Читать книгу Эра зла - Татьяна Устименко - Страница 5

вдохновенно выводил красивый сочный баритон, эхом отражаясь от каменных стен темницы и порождая разительный диссонанс с заупокойной тишиной сего страшного пустынного подвала. Единственный тоненький, как соломинка, лучик лунного света с трудом пробивался сквозь грязное, забранное железной решеткой стекло и в ужасе замирал. А затем он замертво падал в недра мрачного каземата, где бесследно тонул в слое черной сырой земли, устилающей пол этого приюта скорби и отчаяния, словно расписавшись в собственном бессилии и невозможности хоть немного порадовать несчастных узников, вынужденных проводить свои дни и ночи в столь неприглядном месте. Сама же луна и вовсе не решалась заглядывать в то крохотное оконце, прекрасно понимая, какое удручающее зрелище ожидает ее внизу, в глубине темницы. Туда не долетало веяние свежего ветерка, не запархивали легкокрылые снежинки и не просачивались капли дождя. Этой тюрьмы, расположенной под палаццо Фарнезина, проклятой и человеческим Богом и Темным Отцом стригоев, сторонились все, потому что в подобных подвалах умирают мечты и ломаются судьбы, погибает надежда, выдыхается вера и пересыхают слезы, теряют смысл самые возвышенные слова и жестокие проклятия, обесцениваются любовь, дружба и милосердие. В таких чудовищных темницах останавливается сама жизнь, ибо из этих мест не выходят никогда, в них остаются навечно…

Однако, как ни неправдоподобно прозвучит столь смелое утверждение, сильные духом и неисправимо упрямые по характеру личности способны выживать везде, повсюду, даже в столь убийственном месте. И посему вот уже довольно значительный срок, а точнее, на протяжении нескольких лет, темница палаццо Фарнезина являлась обиталищем трех весьма неординарных персон.

– Поздно ты спохватился, дятел, нас уже распяли, – назидательно проскрипел сварливый женский голос. – Впрочем, я согласна и на кнут, лишь бы пряником угостили…

– Обжора! – беззлобно усмехнулся обозванный дятлом певец, обрывая куплет на середине. – Кто о чем думает, а наша Оливия всегда об одном и том же – о жратве!

– Ангел не может думать на голодный желудок, – убежденно оповестила валькирия, – а на сытый – не хочет!

– А я верю в то, что однажды мы отсюда все-таки выйдем! – оптимистично прожурчал второй женский голосок, нежный и звонкий. – Снова увидим птичек, подманим их на свою ладонь и…

– Сожрем! – оголодало щелкнув зубами, подхватила Оливия.

– Нарвем цветов и их… – продолжила обладательница приятного голоска.

– Тоже сожрем! – предвкушающе чавкнула Оливия.

– Отыщем Селестину и…

– Сож… – привычно начала вечно голодная узница стригойского подвала, но осеклась и возмущенно взвыла во всю мощь своих отнюдь не хилых легких. – Заткнись, Ариэлла! Не поминай всуе столь памятное для всех нас имя! Я даже представить боюсь, что могли сотворить эти поганые кровососы с нашей дорогой худобиной…

Ариэлла жалобно всхлипнула и замолчала. Оливия бессильно рычала, наполняя каземат страшными звуками, казалось вырывающимися не из уст ангелицы, а из пасти дикого хищника, мечтающего добраться до своих мучителей.

– Да ладно тебе скорбеть раньше времени-то, Лив, – умиротворяюще протянул певец, – нашу Селестину так запросто к ногтю не прижмешь!

– Чтоб ты облез, Нат! – взбешенно пожелала валькирия. – Тебе голова для украшения дана или для того, чтобы изредка ею думать? Разве до тебя еще не дошло, что Селестина каким-то образом утратила Божью защиту и именно поэтому попала в лапы к стригоям? А если учесть ее упоминание о любви и какие-то намеки на вервольфа, то получается – все плохо, а мы сейчас находимся, сам видишь где…

– И где? – не понял ангел.

– В заднице! – вдруг откровенно брякнула всегда сдержанная в выражениях и благонравно воспитанная Ариэлла.

– Аллилуйя! – шокированно подтвердил Натаниэль, ошарашенный внезапно прорезавшейся грубостью своей всегда смирной подруги.

– Воистину! – мстительно хмыкнула валькирия и, возведя глаза к каменному потолку темницы, риторически вопросила: – На кого же ты покинул нас, Господи?

иронично пропел Натаниэль, еще находящий в себе мужество высмеивать то нелегкое положение, в котором оказался он сам и две его подружки.

– Он не простил, он нас покинул. И все равно, это еще не повод для богохульства! – устало вздохнула валькирия. – А хотя, – она уныло помотала мерзкими, слипшимися в сосульки патлами, некогда называвшимися ее белокурыми косами, – какая сейчас разница, наша песенка спета…

Скорее всего, ее замечание действительно находилось недалеко от истины и вполне точно обрисовывало создавшуюся ситуацию. Каземат этого подвала, расположенного под палаццо Фарнезина, представлял собой глухой каменный мешок размером четыре на четыре метра с осклизлыми, сочащимися влагой стенами. Настоящий склеп, имеющий всего лишь один выход – массивную многослойную дверь, запертую на десяток прочных замков. А три остальные стены занимали фигуры трех узников, безжалостно распятых на поверхности холодных гранитных глыб, прикованных к ним стальными цепями и к тому же для надежности еще и прибитые огромными железными гвоздями, пропущенными через их ступни и ладони. Бессмертные ангелы ежеминутно терпели чудовищную в своей бесконечности боль, не имея возможности прекратить эту изуверскую, придуманную специально для них пытку, но и не обладая способностью просто умереть. И оные муки длились уже почти три года. Оставалось лишь позавидовать их силе воли и выдержке духа, не позволившим Натаниэлю, Оливии и Ариэлле банально сойти с ума. И хоть, по меткому выражению несгибаемой валькирии, их песенка и была спета, Нат еще сохранил толику своего прежнего бесшабашного задора, дни и ночи напролет горланя развеселые частушки и доводя тем самым охраняющих их стригоев до состояния белого каления.

– Вот еще! – Ангел протестующе всплеснул невообразимо грязным крылом. – Я не собираюсь сдаваться. К тому же я сегодня в голосе, – он кашлянул, прочищая горло, и громогласно взревел новый куплет, да так, что у его подруг аж в ушах зазвенело:

Ариэлла проказливо хихикнула, отдавая должное блестящему юмору своего возлюбленного.

– Это у тебя талант прет изо всех пор, или ты над нами так изощренно издеваешься? – поморщилась Оливия. – Тоже мне садист по фамилии Шаляпин нашелся.

– Не оскорбляй моего мужчину! – тут же возмутилась Ариэлла. – У него чудесный голос!

– Дятлы не поют, – провокационно отрезала валькирия.

– А что они делают? – попалась на удочку доверчивая Ариэлла.

– Мозги долбят! – издевательски пояснила Оливия. – Поэтому тот, кто так издевается над женщинами, – не мужчина, а дятел!

– Нат – он стопроцентный мужчина, а не дятел! – обиженно надула губы влюбленная ангелица. – Я проверяла!

– Дятел! – язвительно хмыкнула Оливия. – Ишь ты, проверяла она…

– Он мужчина! Тебе не понять, ты не любила…

– Чего? – взвилась непримиримая поборница тишины. – Это я-то не любила? Хотя, да… Вернее, нет, дятлов – точно нет…

Натаниэль с улыбкой прислушивался к перебранке девушек, отлично отдавая себе отчет в том, что вот такие милые, им же самим и спровоцированные перепалки остаются единственным доступным ему развлечением, здорово скрашивающим бесконечную череду дней и ночей и даже иногда перебивающим боль от вбитых в руки и ноги гвоздей. Обе ангелицы хотя бы имели возможность наблюдать за редкими лучиками света, попадающими в узницу через окошко, но Ната лишили даже этого последнего удовольствия, ибо пресловутое окно находилось как раз над его головой. И он почти захирел от скуки, если бы не Лив и Ариэлла… О да, эти неугомонные девицы стали поистине его манной небесной, ведь ни одна женщина в мире не может принести мужчине столько блаженства, как… две!

– Корова! – тяжело дыша от гнева, беспощадно припечатала Ариэлла, пуская в ход свою тяжелую артиллерию, категорически запрещенную и обычно заканчивающую все споры двух распятых на противоположных стенах ангелиц.

Оливия сердито набычилась, показывая – крыть ей нечем…

Натаниэль снисходительно усмехнулся, прекрасно понимая, что его любимая блефует, ибо тело едва прикрытой обрывками одежды Оливии давно уже утратило добрую половину прежнего веса, лишившись своих пышных, весьма соблазнительных форм. «А жаль, очень жаль, – мысленно посетовал ангел. – Следует признать по справедливости, что излишек веса придавал Лив некую приятную пикантность, этакий особенный шарм, делающий ее абсолютно неподражаемой. О, конечно, в ней еще сохранилась прежняя изюминка – дерзость, но ведь одной изюминкой сыт не будешь…» М-да, он никогда еще не слышал о скончавшихся от голода ангелах, но иногда прекрасно понимал терзающие Оливию муки, начиная испытывать в области своего желудка некое жгучее, весьма досадное покалывание… Нат осознавал, как быстро истощаются его силы, и уже стал всерьез задумываться обо всей неблаговидности поджидающего их будущего. Да, они ничего не сказали Андреа о Святой Чаше, отданной Селестиной призраку ее матери, но черт побери (ох, прости Господь за подобное выражение), им нужно немедленно что-то придумать и выбраться из этого адова подвала. А иначе, кто его знает, чем все может закончиться!

– Я не ты, – между тем сердито объясняла Оливия, – я не могу питаться только мечтами о любви. Мне нужна реальная пища. Следи, специально для тебя произношу по слогам: пи-ща!

– Да уж, – тоненько хихикнула Ариэлла, – заметно. Ты ведь даже умудрилась прогрызть две здоровенные ямы в стене по обе стороны от своей головы!

Признавая обоснованность оного обвинения, валькирия густо покраснела.

– Вот, – менторским тоном изрек Нат, надеясь раздуть новый виток перепалки, – все элементарно. Чтобы ощутить всю полноту жизни, порой достаточно просто похудеть!

– Ничего не ощущаю, – отбивалась Оливия. – И худеть я уже не хочу. Не ела я камни специально! Я же не виновата в том, что они не выдерживают моей слюны и буквально плавятся под ее воздействием…

– Стоп! – вдруг потребовал Нат. – А ну-ка, повтори…

– Я не хочу худеть, – почти проскандировала валькирия. – Я есть хочу, жрать, питаться, лопать, хавать…

– Да нет, другое, про слюни, – нетерпеливо перебил ее ангел, – и про камни…

– Ну плавятся они под моей слюной, – наморщила лоб Оливия. – Размягчаются, будто пластилин…

«Аллилуйя! – беззвучно возопил Нат. – Ну как же мы могли забыть! Ведь если пот ангелов называют «божьей росой», то, значит, и наша слюна тоже должна обладать какой-то святой силой. А здесь все стены пропитаны черной магией… Следовательно… Господи, кажется, мы сумеем наконец-то выбраться на свободу!»

– Оливия, – вслух произнес он, громко шмыгая носом от обуревающего его избытка чувств, – ты гений, я тебя люблю!

– Висел на стенке дятел, довиселся – спятил! – гыкнула ошарашенная валькирия.

– Кого, ее? – возмутилась Ариэлла. – А как же я? Любимый, ты сошел с ума!

Но Натаниэль лишь радостно рассмеялся, отрицательно качая головой…

Андреа и Элоиза неподвижно стояли возле ортопедической кровати-трансформера, предназначенной для выхаживания тяжелобольных пациентов, и пристально рассматривали женское тело, беспомощно распростертое на простынях. Причем, если на хорошеньком личике синьорины Бафора читались лишь страх и брезгливость, то холеные черты госпожи дель-Васто отображали крайнюю степень заинтересованности и с трудом сдерживаемое восхищение, так и проступающее сквозь напускную маску холодного высокомерия. Пытаясь ничем не выдать своих подлинных эмоций, Андреа и в самом деле безмерно восторгалась невероятной живучестью этих скорченных, обугленных останков, правда сейчас весьма мало похожих на прежнюю статную рыжекудрую экзорцистку.

«У меня язык не поворачивается назвать этот закопченный остов человеческим телом, – сосредоточенно размышляла стригойка, наблюдая за медленным шевелением черной обугленной корочки, окутывающей узловатую руку, больше всего смахивающую на корявый побег колючего саксаула. – Сегодня она находится в стадии полуоголенного набора костей и недогоревших мышц, кое-где покрытых лохмотьями кожи. И если быть предельно объективной, то она уже или пока еще отнюдь не плоть, а всего лишь пепел и зола, неодушевленные и хрупкие… Но хотелось бы мне знать, какая именно энергия заставляет в тысячный раз снова соединяться воедино эти жалкие головешки и принимать свою прежнюю форму, воссоздавая исходное тело и воскрешая ее разум? Убей меня серафим, но возможности этой проклятой девчонки приводят меня в содрогание и вызывают острую зависть. Ибо, проходя через смерть, она с каждым разом становится все крепче! Недаром, видимо, говорят: то, что не убивает нас сразу, делает нас сильнее».

– О чем вы задумались, повелительница? – Робкий вопрос Элоизы вывел Андреа из состояния мрачной меланхолии.

– О ней, – криво усмехнулась стригойка, небрежно указывая пальцем на дымящийся остов экзорцистки, – о той, которая прежде являлась нашим заклятым врагом и звалась Дочерью Господней. Впечатляющее зрелище, не правда ли?

Но синьорину Бафора, ничуть не разделяющую полуличного-полунаучного любопытства своей госпожи, только передернуло от омерзения.

– Жуткая гадость, – она прижала к лицу белоснежный носовой платок и немного отошла от кровати, – постоянный запах гари, ее стоны и всхлипы, треск ломающихся костей… Ужас! Пусть она нам и враг, но, – тут девушка вопросительно взглянула на свою хозяйку, – не лучше ли добить эту несчастную и прекратить ее бессмысленные мучения?

– Добить? Как и зачем? – весело хохотнула Андреа, цинично вздергивая брови. – Разве мы не пытались? Но если даже мои палачи не смогли прикончить эту упрямую экзорцистку, то… – Она сделала выразительный жест, показывая: в данном случае я бессильна и смиренно умываю руки. По прекрасному лицу Андреа блуждала странная улыбка, такая, будто на стригойку неожиданно снизошло отрезвляющее откровение преисподней. О да, госпожу дель-Васто посетила очередная гениальная мысль!

В противовес своей пугливой служанке, шарахающейся от обугленных останков несчастной Селестины, стригойка еще ниже нагнулась над кроватью своей пленницы и почти нежно прикоснулась к ее черному лбу.

– Ах, мое сокровище, – издевательски мурлыкнула она, – покаюсь тебе: мне пришлось поднять тебя из гроба, потому что мне нужен Грааль. Но ты и сама по себе оказалась ничуть не меньшим чудом, чем Чаша сына плотника, ибо ты куда мертвее самого мертвого из нас, и в то же время – живее всех живых. Будь же паинькой, ибо я намереваюсь непременно постичь причину твоих потрясающих трансформаций, а если получится, то и обратить на пользу моего народа все полученные от тебя знания… Как ее лечат? – Повелительница повернулась к Элоизе.

– Ну мы перебрали все доступные нам методы, – начала докладывать девушка. – Стероиды и гормоны не помогли, она продолжала умирать и воскресать. Нам пришлось остричь ее свалявшиеся в войлок волосы и начать внутривенное введение раствора глюкозы, ибо больная страшно потеряла в весе. Пациентку держат на снотворном, значительно замедляющем фазы ее чудовищных метаморфоз, но все равно она продолжает разрушаться и восстанавливаться с завидной регулярностью…

– Значит, нам нужно найти нечто более действенное, – задумчиво протянула Андреа. – Я хочу затормозить ее превращения и привести экзорцистку в сознание. А потому мне нужен врач, самый лучший врач, разбирающийся как в болезнях людей, так и в метаболизме организма стригоев…

– А он и так у вас есть! – торопливо сообщила синьорина Бафора, сияя горделивой улыбкой тайной страсти.

Андреа недоверчиво хмыкнула.

– Господин де Вильфор! – напомнила Элоиза. – Он гений медицины!

– Я уже второй раз слышу его имя, – оценивающе пробормотала Андреа. – Я должна непременно его увидеть, этого Тристана де Вильфора. – Она приблизила свои алые губы к самому уху загадочной пациентки и доверительно шепнула: – Держись, сестра! Я тебе помогу…

Мне снились сны, разные – прекрасные, отталкивающие и пугающие. Перед моим мысленным взором мелькали десятки разрозненных картинок, упрямо отказывающихся складываться во что-нибудь целостное и сюжетное. Я видела благообразное лицо пожилого мужчины, почему-то кажущееся мне родным и близким, а в следующее же мгновение на смену ему являлись резко очерченные скулы молодого красавца, призывающего меня в свои широко распахнутые объятия. Я силилась вспомнить его имя, но оно полностью стерлось из моей памяти, оставив после себя только привкус странной горечи от нанесенной мне обиды и пережитого разочарования. Зачем он меня обидел, этот харизматичный, налысо выбритый силач с бархатистыми темными глазами? Мне чудился ярко пылающий костер, на котором судорожно корчилось чье-то высокое худое тело, а губы погибающего в огне мученика беспрестанно шевелились, выкрикивая один и тот же призыв: «Вспомни, вспомни! Вспомни, кто ты есть на самом деле. Ведь я же поведал тебе тайну…» Но, увы, я не помнила и этого. Я не помнила ничего и никого!

Боль поутихла и стала намного терпимее, скромно отодвинувшись на второй план, уступая место моим горячечным снам и видениям. Кошмарам, терзающим меня намного беспощаднее самой жуткой боли. Мой разум взрывался сотнями картин и образов, не значащих для меня ровным счетом ничего, но почему-то безмерно важных и неотвратимых для моей мятущейся души. Словно всплывая из темных пучин небытия, перед моими глазами постоянно маячило изображение грубо выструганной деревянной чаши, наполненной прозрачной, слегка пузырящейся водой. «Испей, испей!.. – властно приказывал исполненный благодати голос. – Испей из источника жизни…» Но в тот же миг на смену чаше являлся вытянутый серебристый сосуд, чьи покатые стенки отсвечивали жертвенным сочным багрянцем… «Смешай, – призывал невидимый поводырь, – смешай сущности Тьмы и Света! Проснись, дочь моя…»

Мне хотелось поднять руки и зажать свои уши, избавляясь от этого голоса, причиняющего мне невыносимую боль, но у меня не было рук. Мой мозг расплавлялся и снова принимал свою прежнюю форму, рассылая по всему телу импульсы жгучих уколов, разрушая и воссоздавая его раз за разом.

Больно. Терпеть. Больно. Терпеть.

Когда же все это закончится?

И вот в один случайный момент недолгого просветления моего рассудка неожиданно достиг мягкий, подбадривающий шепот:

– Держись, сестра! Я тебе помогу…

И тогда я облегченно вздрогнула, ощущая прилив безумной радости. Оказывается, я не одинока в этом мире боли и наваждений – у меня есть сестра! И она обещает мне помочь!

– Лучше бы она умерла… – нехотя, сквозь зубы процедил Гавриил. – Напрасно она выжила…

– Почему? – протестующе заорал Конрад, ладонью придерживая свою правую щеку, непроизвольно подергивающуюся от нервного тика. – С чего ты взъелся на бедную девушку?

– Взъелся? – язвительно переспросил архангел. – Ох, как бы нам еще ею не подавиться.

– Почему? – повторно вскрикнул вервольф, трясясь, как от припадка эпилепсии. – Сдурели вы все, что ли?

– Если бы она умерла, то мы избавились бы от кучи проблем разом, – туманно пояснил Самуил, – а возможно, наоборот – нажили бы себе новые неисчислимые беды.

– Ой ли? – недоверчиво хмыкнул красавец Уриэль. – Не нагнетай, брат. В нашем мире существует всего две глобальных беды: на одной из них я как-то едва не женился, а вторая – это ее закадычная подружка, Селестина. На фиг нам еще какие-то новые неприятности? И уже имеющихся-то – выше крыши…

Гавриил тонко улыбнулся, немало позабавленный непробиваемым эгоизмом своего белокурого собрата. В конце концов, не отягощенная никакими посторонними переживаниями любовь к себе – вот тот сентиментальный роман, который длится всю жизнь. А пытаться перевоспитать самовлюбленного эгоиста – дело совершенно бесполезное и неблагодарное.

Снег беззвучно сыпался с ночного неба, сияющими стразами украшая крылья трех неподвижно восседающих вокруг костра ангелов и мгновенно тая на горячем, пылающем, словно в лихорадке, лбу Конрада. Оборотень машинально обтер свою мокрую голову рукавом куртки и пытливо всмотрелся в непроницаемые лица божьих вестников. Хм, не такими уж безразличными они оказались на самом деле, хотя усиленно старались продемонстрировать свою абсолютную непричастность к обсуждаемой сейчас проблеме. По смуглой нижней, рельефно очерченной челюсти Самуила перекатывались крупные желваки, выдавая владеющее им раздражение. Уриэль строптиво хмурил пшеничные брови, а алые губы Гавриила кривились от печальной, какой-то саркастичной улыбки. Конрад без труда, как читают листы раскрытой книги, расшифровал владеющие архангелами эмоции и ужаснулся, ибо ясно разглядел отчаяние, обреченность и немой призыв о помощи. Как, всемогущие слуги божьи ждали от него подмоги? Но это же невероятно! Поддержки одного, всеми отвергнутого, проклятого судьбой оборотня?.. Вервольф застонал от бессилия и до крови прикусил себе язык, едва удержавшись от уже рвущихся с него проклятий. М-да, в мире явно творилось нечто чудовищное, по разрушительности своих последствий способное превзойти все, даже развязанную стригоями войну! В мир пришло какое-то громадное зло, и Конрад почти физически ощущал его присутствие.

Так минуло несколько томительно долгих минут. Архангелы продолжали молчать, испытывая терпение Конрада. И в итоге вервольф все-таки не выдержал.

– Ну, – требовательно бросил он, – и сколько времени мы еще будем играть в молчанку?

– Кто в молчанку, а кто и в волчанку! – обвиняюще съехидничал Уриэль.

– А ты точно уверен в том, что хочешь узнать все? – с жалостью в голосе усмехнулся Гавриил. – Учти, мы предоставляем тебе право добровольного выбора: ты либо встаешь и сейчас же уходишь своей дорогой, не оборачиваясь, отказавшись от любых претензий к Богу и к нам, либо безропотно принимаешь уготованный тебе крест и послушно следуешь нашим указаниям.

– И тогда ты снова увидишь Селестину! – заманчиво пропел хитрюга Уриэль.

– Хм, ну да, ну да, непременно увидишь!.. – подозрительно дружелюбно крякнул Самуил, бездарно выдавая владеющую им неуверенность.

– И? – вопросительно изогнул бровь первый искуситель. – Оцени, каково предложеньице!

– Да уж, хорош выбор, ничего не скажешь! – Конрад язвительно ухмыльнулся, показывая крепкие белые зубы. – Сволочи вы, а не божьи слуги! Значит, я должен стать покорной игрушкой в руках рока, или же поджать хвост и молча убраться в свою берлогу?

– Примерно так, – подтвердил Самуил. – А ты молодец, умеешь четко и доходчиво сформулировать мысль…

Фон Майер ехидно присвистнул.

– Не свисти, девок не будет! – предупредил Уриэль.

– На себе проверил? – язвительно поддел оборотень.

– Грубиян, деревенщина неотесанная! – презрительно фыркнул гламурный блондин. – Зря мы с ним связались, братья! Да что может понимать в жизни какой-то блохастый волчара?

– Жизнь нужно прожить так, чтобы о ней было стыдно рассказать, но приятно вспомнить! – иронично парировал Конрад. – А я, в отличие от вас, свободен от каких-либо предрассудков и нахожусь вне зависимости от чужого мнения.

– О да, – одобрительно подхватил Гавриил, – истинная свобода это особенное состояние души и тела, когда тебе наплевать на то, что именно говорят и думают о тебе окружающие. Братья, я уверен: он именно тот, кто и нужен нам для выполнения столь опасной миссии.

– Ладно, ладно, уговорили, – покладисто мотнул локонами Уриэль. – Авось у него это и получится.

– Да о чем вы толкуете-то? – прорычал совершенно измученный их намеками фон Майер. – Хватит уже высокопарных фраз, говорите все прямо и открыто!

– А ты клянешься досконально выполнить Божью волю? – с хитринкой в голосе вопросил Гавриил. – И смотри мне, никаких уходов на попятную!

Конрад заметил, как напряглись два других архангела, ожидая его ответа, но все равно не заподозрил никакого подвоха, ведь крылатые воины никогда не лгут. Он утвердительно кивнул и торжественно произнес, положив руку на сердце:

– Клянусь своей жизнью, что в точности исполню любое поручение Господа!

Из груди всех архангелов вырвался дружный вздох облегчения.

– Ты должен спасти мир от стригоев! – требовательно приказал Уриэль.

– Освободить нашего Бога от темных чар! – пафосно провозгласил Гавриил.

– Убить Селестину, бывшую Дочь Господню! – страшным приговором бухнул Самуил.

– Иисус, ее-то за что? – потрясенно простонал Конрад, хватаясь за голову и горестно раскачиваясь из стороны в сторону. – И что же мне теперь делать, ведь вы – подлые провокаторы, обманом стребовали с меня эту безумную клятву!..

Прошло немало времени, прежде чем Конрад успокоился и оказался готов к дальнейшему продолжению столь не легкой для него беседы. Поначалу он бурно сыпал проклятиями, кричал, что его с помощью обмана завлекли в безвыходную ловушку, грозился покончить с собой и даже запустил смятой пивной банкой в лоб довольно похихикивающего Уриэля. Два других архангела хранили сочувственное молчание, и понемногу запал Конрада иссяк, он затих и смирно сидел у костра, немного опьянев от огромного количества выпитого им пива, ибо на угощение обманщики не поскупились. Ну что же тут поделаешь, если душевные раны не поддаются зализыванию. Их приходится заливать.

– Рассказывайте давайте, – вяло ворочая заплетающимся языком, уже вполне спокойно попросил оборотень. – Честно, все как на духу, будто на исповеди находитесь.

– Ты уже совершил две роковые ошибки, – печально вздохнул Гавриил. – Лишил Селестину ее Божьей защиты и всего на три дня опоздал с организацией ее спасения. Стригои проявили неслыханное проворство и раньше тебя сумели извлечь из гроба не живую и не мертвую экзорцистку. Теперь она принадлежит им.

– Как это, принадлежит? – изумился Конрад, меланхолично прихлебывая из банки. – Она же моя!

– Была твоя, – иронично передразнил вредный Уриэль. – А теперь, увы, хороша Маша, да не наша!

– Ури! – осуждающе одернул братца Гавриил. – Зачем же так жестоко?

– А он сам во всем виноват, – пренебрежительно отмахнулся Уриэль, – надо было продолжать ловить своих суккубов и не лезть, куда не просят!

– Чего уж теперь… – извиняюще проворчал Самуил, – поздно его перевоспитывать.

– Воспитывать, видимо, и впрямь поздно, а вот предостеречь не помешает, – педантично поправил Гавриил. – Помни, Конрад, ты совершил уже две ошибки, и тебе их простили, но третья может стать фатальной.

– Для кого? – цинично прищурился пьяный вервольф. – Для меня? А по фигу, без Селестины мне все равно не жить.

– Забудь о ней! – настоятельно посоветовал Гавриил. – Она теперь наш враг, ибо перешла на темную сторону…

– Она? – недоверчиво вытаращил глаза Конрад. – Перешла? Вот так номер!

– И поэтому ты должен ее убить! – со старательностью заевшей граммофонной пластинки нудно втолковывал Самуил. – Ты нам поклялся!

Конрад издевательски присвистнул, будто насмехаясь: еще чего, а больше вам ничего не надо?

– Не ищи ее пока, – вкрадчиво шептал Гавриил, доводя свою инструкцию до уровня навязчивого внушения, автоматически фиксирующегося в податливом подсознании захмелевшего вервольфа. – Вы встретитесь в нужный момент и в подходящем месте. А сейчас тебе нужен помощник и соратник. По замыслу Господа, в мире одновременно присутствуют три эрайи, точно так же, как и три дара «Божьего Завета», три ключа от рая и ада, три воина Сатаны…

– Ну да, понимаю, – едко хмыкнул Конрад. – Так вот откуда пошел и триединый Бог, и возникло выражение: «Бог троицу любит…»

Самуил кивнул:

– Все верно! А посему нужно собрать все недостающие элементы…

– Пазлы Господа? Как я вам третьего эрайю-то найду? – неопределенно пожал плечами фон Майер. – Я же не ясновидящий.

– У него есть точно такой же серебряный крест, как и у тебя, – терпеливо подсказал Уриэль.

– Щас, – дурашливо заржал оборотень, – буду я еще ко всем встречным-поперечным за пазуху лазить, крест искать…

– Ну ладно, убедил, – снисходительно скривился Гавриил, – мы поможем тебе и на сей раз. За пазуху ни к кому лазить не придется. Искомый эрайя упомянет слово «завет». Не забудь…

– Не забуду, – автоматически пообещал вервольф, которого неудержимо тянуло в сон, вызванный убойным воздействием алкоголя и перенесенным стрессом. – Завет так завет…

– Убей Селестину, – напомнил Гавриил. – Искорени в своем сердце жалость к ней и не позволь новоявленной приспешнице Сатаны обольстить или околдовать себя. Найди три артефакта «Божьего Завета» и три ключа от рая и ада. Обещаешь?

– Обещаю, – послушно пробубнил Конрад, неловко валясь на бок. – Обещаю все что угодно, только отвяжитесь и дайте мне поспать… – Он громко захрапел.

Божьи слуги довольно переглянулись и поднялись с земли, оставляя крепко заснувшего Конрада наедине с его печальной участью, подразумевающей безысходность, загубленную любовь и убийство ни в чем не повинной девушки. А как же иначе, если наша жизнь устроена таким несправедливым образом, что для достижения высшей цели людям зачастую приходится жертвовать личными интересами, привязанностями и ценностями. И что значит одна вычеркнутая жизнь по сравнению с судьбами тысяч и сотен тысяч беззащитных людей? Неисповедимы пути Господни, но выбирать их предстоит отнюдь не нам, и не нам дано высшее право судить об их праведности…

Архангелы заботливо вывели потрясенных всем увиденным и услышанным Димитрия и Кристиана за пределы старинного могильника, а потом милосердно стерли из их памяти малейшие воспоминания о событиях минувшей ночи. Впрочем, равно как и воспоминания о личности бывшего предводителя «Новых тамплиеров» – Конрада фон Майера, ставшего ныне последним избранным бойцом, способным изменить завтрашний день этого погибающего мира.

Над Палатинским холмом медленно разгорался хмурый зимний рассвет. Выполнившие свою миссию архангелы задумчиво вознеслись в рай, ибо даже они не ведали о том, каким станет день грядущий и в какую конкретную сторону склонится стрелка весов мирового равновесия, неустойчиво колеблющаяся между добром и злом.

Папа Бонифаций снова подул на свои озябшие пальцы, раскрыл «Книгу крови», перелистнул несколько страниц и погрузился в чтение, с трудом разбирая витиеватый архаичный почерк покойного Гонтора де Пюи и поминутно путаясь в его устаревшем французском диалекте.

«По приказу короля Франции Филиппа Красивого аресты рыцарей-тамплиеров производились одновременно и повсеместно по всей территории страны. К счастью для ордена, при дворе нашлись смелые люди, рискнувшие предупредить великого приора Карла де Молэ – младшего брата магистра. Карл, сильный и цветущий мужчина возрастом двадцати семи лет от роду, являющийся истинным образцом надежнейшего воина войска Христова, пользующийся полным доверием брата, сумел погрузить на корабли все сокровища рыцарей-храмовников и с верной дружиной отплыл в неизвестном направлении, после чего след флотилии бесследно затерялся на безбрежной шири морских просторов.

Король Филипп кусал себе локти от досады, ибо вместе с золотом ордена из Франции исчезли и некие загадочные реликвии, принадлежавшие тамплиерам. А еще он подозревал, что приор Карл являлся не просто рыцарем, а был законным Хранителем тех артефактов. Ходили слухи, будто сам славный род де Молэ испокон веков состоит в тесном кровном родстве со Спасителем нашим Иисусом Христом и ведет родословную от его брата Иосии… – Тут его святейшество почувствовал легкое головокружение и был вынужден ухватиться за край пюпитра, дабы не упасть от важности совершенного им открытия. – Невероятно, – молнией промелькнула у него в мозгу ошеломительная мысль, – как странно переплелись замыслы Господа с происками его злейшего врага Сатаны. Теперь мне доподлинно известно, что Спаситель сурово испытывает своих верных защитников, подвергая искушениям их веру, горестям – их судьбу и потерям – их привязанности. Но ведь и значимость доверенных им раритетов велика настолько, что ни одна заплаченная Хранителями цена не кажется непомерной…» – Он согласно покивал седой головой и продолжил изучение стригойской летописи.

«Именно потомки Иосии, ставшие первыми защитниками «Божьего Завета», и основали орден тамплиеров, предназначенный воспитывать воинов для хранения наследия Господа. Карл де Молэ сумел сберечь доверенные ему артефакты и вывез их из Франции. В числе оных предметов значился не только святой Грааль, доверенный тамплиерам последними выжившими катарами, сумевшими сбежать из окруженного врагами Монсегюра, но также свиток с призывающей архангелов молитвой, мешочек с «Бичом Божьим» и «Перст Господа»… – Тут понтифик бестолково хмыкнул, ибо он, хоть и сумел буквально на днях добыть копию молитвы и даже вполне успешно применил ее на деле, тем не менее не имел ни малейшего понятия о природе и свойствах двух других предметов. А кроме того, он крайне скептично воспринимал саму идею: как это «Бич Божий» способен поместиться в какой-то мешочек? Увы, Гонтор не занес в «Книгу крови» никакой более подробной информации (не знал или скорее не захотел, как предположил Бонифаций), а посему тайна «Завета» пока так и оставалась никем не разгаданной и ни для кого не досягаемой. Папа даже не предполагал, куда могли пропасть «Бич» и «Перст», что с ними сталось и в каких неведомых местах они обретались ныне…

Следующая запись в гласила:

«Поскитавшись по свету, Карл де Молэ женился и осел в Словакии, дав начало новому могущественному и богатому роду, названному семьей Бафора. Его отпрыски унаследовали предметы из «Божьего Завета», передающиеся по наследству от родителей к детям, и стали их преданными Хранителями. В 1560 году у Бафора родилась долгожданная дочь Эржебет, которой еще в утробе матери напророчили великое, но крайне печальное будущее. Давно охотящиеся за «Заветом» стригои разыскали госпожу Бафора, безвыездно проживающую в отдаленном замке Чейт, и насильно обратили ее в подобную себе тварь. Но и после этого душа прекрасной Эржебет все равно осталась навечно верна Иисусу Христу, ибо настолько чистой была ее кровь и светлы помыслы. Не сумев овладеть «Заветом», стригои обрекли Хранительницу на бесконечное заточение в подвалах замка. Но незадолго до сего страшного события ее младший сын – восемнадцатилетний Павел Надашди – сумел сбежать из Чейта, унося с собой две части «Завета»: копию свитка с молитвой и «Перст Господа». Пробравшись в Польшу, Павел женился на девице из мелкопоместного шляхетского рода и взял себе фамилию жены. Так ему удалось замести следы, сбить с толку преследовавших его стригоев и спасти «Завет». И с тех самых пор Павел Надашди стал зваться Павлом Мошковецким…»

Папа тяжко вздохнул и захлопнул проклятую книгу. Уже в который раз он перечитывает эти абзацы, но все никак не может свыкнуться с мыслью, что…

– Збышек Мошковецкий, продолжатель рода Иосии, – с вызовом выкрикнул он, ладонью хлопая по переплету книги. – Вот мое имя! – Получалось, что совсем не случайно его дочь Селестина стала Божьей избранницей, призванной охранить наследие своего необычного предка. Вот только уж слишком неоднозначно сплелись в их роду темные и светлые ветви и смешались две крови. Ад неотделим от рая, небо от земли, жизнь от смерти, а добро от зла. А стези их влияния на судьбы людей настолько взаимосвязаны, что зачастую достаточно одного крохотного, неосторожного шага, дабы случайно перейти на другую сторону силы, став врагом своих вчерашних друзей и соратником бывших врагов. Неисповедимы пути Господни, и под силу ли кому-то из нас вмешиваться в их изначальные предопределения?

Вот о чем размышлял папа, укутывая «Книгу крови» в защитное покрывало, предохранявшее книгу от чужого взора. Но это оказалось еще не все, ибо, приподняв увесистую летопись, его святейшество неловко повернул ее на бок и вдруг откуда-то из переплета плотных страниц выпал небольшой клочок бумаги, который медленно спланировал к ногам Бонифация, словно намекая, что сия записка предназначается только ему одному. Папа поднял листочек и прочитал вслух: «Помни, дорогой друг мой, что Сангрема поглощает жизненные силы своего владельца и навлекает на его голову бесчисленные несчастья. Каждый новый ее летописец обречен на мучительную гибель. Прости же меня за столь обременительный подарок. От судьбы не уйдешь. Искренне твой Гонтор де Пюи».

Понтифик понимающе усмехнулся и поднес записку к огоньку свечи, сжигая опасную улику. Его пальцы мелко подрагивали от страха. О нет, папа переживал отнюдь не за себя, потому как уже практически смирился с мыслью о неторопливо подкрадывающейся к нему смерти, успев привыкнуть к ее незримому присутствию. Отныне ему предстоит опасаться за того, кому он будет вынужден в дальнейшем передать «Книгу крови», ибо несчастный Бонифаций уже почти не сомневался в имени ее следующего летописца.