салат, и вынуждена постоять на ветерке. И хорошо еще, если всего лишь монета появляется, бывает и целая медная дверная ручка… В голову тут же полезли истории об оживших портретах – популярный в классической литературе сюжетный ход. Мне только вышедшего из портрета Сурмина не хватало! А судя по интенсивности тошноты, недолго Гришкин прадедушка нарисованным останется, это я как маг вам говорю. Что я тогда делать буду – с ним и с Гр-р под одной крышей? От тревожных мыслей отвлек Шпиндель.

– Лелька, – орал он, – ты создала совершенно упадническое полотно! Какой из Громова белогвардеец? Его прадедушка – еще куда ни шло, а Гришка вообще в комсомоле был, насквозь красный! И из Нинки дама Модерна – как из меня бульдозерист!

Действительно, уж кем-кем, а бульдозеристом Шпиндель, сноб, каких поискать, никогда не будет…

Немедленно возмутился Устюжанин: критиковать его Лелечку не позволено никому.

– У Лелечки получился замечательный портрет! А ты, Вовка, если не понимаешь ничего, так занимайся, вон, бутербродами… И потом, надо чтобы Нине нравилось, а твое дело десятое…

Я уже собралась нажать на свою синюю кнопку, чтобы вернуть мир, но Громов сказал «брек» и повел всех в салон выбирать место для картины. По дороге я совершенно искренне восхищалась портретом, запрятав подальше всякие мистические опасения:

– Оля, это шедевр! Неужели это я? Задеру нос и буду помыкать Громовым, а то я все думаю, что не пара такому красавцу…

– Да брось ты, будь у меня внешность, как у тебя, я бы давным-давно какого-нибудь Устюжанина нашла, а не торчала столько лет в гордом одиночестве…

Эх, Лелька! Забыла, что это я тебя с Серегой познакомила? Если бы не я, так всю жизнь и ходила бы мимо. А ты еще упиралась…

– Знаете, девочки, – тихонько сказала Жанна, будто читая мои мысли, – Вова кое в чем прав: с приездом Нины жизнь в Энске изменилась. У меня, например, очень сильно изменилась… Нина, спасибо тебе…

Нет, ну щас расплачусь!

2. Кое-что о раритетах, планах и опасениях

В арт-салон под названием «Модерн» (другие варианты названия даже и не рассматривались из-за моей любви к этому стилю) мы решили зайти через кованые подвальные ворота. Над подвалом имеется еще два этажа. На первом – картины, и пока, в основном, Ольгины, потому что местные художники еще не опомнились от нашего триумфального дебюта в качестве коммерсантов и попросту не успели насоздавать шедевров, достойных нашей галереи. Среди выставленных работ есть даже одна моя – копия «Заискивающего перса» Чарльза Ворда: викторианская девица возлежит на диване, на спинке которого расположился шикарный белый персидский кот. Я выбрала для копирования эту картину (копирование мастеров – новый этап моих занятий живописью под руководством Ольги), потому что изображенное на ней – совершенно точная иллюстрация моего пребывания в 1909 году. Такой диван, такие диванные подушки и такого кота я видела в доме моей прапрабабушки. Правда, того кота заискивающим уж никак не назовешь – на редкость самолюбивое и независимое существо. Ольга сказала, что у меня отбоя от заказчиков не будет: половина зажиточного населения Энска захочет иметь у себя эту картину. «Прямо монпансье, а не живопись, – заявила Оля, – но обывателям такое страшно нравится. Готовься работать. Но можно и не работать – задери цену, и заказчиков станет меньше…» Второй этаж салона отведен под служебные помещения. Мой кабинет именно в той части, где эркер, там моя прабабушка когда-то устроила свой будуар. Видимо поэтому работать здесь сложно – все время тянет расслабиться, помечтать и подойти к эркеру, чтобы полюбоваться дивным видом на набережную и мост через реку.

Громов нажал на кнопку справа от ворот и закричал, размахивая руками перед камерой наружного наблюдения:

– Дэн, открывай!

Камеры слежения – это необходимо, сказал Гр-р, когда ремонт еще только начинался. Но, по-моему, Громов в детстве не наигрался в Джеймса Бонда и поэтому отвел душу на шпионских штучках в моем салоне. Видеокамеры спрятаны всюду, даже в туалетах. Но на втором этаже – только в коридоре, в кабинетах их нет, я была против – слежки за мной еще не хватало! Какая безопасность – просто ревнивый Громов хотел знать, чем я занимаюсь, когда он от меня далеко! Вся информация стекается на пульт дежурных охранников – специальное помещение под лестницей, ведущей на второй этаж. Сегодня там нес вахту Денис Углов, сотрудник громовского детективного бюро. «Это временно, – ворчал Гр-р. – Как только найду подходящих людей, Дэна заберу – он мне самому нужен!» Но пока в дежурке, как называли комнату под лестницей сами охранники, сидели только ребята Громова.

Щелкнул замок, и Гр-р отворил ворота. Все разом замолчали, когда оказались внутри. По себе знаю, какое впечатление производит наше собрание энского антиквариата – будто попадаешь в 1909 год…

Подземелье больше не походило на склеп или погреб, каким мы его обнаружили, да и подвалом-то его сейчас можно назвать с натяжкой – стопроцентный выставочный зал, по настоянию Громова оборудованный всеми новейшими галерейно-музейными фишками – от витрин полного видения (в них можно заглянуть со всех сторон) до устройств климат-контроля и WEB-камер.

Все лето, пока шел ремонт, мы вчетвером – Оля, Жанна, я и Лиза Уварова, наш искусствовед – носились по Энску в поисках раритетов, воплощая в жизнь Ольгину идею – развернуть выставку «Быт дворянства г. Энска перед первой мировой войной». Жанну я заставила подписать договор о сотрудничестве, а то она так бы и работала на добровольных началах, альтруистка… Мы стаскивали в мансарду найденное и корпели над провенансом к каждому предмету, описывая его происхождение и историю владения. Жанна переживала, что подвала не хватит. Барахла хренова куча, заявил Гр-р, немедленно схлопотав от меня выговор: почему куча хренова, если все – чистейший антиквариат, а вовсе не барахло?

Теперь весь подвал забит артефактами. В центре на покатом возвышении красуется бьюик 1907 года, освещенный с четырех сторон раздобытыми Серегой софитами. Прабабкины платья, шляпы, знаменитая шелковая шаль, даже корсет, чулки и подвязки мы пристроили на манекенах. Не забыт и ее дорожный шкаф – мы открыли его створки, разложив по полочкам разные предметы дамского туалета. В витринах – посуда, ридикюли, образцы вышивки, перчатки, веера, подносы для визитных карточек, рамки для фотографий (естественно, со старинными фотографиями), альбомы для стихов и чернильные приборы. С украшениями решили не связываться – ограничились их увеличенными фотографиями. Мебель заслуживает отдельного разговора. Гр-р долго упирался, не желая даже на время расставаться со своим фортепьяно и родовым буфетом. Но после того как на шпинделевском чердаке нами был обнаружен диван Вовкиного прадедушки и вместе с моей ширмой отреставрирован, Громов сдался: как можно воссоздать интерьер времен модерна без музыкального инструмента и буфета! Ольга притащила найденную у Устюжанина роскошную бархатную портьеру оливкового цвета, с вышитой золотом каймой в виде листьев и цветов кувшинки. Штора прекрасно гармонировала с ширмой, и я предложила изобразить на стене окно и укрепить на нем портьеру. Сергей снова продемонстрировал умение работать с осветительными приборами, создав полную иллюзию того, что свет идет от этого искусственного окна. Заразившись всеобщим энтузиазмом, Громов приволок из своей спальни настоящий персидский ковер. «Вот, подлинный Хорасан, дореволюционный, – заявил он. – Смотрите, какой оттенок желтого – шафраном красили…» Шпиндель, посчитав, что антиквариата под его фамилией в салоне мало, сутки перетряхивал с Жанной свои шкафы и самолично посетил чердак, куда, по его словам, лазил только в детстве. Результатом его раскопок была здоровенная коробка из-под старого телевизора «Рубин», содержимое которой вызвало у нас, как сказал Вовка, калче шок, то есть культурный шок, состояние замешательства и дезориентации при виде столь редких предметов. Но меня заставило превратиться в девушку с веслом (кто не знает, я становлюсь подобием парковой скульптуры – замираю, обездвиженная и безгласная, – если меня что-то пугает или сильно удивляет) вовсе не содержимое Вовкиной коробки, а сама коробка. Приложив некоторые усилия, я думаю, даже в Энске можно откопать какое-нибудь яйцо Фаберже. Но проще опухнуть от прикладываемых усилий, чем найти еще одну такую же коробку. Вот уж редкость так редкость – картонная упаковка, которой лет тридцать, не меньше… Надо поговорить с Олей, может, следующая наша выставка будет авангардистской – типа «С тарой по жизни»? Поэтому я не дала Громову сжечь коробку в камине, как он собирался. Пусть поживет пока…

Когда Жанна с Олей выгрузили шпинделевские экспонаты, стало ясно, что посмотреть, действительно, есть на что. Серебряные подстаканники, с четырех сторон украшенные эмалевыми миниатюрами – русская тройка. Деньги Российской империи до 1917 года – государственные кредитные билеты разного достоинства, особенно много пятисотрублевок с изображением Петра I. Черное кожаное портмоне – размером с небольшой портфель. Серебряная чайница – вся в гравированных розах. Веер из перламутра с белыми страусовыми перьями, украшенный золотой монограммой – три замысловато соединенных буквы: «ПФШ». Знаю я, кто такая «ПФШ» – Полина Федоровна Шпиндель, сестра моей прабабушки Анны, ставшая женой адвоката Антона Владимировича Шпинделя, Вовкиного прадеда. А ведь адвокат клялся, что не женится ни на ком, только на Анне! Я сама это слышала, потому что в момент клятв Шпинделя-старшего находилась в теле той самой Анны. Еще в Вовкиной коробке были: серебряный чайник, крышку и ручку которого украшали вставки из слоновой кости; бронзовый бюстик «Дама в шляпе» – похожий стоял на полке одного из книжных шкафов в кабинете моей прапрабабушки, а, может, это он и есть, Шпинделю от Полины достался; подсвечник Мейсенской мануфактуры – фарфор, надглазурная роспись, марка в виде синих скрещенных мечей; пенсне в черепаховом футляре; бронзовая пепельница в виде лежащей на спине обнаженной женщины, распахнувшей накидку. Пользовались нескромной пепельницей исключительно в мужских компаниях, оставшись без дам, сказал Шпиндель. А он-то откуда знает – с дамами или без дам? Дамы в те времена были куда смелее мужчин – в этом я сама убедилась… Еще мы нашли три флакона из-под духов – все из цветного хрусталя, а также небольшое овальное зеркало – почти совсем как то, мое, что вслед за высоким зеркалом из спальни покрылось сетью трещин и перестало отражать. Теперь я не могу устанавливать связь с Аделиной, колдуньей из 1909 года, которая однажды не только вернула меня в мое настоящее, но и помогла изменить ход событий, что в конце концов спасло жизнь Громову. Надо попробовать с зеркалом Шпинделя поработать, подумала я, вытаскивая из груды Вовкиного антиквариата старинные пяльцы – совсем как те, что стояли в комнате Анны в 1909 году.

Теперь раритеты ресторатора занимали достойное их место в витринах.

Серега, не доверивший никому тащить Лелькин шедевр, прислонил картину к стене:

– Надо, чтобы портрет был заметен… Вошли люди в зал – и первое, что видят, – картина…

– Нет, надо в кабинете у Нины повесить, там свет хороший, – возразила Оля.

– И спрятать от общества! – сожаление в голосе Жанны.

– Конечно, пусть в Нинкином кабинете будет! Если здесь оставить, все зависнут у картины, никто на витрины и не посмотрит! – кричит Вовка. Боится, что народ не увидит его замечательного антиквариата. А чего столько лет к нему не прикасался? Даже и не знал, что на его чердаке пылится…

– Нина, тебе решать… А я бы повесил вон там, за бьюиком, и софиты покрутим, чтобы осветить правильно… – Громов обнимает меня за плечи и мягко разворачивает в нужную сторону. Я и сама думала, что там удачное место.

– Оля, если на той стене… И софиты? – спрашиваю я Ольгу.

– Бликовать будет, – вздыхает Оля.

– Не будет! – возражает Устюжанин. – У меня один светильник есть, металлогалогенный, с антибликовым кольцом, у вас в витринах похожие стоят! Гришка, поехали, знаю, где продают.

Громов собственноручно вгоняет в нужное место крюк, портрет занимает свое место, и мужики с увязавшимся за ними Шпинделем отбывают за осветительными приборами.

Мы сказали Дэну, что уходим, чтобы он закрыл ворота, и поднялись ко мне в мансарду по лестнице из моего кабинета – сделать подпись под Олиным шедевром. Я, как и Громов, теперь живу там, где работаю…

Ольга, как всегда, оккупировала тигриную шкуру у камина, оставив нам с Жанной кресла.

– Нина, я с Димкой договорилась: как только с крыльцом в нашем доме закончит, а это скоро уже, подсвечниками займется, чтобы в салоне выставить.

Дима Ремшин – кузнец из Закарска, портрет которого Ольга начала писать в июне на тамошней ярмарке. Он не только настоящий мачо, но и отличный мастер. Теперь портрет красуется в нашей галерее, а сам Дима много чего сделал для салона, например, отреставрировал кованые ворота и по Ольгиным эскизам выковал роскошные перила для винтовой лестницы. Чтобы работа кузнеца шла быстрее, Громов организовал ему рабочее место у нас во дворе, а жить Димку определили в пустующий дом Марго. Марго, родственница нашей домоправительницы Веры Захаровны, погибла в том же бурном июне. Безотлучное пребывание Ремшина в Энске – это головная боль Устюжанина, подозревающего Ольгу в теплых чувствах к кузнецу. Серегин демон ревности, вскормленный безудержными фантазиями Устюжанина, сделался уже размером с «Боинг» и все растет, потому что кузнец стучит по своей наковальне теперь на Ольгином дворе, что, конечно, логично: решетка вокруг дома Сережи и Оли – дело рук Ремшина. Димка даже подумывает купить у Захаровны домик Марго и обосноваться здесь, открыв кузнечную мастерскую: я знаю, что заказов в Энске у Ремшина на три года вперед. Устюжанин рвет и мечет.

– Оля, да когда уже ты замуж за Серегу выйдешь – мужик совсем извелся! – спрашиваю я. Можно, конечно, в Ольгиных мыслях покопаться, но зачем? Хочу быть человеком, как все.

– Ага, замуж… За донжуана и Казанову в одном флаконе… Его девицы до сих пор не успокоятся – звонят и даже приходят.

– И ты что?

– Что-что… Уговариваю себя, мол, если бы что-то было, баба так нагло бы не приперлась…

– Да выйди ты за него: Энск город маленький, сразу всем известно станет, что Устюжанин женился, и будешь жить спокойно.

– Это с Серегой-то спокойно? Без конца на девиц пялится… А стоит мне на Димку только посмотреть, начинает вопить, что я его, Устюжанина, разлюбила, потому что он седой и старый… Дурак…

– А Володя сказал, что ваша свадьба в его ресторане – дело решенное… – раздается с кресла тихий голос Жанны. – Вот въедете в новый дом и тогда…

– Нинка, вот ты мне скажи, – удивляется Ольга, – как Шпиндель умудряется у мужиков секреты выведывать? Наверное, проще все ему рассказать, а то мозг вынесет своими расспросами… Жайка, как ты с ним вообще живешь, он же зануда…

– Да прекрасно я с ним живу… – ответила Жанна. Ее щечки всегда начинают розоветь, когда она говорит о себе или вдруг оказывается в центре внимания. Вот и сейчас Жайка зарделась и стала похожа на мою Перепетую. Перепетуя обычно сидит на маленьком стульчике за роялем, но в данный момент эта кукла ростом с пятилетнюю девочку – один из самых необычных экспонатов нашей выставки и восседает на шпинделевском диване.

– Володя умный и тонкий… Ну, может, иногда чересчур ироничный и не умеет сдерживаться, но… – Жанна замолчала, не договорив. Я знала, что она хотела сказать, потому что увидела ненароком вырвавшуюся Жайкину мысль – какой Шпиндель потрясающий любовник.

– А если он такой хороший, – Ольга сделала круглые глаза, – чего ты за него замуж не идешь?

– Почему не иду? Иду… Зимой… Вот кольцо – Володя подарил, когда предложение делал…

– Ну, тихушники! Нет чтоб сказать… – смеется Оля.

– Да когда? Вы всегда так заняты…

– Ты же все время с нами – с утра до вечера!

– Это же работа, отвлекаться нельзя… Как-то ситуации подходящей не было…

Морковка, моя необыкновенно рыжая кошка, вдруг сорвалась с места и понеслась к входной двери. Гришка пришел – ему даже звонить в дверь не надо, кошка знает, что у порога ее обожаемый Громов.

В прихожую мы спустились все – Ольге с Жанной пора, дела, а главное, себя надо привести в порядок, мы же будем в центре внимания.

– Классно получилось… Серега, скажи! – у Громова хорошее настроение. – Увидите потом, вечером.

– Оля, не волнуйся, никаких бликов! – подтвердил Сергей.

– Как я и говорил, одну Лелькину картину теперь и видно… – проворчал Вовка и повернулся к Жанне:

– Жайка моя, ты готова? Поедем, мне уже в ресторан давно пора, посмотреть надо, как там, а то недогляжу, и мои охламоны перепутают пармезан с горгонзолой… Нинке же потом за фуршет стыдно будет…

3. Передо мной открываются новые перспективы

Посмотрев, как мужики рассаживают по машинам своих дам и разъезжаются, мы с Гр-р вернулись домой.

– Я бы чего-нибудь съел, – заявил Громов.

На случай экстренной кормежки мужа в моей морозилке всегда имеется запас его любимых фаршированных блинчиков. Я засунула их в микроволновку и включила чайник.

– Гриня, а ты знал, что Вовка Жанне предложение сделал?

– Догадывался. Ох и заразная штука эта любовь… Эпидемия просто! И когда свадьба?

– Жанна сказала, зимой…

– Так, понятно… И на Новый год – в свадебное путешествие… Я знаю, тебе тоже хочется…

– Чего мне хочется? С ними поехать? – не поняла я.

– Зачем с ними? В свое свадебное путешествие – у нас же не было. Вот завтра и поедем…

Побыв какое-то время девушкой с веслом, я потрясла головой, чтобы обрести способность снова разговаривать:

– И куда это мы едем?

– Ты же меня учила, что нельзя спрашивать «куда», а то дороги не будет. Сама говорила, закудакаешь дорогу – ничего хорошего не светит. Надо осведомляться так: «Далеко ли мы отправляемся?» или «В какую сторону лежит наш путь?»

– Громов, не тяни, говори давай… Опять в Закарск поедем?

– Обижаешь, какое свадебное путешествие, если в Закарск? Мы с тобой едем в Прагу. Вернее, летим.

– Нет, ну ты с ума сошел! А когда я буду собираться?

– Завтра утром. Поезд до Екатеринбурга в три. Там – самолет, днем. Почти пять часов – и Прага.

– А почему не Париж? Не Мадрид или Вена? У тебя в Праге дело?

– У меня в Праге дело, да. Но Париж, Рим или Венеция – все, что захочешь, нет проблем – Шенгенская виза, время найдем.

– А в Праге?…

– А в Праге мой родственник живет – двоюродный брат Павел, Павличек… Чехи любят уменьшительные имена: Иржичек, Маричек, Даричек… Поэтому мой кузен – Павличек. Его отец, мой дядя, умер лет семь назад, а мать, чешка Маркета, еще в добром здравии. Дядя в Чехословакии в пятидесятые служил, остался каким-то образом, в Союз не вернулся, потом женился на этой Маркете, ее фамилию взял – так что у Павла фамилия Марлерж. Наши с Павлом родители долго не общались. Но потом отношения наладились, мы с Павличеком даже подружились – он меня старше года на два или на три. Павличек в последний раз приезжал в Энск за год до твоего здесь появления. Шпиндель утверждает, мы с кузеном очень похожи, сказал, близнецы.

Это что, опять Арсения Венедиктовича след? Снова снесет у меня крышу – и буду хотеть сразу двоих… или троих – вместе с прадедушкой…

– Нина, не сердись…

Громов думает, что я рассердилась, раз молчу. Не расскажешь же ему, что я, еще не видя его кузена, уже готова к головокружению от созерцания очередной копии прадедушки Сурмина.

– Гриша, правда, не мог сказать хотя бы за пару дней – невозможно нормально собраться за два часа…

– Так визы только сегодня получил… И билеты я всего час назад заказал… Зачем тебя заранее напрягать?

– Вечно ты за меня думаешь… Хуже напрячь, чем сборами в последний момент, и придумать нельзя…

– Все! Понял! Раскаиваюсь и готов искупить! Назначай наказание!

– Громов, прекрати вопить! Отправляйся в душ – времени уже много, скоро народ начнет собираться.

– Это разве наказание?

– А что?

– Поощрение!

– Почему это?

– Да потому, что ты пойдешь со мной!

– Вот еще, не пойду!

– Да кто ж тебя спрашивает?

Когда-то моя тетушка, бывшая четыре раза замужем (и столько же раз овдовевшая), учила меня искусству жить с мужчиной. «Никогда, – говорила она, – никогда не оставляй своего мужа с неутоленным желанием». Тетушка изъяснялась высоким стилем, но в переводе на общедоступную лексику это означало примерно следующее. Как только муж намекнул тебе, что желает тебя трахнуть, немедленно ищи способ реализовать его намерение. Не придумывай головную боль или отсутствие условий – проще плюнуть на головную боль, если она даже есть, и найти какой-нибудь лифт, чем следующего мужа. Потому что, стоит мужику неудовлетворенным выйти за дверь, как тут же рядом с ним окажется сука, у которой не только не болит голова, но и имеются все условия для удовлетворения его сексуальных потребностей.

Поэтому я упиралась только для вида, когда Гр-р тащил меня в душ, раздевая по дороге. Если честно, я и сама была не прочь оказаться с Громовым под душем.

Из душа Гр-р отправился прямиком в контору – звонить кузену и отдавать распоряжения Витьку Трофимову, который оставался за старшего. Я же решила заняться своей внешностью. Начать, конечно, следовало с Луизиного крема, действительно волшебного – в прямом смысле, так как чудеса творит. Моя двоюродная бабка-колдунья его сама делала, и эффект потрясающий… Подумав, что неплохо бы и мне научиться кремоизготовлению, я щедро им намазалась и, чтобы не терять времени, отправилась на кухню – убрать посуду после Гришкиного перекусона. На подоконнике дрыхла Морковка – последнее тепло ловит… Тюня сидела на столе – серо-голубая, и шерстка клочками. Ой, что-то грустненькая!

– Тюнечка, а чего в грустях?

Домовушка махнула ручкой, словно показывая на стены. Так, понятно, вещей жалко. Когда в мансарду все подряд тащили, она радовалась – типичное поведение домового: все в дом, все в дом… А вчера из мансарды даже Перепетую унесли.

– Тюня, не переживай, люди посмотрят, и все наше к нам вернется. Перепетуя – первой… И потом, салон – это тоже наша территория…

Тюня встряхнулась, стала почти васильковой и снова сделала круг ручками.

– Не понимаю…

Еще один круг, нет, скорее овал…

– Зеркало?

Нет. Еще овал…

– А, картина… И что с ней?

Вот как общаться? Не говорит существо…

Тюня принялась скользить по столу. Только танцев домового мне и не хватало! Но внимательней посмотрев на движения синей мохнатой рукавицы, я поняла, что это вовсе не танец. Тюня выводила буквы: А-Р-С-Е-…

– Я догадалась! Арсений!

Домовушка остановилась и закивала.

– Но это Громов на портрете!

Она не соглашается. Да я и сама видела, КТО на картине.

– И что теперь будет?

Тюня сделалась серой! Катастрофа, понятно…

– И что делать?

Разводит ручками… Вот и я не знаю. Точнее, пока не знаю. Ладно, будем решать проблемы по мере их возникновения. Сейчас главная проблема – Скворцов и его любовь ко мне, усугубленная водкой.

– Тюнечка, у меня к тебе дело…

И я поставила перед домовым задачу: не дать Петровичу напиться. Тюня кивнула, посинела и осталась на хвосте у спящей Морковки, а я пошла наводить красоту – не должна же супруга Г.Р. Громова быть страшнее всех на собственном вернисаже.

За полчаса до начала я была готова: причесанная, в боевой раскраске, в новом костюме и увешанная антикварными драгоценностями, но, правда, не в новых туфлях – на ногах как минимум часов пять, не рискну надеть новую обувь…

Я вертелась перед своим огромным зеркалом – наконец-то в раму вставили целое стекло взамен того, что пошло трещинами в июне. Возможно, я зря так долго в него смотрюсь: вдруг и это зеркало – портал в прошлое? Пока, правда, никаких перемещений не случалось. Может, потому, что все мысли у меня исключительно о настоящем?

Кстати о настоящем. И где этот Громов? Только успела я это подумать, как дверь моей спальни открылась, и на пороге возник Гр-р:

– Радость моя, ты ослепительна!

А сам-то… Я даже не делаю попыток вмешиваться в Гришкин гардероб – он сам покупает себе вещи, сам подбирает, что с чем носить. Он и следит за своими вещами сам: стирка, химчистка – все он. Лишь совсем недавно я получила разрешение стирать и гладить что попроще – джинсы, футболки… Я долго объясняла Громову, почему мне хочется, чтобы хоть иногда мой любимый мужчина носил то, к чему прикасались мои руки. Это же своего рода оберег: глажу рубашку и думаю, как его люблю… Но похоже, его нежелание обсуждать свой гардероб, а тем более позволять вносить в него изменения или вообще трогать его вещи, – это еще одна тайна Гр-р, такая же не поддающаяся объяснению, как его ненависть к пижамам… Был эпизод – я думала, получу по уху, если из пижамы не вылезу…

– Ну, присядем на дорожку… Все-таки новое дело… – Громов садится на стул, а меня усаживает к себе на колени. – Ладно, лицо не буду целовать… Но декольте… Так. Все. Идем, а то тебе снова придется одеваться…

И мы отправились на вернисаж: поднялись в мансарду, прошли в мой кабинет и оттуда спустились на первый этаж, в галерею. Все наши уже были в сборе. Приглашенные ждали во дворе – второй вход в салон через подъезд.

– Ну, что, – спросила Оля, – ленточку разрезать будем?

– А как же! – ответил Громов.

4. У всех свои заботы. А обо мне кто подумает? Адмирал Иван Федорович Крузенштерн?!

Пришлось еще минут десять потусоваться во дворе: представители мэрии задерживались, а без них не начнешь. Ко мне подошел Скворцов – конечно, в мундире, чтобы новые погоны показать:

– Ниночка, я тебя поздравляю… Такое дело замутила – не каждый мужик решится! Пока Гришки нет, скажу… Ты такая красивая… Придется тебя поцеловать…

И Скворцов почти облапил меня. Почти – потому что я все-таки маг, и против моего желания облапить меня трудно. Петрович на некоторое время застыл с распростертыми объятиями. Еще секунд пять так простоит, а я успею уйти подальше.

Приехали ожидаемые полпреды, начались речи. Представители прессы щелкали камерами и совали чиновникам под нос микрофоны. Ленточку дали разрезать главному из прибывших. Я стояла рядом, а чиновник, вместо того чтобы смотреть на ножницы, пялился на мое декольте и резанул себе по пальцу. Мужик бросил ножницы и засунул палец в рот. Мысль чиновника, что он опростоволосился, сел в калошу и дал промашку, а теперь его прокол увидит по телевизору весь город, взвилась над его головой, как сигнальная ракета. Пришлось брать инициативу в свои руки и внушать мужику, что на него в тот момент никто не смотрел, потому что все заняты были разглядыванием туалета очаровательной хозяйки арт-салона. А так как телеоператор тоже мужик, весь город увидит декольте этой дамочки, а не его палец. Тоже неплохо, а то всяких бомжей вечно в новостях показывают… В конце концов ленточку мы разрезали, все зашли в зал, а мужик с пальцем во рту намертво ко мне приклеился. Громов со Скворцовым ходили за нами, насупившись. Особенно недовольным выглядел Гришка: Скворцов ныл, что ему необходимо смочить горло, но до фуршета было еще далеко, и Громову, вместо того чтобы стеречь меня, пришлось отвлекать подполковника от навязчивого желания опрокинуть рюмашку. Я нажала на свою синюю кнопку, вызвала Жанну и прилепила чиновника к ней – пусть Шпиндель тоже понервничает… А сама я немедленно оказалась в окружении Громова и Скворцова. Больше ко мне за весь вечер из чужих никто не рискнул подойти – боялись. Особенно Петровича – с его-то погонами!

Подполковнику не терпелось рассказать о маньяке.

– Приплыли… – возмущался Петрович. – Серийные убийцы и до нас добрались! Был такой тихий городок! Самое страшное, что случалось, – пьяные драки. Или какая-нибудь баба своего алканавта сковородой пришибет. Ну, вот в галерее дело было – вы знаете… И вдруг серия! Вы разве не слышали? В Энске убивают старух. Уже третью обнаружили за семь недель – серия, точно! Двух уже опознали. Третью – еще нет, никто о пропаже не заявлял… Всех нашли на берегу, почти в центре. И что гад делает: можно сказать, средь бела дня заводит старух в кусты, поближе к реке, душит и уже мертвых…

– Ну, Петрович, – перебил Скворцова Громов, – умеешь ты настроение поднять! У людей торжество, а ты со своим маньяком… Давай так, завтра утром к тебе забегу, поговорим. А сегодня Нине праздник не отравляй.

Видали? Завтра он забежит… А собираться кто будет?

Я решила, что сейчас не время думать о том, что будет завтра, и прислушалась к бормотанию Скворцова, оставившего в покое маньяка. Действительно, народ гуляет, расслабляется – какие серийные убийцы?

Петрович пустился в рассуждения об антиквариате, в котором ни фига не понимал, а, узнав, что вот-вот начнется фуршет, оживился в предвкушении выпивки, и его рот перестал закрываться вообще. Гр-р назло Скворцову не выпускал мою руку из своей и целовал мне то ладонь, то запястье, то пальцы – по одному. Это было очень сексуально, и подполковник бесился от ревности, но продолжал болтать.

Я рассматривала гостей. Кроме нужных официальных лиц, шоблы журналюг и потенциальных покупателей экспонатов (мы пообещали устроить аукцион, когда выставка окончится, хотя продавать собирались далеко не все, а только то, с чем соглашались расстаться владельцы, – как можно продать, например, Перепетую или громовское фортепьяно!), по подвалу бродила толпа художников и просто друзей и родственников. Я наконец-то познакомилась с Катей, племянницей Жанны. С Катей была Тоня, та самая подружка, занятая поисками «нормального парня». Благодаря этим ее поискам мне удалось узнать адрес того места, где меня держали в плену. Юбка, конечно, у Тони слишком короткая, а помада – слишком яркая, чтобы быть к месту на вернисаже. Тоня немедленно включила Гр-р в число «нормальных парней» и попробовала посмотреть на него непрерывным двадцатисекундным взглядом – тогда, в июне, сидя в скотче у батареи, я слышала, как Катя учила Тоньку: надо, не отрывая глаз, в течение двадцати секунд смотреть на мужчину – и он твой. На третьей секунде Громов повернулся к Тоньке спиной и принялся шептать мне на ухо комплименты. Девица продолжала сверлить глазами бритый Гришкин затылок, чем вызвала гомерическое ржание Скворцова:

– Громов, ты по-прежнему имеешь успех у неопытных девочек! Даже сзади! Давай я тебе на затылке брови нарисую, а то лолитам смотреть не на что!

Катя вовремя увела подругу – неизвестно, до чего додумался бы Скворцов.

Гр-р, повернувшись к подполковнику, высокомерно произнес:

– Юрка, да мне на лолит наплевать! У меня же есть Нина…

И Громов снова поцеловал мне руку – на этот раз, не поднимая ее к своим губам, а низко склонив свою почти лысую голову.

Не знаю, кто дал команду, но в ту же секунду из где-то спрятанных колонок полились аккорды рэгтайма, мой любимый Скотт Джоплин.

– Гринечка, как здорово!

– А то! Это не только из Интернета, кое-что мы с Вовкой сами исполняем – вот сейчас…

– Когда же вы это делали? Ты же все время со мной…

– Жанна нас прикрывала, она в курсе была, что я еще и такой подарок задумал… Вот и удавалось удирать на часок…

– Петрович, – Гр-р повернулся к Скворцову. – Пойдем, посмотришь дежурку…

Мы дошли до помещения под лестницей и оставили там подполковника – знакомиться с охранниками.

Но только мы с Громовым оказались вдвоем, как к нам подплыла наша домоправительница – нарядная, волосы в мелких кудряшках:

– Гриша, вы с Ниной так шикарно тут все устроили…

– Вера, впереди еще фуршет… – Гр-р улыбается, так как Захаровну ждет сюрприз: главное украшение галереи на первом этаже – синие гортензии, те самые, которые она принесла нам, и вокруг которых случилось столько событий.

– Да я не ухожу, интересно же, людей столько важных…

Пока Громов разговаривал с Верой, я смотрела на портрет. Как и предполагал Шпиндель, картина была в центре внимания. Конечно, народ не глазел лишь на нее, но задерживался у портрета достаточно долго. Один из фотокоров попросил нас с Громовым подойти к портрету и встать так, как Оля нас изобразила. Подбежала Ольга и чуть-чуть поработала с нашими жестами и ракурсами. Народ вокруг ахнул – ожившая картина… Затем с нами возле портрета сфотографировали Олю. Я потребовала, чтобы все, кто делал снимки, скопировали нам файлы – для истории.

А потом Шпиндель хорошо поставленным голосом пригласил дам и господ на фуршет.

Мне снова пришлось оказаться рядом с чиновником, плохо разрезающим ленточки. Но на этот раз он, с моей помощью, справился с ножницами гораздо лучше, и ему удалось разрезать ленточку, как положено. Народ поднялся по винтовой лестнице на первый этаж, к столам. Давки на фуршете не было: процессом еды и пития управлял сам Шпиндель, ему помогали вышколенные официанты – в количестве шести штук.

– Володя! У меня нет слов! Высший класс! На твоем ресторане должны быть звезды Мишлена! – я совершенно искренне пожала Шпинделю руку.

– Наконец-то ты меня оценила! – проорал Вовка, – но, черт возьми, откуда ты знаешь про звезды Мишлена? Моя тайная мечта!

Тут возле меня возник Скворцов, увидевший на мониторах в дежурке, что народ двинул к выпивке и закуске.

– Ниночка, надо выпить – отметить твой успех… Пойдем пропустим по стопарю!

Я смотрела, как Тюня медленно продвигается по рукаву подполковничьего кителя, чтобы опустить свои ручки в водку Скворцова. Домовые умеют превращать водку в воду. Мне бы тоже не помешало снизить градус, подумала я, и Тюня переползла к моему бокалу. Петрович с удивлением прислушался к своим ощущениям:

– Что-то как вода идет… Ниночка, еще накатим…

– Юра, давай сам, а то я тут хозяйка, мне со всеми надо…

– Понял… Но еще выпьем? Потом?

– Выпьем, выпьем… – рассеянно сказала я, глядя, как Тюня снова скользит по рукаву Петровича. Я думала о том, где в этот момент может быть Громов – давно его не вижу.

В зале-подвале никого. У столов со шпинделевскими деликатесами Гр-р нет. А где? Если в туалете – так давно бы вышел. Я нашла Ольгу – они с Серегой угощались из одной тарелки. Уже не первый раз наблюдаю, как Устюжанин Лельку из своей посуды кормит. Пунктик у него, что ли?

– Ребята, Гришку не видели?

– Еще внизу, когда фотографировались… – говорит Оля.

Улыбаясь народу, я поболталась в толпе и наткнулась на довольного Андрея Андреевича, доктора из «скорой», бывшего свидетелем всех моих «случаев» – обмороков, пуль и ударов по затылку.

– Доктор, Громова не встречали?

– Минут, может, двадцать назад…

– А где это было?

– Да внизу…

Мой демон ревности разросся до размеров устюжаниновского: Димка-кузнец здесь, без конца Сереге на глаза попадается, и Серега злится.

Я тоже злилась. Слинял Громов, бросил меня на растерзание подполковнику… И тут я вспомнила про камеры слежения. Вот и пригодятся… Я пошла в дежурку и, даже еще не открыв дверь под лестницей, поняла, что нашла Громова: никто не может так раскатисто смеяться, только Гр-р. Ни Гришка, ни Дэн, ни еще один незнакомый мне парень даже не заметили, как я вошла, – увлеченно разглядывают экраны.

– Во! Смотрите, Скворцов – опять ему наливают… Требует тару побольше…

– Григорий Романович, а какая-то тетка бутеры тырит… Вон, гляньте, в сумку прячет. Пойти отобрать?

– Да пусть… Жалко бутербродов что ли…

Охранники называются… Уткнулись в свои мониторы, а что у них за спиной, не видят! Я вышла, и никто не обернулся.

Подойдя к Шпинделю, я попросила накидать на поднос еды. Уже с кучей всяких вкусных вещей я вернулась к дежурке и постучала носком туфли в дверь. Мне открыл Дэн.

– Привет, – сказала я. – Ну, как вы тут? А я вам кое-что принесла, чтобы не скучали…

Дэн принял поднос:

– Да тут не соскучишься, с этим телевизором! – засмеялся он и тут же получил втык от Громова.

– Ладно, приятного аппетита! – пожелала я и направилась к выходу.

Громов понесся за мной.

– Ты почему меня бросил? Скворцов не дремлет! – я не скрывала своего раздражения.

– Я же видел, что ты от него отделалась!

– Видел он… Еще что ты видел? Как я носилась в поисках любимого мужа, видел? Это, наверное, было самым смешным на ваших экранах! Представляю свое лицо…

– Нина, прости, бес попутал! Засмотрелся…

– Теперь от меня ни на шаг!

– Конечно-конечно… Никуда!

– Если бы… Ты только обещаешь! А сам…

– Нина, ну вот что мне сделать, чтобы ты меня простила?

– Пойдем хоть что-нибудь съедим. Если у Шпинделя еще что-то осталось…

И Громов отправился к Вовке, но вернулся ни с чем: публика уничтожила шпинделевские деликатесы в рекордно короткие сроки.

– Вовка сказал, чтобы ты не отчаивалась: у него есть заначка, мы же потом пойдем к нам, отмечать твой день рождения, – утешал меня Гр-р.

А пока не пробьет этот счастливый час, я должна страдать от мук голода?

Фуршет был последним номером программы, и народ, поняв, что никого ничем больше кормить не будут, стал тихо сваливать. Кое-кто, конечно, подходил к нам, чтобы попрощаться, но в основном публика исчезала по-английски, незаметно.

5. Ужин превращается… Превращается ужин…

Скоро мы остались в узком кругу. К нам примкнул Скворцов – злой, потому что ему не удалось не только напиться, но и облапить меня хотя бы разок, и доктор Андрей Андреевич, которому напиться удалось. Доктора погрузили в машину Вити Трофимова, и тот повез немого и послушного, как полено, Андрея Андреевича домой. Петрович меня уже окончательно достал: куда бы я ни повернулась, везде меня ждали лапы подполковника. Пришлось нажать на свою синюю кнопку и внушить Скворцову мысль, что у него в отделе ЧП. Что за ЧП, я даже придумывать не стала. ЧП – и все! Лети, Скворцов!

Вот и вышло, что мы устроились на нашей кухне теплой компанией. Морковка с торжествующим мявом запрыгнула на плечо Громову, желтенькая Тюня облетела всех без исключения, радуясь знакомым лицам. Я бесцеремонно согнала Морковку с Гр-р и сама забралась к нему на колени.

– Ну, Вова, давай корми меня! Из-за выходки твоего друга я не попробовала ничего из фуршетных шедевров. А так как Громов смылся еще до того, как ты пригласил публику к столу, то сам он не только не ел, но даже и не увидел, чего ты там напривозил.

– Я всегда говорил, что Громовы с приветом, – вздохнул Шпиндель и открыл свою сумку.

Пришлось вспомнить, что я все-таки хозяйка, и сползти с Гришкиных колен – достать тарелки и фужеры.

– Нина, твой любимый салат, ну, тот, с черносливом и черри! – и Вовка поставил передо мной большую миску.

– Ой, дай попробовать! – подскакивает на своем табурете Ольга. У них с Сергеем опять одна тарелка на двоих.

– Ого, вкусно! А из чего это? – Оля ковыряется в тарелке, пытаясь разложить салат на составляющие. Так, ежу понятно, Лелька начала коллекционировать кулинарные рецепты – собралась замуж.

– Тут все просто: листья салата рвешь руками, куриное филе режешь кубиками, чернослив – пополам, добавляешь кедровые орешки, укроп, майонез. А помидорчики черри укладываешь сверху, – Шпиндель счастлив, обретя внимательного слушателя.

– А как называется? – глаза моей подруги круглые от удивления: как, оказывается, просто создать кулинарный шедевр. Но про название она зря спросила, потому что Вовка сразу оседлал своего любимого конька и углубился в рассуждения о том, как неправильно именуются блюда современной кухни.

– Называется «Пикадилли». Но это не «Пикадилли»! В настоящий «Пикадилли» кладут вареную картошку, красный лук и анчоусы. Просто кому-то слово понравилось!

Я в пол-уха слушала Шпинделя, жевала канапе с копченым угрем и думала, что в срочном порядке необходимо с Ольгой потолковать, рассказать ей, что мужики терпеть не могут разговоров о том, какое блюдо из чего сделано. Вкусно – и все. Это Шпиндель – ресторатор, гурман и даже иногда кулинар – может обсуждать, надо ли в камамбер с грецким орехом добавлять перец или в розочку из слабосоленой форели – маринованный имбирь, а у наших мужчин уже физиономии скучные, как будто они один только этот самый маринованный имбирь и жуют.

– Гриша, ты уже всем сказал, что мы завтра уезжаем? – спросила я Громова, надеясь, что сделала это достаточно громко и перекричала Вовку.

По возникшей тишине и последовавшему затем шквалу вопросов я поняла, что о предстоящем отъезде не знал никто – даже Шпиндель, которому всегда удается разнюхивать все новости первым.

– Нина, ты даже мне не сказала! – Ольга с обидой смотрит на меня.

– Я узнала, что уезжаю, перед самым открытием вернисажа. Когда бы я рассказывала? Все претензии к Громову, это его идея – хранить все в тайне до последней минуты.

Гр-р перестал сгружать в мою тарелку икру со своего бутерброда (икра, похоже, единственное, что он не ест) и невозмутимо произнес:

– А зачем волну поднимать? Разговоров бы только прибавилось! А так – без лишних телодвижений. Завтра у нас с Ниной поезд в пятнадцать ноль-ноль. А послезавтра мы уже будем в Праге.

– Гришка, неужто Нинку к Павличеку везешь? Ее ждет сюрприз! – вопит Шпиндель.

Я подумала, что Вовка имеет в виду сходство Гриши с Павлом, и не стала нажимать на свою синюю кнопку, чтобы узнать, что у Шпинделя на уме. Но меня в Праге, действительно, ждал сюрприз, я и представить не могла, какой!

– Гриша, я отвезу вас на вокзал, – как всегда по существу сказал Устюжанин, и Ольга с гордостью посмотрела на Серегу: ее мужчина опять оказался на высоте.

– Жайка моя, – встрял Шпиндель, – а ты хочешь проводить Громовых?

– Конечно, – Жанна порозовела. – Мне будет приятно помахать им с перрона, чтобы они знали, что их возвращения ждут. Всегда проще уезжать, когда уверен, что есть кто-то, кто скажет «привет», когда ты приедешь.

– Умничка! – снова заорал Вовка. – Я скоро буду записывать твои афоризмы!

И продолжил без паузы:

– Гришка, ты, конечно, места в СВ заказал! Вот не поверю, чтобы просто в купейном!

– Естественно! – самодовольно отозвался Гр-р. – Не хватало, чтобы еще кто-то рядом с Ниной торчал, когда у меня на нее виды, и…

Я закрыла Громову ладонью рот, чтобы не продолжал, а то Шпиндель неминуемо начнет развивать тему, наговорит гадостей, и снова придется Вовке виртуально дать в ухо.

Народ продолжал с удовольствием поедать шпинделевские разносолы, трепаться и ржать, а я возила вилкой по своей пустой тарелке и думала, что после июньского происшествия уже никогда не смогу отделаться от ощущения, что прощаюсь с Гр-р навеки, даже когда он уходит в другую комнату.

– Нина, ты чего? Молчишь, не улыбаешься даже, – спрашивает меня потихоньку Ольга.

– Да устала, времени-то уже двенадцать…

– Ты на самом деле еще в дорогу не собиралась?

– На самом деле. Говорю же – сюрприз такой мне Громов устроил, внезапный отъезд…

– Давай всех уведу! И правда, поздно уже, – Ольга повернулась к Устюжанину:

– Серый, поехали домой! А то прямо тут засну!

– Вова, нам тоже пора… – Жанна встала. – Мне завтра надо с утра быть в музее.

Мы все спустились во двор. Тетки быстро расселись по машинам – стоять холодно, не лето, однако! – и двор опустел. Налетевший вдруг ветер погнал по асфальту опавшую листву.

– Нина, иди домой, а я посмотрю, как там, в салоне, и вернусь.

Но я все еще была под впечатлением своих мыслей и пошла с Гр-р, несмотря на то, что выскочила провожать народ без пальто. Громову пришлось крепко обнять меня, чтобы я не замерзла окончательно.

На этот раз в дежурке в одиночестве торчал Паша, мой старый знакомый из числа Гришкиных сотрудников. Пока Громов разговаривал с ним и в очередной раз включал и выключал мониторы, я прошла в нижний зал еще раз взглянуть на портрет. Наверное, глупость – ждать, что прадедушка Громова материализуется и навестит нас. Это только в романах бывает! И Тюня, написав «Арсений», могла просто сообщать, что увидела сходство портрета с ним. И моя интуиция, напихав мне в рот медных монет, возможно, предупреждала совсем о другом.

– Радость моя, ты где? – зовет меня Громов.

– Иду! – отзываюсь я и бросаю последний взгляд на портрет. Нет, не Гр-р меня на нем обнимает…

Домой мы вернулись через мансарду.

– Видишь, как удобно работать там, где живешь! – в очередной раз порадовался Громов. – Не надо даже на улицу выходить!

Мы еще посидели на кухне. Вернее, сидел Гришка – в обнимку с Морковкой. Кошка предчувствовала расставание и липла к Гр-р. Я занималась посудой и думала, что неплохо бы обзавестись новой дорожной сумкой, но когда? Времени на хождение по магазинам нет. Придется ехать со своей старой и видавшей виды кошелкой. Утешив себя тем, что куплю новую сумку в Европе, я посмотрела на Громова – дремлет, положив голову на руки. Я тихонько присела напротив. Устал мужик, устал… А никогда не признается… Хорошо, что он придумал эту поездку, – отдохнет… Да и мне не помешает сменить обстановку.

– Ты уже разделалась с тарелками? – неожиданно спрашивает Громов.

Я даже подскочила:

– Ты зачем притворяешься, что спишь?

– А как бы я узнавал, о чем ты думаешь? Ты не предполагаешь, что я на тебя смотрю, и на твоем лице все написано.

– И что там сейчас написано?

– Сочувствие. И надежда.

Физиономист. Блин… Японский городовой! Буду к тебе теперь спиной поворачиваться, когда покажется, что ты спишь!

– А я не наблюдаю за тобой исподтишка, чтобы понять, о чем ты думаешь, – пробурчала я.

– Конечно, ты же умеешь мысли читать.

Я хотела возразить, но Гр-р не дал мне сказать:

– Это просто. Я всегда думаю о тебе. Всегда! Когда просыпаюсь – первая мысль о тебе. Стоит днем задуматься – вижу тебя. А уж перед тем как заснуть… Последняя мысль – всегда о тебе!

И я в очередной раз согнала с Громова Морковку, чтобы самой залезть к нему на колени.