Читать книгу Впервые в жизни, или Стереотипы взрослой женщины - Татьяна Веденская - Страница 3

Платье невесты было длинным, многослойным, пушистым и, конечно же, белоснежным, как и положено быть свадебному платью. А что до пятна на рукаве от брызг пролившегося кофе, так его уже тщательно замаскировали, пришили наспех маленький кружевной цветок. Невеста чувствовала себя скорее усталой, чем счастливой, и все же в ожидании того самого момента ее сердце трепетало, и тепло растекалось по всему телу при мысли о том, что скоро, вот уже буквально через час, через полчаса, через двадцать минут – или даже прямо сейчас, – их объявят мужем и женой.

Жениха немного штормило: не иначе как принимал «для храбрости» с утра. Вчера был мальчишник. Свадьба – тяжелая повинность, почти работа. Жених выглядел так, словно шел на заклание или как минимум совершал невероятный подвиг.

Гости тоже уже замучились ждать в коридоре, переглядываясь с другими женихами и невестами, другими наборами свидетелей и приглашенных. Кто-то даже принялся уточнять, кто за кем именно стоит и в каком порядке их всех будут «брачевать». Не иначе как хотели пролезть вперед без очереди. Загс загсом, и торжественность момента тоже, конечно, важна, а ждать не хотелось. Надоело хуже горькой редьки.

Жених был так себе, но невеста еще не видела этого. Ни того, что «без высшего», ни того, что в носу ковырнулся, даже не отвернувшись. То, что поддат, заметила, но что ж теперь, останавливать с таким трудом и такими деньгами подготовленную свадьбу?

Молодые были и вправду молоды – оба понятия не имели даже, где будут жить. Как раз накануне будущая теща голосила насчет того, что в их квартире все не разместятся. Но кто об этом будет думать в такой торжественный момент. Музыка заиграла, и зал наполнился очередной партией людей, измученных «нарзаном». Церемония началась с задержкой на час. Обычно так и бывает к середине рабочего дня. Накопилось время по ходу дела. Никто же вовремя не приходит.

Вовремя не приходит никто. Свадьба Олеси Рожковой[1], неуверенной в себе и своем женихе актрисы, черноволосой женщины двадцати четырех лет, была назначена на половину третьего, но ее начало могло перевалить и за три часа. Могло бы отложиться и до четырех… Олеся крутила эту мысль у себя в голове, как мантру, и сердцебиение немного замедлялось, дыхание выравнивалось. Она давно не нервничала так, как сегодня, здесь и сейчас – в этот конкретный вторник октября месяца, теплый и все еще солнечный денек.

Белые круглые часы на стене в «Останкино» показывали без десяти два. До Олесиной свадьбы оставалось всего полчаса с копейками, а она застряла тут, на прослушивании, и не было никакой надежды, что ей удастся выбраться к назначенному времени. Но ведь вовремя не приходит никто? Что, если в загсе все будет именно так, как видится ей в ее голове – картина, созданная воспаленным воображением. Невеста в платье с пятном от кофе, жених, поминутно выскакивающий покурить. Толпа свидетелей и родственников.

Как глупо. Как безобразно глупо все это совпало – прослушивание и нелепо, практически на спор назначенная свадьба Олеси с Максимом Померанцевым. И даже если в загсе ее бы могли понять (и простить), то Максим – возлюбленный жених, мужчина, который вот уже два года сводил Олесю с ума и лишал последних крох оставшегося достоинства, – он бы не простил ее никогда. И не потому, что опаздывает. Он сам опаздывал миллион раз на встречи не менее важные, чем собственное бракосочетание. Максим мог бы понять пробки, северный ветер в лицо, какие угодно еще обстоятельства, удержавшие Олесю от своевременного появления в загсе. Что угодно, но только не очередное бестолковое, не приносящее ролей прослушивание на «каком-то там канале». Максим ненавидел это Олесино «фиглярство». Все, чего он хотел, – это чтобы она раз и навсегда перестала разыгрывать из себя актрису. Он лично и многократно ей об этом говорил. Умолял очнуться и посмотреть на вещи трезвым взглядом. Посмотреть на себя со стороны.

– Как давно были сделаны эти фотографии? – спросил продюсер с канала, держа Олесины снимки брезгливо, двумя пальцами. Девушка чуть было не поперхнулась от такого «веселого» вопроса.

– Около полугода назад, – ответила она, но продюсер, кажется, не поверил. Грузный и суровый мужчина, Олеся никогда прежде не встречалась с ним, потому что никогда прежде не выходила на такого уровня собеседования. Он видел сотни портфолио, сотни лиц, девяносто девять из которых его всегда разочаровывали. Оставшиеся единицы «добивали» продюсера тем, что не обладали ни пластикой, ни харизмой, ни умением скакать на лошади, когда это было необходимо.

– Хорошо, пройдите в освещенную зону, – устало кивнула помощница продюсера, заталкивая обратно в конверт фотографии, сделанные, по правде говоря, еще когда Олеся училась в «Щуке» – года три с половиной назад. Разве она так сильно изменилась? На фотографиях она была улыбчивая, открытая, доверчивая, темпераментная. Черт-те сколько времени и сил пришлось убить на то, чтобы добиться этого эффекта. Хорошо еще, что Олеся была воистину фотогеничная, иначе с ее скромной внешностью можно было бы вообще ни на что не рассчитывать.

– В каком театре вы играли? – пробормотал режиссер скорее из вежливости или от скуки, нежели из подлинного интереса. Олеся знала, что означают такие сонные лица, такие короткие, но выразительные обмены взглядами. Не вариант. Она не спала всю ночь, думая о том, как усидеть одной попой на двух стульях. Максим мирно спал рядом, и от одной мысли о том, что она собирается совершить, сон уносило прочь.

– Роль второго плана в драме Скоросвецкого «Шило-мыло», – ответила Олеся, хотя вопрос был о театре, а не о том, кого именно и как она там играла. Тем не менее отвечать надо было именно так. Театр, где ставилось «Шило-мыло», был маленьким, зато сам спектакль получил хорошие отзывы. У Олеси там было двенадцать реплик и целых два часа сценического времени без текста. Это было хоть что-то за спиной.

– «Шило-мыло»? – скривился продюсер. – Вроде я слышал.

Олеся вошла в ярко освещенный софитами круг, в декорацию, предполагавшую под собой помещение следственного отдела. Кто их видел – такие следственные отделы: роскошные столы, стеллажи со стеклянными дверцами, компьютеры с экранами огромных размеров. Настоящие следователи спят, как говорится, и видят. Олеся подошла к хромакею[2] – зеленому куску специальной ткани, вместо которой потом, в программе, можно будет подложить что угодно, любую картинку.

– Как только вы будете готовы, – кивнула помощница продюсера. Олеся набрала воздуха в грудь и быстренько прокрутила в голове текст, который повторяла про себя весь вчерашний день (и ночь), а также сегодняшнее утро. Максим уехал из дома еще в восемь утра, даже не зная о том, какие муки терзают его невесту. О свадьбе в половине третьего не было сказано ни слова. В этом был весь Максим. Кто его знает, собирался ли он вообще жениться.

– Мы имеем дело с профессионалами, – сказала Олеся, двигаясь по декорации к одному из компьютеров. – В последний раз я сталкивалась с этим шифром несколько лет назад, по делу Назарчука. Пришлось тогда повозиться.

Олеся склонилась к экрану, старательно отслеживая углы съемки, чтобы не перегородить картинку и не обрезать ее. Текст был абсурдно стандартным для сериалов такого плана. Главное новшество – девушка должна была изображать то ли эмо, то ли панка – в черных джинсах, рваной майке, со всклокоченными волосами и каким-то непристойным макияжем.

Гений-хакерша по роли, Олеся с трудом могла сосредоточиться на том, что происходит. Глаза снова выхватили круглые часы на стене. Два часа десять минут. Она схватилась за голову и встряхнулась, буквально пытаясь привести себя в чувство. Затем потерла виски и принялась размахивать какими-то стекляшками.

– Анализ следов вещества с подоконника показал наличие серы. – Олеся встряхнула волосами, присела и начала стучать по клавишам.

– Ты чего такая нервная? – спросил ее режиссер, хотя проба предполагала один сплошной монолог. Олеся вздрогнула и обернулась.

– Сигарет нет? – спросила она, снова отметив еще пять потерянных минут.

– Ты же бросила, – усмехнулся режиссер.

– С вами бросишь! И к тому же я не спала всю ночь. Не могу спать, когда есть над чем подумать. Этот шифр… Все время ловлю себя на том, что что-то тут не так! – Олеся тоже ухмыльнулась черт знает чему и вместе со стулом перескочила к другому компьютеру, словно в нем содержалась какая-то другая база данных. Такое иногда случалось на пробах. Направление меняли, смотрели, как и насколько хорошо актриса выглядит с разными эмоциями на лице. Олеся знала, что в данный момент сериал ищет замену актеру, игравшему этого хакера в сериале. За работу в детективном сериале Олеся была готова убить. Шансов получить роль – минус сто процентов. И все же – вот она, тут, около хромакея, а не там, в загсе. Придуманная девушка в белом платье села в длинный свадебный лимузин – фу, какая пошлость – и покинула загс. Из комнаты бракосочетаний выглянула невысокая, полная женщина со строгим лицом, выясняя, куда делась Рожкова. Олеся просто не могла остановить эти мысли.

– Спасибо, достаточно, – лениво пробормотал продюсер, и ее сердце гулко стукнуло и пропало, исчезло совсем. Тут же стало понятно, причем всем присутствующим без исключения, что ни суетливое беганье по сцене, ни ухмылки, ни взъерошенные волосы и старательная актерская игра не могут помочь – не видать Рожковой таких ролей. Не хватает чего-то. Какой-то фактурности.

– Спасибо вам, – бросила она и побежала в сторону двери. Телефон в сумке лежал мертвый, он был отключен на время прослушивания, которое затянулось на четыре часа дольше, чем Олеся рассчитывала. Она должна была освободиться задолго до того, как Максим Померанцев заподозрит неладное.

И теперь Рожкова неслась в сторону загса, хоть в этом и не было никакого особенного смысла. Минуты бежали как сумасшедшие, и половина третьего миновала, застав Олесю в такси. Она набрала еще раз номер Максима, но он не отвечал. Абонент был недоступен, теперь уже, наверное, навсегда. Олеся влетела в помещение загса в четверть четвертого, сама уже не понимая, зачем она тут и что делает.

Людей вокруг было много, и никому не было дела до приехавшей невесты. Женили уже тех, кто был записан на половину пятого. Максима в загсе не было. Этого и следовало ожидать.

– Простите. – Олеся с виноватым видом протиснулась сквозь толпу шикающих на нее людей в праздничных костюмах. Ее наряд тут был буквально неуместен, но переодеваться в платье теперь было незачем. Выйдя из загса, она огляделась вокруг себя, совершенно не понимая, куда пойти и что делать со всем этим.

Простое понимание факта, что Олеся Рожкова сама лично, своими руками, а также ногами и прочими частями тела сорвала свадьбу, о которой мечтала два года, – одно это делало ее несчастной. Вопрос «и почему я уродилась такой дурой?» теперь встал как никогда остро. Чтобы хоть как-то справиться со всем этим, оставалось только одно средство. Звонить Анне!

– Господи, да зачем мне вообще сдалась эта роль! – рыдала Олеся в трубку своего смартфона, в трех местах треснувшего, но все еще работавшего. Чудеса, да и только. – Даже если бы был шанс ее получить?! Хотя о чем я говорю, никакого шанса же и не было, никогда не было. Все, на что я способна, – это вести какие-нибудь костюмированные балаганы или разыгрывать клоуна на детских утренниках.

– А еще ты – отличная Снегурочка, – поддержала Олесю Анна, которая сразу по голосу подруги поняла, что дело плохо.

– Да брось ты, – расхохоталась Олеся, сделав изрядный глоток пива из бутылки, хотя теперь уже было строго-настрого запрещено пить на улицах Москвы. Олеся сидела на лавочке с ногами, пила пиво и плевать на все хотела. Она была бы сейчас даже рада, если бы ее забрали в полицию. Но переулок был пуст и равнодушен к Олесиным проблемам.

– Нет, правда. Снегурочка ты была…

– Отвратительная, – проговорила Олеся по слогам. – Ну что, дети, позовем Деда Мороза? Или ну его к черту, обойдемся без этих дурацких просроченных конфет, которыми отравиться можно?

– Олеська, а ты почему не сказала, что у вас сегодня свадьба? Я бы поехала, задержала там Максима, – вздохнула Анна.

– Никто бы не смог удержать Максима. Он наверняка уже у Леры, – совсем раскисла Олеся. – У нее ему хорошо, у Леры не надо наступать на горло собственному воспитанию и образованию. Там он может сколько угодно говорить об экзистенциализме и посткретинизме. Или о чем там они говорят после секса? Уж Лере Максим, наверное, даст почитать свою чертову книгу! Уж она-то достойна лицезреть его мысли.

– А ты, вообще, где находишься? – не на шутку обеспокоилась Анна. – Ты далеко от меня?

– Я черт-те где от тебя! Я просто не в себе. И сейчас сойду с ума от горя и страданий, стану ведьмой. – Олеся «пошла» цитировать Булгакова и открыла третью бутылку пива. Она всерьез решила пропасть на этой улице, вернее, в этом переулке, и никогда, никогда, никогда не возвращаться к себе домой, в двухкомнатную квартиру с малюсеньким балконом, через стенку которого можно было переговариваться с Нонной – еще одной подругой из их благородного квартета. Что было делать ей там без Максима?

Весь прошлый год она приходила в себя после того, как они расстались. Несколько месяцев назад Олеся снова вышла из себя, потому что Померанцев вернулся. Сбылись молитвы. Не совсем так, как хотелось, но все же. Он пришел и сказал, что, пожалуй, она его раздражает меньше, чем радует. В устах Максима это был комплимент. И вот Олеся не пришла на собственную свадьбу. Если бы кто-то сказал ей, что так будет, она бы рассмеялась ему в лицо. И плюнула бы туда же. А куда плеваться теперь?..

– Давай я за тобой приеду? – предложила Анна, хотя одновременно в ее голове тут же возникли вопросы, сразу много вопросов. Вопрос первый: с кем оставить Сашку и Вовку, близнецов-первоклашек, которые только что вернулись из школы, причем не в самом лучшем своем расположении духа. Не с Машкой же, их старшей сестрой, которая не может присмотреть даже за своим хомячком. Вопрос второй: что делать с щами, которые стоят на плите и находятся во второй стадии готовности из пяти. Выключить? Доделать потом? Оставить мясо плавать в остывающей воде? Мясо по триста пятьдесят рублей за кило? Вопрос третий…

– Не надо за мной приезжать. Я пьяная, помятая, как пионервожатая, и только детей твоих напугаю.

– Вся эта история со свадьбой с самого начала была какой-то… Ну, ты понимаешь, – пробормотала Анна, решив не настаивать на немедленной эвакуации подруги невесть откуда.

– Нет, Ань, я ничего не понимаю. Я бы поняла, если бы что-то подобное выкинул Максим. На то он и Померанцев, чтобы вытворять бог весть что. Но я как представлю, что он там стоял, пусть даже пять минут, ждал, смотрел на часы, злился… У меня все внутри переворачивается. Буквально сердце кровью обливается. Как я могла! Вот что в толк взять не получается. Я буквально физически не смогла отказаться от прослушивания. Ты понимаешь, ведь знаю же, что там наверняка есть кто-то из своих. Они вообще актрису ищут на замену. Но, скорее всего, возьмут актера: хакер – девочка? Г-хм, вряд ли, да? Но не смогла я, не смогла. Прусь на все эти прослушивания как дура. Вели мне на базаре играть Петрушку, и буду играть, и от радости запрыгну на крышу «Метрополиса». Зачем мне все это? Я ненавижу сцену! Ненавижу!

– Ну а роль-то как? Дадут?

– Ни черта не дадут, кроме пенделей. – Олеся понурила голову и отставила бутылку. Даже пить стало скучно и неинтересно.

– На телефон не отвечает? – Это даже был не вопрос. Утверждение. Померанцев никогда не отвечал на телефонные звонки, если знал, что Олеся сходит с ума от беспокойства или ревности, или желания извиниться. Сейчас от всего сразу. Наверное, Померанцев выкинет телефон, чтобы она мучилась всю оставшуюся жизнь.

– Я поеду домой, – выдохнула Олеся, почувствовав долгожданную опустошенность и бессилие. Острая стадия временно перешла в привычную, хроническую.

– Я приеду к тебе попозже, хочешь?

– Не знаю, – честно ответила она. – Я лягу спать, скорее всего.

– Ты только… – Анна замешкалась. Полтора года назад, когда Померанцев бросил ее подругу и ушел странствовать по миру (его очередная журналистская блажь), Олеся настолько сходила с ума, что чуть не наглоталась таблеток. Правда, как заверял всех потом Ванька, младший брат Анны, она только вид делала. Может быть, даже сама в это верила, как хорошая актриса. Хорошая и безработная актриса Олеся бегала по квартире с банкой, где лежало какое-то заграничное снотворное, и безостановочно что-то говорила.

Все это напоминало спектакль, драму, из тех, что обычно ставят во МХАТе – трагикомедию с матерщиной и совершенно великолепными острыми монологами, так что Ваня не мог принять все это за чистую монету. После таких монологов получают аплодисменты и горы букетов, а не таблетки глотают.

Может, оно и так, а только рисковать было страшно. Актрисы – женщины тонкой натуры, черт их поймет, что у них там на уме. Анна волновалась. Она всегда и за всех волновалась, такой уж у нее был характер.

– Анют, ничего я с собой не сделаю. Может быть, даже вообще сейчас передумаю и к тебе припрусь. Буду чай пить и гадать на кофейной гуще.

– Для этого придется пить кофе.

– С коньяком, – усмехнулась девушка. – Устала я, знаешь, Ань!

– Устала? От чего?

– Любить этого козла, – пробормотала Олеся и отключилась. Ветер положил к ее ногам пожелтевшие листья тополей, она посмотрела на старый, в трех местах разбитый смартфон, сунула его в карман, проверила, не мнется ли в сумке ее портфолио – старое, а другого нет. Хотя и надо об этом задуматься. Продаться на какой-нибудь дорогой нефтегазовый корпоратив в качестве ведущей и сделать наконец новую фотосессию. Чтобы не ошеломлять продюсеров и режиссеров эффектом «до» и «после» просмотра Рожковой вживую.

Олеся пнула недопитую бутылку пива кончиком туфли, потом устыдилась, подняла и несла с собой, пока не нашла мусорную урну около метро. Во дворах мусорных урн почему-то не оказалось, или она плохо смотрела. Метро долго и муторно катилось в сторону Строгино. Перегруженная ветка в час пик буквально изнемогала под давлением бегущей по домам общественности. Реклама на вагонных стенах была перечитана вдоль и поперек, и в голове образовалась приятная лучистая пустота, когда ни одной мысли, ни одной эмоции. Только вот это – «Что? Болит? Выход есть. «Спазмолет» – ваш ответ!»

– «Спазмолет» – наш ответ. – Олеся перебирала слова, меняла их местами, ухмыляясь, и вспоминала, как снималась в такой же вот абсурдной рекламе. Она в отвратительных серых лохмотьях, с перемазанным лицом бегала за людьми на площади – Олеся была кариесом. Одно было хорошо (и одновременно плохо). Эту рекламу реально прокрутили в течение трех или четырех месяцев по нескольким каналам, так что в каком-то смысле это был ее звездный час. Нет, девушку не стали узнавать на улицах, но все друзья-приятели поздравили с такой несомненной актерской удачей.

Померанцев, конечно, тоже. Он тогда смеялся, как заведенный, и все любопытствовал, не присудили ли Олесе за эту роль «Оскар». Это было в тот день, когда он решил вернуться из своего долгого странствия. Почему-то обратно к Олесе. В ее маленькую квартиру, от которой она забыла забрать у него ключи. Интересно, что бы было, если бы они действительно поженились? Интересно даже то, как бы это выглядело со стороны.

Перед ними определенно была бы та самая пара, что Олеся придумала – с лимузином и пятном от кофе на свадебном платье. Померанцев стоял бы в самом конце коридора и морщился бы от такого изобилия лиц и такого откровенного проявления нормальных человеческих эмоций. Скорее всего, они бы даже не стояли рядом. Померанцев бы отгородился «от этого беспредела» какой-нибудь газетой. «Ведомостями» или даже Moscow Times, выпендрежник. Олеся бы сидела где-нибудь поодаль и смотрела бы на него, как кролик на удава. Благородные черты лица были столь обманчивы. Нежная сила рук, красивый поворот головы, эта вечная небрежность, присущая только моделям или очень богатым людям. Красивая одежда, которую он носил с такой непринужденностью, о которой Олеся только могла бы мечтать.

Что бы он ответил на вопрос, готов ли он стать мужем Олеси Рожковой, дерганой, нервной актрисы, вечно боящейся поправиться, несмотря на то, что никакой угрозы этого даже не намечается. Он бы, наверное, мог сказать сотруднице загса, что спешит и у него нет времени на эти глупости. Случайные свидетели могли бы подумать, что эта свадьба фиктивная, ненастоящая. Ну не могут два столь холодных, столь отстраненных человека жениться по любви. Это, правда, если не смотреть в напряженные, полные страха глаза Олеси.

Она открыла квартиру – два поворота ключа, второй оборот иногда проворачивается. Замок давно пора менять. В коридоре снова навалено много одежды. Сегодня утром, как только Померанцев ушел, Олеся принялась перемерять весь свой гардероб. Два наряда – один для прослушивания, другой – красивое бежевое платье, расшитое по подолу вручную, – для свадьбы. Второй наряд не понадобился. Так и лежал в сумке. Все остальное лежало кучей на тумбе в прихожей.

Олеся не стала включать свет. В Москве темнело, и сумерки накрывали незашторенное кухонное окно, как теплое кашемировое покрывало. Она прошла на кухню, прямо так, в сумраке, заварила себе чай, залезла с ногами на стул и принялась смотреть в окно на молодую луну. Просидела там, наверное, час, прежде чем решила, что хватит, что надо пойти и лечь спать. Или включить телевизор, ведь теперь она снова сможет смотреть, что ей хочется. Максим ненавидел весь развлекательный контент, и тот, в котором Олеся работала, и тот, который смотрела. Что ж, опоздав, она в каком-то смысле освободила себя.

Сможет смотреть мультики, кулинарные шоу, «Спокойной ночи, малыши!». Когда-то Олеся с ума сходила от мечты вести «Спокойной ночи, малыши!». Будет смотреть «Битву экстрасенсов». Там, кстати, есть чему поучиться – вот уж люди умеют делать шоу. Свечи, загробные жизни, черные тени на глазах…

– О чем думала на кухне? Ты была там так долго! – Голос заставил Олесю буквально подпрыгнуть на месте. Первая мысль – загробная жизнь настигла ее безо всякого шоу. Потом увидела его – сидящего на стуле посреди комнаты. Так же, как и она, без света, без движения.

– Откуда ты тут взялся? – пробормотала Олеся, не зная еще, какую пытку он приготовил, но заранее ожидая худшего. Ей не было видно его лица. Померанцев сидел против оконного света, виден был только контур – нога заброшена на ногу, руки сплетены на груди. Волосы чуть развеваются – открыта форточка.

– Я? Хороший вопрос, – усмехнулся Максим. – Ты что же, так и будешь делать вид, что ничего не произошло?

– Я… я… – Олеся в буквальном смысле онемела, не зная, что сказать, как объяснить и с чего начать. Только не с прослушивания, об этом стоит вообще промолчать. Лучше что-то соврать. Олеся не умела хорошо врать, если оно только не было заготовлено заранее. Она была актрисой – не шпионом, живущим в постоянной лжи. В сущности, была очень простой и открытой как книга.

– Я не стану просить у тебя прощения, если ты этого ждешь, – прошептал вдруг Померанцев, заставив Олесю наморщить лоб и глубоко задуматься над смыслом услышанного.

– Не надо… кх-х… не надо просить прощения, – пробормотала она, просто не зная, что еще можно сказать. Раз так, тогда и она, пожалуй, подождет с покаянием.

– Только вот… это получилось нечаянно, – продолжил он, а Олеся молилась про себя, чтобы свет в комнате не включался как можно дольше. Чтобы не осветил ее лица, ибо сейчас на нем было совсем неправильное выражение. Конфуз и непонимание, смутная догадка, облегчение и одновременно острая обида.

– Хочешь сказать, тебе помешали пришельцы? Челябинский метеорит? – Олеся уже нащупала роль. Не всю, конечно, но основную канву.

– Я забыл о времени, встречался с издателем. А потом у тебя был отключен телефон.

– О господи! – воскликнула Олеся куда громче, чем собиралась. Померанцева тоже не было в загсе – вот оно что. Она, получается, сэкономила себе целый вагон переживаний. Это не он, а она могла бы стоять в загсе, подпирая стены, набирая номер, отводя глаза в сторону от других глаз, от счастливых пар. Олеся должна была бы сейчас рыдать на Аннином плече или лежать в собственной ванной, пьяная в стельку, потому что Померанцев не пришел.

– Что господи? Это просто штамп! Он вообще ничего не значит! – вспылил он. – Зачем тебе это? Что изменится в твоей жизни, если станешь моей женой? Ты думаешь, что станет легче со мной жить?

– О, это вряд ли, – усмехнулась Олеся. – Этого не жду.

– Тогда зачем? Объясни мне, и я соберусь с силами, и действительно приду туда, и буду натягивать на твой палец кольцо. Какая-то глупость. Зачем это нужно? – Померанцев встал и отвернулся к окну. – Почему мы не можем жить, как живем.

– Но ведь ты сам предложил, – напомнила ему Олеся.

– Да, предложил. Потому что вижу, как сильно ты этого хочешь. – Он покачал головой, а она не смогла совладать с собой и ухмыльнулась – тихо, сама для себя, в полнейшей темноте. «Нет, мой дорогой Максим, выходит, не так уж сильно я этого хочу, как ты думаешь, раз сегодня в загсе не было ни одного из нас».

– Я хочу твою фамилию, – ухмыльнулась Олеся. – В остальном вещи меня устраивают такими, какие они есть.

Максим обернулся и несколько секунд изумленно смотрел на Олесю, словно пытаясь вычислить, откуда взялось это «новое» и что за странное спокойствие в ее жестах. Почему его девочка не кричит, не кидает ему в лицо обвинения и упреки? Что это – новая форма защиты? Отрицание? Может быть, Олеся даже репетировала эту манеру игры, потратила на это весь вечер. Она же актриса.

Да, актриса. Наверное, впервые и уж конечно только в своей голове Максим назвал ее так. Актриса. Он кивнул и пересек темную комнату, протянув руку Олесе. Максим прекрасно знал: какие угодно слова могут быть сказаны, любые жесты или заламывание рук. Даже такое вот наигранное спокойствие – актрисы все это могут и умеют, но когда Олеся окажется в его руках, в тот самый момент она окажется и в его полной власти. Тут Рожкова была бессильна.