Читать книгу «Как малый свет Руси великой». Сборник статей - Татьяна Юрьевна Бровкина - Страница 4

Последний директор Императорской Николаевской Царскосельской гимназии

Бровкина Татьяна Юрьевна

Заведующая Музеем Николаевской гимназии

Не отвращай святого лика,

Свобода чистая, от нас!

Мы жили рабски, жили дико;

Не то же ль самое сейчас?..

Императорской Николаевской Царскосельской гимназией за всё время её существования (1870—1918) руководили пять директоров. Самым известным суждено было стать третьему директору, поэту, педагогу, филологу Иннокентию Фёдоровичу Анненскому1, руководившего гимназией с 1896 по 1906 годы. Участь стать последним директором выпала на долю историка, поэта, писателя и педагога, учителя детей последнего российского Императора Николая II, Константина Алексеевича Иванова, сменившего на этом посту Якова Георгиевича Мора2. Иванову достался самый краткий период правления – он руководил гимназией всего три с небольшим года – с 1914 по 1917 годы, но это был, поистине, самый эпохальный и драматичный период истории России – время Первой мировой войны и двух революционных переворотов, кардинально изменивших политическую систему не только в России, но и во всем мире. Кем же был последний директор Николаевской гимназии?

«Обстоятельства сближают людей помимо их воли…»

К. А. Иванов – студент университета

Константин Алексеевич Иванов родился 27 марта (ст. ст.) 1858 года в Санкт-Петербурге, в семье вольноотпущенника из крестьян, писаря 1 класса Инженерного Департамента Военного Министерства Алексея Савельевича Иванова и законной его жены Елизаветы Петровны, урожденной Матвеевой. Крестили мальчика 6 апреля того же года по ведомству отца, в церкви Инженерного замка.3

Ещё в детском возрасте своим отцом Костя был определен в немецкий пансион Адели Фёдоровны Юргенс, подготовлявший детей для поступления в средние учебные заведения. Помещался он на углу Моховой и Пантелеймоновской улиц, против так называемой Турановской часовни, на пятом этаже. Пансион этот, благодаря А. Ф. Юргенс, оставил о нём наилучшие воспоминания. Мальчик полюбил немецкую культуру, проникнувшись уважением к хозяйке пансиона, тронутый ее добротой, усвоив уроки справедливости, требовательности и ответственного отношения к жизни. Любовь к немецкому языку и интерес к истории и культуре средневековой Европы, Константин пронесёт через всю свою жизнь.4

Он вспоминал, что: «пансион содержался интеллигентной, корректной и в высшей степени трудолюбивой немецкой семьёй. Большое впечатление производила на нас, мальчуганов, оригинальная фигура самого paterfamiliae (глава семейства, нем.). То был человек очень высокого роста, извлекавший, как мы улавливали временами (чего только не заметят пронырливые живые мальчуганы!) поистине волшебные звуки из своей гигантской трубы (по-видимому, тромбона) и состоявший, как нам все-таки удалось выведать, музыкантом в оркестре старого Александринского театра. Фигура отца почтенного семейства производила на нас впечатление чего-то сказочного, чего-то далекого от современной жизни; он казался нам каким-то пережитком отдаленных времен, жившими действовавшим еще в ту пору и в том обществе, в котором действовали и герои сказок Гофмана…

…Что касается самой Адели Федоровны, она производила на всех прекрасное впечатление: всегда озабоченная, всегда трудолюбивая, всегда ровная в обращении, она равно ко всем относилась справедливо… Мы видели вокруг себя трудящихся людей, трудились сами, испытывая на себе благотворное влияние семьи, созданной рядами культурных поколений. Все эти национализации, германизации, возникшие вдруг перед нами в последующее время уже нашей разумной деятельности, были нам совершенно чужды и появились какими-то дикими жупелами, кем-то нарочито придуманными во имя каких-то непонятных целей, вернее всего – в силу своекорыстия и достижения своих грубо эгоистических целей…

…И мы были всегда нравственно удовлетворенными и благодарными Аделе Федоровне за ее благородство – мерою для оценки людей мы уже привыкли считать личные качества, личные достоинства, но отнюдь не случайности их происхождения.»

В это время зарождается любовь мальчика к средневековой истории и литературе, он начинает коллекционировать книги средневековых авторов. В этом Константина поддерживала его мама, Елизавета Петровна. Из воспоминаний: «И в числе книг, помню, любимейшими нами были иностранные книги по средневековью. Тогда началось и мое коллекционирование книг, причем мать моя своею чуткою женскою душою сразу угадала влечение своего сына и из своих крайне скудных средств даже фактически содействовала, насколько могла, реализации его пылких надежд.»5

Но главным, кто поддерживал юного Константина в увлечении средневековьем, был друг его детства, с которым они провели вместе всю молодость и дружили всю свою жизнь, Илья Александрович Шляпкин (1858—1918) – филолог, палеограф, историк древнерусского искусства.

Шляпкин И. А.

Вот, что вспоминал сам Константин Алексеевич о дружбе с Ильёй Александровичем: «Встретились мы с И. А. Шляпкиным на жизненном пути еще до поступления в гимназию, так как оба были определены – я своим отцом, а И.А. своим дядей, Александром Антоновичем Реввса, заменившим ему умершего отца, – в немецкий пансион Адели Федоровны Юргенс… В пансионе И. А. Шляпкин не обращал на себя особенного внимания, если не считать его голову, уже в то время превышавшую ординарные размеры и получившую, благодаря влиянию одного злоязычного мальчугана – каюсь, ибо таковым был я, солидное прозвание „пивного котла“.»6

После пансиона мадам Юргенс, Константина отправили получать среднее образование в III-ю С.-Петербургскую гимназию, которая находилась в Соляном переулке и имела педагогический (!) уклон. Здесь мальчики встретились вновь, когда Илья поступил в гимназию пансионером.

Учился Константин прилежно и окончил гимназию с серебряной медалью в 1877 году.7 Интересно отметить, что по истории, которой он посвятит всю свою жизнь, у него была четверка. Этот предмет в III-ей гимназии мальчику преподавал известный столичный педагог Я. Г. Гуревич, через несколько лет возглавивший другую петербургскую гимназию, которая станет называться его именем, и в которой учились многие известные гимназисты Николаевской гимназии, в том числе братья Гумилёвы. Став профессиональным педагогом, к своему бывшему наставнику позднее придет преподавать и Константин Иванов.

В этот период начинает формироваться особое отношение юноши к поэзии, поэтическому слову. Константин Алексеевич вспоминает, что одним из лучших подарков его матери в то время было полное собрание сочинений В.А.Жуковского.

«Этого было достаточно, чтобы все переводимые баллады Жуковского, относящиеся к средневековью, были в первую голову выучены мною наизусть. Самый характер музы Жуковского, конечно, увлекал меня до чрезвычайности. Я жил преимущественно дома, почему и знакомств у меня было немного. Раз только библиотекарь нашей юридической библиотеки Э. И. Конге пригласил меня посетить для обозрения Публичную библиотеку… Поразительное впечатление произвели на меня как сама библиотека, так и в особенности «кабинет д-ра Фауста».8

По окончании гимназии, 23 июля 1877 года, Константин подает прошение Ректору С.-Петербургского Императорского университета о зачислении его на историко-философский факультет.9 В университет вместе с ним поступает и друг его детства И. А. Шляпкин. Друзья вместе посещают университетские лекции: «Чем только не увлекались мы с И. А., особенно в первые годы пребывания своего в университете! Кроме предметов своей специальности, мы слушали и юристов, и естественников, и даже изучали небезрезультатно у К. А. Коссовича санскритский язык. Но в центре всех наших духовных переживаний стоял принявший определенные формы и тесно связывавший меня с покойным другом культ Фауста. У меня культ этот выразился в изучении средневековья, чему в университете много поспособствовали как высокоуважаемый академик и профессор всеобщей литературы А. Н. Веселовский, так и ближайший и незабвенный учитель, академик и профессор средневековой истории В. Гр. Васильевский – в особенном интересе, обнаруженном мною к изучению средневекового быта, и в переводе Фауста, начатом мною в 1880 году, т. е. в последнем году моего пребывания в университете.»10

На момент поступления Константина в университет, его отец был уже в чине коллежского асессора и состоял в должности экзекутора II Отделения СЕИВ Канцелярии.11 Проживала семья в этот момент на служебной квартире в ведомственном доме на Литейном пр., кв.312

В 1878 году, когда Константин был на 2 курсе университета, после продолжительной болезни, скончался его отец. На попечении вдовы, матери Константина, осталось четверо сыновей: Константин 20-ти лет; Василий 17-ти лет; Леонид 12-ти лет и 5-тилетний Николай.13 Елизавета Петровна, вынужденная выплачивать долги, накопленные во время болезни супруга, получила за него пенсию только на двоих младших детей в размере 875 руб. в год. В Свидетельстве о материальном положении семьи, выданном вдове Управляющим канцелярии, в которой состоял письмоводителем её супруг, указано, что из двух старших сыновей, полностью находящихся на её обеспечении, Василий «болезненный»,14 а старший Константин, хоть и зарабатывает себе на жизнь уроками,15 но не имеет возможности платить ещё и за учебу в университете.

Бедность Ивановых после смерти отца была отчаянной и Константин буквально бьётся за получение университетского образования. Ивановы были вынуждены съехать с казенной квартиры.

«Кабинет Фауста» в Публичной библиотеке. Кочеткова О., 1880. Таким его увидел юный Константин Иванов

Константин поселяется неподалеку от них, на Литейном проспекте, в д.54, кв.22,16 В дальнейшем ему придется еще не раз переехать, что, вероятно, связано с поиском более скромного и дешевого жилья: он переезжает на Владимирский пр., д.15, кв. 44,17 затем на Б. Московскую ул. д.1/3, кв.7.18

Но молодость не дает надолго погружаться в отчаянье. К.А. вспоминал: «Ставши студентами, мы с И. А. поселились вместе. Когда скончался почтенный патер Рокицкий, мы раскупили со Шляпкиным на свои гроши его немногое наследство, в котором чуть ли не самое видное место принадлежало двум сутанам покойного. Мы и облачались систематически в эти сутаны, придававшие нам, по-нашему тогдашнему убеждению, вид средневековых ученых. И. А. заставил даже нашу квартирную хозяйку (портниху по ремеслу) сшить ему из лоскутов, по найденному им якобы в книге рисунку, головное украшение средневекового ученого, правдоподобие которого я позволил себе оспаривать, и теперь еще нахожу, что состряпанное И. А. головное украшение не имело ничего общего с известными головными уборами в средние века. Мало того, И. А. спер где-то череп, завернул его в чулок и поместил между оконными рамами, а затем не то раскрасил, не то оклеил свой фонарь так, чтобы он изображал, по его мнению, средневековую вещь. Я вышучивал и этот фонарь на основании весьма солидных данных, чем приводил друга чуть ли не в бешенство. Но все мои шутки не достигали цели. Каждый вечер, в который мы сидели дома, разряженный, как и я, в сутану, И. А. подставлял к своему псевдосредневековому фонарю лестницу, зажигал фонарь, слезал с лестницы, надевал с самым сосредоточенным видом свой „дурацкий колпак“, как я называл его средневековое головное украшение, брал с полки ту или другую книгу, снова взлезал на лестницу и, несмотря на свою неуклюжесть и тяжесть, довольно искусно располагался на верхушке лестницы и принимался за чтение. Я в это время сидел в соседней комнате в сутане за письменным столом и занимался тем или другим делом литературного характера. Иногда при этих условиях начинались у нас переговоры, переходившие нередко в самую бесшабашную брань. Жившая за стеной соседней комнаты весьма образованная, пуритански щепетильная дама, жена одного провинциального математика, „тетя Катя“, как мы называли ее, с истинным ужасом говорила нам, что разговоры наши подчас было страшно слушать.»19

Не лучше, чем с оплатой жилья, обстояли дела с оплатой учебы – Константин ежегодно обращается к Ректору университета с просьбой о выделении помощи, рассрочке платежа или полном освобождении от оплаты учебы, но далеко не всегда получает желаемое.20 Поддерживали, прежде всего, отличников, а как Константин мог стать отличником, вынужденный постоянно давать уроки для оплаты учебы? Замкнутый круг.

Несмотря на те трудности, которые ему встретились в самом начале жизненного пути, именно в университете Константин Иванов берется за дело всей своей жизни – в 1880 году он начинает перевод гениального «Фауста» В.-И. Гёте, не догадываясь о том, что закончить перевод он сможет только спустя десятилетия, в 1918 году! Сродни писательскому подвигу самого Гете, работавшего над «Фаустом» всю жизнь.

Диплом К. А. Иванова. Фонд МНГ, публикуется впервые

В 1881 году Константин оканчивает университет.21

1

Анненский Иннокентий Фёдорович (1855—1909) – русский поэт, драматург, переводчик, критик, исследователь литературы и языка, педагог и административный деятель образования, дсс, преподаватель и третий директор Николаевской гимназии

2

Мор Яков Георгиевич (1840—1914) – тайный советник, филолог, педагог, четыертый директор Николаевской гимназии (1906 – 1914).

3

ЦГИА СПб. Ф.14, Оп.3, Д.19463, Л.6 Метрическая выпись

4

Здесь и далее воспоминания публикуются по: Иванов К. А. Предисловие переводчика к Гёте И. В.. Фауст: [трагедия]: пер. с нем. / Иоганн Вольфганг Гёте; пер. К. А. Иванов; худож. О. Ю. Яхнин; предисл. К. А. Иванов. – СПб.: Имена, 2005. – 647 с.: ил. С.2—3

5

там же.

6

там же.

7

Д. 19463. Л.2 Аттестат №557 от 27.08.1877

8

Иванов К. А. Предисловие

9

там же. Л.1 Прошение

10

Иванов К. А. Предисловие

11

Экзекутор – чиновник, наблюдающий за внешним порядком в учреждении или канцелярии, заведующий хозяйством

12

Д.19463. Л.16 Свидетельство

13

там же. Л.17. Свидетельство о несостоятельности

14

там же

15

там же. Л.22. Свидетельство на право преподавание

16

там же. Л.12. Вид на жительство

17

там же. Л.25. Вид на жительство

18

там же. Л.33. Вид на жительство

19

Иванов К. А. Предисловие

20

Д.19643. Л.14, 23, 24, 26, 29. Прошения

21

там же. Л.17. Свидетельство об окончании К. А. Ивановым университета