Читать книгу Амцилла держит слово. Final - Тери Ежова - Страница 3

Пригородная электричка подходит к Ярославскому вокзалу. Двери со скрипом открываются, и люди, как поток выпущенных в море рыбок, занимают всю платформу и двигаются к входу в метро.

Натягивая на ходу шапку, она петляет между людьми. По левому боку неудобно бьётся сумка с ноутбуком. «Что делать? Пока буду писать по дороге на работу. Ничего, вот скоро жизнь наладится», – успокаивает она себя.

Протискиваясь между высокими впереди идущими ребятами, она спускается к турникетам.

Она спрашивает себя, сколько раз уже прикладывала проездную карточку, проходила перед этими стеклянными дверьми, всё время опасаясь, что они вот-вот закроются и прищемят ее. «Смешно!».

Она устала ездить на эту работу в новостное агентство, в котором работала всего лишь переводчиком. За плечами было два института, а дома где-то валялась папка с двумя красными дипломами. Какого черта? Ей уже 26 лет – можно сказать критический возраст для самовыражения, а что она видела?

Ее кто-то больно толкает в бок сумкой, от чего она теряет ниточку мысли. Она спускается по мраморной лестнице на радиальную станцию и проходит немного, ожидая поезда.

В воздухе стоит запах метро. Она всегда старается определить его ещё с того самого времени, как тыкалась в папу, когда тот возвращался из Москвы. Это смесь всех людей, которые побывали там за день, тонкие оттенки машинного масла, пыль, циркулирующая там вот уже не одно десятилетие. В этом запахе и частички от мозаик на потолке.

В тоннеле показывается свет. Приближается поезд. Люди начинают двигаться и занимать выжидательную позицию вдоль всей платформы.

Она проходит к противоположным дверям, облокачивается на стекло с утверждающей надписью «Не прислоняться» и закрывает глаза одновременно с глухим хлопком дверей. Ее немного качает в сторону, но она крепко держится.

В последнее время ей всё почему-то кажется бессмысленным или глупым. Ее работа, беспокойство родителей по поводу того, что у неё нет ухажёра, что она много работает и что-то пытается писать.

– Мам, мне нужно еще немного времени. Мне нужно разобраться в себе, – твердит она свою мантру.

– Дочь, думаю, ты просто сама не знаешь, чего хочешь, а вот были бы рядом брюки, ты бы уже успокоилась…

Ее тошнит от этих разговоров, но что она может противопоставить? В какие-то моменты ей действительно одиноко. Она одна уже три года, но одиночество стала чувствовать совсем недавно.

Накануне вечером повторился очередной разговор. Бабушка настаивала дать её номер телефона какому-то там Пете, потому что он очень хороший мальчик из порядочной семьи. Она отбивалась всеми руками и ногами. Она высокомерно поднимала свой прямой нос и твердила, что это не для неё. А что для неё?

Ответ на этот вопрос она предпочла оставить в глубинах своего иногда одинокого мировосприятия.

Правда была в том, что ей неудобно, что та, за которой со школы волочились ребята, должна сама покупать себе кофе, билеты на балет, и прочее и прочее. Вот она горькая правда-истина.

Это неудобство колется внутри, заставляя порой нервно морщиться. Но, что она может поделать? Так сложилось в её жизни, что все те, кто пытался приблизиться к ней, были ей не по душе. Она продолжает ждать этого жуткого, всё время опаздывающего Принца. Она представляет, как проклянёт его и как будет любить. Ей даже кажется, что она его почти видит. Дни складываются в месяцы, а месяцы в годы, а она упорно не сдаётся.

Есть ли в этом смысл, она не знает, но не может по-другому.

Услышав, что её остановка следующая, она открывает глаза и проходит к дверям. В стекле на черном фоне она ясно видит себя: коричневая вязаная шапка, коричневый пухлый шарф, волной выбивающийся из-под ворота пуховика. Усталые и грустные глаза. Она похожа на подростка, который не знает в какой университет пойти, чтобы жизнь стопроцентно удалась.

Она слегка качает головой. Она уже не подросток. Второго шанса ей не дадут. Почему-то 26 лет звучит как роковая цифра, неминуемо отрывающая тебя от необузданной и рвущейся вперед эпохи, когда тебе 25 и ты успешен и могуч, к 30, когда в жизни надо определиться со всем. Да кто это вообще сказал? Может, я до 50 не определюсь, что же мне теперь повеситься где-нибудь?

Выйдя из метро, она достаёт перчатки и вдыхает морозный воздух. «У меня всё впереди. Я буду всем тем, чем хочу быть. И мужчин у меня будет куча, и родители будут мной гордиться!» – четко выпаливает она про себя и улыбается.

Она переходит дорогу. Впереди рабочая неделя. Понедельник пройдет, а там уже и вся неделя. Подвох в том, что так и жизнь проходит.

Она ругает себя за чрезмерные и неуместные философствования и лезет в сумку за пропуском.

В ньюсруме уже почти все в сборе, правда, поскольку остаётся всего две недели до нового года, новостей падает не так уж много, если, конечно, не считать многочисленных пересмотров прогнозов экономического развития, промышленного производства и остальных жизненно важных каждому человеку событий.

То и дело кто-то выкрикивает «Молния» или «Срочно», что подразумевает под собой либо только одну строчку-заголовок новости, или два-три абзаца чьей-нибудь выручки.

Ей всегда эта словесная перепалка напоминает те моменты в американских фильмах, когда кто-то на поле для гольфа кричит «Мяч», а все остальные пригибаются.

Далее всё следует как обычно, конвейерная работа – новости, перевод, новости, перевод. Плюс к этому еще несколько статей из The Guardian и Le Monde для равновесного восприятия событий.

Русская новостная команда к вечеру сжимается, пока, наконец, не остаётся двое-трое дежурных. И вот, еще девять часов жизни перетекают в Лету.

Охранники в метро устало облокачиваются на турникеты и грустно провожают всех проходящих мимо. Один из полицейских даже немного наклоняет свою теплую, совсем неуместную в помещении, шапку чуть набок, отчего весь его облик становится более приветливым и добрым.

«Всё же многое зависит от головного убора», думает она, проходя мимо «стража подземелья».

От постоянного света дневных ламп на работе, глаза требуют себе замену, и она их закрывает, ожидая поезда.

Секунд через десять она слышит всё нарастающий гул, похожий скорее на дыхание приближающегося зверя.

Она входит в самую первую дверь и садится напротив входа, протиснув сумку между собой и перегородкой. У нее пятнадцать минут впереди.

Вместе с ней в вагон входит ещё несколько людей, включая приятную женщину в возрасте с девочкой лет восьми. Они садятся напротив нее и начинают быстро жестикулировать, при этом ребенок то и дело улыбается.

Она не может отвести взгляда от этой пары. Ее завораживает то что, не произнося ни слова, они прекрасно друг друга понимают – глаза, брови, губы, руки – всё находится в движении, передавая мысль, чувства и эмоции.

В голове рождаются образы, быстро, мимолетно, как будто какой-то искусный художник набрасывает скетч карандашом, и из коротких и длинных штрихов рождается персонаж и характер.

Она быстро вытаскивает ноутбук из сумки, кликает по иконке Word и начинает писать в открывшемся белом пространстве. Слова хвостиками цепляются одно за другое, составляя предложения. Она искоса бросает взгляды на женщину с девочкой, а руки сами собой скользят по клавиатуре.

Дописав еще одно предложение, она обнаруживает, к своему разочарованию, что на остановке входят люди и загораживают то, что нужно ей видеть. Поерзав немного на месте, она выдыхает и роняет руки на клавиатуру. Дописывать образ надо уже будет по памяти.

Тут ее внимание привлекает кое-какая помеха, что-то ядовито-желтое маячит справа и мешает сосредоточиться. Прислонившись к закрытой двери, за которой сидит машинист, стоит какой-то парень в желтом пуховике. Она скользит глазами снизу вверх, отметив белоснежные кроссовки, голубые джинсы, и, если измученные глаза ее не подводят, это поднятые на голову зеркальные очки, полузапутавшиеся в достаточно длинных темных волосах.

«Это еще что за цыпленок-переросток», – думает она, ощущая всё сильнее, что этот тип смотрит прямо на нее.

«Может быть, он косит, или смотрит на кого-то кто рядом с ней», – тянет она мысль своих рассуждений, пока медленно поворачивает голову влево, чтобы посмотреть, кто сидит рядом. Это старичок, со всей возможной степенью политической корректности, лет восьмидесяти, мирно спящий и громко посапывающий. За ним сидят несколько молодых женщин с оранжевыми пакетами из ГУМа.

Когда она снова смотрит впереди себя, то не без ужаса чувствует, что желтая угроза повисает на поручне, справа от нее, совсем рядом.

Она скользит рукой по крышке ноутбука и захлопывает его громче, чем хотелось бы.

«Что же это такое?» – мелькает у нее в голове, и она смело смотрит наверх.

Ей кажется, что в его карих глазах сверкает молния, и она тут же слышит раскат грома прямо у себя в голове, из которой, кстати, мгновенно исчезают все мысли. Всё, что там было до того, как она посмотрела в глаза этому «василиску».

Ее всю обдаёт жаром и холодом одновременно. Она всё смотрит и смотрит в эти бездонные пропасти его глаз, которые немного сужаются. Она скользит вниз по его лицу и видит, что его губы начинают расплываться в улыбке, рождая лучики морщинок по краям глаз.

«А еще у него едва заметные ямочки на щеках», – высказывается её подсознание.

Она виновато опускает голову, и, чтобы отвлечься, начинает запихивать компьютер обратно в сумку.

Желтый шар, к её ужасу, вдруг быстро опускается на корточки, прямо перед ней, и она снова оказывается под невыносимым гнетом этих глаз, а, следовательно, она опять рискует перестать думать вообще.

– Тебе говорили, что описывать людей в метро негуманно? – довольно громко шепчет он.

Она смотрит ему прямо в глаза и, не контролируя свою мимику, широко улыбается. Она почти хохочет.

Уловив истерические нотки в своем настроении, она поднимается, хватаясь за сумку обеими руками.

– Позвольте, пожалуйста, – как можно серьезнее произносит она, пытаясь пробираться к выходу, обходя желтый шарик стороной.

«А он симпатичный… вот поэтому ты и убегаешь», – проскальзывает у нее в голове.

Стоя у дверей, она и понятия не имеет, какая будет станция. Оказывается «Красные ворота». «Ничего подожду следующий поезд, время до электрички есть».

Она облегченно выдыхает, когда открываются двери, немного отходит от начала вагона и встает, поправляя сумку.

«Желтая куртка» выходит за ней.

Она следит за ним краем глаза: он стоит лицом к ней. Между ними пара метров, не больше. Наконец, он подходит к ней.

– Ты вышла из-за меня?

– Нет, просто этот поезд дальше Комсомольской не идет, – говорит она, не смотря на него, обрадовавшись удачно найденному объяснению.

– Хорошо, а то я подумал, что напугал тебя.

– Нисколько, – хмыкает она, вся поджавшись.

– Вот мой мобильный. Меня зовут Марк, а тебя? – чеканит он, протягивая ей цветную карточку.

– Катя, – сомневаясь, отвечает она и неуверенно берет его визитку.

– Тебе больше подходит Като. Буду звать тебя Като, ладно?

– А мне больше нравится Фарух.

– Нет, Фарух тебе не подходит!

Они оба прыскают и хохочут на всю станцию.

Он садится вместе с ней на поезд.

– А почему такое имя чудное, Фарух?

– Первое что пришло в голову – недавно смотрела кусочек из балета с Фарухом Рузиматовым. Вот и выстрелило.

– Значит, любишь балет. Мне тоже балет нравится. Можно будет сходить как-нибудь на что-нибудь, – он вопросительно смотрит на нее.

– Можно, – улыбается она в ответ.

За стеклами дверей уже показываются своды Комсомольской, и Като нерешительно топчется. «Как обычно, выглядишь наиглупейшим образом».

– Я выхожу. Пока.

На его щеках уже сильнее обозначаются ямочки.

– Ты и здесь будешь следующего поезда ждать, или на вокзал идешь?

Она кивает, чувствуя, как ее всю бросает в жар. «Как-то я отвыкла от приставаний и ухаживаний».

Марк едет к другу в Щелково, поэтому им и здесь оказывается по пути. Они болтают обо всем, много смеются, но самое главное, они договариваются о следующей встрече.