Читать книгу Я Пилигрим - Терри Хейз - Страница 27

Брэдли продолжал говорить, но и по сей день у меня нет четкого представления о том, что он тогда пережил. Мы как-то незаметно вернулись к нашему столику. Я проклинал себя за глупость и слушал его не слишком внимательно. Неудивительно, что этот человек имел проблемы со здоровьем, вызванные посттравматическим стрессом, что он провел несколько недель в палате интенсивной терапии, что страдал от комплекса вины выжившего и что ему понадобилось осуществить совершенно невероятное расследование для того, чтобы воскреснуть из мертвых.

Брэдли уже упоминал раньше, что в темноте сжимал в своих объятиях какого-то парня, слыша, как тот умирает. А в это время за пределами их бетонной могилы горел Южный Манхэттен. Мне же хватило сообразительности сделать вывод, что Брэдли получил первое огнестрельное ранение в бедро, а второе – в легкое. Да уж, аналитические способности у меня хоть куда! Так что, может быть, и к лучшему, что я вышел в отставку.

От суровой самооценки меня отвлек голос Брэдли, который что-то спрашивал. Оказывается, он достал мобильный телефон и поинтересовался:

– Не возражаете, если я узнаю, как дела у Марси?

Я кивнул. Он набрал номер, дождался соединения, после чего отвернулся и произнес несколько коротких слов. Я их не расслышал. Затем коп отправился за новой порцией кофе и выпечки. Надеюсь, у него была карточка с неограниченным кредитом.

– Я упомянул про одиннадцатое сентября. Это важно, поскольку имеет непосредственное отношение к тому, о чем я хочу вас попросить.

– Продолжайте, – мягко сказал я, моментально устыдившись и передумав отправлять собеседника к Стене Плача.

– Чтобы хоть немного прийти в себя, я решил посетить эпицентр взрыва, то место, где стояла Северная башня. Долго смотрел на нее. Господи, как же там было холодно! И тут я понял, что настолько зол и выбит из колеи, что почти утратил надежду обрести когда-нибудь душевный покой. Не в угонщиках самолетов дело – они уже мертвы. И увечья тоже не были причиной моей ярости, – главное, я остался жив. Я гневался из-за несправедливости, царящей в мире, из-за того, как безалаберно он устроен. Многие погибли в тот день в конечном счете не из-за пожаров или рухнувших зданий, а из-за сострадания. Отчаянные попытки выручить из беды других людей, часто совершенно незнакомых, стоили жизни тем, кто их спасал.

Брэдли глотнул кофе, но я видел, что он пьет его без всякого удовольствия, пытаясь выиграть время, чтобы сообразить, как лучше построить разговор дальше. А я просто ждал, решив, что этот человек заслужил право сказать все, что пожелает.

– Только подумайте, сколько инвалидов работало в башнях-близнецах в тот день! – произнес он наконец. – Конечно, мне это не пришло в голову, когда самолеты врезались в башни. Понятно, что, если вы передвигаетесь в кресле-каталке, перспективы у вас куда хуже, чем у остальных: вряд ли вы сумеете выбраться из здания, воспользовавшись лифтом. Специальные знаки призывают нас в чрезвычайных ситуациях спускаться по лестнице. А что, если вы не можете ходить? Если все, кто оказался в ловушке внутри горящего здания, в состоянии передвигаться на собственных ногах, то шансы выбежать наружу или умереть у них одинаковые. А так получается несправедливо. Вы со мной согласны?

Я кивнул, и он продолжил рассказ:

– Так вот, там был один парень-инвалид, который работал в финансовой компании. Он внимательно слушал инструктора на пожарных учениях и знал, где находится эвакуационное кресло. Вам приходилось его видеть? Оно похоже на алюминиевый стул с длинными ручками, которые торчат спереди и сзади, чтобы люди могли поднять сидящего на нем и вынести наружу. Этот молодой человек страдал параличом нижних конечностей и, наверное, гордился тем, что преодолел свою нетрудоспособность и обрел работу. Возможно, у него были жена и дети, кто знает?

В тот день, одиннадцатого сентября, как раз начинались занятия в школах, поэтому многие опоздали на работу. А это означало, что тот парень был один в своем углу Северной башни, когда в нее врезался самолет компании «Американ эрлайнс». От удара его кресло-каталка выехало на середину комнаты. Через окно он увидел в небе дугообразную вспышку пламени и понял, что должен торопиться, иначе погибнет.

Инвалид разыскал свое эвакуационное кресло, положил его себе на колени и направился в сторону пожарной лестницы. По пути его насквозь промочили автоматически сработавшие спринклерные оросители, а свет погас. Он выехал на лестничную площадку, к лифтам, но там было темно: окна отсутствовали. Однако рабочие, обслуживающие здание, дали ему шанс. Несколько лет назад они выкрасили аварийную дверь светящейся в темноте краской, чтобы люди, попавшие в беду, могли найти ее. Один Бог знает, сколько жизней было тогда спасено благодаря этому.

Парень распахнул дверь на лестницу «А» своей инвалидной коляской и приладил внутри ее эвакуационное кресло. Не будучи особенно силен, молодой человек все же сумел перебраться в него.

И вот он сидит, не имея возможности двигаться, на пожарной лестнице горящего здания и ждет: а что еще ему в такой ситуации остается?

В Северной башне три пожарные лестницы. Две из них шириной сорок четыре дюйма и одна – пятьдесят шесть дюймов. Существенное отличие: на широкой лестнице два человека могут разойтись. Не так тесно на поворотах, что очень важно для людей, несущих, по существу, носилки с сиденьем. Легко догадаться, что этот парень с парализованными ногами оказался на одной из узких лестниц. Как говорится, судьба – индейка.

Во всем здании люди лихорадочно решают, в какую сторону бежать: вниз, к выходу, или на крышу, где есть вертолетная площадка. Те, что выбирают путь наверх, гибнут: дверь на крышу закрыта, чтобы предотвратить самоубийства.

Лестница «А» полна дыма, пыли и людей; она залита водой, которая, вырвавшись из перегруженных спринклеров противопожарной системы и разрушенных труб, течет по ступенькам. Но инвалид в эвакуационном кресле не кричит, не зовет на помощь. Он просто ждет. Чего? Может быть, чуда.

Брэдли сделал паузу, по-видимому размышляя о чудесах. Когда через мгновение он вновь заговорил, голос копа дрожал от волнения, но он сумел справиться с собой.

– И вот далеко внизу об инвалиде в кресле узнает не очень крепкий мужчина средних лет и зовет на помощь добровольцев, чтобы они поднялись вместе с ним наверх и помогли спустить беспомощного человека по лестнице.

К нему подходят трое – обычные парни. Они идут наверх, вслед за этим мужчиной, и каждый берется за ручку эвакуационного кресла. Спасатели выбирают правильный путь: не вверх, а вниз по лестнице. Они тащат инвалида сквозь страшную давку, дым, воду, минуя эти проклятые повороты, где страшно тесно.

Он вновь сделал паузу.

– Спасатели тащили его шестьдесят семь этажей вниз! И знаете, что они там обнаружили? Выбраться из здания оказалось невозможно. Они спускались по лестнице так долго, что за это время рухнула соседняя Южная башня и завалила выход Северной, нарушив ее устойчивость. Представляете ситуацию? Впереди – куски бетона, позади – пожар. – Брэдли горестно пожал плечами.

Я не проронил ни слова. Да и что я мог сказать, если бы даже был уверен, что мой голос не дрогнет? Потоки скорби, больше ничего не приходило в голову.

– Повернув назад, они прошли через дверь в холл цокольного этажа. Вскоре все здание рухнуло к черту. Двое спасателей как-то сумели выбраться из завала вместе с инвалидом. Но двое других добровольцев не смогли этого сделать. – Брэдли помолчал. – Знаете, что отняло у них жизнь, мистер Кэмпбелл?

– Сострадание?

– Вот именно, я уже говорил об этом. Их убила не падающая каменная стена или пожар, а эта чертова попытка спасти кого-то еще. Вот в чем причина моей ярости. Где здесь справедливость? – Он перевел дыхание и тихо заключил: – У меня пропала уверенность, что я хочу и дальше жить в таком мире.

Зная, что Брэдли посещал эпицентр взрыва не один раз, я представил себе, как он стоит на снегу в сумерках – крошечная фигурка на многих акрах пустоты, где некогда возвышались башни-близнецы, – и пытается найти в себе душевные силы, чтобы жить дальше.

К счастью, Марси была рядом с ним. Он рассказал, что они держались за руки, когда он поведал ей о своем отчаянии.

– И что ты собираешься с этим делать? – поинтересовалась она как бы невзначай.

Он взглянул на жену в замешательстве, не понимая, что она имеет в виду.

– Да, Бен, я тебя поняла, тебе не нравится жить в таком мире, – сказала Марси. – Ладно. Но как говорят в таких случаях: ты намерен проклинать тьму или зажечь свечу? Позволь мне задать свой вопрос еще раз: что ты собираешься с этим делать?

Такой была Марси: в ее характере появилась жесткость и она не желала больше отступать ни на дюйм.

– Жена была права, конечно, – продолжал Бен. – И по пути к дому мы говорили о том, как жить дальше.

Проведя в больнице столько времени, я не имел возможности следить за тем, как продвигается расследование катастрофы одиннадцатого сентября. И пока мы шли домой, Марси рассказала мне обо всем, что знала сама: как семья бен Ладена была впоследствии тайно вывезена из США; что пятнадцать из девятнадцати угонщиков самолетов были саудовцами; что большинство преступников жило в Америке с просроченными визами, а некоторые из них учились водить самолеты, не проявляя при этом большого интереса, как их сажать на землю.

Стало ясно, что хотя угонщики совершили множество ошибок, они все-таки сработали лучше нас. Вряд ли можно сомневаться в правильности такого вывода. Доказательство этого – три тысячи погибших на контролируемой мною территории. К тому времени как мы добрались до Гринвич-Виллидж, я понял, что моя идея обретает ясные очертания.

Я обдумывал ее всю ночь, а на следующий день – это был понедельник – отправился в Нью-Йоркский университет и, образно выражаясь, зажег свою свечу.

Брэдли рассказал, что в большом офисном здании, выходящем на Вашингтон-сквер, он объяснил руководству колледжа, что собирается организовать мероприятие, которое станет в своем роде столь же знаменитым, как Всемирный экономический форум в Давосе, – ежегодную серию лекций, семинаров и мастер-классов для ведущих специалистов по расследованию преступлений со всего мира. Это, так сказать, будет площадка для демонстрации новых идей и достижений передовой науки. Председательствовать станут лучшие в своей области эксперты, здесь пересекутся все дисциплины, сотрутся все ведомственные границы.

– Я указал им через окно, – рассказывал Брэдли, – на место, где стояли башни-близнецы. – Разумеется, явятся новые, достойные погибших там люди, но пусть они будут лучше, умнее, сильнее прежних. К этому надо стремиться и нам, всем тем, кто проводит расследования. У нас есть одна четкая цель: в следующий раз мы должны побить террористов.

В помещении было одиннадцать человек, и, думаю, я завоевал сердца по крайней мере троих из них. Рассказал им историю о том парне в инвалидной коляске и напомнил, что их колледж расположен ближе всех от эпицентра взрыва, поэтому на них лежит особая ответственность. Если не они, то кто же?

К концу моего выступления половина присутствующих прониклась этой идеей, на глазах у некоторых даже заблестели слезы, и все единодушно проголосовали в поддержку моей инициативы. Может быть, на следующий год мне имеет смысл баллотироваться в мэры, – пошутил Брэдли, но чувствовалось, что ему было совсем не весело.

Он сказал, что организация Всемирного форума расследователей продвигается лучше, чем он надеялся, и одним духом выпалил перечень имен тех, кто согласился прочесть курс лекций или посетить это мероприятие.

Я кивнул: сказанное произвело на меня сильное впечатление.

А Брэдли продолжал:

– Да все это, что и говорить, крупные величины. Но одно имя отсутствует. Значение вашей книги трудно переоценить, и вы должны понимать, что…

– Так вот для чего вы приехали в Париж, – перебил я копа. – Чтобы завербовать меня.

– Только отчасти. Конечно же, прежде всего я хотел окончательно разрешить загадку Джуда Гарретта, но теперь, когда все прояснилось, у вас есть шанс внести свой вклад в общее дело. Знаю, вам нельзя признаваться, кто вы на самом деле, поэтому вас можно выдать, скажем, за специалиста, изучающего методы Гарретта в течение многих лет. Так сказать, за доктора Ватсона при Шерлоке Холмсе. За того, кто помог…

– Заткнитесь! – оборвал я Брэдли.

Наверное, он не привык, чтобы с ним беседовали в таком тоне. Я какое-то время сидел, вперив глаза в стол, а когда поднял их, заговорил тихо, чтобы слышал только он один:

– Сейчас я собираюсь нарушить все правила и позволить себе некие откровения. Вряд ли вы это еще от кого-нибудь узнаете. Слушайте внимательно. Вы просто виртуозно провели расследование, отыскав меня. Если бы я готовил новое издание своей книги, то обязательно включил бы туда и вас. Блестящая работа.

Он слегка пожал плечами, наверное польщенный и гордый моей похвалой, но слишком скромный, чтобы признаться в этом.

– Вам удалось по ходу дела много чего раскопать, но скажите: вы ведь не сумели выяснить, что я на самом деле сделал для своей страны?

– Нет, конечно, – ответил Брэдли. – Да и вряд ли я этого хотел: пусть тайное останется тайным.

– В этом вы правы. Но я вам скажу. Я арестовывал людей, а тех, кого не мог взять под стражу, убивал. По крайней мере трижды арестовывал, а потом убивал.

– Господи Исусе! – прошептал Бен. – Неужели наша страна занимается такими делами?

– Полагаю, у детективов и судей, которые расследуют убийства, есть для этого соответствующее название? Должен признаться, деятельность такого рода с годами ложится на душу человека тяжким грузом. В одном могу вам поклясться: никто не обвинит меня в дискриминации. В моей работе господствовал подлинный экуменизм: я уничтожал католиков и арабов, протестантов, атеистов и евреев. Единственные, кого я, кажется, упустил, – зороастрийцы. Честно говоря, я толком не знаю, кто это такие, но и они вполне могли бы попасть в мой список. Проблема в том, мистер Брэдли, что друзья и родные тех, кого я обидел, в большинстве своем, как бы получше выразиться… ну, скажем так, не практикуют христианские принципы прощения врагов. И отнюдь не склонны в ответ на причиненное зло подставлять другую щеку. Известно ли вам, например, что сербы до сих пор ненавидят турок за то, что те разгромили их в битве на Косовом поле в тысяча триста восемьдесят девятом году? Некоторые считают, что хорваты и албанцы еще более злопамятны. Для таких людей несколько десятилетий охоты на меня – сущая ерунда, не дольше уик-энда. Я говорю это вам, чтобы вы поняли: я приехал в Париж, дабы жить здесь анонимно. Я пытался вернуться к нормальному существованию. А новости, которые узнал от вас сегодня вечером, не слишком меня порадовали. Поймите меня правильно: я не уклоняюсь от участия в вашем семинаре, а спасаю свою жизнь. – Я встал и подал ему руку. – Прощайте, мистер Брэдли.

Он пожал ее и на этот раз не пытался меня удержать. Двор опустел, только Брэдли сидел в одиночестве среди горящих свечей.

– Удачи, – пожелал я ему напоследок. – Семинар – замечательная идея, это принесет нашей стране немало пользы. – Я повернулся, чтобы уйти, и тут столкнулся лицом к лицу с какой-то женщиной.

Она улыбнулась и произнесла:

– По лицу мужа я догадалась, что вы ответили ему отказом.

Это была Марси. По-видимому, Брэдли сказал ей по телефону, где мы сидим.

– Вы правы, – подтвердил я. – К сожалению, никак не могу принять участие в этом мероприятии. Ваш супруг знает почему.

– И тем не менее я вам благодарна за то, что вы уделили Бену так много времени, выслушали его.

В голосе женщины не было гнева или обиды. Похоже, единственное, что заботило Марси, – благополучие мужа. Внезапно я почувствовал к ней симпатию.

Брэдли не смотрел на нас, он отвернулся, пытаясь привлечь внимание официанта, чтобы попросить счет.

– Знаете, Бен ведь восхищается вами, – сказала Марси. – Вряд ли он говорил об этом, но он прочитал вашу книгу трижды – такое она доставляет ему удовольствие. Муж частенько повторяет, что мечтал бы сделать хотя бы половину того, о чем вы написали.

На мгновение я увидел другого Брэдли – способного и компетентного следователя, который понимал, что никогда не играл в лиге, соответствующей его таланту. Больше, чем кто-либо другой, я знал, как отравляют жизнь сожаления о нереализованных профессиональных амбициях. И я вспомнил, как это часто бывало, двух маленьких девочек и то, что я сделал в Москве много лет назад.

Марси коснулась моей руки, и это вернуло меня к реальности. Она вручила мне свою визитную карточку:

– Это наш номер в Нью-Йорке. Если у вас будет такая возможность, позвоните Бену. Не сейчас, а когда-нибудь в будущем. Это очень важно для него.

Заметив мое нежелание брать карточку, она улыбнулась:

– Через несколько лет будет в самый раз.

И все же я не взял визитку.

– Мой муж хороший человек, – серьезно сказала она. – Лучший из всех, кого я встречала в своей жизни, и намного лучше, чем люди могут себе вообразить.

Конечно, я знал, что никогда не позвоню, но мне не хотелось незаслуженно обижать эту милую женщину, и потому я кивнул. Когда я убирал визитку в карман, Брэдли обернулся к Марси, и их взгляды на миг встретились.

Они не заметили, что я наблюдаю за ними и вижу естественное проявление человеческих чувств. Эти двое были сейчас не в Париже возле пятизвездочного отеля. Я видел на их лицах, что они находились именно там, где пребывали и до, и после падения Северной башни, – в царстве своей любви. Они, конечно, не дети и не пылкие юные любовники, но было приятно знать, что в этом мире, полном фальши и обмана, все же существует нечто подобное. В конце концов, во всем есть свои плюсы, и, может быть, для меня этот вечер тоже не был полной неудачей.

Но это мгновение прошло. Марси оглянулась, и я попрощался с ней. Пройдя через высокие двери, я задержался, увидев стоявшего с суровым видом хозяина отеля. Он знал меня достаточно хорошо, и, поблагодарив за гостеприимство, я дал ему за услуги двести евро.

Сам не знаю, с какой стати я вдруг заплатил так щедро. По глупости, наверное.