Читать книгу Скала Прощания. Том 1 - Тэд Уильямс - Страница 6

Огонь вспыхивал и затухал, снежинки кружились и мгновенно исчезали в пламени. Деревья вокруг по-прежнему озаряли оранжевые сполохи, но костер уже почти догорел. За хрупким барьером света терпеливо ждали своего часа холод и тьма.

Деорнот поднес ладони поближе к уголькам и постарался не обращать внимания на мощное живое присутствие леса Альдхорт, переплетенные ветви которого не позволяли видеть небо и звезды над головой, а окутанные туманом стволы мрачно раскачивались под холодным, не стихавшим ветром. Джошуа сидел напротив, глядя мимо огня в недружелюбную темноту; красные отблески костра отражались на худощавом лице принца, искаженном в молчаливой гримасе. Сердце Деорнота рвалось к принцу, но сейчас ему было трудно смотреть на Джошуа. Он отвел взгляд в сторону, стиснув замерзшие пальцы, словно так мог избавиться от страданий – своих, своего господина и всех остальных членов небольшого жалкого отряда.

Кто-то застонал рядом, но Деорнот не поднял головы. Многие из его спутников страдали, а маленькая служанка с ужасной раной на шее и Хелмфест, один из людей лорда констебля, которого укусило в живот жуткое существо, вряд ли переживут эту ночь.

Их неприятности не закончились, когда они выбрались из разрушенного замка Джошуа в Наглимунде. Когда отряд принца преодолевал последние разбитые ступени Стайла, они подверглись яростной атаке. Всего в нескольких ярдах от опушки Альдхорта земля вспучилась, и тишину фальшивой ночи, принесенной бурей, нарушили пронзительные вопли.

Со всех сторон их атаковали копатели – буккены, как их называл молодой Изорн, который истерически выкрикивал это слово, нанося мощные удары мечом. Несмотря на страх, сын герцога убил многих врагов, однако он и сам получил дюжину поверхностных ранений от острых зубов копателей и их грубых зазубренных ножей. И о них не следовало забывать: в лесу даже небольшие царапины часто начинали гноиться.

Деорнот принялся ерзать на своем месте. Отвратительные маленькие существа цеплялись за его руку, точно крысы. От удушающего страха он едва не отрубил себе кисть, чтобы избавиться от верещавших уродов. Даже сейчас одна только мысль о них заставила его содрогнуться. Он потер пальцы, вспоминая схватку.

Наконец измученному отряду Джошуа удалось прорваться сквозь ряды врага, и они побежали к лесу. Странно, но угрожающая линия деревьев сулила защиту. Толпа копателей, имевших огромное превосходство в численности, не осмелилась преследовать людей.

«Быть может, у леса есть какая-то сила, не позволившая буккенам продолжить атаки? – подумал Деорнот. – Или, что более вероятно, в лесу обитают существа еще более опасные, чем сами копатели?»

Во время бегства им пришлось оставить за собой пять разорванных тел, еще совсем недавно бывших человеческими существами. Теперь отряд принца состоял из дюжины человек, но, судя по хриплому дыханию солдата по имени Хелмфест, лежавшего под плащом у костра, очень скоро их станет еще меньше.

Леди Воршева вытирала кровь с мертвенно-бледной щеки Хелмфеста. Ее отрешенное лицо напомнило Деорноту безумца, которого он однажды видел на городской площади Наглимунда, тот переливал воду из одной чашки в другую, не проливая ни капли. Ухаживать за умиравшим молодым человеком было столь же бесполезно – Деорнот в этом не сомневался, и по темным глазам Воршевы видел, что она все понимает.

Принц Джошуа обращал внимания на Воршеву не больше, чем на остальных членов своего измученного отряда. Несмотря на ужас и усталость, которую она разделяла вместе с остальными, Воршеву сердило невнимание принца. Деорнот давно наблюдал за сложными отношениями Джошуа и Воршевы, но и сам не знал, как к ним относиться. Иногда он воспринимал женщину из клана тритингов как досадную помеху, мешавшую принцу выполнять свои обязанности; в другие моменты жалел Воршеву, чья искренняя страсть заставляла ее терять терпение. Джошуа мог быть раздражающе осторожным и внимательным, но даже в лучшие времена был склонен к меланхолии. Деорнот понимал, что жить с принцем и любить его очень непросто.

Старый шут Тайгер и арфист Санфугол о чем-то печально разговаривали рядом. Пустой мех от вина лежал между ними; больше у них ничего не осталось. Тайгер только что допил последние капли и в ответ услышал обидные слова от своего спутника. Шут пил, сердито моргая слезящимися глазами, точно старый петух, пытающийся отогнать соперника.

Единственными людьми, которые занимались чем-то полезным, оказались герцогиня Гутрун, жена Изгримнура, и отец Стрэнгъярд, архивариус из Наглимунда. Гутрун разрезала в нескольких местах подол своего парчового платья и шила грубые штаны, в которых было удобнее продираться сквозь кустарник Альдхорта. Стрэнгъярд, оценивший разумность ее действий, резал затупившимся ножом Деорнота сутану.

Рядом с отцом Стрэнгъярдом сидел погрузившийся в раздумья риммер Эйнскалдир; между ними лежало окутанное тенями неподвижное тело маленькой служанки, чье имя Деорнот не мог вспомнить. Она убежала вместе с ними из дворца и все время тихо плакала, пока они пробирались по подземному ходу.

Плакала до тех пор, пока до нее не добрались копатели. Они цеплялись за ее шею, как собаки за кабана, даже после того, как клинки рассекали их тела. Теперь она больше не плакала. Она лежала совершенно неподвижно и отчаянно боролась за жизнь.

Деорнот содрогнулся – на него накатила волна ужаса. Милосердный Усирис, какие грехи они совершили, чтобы получить такое жестокое наказание? За что так страшно пострадали жители Наглимунда?

Он с трудом подавил панику, понимая, что она отражается на его лице, после чего огляделся по сторонам. Никто не обращал на него внимания, слава Усирису, никто не видел его позорного страха. Нет, так нельзя. В конце концов, Деорнот был рыцарем. Он испытал гордость, когда рука принца в латной рукавице легла на его голову, а он произносил слова клятвы. Он мечтал испытать чистый ужас схватки с человеческими врагами – а не с маленькими верещащими копателями или норнами, чьи мертвенно-бледные лица ничего не выражали, когда они уничтожали замок Джошуа. Как можно бороться с далекими детскими страхами, которые так неожиданно ожили?

Должно быть, наконец наступил судный день. Другого объяснения быть не могло. Быть может, они все-таки сражались с живыми существами – у них текла кровь, они умирали, разве такое бывает с демонами? – тем не менее, то были силы тьмы. И последние дни явили людям правду.

Как ни странно, но Деорнот ощутил прилив сил. В конце концов, разве не истинное призвание рыцаря защищать своего господина и страну от врагов, как призрачных, так и настоящих? Разве священник не говорил об этом перед бдением при введении Деорнота во владения? Он постарался задвинуть трусливые мысли подальше – туда, где им и следовало находиться. Деорнот всегда гордился умением сохранять спокойное лицо, своим медленным и взвешенным гневом и потому чувствовал себя комфортно рядом со сдержанным принцем. Только взяв под контроль свои чувства, Джошуа мог вести людей за собой.

Деорнот подумал о Джошуа, бросил мимолетный взгляд в его сторону и сразу почувствовал, как возвращается тревога. Казалось, броня терпения Джошуа треснула, слишком серьезным оказалось оказанное на него давление. Джошуа смотрел в пустоту, где продолжал завывать ветер, его губы безмолвно шевелились, он о чем-то беседовал сам с собой; лоб хмурился в мучительной концентрации.

Смотреть на него было слишком трудно.

– Принц Джошуа, – тихо позвал Деорнот. Принц закончил безмолвный разговор, но не посмотрел в сторону молодого рыцаря. Деорнот сделал новую попытку: – Джошуа?

– Да, Деорнот? – наконец, ответил принц.

– Милорд, – начал рыцарь, но понял, что ему нечего сказать. – Милорд, мой добрый господин…

Деорнот прикусил нижнюю губу, надеясь, что в последний момент его усталый разум посетит вдохновение, но Джошуа внезапно подался вперед, продолжая смотреть в темноту, которая начиналась за освещенными алыми отблесками костра деревьями.

– Что это? – с тревогой спросил Деорнот.

Изорн, дремавший у него за спиной, проснулся с невнятным криком при звуке голоса друга. Деорнот нащупал рукоять меча и, привстав, обнажил его.

– Тихо, – сказал Джошуа, поднимая руку.

Волна страха прокатилась по лагерю. Несколько секунд ничего не происходило, а потом и остальные услышали, как что-то ломилось через подлесок, неподалеку от круга света костра.

– Опять эти существа! – шепот Воршевы перешел в неуверенный крик.

Джошуа повернулся к ней, крепко сжал ее руку и резко ее встряхнул.

– Тихо, ради бога, тише!

Звук ломавшихся веток приближался. Изорн и солдаты вскочили на ноги, их ладони отчаянно сжимали рукояти мечей. Другие члены отряда плакали или молились.

– Никакой обитатель леса не станет двигаться с таким шумом… – прошипел Джошуа и вытащил из ножен Найдел, принц даже не пытался скрыть тревогу. – Он на двух ногах…

– Помогите мне… – послышался голос из темноты.

Казалось, ночь стала еще черней, словно темнота могла поглотить их вместе со слабым огнем костра.

Через мгновение кто-то преодолел кольцо деревьев и закрыл глаза руками, чтобы защитить их от света костра.

– Да, спасет нас Господь, да спасет нас Господь! – хрипло повторил Тайгер.

– Смотрите, это человек, – воскликнул Изорн. – Эйдон, он весь в крови!

Раненый сделал два шага в сторону костра и опустился на колени, наклонив лицо, которое потемнело от крови, однако он не сводил глаз с кольца сидевших у огня людей.

– Помогите мне, – снова простонал он. У него был такой слабый хриплый голос, что им с трудом удалось понять, что он говорит на вестерлинге.

– Что за безумие, леди? – простонал Тайгер. Старый шут схватил герцогиню за рукав, как мог бы сделать маленький ребенок. – Скажите мне, что за новое проклятие на нас свалилось?

– Мне кажется, я его знаю! – заговорил Деорнот, и через мгновение почувствовал, как исчезает парализующий страх; он бросился к дрожавшему человеку, сжал его локоть и помог подойти ближе к огню. Мужчина был одет в какое-то тряпье, кольчуга, разорванная во множестве мест, свисала с кожаного почерневшего ремня на шее.

– Это копейщик из нашей стражи, – сказал Деорнот Джошуа. – Он был с нами на встрече с Элиасом в шатре у стен Наглимунда.

Принц задумчиво кивнул. Его взгляд стал пристальным, а выражение лица непонятным.

– Остраэль… – пробормотал Джошуа. – Кажется, его так звали? – Принц несколько долгих мгновений смотрел на залитого кровью молодого воина, потом его глаза наполнились слезами, и он отвернулся.

– Иди сюда, бедняга, сюда… – сказал отец Стрэнгъярд, подходя к ним с мехом с водой.

Воды у них оставалось лишь немногим больше, чем вина, но никто не стал возражать. Вода наполнила открытый рот Остраэля и полилась по подбородку. Казалось, он не мог глотать.

– Его… схватили копатели, – сказал Деорнот. – Я уверен, что видел, как это произошло в Наглимунде. – Он почувствовал, как дрожит под его рукой плечо копейщика, услышал хриплое дыхание. – Эйдон, какие страдания, должно быть, он перенес.

Остраэль посмотрел на него, и его глаза сверкнули в тусклом свете. Его рот снова открылся.

– Помогите… – он говорил очень медленно, словно каждое следующее слово с трудом поднималось к его горлу, а потом выскальзывало изо рта. – Мне… больно, – прохрипел он. – Пусто.

– Господне Дерево, как мы можем ему помочь? – простонал Изорн. – Мы все получили ранения.

Рот Остраэля открылся, и он посмотрел вверх невидящими глазами.

– Мы можем перевязать его раны, – сказала мать Изорна Гутрун, к которой почти полностью вернулась ее обычная уверенность. – Можем дать ему плащ. А если он доживет до утра, сделаем для него еще что-нибудь.

Джошуа повернулся и снова посмотрел на молодого копейщика.

– Герцогиня, как всегда, права, – сказал принц. – Отец Стрэнгъярд, попробуйте отыскать для него плащ. Быть может, тот, кто не получил серьезных ранений, согласится…

– Нет! – прорычал Эйнскалдир. – Мне это не нравится.

На поляне воцарилось недоуменное молчание.

– Неужели ты пожалеешь… – начал Деорнот, а потом ахнул, когда Эйнскалдир подскочил к задыхавшемуся Остраэлю, схватил его за плечи и швырнул на землю. А затем уселся на грудь молодого копейщика. В руке бородатого риммера внезапно появился длинный нож, и его лезвие, точно сверкающая улыбка, приблизилось к окровавленной шее Остраэля.

– Эйнскалдир! – Лицо Джошуа побледнело. – Что за безумие?

Риммер оглянулся через плечо, и на его бородатом лице появилась странная улыбка.

– Он не человек! – заявил он. – И для меня не имеет значения, где ты его видел!

Деорнот протянул руку к Эйнскалдиру, но тут же ее отдернул, когда нож риммера сверкнул возле его пальцев.

– Глупцы! – воскликнул Эйнскалдир. – Смотрите! – Он указал рукоятью ножа в сторону костра.

Обнаженные ноги Остраэля лежали у самого края ямы, где догорал огонь. Плоть уже почернела и дымилась, но копейщик практически спокойно лежал под риммером, и лишь его грудь продолжала вздыматься и опускаться.

Все молчали. Над поляной начал собираться туман, который принес пронизывающий до самых костей холод. Все стало каким-то странным и неотвратимым, как в кошмаре. Быть может, сбежав из Наглимунда, они оказались в лишенной дорог земле безумцев.

– Быть может, его раны… – начал Изорн.

– Идиот! Он не чувствует огня, – прорычал Эйнскалдир. – И у него рассечено горло – от такого ранения умер бы любой человек. Вот! Посмотри! – И он повернул голову Остраэля так, что все смогли увидеть неровные трепещущие края раны, от одного уха до другого. Отец Стрэнгъярд, который наклонился поближе, чтобы ее разглядеть, издал невнятный звук и отвернулся.

– Скажите мне, что он не призрак… – продолжал риммер, но затем его едва не отбросило на землю, когда тело копейщика стало судорожно под ним биться. – Держите его! – закричал Эйнскалдир, пытаясь отодвинуть лицо подальше от головы Остраэля, которая моталась из стороны сторону, а зубы громко стучали – он пытался укусить риммера.

Деорнот прыгнул вперед и вцепился в одну из худых рук несчастного, она оказалась холодной и твердой, как камень, но на удивление гибкой. Изорн, Стрэнгъярд и Джошуа также пытались удержать на месте извивавшееся тело. Сумрак поляны наполнился сдавленными проклятиями. Когда Стрэнгъярду двумя руками удалось ухватить последнюю оставшуюся свободной конечность, тело на мгновение затихло. Деорнот все еще чувствовал, как двигаются мускулы под кожей, сжимаются и расслабляются, собираясь с силами для новой попытки освободиться. Воздух с хрипом вырывался из изуродованного дурацкой гримасой рта копейщика.

Голова Остраэля приподнялась на повернутой шее, почерневшее лицо раскачивалось из стороны в сторону, казалось, он хотел их всех разглядеть. Затем, совершенно неожиданно, его глаза почернели и стали уходить внутрь. А еще через мгновение алое пламя вспыхнуло в пустых глазницах, и тяжелое дыхание стихло. Кто-то пронзительно закричал и почти сразу смолк, наступила удушающая тишина.

Казалось, липкая, могучая рука титана сжала их сердца, они почувствовали отвращение и ужас.

– Что же, – заговорил жуткий голос, в котором не было ничего человеческого, страшные ледяные звуки в пустынных пространствах; казалось, голос их топит в черном, не знающем преград ветре. – Так было бы намного проще… но теперь вам не видать быстрой смерти, которая приходит во сне.

Деорнот почувствовал, как его сердце бьется все быстрее, точно у попавшего в западню кролика – еще немного, и оно выскочит из груди. Он ощущал, как силы уходят из его рук, все еще сжимавших тело Остраэля, который когда-то был сыном Фирсфрама. Сквозь рваную рубаху Деорнот чувствовал холодную плоть, подобную могильному камню, тем не менее, жуткое существо дрожало – и казалось ужасно живучим.

– Кто ты? – спросил Джошуа, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. – И что ты сделал с этим несчастным?

Существо рассмеялось почти приятно, если бы не жуткая пустота в голосе.

– Я ничего с ним не делал. Он был уже мертвым, конечно, ну, почти – совсем несложно находить трупы смертных в руинах твоих владений, принц мусора.

Чьи-то ногти впивались в кожу руки Деорнота, но он не мог отвести взгляда от изуродованного лица копейщика, подобного свече, тлеющей в далеком конце длинного черного туннеля.

– Кто ты? – снова потребовал ответа Джошуа.

– Я один из хозяев твоего замка и твоя неизбежная смерть… – ответило существо с ядовитой серьезностью. – И я не обязан давать ответы смертным. Если бы не проницательный взгляд бородатого солдата, сегодня ночью вам бы всем тихо перерезали горло, что сэкономило бы нам много времени и усилий. Когда ваши бегущие души с визгом устремятся в бесконечное Между, откуда мы спаслись, это будет делом наших рук. Мы – Красная рука, рыцари Короля Бурь, – а он властелин всего!

С шипением, вырвавшимся из рассеченного горла, тело внезапно сложилось как пружина, и в нем появилась ужасающая сила подпаленной змеи. Деорнот почувствовал, что больше не может его удерживать. Сквозь шорох догоравшего костра он слышал, как рыдает Воршева. Со всех сторон ночь наполнилась испуганными криками. Он терял контроль над телом, и в следующее мгновение Изорн оказался над ним. Вопли ужаса их спутников слились с собственной истерической молитвой Деорнота – он отчаянно просил дать ему силы…

Внезапно тело копейщика стало слабеть, однако еще некоторое время продолжало дергаться, точно умирающий угорь, пока не застыло в неподвижности смерти.

– Что?.. – только и сумел пробормотать Деорнот.

Задыхавшийся Эйнскалдир указал локтем на землю, продолжая крепко сжимать мертвое тело. Голова Остраэля, отсеченная острым ножом риммера, откатилась на расстояние вытянутой руки и оказалась на границе тени и света костра. Все ошеломленно смотрели на отсеченную голову, губы которой раздвинулись в злобной усмешке. Алый свет в глазницах померк, и они превратились в пустые колодцы. Из разбитого рта вылетел последний вздох.

– … Нет спасения… Норны вас найдут… Нет… – и он замолчал.

– Клянусь архангелом… – прошептал охрипшим от ужаса голосом Тайгер, старый шут.

Джошуа с трудом втянул в себя воздух.

– Нам следует похоронить жертву демона по эйдонитским правилам. – Голос принца прозвучал твердо, но ему потребовались немалые усилия, чтобы он не дрогнул. Джошуа повернулся к Воршеве, которая все еще не пришла в себя и сидела с широко раскрытыми глазами и разинутым ртом. – А потом мы должны бежать. Похоже, они продолжают нас преследовать. – Джошуа повернулся и перехватил взгляд Деорнота. – Эйдонитское погребение, – повторил принц.

– Но сначала, – тяжело дыша, сказал Эйнскалдир, по лицу которого текла кровь из длинной царапины, – я отсеку ему руки и ноги. – Он наклонился и поднял топор.

Остальные отвернулись.

Черная лесная ночь придвинулась еще сильнее.

* * *

Старый Гилсгиат шел по влажной неровной палубе своего корабля в сторону двух пассажиров в плащах с капюшонами, стоявших у поручней правого борта. Они повернулись к нему, когда он приблизился, но продолжали сжимать руками перила.

– Будь проклята эта адская погода! – прокричал капитан, стараясь перекрыть рев ветра. Люди в плащах с капюшонами ничего не ответили. – Многим предстоит отправиться в постели килп в Великой зелени сегодня ночью, – громко добавил старый Гилсгиат. Его низкий акцент эрнистирийца не вызывал сомнений, несмотря на шум парусов. – В такую погоду корабли и тонут.

Человек с более массивной фигурой откинул капюшон, он прищурил глаза, когда дождь принялся хлестать по его розовому лицу.

– Нам грозит опасность? – прокричал брат Кадрах.

Гилсгиат рассмеялся, и на его загорелом лице появилось множество морщин. Однако ветер тут же унес его смех.

– Только в том случае, если ты намерен поплавать. Мы уже рядом с Ансис Пелиппе и входом в гавань.

Кадрах повернулся, чтобы посмотреть справа по борту в клубящийся сумрак.

– Большое черное пятно – это гора Пердруин, башня Стриве, как некоторые ее называют. Мы войдем в гавань через врата еще до наступления глубокой ночи. Если только ветер резко не переменится. Проклятие Бриниоха – какая странная погода для месяца ювен.

Маленький спутник Кадраха бросил взгляд в сторону серой пелены, за которой скрывался Пердруин, и снова опустил голову.

– В любом случае, святой отец, – прокричал Гилсгиат, – мы пришвартуемся сегодня и будем оставаться в гавани два дня. Насколько я понял, вы сойдете с корабля, ведь вы заплатили только за эту часть пути. Возможно, вы пожелаете сопроводить меня в порт, чтобы немного выпить, – если только вам не запрещает вера. – Капитан ухмыльнулся.

Все, кто проводил время в тавернах, знали: эйдонитские монахи не отказывают себе в удовольствии от крепкой выпивки.

Некоторое время брат Кадрах смотрел на трепещущие паруса, а потом обратил свой странный холодный взгляд на старого моряка. На круглом лице монаха появилась улыбка.

– Спасибо, капитан, но нет. Мы с мальчиком будем некоторое время оставаться на борту после того, как корабль войдет в порт. Он неважно себя чувствует, и я не хочу его торопить. Нам еще предстоит долгий путь до аббатства, к тому же придется подниматься в гору. – Его маленький спутник протянул руку и схватил монаха за локоть, но Кадрах не обратил на это ни малейшего внимания.

Гилсгиат пожал плечами и поглубже надвинул на лоб бесформенную шапку.

– Тебе лучше знать, святой отец. Ты заплатил за проезд и делал свою часть работы на борту – хотя должен признать, что большая ее часть досталась твоему парню. Ты можешь уйти в любое время до того, как мы отправимся с Краннир. – Он помахал рукой с узловатыми пальцами и зашагал по скользкой палубе, на ходу добавив: – Если парень плохо себя чувствует, я бы посоветовал отправить его вниз прямо сейчас!

– Мы вышли немного подышать свежим воздухом! – крикнул ему вслед Кадрах. – Скорее всего, мы сойдем на берег завтра утром! Спасибо, добрый капитан!

Старый Гилсгиат продолжал шагать дальше и вскоре скрылся за завесой дождя и тумана, а спутник Кадраха повернулся к монаху.

– Зачем нам оставаться на борту? – потребовала ответа Мириамель, и гнев отчетливо проступил на ее красивом лице с тонкими чертами. – Я хочу поскорее покинуть корабль! Для нас важен каждый час! – Дождь промочил даже ее толстый капюшон, и выкрашенные в черный цвет волосы облепили лоб.

– Тише, миледи, тише. – На этот раз улыбка Кадраха получилась более искренней. – Конечно, мы сойдем с корабля, как только он пришвартуется, не беспокойтесь.

Мириамель не скрывала своего гнева.

– Тогда зачем ты ему сказал?..

– Потому что матросы любят болтать, и я уверен, что громче и больше всех наш капитан. У нас нет возможности заставить его молчать, не даст мне соврать святой Муирфат. Если мы ему заплатим, чтобы он помалкивал, он просто напьется быстрее и начнет говорить раньше. А так, если кто-то нас ищет, они подумают, что мы все еще на борту корабля. Может быть, они будут ждать нас возле корабля до тех пор, пока он не отправится обратно в Эрнистир. Между тем мы благополучно окажемся на берегу в Ансис Пелиппе. – Кадрах удовлетворенно прищелкнул языком.

– Вот как.

Некоторое время Мириамель молча размышляла. Она снова недооценила монаха. Кадрах оставался трезвым с того момента, как они сели на корабль Гилсгиата в Эбенгеате. Впрочем, тут не следовало удивляться: во время путешествия у него случилось несколько сильных приступов морской болезни. За его пухлым лицом скрывался хитрый ум. И вновь она задала себе вопрос – и далеко не в первый раз, – о чем Кадрах думает на самом деле.

– Я сожалею, – наконец сказала она. – Это хорошая идея. Ты думаешь, что кто-то в самом деле нас ищет?

– Мы были бы глупцами, если бы считали иначе, миледи. – Монах взял ее за локоть и повел на нижнюю палубу.

Когда она в последний раз бросила взгляд на Пердруин, он походил на огромный корабль, неожиданно появившийся посреди волнующегося океана перед их маленьким хрупким суденышком. В какой-то момент возникло большое темное пятно чуть в стороне от носа корабля; а в следующий – словно завеса тумана рассеялась, Пердруин возник перед ними, точно нос могучего судна.

Тысячи световых пятен проглядывали сквозь туман, мелких, точно бабочки, которые заставляли огромную скалу сиять в ночи. Когда грузовой корабль Гилсгиата проплывал мимо портовых строений, остров продолжал подниматься перед ними, постепенно закрывая затянутое тучами небо.

Кадрах решил, что им следует оставаться на нижней палубе, и Мириамель такой вариант вполне устраивал. Она стояла у перил, прислушивалась к крикам и смеху матросов – они сворачивали паруса, – доносящимся из темноты, которую едва рассеивали фонари. Начавшуюся песню прерывал поток ругательств, и снова раздавался хохот.

Ветер в бухте под прикрытием береговых строений был уже не таким злым. Мириамель почувствовала, как диковинное тепло поднимается по ее спине к шее, и вдруг поняла, что счастлива. Она свободна и направляется туда, куда сама решила; сколько Мириамель себя помнила, с ней всегда происходило иначе.

Мириамель не была в Пердруине с самого детства, но у нее возникло ощущение, будто она возвращается домой. Ее мать Иллиса привезла сюда маленькую Мириамель, когда навещала сестру, герцогиню Нессаланту, в Наббане. Они остановились в Ансис Пелиппе, чтобы нанести визит вежливости графу Стриве. Мириамель почти ничего не запомнила от того визита – она была совсем крошкой, – если не считать доброго старика, который дал ей мандарин, а также сада с высокими стенами и выложенными плиткой дорожками. Мириамель гоняла красивую птицу с высоким хвостом, пока ее мать пила вино и смеялась с другими взрослыми людьми.

Добрый старик, вероятно, был графом, решила Мириамель. Такой сад мог позволить себе только очень богатый человек, тщательно ухоженный рай, скрытый за стенами замка. Здесь росли цветущие деревья, а в пруду, к которому выходили тропинки, плавали красивые серебристые и золотые рыбки…

Ветер в гавани набирал силу и принялся дергать ее плащ. Перила под пальцами Мириамель были холодными, и она спрятала руки под мышками.

Вскоре после визита в Ансис Пелиппе ее мать отправилась в новое путешествие, но на сей раз не взяла с собой Мириамель. То самое путешествие, в котором Джошуа потерял руку и которое стало последним для Илиссы. Элиас, едва не потерявший голос от горя, сказал маленькой дочери, что ее мать больше никогда не вернется. В своем сознании ребенка Мириамель представляла мать пленницей прелестного сада с высокими стенами, похожего на тот, где они вместе побывали в Пердруине, и она никогда его не покинет даже для того, чтобы навестить дочь, хотя та так сильно по ней скучала…

И дочь лежала без сна многие ночи после того, как горничные укладывали ее в постель, смотрела в темноту и строила планы спасения матери из цветочной темницы, расчерченной множеством выложенных плиткой тропинок…

С тех пор все шло не так. Казалось, ее отец выпил медленно действующий яд, когда умерла ее мать, ужасное средство, которое гноилось у него внутри, постепенно превращая в камень.

Где он сейчас? Чем занимается Верховный король Элиас?

Мириамель посмотрела вверх на окутанный тенями гористый остров, и на мгновение ей показалось, что ее радость уходит, – так ветер мог вырвать платок из ее руки. Даже сейчас ее отец вел осаду Наглимунда, направляя свою ужасную ярость на стены крепости Джошуа. Изгримнур, старый Тайгер, все они сражаются за свою жизнь, пока Мириамель проплывает на корабле мимо береговых огней по темной гладкой спине океана.

И кухонный мальчишка Саймон, с его рыжими волосами, неуклюжий, но с лучшими намерениями, нескрываемыми тревогами и смущением – она ощутила печаль при мысли о нем. Он и маленький тролль отправились на бездорожный север и, возможно, исчезли там навсегда.

Мириамель расправила плечи. Мысли о прежних спутниках напомнили ей о долге. Она путешествовала как ученик монаха, к тому же постоянно болеющий. Ей следовало спуститься на нижнюю палубу, ведь скоро корабль подойдет к пристани.

Мириамель горько улыбнулась. Как много обманов. Она освободилась от отцовского двора, но продолжала изображать другого человека. Как и многие печальные дети Наглимунда и Мермунда, она часто делала вид, что счастлива. Лгать было легче, чем отвечать на продиктованные благими намерениями вопросы, на которые она не знала ответов. По мере того как отец все больше от нее отдалялся, Мириамель делала вид, будто ей все равно, хотя чувствовала, что его что-то гложет изнутри.

И где был Господь, удивлялась юная Мириамель; где был Он, когда любовь медленно превращалась в равнодушие, забота становилась обязанностью? Где был Бог, когда ее отец Элиас умолял Небеса дать ему ответы, а его дочь, затаив дыхание, слушала, стоя в тени у его покоев?

«Быть может, Он поверил в мою ложь, – с горечью думала она, спускаясь по скользкой деревянной лестнице на нижнюю палубу. – Быть может, хотел верить, чтобы иметь возможность заниматься более важными вещами».

Город на склоне горы был ярко освещен, а дождливая ночь совсем не испугала гуляк в масках. В Ансис Пелиппе отмечали праздник Летнего солнцестояния: несмотря на удивительно неприятную погоду, узкие извилистые улицы заполнили веселившиеся горожане.

Мириамель отступила назад, когда мимо провели полдюжины мужчин, одетых как скованные цепью обезьяны, которые постоянно спотыкались. Заметив одиноко стоявшую в закрытом дверном проеме Мириамель, пьяный актер, чей фальшивый мех слипся от дождя, повернулся, словно собирался что-то ей сказать. Но вместо этого он рыгнул, по его наполовину скрытым маской губам скользнула извиняющаяся улыбка, и он вновь обратил скорбный взгляд на мокрые камни мостовой.

Как только обезьяны скрылись из вида, рядом с ней внезапно появился Кадрах.

– Где ты был? – резко спросила она. – Ты отсутствовал почти час.

– Нет, совсем не так долго, леди. – Он покачал головой. – Я выяснял кое-какие вещи, которые могут оказаться полезными. – Он огляделся по сторонам. – Какая сегодня удивительная, шумная ночь, не так ли?

Мириамель снова потянула за собой Кадраха на улицу.

– Глядя на них, никому и в голову не придет, что на севере идет война и умирают люди, – неодобрительно сказала Мириамель. – Никто не думает, что в Наббане скоро также начнется война, а ведь он находится по другую сторону пролива.

– Конечно нет, миледи. – Кадрах тяжело дышал, стараясь не отставать и соизмерять свои более короткие шаги с быстрыми и длинными шагами Мириамель. – Обитатели Пердруина всегда старались не знать таких вещей. Именно благодаря этому им достаточно часто удавалось не участвовать во многих конфликтах, умудряясь поставлять оружие и продовольствие обеим воюющим сторонам, как будущим победителям, так и побежденным, получая, естественно, немалые деньги. – Он усмехнулся и стер воду с глаз. – Только ради защиты своей прибыли люди Пердруина могут принять участие в войне.

– Остается только удивляться, что никто еще не захватил этот остров. – Принцесса и сама не понимала, почему безрассудство горожан Ансис Пелиппе так ее задевает, тем не менее не могла справиться с возмущением.

– Никто не захватил? И испортил тем самым источник, из которого все пьют? – Кадрах выглядел удивленным. – Моя дорогая Мириамель… прошу прощения, дорогой, Малахия – я должен помнить, ведь очень скоро мы будем вращаться в кругах, где ваше настоящее имя многим знакомо, – мой дорогой Малахия, тебе нужно много узнать о нашем мире. – Он немного подождал, пока мимо не прошла еще одна группа горожан, громко споривших из-за слов какой-то песни. – Вот, – сказал монах, указывая на них, – прекрасный пример, почему то, о чем ты сейчас говорил, никогда не произойдет. Ты ведь слышал их спор?

Мириамель пониже надвинула капюшон, защищаясь от косого дождя.

– Только часть, – призналась она. – И что все это значит?

– Здесь важна не тема спора, а способ. Все они жители Пердруина, если только моим ушам не навредил рев океана – они спорили на вестерлинге.

– И что с того? – удивилась Мириамель.

– О, – Кадрах прищурился, словно выискивал что-то на хорошо освещенной и заполненной толпой улице. – Мы с вами разговариваем на вестерлинге, но, за исключением тех, кто живет в Эркинланде – да и то не всех, – больше никто не говорит на нем. Риммеры в Элвритсхолле используют риммерспак; в Эрнистире собственный язык – тут все зависит от того, где ты находишься, в Краннире или Эрнисдарке. Только в Пердруине перешли на универсальный язык вашего деда, короля Джона, и для них он стал родным.

Мириамель остановилась посреди скользкой дороги, веселившиеся горожане стали обходить ее с двух сторон. Тысячи масляных ламп устроили фальшивый рассвет над крышами домов.

– Я устала и хочу есть, брат Кадрах, и не понимаю, к чему ты ведешь, – сказала Мириамель.

– Все очень просто, – ответил Кадрах. – Пердруинцы стали такими, какие они есть, из-за того, что старались угодить – или, если выразиться более определенно, они знали, в каком направлении дует ветер, и бежали туда, так что он всегда дул им в спину. Если бы народ Эрнистира был склонен к завоеваниям, то купцы и моряки Пердруина учили бы эрнистирийский язык. «Если король хочет яблок, – как говорят в Наббане, – Пердруин посадит яблоневые сады». Никакое другое государство не будет настолько глупым, чтобы нападать на столь уступчивого друга и союзника.

– Ты хочешь сказать, что души пердруинцев можно купить? – резко спросила Мириамель. – Что они хранят верность только сильным?

Кадрах улыбнулся.

– В ваших словах я слышу презрение, миледи, но, в целом, вы сделали правильные выводы.

– Но тогда они ничуть не лучше, чем… – она осторожно огляделась по сторонам, сдерживая гнев, – … чем шлюхи!

Обветренное загорелое лицо монаха стало холодным и отстраненным, а улыбка была почти формальной.

– Не каждый способен быть героем, принцесса, – спокойно сказал он. – Некоторые предпочитают сдаться неизбежному и утешать свою совесть даром выживания.

Мириамель подумала, что Кадрах совершенно прав, но не смогла понять, почему ощущает такую непередаваемую печаль.

Мощенные булыжником мостовые Ансис Пелиппе не только оказались мучительно кривыми, во многих местах они взбирались по выдолбленным каменным ступеням вверх по склону горы, а потом по спирали спускались вниз, переплетаясь и скрещиваясь под диковинными углами, точно змеи в корзине. Дома по обеим сторонам улиц стояли вплотную друг к другу, в большинстве окна были занавешены, словно глаза спящего человека, в некоторых горел яркий свет и гремела громкая музыка. Фундаменты зданий уходили вверх под углом, каждое сооружение не слишком надежно приникало к склону горы так, что верхние этажи нависали над узкими дорогами. По мере того как от голода и усталости у Мириамель все сильнее кружилась голова, временами ей казалось, будто она снова оказалась среди подступавших со всех сторон деревьев леса Альдхорт.

Пердруин состоял из грозди холмов, окружавших Ста-Мирор, центральную гору. Их бугорчатые спины высились прямо над скалистыми гранями острова, выходившими на залив Эметтин. В результате силуэт Пердруина напоминал свиноматку и кормящихся у ее брюха поросят. Равнина здесь практически отсутствовала, если не считать перевалов, где высокие горы сходились друг с другом, а деревни и города Пердруина лепились к склонам этих гор, как гнезда чаек.

Даже Ансис Пелиппе, огромный морской порт и резиденция графа Стриве, был построен на крутых склонах мыса, который местные жители называли Каменным причалом. Граждане Ансис Пелиппе могли, стоя в множестве мест на одной из приникавших к горе улиц, махать своим соседям на главной улице города.

– Мне нужно что-нибудь съесть, – наконец сказала Мириамель, тяжело вздохнув.

Они стояли на перекрестке одной из петлявших улиц, откуда между двумя зданиями видели свет, озарявший затянутый туманом порт внизу. Тусклая луна, словно осколок кости, висела в небе, затянутом тучами.

– Я также готов остановиться, Малахия, – задыхаясь, сказал Кадрах.

– Как далеко отсюда до аббатства? – спросила Мириамель.

– Здесь нет аббатства, во всяком случае, мы туда не пойдем, – заявил Кадрах.

– Но ты же сказал капитану… а, вот оно что. – Мириамель покачала головой, чувствуя тяжесть влажного капюшона и плаща. – Конечно, ну и куда мы направляемся?

Кадрах посмотрел на луну и тихо рассмеялся.

– Куда захотим, друг мой. Мне кажется, в конце улицы есть приличная таверна: должен признаться, я вел нас именно в ее сторону. А вовсе не из-за того, что мне нравится взбираться по безумным горам.

– Таверна? Но почему не постоялый двор? – спросила Мириамель.

– Дело в том, уж прошу меня простить, что все это время я не думал о еде. Мне пришлось слишком много времени провести на палубе омерзительного корабля. И я стану отдыхать только после того, как утолю жажду. – Кадрах вытер рот ладонью и усмехнулся.

Мириамель не понравилось выражение его глаз.

– Но мы только что прошли мимо таверны… – начала она.

– Совершенно верно, – кивнул Кадрах. – Таверны, полной любителей рассказывать истории и тех, кто постоянно лезет в чужие дела. – Он повернулся спиной к луне и решительно зашагал вперед. – Пойдем, Малахия, мы уже совсем рядом, я уверен.

Складывалось впечатление, что во время праздника Летнего солнцестояния не существовало таверны, не переполненной посетителями. К счастью, в «Красном дельфине» они хотя бы не сидели щека к щеке, как на постоялых дворах возле порта, а только локоть к локтю. Мириамель с радостью опустилась на скамью у дальней стены, и теперь ей оставалось лишь прислушиваться к разговорам и песням. Кадрах, положив на пол свой мешок и посох, ушел, чтобы получить «Награду путешественника», но довольно быстро вернулся.

– Добрый Малахия, я совсем забыл, насколько сильно обнищал после того, как заплатил за наше морское путешествие. У тебя найдется пара монет, чтобы я, наконец, мог избавиться от жажды?

Мириамель сунула руку в кошелек и вытащила из него пригоршню медяков.

– Купи мне хлеба и сыра, – сказала она, высыпая монеты в протянутую ладонь монаха.

Пока она сидела, жалея, что не может снять мокрый плащ, чтобы отпраздновать избавление от дождя, в таверну ввалилась еще одна группа одетых в маскарадные костюмы горожан. Они стряхивали на пол воду с одежды и требовали пива. Лицо того, кто был самым громогласным, скрывали маска пса с высунутым красным языком. Пока он стучал кулаком по столу, требуя выпивки, его правый глаз загорелся, когда он заметил Мириамель. Она ощутила страх, внезапно вспомнив другую собачью пасть и огненные стрелы, летевшие сквозь лесную темноту. Однако этот пес быстро повернулся к своим товарищам, пошутил, закинул голову назад и захохотал так громко, что матерчатые уши маски зашевелились.

Мириамель прижала ладонь к груди, словно рассчитывала успокоить быстро бившееся сердце.

«Я не должна опускать капюшон, – напомнила она себе. – Сегодня праздничная ночь, кто станет обращать на меня внимание? Нельзя, чтобы меня узнали, – пусть такое и кажется маловероятным».

Кадрах отсутствовал неожиданно долго. Мириамель уже начала тревожиться и даже подумала, не стоит ли ей отправиться на поиски, когда он вернулся с двумя кувшинами эля в руках. Половина буханки хлеба и кусок сыра были зажаты между кувшинами.

– Сегодня можно умереть от жажды, дожидаясь пива, – заявил монах.

Мириамель жадно принялась за еду, потом сделала большой глоток эля – темного и горького. Остатки она отдала Кадраху, и тот не стал отказываться.

Когда она слизала с пальцев последние крошки и раздумывала о том, стоит ли съесть еще и пирога с голубями, на их скамейку упала тень, и они с монахом подняли глаза.

Из-под черной сутаны на них смотрело костлявое лицо Смерти.

Мириамель ахнула, а Кадрах пролил эль на свой серый плащ, но незнакомец в маске даже не пошевелился.

– Чудесная шутка, друг, – сердито сказал Кадрах, – и я тебе желаю хорошего лета. – Он принялся отряхивать мокрую одежду.

Губы незнакомца не шевелились.

– Вы пойдете со мной, – произнес из-за оскаленных зубов маски холодный голос.

Мириамель почувствовала, как у нее на затылке встали дыбом волосы. Только что съеденная еда превратилась в желудке в тяжелый ком.

Кадрах прищурился. Мириамель видела, как напряглись его пальцы и шея.

– И кто ты такой, шут? – спросил монах. – Если ты и в самом деле брат Смерть, то одежда у тебя должна быть получше. – Кадрах указал слегка дрожавшим пальцем на рваный плащ.

– Вставайте и идите за мной, – повторило видение. – У меня есть нож. Если вы начнете кричать, все для вас закончится очень плохо.

Брат Кадрах посмотрел на Мириамель и состроил гримасу. Они встали, и принцесса почувствовала, как у нее дрожат ноги. Смерть жестом предложил им идти вперед сквозь толпу посетителей таверны.

Мириамель размышляла о бегстве, когда у двери из толпы появились еще две фигуры. Одна в синей маске и стилизованной одежде матроса, другая нарядилась крестьянином в широкополой шляпе. Они внимательно рассматривали потрепанную одежду Мириамель и Кадраха.

В сопровождении моряка и крестьянина Кадрах и Мириамель последовали на улицу за Смертью в черном плаще. Они не прошли и трех дюжин шагов, как вся компания свернула в переулок и по лестнице спустилась на следующую улицу. Мириамель поскользнулась на влажном после дождя камне мостовой, и ее охватил ужас, когда человек в костяной маске сжал ее локоть. Прикосновение было коротким, но она не могла вырваться и одновременно сохранить равновесие, поэтому ей пришлось страдать молча. Через мгновение они спустились с лестницы и почти сразу зашагали по другому переулку, потом поднялись по настилу и еще раз свернули за угол.

Даже в слабом свете луны, под аккомпанемент радостных криков праздновавших горожан, доносившихся со стороны порта, Мириамель быстро перестала ориентироваться. Они шагали по узким переулкам, как стая крадущихся кошек, периодически нырявших во дворы и заросшие кустарником проходы. Время от времени до них доносился шепот голосов из темных домов, один раз Мириамель услышала женский плач.

Наконец они добрались до двери с аркой в высокой каменной стене. Смерть вытащил из кармана ключ и отпер замок. Они прошли в заросший двор со сплетавшимися ветвями ивовых деревьев, с которых капала вода на потрескавшийся булыжник. Командир маленького отряда сделал жест ключом, а потом показал Мириамель и Кадраху, что им следует идти вперед, к темной двери.

– Мы послушно шли за вами, – шепотом сказал монах, словно также был заговорщиком. – Но какой нам смысл самим входить в ловушку. Возможно, нам стоит вступить в схватку здесь и умереть под открытым небом, если уж такова наша судьба?

Смерть молча наклонился вперед. Кадрах не спускал с него глаз, но человек в маске лишь протянул затянутую в черную перчатку руку и постучал костяшками пальцев в дверь, а потом толкнул ее внутрь. Она тут же бесшумно распахнулась на хорошо смазанных петлях.

Тусклый мягкий свет окутал дверной проем. Мириамель шагнула вперед, опередив монаха, и вошла в дом. Кадрах последовал за ней, что-то бормоча себе под нос. Смерть вошел вслед за ними и закрыл за собой дверь.

Они оказались в маленькой гостиной, освещенной только огнем за каминной решеткой и единственной свечой на столе, стоявшей на подносе рядом с графином вина. Стены покрывали тяжелые бархатные гобелены, в слабом свете разглядеть рисунок было невозможно, но Мириамель заметила водоворот разных цветов. За столом, на стуле с высокой спинкой, сидел столь же странный человек, как и те, что привели Мириамель и Кадраха: высокий мужчина в коричневом плаще из грубой шерстяной ткани, лицо которого скрывала лисья маска.

Лис наклонился вперед и сделал изящный жест пальцами в бархатной перчатке.

– Садитесь. – У него был высокий, но мелодичный голос. – Садитесь, принцесса Мириамель. Я бы встал, чтобы вас приветствовать, но изувеченные ноги не позволяют мне этого сделать.

– Безумие какое-то, – прорычал Кадрах, продолжая поглядывать на маску с черепом у себя за плечом. – Вы совершаете ошибку, сэр, – это всего лишь мальчик, мой ученик…

– Пожалуйста. – Лис сделал вежливый жест, призывая монаха к молчанию. – Пришла пора сбросить маски. Ведь ночь Летнего солнцестояния всегда так заканчивается?

Он снял лисью маску, открыв копну седых волос и морщинистое лицо немолодого человека. В его глазах отражался огонь, на губах подрагивала улыбка.

– Ну, а теперь, когда вы знаете, кто я такой… – начал он, но Кадрах его перебил.

– Мы вас не знаем, сэр, а вы нас с кем-то спутали, – заявил монах.

Старик сухо рассмеялся.

– О, брось. Возможно, мы с тобой и не встречались, мой дорогой друг, но с принцессой мы старые друзья. На самом деле однажды она была моей гостьей – очень, очень давно.

– Вы… граф Стриве? – выдохнула Мириамель.

– Совершенно верно, – кивнул граф, и тень у него за спиной вдруг стала выше. Он наклонился вперед и сжал влажную руку Мириамель в своих прятавшихся в бархате когтях. – Хозяин Пердруина. И, начиная с того момента, как ваша нога ступила на скалу, которой я правлю, также и ваш хозяин.