Читать книгу #живи - Татьяна Зингер - Страница 3

«Заявка отправлена», – издевательская надпись за ночь не сменяется ни отказом, ни одобрением, и мне остается лишь смириться с ней.

Ненадолго отпустить из головы. Переключиться на что-то незначительное, что не скребется в животе неосознанным страхом.

От недосыпа кружится голова, и все уроки я откровенно сачкую. Да и как можно углубляться в биологию или обществознание, когда на улице жарит почти летнее солнце, а в кабинетах так душно, что хочется стянуть с себя лишние слои одежды и уйти загорать в парк? Кэт с Иркой Сониной так и поступают. На них полупрозрачные сарафаны, под которыми виднеются завязки купальника – девочки переоделись в туалете после уроков, иначе директор бы устроил истерию на тему неподобающего внешнего вида – одинаковые солнцезащитные очки скрывают половину лица. Ирка так умело копирует Кэт во всем, что издалека подружки неотличимы.

– Пойдем с нами? – зазывает меня Кэт, когда мы выходим из школы.

– Не, я просидела до утра в интернете. Меня жутко рубит, – честно признаюсь я и протяжно зеваю. – Развлекитесь сами.

Ирка смеряет меня взглядом, означающим: «Ну и сиди одна, неудачница», а Кэт издает протяжный вздох, мол, опять она за своё.

От меня отстают, и на том спасибо.

В надежде пообедать и завалиться спать, я спешу домой.

Ага, как бы ни так!

Мама затеяла генеральную уборку. Кошмар! Она носится по кухне, засучив рукава клетчатой рубашки. Из-под нелепой косынки выбивается прядка волос. У мамы вид совершенно ненормальный, как у Безумного Шляпника. Глаза горят азартом – так всегда, когда она берется за что-то всерьез.

– Привет! – Взмахнув шваброй, мама чуть не сбивает с тумбочки вазу. – Как успехи?

Я пожимаю плечами и, стянув кеды, заталкиваю их на обувную полку. Волочу за лямку отяжелевший рюкзак и запираюсь в комнате.

– Твою спальню не трогала, – доносится до меня мамин голос. – Приберись.

У мамы есть маленький, но весомый недостаток – она помешана на порядке. В нашей квартире так чисто, что можно есть с пола. Любое пятнышко – даже крошечное – будет обнаружено и стерто, пусть даже на его устранение потребуется весь день. Однажды я испачкала диван йодом, так мама не ложилась спать, пока не оттерла обивку дочиста.

Это невыносимо. Мне хочется быть нормальным подростком: жить в бардаке, спотыкаться о горы одежды и изредка забывать, куда я подевала носки.

– Может, завтра? – уныло вопрошаю я, заранее предугадав ответ.

– Нет, сегодня. Чистые полки – чистые мысли.

Спорить с мамой себе дороже, потому я вяло переставляю фоторамки, отряхиваю мягкие игрушки от кошачьей шерсти. Плюшевый заяц смотрит на меня с укором – я давно не сплю с ним в обнимку и достаю только затем, чтобы выбить из него пыль. Всякий раз мама просит избавиться от старых вещей, но я не могу заставить себя выбросить что-то из прошлого: мягкие игрушки, подаренные отцом, одежду, которую давным-давно купила мне бабушка, даже плакат с некогда любимым актером – потому что это всё напоминает мне о детстве.

Вот и заяц когда-то был моим лучшим другом, а теперь всего лишь пылесборник, как выражается мама.

Заглянув за шкаф, я обнаруживаю там паука размером с мой ноготь. Паук, словно учуяв опасность, забивается в самый угол. Крохотные лапки проворно перебираются по паутине. Я рассматриваю его, но не трогаю, не смахиваю метелкой. Пусть в спальне будет хоть частичка беспорядка.

Вот бабушка не любила уборку. Она считала, что ценен человек, а не вымытая посуда. Наверное, из-за этой несхожести мама и не сошлась характерами с бабушкой, а за спиной называла её пренебрежительно «свекровью». Слово показалось мне оскорбительным, и однажды я наябедничала бабушке на маму, а та лишь рассмеялась:

– Так я и есть свекровь. Я – мать твоего папы, тебе бабушка, а твоей маме – свекровь. Понятно?

– Вроде бы. – Почесала в затылке. – Значит, другая моя бабушка, ну, мамина мама, для папы тоже свекровь?

– Теща, – поправила бабушка, после чего нарисовала на тетрадном листочке кучу всяких семейных связей, непонятных и запутанных.

Если по правде, слово «свекровь» нравится мне больше, чем «теща». Дело в том, что бабушку по папиной линии я обожала, а к маминой всегда относилась с опаской. Вторая бабушка всех учит жизни. Маму называет бесхребетной, а меня – растяпой. Называет не со зла – она просто не умеет иначе. Даже когда хвастается мной перед соседками, говорит: «Неумеха-то моя вон чего учудила». После встреч с бабушкой мама всегда мрачнеет и замыкается в себе. Впрочем, бабушка живет за семьсот километров от нас, потому гостим у неё мы исключительно летом.

Я люблю вторую бабушку, но не доверяю ей так безоговорочно, как папиной маме.

Интересно, мне уже одобрили вступление в группу?

Нет. Заявка всё ещё висит где-то в цифровом пространстве, непрочитанная администратором. Тот, кстати, в сети появился, но почему-то не спешит сделать меня частью «Слишком поздно» либо навсегда вычеркнуть из списка допущенных лиц. Неизвестность пугает. Что может быть внутри такого, что админ должен придирчиво рассматривать каждого кандидата на вступление? Может, у них ещё и отбор специальный? Типа закрытого клуба, куда допускают лишь избранных.

Надо бы отвлечься, иначе точно свихнусь от незнания.

Прибравшись и поужинав, я решаю найти профиль Наташки в «Инстаграме». О чем она может писать? Наверняка, о чем-то безмерно скучном.

Долго просматриваю записи. Неплохо. Снимки четкие, симпатичные, а философские цитаты вставлены более-менее в тему. Оказывается, Наташка тоже ходит по кафе-барам, отдыхает на природе с друзьями и даже встречается с мужчиной! Она не похожа на унылого школьного психолога, когда переодевается в джинсы и клетчатые рубашки, распускает тугой хвостик и снимает очки.

Залезаю в подписки Наташки, намереваясь обнаружить среди них Марину. Но тотчас нажимаю на кнопку «Назад». Поищу профиль Марины завтра, иначе опять не усну. Буду грызть себя изнутри. Вспоминать.

Трудно побороть любопытство, но я справляюсь.

Изображение № 2: Полумесяц покачивается на облаках, а под ним темную аллею освещает одинокий фонарь.

Подпись: Мне нравится луна. В ней есть что-то загадочное и манящее. Вечерами хочется кому-то открыться, но у меня не так много виртуальных друзей (реальных вообще нет), чтобы болтать с ними ночами напролет. Что нужно знать обо мне ещё? Я не очень общительная, иногда угрюмая и резкая. Мой характер терпела только М.

Но если вдруг захотите пообщаться – я всегда рада.

Добрых снов.

#одиночество #ночь

Добавляю ещё несколько тегов, жму кнопку отправки. Моя запись появляется в ленте, и луна – без всяких фильтров – сияет с экрана мобильного телефона. Её отмечают комментариями и лайками. Приятно, что кому-то пришелся по вкусу мой текст, что кто-то, возможно, думает так же, как и я.

Не самая плохая идея – вести онлайн-дневник.

***

Уведомление появляется ближе к полуночи: «Ваша заявка на вступление одобрена».

Моё сердце на секунду останавливается, чтобы забиться чаще, сойдя с ритма. От волнения, едкого как кислота, трясутся руки. Я захожу на страницу и морщусь при виде закрепленной записи.

Девушка улыбается, закусив лезвие. Её глаза настолько пусты, настолько лишены всякого смысла, что кажется – это кукла в оболочке живого человека. Она плачет – слезы стекают по обеим щекам, – но почему-то продолжает тянуть эту неестественную улыбку, намертво приклеенную к губам.

Ничего особенного, но мне становится не по себе.

Я должна закрыть эту ссылку и забыть о ней, но палец ведет по экрану, и лента новостей оживает, ползет вниз, открывая картинку за картинкой. На некоторых нет ничего, кроме черного фона и белого текста. Слова тяжелые, но понятные и знакомые почти каждому подростку.

Я отвергаю этот мир.

Его смех мне заменят слезы.

Ты тоже говорил, что счастлив, скрывая в душе черноту?

Мы, дети заблудшего поколения, никому не нужны.

Они будут скучать, если меня не станет?

Здесь много дельфинов и бабочек, китов, устремленных в небеса. Изображения разные: реалистичные и ненатуральные, почти карикатурные. С кладбищенских надгробий смотрят незнакомые люди. Безлюдные крыши на рассвете манят к себе. Тянущееся вдаль железнодорожное полотно приглашает балансировать по рельсам. Разрисованные запястья пульсируют. Плачущие люди спешат отвести взгляд от прицела фотоаппарата. Израненные судьбы повсюду.

И кровь. Так много крови, что на губах становится солоно.

Первые минуты меня трясет от отвращения, но чем глубже я закапываюсь, тем сильнее впускаю «Слишком поздно» в себя. Есть в ней что-то, что заставляет остаться ещё на секунду, а потом ещё на одну, и ещё.

Здесь все свои. Участники анонимно и открыто делятся переживаниями, оставляют комментарии. Ежедневно кому-то разбивают сердце, а кто-то другой теряет смысл жизни. Тогда он пишет в группу, а ему отвечают другие, расколотые или сломленные, или учащиеся жить заново.

Кажется, Наташка глубоко заблуждалась. Эта группа не толкает на самоубийство, а позволяет найти тех, кто подаст тебе руку помощи. Да, иногда тут выкладываются трагичные посты – но лишь потому, что каждый подросток знает, каково страдать.

Я возвращаюсь к началу страницы и читаю новую запись, которая появилась только что: «Приветствуем нашего нового друга, Сашу». Имя подсвечено ссылкой и ведет на мою страницу.

На губах расплывается глупая улыбка, а в животе поселяется тепло, солнечное, живое. Впервые за долгое время меня кто-то выделил среди толпы.

Следующий час ко мне в друзья добавляются самые разные люди. Из России и Беларуси, из Украины и Казахстана. Их так много, что я не успеваю запоминать имена. Они отправляют мне смайлы и многозначительно добавляют: «Круто, что ты с нами!»

Мне хочется спросить: «Слушайте, а что это за группа?», но вопрос кажется тупым. Мол, а чего подписывалась, если не знаешь.

Ничего, я всё выведаю сама.

***

Субботнее утро наступает внезапно. В секунду темень сменяется ослепительным светом. Солнечные лучи поглаживают по волосам, настырно лезут в глаза. Я давно не сплю, но не нахожу в себе сил подняться с кровати. Слишком тяжело. Как только я встану, официально начнется день, и придется жить.

На кухне мама готовит завтрак, напевая песенку из рекламы шампуня. Гремят кастрюли, шумит вода, пищит микроволновка.

Перевернувшись на бок, накрываю голову подушкой. Звуки смолкают, и в ушах отдается биение сердца. Одиночество вновь давит на виски. Рывком стягиваю с себя одеяло. Чищу зубы – может, сделать фото ванной комнаты? – одеваюсь в шорты и футболку – или гардероба? – завтракаю вязкой овсяной кашей, которая прилипает к зубам.

– Зайдешь сегодня к папе? – Мама сидит напротив, уперев подбородок в кулак.

– А надо? – уточняю я, проглотив кашу, не жуя.

Она равнодушно дергает плечом. Мамины глаза всегда пустеют, когда речь заходит об отце. Родители не общаются и никогда не вспоминают друг друга. Почему, расставшись, они оборвали любые контакты? Что послужило причиной?

Я помню, как счастливы мы были раньше. Помню, как ходили в парк аттракционов, где взмывали ввысь на цепочных качелях, и мама заливисто смеялась, а папа называл меня трусихой. Помню, как мама подкрадывалась к папе со спины и крепко обнимала его, а он целовал её в щеку.

Неужели любовь может взять и иссякнуть? Лопнуть как мыльный пузырь?

– Сходи, если хочешь. – Мама наливает мне зеленого – экологически чистого и полезного, а потому особенно гадкого – чая без сахара. – Папа, должно быть, соскучился.

Сомневаюсь. Мой папа не умеет скучать, ведь у него маленький ребенок, тяжелая работа и любимая жена. Я – лишь пунктик в его списке важных дел. Ненужный такой пунктик, бесполезный, но от которого не избавиться.

После завтрака я звоню отцу и, запинаясь, спрашиваю:

– Можно зайти к вам на часик?

– Не задавай глупых вопросов, Александра, – ворчит он в трубку, а у меня внутри обрывается струна. – Мы ждем тебя в любое время.

В их квартире всегда шумно: болтает на своем языке Матюша, папина новая жена Юля безостановочно готовит то завтрак, то обед, то ужин. Скворчит масло на сковородке. Трясется, возмущаясь, кухонный комбайн. В телевизоре журналист восхваляет новомодный сериал про странных подростков.

– В школе всё нормально? – спрашивает папа, дожидаясь, когда я переобуюсь в тапки и вымою руки с мылом. Водосток засорен рыжими волосами. Юлины. В этом доме проще относятся к чистоте – по правде, я опасаюсь ходить босиком, чтобы не вляпаться в пластилин или пюре.

– Нормально.

Рядом с отцом всегда хочется выпрямиться и отвечать по-военному коротко.

Юля накрывает на стол. Каждое её движение отточено, как танец: поворот – захват вилок – движение рукой – поворот. Она управляется за секунду. Бряцают тарелки и ложки. В пузатом заварочном чайнике чернеет свежая заварка. С котлеты стекает подсолнечное масло.

Я не голодна, но не могу отказаться под суровым взором отца.

– Матюша научился говорить, – Он усаживает сына на колени. – Ну, скажи что-нибудь сводной сестре, а?

Матвей мурчит что-то себе под нос и пытается вылезти из отцовских объятий, а я давлю в себе зависть. Успехами какой-то-там-Александры папа не хвастается. Подозреваю, что он не помнит, в каком классе учится его дочь – что уж говорить про мои скромные достижения.

– Не верю, что Матюше вот-вот исполняется два годика, – торжественно добавляет Юля, целуя сына в нос. – Саша, ты придешь к нам на праздник?

Вот что мне делать на дне рождения Матвея? Куча родственников будут умиляться его пухлым щечкам или редким зубам, болтать с ним, дарить подарки. А я, как в прошлом году, забьюсь в угол, где просижу до позднего вечера в гордом одиночестве.

– Я бы очень хотела зайти, но в среду итоговая контрольная, боюсь, что не успею подготовиться, – вру, опустив взгляд. – Матвей не обидится?

Масло растеклось по тарелке несимпатичным пятном. Макароны разварились и слиплись. Юля – неплохая женщина, искренняя и веселая. Но готовить она не умеет. Впрочем, папа с аппетитом уплетает неаппетитное месиво. Если счастье можно измерить в количестве съеденных макарон, то папа безмерно счастлив.

– Конечно же, нет! – восклицает Юля. – Он даже не заметит. Ты учись. Это главное!

– Очень жаль, – добавляет папа пасмурно. – Постарайся всё же выкроить часок по возможности. Мы – одна семья.

Ой, да ладно. На мой день рождения ты, папа, не пришел, как и на мамин юбилей. Мы – одна семья только тогда, когда дело касается твоих новых родственников. Кто бы знал, как обидно быть запасным ребенком. Вроде бы и родная, но особых надежд на меня не возлагают, потому что есть младший сын, единственный и неповторимый.

Короче говоря, день окончательно испорчен. Напоследок я тайком фотографирую спальню Матвея и ухожу, отказавшись от чая с тортом. Мама говорит, что сладкое вредит фигуре, и я небрежно бросаю эту фразу, когда Юля предлагает мне кусочек. Матвей весь измазан тортом, он черпает его пальцами прямо с коробки. Кусок, предназначавшийся мне, он тоже подъел: сколупнул взбитые сливки и мастику. Не хватало только доедать объедки за любимым папиным сыном. Поэтому я ссылаюсь на срочные дела («мама просила вернуться пораньше») и убегаю.

Изображение № 3: На обоях детской спаленки танцуют овечки в комбинезонах. По потолку плывут нарисованные фосфорной краской звезды. Вся мебель белая-белая, и пол усыпан игрушками.

Подпись: В этой волшебной комнате живет мой сводный брат. Ему скоро исполнится два годика, и родители обожают его. Даже мой бывший папа. Вообще-то он до сих пор мой папа, но после его ухода из семьи наши отношения испортились. Папа обожает сына, а ко мне относится… ну, как к дальнему родственнику, которого и не выгонишь, но и не вспоминаешь без надобности. Если честно, мне очень обидно, но я стараюсь не подавать вида. Иначе папа скажет, что я уже взрослая, а веду себя как ребенок.

#одиночество #грустьтоска #семья

Число подписчиков не меняется, зато я получаю первые осмысленные комментарии. Незнакомые люди советуют не обижаться на младшего брата, которому уделяют больше внимания. Предлагают подружиться с ним, найти общий язык. Уверяют, что папа любит меня так же сильно, как и раньше. Вот откуда им знать? Как могут они утверждать что-либо, не зная ни моей семьи, ни моего отца, ни меня саму?

Разумеется, я не бегу домой, а бесцельно слоняюсь по парку. Сижу у озера, по зеркальной глади которого чинно плывут утки.

Перечитываю комментарии к фото и отвечаю на некоторые.

Интересно, а что будет, если я выложу этот же снимок в «Слишком поздно»?

Первый комментарий прилетает от Риты Миропольской из Барнаула, у которой вместо фотографии – бескрайнее небо, а в статусе написано: душа насквозь пробита людским равнодушием.

«Мои родители тоже завели себе нового ребенка и на меня забили. Сделай то, посиди с сестрой, зачем тебе куда-то ходить, лучше приберись или помой посуду. Якобы им тяжело, пока я развлекаюсь. Меня они не спросили, а хочу ли я сестру. Мне она нафиг не сдалась».

О да, хоть где-то меня понимают!

Мы переписываемся с Ритой и другими ребятами, которые не стараются найти тайный умысел в моих словах и не пишут тупых ответов, а искренне переживают. Некоторые из них грубы – оскорбления летят в адрес отца и Матвея, – а другие просто очаровательны. Никаких нравоучений, советов с припиской «уж поверь моему опыту», высокомерных фраз – ничего из того, что способно задеть меня за живое.

Честное слово, взрослые раздражают своим всезнанием! Почему родители или учителя, или вообще незнакомые люди из интернета позволяют себе считать, будто понимают что-то в жизни подростков? Они разговаривают с нами так, словно мы не заслужили доверия: покровительственно, с ноткой надменности. Советуют, как поступить, да только это не советы – а требования.

Здесь этого нет.

Только общение. Настоящее. Чистое. Позитивное.

Ко мне в «друзья» стучится та самая Рита.

«Привет! – пишет она, дождавшись моего согласия. – Блин, меня аж взбесило поведение твоего отца! Если что, я с тобой».

«Спасибо за поддержку», – отвечаю и добавляю несколько смайликов: смущение и алое сердце.

«Да ерунда. Меня вот родители вообще не понимают. Они зациклены, знаешь, на всякой фигне. Типа, надо учиться, поступать в универ, ходить на самбо, с сестрой сидеть. А мое мнение их не волнует. Я для них – бесплатная сиделка. Знаешь, папаша иногда как глянет на меня искоса, я аж скукоживаюсь. Типа бездарность он вырастил. Ты, наверное, испытывала что-то такое?»

Рита так откровенно жалуется на непонимание, не стесняясь меня, что внезапно мне тоже хочется открыться ей, сделать эту девушку из далекого города чуточку ближе. Мы общаемся как давние знакомые. С Ритой как-то легко, будто и нет между нами расстояния. Она заполняет пустоту собой, и одиночество потихоньку расцепляет пальцы, сползая с моих плеч.

«А как ты нашла нашу группу?» – интересуется Рита через полчаса оживленного общения, когда мы обсудили и друзей, и врагов, и любимые фильмы. Мы с ней очень похожи. Когда я пишу, что обожаю английские сериалы, Рита запросто перечисляет самые классные, которые она пересматривала по несколько раз.

«Да просто копалась в подписках подруги и обнаружила».

«Круто! Тебе очень повезло. В СП добавляют немногих. Ты типа избранная, да. Я давно жду начала игры. Блин, может, и ты на неё попадешь! Или ты пока только смотришь?»

«Какой игры?» – я стесняюсь своего незнания, но лучше расспросить обо всём нормальную Риту, чем незнамо кого.

«О, ты не знаешь? – Она добавляет удивленный смайл. – Не, я не должна тебе говорить. Это приказ Кита. Если будет надо, то сама поймешь попозже. Не спрашивай ни о чем, ок?»

Очень странно. Непонятная игра представляется мне чем-то завораживающим, но неопасным. Уж точно не смертельным квестом, как выражалась Наташка. Я не лезу с расспросами. Кит – это, видимо, админ группы. По крайней мере, того зовут Никитой. Ничего. Надо потерпеть.

Я пишу Рите ответ – «всё нормально, тема закрыта», – но она уже вышла из сети, не прощаясь. Будто бы испугалась меня или нашей переписки и сбежала, чтобы не сболтнуть лишнего.

Неужели я опять всё испортила?

Купив в ларьке нарезной батон (это я говорю по-московски, потому что петербуржцы, якобы, называют батон булкой), кормлю уток, а те жадно поедают мякиш. Вообще-то у уток от хлеба может быть заворот кишок – так сказала биологичка, – но я вспоминаю об этом слишком поздно.

– Пожалуйста, не умирайте от моего хлеба, – прошу их.

Утки меня не слышат – плывут к другим кормильцам, загребая лапами воду.

Погода стремительно портится. Небо, недавно синее до рези в глазах, заволокло черными тучами. Ещё не дождит, но воздух пахнет сыростью. Я качаюсь на качелях – одна на всей детской площадке – и просматриваю подписки Наташки. Одну за другой. Чужие лица и фото. Незнакомые профили, среди которых с трудом нахожу Маринин – в нем нет ни одного портрета. Понимаю, что профиль принадлежит ей, а не кому-то другому, по фотке из окна её спальни: безлюдный сквер и усыпанная палыми листьями тропинка к дому.

Я изучаю фотоснимки, читаю короткие подписи. У Марины была другая жизнь: за пределами школы и наших переписок. Нечто, чем она не делилась со мной. Оказывается, моя подруга любила фотографировать природу, особенно – зимнюю. Снега, метель, заиндевевшие ветви, красногрудые снегири. Так красиво, что перехватывает дыхание! Не удержавшись, ставлю «лайк» всем снимкам и добавляю Марину в подписки. Пусть она где-то там, но я тут, я всё вижу, и мне нравится то, чем увлекалась моя подруга.

Почему она скрывала от меня свое хобби?

У нас не было секретов друг от друга. Когда Марина впервые поцеловалась за школой с каким-то восьмиклассником, она тут же позвонила мне. Когда я пошла на первое в своей жизни свидание – отписалась ей в кинотеатре, где мы смотрели ужасно скучный фильм с ужасно скучным парнем.

Горести и радости мы делили пополам.

То есть я делила, а она скрывала сеансы у школьного психолога, свой блог, любовь к фотосъемке.

Много чего скрывала.

Слезы вновь подступают к глазам, но я впиваюсь зубами в нижнюю губу, прокусив её до крови. Боль отрезвляет.

Между тем, Кэт обрывает телефон сообщениями. Приглашает погулять или потусоваться где-нибудь вдвоем. Зазывает в Crazy Bubble или на вписку к старшекласснику Игнату, с которым она дружит по театральному кружку. Я не отвечаю.

Вообще-то до одури хочется поговорить с кем-нибудь, но не с ней. Жалко, что Рита исчезла из сети. Скука съедает меня, когда я натыкаюсь на листовку. Её почти срывает с фонарного столба порыв ветра, но она держится на клею. Упрямая листовка.