Читать книгу #ЗаметкиГорожанинаВпровинции. Роман, написанный в Фейсбуке - Татьяна Викторовна Ковган - Страница 35

27 сентября

Отец умер 18 сентября поздно вечером. Я пришла поправить одеяло и поняла, что он не дышит. Умирал мучительно – от рака легких. Две недели пролежал в терапии, а за четыре дня до смерти выписали домой – умирать.

Я так и не смогла бросить пригоршню земли в могилу – видимо, не готова была его отпустить. Пусть эта глава будет той самой пригоршней земли. Я отпускаю. Так надо.

Что я помню из этих последних недель? Фрагменты, вспышки.

…Лицо отца, когда он вернулся с братом из Красноярска. Измученное, с черными провалами глаз. Всегда смуглая кожа почернела и приобрела болезненно-серый цвет. Он очень похудел и практически перестал есть.

Уехал с диагнозом «рак предстательной железы и подозрением на метастазы в легких». Рак простаты в онкологическом центре подтвердили, про легкие – ни слова.

Девять дней в городе – прием врача, через два дня УЗИ, еще через три МРТ простаты, потом только через четыре дня биопсия легких. Биопсию делать отказываются – в легких скопилось слишком много жидкости.

Накануне приезда ночью брат вызывает отцу скорую, в краевой больнице у него откачивают из легких 2,3 литра жидкости. Через неделю снова ехать в онкологический центр – на цитологию.

Отец задыхается, врачи в онкоцентре не дают никаких рекомендаций, только бусерелин – это от рака простаты. Рената, жена брата, подсказывает, что нужны эуфиллин и беродуал, – она знает про них потому, что ее бабушка много лет сидит на этих препаратах, у нее астма. Потом, уже дома, участковый терапевт подтвердит, что лечение мы себе назначили правильно.

…Мы с братом сидим у меня на диване. У него растерянное лицо, я тоже не знаю, что делать. С диагнозом «рак простаты» человек еще может прожить несколько лет. Что означают одышка и мокрота в легких? Одышка появилась всего пару недель назад, это означает, что ее еще можно лечить? Врачи ничего не сказали, а я не разрешаю себе искать ответы в интернете – не хватало только диагностировать рак через Гугл.

…Белая кружка, которая постоянно стоит рядом с отцом, – он откашливает в нее мокроту. Несколько раз в день, как только набирается полкружки слизи, я тщательно мою ее и снова ставлю на место. Отец чувствовал себя лучше после того, как ему откачали жидкость, а теперь все снова: усилился кашель – страшный, со свистом. Эуфиллин и ингалятор с беродуалом практически не помогают.

…Мы с братом в кабинете хирурга в нашей районной поликлинике. Грузный мужчина с тяжелой шаркающей походкой и таким же тяжелым взглядом. Местным больным впору молиться на него – он насквозь видит болезнь и сразу отправляет больных в край, где его диагнозы подтверждаются. Уже именно этим – ранней диагностикой рака – он спас многих и продлил им жизнь. Вот и отца он «вычислил» с первого взгляда.

– Так, послушайте меня. Что вам нужно знать, – тяжелый взгляд снизу вверх, он сидит за столом, сцепив руки. Говорит медленно и спокойно, тщательно взвешивая каждое слово. – Раз начался отход мокроты, осталось не больше месяца. Уйдет тихо, без вскрика. Что нужно делать? Сразу вызываете скорую, чтобы зафиксировать факт смерти. Потом звоните участковому, он составит протокол. С этим протоколом вам нужно будет подойти к участковому врачу, который оформит медицинское свидетельство для получения документа о смерти.

Я поверила этому уставшему человеку с тяжелым взглядом, единственному, способному прямо сказать правду. Брат молчит. Да и о чем говорить? Решили, что родителям пока ничего не скажем. Надо ехать на цитологию – последний анализ, который вряд ли что-то покажет, но мы должны сделать все, что сможем. Просто потому что должны.

…Узкая больничная лестница – терапия на третьем этаже. Лифт не работает. Как мне объясняют, он в принципе есть, но никогда не работает. Поздняя ночь, нас с отцом привезли на скорой. Мы с двумя сестричками изо всех сил тянем на третий этаж носилки. Отец за последний месяц очень похудел, потерял килограммов тридцать, но все равно тяжело. Лестница очень узкая, никак не получается удобней перехватить ручку, чтобы не уронить больного. На крохотной лестничной площадке пытаемся развернуть носилки, чтобы вписаться в поворот, и я чувствую острую боль, словно кто-то всадил раскаленную иглу чуть выше крестца.

Отец в палате, он лежит в постели, я держу его за руку. Он задыхается, мне кажется, что медсестры все делают медленно, очень медленно.

– Пап, а помнишь, как в шестом классе ты купил мне велосипед? Я попросила у мамы, а она сказала, что он мне не нужен, я же девочка. А ты тогда подумал и говоришь: «Собирайся, пошли в магазин». А он мне был очень-очень нужен! Я о нем мечтала. А потом ты меня научил на нем кататься.

Отец улыбается. Ему ставят укол, время тянется, словно резиновая тянучка. Отец начинает дышать спокойней, смотрит в окно, там ночь.

– Матери позвони. Как она там?

Возвращаюсь домой в полной темноте. Мама не спит. Делаю коктейль из пустырника и корвалола, себе в эту смесь добавляю темный эль из круглосуточной пивной точки, торгующей на розлив. Гадость.

…Врач мне объясняет, что такое ХОБЛ и сумчатый плеврит – этим диагнозом увенчалась последняя поездка в онкологический центр, цитологию брать не стали. Я заканчиваю разговор вопросом:

– А это нормально, что женщины-сестрички носят на себе больных с первого этажа на третий? Им же еще детей растить, а у них уже наверняка грыжи в позвоночнике. Что с ними будет через год-два?

– А что делать? Я буду их лечить, – разводит руками терапевт и грустно улыбается.

Опять эта грустная улыбка, от которой хочется выть, – улыбка смирения и полной безнадежности.

Медсестры в коридоре неторопливо разбираются между собой, кто носил в последний раз и чья сейчас очередь. Мы, теперь уже вчетвером, снова несем отца на носилках – с третьего этажа на первый – там находится рентген-кабинет – и обратно на третий этаж – в палату. Он задыхается, сестрички тянут носилки и еще подбадривают отца, утешают. Хорошие девчонки, добрые.

…Бесконечный моросящий дождь и раскисшая под ногами дорога. Автомобили, мчащиеся по трассе и обкатывающие редких прохожих грязной жижей из луж. Из десяти водителей возле пешеходов снижает скорость только один, все остальные проскакивают на полной скорости. Примерно минут тридцать пути от дома до больницы вдоль трассы, столько же обратно. Автобус в селе есть, но он ходит только по одному ему известному расписанию, иногда быстрее дойти пешком, чем его дождаться.

Два раза в день я хожу в больницу к отцу, уговариваю выпить хотя бы стакан молока или кефира. Каждый раз заглядываю в холодильник, где оставила ему домашние вкусняшки, которые он любит, – еда нетронута. Все остальное время, когда я не в больнице, я закатываю бесконечные банки с помидорами, заправками и лечо, спускаю их в погреб, убираю под дождем огород, выкапываю морковку и свеклу, обрезаю малину, по ночам пишу заметки – словно ставлю зарубки, чтобы не потерять счет дням.

…Ярко-бордовые листья черемухи. Сквозь туман пытаюсь вспомнить, где я их раньше видела. Господи, уже осень.

У палаты отца меня встречает медсестричка.

– Зайдите к врачу, он просил.

– Что-то случилось?

– Готовим на выписку.

Все ясно без слов. Первые дни лечения отец чувствовал себя лучше, теперь состояние снова ухудшилось. Снова свистящая одышка, кашель, постоянный отход мокроты. Врач разводит руками:

– Понимаете, я бессилен. Снова начала скапливаться жидкость в легких.

– Ваши рекомендации: эуфиллин, беродуал?

– Да, эуфиллин, беродуал.

– Они не помогают.

– Что поделаешь.

– Нужно ли ставить бусерелин?

– Не вижу смысла.

Звоню брату и дочери. Предупреждаю, что в любой момент может понадобиться их помощь.

…Забираю отца из больницы. Спускаемся вниз на носилках, с трудом заталкиваемся в машину скорой помощи. Дома он с усилием поднимается на крыльцо. В дом не идет, садится в любимое кресло на веранде, тяжело дышит.

Там его и находит мама. С трудом перешагивает на костылях через входной порог – уже давно не может сделать это самостоятельно, а тут сама – подходит к отцу, тихонько гладит его по волосам.

…Последние четыре дня.

Мама рассказывает, что пока я ездила в больницу за отцом, два голубя бились в окно. К чему бы это?

Отец уже не может сам подняться с постели, идет по квартире, качаясь и с трудом передвигая ноги. Отказался ходить в туалет на ведро, которое я поставила возле его кровати, и идет к унитазу. Чистоплотность просто поразительная. Я никогда в жизни не видела у него грязных полосок под ногтями, а он всю жизнь работал на земле. В последние годы, когда мама не могла встать за утюг, сам гладил свои брюки и рубашки, но никогда не выходил из дома в мятой одежде. Вот и теперь отказывается сходить на ведро и мучает себя, хватается за дверные косяки, но идет в туалет.

…Два раза в день вызываю скорую. Болезнь сжирает пищевод: нарушен глотательный рефлекс, не всегда может проглотить таблетки. Когда начинает совсем задыхаться, звоню в скорую, чтобы поставили эуфиллин.

Слизь течет изо рта и из носа, отказалась от носовых платков, использую мягкие хлопчатобумажные полотенца – их хватает на дольше. Говорить почти не может, болезнь перебросилась на голосовые связки. Говорит отрывисто, односложно, вымучивая из себя слова. Я научилась понимать без слов, что ему нужно, – кружку для мокроты, воду, таблетки, полотенце.

…Прибегает тетя Нина, жена отцова брата. Брата уже несколько лет нет в живых, а Нина – по-прежнему добрый и надежный друг семьи.

– Нина, скажи Володе, – пауза, – картошки достать, – выкашливает отец и пытается объяснить, но слова перекрывает тяжелый свист, словно где-то в легких образовалась дыра.

Я все поняла. Володя – это Нинин зять. Отец вспомнил, что я не могу залезть в подполье за картошкой. Господи, зачем мне эта картошка, в доме все равно в последние дни никто ничего не ест!

– Пап, да есть у нас картошка, я уже достала. Нашел, о чем беспокоиться!

…Всю ночь из соседней комнаты слушаю, как он дышит, постоянно встаю поправить одеяло. Ему плохо. Он извивается по ставшему вдруг очень широким дивану, словно маленький черный измученный червячок. Одеяло постоянно оказывается на полу.

Захожу утром – на полу лужа, отец смотрит на меня испуганными глазами. Все-таки он сполз с дивана и не сделал эту лужу под себя. Я приношу ведро и тряпку, вытираю лужу.

– Пап, все в порядке, не переживай. Мы же тебя любим.

…Я разговариваю с медсестрой скорой помощи, приехавшей поставить укол.

– Я поставила ему еще феназепам, пусть поспит.

– Я боюсь давать феназепам, в инструкции написано, что снотворные нельзя при кашле и одышке.

– Уже можно. Давайте, пусть хотя бы спит. Вы же понимаете, что сейчас вы ему только этим и можете помочь.

Отец категорически отказывается пить феназепам. Я его понимаю, он не хочет последние часы жизни провести в бессознательном состоянии. Но я вижу, как ему плохо, и протягиваю две белые таблетки:

– Медсестра сказала пить две таблетки эуфиллина за раз, так будет легче.

Хорошо, что таблетки феназепама и эуфиллина похожи. Отец через силу уточняет:

– Это что?

– Эуфиллин.

Феназепам помогает уснуть на час-полтора, потом снова начинается приступ кашля и отход слизи.

…Я пытаюсь напоить отца молоком. Он уже две недели живет только на молоке – я специально размешиваю его, чтобы было погуще, не снимаю сливки. Отец с трудом делает один глоток, а второй идет обратно – на подбородок и грудь.

– Таня! – зовет он меня утром 18 сентября. Это все, что он может сказать, и даже мое имя выговаривает с трудом. Маму не зовет, помнит, что ей трудно встать с кресла и подойти.

– Да, пап.

– Не могу жить, – с трудом выдавливает он из себя.

Господи, если бы я знала, почему людям не дано умирать тихо и спокойно, когда придет их час. Почему надо корчиться от боли, ходить под себя, задыхаясь от собственной слабости и немощи.

Я глажу его по волосам:

– Пап, потерпи немножко, так надо.

Ближе к вечеру приезжает участковый врач. Отец уже ничего не может сказать, только хрипит. Тело посинело – это венозные пятна. Я теперь знаю, как это называется, – я уже не боюсь спрашивать у Гугла. Врач уезжает, я помогаю отцу лечь, берусь за ноги, чтобы поднять их на диван, – они ледяные.

…Я стою на кухне и смотрю в окно. Какой странный закат. Больше двух недель – ровно с 1 сентября – не переставая лили дожди. И вот впервые за все это время выглянуло солнце, окрасив небо в цвет малинового варенья.

…Мама закрыла отцу глаза – я не смогла. Все это время она была рядом, днем отправляла меня поспать хотя бы на часок, сама в это время была с отцом – поправляла одеяло, подавала воду и таблетки – и все это ковыляя на двух костылях. Что-то говорила ему утешительное.

…Мы сидим ночью в комнате с ней одни. Все позади. Скорая, участковый с типичной русской фамилией Семенов, который долго, очень долго пишет протокол. Затем приезжают работники ритуальных услуг, задают вопросы, которые сейчас кажутся совершенно не нужными. Когда будем хоронить? Будем ли забирать домой на последнюю ночь, чтобы попрощаться? Где будем хоронить: на старом кладбище или на новом? Нужно ли рядом зарезервировать еще одно место? Мама вздрагивает, когда до нее доходит смысл последнего вопроса.

– Резервируйте.

Отца уносят. Я мою в доме полы, а потом сажусь напротив мамы на стул у окна. Уже глубокая ночь, мы сидим с мамой и ждем – брат и дочь уже в пути. Звоню дочери:

– Оля, как там Вова, держится?

– Мам, не волнуйся, в порядке.

…А дальше снова туман – ритуальные услуги, выбор гроба, места на кладбище, венков, цветов. Мы с братом в местном ресторанчике заказываем меню на поминки. Я смотрю в его растерянное лицо – он тоже не понимает, какая разница, какие салаты нам подадут на стол и что будет приготовлено из мяса. Но раз так надо, мы делаем заказ.

Мама снова держит ситуацию под контролем – обзванивает всех знакомых отца, информирует, когда похороны, считает, кого пригласить на поминки и на сколько мест заказать ресторан. Я бы точно не смогла учесть все эти мелочи, мне бы в голову не пришло обзванивать и просчитывать. Но слава богу, что в семье есть кто-то, кто может это взять на себя.

…Наутро после похорон иду за молоком. Снова моросящий дождь и грязь под ногами.

– Екатерина Савельевна, я больше не буду брать два литра молока, только литр. Нам с мамой столько не надо. Отец умер.

Екатерина Савельевна вздыхает:

– Ах, божечки. Жалко как. А я все было любуюсь, какой аккуратный старичок.

Надо же: ей 86, отцу 76, а она его старичком. Почему-то мне в голову никогда не приходило считать отца стариком.

…Брат с дочерью уехали, мы хозяйничаем с мамой. Мама снова размышляет, чего и сколько нужно купить на девять дней, кого позвать, сколько поставить столов, где взять стулья, заставляет меня пересчитать в доме все ложки и рюмки. Меня бесят и эти разговоры, и эти бесконечные хлопоты, и этот языческий культ еды. Но мама не сдается, и я иду по деревне покупать фарш, яйца, подсолнечное масло, муку, водку. Все, что нам нужно, я не могу унести за один раз, поэтому я иду в магазин во второй, в третий раз.

Мама рассказывает, что за несколько дней до смерти отца к ней во сне приходила покойная бабушка. Стоит, смотрит, ничего не говорит.

…Очередь за справкой в загс, бесконечный моросящий дождь и грязь, которую я размешиваю резиновыми сапогами. Каждый раз возвращаюсь домой, измазанная с ног до головы грязью, – местным автолюбителям в голову не приходит притормаживать возле прохожих.

…На меня летит поленница, сверху которой я пытаюсь достать поленья. Успеваю отскочить и прикрыть руками голову, но несколько поленьев все-таки прилетают мне по спине.

…Вытаскиваю из дома тюки с вещами, которые мама вздумала перебирать сегодня, звоню в соцзащиту, чтобы приехали забрать одежду и обувь. Мне не хочется этим сейчас заниматься, но я понимаю, что мама придумала себе эту работу, чтобы прогнать лишние мысли.

…Стираю в бане многочисленные самосвязанные дорожки, которые не успела постирать летом. Не стала растапливать котел, поэтому стираю ледяной колодезной водой, пальцы немеют. За последние недели это первый день без дождя. Накидываю мокрые дорожки на забор и на калитку – чтобы просохли. Ничего страшного не случится, если калитка полдня постоит открытой. Через час обнаруживаю в огороде небольшое стадо козлов, которые с аппетитом поедают мою капусту.

…Снова разговоры о том, что приготовить на девять дней, как принести из предбанника второй стол, хватит ли стульев. Я пеку блины, жарю котлеты, мясо, чищу картошку, варю кисель. Все это по очереди, потому что напряжение в электросети выдерживает только одну конфорку.

Вова приезжает вечером, когда все уже начинают расходиться. Я собираюсь в дорогу – зачем откладывать до утра, если сегодня идет ночной автобус. Уже утром буду в городе, раньше приеду – раньше все сделаю, раньше вернусь. Мне надо купить одежду, необходимую для жизни в деревне, выяснить, что там с моим компьютером, собрать оставшиеся вещи. Вова пока займется перетаскиванием банок из погреба в подполье и ремонтом бака, в котором нагревается вода для отопления дома, – он проржавел и вот-вот начнет протекать.

Ночь, все пассажиры в автобусе спят. Уснуть я все равно не смогу, поэтому пишу в заметках на телефоне, с трудом попадая в нужные клавиши.