Читать книгу В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых… Книга 1. Том 2 - Татьяна Вячеславовна Иванько, Татьяна Вячеславовна Оськина - Страница 2

Это правда, что мы с Таней встречались очень часто, она звала, я приходил, объясняя себе, что нельзя отказывать человеку, когда он в таком положении, в каком находится Таня. Я не только беременность имею в виду. Потому что она рассказала, что об этом знают уже её друзья, а значит, вскоре будет знать вся школа, весь город… Так что я из сочувствия откликался, иначе не пошёл бы, шастать туда-сюда к блудливой девчонке, у которой начал потихоньку появляться живот, было не очень безопасно, дойдёт до Альбины, сделает мне нахлобучку. Это я говорил себе всякий раз, когда Таня звонила, или с вечера просила: «Приходи завтра после работы, ладно?», и смотрела громадными своими глазищами. Тогда я себе и повторял то, что выучил для оправдания наших встреч.

Я не хотел самому себе сознаваться, что мне просто хочется видеть её каждый день. Что мне с ней интересно и весело, и я вовсе забывал, что она девчонка-школьница, которая находится в двусмысленном положении. За эти недели, что прошли с начала ноября до Нового года, я так привык видеть её каждый день, что ждал уже её звонка каждый вечер, и был готов к выходу. Мама даже спросила как-то:

– Это что за краля у тебя завелась новая? Что, с Альбиночкой всё?

– Да ты что, мам? Ну какая краля? Это Таня Олейник, сестра Платона, помнишь, может?

– Таня? Она же… школьница ещё, – нахмурилась мама ещё больше. – И вообще… не пара тебе. Совсем. Ты и… Таня эта. Она не для тебя…

– Это почему же? – обиделся я.

– Она… Слишком красивая, Лер.

– Ну да… Мам, да ты что, она просто друг… друг и всё.

Мама покачала головой.

– Что?! – возмутился я.

Ни разу я рядом с Таней не чувствовал себя ни некрасивым, ни неловким, ни глупым, вообще каким-то ей не подходящим, наоборот, у неё радостно блестели глаза, когда она смотрела на меня и ей приятно со мной и интересно. Непонятно, с чего это мама считает, что Таня мне как-то там не подходит. Я же не жениться на ней собираюсь или ещё что-то в том роде…

– Ну и что? Что, с красивыми дружить нельзя?

Мама пожала плечами, собирая тарелки в стопку, чтобы унести на кухню, и посмотрев на меня, сказала:

– Ты скажи мне, Лер.

– Глупости это всё, так бабки на лавках только рассуждают, но не ты же, мам!

– Ну, нет и нет. Тебе виднее, – сказала мама. – Только гляди, невеста узнает, тоже поверит, как я, что вы дружите?

– Поверит, это же правда, – сказал я и забрал у неё стопку с тарелками, сам отнесу и помою, там сосед-алкаш опять сидел в голубой драной майке, нечего маме на кухню ходить, его пьяные бредни слушать. К тому же кухня как раз от прихожей, куда заглянет соседка, если Таня позвонит…

Позвонила как раз, когда я убирал последнюю тарелку в шкаф. Заглянула тетя Рая:

– Иди, давай, Валер, невеста там звонит опять.

Всё время так Таню называет, видимо, путает с Альбиной, а я и не думал разубеждать, зачем? Пусть так все и думают, тем более что мама права в одном: Альбине может не понравиться, что мы общаемся с Таней, это правда. Она не будет вдаваться в то, что мне с Таней легко говорить обо всём, что с ней мне вообще легко, и я могу рассказывать всё и обо всём, не стесняясь. Ну, о самой Альбине не рассказываю, конечно, и то только потому, что Таня ни разу не спросила о ней.

Дядя Витя почесал блёклую тощую грудь с какой-то дряблой кожей, казалось, она тянется за его корявыми пальцами, как старая жвачка, и, подняв синее лицо на меня, сказал:

– Счастливый ты, жёних, ишь, кажный день звонит…

А я почему-то представил в этот момент, взглянув в его синеватое и одутловатое лицо, что он лежит на секционном столе в морге… От этой мысли меня пробрал неприятный мороз, потому что возникло точное видение и даже с подробностями, как у него случился инфаркт… Вот гадость, придёт же в голову, думал я, сбегая вниз по лестнице, чтобы ответить Тане.

Мы сходили с ней в усадьбу, как собирались, и не один раз, там действительно было очень красиво, когда всё было засыпано снегом и покрыто инеем.

– Как владения Снежной Королевы, а, Валер? – сказала Таня, выдыхая парок в восхищении.

– Ты похожа, – засмеялся я, имея в виду, что у неё на белой шапочке и на шарфе и воротнике тоже осел иней от дыхания, и на ресницах. И сама она такая же красивая, как героиня из мультфильма, но та была взрослая женщина, а Таня нет, не взрослая женщина, всё ещё девочка, девочка в первом расцвете юности…

– А на Герду не похожа, значит? – спросила Таня, шутливо «обидевшись».

– Тебе Герда нравится?

Таня пожала плечами.

– Наверное, должна нравиться. Она ведь настоящая положительная героиня: добрая, преданная. Вот только… Кай ведь не звал её, он выбрал другую, вот эту самую, Снежную Королеву, сам к её саням прицепился и уехал. А Герда зачем-то за ним подалась, спасать… Может он и не хотел быть спасённым?

– Ты забыла, у него же в глазу и в сердце были осколки от колдовского зеркала, он не хотел того, что делал, – сказал я.

– Это мы так думаем, что не хотел, потому что принимаем решение Герды за истину, – возразила Таня, глядя мне в глаза. – Потому что считается, что это правильно. А это правильно, спасать против воли?

– И всё же то не была его воля. Его заколдовали.

– Ну хорошо, осколки, отношения у него испортились якобы из-за осколков, а по-моему, он просто повзрослел, начал превращаться в мужчину и эта приторная положительная Герда ему так осточертела, что он на край света от неё убежал. И то не удалось скрыться, она настигла! И Снежную Королеву погубила, и непонятно теперь, то ли вечная весна настанет в связи с этим, что тоже нехорошо, потому что в мире нужен баланс тепла и холода, добра и зла… Нет?

Я захохотал, такой трактовки я ещё не слыхал, и сам не думал, что можно так думать, глядя на жертвенную любовь Герды. Хотя сейчас я понял, что пассивная позиция Кая, сидевшего и ждавшего, пока его девушка, голая-босая, явится и спасёт от окончательного погружения в Вечность, мне самому всегда казалась какой-то слабой и не мужской.

– Да и к саням Снежной Королевы он сам привязался, она его не похищала, даже не знала, что он там, позади, едет. Так что… кому нужны были подвиги Герды, кроме неё самой… неясно.

– Да ладно тебе, главное же, что Добро победило, разве нет?

Таня пожала плечами:

– Наверное, – она качнула головой, оглядывая белизну окружающего – стен и ступеней на лестнице. – Только мне не представляется, что Снежная Королева такое уж зло. Она такая, какая есть и никто не просил к ней соваться. И потом, по миру полетели тысячи осколков того злополучного зеркала, но почему они воткнулись только в Кая, а не в Герду, или там, в бабусю? Значит, он был предназначен или готов к этому?

– Он дерзил Королеве. Обещал посадить её на горячую печку, вот она и наказала.

– Ну, если только… Ладно, Лётчик, будь по-твоему, пусть ты прав, а не я. Хотя… я бы так не сделала, как Герда: не стала бы насильно возвращать того, кто меня не любит. Или разлюбил.

– Кто это тебя разлюбил? – засмеялся я.

– Да ну тебя! – засмеялась и Таня и, собрав снег с перил, слепила снежок и бросила в меня.

И побежала от меня вверх по лестнице, тут уже снега не было, только иней, красиво, и бежать легко, не как по снегу. Только задохнулась вскоре, и я нагнал её со смехом, чуть не сбил с ног, когда она остановилась, держась за притолоку в проёме двери. Обернулась на меня, улыбаясь, но побледнела всё же, хотя румянец от морозца и свежего воздуха полностью не стёрлись, но губы побелели. Анемия, наверное, вот и задыхается, подумал я.

– Устала, небось, Танюша? – спросил я. – Пошли домой?

Она кивнула, улыбаясь смущённо:

– Слабая какая-то стала…

До дома дошли без приключений, я по дороге сказал всё же:

– А вообще, ты знаешь, я в чём-то согласен с тобой. Если Кай не по своей воле там, в плену был у Снежной Королевы, так что сбежать не пытался? Дома дерзкий, а тут… как раб… Так что стоило ли Герде за этого Кая биться ещё не ясно…

Таня посмотрела на меня.

– Правда, так думаешь? Или подлизываешься, потому что я такая квашня стала жалкая?

Я засмеялся.

– Какая же ты квашня? Да ещё жалкая!

Мы дошли до её дома. Таня позвала с собой, обедать.

– И у меня ещё дело к тебе есть, Валер. Твоя помощь нужна, никак без тебя… Понимаешь, мне надо постельное бельё поменять, а оно на антресолях в шкафу, высоко, я боюсь одна лезть. Маме некогда, это всегда была моя работа. А теперь голова на ровном месте кружится, а с табуретки и вовсе свалюсь ещё… Поможешь? Я только достану, а дальше, не волнуйся, с тряпьём возиться не заставлю, сама застелю, я люблю, и мне несложно.

Поэтому, мы разделись в передней, Таня поставила суп греться на маленький огонь и повела меня с собой.

– Поставь стул вот сюда, Валер, – сказала она, подойдя к большому старинному шкафу из темного дерева с резьбой и даже какими-то вензелями на дверце. – Ну вот, я сейчас заберусь, а ты просто рядом стой, если начну качаться, ты уж поймай, ладно?

– Может, лучше я достану, – спросил я.

– Ну ты что, Лётчик, как ты поймёшь, что именно надо достать?

Таня бодро встала на венский стул, не разувалась, потому что вообще не носила тапок, ходила в носках. Я бы держал сразу, чтобы наверняка, но она не просила держать, она просила страховать, а я стану её хватать за ноги и зад?

Она открыла дверцы наверху, и потянулась, встав на цыпочки. Высоко, действительно, даже с её ростом, а он едва ли меньше моего, и то приходится вот так тянуться, кто такой высоченный шкаф сделал?..

– Так… – проговорила Таня, перебирая между аккуратными стопками своими удивительно длинными пальцами. – Валер, я тебе сейчас дам одну стопку, ты её на стол положи.

– А ты?

– Ты пока отвернёшься, обещаю не двигаться.

И Таня опустилась на пятки и подала мне стопку дорогого сатинового белья, накрахмаленного, и пахнущего утюгом. Я знаю, что такое бельё стоит дорого. Мы с Альбиной ходили в магазины в Москве, где она выбирала. Что хотела бы на свадьбу. И вот на Ленинском проспекте был такой большой магазин. Где продавались ткани и такое вот постельное бельё, но Альбина повертела в руках свёрток, и отдала продавщице со словами:

– Красиво, конечно, но чересчур дорого.

А продавщица ответила:

– Дорого, но прослужит долго. И не выцветет от стирки.

Альбина только отмахнулась, как всегда уверенная, что знает лучше. От этой уверенности мне всегда казалось, что я под защитой, хотя, кажется, это я должен был её защищать.

– Во дворце, что ли, на таком спать… Бязь есть или перкаль? – спросила Альбина, и мы ещё долго разглядывали свёртки с бельём, а я мучился от жары в тёплой куртке и шарфе в хорошо натопленном магазине…

Я положил на стол бельё, какое никогда не купила бы рачительная Альбина, и поспешил повернуться, а Таня только этого и ждала, чтобы развернуться и снова опасно подняться на мысочки. Вообще-то со стула свалиться нехорошо и не будь она беременная, можно и сломаться и убиться даже…

Только я подумал, она качнулась, роняя крахмальную стопку мне на голову, а я ухватил её поперёк тела, удержав над стулом в последний момент. И оказалась она в моих руках такая маленькая и хрупкая, как я совсем не ожидал, потому что она была высокая, хотя и тонкая, а теперь я держал её всю, ощущая и вполне отчётливо и длинные бёдра с натянувшимися, как струны мышцами, и кругленький, твёрдый как мячик живот, и хорошенькие упругие ягодицы. Таня, охнув, оперлась о мои плечи руками, склонившись к моей голове, отчего я почувствовал прикосновение её мягких волос к моему лицу.

Я, стараясь не толкать и не дёргать, посадил её на диван и заглянул в лицо, отведя распущенные волосы:

– Ну ты… как? Как ты, нормально?

Таня кивнула, прикрытые ресницы кажутся очень длинными, она, выдыхая, провела ладонью по побледневшему лицу.

– Ты у врача-то была? На учёт встала? Когда кровь сдавала? Что молчишь-то, Тань? Это не шутка, наблюдаться надо.

– На учёт? – Таня посмотрела на меня, откинув голову на спинку дивана. – Меня что, в Детской комнате милиции поставят на учёт?

– Ну, Тань! Что ты ерунду-то говоришь! В консультацию надо, к акушерам. Чтобы наблюдали, всё ли хорошо с тобой и ребёнком. УЗИ там и прочее. Ну ты ладно, дикая ещё, а мама твоя должна же знать.

– Мама… ну да. Да. Она говорила, что надо. Но она, по-моему, боится, что если я вот так на учёт и всё прочее, то всё станет реальностью, а так, вроде пока… ничего и нет…

Я вздохнул, собирая разбросанное бельё с пола, с кухни потянулся запах рыбного супа.

– Ох! Суп-то… Лётчик, закипел, небось! – Таня колыхнулась было встать, но я опередил её.

– Сидит уж, я выключу…

Через несколько минут мы всё же ели перегретый и оттого ставший мутным суп. А ещё через час Тане стало плохо, её неожиданно затошнило и вырвало, едва добежала до ванной. И там же и упала. Я подскочил, но она была в обмороке. Похлопал по щекам, она медленно очнулась и будто нехотя открыла глаза и посмотрела на меня сквозь ресницы, подняв брови:

– Ва-алера… Валерочка-ах… Живот… болит… Валера… Валера… – она опять закатила глаза, содрогаясь снова в рвотных позывах и её снова вырвало, уже на пол.

– Сейчас-сейчас, – заторопился я, холодея. – Щас, Танюша… ты потерпи! Я в «скорую» позвоню…Ты только…

…Это последние слова, что я запомнила перед тем, как провалилась в какую-то душную темноту. А потом очнулась уже на какой-то жёсткой и холодной поверхности, было уже не так больно, но голова кружилась очень сильно.

– Очнулась? Хорошо… Ты не проваливайся, держись, – сказал чей-то голос, постепенно из мути проступило незнакомое, но приятное лицо. – Муж волновался, со «скорой» приехал, сидит там теперь в приёмном. Так что ты, давай, держись ради него. И ради ребёнка.

Муж? Испугалась я, подумав о Марате, но сразу поняла, что фельдшерица имела в виду Валеру, и мне сразу стало спокойнее. Вообще стало хорошо, не буду им говорить, что он не муж.

– Документов, правда, твоих со страху не нашёл. Олейник ты, правильно? Татьяна Андреевна?

Я кивнула.

– Полежи немного. Щас доктор осмотрит, на УЗИ потом поедем…

Доктор пришла скоро, пока я ждала, разглядывала больничный потолок в переплетении труб. Пришла доктор, небольшого ростика, строгая сосредоточенная, но с тёплыми маленькими руками, осмотрела небольно.

– Ну не знаю, Наташ… – сказала она медсестре. – Раскрытия, вроде нет, тонус, конечно… Ладно, повезли на УЗИ, посмотрим, что… Тогда яснее будет, что делаем, живой плод или нет.

Мне стало так страшно от этого деловитого разговора, я замерла, заставляя себя не думать ни о слабости, ни о боли, которая и правда сильно уменьшилась. А на УЗИ водили по животу, который сразу стал казаться таким большим, каким, вроде и не был дома, водили холодным и твёрдым датчиком, от которого опять стало больнее.

– Плод живой, мальчик… Так двадцать две-двадцать три недели… Так всё в норме, отслойки нет. Измерять сейчас не будем, после, планово пройдёт. Кровь взяли? Бледная больно, анемия, небось…

Меня отвезли куда-то, в интенсивную, наверное, потому что рядом что-то пикало, и кровати были необычные с решётками по бокам, хотя я заметила это только к утру. Мне наладили капельницу, и вскоре непреодолимо потянуло в сон, всё стало так спокойно и хорошо…

…Я сидел в коридоре в приёмном, ожидая, что мне скажет сердобольная фельдшерица, что прониклась к нам с Таней симпатией, считая юными супругами, я никого разубеждать не стал, какая сейчас разница… Вот будет с Таней всё нормально, скажем, что мы только друзья.

Я прождал, наверное, часа два, не меньше, я мучился, боясь выйти покурить, чтобы не пропустить её, пока та самая фельдшерица всё же спустилась вниз.

– Спит, – сообщила она радостно. – Мальчик у вас будет… Теперь всё нормально, но… У неё сильная анемия, гемоглобин 75, это очень мало. Поэтому, полежит пока. Утром посмотрят, решат. А пока домой идите. Да, документы принесите утром, не забудьте.

Я вышел на улицу. Здесь мороз был всё тот же, что и днём, когда мы ходили в усадьбу, всё так же пахнет и посверкивает в свете фонарей искрами на сугробах. День ещё даже не кончился, а сколько всего произошло. Я держал Таню в своих руках сегодня, это было так удивительно и странно, потому что я ещё ни разу не прикасался к ней, а тут… И потом в больницу посчитали, что я муж… Но главное не это всё, всё это глупости, просто вихрь непонятных чувств и обрывков мыслей, а важное было другое, вот эти слова: «мальчик у вас будет». Как Таня сказала, всё становится реальным, когда вот так говорит кто-то со стороны. До сих пор я не представлял, что у Тани и, правда, ребёнок…

Но теперь самое важное – это Таниной маме всё сказать, напугается, наверное. Она уже была напугана, когда я пришёл. Лариса Валентиновна была бледна и растеряна, и вид у неё был такой, будто она готова была вот-вот броситься искать Таню. Я сказал, что Таня в больнице и тут же успокоил, как успокоили меня, повторив всё, что сказали мне. И только по дороге домой я понял, что Лариса Валентиновна не сказала ни слова, только смотрела на меня молча и подозрительно.

Дома я понял, почему. Оказалось, она успела позвонить маме и…

– Ты что с этой девчонкой сделал, Лера? – хмурясь и бледнея от гнева и испуга, спросила мама, едва я переступил порог квартиры. Она выскочила в прихожую, не обращая внимания, что на кухне пьяный Витька невнятным голосом пел «Мороз-мороз» вперемешку с «Белыми розами», от чего последние становились не такими отвратительными, а бедный «Мороз» явно страдал.

– Сделал? Что?! – удивился я, думая, что, может быть я, когда подхватил её со стула как-то неловко или грубо коснулся её? Или потом, когда переносил из ванной, где она упала на пол, потому что мне пришлось непросто – поднять человека без сознания, лежащего на полу, да ещё с такими длинными конечностями, не так-то просто.

– Ты скажи, что? Где Таня? И почему её мать думает, что ты что-то с ней сделал?

– Таня в больнице, но я… ничего плохого не делал, – растерянно проговорил я.

– Тогда почему она в больнице? Что вообще у вас происходит?! Зачем ты связался с этой девчонкой? Что тебе, Альбины мало?

– Да что ты говоришь, мам! Что значит, «связался»? какое-то слово… липкое… – скривился я от отвращения, проходя в комнату, но даже за закрытой дверью были слышны Витькины вопли. Он вообще песни никогда не пел, напивается молча и всё…

Мама прошла за мной в комнату, продолжая строго смотреть на меня.

– Что между вами, Лера?

– Мам, сегодня только говорили что, мы дружим.

– «Дружим»… Тогда почему она беременная? – от последнего слова мама дрогнула всем своим небольшим полным телом.

– Я не имею к этому отношения, – вздохнул я, стягивая свитер, в комнате у нас душно.

Я не хотел, чтобы мама знала, чтобы она стала что-то думать и вообще рассуждать на эту тему, обсуждать и тем более осуждать Таню. И ещё, как ни парадоксально и как ни глупо, но я жалел, что я не имею к этому отношения. Глупость какая-то напала, наверное, из-за того, что меня назвали её мужем в больнице.

– Не имеешь отношения?! – воскликнула мама, вообще-то она была впервые в таком возбуждении, в таком возмущении мной, до сих пор я её только радовал, а сейчас ей казалось, она не знает и не понимает меня. – Как бы ни так! Рассказывай… вот и таскался к ней поэтому… и из Москвы с учёбы уехал. Она тебя сбила… Какая же девчонка бесстыжая… вот дрянь… Учти, Лера, если ты из-за неё профессию не получишь, если ты… Что… жениться тогда надо, ей шестнадцать, Лер, посадят за такое, она же несовершеннолетняя. Ты слышишь, что ли?!

– Мам, да это ты меня не слышишь! – я открыл форточку пошире. – Какая женитьба, о чём ты говоришь?! Я женюсь на Альбине, причём тут Таня?

Мама обомлела, бессильно опускаясь на стул у нашего большого стола, за которым мы обедали, я делал уроки когда-то.

– То есть как это?.. То есть ты… спишь с одной, а женишься на другой… Это у вас, мужчин, нормально так, да? – в оцепенении от ужаса перед чудовищем, каким ей вдруг представился я, проговорила мама. – А я и смотрю… исхудал даже… Ах, Лерка… как же это ты? Как же так можно? И как девчонка теперь? Даже если такая, что стала с тобой, стервецом до свадьбы… стала с тобой… но разве не жалко? Соплячка совсем… А?

– Жалко мам, – сказал я, садясь на свою кровать. – Очень мне жалко Таню, поэтому я с ней дружу, от хулиганов уличных защищаю и сегодня в больницу отвёз, потому что ей стало плохо. Но я никогда на неё не смотрел как на свою невесту. И тем более не касался. Я не имею отношения к Таниной беременности никакого. Что и как, и кто, меня не касается. Я дружу с ней, а не с ним. Она вообще… ни в чём не виновата. Понимаешь? Он взрослее был, ну и… в общем, Таня не виновата. Думаю, он… её изнасиловал. Вот так. Она не говорит, но…

Я не хотел говорить, что отец Таниного ребёнка – это Бадмаев, которого теперь знает весь город как страшного убийцу, я не хотел, чтобы имя Тани вообще связывали с ним. Но я почти уверен, что не было у них отношений вроде романа, она сама сказала, что не знает его… Но это не отменяло того, что она с ним… Я заставлял себя не думать об этом, не представлять, и мне удавалось до сегодняшнего дня. А теперь мама устроила мне такой допрос, что невольно пришлось…

– Изнасиловал, ну, конечно, рассказывай… Знаешь, как говорят: «сучка не захочет…»

– Мама! – воскликнул я в ужасе. – Как ты можешь?!

– Потому что я знаю таких… прошмандовок. Будет шляться с одним, с другим, а потом такой дурак как ты и женится, грешки её прикрывать. А она всю жизнь так и будет шляться, ты учти! Тебе нужна такая жена? Молчишь… Ты ж влюбился в неё! А раз влюбился, то и женишься. На то они и рассчитывают, такие хитрые сучки! Находят порядочных и морочат всю жизнь! Я понимаю, конечно, она красивая и… семья такая, необычная. Платон этот, да и родители… что, небось, обволакивают…

Я покачал головой. Это же надо, сколько всего может прийти в голову двум взрослым женщинам, глядя на наши с Таней отношения, одна Бог знает, что в голову себе взяла, и вторую настроила.

– Мам, ни в кого я не влюблён. Таня вообще… не в моём вкусе, да и… ну что я, совсем? Я люблю Альбину и не думал ни о ком другом.

– Посмотрим… – мама покачала головой, уверенная в своей правоте.

– Мам, не будем мы ни на что смотреть. Таня – мой друг, и останется другом, она мне тоже много в чём помогла. И вообще… Давай считать что этого «чудесного» разговора не было?

– Друг… с чего это ты с девчонками стал дружить? Сказочник… Ладно, – мама встала, расправила скатерть, хотя она и так была идеальна. – Ужинать будем.

– Я не хочу есть.

– Что ещё выдумал? Голодом себя морить? Или Таня считает, что ты толстый?

– Тане всё равно, толстый я или нет, это Альбина так считает, всё время упрекает этим, но при этом кормит, как на убой своими котлетами.

– Вот-вот… Тане всё равно…

Вдруг на кухне дурное Витькино пение стихло, и он… кажется, завыл? А через мгновение, вероятно, упал, потому что послушался звук упавшего тела, что-то ещё повалилось, табуретки…

Мы с мамой переглянулись и бросились на кухню. Так и есть, Витька лежал на полу, скрючившись, и протяжно стонал, прижимая руку к подмышке, ударился или… инфаркт? Господи, что же это такое…

«Скорая» приехала сюда довольно быстро, и, удивительно или нет, но та же, что забирала Таню. Они посмотрели на меня удивлённо, не сразу, но узнавая. А уходя за носилками, на которых несли бедолагу Витьку, суровый фельдшер обернулся на меня:

– Ты прям на дежурстве сегодня, парень… Приходи работать, если что.

Утром я сразу сходил в больницу к Тане, но меня не пустили, сказали, ещё обхода не было, нечего шастать.

– После одиннадцати приходите.

Я позвонил её маме, но она не ответила, в обед меня опять не пустили, а вечером я уже к Ларисе Валентиновне зашёл, несмотря на её явное предубеждение. Я застал её только около десяти вечера, когда пришёл уже в третий раз, в больницу после шести уже не пускали и в мою душу начала закрадываться тревога.

Лариса Валентиновна открыла мне, но не пустила дальше прихожей.

– Таню отправили в область. Сильное кровотечение… – сказала она, буравя меня небольшими строгими серыми глазами, похожими на металлические свёрла. – Она… в реанимации. Всё очень серьёзно.

Я онемел на какое-то время, думая, что когда я оставил её в больнице вчера всё было хорошо.

– А… а ре-ебёнок? – проговорил я, наконец.

Лариса Валентиновна покачала головой в том смысле, что уже всё… А потом подняла голову и, буравя ещё сильнее, будто скорость в её дрели увеличилась в несколько раз, спросила:

– А вы… почему интересуетесь, Валерий? Это… всё же… ваш? То есть вы… отец… э-э… были?

Я покачал головой. Увы, как сказала как-то Таня, можем помечтать, но нет…