Читать книгу Пройти через лабиринт - Татьяна Воронцова - Страница 4

Этот вопрос Нора задает ему на берегу Святого озера, стоя лицом к одной из башен Соловецкого кремля. Сегодня ветренно, густые волосы Германа лезут ему в глаза, Нору спасает любимая бейсболка цвета хаки.

– От своего прошлого к своему будущему, – усмехнувшись, отвечает Герман.

Он тоже с восхищением разглядывает циклопические стены и башни, хотя видит их далеко не впервые. Толщина стен, сложенных из огромных гранитных валунов, составляет, если верить справочникам, от четырех до шести метров, высота – от восьми до одиннадцати. Силуэты постройки вписываются в ландшафт северного острова настолько гармонично, что захватывает дух.

– Предлагаю осмотреть это чудо фортификационного зодчества со всех доступных сторон, – слышит она негромкий голос Германа, чересчур низкий для человека его комплекции, к чему ей никак не удается привыкнуть.

– Хм… сильно сказано.

– К тому же это правда. Соловецкий кремль отвечал всем требованиям фортификационного зодчества XVI–XVIII веков и в то время был практически неприступен. Он служил твердым оплотом государственной границы на Севере и надежным укрытием для мирного населения. Его безуспешно штурмовали скандинавские феодалы. Эти стены, – Герман ласково прикасается к одному из булыжников, отполированных ветром и дождем, – не сумели разрушить ни пушки воеводы Мещеринова, который прибыл подавить восстание XVII века, ни ядра артиллерии английских винтовых пароходов времен Крымской войны. Местные старики утверждают, что Спасо-Преображенский монастырь находится под покровительством Святого Духа.

– Имя зодчего история сохранила?

– Местный монах Трифон, уроженец Ненокского посада.

Неповторимый облик периметру придают булыжники всевозможных форм и размеров. Цветовых оттенков не сосчитать: здесь и кварцевый, и антрацитовый, и маренго, и терракотовый, и сепия, и бистр…

– В плане кремль представляет собой неправильный пятиугольник, вытянутый с севера на юг. – Присев на корточки, Герман чертит щепкой на утоптанной грунтовой дороге. – Гранитную стену-ограду пересекают восемь башен… пять круглых «глухих» по углам и три четырехугольных «проезжих» по сторонам… и столько же ворот.

Чертит он левой рукой, и глаза Норы расширяются от удивления. Левша? Но стакан-то он держит в правой руке. И вилку, кажется, тоже.

Отмечая крестиками расположение башен, Герман перечисляет их названия и рассказывает чем они знамениты.

– На северо-западном углу стоит круглая башня Корожняя, иначе Арестантская, с бойницами в четыре ряда. В прежние времена под ней находилась подземная тюрьма. На западной стороне ограды – четырехугольная Успенская башня, которую еще называют Арсенальной или Оружейной, так как раньше внутри размещался крепостной арсенал. На юго-западном углу – круглая Прядильная башня с бойницами в три яруса. На пересечении южного участка стены и юго-восточного – круглая Белая башня, она же Сушильная, она же Голшленкова, тоже с бойницами. На восточной стороне – круглая Архангельская. Недалеко от нее – Поваренная и Квасопаренная, возведенные в начале XVII века на углах пристроенной городовой стены. Круглая Никольская высится на северо-восточном углу. Все башни выступают довольно далеко за линию стен. Это сделано для того, чтобы огнем из башенных амбразур перекрывать подступы к ограде на всем ее протяжении. По всему периметру стояли пушки, да… По верху стен тянулся коридор, соединявший все башни. Есть он и сейчас.

Отбросив щепку, Герман выпрямляется, отряхивает руки.

– Пойдем?

Медленно они идут вдоль стены, поворачивают направо, потом еще раз направо и, оставив позади здание монастырской гидроэлектростании и сухой водоналивной док, выходят к бухте Благополучия. На улице, можно сказать, безлюдно. Редкие аборигены ведут себя так, будто впервые в жизни видят белого человека. Столбенеют и таращатся. Хотя туристов здесь, по словам Леры, заметно прибавилось за последние лет пять или шесть.

– Ты не поверишь, – бормочет Герман, увлекая Нору к причалу мимо безликих деревянных построек, – в прошлый мой приезд здесь можно было средь бела дня повстречать на дороге стадо свиней.

– Ого!

– Признаться, я не подозревал, что эти скоты такие здоровенные. А топот от них!.. А вонь!..

– Ты не испугался, надеюсь? – поддразнивает она. – Когда увидел свиней.

– Наоборот, – без тени улыбки отвечает Герман. – Очень испугался! Я шел с этюдником к Переговорному камню и вдруг увидел впереди облако пыли и почувствовал дрожь земли. Я даже не сразу понял что происходит. Облако приближалось. Все громче становился топот копыт. На всякий случай я прижался к забору и чуть погодя с диким храпом и хрюканьем мимо меня пронеслись эти смердящие исчадия ада. За ними размеренной поступью проследовал невозмутимый пастух. Черт… До сих пор не понимаю, как мне удалось не промочить штаны.

Нора смеется. Рука об руку они подходят к причалу и несколько минут смотрят молча на чистую красновато-черную воду в обрамлении каменистых берегов.

– Гуминовые кислоты, – говорит Герман, – они дают такой характерный оттенок. Хорошая вода. Но всегда холодная, даже летом.

– Ты в ней купался?

– Купался, только не здесь. В других озерах архипелага.

– Здесь ведь много озер, да? Ты знаешь сколько?

– Нет. И никто не знает. – Он произносит это таким тоном, что сразу становится ясно: он испытывает чувство гордости за Соловки в целом и неразбериху с количеством озер в частности. – Порядка трехсот. Около восьмидесяти озер связаны друг с другом системой рукотворных каналов, и путешествуя по ним на лодке, главное не заблудиться, иначе можно заплыть в тупик и обнаружить табличку с приветствием: «Господа дураки, вы попали куда хотели!»

– Ты шутишь?

– Ни в коем случае. Если хочешь, возьмем на днях лодочку и поплаваем по этим дивным каналам.

– Хочу. А рыба в них водится?

– Конечно! Окунь, плотва, ерш, щука, налим. Видела хоть раз живую щуку? О, это такое чудовище…

– Страшнее свиньи?

– Гораздо страшнее! Палец ей в рот лучше не класть.

Полуразрушенная монастырская гостиница, ночевкой в которой соблазнял ее Герман, представляет собой длинное – Нора насчитала двадцать семь оконных проемов в ряду, – двухэтажное здание, сложенное из красного кирпича с живописно облупленной штукатуркой. Цокольный этаж довольно высокий и тоже имеет оконные проемы, высотой не уступающие проемам второго этажа. Но все они в полтора раза ниже того, что осталось от окон первого. С левой стороны к основному зданию примыкает флигель, совсем как в Бараке на ферме доктора Шадрина. Кровля отсутствует начисто. Почему монахи не реставрировали его? И не реставрировали, и не снесли.

– Зачем? – пожимает плечами Герман. – Оно ведь никому не мешает. Создает колорит.

Накануне Нора уже заглянула в интернет и выяснила, что Преображенская гостиница – крупнейшее каменное здание поселка. В лагерное время в нем размещались Управление СЛОН, Криминологический кабинет и гостиная Соловецкого музея, а позже – командный состав воинской части, казармы, Ленинская комната. В октябре 1990 года случился пожар, который и превратил белокаменное здание в мрачные руины.

Между бывшей гостиницей и монастырским причалом громоздятся уложенные друг на друга бетонные блоки, стальные трубы, чуть поодаль в траве виднеется перевернутый деревянный корпус лодки, потрескавшийся и заросший мхом. Провисшие между столбами электрические провода подчеркивают окутывающую здание атмосферу необратимого упадка.

Отойдя в сторонку, Герман присаживается на ствол поваленного дерева, раскрывает на коленях блокнот и простым карандашом начинает делать набросок. И что же привлекло его внимание? Ох… Насквозь проржавевшая посудина, которая когда-то была, наверное, рыболовным катером, а потом превратилась в груду металлолома на берегу.

– Это нужно писать маслом, – не отрываясь от своего занятия, тихо говорит Герман. – Завтра вернусь сюда с этюдником, а пока…

Мягкий грифель легко скользит по бумаге, извлекая форму буквально из ничего. Должно быть, вот так же резец Микеланджело извлекал форму из глыбы мрамора. Нора согласна, такое богатство цвета требует масляных красок. Не прозрачной акварели и не приглушенной темперы, а именно масла с его глянцевитой роскошью и безграничным изобразительным потенциалом. Ржавчина, покрывающая корпус и надстройку судна, каменистая россыпь по берегам – это настоящий вызов художнику.

Пару дней назад она помогала Лере в оранжерее, там же возилась со своими любимыми азалиями Олеся по прозвищу Мышка Молли. Они уже завели речь о чае, когда двери тамбура открылись и закрылись, впустив Алекса с мешком грунта для пересадки растений. Он поставил мешок туда, куда указала Лера, но не ушел, а остался стоять около распахнутого настежь окна.

«Что, Алекс? – Усталым движением Лера отбросила челку со лба. – Если хочешь сказать, то говори. Если не хочешь…»

«Слишком много шума. – Алекс вставил в рот сигарету, прикусил зубами. – Вокруг твоего художника и его приятеля. – Щелкнул зажигалкой, глубоко затянулся, неторопливо выпустил дым из ноздрей. – Эта на всю голову долбанутая… Фаинка… совсем взбесилась. И Колян, глядя на нее. Боится, как бы трон под ним не пошатнулся».

Лера неприязненно усмехнулась, хотя неприязнь, конечно, предназначалась не Алексу.

«А кто претендует на его трон?»

Алекс прищурился.

«Никто? Ну ладно. Только Колян об этом не знает. А этот твой парень… – Алекс хрюкнул. – Он ведь рисует, так?»

«Да».

«Рисует с утра до ночи. Все, что видит. Все, что хочет видеть. Его рисунки уже ходят по рукам. И чего там только нет, мама дорогая!»

«Ходят по рукам? – Лера озадаченно нахмурилась. – Я видела только блокнот, который он носит с собой».

«Ты много потеряла».

«Кто же распространяет эти рисунки?» – спросила Лера, как будто речь шла о листовках.

«Да он же рисует на чем попало. Рисует и оставляет в столовой, в бильярдной, в холле. А потом, небось, и не помнит, что нарисовал. Рисует как дышит».

«Мм…»

«На днях Маринку нарисовал. – Алекс снова хрюкнул. – В голом виде».

«Где же он мог видеть ее в голом виде?»

«Я не сказал, что он видел ее в голом виде. Я сказал, что он ее нарисовал».

«Ясно. – Лера обессиленно прислонилась к стене. – Кого еще он нарисовал?»

«Дашку, которую трахают два козлоногих сатира. Сатиры хороши. Процесс очевиден. Дашка похожа сама на себя как две капли воды. Оказывается, она жаловалась ему на Фаинку. Что Фаинка запрещает ей водить мужиков».

Лера бросила взгляд на Мышку Молли, занятую пересадкой очередной азалии, и, увидев прикушенную от смеха нижнюю губу, тоже невольно улыбнулась.

«Так у него не сложилось с Дашей?»

«Это у Даши не сложилось с ним. А у него… кхм… не знаю, мне кажется, у него сложилось бы с любой, несмотря ни на какие запреты. Если бы он захотел».

Лера вздохнула.

«Что еще?»

«Еще, – рассказывал Алекс уже с нескрываемым удовольствием, – он нарисовал тебя в кольчуге и в шлеме. С большущим мечом. Ну, и Маринку… как я уже сказал, в чем мать родила. Как черти поджаривают ее на сковородке. Один черт щекочет ей задницу, другой хватает за сиськи, ну а третий подбрасывает дровишек. Маринка вне себя. Вчера целый день размахивала этим рисунком, как флагом, и ругала художника на чем свет стоит».

«Зачем же она показывала кому-то этот рисунок?» – поинтересовалась Нора.

«Кому-то? Да она показала его всем. Чтобы все разделили ее возмущение».

Нора припомнила речи Германа на террасе Белого дома, в лазарете, в столовой, в других местах. Его шуточки. Его жесты. А теперь еще рисунки…

Во время чаепития, которое происходило за маленьким круглым столиком в окружении фикусов, пальм, рододендронов, араукарий и прочей экзотики, Мышка Молли вернулась к разговору о рисунках Германа.

«Он рисует, как Бердслей. – В голосе ее звучало благоговение. – Такая линия… то четкая, прямо чертежная, то трепещущая, полная музыки. – Она покачала головой, глядя на поверхность стола перед собой. – Никогда не видела ничего подобного. А штрих! Боже мой! Он не рисует, а колдует».

Рисует как дышит… не рисует, а колдует…

Обаятельный маргинал Герман Вербицкий, походя творящий шедевры, способные парализовать сознание неподготовленного зрителя.

«Ты видела много рисунков?» – поинтересовалась Нора.

Мышка ей нравилась. Смышленая тихая девочка. Слишком тихая для того, чтобы считаться боевой подругой Германа. Однако он с ней дружил.

«Шесть или семь. Голую Маринку, Леру в рыцарских доспехах. Смешно… – Мышка натянуто улыбнулась, думая о своем. – Один рисунок я даже стащила из общей кучи. Просто не смогла с ним расстаться. Вот, посмотри».

Она достала из внутреннего кармана джинсовой куртки сложенный вдвое лист бумаги и развернула на столе.

На рисунке был изображен круг, внутри него еще один круг, и в самом центре – сидящая на троне человеческая фигура, вид сверху. Оба круга, внутренний и внешний, были заполнены фигурами различных мифологических персонажей с их традиционными атрибутами. Авторский стиль Германа, бесцеремонный и утонченный одновременно, невозможно было спутать ни с чем. Он словно поддразнивал зрителя, заставляя заманчиво оттопыриваться ткань туник на грудях античных богинь. Сладострастные улыбки юных богов, обнажающие зубы… крутые бедра привратницы святилища…

«Что это такое?» – спросила Нора, вместе с Мышкой разглядывая рисунок.

И тут всех удивила Лера.

«Изображение внутренней стороны орфической вазы, третий век нашей эры. Я видела репродукцию в альбоме, посвященном искусству дохристианской Европы».

Опять дохристианская Европа. Только теперь орфики.

«Он увлекается язычеством?»

«Спроси его самого, – посоветовала Лера. – Я уже устала считать его увлечения».

«Давай спросим за ужином, ладно? – С заблестевшими глазами Мышка повернулась к Норе. – Сядем все вместе за стол…»

Так они и сделали.

Герман посмотрел на рисунок, который развернула перед ним Мышка Молли после того, как все отдали должное свиным отбивным с жареной картошкой, и тяжело вздохнул. Ему хотелось кофе.

«Лера сказала, что это внутренняя сторона орфической вазы третьего века».

«Угу».

«Расскажешь?»

Он перевел взгляд на Мышку.

«Принесешь кофе?»

«Большой кофейник? – Мышка послушно отодвинула стул и встала. – А сливки?.. А сахар?..»

Она убежала на кухню, к поварихе Зинаиде, которая любила ее как родную дочь, и вскоре вернулась с подносом. Кофейник, полный горячего крепкого кофе, вазочка с колотым сахаром, блюдце с нарезанным тонкими ломтиками лимоном, чашки, ложки… Нора помогла Мышке сгрузить все это на стол, невзначай придвинув к себе изображение вазы.

«Ну? – нетерпеливо спросила Мышка. Подхватила кофейник, ловко налила всем кофе. Села. – Герман, мы готовы».

Преданный взгляд отличницы, устремленный на классного руководителя. Осталось только выпрямить спину и сложить руки перед собой.

«Это широко известный в узких кругах артефакт, он был найден в окрестностях румынского города Пьетроаса. В то время культ Орфея был распространен на всей территории центральной Европы, и даже, как видишь, в Румынии».

«На родине вампиров?»

«Да. В целом круг представляет собой символическое изображение этапов или ступеней посвящения. – Герман постучал ногтем по бумаге. – Это Орфей, мистический рыбак. В одной руке у него рыболовный багор, в другой сеть. Вспомни слова Христа: „Я сделаю вас ловцами человеков“. И тут же на ум приходит король-рыбак из средневековой легенды о Святом Граале. В настоящее время Папа Римский носит на пальце „кольцо рыбака“, эти слова выгравированы на нем вместе с изображением рыб, которыми Христос накормил народ во время проповеди в пустыне».

«Рыбак означает „ловец душ“?»

Нора медленно поворачивала рисунок по часовой стрелке, восхищаясь хулиганской трактовкой всех этих многоликих, изменчивых сакральных образов, мастерски обыгранным сюжетом величественной древней мистерии.

«Образ рыбака типичен для раннехристианского общества, поскольку во время крещения неофита погружали в воду, а затем извлекали, как рыбу. Здесь же можно вспомнить Иону, заново рожденного китом в Мидрашим[4]. О нем говорится, что он, находясь в брюхе рыбы, олицетворяет душу человека, поглощенного Шеолом, преисподней. Очевидно, речь идет о погружении в глубинные воды, из которых необходимо выплыть на поверхность и таким образом словно бы родиться заново».

Обеденный зал почти опустел. За столиками, помимо Норы, Германа и Мышки, сидели только Фаина со своей свитой, несчастная одинокая Даша и несколько лоботрясов со второго этажа.

«Существует древневавилонская легенда о погружении в океанские глубины царя Гильгамеша, который надеялся раздобыть там растение, дарующее бессмертие. Растение он раздобыл, но, выбравшись на берег, потерял его, как последний идиот. Оно было съедено змеем и с тех пор змеи способны сбрасывать кожу, возрождаясь снова и снова, а человек обречен умирать раз и навсегда. Как сказал Господь Бог Адаму после грехопадения: ибо прах ты, и во прах возвратишься[5]».

В девять часов верхний свет выключили, оставив только маленькие настенные бра с круглыми матовыми плафонами. В помещении сразу же воцарилась атмосфера частной гостиной и, пользуясь этим, Герман начал курить одну сигарету за другой, хотя в другое время не злоупотреблял терпением персонала.

«Однако этому не соответствовало представление древних греков. Они считали, что Зевс создал человека не из безжизненного праха, а из останков титанов, которые растерзали и пожрали его сына Диониса. Таким образом человек состоит отчасти из бессмертного тела Диониса, отчасти – из смертного тела титанов. Эта истина открывалась посвященным во время Элевсинских мистерий».

Вошла Лера, огляделась с порога и без колебаний направилась к их столику. Герман кивнул и придвинул к ней ближайший свободный стул. Лера тоже закурила, взяв сигарету из его пачки, лежащей на краю стола.

«Приведенный Орфеем к тайным вратам, неофит отправляется в свое великое путешествие. Подобно заходящему солнцу, он спускается под землю, в ночь и символическую смерть, и, описав полный круг – пройдя все изображенные на вазе этапы посвящения, – воскресает для нового дня, для новой жизни».

Дежурные собрали посуду и ушли. Ушла и Зинаида, пожелав всем доброй ночи. Остальные сидели кто с пивом, кто просто так, делая вид, что расслабляются под негромкую музыку, льющуюся из радиоприемника.

«Я собираюсь завтра на этюды, – сообщила Мышка, отчего-то покраснев. – Пойдешь со мной?»

«Да, – сразу же согласился Герман. – Отличная мысль. Давай прямо с утра, пока воздух не прогрелся. Холодный воздух придает небесам такое сияние…»

В этом месте Фаину прорвало.

«Да заставь же его заткнуться, Лера! Не знаю, что с ним нужно сделать… Это просто вирус помешательства какой-то!»

«Тихо, тихо, Фаина, – нахмурилась та. – Что на тебя нашло?»

«А на тебя, на тебя что нашло? Вы все из-за него точно с ума посходили. Неужели ты отпустишь с ним Леську?»

«Почему нет? – простодушно поинтересовалась Лера. – Они оба рисуют, у них есть общие интересы».

«Ну, если тебе нужна внеплановая беременность…»

Лера закрыла глаза.

Мышка окаменела от стыда и негодования.

Герман смял в блюдце окурок и прикурил новую сигарету.

«Фаина, – заговорил он после паузы, сцеживая дым сквозь зубы, – как давно тебя трахали в задницу?»

Девки завизжали в один голос, как будто он выпустил им крысу из рукава. Звук отодвигаемых стульев заставил Нору предположить, что сейчас они так же организованно набросятся на него и зададут жару. Она даже слегка напряглась, как-никак их было шестеро. Но девушки поступили иначе. Друг за другом – Фаина во главе колонны, – они начали покидать помещение, на ходу всевозможными ужимками и гримасами давая понять, что он безвозвратно уронил себя в их глазах.

Мышка сидела зажмурившись, как будто над ней пронесся железнодорожный состав.

«Во сколько встречаемся?» – спросил Герман как ни в чем не бывало.

«В восемь, – ответила Мышка и открыла глаза. – Нет, в четверть девятого. В холле».

Их не было целый день. Перед ужином Нора сидела в холле со Светланой, подругой Кирилла, и видела, как они, усталые и довольные, ввалились в Барак через главный вход. Расстались у подножья центральной лестницы, которая отличалась от прочих оригинальным, почти в стиле модерн, заполнением ограждений, договорившись встретиться здесь же через пятнадцать минут – нужно было отнести этюдники, промыть кисти, переодеться, – и благополучно встретились, но непосредственно перед этим на лестнице разыгралась любопытная сценка.

Спускаясь со второго этажа, на площадке между лестничными маршами Герман столкнулся с идущим навстречу Николаем Кондратьевым. Не совсем столкнулся, места было достаточно, чтобы разойтись, но Николай, поравнявшись с ним, демонстративно выбросил левое плечо вперед, и он отлетел к стене. Вот так фокус! Николая сопровождали Антон и Иван.

«Смотри куда идешь, приятель», – тихо и очень внушительно произнес Николай.

Торс борца среднего веса, пружинящая походка, стрижка «ежиком», спортивный костюм…

Но Герман, наверное, понимал, что впереди еще много подобных встреч, и спокойно ответил: «Штормит? Тебе еще повезло, приятель, что это был я. Я мягкий. А вот стенка, она того… твердая. Что, если лбом? Так ведь и убиться можно».

С мечтательной улыбкой сытого хищника Николай сделал шаг вперед.

«Что-то ты разговорился, художник».

И тут снизу голос подала Мышка Молли: «Герман, ты идешь?»

«Николай, я иду? – вежливо поинтересовался Герман. – Держись за перила, приятель. Тебе еще жить и жить».

Проскользнув мимо всей компании, сбежал по ступеням, ухватил Мышку за руку и вместе с ней поспешил по коридору в направлении столовой.

Он закрывает блокнот, убирает в карман расстегнутой черной ветровки, надетой поверх белой футболки, встает и поворачивается к Норе.

– Пойдем посмотрим поближе?

– На что?

– На гостиницу, конечно. Ты еще не отказалась от мысли провести там ночь?

Глаза его смеются.

– Нет, – отвечает она. – И не откажусь, даже не надейся.

– Зайдем внутрь? – предлагает он после того, как наружный осмотр заканчивается возле пролома в стене флигеля.

– Нет, сейчас я туда не пойду, иначе потом будет не страшно и не интересно. Лучше заглянем в сувенирный магазин, а по дороге ты расскажешь мне про вашу с Мышкой вылазку на этюды.

– Могу показать тебе наши работы.

– Я бы и работы посмотрела, и рассказ послушала. Почему нет?

Однако Герман игнорирует просьбу без объяснений. Просьбу рассказать про вылазку на этюды, а не просьбу посетить с ней вместе сувенирный магазин. Как раз в магазин, расположенный в ничем не примечательном деревянном доме с покосившейся вывеской, на которой кистью от руки намалевано «сувениры», он заходит охотно. Говорит «здравствуй, Галя» стоящей за прилавком грудастой девице, знакомит ее с Норой, интересуется что новенького, осматривает все предложенное и в конце концов останавливает выбор на книге, посвященной истории и архитектуре Соловецкого кремля, глиняном кувшине с орнаментом и двух стеариновых свечах. Вкус у него отменный, и Нора, поскольку он выбрал все это для нее, немедля оплачивает покупку.

Гале навскидку лет двадцать пять или двадцать шесть. Пестрое ситцевое платье с белым кружевом по краю декольте, вьющиеся рыжеватые волосы, заплетенные в косу и уложенные на затылке, полное отсутствие косметики. На Германа она поглядывает с нескрываемым любопытством. Впрочем, так на него поглядывают многие. Он выделяется на общем фоне не только в поселке Соловецкий, но и во владениях доктора Шадрина. Как, интересно, обстояли дела в школе, ВУЗе, других местах, где двуногие без перьев вынуждены контактировать друг с другом…

На улице Нора берет его под руку и не отпускает, пока они не доходят до Святоозерских ворот, где оставили мотоцикл. И опять на них всю дорогу глазеют местные и приезжие. Действительно, странная пара: молодой мужчина богемной наружности и обыкновенная – даже слишком обыкновенная – женщина средних лет с усталым лицом.

Ну и черт с ними, пусть глазеют. Устроившись позади Германа на сиденье видавшей виды «ямахи», Нора заключает его в кольцо своих рук и старается взять от минут этой невинной близости все что только можно.

И все же ей удалось узнать кое-что об их с Мышкой совместной вылазке на этюды.

Уже почти стемнело. Пользуясь отсутствием Аркадия, сестры решили распить бутылочку красного в библиотеке, где не кусали комары, и в разгар пирушки к ним постучался Герман.

Вошел, окинул взглядом стол.

– Фи, – губы его презрительно изогнулись, – вино с орехами.

– Да пошел ты, – проворчала Лера.

– Я еще не устал от вашего общества, дамы. – Он внимательно посмотрел на Леру. – Что случилось, милая?

– Ты трахнул ее? – спросила Лера, отвечая ему таким же пристальным взглядом.

– Кого?

– Мышку.

– Нет.

– Ладно. – Лера вышла и вскоре вернулась с чистым бокалом. – Тогда выпей со мной.

Он сел напротив, кинул в рот фисташку.

– Кажется, я кое-что обещал тебе. Помнишь?

– Да. Но я не была уверена в том, что ты это помнишь.

Герман кивнул с понимающей улыбкой. Глотнул вина. Рубиново-красное, насыщенное, полнотелое, оно играло за стеклом, точно жидкий огонь.

– Каталония?

– Угадал. Тебя, наверное, вскормили вином вместо молока.

– Провинция Пенедес. – Герман сделал еще глоток. – Это не очень трудно, милая.

– Прекрати называть меня «милая». Я не милая и никогда не была милой.

– За это я тебя и люблю.

Вино постепенно делало свое дело. Восприятие действительности менялась по мере насыщения крови алкоголем. Лера, суровая и строгая, одетая в черные леггинсы и длинную черную тунику с серебряным кантом по вороту и рукавам, была похожа на одну из древних королев вроде Боудикки, а Герман – на ее любимого барда. Он мог позволить себе все что угодно – ленивую пикировку с ней, бурную ссору, романтичное признание, изысканный комплимент, – и не поплатиться за это головой. Так о чем они говорят?..

– …рисует, читает, но не выходит. Без тебя не выходит. Он хочет, чтобы ты встал между ним и этой шайкой молодых негодяев.

– Ты так считаешь?

Похоже, речь о Леониде. Леонид не выходит из лазарета. И кому это мешает? Там все равно сейчас свободных палат полно.

– Такие, как он, не любят и не умеют решать свои проблемы самостоятельно, – продолжала Лера. – Они сидят и ждут, когда за них это сделают другие.

– Ты столько знаешь о Леониде, который приехал неделю назад, а о тех, кто проживает здесь постоянно, даже минимума информации не имеешь, – задумчиво произнес Герман. – Странно, не правда ли?

Она уставилась на него глазами горгоны.

– Объяснись, черт возьми.

– Вопрос, трахнул ли я Мышку, оказывается, занимал не только тебя.

– О господи.

Крутанув бокал за ножку, так что вино омыло изнутри его стенки и кровавыми слезами заструилось по стеклу, он сделал еще глоточек и спросил:

– Продолжать?

– Да.

– С грязными подробностями?

– Герман! Рассказывай что случилось.

И он рассказал. Нора слушала с таким же напряженным вниманием, как Лера, и картина перед ее мысленным взором рисовалась примерно следующая.

В конце дня, который она целиком провела в обществе своего кумира, Мышка спустилась в женский санузел с душевыми кабинами, привела себя в порядок, сделала небольшую постирушку и направилась к выходу. Взялась за ручку двери… Дверь толкнули с той стороны, Мышку толкнули тоже, и в результате, вместо того, чтобы мирно отправиться на боковую, она очутилась в помещении с умывальными раковинами, вплотную прижатая к кафельной стене. Фаина и ее солдаты в юбках Ольга и Раиса, обступив ее с трех сторон, приступили к допросу.

«Ну что, нагулялась? Отодрали тебя, тихоня?»

«Что вам надо? – вырвалось у нее. – Вы с ума сошли?»

«Как он в деле? Хорош? Может доставить удовольствие женщине?»

Мышка попыталась отпихнуть стоящую прямо перед ней Ольгу, но добилась только того, что ее схватили за волосы.

«Пустите! – крикнула она охрипшим от страха и злости голосом. – Что я вам сделала?»

«Вставил он тебе или нет?» – грубо спросила Фаина.

«Тебе-то что?»

Фаина наотмашь ударила ее по лицу.

Из глаз Мышки брызнули слезы.

«Зачем? Зачем ты это делаешь?»

«Пошла вон, мелкая сучка».

Подхватив Мышку под руки, Ольга и Раиса буквально вышвырнули ее за дверь. Она чуть не упала, подхватила влажное полотенце и, спотыкаясь, побежала к лестнице. Ее трясло с головы до ног. Безостановочная нервная дрожь, от которой холодеют руки и немеет язык. В таком состоянии и обнаружил ее Герман, внезапно появившийся на дорожке сада. Он вышел от Леонида и надумал выкурить перед сном сигарету. Мышка выскочила отдышаться.

«Ага, – сказал он, с первого взгляда распознав симптомы. – Местные моралфаги перешли в наступление».

Мышка ничего не ответила. Низко опустив голову, сжимая в руках полотенце, она только загнанно дышала, и было непонятно, слышит она его вообще или нет.

«Что они с тобой сделали?» – спросил Герман очень спокойно.

Мышка шмыгнула носом.

«Нет. Не плачь».

Он положил руку ей на затылок, помог выпрямиться и крепко обнял. Она прижалась к нему всем своим тоненьким слабым телом, продолжая всхлипывать, дрожа как лист.

«Послушай, Леся. Я должен знать».

«Да ничего…» – выдохнула она чуть слышно.

«Фаинка, Ольга и Райка?»

Быстрый кивок.

«Они били тебя?»

«Фаинка… один раз…»

«Фаинка тебя ударила?»

Еще кивок.

«Правда один раз?»

«Да».

Он согревал ее своим телом до тех пор, пока дрожь окончательно не прошла и слезы не высохли.

«Теперь пойдем, я тебя провожу».

«Погоди. Давай постоим еще немного», – попросила Мышка.

«Как скажешь. – Герман снова обнял ее, чувствуя диафрагмой тяжелый стук ее сердца. – Что они тебе сказали?»

Содрогаясь от гнева и отвращения, Мышка передала ему свой разговор с Фаиной. Точнее, не разговор, а обмен враждебными репликами.

«Несчастная идиотка», – процедил он сквозь зубы.

«Но почему? – Мышка задавала ему тот же вопрос, что и своей обидчице: – Почему? Ведь я не сделала ей ничего плохого».

Герман усмехнулся, глядя в темноту над ее головой.

«У тебя есть то, чего нет у нее. Ни у одной из них. Внутреннее содержание. – Улыбнулся во весь рот. – И дружеское расположение такого мужчины, как я».

Неизвестно, какая картина рисовалась у Леры, но насчет дальнейшего она была уже в курсе. Узнала из других источников.

За поздним завтраком Фаина опять проявляла сварливое недовольство всем на свете, и Герман, допивающий кофе в компании Даши и Леси, не обращал на нее внимания до тех пор, пока она не вмешалась в их захватывающую беседу. Речь шла о религиозных представлениях древних кельтов.

«Бельтайн – время заключения священного союза, – говорил Герман, – когда Бог Отец, обитающий на Небе, сходит к Богине Матери, обитающей на Земле, чтобы наполнить ее жизнью, то есть, оплодотворить. Самайн – время общения с духами, когда богиня в образе дряхлой Старухи покидает царство жизни и спускается в царство смерти, чтобы отдохнуть и вернуться юной Девой по весне. Богиня пребывает вечно, последовательно проходя через три эти фазы – Дева, Мать, Старуха, – тогда как бог должен умереть, чтобы родиться вновь».

Вот тут матушка Фаина и заявила о себе: «Кончай пудрить им мозги! А вы обе, чего уши развесили? Он вам еще не такое расскажет».

«Расскажу, – спокойно произнес Герман. – А что ты имеешь против?»

«Да то, что все это чушь собачья!»

«Ты называешь чушью мифологию?»

«Ты… – В своем лексиконе Фаина не смогла обнаружить подходящего эпитета и, посидев немного с плотно сжатыми губами, продолжила: – Я помню тебя, Вербицкий. Ты всегда был с приветом. – Лицо ее пошло красными пятнами. – Считаешь себя самым умным, да?»

«Не самым глупым, скажем так».

«Ты три года не появлялся, и никто, между прочим, по тебе не скучал. И вот ты сваливаешься, как снег на голову, располагаешься со всеми удобствами и считаешь, что все должны плясать под твою дудку».

«Я так считаю?» – удивился Герман.

«А то нет! Уже и девок начал в гарем набирать».

На них оглядывались. Судя по всему, позиция Фаины не вызывала у окружающих особой симпатии, но они предпочитали держаться в стороне.

«Осторожнее, Фаина», – негромко предупредил Герман.

Та приосанилась: «Это что, угроза?»

«Моя бабка говорила, – ни с того ни с сего брякнула Даша, – что все зеленоглазые люди – ведьмы или колдуны».

Фаина вздрогнула. Пальцы ее с такой силой сжали край столешницы, что побелели костяшки.

Не спуская с нее глаз, Герман холодно улыбнулся.

«Что за… бред?» – запинаясь, спросила она, переводя взгляд с него на Дашу и обратно.

Оставив на столе чашку с недопитым кофе, Герман встал и, продолжая смотреть ей в лицо, спокойно ответил: «Конечно, бред, Фаина. Но девок из моего гарема ты все же не обижай».

После чего обошел ее справа налево, против хода солнца, как Верцингеторикс обошел Цезаря при капитуляции после поражения в Алезии.

«Я же говорила, что все зеленоглазые люди…» – прошептала Даша и прижала руки ко рту.

Чуть позже, спускаясь с крыльца, Фаина подвернула ногу, так что пришлось наложить тугую повязку, а во второй половине дня в гладилке обожгла руку утюгом.

И теперь, сложив все это воедино, Лера задала главный вопрос:

– Что ты сделал?

Герман заморгал глазами.

Она погрозила ему пальцем.

– Не прикидывайся.

– Ладно. – Немного помолчав, он произнес с глубоким вздохом: – Фаина суеверна.

– Откуда ты знаешь?

– Все знают, Лера.

– Таким образом…

– Она все сделала сама.

– Надеюсь, ее внушаемость не станет причиной более серьезных травм, – мрачно произнесла Лера.

Это Герман оставил без комментариев.

Лера подняла бокал.

– За тебя, красивый. Кстати, бедная Даша вообразила, что влюблена в тебя, и теперь проливает горькие слезы из-за твоей дружбы с Лесей.

– Этого нам только не хватало! – ужаснулся Герман. – Лера, я здесь ни при чем, клянусь. Ну, прогони меня. Или посади на цепь, как Аркадий грозился посадить Леонида.

– Держать тебя на цепи и кормить из рук, – произнесла она задумчиво. – Это же мечта каждой женщины. – И рассмеялась. – Ладно, проваливай. Я хочу провести этот вечер с единственным здесь нормальным человеком – со своей сестрой.

После его ухода еще минут пять обе сидели молча, неторопливо потягивая вино. Когда бутылка опустела, Лера сходила на кухню и принесла на подносе две кружки с дымящимся чаем, печенье и мед. И картонную папку для бумаг под мышкой.

– А это что такое? – полюбопытствовала Нора.

– Держи. – Папка шлепнулась перед ней на стол. – Посмотри и скажи что думаешь.

Разумеется, это были рисунки. Перебирая их, в немом восторге отслеживая путь грифеля по бумаге, Нора на время выпала из реальности. Очнулась, перевела дыхание. Качнула головой, точно не веря своим глазам.

– Такая графика… с ума сойти.

– Он профессионал, – пояснила Лера. – У него есть специальное образование. Помимо таланта.

Теперь они обе смотрели на лежащий сверху рисунок.

Доктор Шадрин. Выдвинутая челюсть свидетельствует о твердой решимости следовать прямиком к цели. Вперед и только вперед, невзирая ни на какие препятствия. Человек-локомотив. Карандашный штрих мастерски заострил скулы на хмуром лице Аркадия, обозначил ямочку на подбородке… Но самое примечательное во всей композиции – это, конечно, длинный крученый кнут, кольцами опадающий к его ногам. Изгиб лоснящейся черной петли так нестерпимо правдоподобен, что хочется крикнуть «не надо!» При всем понимании бессмысленности этой мольбы. Нет, Аркадий не из тех, кого можно уговорить или разжалобить. Что заставило художника вложить в его руки кнут? Символом чего является кнут в данном случае?

– И все же они не могут друг без друга, – заметила Нора.

Лера кивнула.

– Однажды Герман сказал об Аркадии, что это человек, с которым невозможно поддерживать приятельские отношения. Или дружба до гробовой доски, или вражда. И изменить его не способны ни годы, ни люди.

– Он проницателен.

– Иногда чересчур.

Опять Аркадий. Сцена Последнего суда в духе Папируса Хунефера. Лера поясняла, водя чайной ложечкой по бумаге… Голова Осириса Аркадия увенчана Белой Короной с перьями, в руках – скипетр, крюк и кнут, символы верховной власти. Его троном является надгробие с изображениями закрытых на засов дверей и карниза в виде уреев. Справа от него стоит Нефтида, слева – Исида. Перед ним на цветке лотоса выстроились четыре сына Гора: Местха, Хапи, Туамутеф, Кебсеннуф. Трон Осириса покоится на воде. В тронный зал заглядывает умерший, в котором можно без труда узнать Леонида.

– Сюжет из древнеегипетской мифологии? – спросила Нора. – Хм…

– В сто двадцать пятой главе Книги Мертвых бог Тот вопрошает умершего: «Кто есть тот, чей кров – огонь, стены – живые уреи и пол его дома – бегущая вода? Кто он, спрашиваю я?» Умерший отвечает: «Это Осирис», и бог говорит: «Тогда входи, ибо воистину ты будешь представлен ему».

– И Леонид вошел.

– Да, – подтвердила Лера, – Леонид вошел. Себя Герман тоже рисовал в короне Осириса. Только он был Осирисом расчлененным, а Аркадий – Осирис победоносный. Бог, победивший смерть и ставший в результате этого акта владыкой Царства мертвых, осуществляющим Последний суд.

– Со скипетром все ясно. Но почему кнут? – спросила Нора после некоторых раздумий. – Это ведь орудие наказания, разве нет?

– Символ власти. Орудие, при помощи которого ты осуществляешь свою власть над другим существом.

Понемногу Нора начинала понимать, что связывает ее сестру с эльфом, носящим имя местного святого. На днях Лера упомянула, что занимается переводами академических текстов. Поиск. Все они ищут одно и то же. И Аркадий, и Лера, и Герман, и Леонид…

Мысль о Леониде пробудила воспоминание о небольшом комическом эпизоде около гаражей, приключившемся сразу по возвращении из поселка.

Герман поставил мотоцикл в бокс и спросил как раз покончившего с мытьем фургона механика: «Какие новости?»

Толик ухмыльнулся.

«Твой парень вышел сегодня на пять минут на солнышко. На беду мимо проходила старушка Фаина».

«Ну и что?»

«Ну, и он шлепнул ее по заднице».

«А она что?»

«Она чуть в обморок не упала».

«А он?»

«Что „он“? – Толик вытер руки и как ни в чем не бывало извлек из Германова кармана пачку сигарет. – Прошелся насчет ее филейной части, типа комплимент, и ушел к себе. – Выудил одну сигарету, остальное засунул обратно в карман. – Сам-то я не слышал, девчонки болтали».

Тогда Нора не отреагировала на эту историю, а сейчас расхохоталась во все горло. Бедная Фаина! Вот так поворот судьбы! Она травит беззащитных одиночек, чувствуя себя при этом ужасно крутой, а ее оценивающе похлопывают по заду, как товар на невольничьем рынке. Умора.