Читать книгу Держи марку! Делай деньги! (сборник) - Терри Пратчетт, Terry Pratchett Stephen Baxter, Terry Pratchett Ja Stephen Baxter - Страница 9

– Господин Вон Липвиг? – позвал господин Помпа.

Мокриц поднял голову и увидел перед собой горящие глаза голема. Должен быть какой-то другой способ просыпаться по утрам. Некоторые, в конце концов, обходятся будильником.

Укрывшись заплесневелым одеялом, Мокриц лежал на голом матрасе в своих свежеразгребенных апартаментах, где пахло старой бумагой. Все тело ныло от боли.

Краешком своего сонного сознания он слушал господина Помпу:

– Почтальоны Ожидают, Господин Вон Липвиг. Почтовый Инспектор Грош Сказал, Что Ты Захочешь Сам Отправить Их В Путь, Чтобы Все Было Как Положено.

Мокриц поморгал в потолок.

– Почтовый инспектор? Я повысил его аж до почтового инспектора?

– Да, Господин Вон Липвиг. Ты Был Полон Энтузиазма.

Воспоминания о минувшей ночи предательски поспешили отбить свою фирменную чечетку на знаменитых подмостках Большого Театра Неловких Ситуаций.

– Почтальоны? – выдавил он.

– Братство Ордена Почты. Они Хоть И В Возрасте, Но Прыткие. Все Давно На Пенсии, Но Вызвались Волонтерами. Они Здесь Уже Несколько Часов – Сортируют Почту.

Я нанял на службу людей еще старше Гроша…

– Что еще я натворил?

– Ты Произнес Пламенную Речь, Господин Вон Липвиг. Меня Особенно Впечатлило, Когда Ты Отметил, Что Слово «Ангел» Означает «Посланник». Мало Кто Об Этом Знает.

Лежа на матрасе, Мокриц медленно пытался засунуть кулак себе в рот.

– А Еще Ты Пообещал Вернуть На Место Большие Люстры И Полированные Прилавки. Все Были В Восторге. Никто Не Знает, Куда Они Делись.

О боги, подумал Мокриц.

– И Статую Бога. Насколько Я Могу Судить, Это Потрясло Их Еще Больше, Ибо Статую Переплавили Много Лет Тому Назад.

– Сделал ли я вчера что-нибудь, хоть отдаленно намекавшее, что я был в своем уме?

– Прошу Прощения, Господин Вон Липвиг?

Но Мокриц начал припоминать и свечение, и шепот писем. Они наполнили его разум… не то знаниями, не то воспоминаниями, которые он не помнил, как приобрел.

– Незаконченные истории, – проговорил он.

– Да, Господин Вон Липвиг, – спокойно согласился голем. – Ты Много О Них Говорил.

– Правда?

– Да, Господин. Ты Сказал…

…что каждое недоставленное послание – это пространственно-временной фрагмент, которому не за что зацепиться, сгусток намерения и чувства в свободном парении. Собери их вместе несколько миллионов – и они станут делать то, что и положено письмам. Они будут общаться и менять природу вещей. Если их достаточно много, они искажают пространство вокруг себя.

Мокриц видел в этом смысл. По крайней мере, не меньше, чем во всем остальном.

– И… я действительно воспарил над землей, сияя золотом? – поинтересовался Мокриц.

– Видимо, Этот Момент Я Упустил, Господин Вон Липвиг, – ответил Помпа.

– То есть не воспарил, ты имеешь в виду.

– В Некотором Смысле Воспарил, Господин, – сказал голем.

– Но в нормальном общедоступном смысле – нет?

– Ты Горел, Что Называется, Внутренним Огнем. Почтальоны Были Крайне Впечатлены.

Мокриц бросил взгляд на крылатую фуражку, беспечно брошенную на стол.

– Мне никогда не оправдать их ожиданий, господин Помпа, – сказал он. – Им нужен святой, а не тип вроде меня.

– Возможно, Как Раз Святой Им И Нужен, – заметил голем.

Мокриц сел, уронив одеяло.

– Что стало с моей одеждой? – спросил он. – Я абсолютно уверен, что аккуратно развесил все по полу.

– Я Хотел Отчистить Твой Костюм Пятновыводителем, – сказал Помпа. – Но Поскольку Весь Костюм Был Одним Сплошным Пятном, Пятновыводитель Вывел Костюм Целиком.

– Это был мой любимый костюм! Пустил бы его на тряпки хотя бы.

– Виноват, Господин Вон Липвиг, Я Полагал, ЧТО Это Тряпки Пустили На Твой Костюм. Но Я Выполнил Приказ.

Мокриц замер.

– Какой еще приказ? – спросил он недоверчиво.

– Вчера Ты Распорядился Достать Костюм Почтмейстера, Господин Вон Липвиг. Ты Дал Мне Самые Четкие Указания, – ответил голем. – К Счастью, Мой Коллега Оверлок 22 Служит В Театральной Костюмерной. Костюм Висит На Двери.

Голем даже раздобыл где-то зеркало. Не очень большое, но Мокрицу хватило, чтобы увидеть, что одет он до того с иголочки, того и гляди уколется.

– Ого, – протянул он. – Ну прямо золотая рыбка.

Костюм был из золотой ткани – или того, что носят вместо нее артисты. Мокриц хотел было отказаться, но вовремя задумался.

Хороший костюм помогает делу. Как бы хорошо ни был подвешен язык, от этого мало толку, если брюки плохо сидят. Люди будут обращать внимание на костюм, а не на Мокрица. А на этот костюм они точно обратят внимание – он будет озарять улицу, и людям придется щуриться, чтобы посмотреть на него. И оказывается, он сам так распорядился.

– Он очень… – Мокриц задумался. Единственное слово, которое пришло на ум, было: – стремительный. У меня такое ощущение, что я вот-вот пущусь бегом!

– Оверлок 22 Мастер Своего Дела, Господин Вон Липвиг. Обрати Внимание На Золотую Рубашку И Галстук. Все В Тон Фуражке.

– А ты не мог попросить у него что-нибудь менее яркое? – спросил Мокриц и прикрыл глаза ладонью, чтобы не ослепнуть от вида собственных лацканов. – Что-нибудь такое, что можно будет надеть и не осветить ненароком весь город?

– Будет Исполнено, Господин Вон Липвиг.

– Хорошо, – сказал Мокриц, моргая от блеска своих рукавов. – Приступим к почте, в таком случае.

Почтальоны, до тех пор пребывавшие в отставке, собрались в холле на пятачке, расчищенном от вчерашнего письмопада. Они были одеты в почтальонскую форму, но поскольку все формы хоть чем-то да отличались друг от друга, они, технически, не были одеты по форме. На всех были фуражки с козырьками, только у одних днища стояли торчком, а у других лежали плашмя, да и сами старики давно усохли для своей прежней одежды, так что сюртуки свисали с них как драповые пальто, а брюки походили на мехи от аккордеона. И, по стариковскому обыкновению, почтальоны нацепили на себя все свои медали и стояли с таким решительным видом, будто собирались в последний бой.

– Смена к инспекции готова, вашеблагородь! – сообщил почтовый инспектор Грош, так старательно вытянувшийся по струнке, что от гордости его ноги на целый дюйм отрывались от земли.

– Спасибо. Кхм… хорошо.

Мокриц сам не знал, что именно он инспектировал, но он старался, как мог. Ряд морщинистых лиц смотрел на него во все глаза.

Мокриц заметил, что не все их медали были за военные заслуги. У Почтамта были и свои собственные награды. Одна такая медаль, с золотой собачьей головой, красовалась на груди низкорослого человечка с физиономией как у представителя семейства хорьковых.

– Что это за… э… – начал он.

– Старший почтальон Джордж Агги, сэр! За что медаль? Пятнадцать укусов, и все еще в строю, сэр! – гордо объявил он.

– Что ж, это… это… много укусов, что и говорить…

– Но после девятого раза я всех их обдурил, сэр, и сделал себе жестяную ногу!

– Ты потерял ногу? – в ужасе спросил Мокриц.

– Нет, сэр. Просто прикупил себе старых доспехов, – объяснил сморщенный старичок и хитро улыбнулся. – Бальзам на душу, сэр, когда слышу, как скрипят их зубы о железо.

– Агги, Агги… – проговорил Мокриц, и тут до него дошло. – Это же ты…

– Достопочтенный Мастер, сэр, я и есть, – ответил Агги. – Надеюсь, вы не держите зла за вчерашнее, сэр. Все мы когда-то были полны надежд, как юный Толливер, но давно отчаялись. Не обижайтесь.

– Не буду, – пообещал Мокриц, потирая затылок.

– Я бы хотел поздравить вас еще раз от своего имени, как председатель анк-морпоркского Ордена Добровольного Общества Работников Почтовой Службы, – продолжал Агги.

– Большое спасибо, – ответил Мокриц. – А что это за общество?

– Это были мы вчера, сэр, – объяснил Агги и просиял.

– Но вы же тайное общество!

– Не столько тайное, сэр, сколько… незаметное, скажем так. В наши дни всех больше интересует размер пенсии, по правде сказать, да порядочные похороны организовать старым товарищам, когда настанет их час вернуться отправителю.

– Молодцы, – ответил Мокриц расплывчато, отвечая одним словом сразу на все. Он отошел назад и откашлялся. – Господа, пора браться за дело. Если мы хотим, чтобы Почтамт снова заработал, нужно начать с доставки старой почты. Это священный долг. Почта должна найти своего адресата. Пусть это займет полсотни лет, но это должно быть сделано. Вам знакома эта тропа. Не сворачивайте с нее. Помните: если вы не сможете доставить письмо, если такого адреса больше не существует… возвращайтесь, и мы положим письмо в отдел мертвых писем, и будем считать, что мы хотя бы попытались. Мы просто хотим, чтоб люди знали, что почта снова работает. Ясно?

Один почтальон поднял руку.

– Да? – память на имена у Мокрица была намного лучше памяти на все произошедшее накануне. – Старший почтальон Томпсон, не так ли?

– Так точно, сэр! А что нам делать, если люди дадут нам письма?

Мокриц нахмурился.

– В каком смысле? Мне казалось, идея в том, чтобы доставлять почту по адресу.

– Вообще-то Билл прав, сэр, – встрял Грош. – Что нам делать, если станут приносить новую почту?

– Ну, а что вы раньше делали? – спросил Мокриц.

Почтальоны переглянулись.

– Брали с них один пенни за штемпель, приносили письмо сюда, штамповали печатью Почтамта, – отрапортовал Грош, – потом в сортировочную и на доставку.

– То есть… людям приходилось ждать встречи лично с почтальоном? Как-то не очень…

– О, в прежние времена у нас были десятки отделений, вот в чем дело, – сказал Грош. – Но как только дела наши ухудшились, они все закрылись.

– Тогда начнем с доставки, а остальное сообразим по ходу дела, – сказал Мокриц. – Уверен, мы что-нибудь придумаем. А тебе, господин Грош, придется раскрыть мне один секрет…

Гремя связкой ключей, Грош вел Мокрица подвалами Почтамта, пока наконец они не вышли к железной двери. Мокриц заметил моток полосатой черно-желтой полосатой веревки на полу – стало быть, Стража и тут побывала.

Дверь с щелчком отворилась. Изнутри шло голубоватое свечение, приглушенное, но ровно настолько, чтобы действовать на нервы, вызывать фиолетовые круги в боковом зрении и заставлять глаза слезиться.

– Ву-оп-ля, – объявил Грош.

– Это что… какой-то театральный орган? – спросил Мокриц. Очертания аппарата, который громоздился посреди комнаты с элегантностью дыбы, было сложно разглядеть. Свечение шло откуда-то из его недр. Слезы уже вовсю текли по лицу Мокрица.

– Интересная версия, сэр! Но нет, это наш Сортировочный Агрегат, – сказал Грош. – Проклятие всего Почтамта, сэр. Раньше там сидели бесенята, чтобы, собственно, читать адреса, но они давным-давно все поразбежались. И то хорошо.

Мокриц прошел взглядом по проволочным лоткам, которые занимали целую стену огромного помещения. Взгляд остановился на меловых контурах на полу. Мел сиял странным светом. Контуры были совсем небольшими. У одного было пять пальцев.

– Производственная травма, – пробормотал Мокриц. – Ладно, господин Грош, рассказывай.

– Не подходите близко к свету, сэр, – сказал Грош. – То же самое я и господину Хубльбери сказал. Но он взял и все равно сюда потом пробрался. Ох, и надо же было, чтоб именно юный Стэнли его обнаружил, когда увидел, как бедняжка Пис-Пис волочит что-то по коридору. Настоящая мясохрупка предстала его глазам. Вы и представить себе не можете, что тут творилось, сэр.

– Могу себе представить, – сказал Мокриц.

– Ох, вряд ли что можете, сэр.

– Правда, могу.

– Уверен, что нет, сэр.

– Говорю тебе, могу! – прикрикнул Мокриц. – Ты думаешь, я не вижу всех этих меловых рисунков вокруг? Может, продолжим, пока меня не стошнило?

– О… разумеется, сэр, – согласился Грош. – Вам знакомо имя Чертов Тупица Джонсон? Он очень популярен в наших краях.

– Он вроде инженер? И с его постройками всегда что-то не так? Кажется, я читал о нем…

– Он самый, сэр. Может соорудить все, что угодно, но, к сожалению, всегда с каким-нибудь серьезным изъяном.

В голове Мокрица память пнула нужный нейрон.

– Не он ли однажды распорядился использовать самоцветы в качестве отделочного материала, чтобы сэкономить на малярах?

– Точно так, сэр. Чаще всего серьезный изъян заключается в том, что за работу берется Чертов Тупица Джонсон. Можно сказать, изъян – часть самого процесса. Хотя, по правде говоря, многие его штуковины работают исправно, хотя делают совсем не то, что было задумано. Эта машина, сэр, в самом деле начинала свою жизнь органом, но оказалась сортировочным аппаратом. Задумка была в том, что почту из мешка высыпали вот в эту вагонетку, после чего конверты быстро распределялись по лоткам. Почтмейстер Дрыгун, говорят, хотел как лучше. Всеми силами старался поднять производительность труда. Дед мне рассказывал, что Почтамт целое состояние спустил, чтобы привести аппарат в движение.

– Еще и впустую небось, – сказал Мокриц.

– О нет, сэр, все работало. Все замечательно работало. Настолько хорошо, что народ в конце концов начал с ума сходить.

– Дай угадаю, – сказал Мокриц. – Почтальонам пришлось трудиться в поте лица?

– Почтальоны всегда трудятся в поте лица, сэр, – не моргнув глазом ответил Грош. – Нет, народ задергался, когда в сортировочной корзине стали появляться письма, которые будут написаны только через год.

Повисла тишина, и в этой тишине Мокриц мысленно прокрутил всевозможные варианты ответа, от «Отличная шутка, тебе бы со своей программой выступать» до «Да брось заливать», и пришел к выводу, что все они прозвучат глупо. А Грош выглядел предельно серьезно. Так что Мокриц спросил просто:

– Как?

Престарелый почтальон указал пальцем на синее свечение.

– Загляните вовнутрь, сэр. Сами увидите. Только ни за что не подставляйтесь прямо на свет.

Мокриц подвинулся чуть ближе к агрегату и осторожно заглянул внутрь механизма. В самой сердцевине свечения еле-еле ему удалось разглядеть маленькое колесико. Оно медленно вращалось.

– Я вырос на Почтамте, – говорил сзади Грош. – Родился в сортировочной, был взвешен на почтовых весах. Учился чтению по конвертам, счету по гроссбухам, учился гияграфии по картам города, а истории по рассказам стариков. Лучше любой школы. Лучше любой, говорю, школы. Но никогда не обучался гияметрии, сэр. Такой вот пробел в моей голове, все эти углы и прочее. Но тут, сэр, тут у нас полный пи.

– Все так плохо? – спросил Мокриц, отрываясь от зловещего мерцания.

– Нет, нет, сэр, пи как в гияметрии.

– А, пи, ты имеешь в виду число, которое получается, когда… – Мокриц умолк. В математике он был хорош выборочно – то есть ему не было равных, если требовалось очень быстро вычислить проценты или курсы валют. В его школьном учебнике был параграф о геометрии, но Мокриц никогда не понимал, где ему это может пригодиться.

Но он все-таки попытался.

– Все дело в… это число, которое получается, если радиус круга… нет, длину обода на три раза с хвостиком… э…

– Что-то в этом роде, сэр, вполне возможно, что-то в этом роде, – сказал Грош. – Три с хвостиком, вот в чем загвоздка. Да вот Чертов Тупица Джонсон заявил, что хвостики – это некрасиво, так что он изобрел колесо, где пи было равно трем. Вот оно, там, внутри.

– Но это же невозможно! – воскликнул Мокриц. – Так нельзя! Пи – оно как бы… врожденное! Нельзя его взять и изменить. Для этого нужно изменить вселенную!

– Да, сэр. Говорят, именно так и вышло, – согласился Грош. – А сейчас я покажу вам фокус. Отойдите назад, сэр.

Грош прошелся по соседним комнатам и вернулся с деревянной палкой.

– Еще дальше, – посоветовал он и бросил деревяшку на верхушку аппарата.

Звук не был громким – такое тихое «хлоп». Мокрицу показалось, что с палкой что-то произошло, когда свет упал прямо на нее. Какой-то намек на кривизну…

Несколько деревяшек упали на пол, и вокруг разлетелись щепки.

– Приходил волшебник осмотреть аппарат, – сказал Грош. – Сказал, что механизм скручивает самую капельку вселенной, чтобы пи таки могло быть равно трем, и искажает все, что к нему приближается. Кусочки, которые пропадают, так и теряются в пространственно-временном континуинуинуме, сэр. А с письмами этого, видите ли, не происходит, из-за того что они попадают внутрь аппарата. Вот такие дела, сэр. Иные письма выпрыгивали из аппарата за пятьдесят лет до того, как их отправили!

– Почему вы его не отключили?

– Никак нельзя, сэр. Он работает сам по себе, как насос. И волшебник сказал, что, если мы его остановим, жуткие вещи могут случиться! Из-за этих, как их, квантов, что ли.

– Но вы же могли просто перестать совать в него почту?

– То-то и оно, сэр, то-то и оно, – сказал Грош, почесывая бороду. – Здесь вы попали в самый, так сказать, центр сути. Так и нужно было сделать, сэр, так и нужно, но мы решили использовать его себе на пользу. Ох и планы строила наша дирекция, сэр. Доставить письмо в Сестрички Долли через полминуты после того, как его принесли на почту в центре города, – каково, а? Конечно, доставлять почту до того, как мы ее получили, было бы просто невежливо, но сразу после-то, а? Мы работали хорошо, а потому хотели стать еще лучше…

И все это звучало очень знакомо…

Мокриц невесело слушал. Путешествия во времени, в конечном итоге, всего лишь разновидность магии. Неудивительно, что что-то вечно идет не так.

Потому и существуют настоящие почтальоны, на двух ногах. Потому и строят дорогущие клик-башни. В конце концов, потому хлебопашцы и вспахивают землю, потому рыбаки и забрасывают сети. О да, все то же самое можно сделать и по волшебству, конечно. Можно взмахнуть палочкой и получить яркие звездочки и свежий ломоть хлеба. Можно сделать так, чтобы рыба выпрыгнула из моря уже поджаренной. Но как-нибудь и где-нибудь потом волшебство выставит счет, который обязательно окажется тебе не по карману.

Вот почему волшебство поручили волшебникам, которые умели с ним обращаться. Основной их задачей было вовсе не прибегать к помощи волшебства. Не в том смысле, что они не умели творить волшебство, а в том что они могли к нему прибегнуть, но не делали этого. Любой дурак может опростоволоситься, пытаясь превратить человека в жабу. Требовался ум, чтобы воздержаться от этого, когда понимаешь, как это легко. В мире есть места, которые служат напоминанием о временах, когда волшебникам не хватало на такие вещи ума, и в этих местах никогда уже не прорастет трава.

В общем, вокруг всей этой истории витало чувство некой предопределенности. Люди только и ждут, чтобы их обвели вокруг пальца. Они всерьез верят, что под ногами валяются золотые самородки, что на этот раз они угадают правильный наперсток, а стекляшка в кольце в кои-то веки окажется бриллиантом.

Слова сыпались из Гроша, как скопившиеся письма из трещины в стене. Иногда аппарат выдавал тысячу копий одного и того же письма, а иногда переполнял сортировочную письмами следующего вторника, месяца, года. Иногда это оказывались письма, которые так и не были написаны, или только могли быть написаны, или собирались быть написаны, и даже письма, которые на самом деле не были написаны, хотя люди уверяли, что точно-точно их написали, чем они и заслужили себе сумрачное существование в каком-то странном, незримом мире писем и обрели жизнь благодаря этому механизму.

Если где-то существует каждый из возможных миров, значит, где-то существует и каждое из возможных писем. Где-то были предъявлены все эти квитанции на оплату.

Они шли потоком, письма из настоящего времени, которые на поверку оказывались письмами не из этого настоящего времени, а из того, которое могло бы иметь место, случись какая-нибудь мелочь в прошлом по-другому. Волшебники сказали, что, если отключить агрегат, ничего не изменится. Он существовал во множестве других настоящих времен, поэтому работал и тут, вследствие… длинного предложения, которого почтальоны не поняли, но там были слова «портал», «множественные измерения» и «кванты» (дважды). Они ничего не понимали, но нужно же было что-то делать. Доставить всю эту почту было просто невозможно. И так помещения начали заполняться…

Волшебники из Незримого Университета подошли к вопросу с энтузиазмом докторов, завороженных новой жуткой болезнью: пациент благодарен за интерес к теме, но предпочел бы, чтобы они или придумали лекарство, или перестали тыкать пальцами.

Агрегат невозможно было остановить и ни в коем случае нельзя было разрушать, заявили волшебники. Уничтожение машины вполне могло привести к тому, что вселенная в тот же миг прекратит свое существование.

Тем временем Почтамт продолжал переполняться, так что однажды старший почтовый инспектор Ропотам отправился в сортировочную, прихватив с собой лом, прогнал всех волшебников и отдубасил агрегат, пока шестеренки не перестали вращаться.

Письма прекратились. Хоть какое-то облегчение. Но, как ни крути, у Почтамта был свой Устав, так что старшего почтового инспектора вызвали на ковер к почтмейстеру Дрыгуну и поинтересовались, с чего это он удумал ставить под угрозу целую вселенную.

Как гласит легенда Почтамта, господин Ропотам ответил: «Во-первых, сэр, я решил, что если вдруг вселенная уничтожится в тот же миг, то никто ничего и не заметит. Во-вторых, когда я звезданул по этой дуре в первый раз, волшебники разбежались, так что я подумал: или у них есть запасная вселенная, или они не так уж и уверены в том, что сказали. И наконец, сэр, оно у меня уже в печенках сидело. Всегда терпеть не мог технику, сэр».

– Такая вот история, сэр, – закончил Грош, когда они вышли в коридор. – Но вообще-то я слышал, будто волшебники заявили, что вселенная все же была уничтожена в тот же миг, просто она сразу вернулась обратно. Дескать, это им видно невооруженным глазом. Так что все обошлось, а Ропотаму ничего не было, хотя бы потому, что, основываясь на Уставе Почтамта, сложно наложить на человека взыскание за то, что он чуть не уничтожил вселенную. Хотя, хе-хе, иные почтмейстеры были бы не прочь попробовать. Но тогда, сэр, нас здорово подкосило. С той поры все пошло под откос. Персонал упал духом. Это нас надломило, сказать по правде.

– Стоп, – сказал Мокриц. – А письма, которые мы только что раздали ребятам, они не из какого-нибудь другого измерения?

– Будьте спокойны, я вчера все проверил, – сказал Грош. – Они просто старые. Это всегда видно по штемпелю. Я очень хорошо разбираюсь в том, где наши письма, а где не очень, сэр. Годы практики. Сноровка, сэр.

– Остальных научить сможешь?

– Рискну предположить, да, – ответил Грош.

– Господин Грош, письма разговаривали со мной, – выпалил Мокриц.

К его изумлению, старик схватил его за руку и крепко пожал.

– Поздравляю, сэр, – сказал он, и слезы выступили у него на глазах. – Я же говорю, сэр: сноровка! Нужно слушать шепот, вот в чем секрет. Живые они, живые, говорю! Не как люди, а… вот как корабли. Все эти письма, они здесь так близко друг к другу, столько… чувства в них, сэр, я даже думаю, у этого места есть душа, сэр, вот что…

Слезы текли по щекам Гроша. Это безумие, никаких сомнений, подумал Мокриц. Но как же оно заразительно.

– Ага! Вижу, по глазам вижу, сэр, – воскликнул Грош, улыбаясь сквозь слезы. – Почтамт нашел тебя! Он объял тебя, сэр, точно говорю. И никогда его уже не покинешь, сэр. Есть семьи, которые работали тут не одну сотню лет, сэр. Стоит Почтамту поставить на тебе свой штемпель – и все, сэр, все, назад дороги нет…

Мокриц как можно вежливей высвободил свою руку.

– Кстати, – сказал он, – расскажи мне о штемпелях.

Шлеп.

Мокриц взглянул на лист бумаги. Смазанная красная надпись, отпечатанная щербатыми стертыми буквами, гласила: «ПОЧТАМТ ГОРОДА АНК-МОР-ПОРК».

– Вот так, сэр, – сказал Грош, размахивая увесистым штемпелем из дерева и металла. – Сначала шлепаем штемпель на чернильную подушечку, а потом шлепаем – шлеп – на письмо. Готово, сэр! Видите? Еще один. Каждый раз одно и то же. Проштемпелевано.

– И это стоит пенни? – сказал Мокриц. – Какой кошмар, для подделки тут хватит одной сырой картофелины – даже ребенок справится!

– Да, сэр, такая проблема всегда имела место, – согласился Грош.

– И вообще, почему почтальон должен маркировать письма? – спросил Мокриц. – Почему бы просто не продавать штемпели?

– Тогда они заплатят один пенни, а пользоваться будут хоть всю жизнь, – справедливо заметил Грош.

В механизмах вселенной шестеренки предопределенности встали на свои места…

– Тогда… – Мокриц задумчиво уставился на бумагу, – тогда… почему бы не продать им штемпель, который можно использовать… лишь единожды?

– В смысле, чернил зажать? – Грош нахмурился, и его парик соскользнул набок.

– В смысле… маркировать бумагу много-много раз, а потом нарезать ее на получившиеся… марки… – Мокриц сосредоточился на своей идее, пусть даже для того только, чтобы не обращать внимания на парик, тихонько ползущий на место. – Доставка по городу стоит один пенни, да?

– Кроме Теней, сэр, туда – пять пенсов из-за вооруженного стражника, – сказал Грош.

– Ага. Ясно. Кажется, я кое-что придумал… – Мокриц посмотрел на господина Помпу, который тихонько тлел в углу кабинета. – Господин Помпа, будь другом, сходи к Наседке-с-Цыплятами, найди там «Козла и Ватерпас» и спроси у трактирщика «ящик господина Робинсона». Трактирщик может потребовать доллар. И раз уж будешь там поблизости, зайди заодно в печатню Цимера и Шпулькса. Дай им знать, что главный почтмейстер города хочет обсудить с ними очень крупный заказ.

– Цимер и Шпулькс? У них очень дорого, сэр, – сказал Грош. – Они делают все важные заказы для банков.

– Зато их чудовищно сложно подделать, мне ли не знать… мне рассказывали, – поправился он тут же. – Водяные знаки, бумага с уникальным узором, куча разных хитростей. Кхм… короче… марка за пенни и марка за пять пенни… как насчет междугородних пересылок?

– Пять пенсов до Сто Лата, – сообщил Грош. – От десяти до пятнадцати в другие места. Кхех, три доллара, если до самой Орлеи. Тогда мы делали отдельные выписки.

– Значит, нам понадобится марка за доллар. – Мокриц принялся царапать что-то на бумаге.

– На доллар! И кому же такое нужно? – сказал Грош.

– Тому, кто захочет отправить письмо в Орлею, – ответил Мокриц. – Впоследствии для этого нужно будет три марки, но потом, а пока я снижаю цену до одного доллара.

– Один доллар! Это же тысячи миль, сэр! – запричитал Грош.

– Ну да. Вроде все по-честному.

Судя по лицу, Грош разрывался между восторгом и отчаянием.

– Но у нас в распоряжении только несколько пенсионеров, сэр! Они шустрые, конечно, но… как говорится, сначала научись ходить, а потом уже бегать!

– Нет! – Мокриц стукнул кулаком по столу. – Никогда так не говори, Толливер! Никогда! Не иди – а беги! Не ползи – а лети! Двигайся вперед во что бы то ни стало! Ты говоришь: наладим почтовую службу в городе. Я говорю: попробуем наладить ее во всем мире! Потому что, если мы потерпим неудачу, я бы предпочел проигрывать по-крупному. Все или ничего, господин Грош!

– Ого, сэр! – ответил Грош.

Мокриц сверкнул лучезарной улыбкой, почти не уступавшей его костюму.

– Не будем сидеть сложа руки. Нам понадобится больше персонала, почтовый инспектор Грош. Намного больше. Веселей, приятель. Почтамт снова в деле!

– Так точно, вашеблагородь! – воскликнул Грош, опьяненный энтузиазмом. – Мы… мы будем делать то, чего раньше не делали, и как-то по-новому!

– Схватываешь на лету, – сказал Мокриц, закатив глаза.

Десять минут спустя Почтамт получил свою первую доставку.

Ею оказался старший почтальон Бейтс. Его, с перепачканным кровью лицом, втащили в здание на самодельных носилках два офицера Стражи.

– Подобрали на улице, – объяснил один из них. – Сержант Колон, господин, к твоим услугам.

– Что с ним стряслось? – в ужасе спросил Мокриц.

Бейтс разлепил глаза.

– Прошу прощения, сэр, – пробормотал он. – Я держался изо всех сил, но они тюкнули мне по темечку здоровенной такой штукой!

– На него напали двое громил, – пояснил сержант Колон. – А сумку выбросили в реку.

– И часто такое случается с почтальонами? – спросил Мокриц. – Я думал… о, нет…

Это вернулся старший почтальон Агги, душераздирающе медленно подволакивая одну ногу с прицепившимся к ней бульдогом.

– Извиняюсь, сэр, – сказал он и, хромая, подошел ближе. – Кажется, мои форменные штаны порвались. Я стукнул поганца сумкой по голове, но от него так просто не отцепишься.

У бульдога были закрыты глаза. Он, похоже, думал о чем-то своем.

– Повезло, что на тебе броня, – сказал Мокриц.

– На другой ноге, сэр. Но ничего страшного. У меня от природы голяшки нечувствительные к боли. Сплошные шрамы, сэр, хоть спичку чиркай. А вот у Джимми Тропса неприятности. Он сидит на дереве в Гад-парке.

Мокриц фон Липвиг шагал по Рыночной улице с гримасой мрачной сосредоточенности на лице. «Трест Големов» был по-прежнему заколочен досками, которые, впрочем, успели покрыться новым слоем граффити. Краска на двери была обожжена и вспузырилась.

Он открыл дверь и, повинуясь инстинкту самосохранения, пригнулся. Стрела просвистела прямо между крыльев фуражки.

Госпожа Ласска опустила арбалет.

– Это что, ты? А то мне на секунду показалось, что солнце вышло из-за туч!

Мокриц осторожно выпрямился, и она отложила арбалет в сторону.

– Вчера нас угостили зажигательной смесью, – сообщила она вместо объяснений, почему чуть не прострелила ему голову.

– Сколько големов в данный момент доступны для найма, госпожа Ласска? – спросил Мокриц.

– Хм? Ах… примерно дюжина…

– Превосходно. Беру. Можно не заворачивать. Буду ждать их у Почтамта как можно скорее.

– Что? – к госпоже Ласске вернулось привычное раздраженное выражение лица. – Знаешь что, нельзя просто войти, махнуть рукой и заказать таким манером дюжину человек…

– Они считают себя собственностью! – вставил Мокриц. – Ты сама мне так сказала.

Они посверлили друг друга взглядом. Потом госпожа Ласска рассеянно порылась в бумагах.

– В данный момент я могу про… предложить услуги четырех големов, – сказала она. – Это Дверь 1, Пила 20, Звонница 2 и… Ангхаммарад. Говорить сейчас может только Ангхаммарад, вольные еще не успели научить остальных…

– Научить?

Госпожа Ласска пожала плечами.

– Во многих культурах при создании големов считалось, что орудия не должны разговаривать. У них нет языков.

– А траст, значит, добавляет им немножко глины? – пошутил Мокриц.

Она многозначительно смерила его взглядом.

– Все немного более сакрально, – мрачно ответила она.

– Ничего, сойдут и неразговорчивые, лишь бы не глупые, – сказал Мокриц, стараясь сохранить серьезный вид. – А у Ангхаммарада имя вместо описания?

– У многих совсем древних големов есть имена. Скажи мне, зачем они тебе? – спросила девушка.

– Разносить почту, – ответил Мокриц.

– Работа на людях?

– Вряд ли почтальоны могут работать тайком, – ответил Мокриц, мельком представив темные фигуры, крадущиеся от двери к двери. – А что, какие-то проблемы?

– Нет, вовсе даже нет! Просто люди нервничают и поджигают мою лавку. Я приведу големов, как только смогу.

Она помолчала.

– Ты в курсе, что несвободным големам положен выходной раз в неделю? Или ты не читал буклет?

– Э… выходной? – переспросил Мокриц. – Зачем им выходной? У молотков не бывает выходных, например.

– Затем, чтобы побыть големами. Не знаю я, чем они занимаются, может, сидят где-нибудь в подвале. Это… это чтобы было ясно, что они не молотки, господин фон Липвиг. Многие это забывают. Свободные големы учат их. Зато все остальное время им не нужен даже сон.

– Получается… у господина Помпы скоро выходной? – спросил Мокриц.

– Разумеется, – ответила госпожа Ласска, и Мокриц отложил это в папочку «полезно знать».

– Превосходно. Большое спасибо, – сказал он. Может, поужинаем сегодня?

Обычно у Мокрица не возникало проблем со словами, но эти отчего-то застряли в горле. Было что-то в госпоже Ласске… колючее, как ананас. Что-то в ее глазах как бы говорило: Тебе меня ничем не удивить – я вижу тебя насквозь.

– Что-нибудь еще? – спросила она. – А то ты просто стоишь с открытым ртом.

– Кхм, нет… больше ничего. Спасибо, – пробормотал Мокриц.

Она улыбнулась ему, и у Мокрица защекотало в отдельных местах.

– Иди уже, господин фон Липвиг, – сказала она. – Озари этот мир своими лучиками.

Четверо из пяти почтальонов, как выразился Грош, сошли до станции и теперь чаевничали в заваленной почтой каморке, которую в шутку называли комнатой отдыха. Агги отправили домой после того, как бульдога отодрали от его ноги. Мокриц решил угостить почтальонов корзиной фруктов. Корзина фруктов всегда кстати.

По меньшей мере она произвела впечатление. Как и бульдог. Но часть писем удалось доставить, приходилось это признать. Приходилось также признать, что с многолетним опозданием, но все же почта пришла в движение. Оживление буквально витало в воздухе. И Почтамт больше не казался склепом. Сейчас Мокриц удалился в свой кабинет и занялся творчеством.

– Чайку, господин фон Липвиг?

Он оторвался от работы и увидел перед собой Стэнли со странным выражением на лице.

– Спасибо, Стэнли, – он отложил перо. – Я вижу, на этот раз почти все осталось в чашке! Отличная работа!

– А что это вы рисуете, господин фон Липвиг? – спросил юноша, вытягивая шею. – Похоже на Почтамт!

– Верно подмечено, Стэнли. Это будет изображено на марке. Ну-ка, взгляни на остальные, что скажешь? – он протянул ему несколько рисунков.

– Ого, да вы хороший рисователь, господин фон Липвиг. Так похоже на лорда Витинари!

– Это однопенсовая марка, – объяснил Мокриц. – Я перерисовал рисунок с пенни. Городской герб на двухпенсовой, Морпоркия с вилкой на пятипенсовой, Башня Искусств на большой долларовой марке. Я еще подумываю насчет десятипенсовой.

– Очень красиво, господин фон Липвиг, – сказал Стэнли. – Все в подробностях. Как маленькие картины. Как называются эти мелкие полосочки?

– Штриховка. Чтобы сложнее было подделать. А когда письмо с маркой попадет к нам на Почтамт, мы возьмем наш старый штемпель и поставим печать на новых марках, чтобы нельзя было использовать их во второй раз, и…

– Точно, они ведь, получается, как деньги, – бодро подхватил Стэнли.

– Прошу прощения? – переспросил Мокриц и замер с чашкой на полпути ко рту.

– Как деньги. Такие марки будут как деньги. Потому что марка за пенни и есть пенни, если так посмотреть. Вы в порядке, господин фон Липвиг? Вы какой-то странный сделались. Господин фон Липвиг?

– Да… что? – спросил Мокриц, который уставился в стену с загадочной отрешенной улыбкой.

– Вы в порядке, сэр?

– Что говоришь? А, да, да, лучше не бывает. Хм… как думаешь, пригодятся ли нам марки подороже? За пять, скажем, долларов?

– Ха-ха, да за такие деньги можно отправить очень большое письмо до самого Четвертого континента! – рассмеялся Стэнли.

– Это стоит иметь в виду на будущее, – сказал Мокриц. – Раз уж мы тут рисуем марки и вообще…

Но Стэнли уже любовался «ящиком господина Робинсона». Он был верным товарищем Мокрицу. Мокриц использовал псевдоним «господин Робинсон» только тогда, когда сдавал ящик на хранение какому-нибудь относительно порядочному торговцу или трактирщику, чтобы с вещами ничего не случилось, даже если самому Мокрицу придется покинуть город досрочно. Для мошенника и фальсификатора содержимое этого ящика было что набор отмычек для вора – только Мокриц предпочитал проникать в чужие головы, а не в дома.

Ящик был настоящим произведением искусства: когда он открывался, его отделения выезжали наверх и раскладывались веером. Тут были перья и чернила, баночки с красками и тушью, морилками и растворами. А по днищу была бережно разложена бумага тридцати шести видов, включая и весьма редкие. А без хорошей бумаги никак нельзя. Другой вес, другая прозрачность – и все, никакое мастерство тебя не спасет. Даже неверный почерк не так страшен, как неверная бумага. Неидеальный почерк, кстати, зачастую срабатывает даже лучше, чем несколько бессонных ночей, проведенных в попытке отточить его до безупречности, потому что есть что-то у людей в голове, что заставляет их обращать внимание на мельчайшие детали, которые чуть-чуть не на своем месте, но в то же время само дорисовывает те подробности, которые лишь намечены парой удачных росчерков. Характер, надежда, подача – и дело в шляпе.

Это прямо как я, подумал он.

В дверь постучали и одновременно повернули ручку.

– Да? – бросил Мокриц, не поднимая глаз. – Я занят вообще-то, рисую день… марки!

– Там женщина, – выпалил Грош. – С ней големы!

– А, это госпожа Ласска, – сказал Мокриц и отложил перо.

– Так точно, вашеблагородь, и она говорит: «Передай Солнечному Зайчику, что я привела ему почтальонов»! Сэр, вы решили сделать големов почтальонами?

– Почему бы и нет? – Мокриц наградил Гроша строгим взглядом. – Ты ведь нашел общий язык с господином Помпой?

– Да, он ничего, сэр, – пробубнил Грош. – Порядок всегда наводит, уважительный – я говорю как есть… но людям не всегда по нраву големы, сэр, у них ведь глаза светятся, и вообще, а еще они никогда не останавливаются. Народ может их не принять – вот что я хочу сказать, сэр.

Мокриц уставился на него. Големы были исполнительными, надежными, ей-богу, они подчинялись приказам. И, может, госпожа Ласска снова ему улыбнется… думай о големах! Големы, големы, големы!

Он улыбнулся и ответил:

– А если я докажу всем, что они настоящие почтальоны?

Десять минут спустя первый из големов, тот, которого звали Ангхаммарад, превратил в щепки почтовый ящик и доску толщиной в несколько дюймов.

– Почта Доставлена, – сообщил он и застыл. Глаза потухли.

– Прошу обратить внимание на расплющенный роликовый конек, господа. И на горстку толченого стекла там, где была бутылка. И не могу не отметить, что господин Ангхаммарад проделал все это с мешком на голове.

– Да, но он прожег в нем дырки своими глазами, – заметил Грош.

– Никто не в силах изменить собственную природу, – поучительно заметила Дора Гая Ласска.

– Сознаюсь, у меня аж на душе потеплело, когда он расколошматил эту дверь, – сказал старший почтальон Бейтс. – Это бы отвадило народ делать такие низкие и такие острые щели.

– И с собаками, похоже, проблем не будет, – сказал Джимми Тропс. – Он-то уж точно не выпрыгнет из штанов, когда его покусают.

– Вы убедились, что голем подходит для должности почтальона? – спросил Мокриц.

В ту же минуту их лица скривились, и почтальоны заговорили нестройным хором:

– …дело-то не в нас, вы поймите…

– …люди могут не понять, э, почтальонов из глины…

– …начнется, что мы отбираем рабочие места у настоящих людей…

– …ничего против них не имею, но…

Все замолчали, потому что собрался что-то сказать Ангхаммарад. В отличие от господина Помпы, у него это получилось не сразу. И когда его голос наконец прозвучал, казалось, что он долетает из далеких времен и мест, как звук прибоя в окаменелой раковине.

Он спросил:

– Что Такое Почтальон?

– Гонец, Ангхаммарад, – сказала госпожа Ласска. Мокриц отметил, что с големами она разговаривала иначе. В ее голосе слышалась неподдельная теплота.

– Господа, – обратился он к почтальонам, – понимаю, вам кажется…

– Я Был Гонцом, – пророкотал Ангхаммарад.

Его голос не походил на голос Помпы, равно как и его глина. Он весь был как грубая мозаика из разных глин, от почти черной до красной и светло-серой. Глаза Ангхаммарада горели ярким рубиновым светом, а не тлели как угольки у других големов. Он казался старым. Он чувствовался старым. Словно возраст его был осязаем.

На одной руке, прямо над локтем, у него крепился металлический ящичек на проржавленном обруче, врезавшемся в глину.

– Был посыльным? – беспокойно поинтересовался Грош.

– Моим Последним Исполненным Заданием Было Доставить Декреты Короля Хета Из Тата, – сказал Ангхаммарад.

– Никогда не слышал о таком, – сказал Джимми Тропс.

– Полагаю, Это Оттого, Что Страна Тат Ушла Под Воду Девять Тысяч Лет Назад, – мрачно пояснил голем. – Такова История.

– Батюшки! Тебе девять тысяч лет? – воскликнул Грош.

– Нет. Мне Без Малого Девятнадцать Тысяч Лет. Я Родился В Пламени От Рук Жрецов Упсы Третьего Ниня Козлиной Стрижки. Мне Был Дан Голос, Дабы Я Мог Доносить Послания. Так Сотворен Этот Мир.

– Об этом тоже впервые слышу, – сказал Тропс.

– Упса Была Уничтожена извержением Горы Шипуту. Два Столетия Я Провел Под Горой Пемзы, Пока Ее Не Размыло, И С Коих Пор Я Стал Гонцом Королей-Рыбаков Святого Ульта. Могло Быть И Хуже.

– Ты, верно, многое повидал на своем веку! – сказал Стэнли.

Горящие глаза повернулись в сторону юноши, освещая его лицо.

– Морские Ежи. Я Повидал Много Морских Ежей. И Морских Огурцов. И Мертвых Кораблей, Которые Продолжали Плыть. И Один Якорь. Все Проходит.

– Как долго ты провел на дне моря? – спросил Мокриц.

– Без Малого Девять Тысяч Лет.

– Хочешь сказать… ты просидел там столько времени и ничего не делал? – спросил Агги.

– Мне Не Было Велено Поступать Иначе. Я Слышал Песнь Китов Над Моей Головой. Было Темно. Потом Были Сеть, Движение И Свет. Всякое Случается.

– И тебе не было… скучно? – поинтересовался Грош. Почтальоны смотрели на голема во все глаза.

– Скучно, – повторил Ангхаммарад бесцветным голосом и повернулся к госпоже Ласске.

– Он понятия не имеет, о чем вы, – сказала она. – Они этого не понимают. Даже те, кто помоложе.

– Тогда, думаю, ты будешь рад снова доставлять послания! – сказал Мокриц неестественно бодро. Голем снова повернулся к госпоже Ласске.

– Рад? – переспросил Ангхаммарад.

Она вздохнула.

– И снова трудное слово, господин Мокриц. То же самое, что и «скучно». Ближе всего будет вот что: «Ты удовлетворишь потребность исполнять полученные приказы».

– Да, – сказал голем. – Послания Должны Быть Доставлены. Так Написано У Меня На Плате.

– Это свиток в голове голема, на котором записаны его команды, – объяснила госпожа Ласска. – Конкретно у Ангхаммарада это глиняная табличка. Тогда еще не было бумаги.

– Ты и правда доставлял послания королям? – спросил Грош.

– Многим Королям, – ответил Ангхаммарад. – Многих Империй. Многих Богов. Все Прошло. Все Проходит, – голем заговорил глухо, как будто зачитывал по памяти. – Ни Потоп, Ни Лед С Небес, Ни Непроницаемое Молчание Нижних Сфер Да Не Воспрепятствуют Гонцу В Исполнении Его Священного Долга. Не Задавай Вопросов О Саблезубых Тиграх, Смоляных Ямах, Больших Зеленых Зубастых Тварях И О Богине Цоль.

– У вас тогда уже были большие зеленые зубастые твари? – спросил Тропс.

– Больше. Зеленее. Зубастее, – прогремел Ангхаммарад.

– А богиня Цоль? – спросил Мокриц.

– Не Задавай Вопросов.

Все задумчиво замолчали. Мокриц знал, что нужно сказать.

– И вы считаете себя вправе решать, может ли он быть почтальоном? – тихо сказал он.

Почтальоны на минуту сгрудились в кучку, после чего Грош повернулся к Мокрицу.

– Он почтальон, каких не бывает, господин Мокриц. Откуда ж мы знали. Ребята говорят… короче, это честь для нас, честь, говорю, с ним работать. Это ж как… это ж история, сэр. Это как… ну…

– А я всегда говорил, что Орден своими корнями уходит глубоко в прошлое, – сказал Джимми Тропс, сияя от гордости. – Почтальоны работали уже на заре времен! Вот узнают остальные тайные общества, что у нас есть член с той самой зари времен, они от зависти позеленеют, как… как…

– Как большие зубастые твари? – подсказал Мокриц.

– Точно! И против его товарищей мы тоже ничего не имеем, лишь бы дело делали, – щедро добавил Грош.

– Благодарю, господа, – сказал Мокриц. – Теперь дело за малым, – он кивнул Стэнли, и тот протянул перед собой две жестяные банки с синей краской. – Им нужна форма.

Все согласились, что Ангхаммараду будет присвоена почетная должность совсем старшего почтальона. Это казалось справедливым.

Прошло полчаса, и големы, еще липкие на ощупь, вышли на улицу. К каждому из них было приставлено по почтальону-человеку. Мокриц наблюдал, как люди поворачивают головы. Синий цвет переливался в лучах полуденного солнца, и Стэнли – молодчина – раздобыл даже маленькую баночку золотой краски. Что греха таить, големы выглядели впечатляюще. Они сверкали.

Людям нужно зрелище. Устрой им зрелище – и они, считай, у тебя в кармане.

За спиной у него раздался голос:

– Почтальоны шли, как на стадо волки, В синеве их и в злате сияли полки.

На какое-то мгновение, кратчайшую крупицу времени, Мокриц подумал: Я выдал себя. Она раскусила меня, не знаю как, но раскусила. Но потом мозг включился в работу. Мокриц повернулся к госпоже Ласске.

– Когда я был маленьким, я всегда думал, что полки – это часть доспехов, – сказал он ей и улыбнулся. – И я представлял, как воины по ночам сидят и полируют их до блеска.

– Как мило, – отозвалась госпожа Ласска и закурила. – Я приведу остальных големов, как только получится. Неприятностей, скорее всего, не избежать. Но Стража будет на вашей стороне. Один из вольных големов служит в Страже, и его там все любят. Впрочем, не имеет значения, из чего ты сделан, когда вступаешь в Стражу, потому что командор Ваймс лично проследит за тем, чтобы ты стал ищейкой до мозга костей. Более прожженного циника, чем он, свет не видывал.

– Это ты-то называешь его циником, – сказал Мокриц.

– Да, – она выпустила ртом дым. – Считай, это мое профессиональное мнение. Но спасибо, что нанял мальчиков. Хоть они и не понимают, что значит «нравится», но им нравится работать. А Помпа 19 относится к тебе с каким-то даже уважением.

– Спасибо.

– Я-то лично считаю, что ты тот еще жук.

– Я и не сомневался, – ответил Мокриц. Боги милосердные, о госпожу Ласску зубы можно было сломать. Знавал он женщин, которых ему не удавалось очаровать, но все они были снежинками по сравнению с ледяной неприступностью госпожи Ласски. Это была поза. А как иначе. Это была игра. А как иначе.

Он протянул ей папку с марочными эскизами.

– Что скажешь, госпожа… а как тебя называют друзья, госпожа Ласска?

Мысленно Мокриц произнес: Я не знаю, – и одновременно с ним она ответила:

– Я не знаю. А ты времени даром не теряешь. Что это?

Так это и впрямь была игра, и ему разрешили принять участие.

– Я надеюсь, их выгравируют на меди, – ответил он скромно. – Мои эскизы для марок.

Он изложил ей концепцию, пока она листала рисунки.

– Витинари отлично вышел, – сказала она. – Говорят, он красит волосы, представляешь? А это что? А, Башня Искусств… как это по-мужски. Доллар? Хмм. Что ж, хорошая работа. Что будешь делать с этим дальше?

– Вообще-то я думал сбегать к Цимеру и Шпульксу, пока никого нет, и обсудить оттиски.

– Это хорошо. Приличная фирма, – кивнула она. – Шлюз 23 работает на их производстве. Они содержат его в чистоте и не пишут на нем записок. Я каждую неделю проверяю всех трудоустроенных големов. Вольные решительно на этом настаивают.

– Удостовериться, что с ними хорошо обращаются? – спросил Мокриц.

– Удостовериться, что про них не забывают. Ты удивишься, когда узнаешь, сколько мануфактур в этом городе используют труд големов. Кроме «Гранд Магистрали», – оговорилась она. – Туда я их не пущу.

Сказано это было ледяным тоном.

– Гм… почему нет? – спросил Мокриц.

– Бывают клоаки, в которых даже големам не следует работать, – отрезала госпожа Ласска тем же непримиримым тоном. – И у големов есть принципы.

Любопытно, подумал Мокриц. Явно больная тема. Но вслух сказал:

– Не хочешь ли поужинать сегодня?

На долю секунды госпожа Ласска удивилась, но не больше, чем удивился сам Мокриц. Потом ее обычный цинизм вернулся на прежнее место.

– Я хочу ужинать ежедневно. С тобой? Нет. У меня дела. Спасибо за предложение.

– Да ничего, – ответил Мокриц отчасти с облегчением.

Девушка оглядела пустынный холл.

– Тебе не бывает здесь жутковато? Здесь не помешали бы обои в цветочек и немного взрывчатки.

– Всему свое время, – заверил Мокриц. – Но в первую очередь нужно разобраться с почтой. Чтобы все видели, что мы снова в деле.

Они посмотрели на Стэнли и Гроша, которые терпеливо перебирали письма на краю завала, – геологи у подножья почтовой горы. Карлики рядом с белыми насыпями.

– На то, чтобы все это доставить, уйдет целая вечность, – сказала госпожа Ласска и направилась к выходу.

– Знаю, – ответил Мокриц.

– Но тем и хороши големы, – добавила она, стоя в дверях. Свет странно освещал ее лицо. – Им не страшна вечность. Им ничего не страшно.