Читать книгу Делай деньги! - Терри Пратчетт, Terry Pratchett Stephen Baxter, Terry Pratchett Ja Stephen Baxter - Страница 3

Ожидание в темноте – Сделка заключена – В подвешенном состоянии – Голем в голубом платье – Преступление и наказание – Возможность сделать хорошие деньги – Золотистая цепочка – Хорошее отношение к утятам – Господин Бент следит за временем

Они покоились в темноте и сторожили. Нельзя было сказать, сколько уже прошло времени, да и не чувствовалось никакой потребности в этом. Когда-то их здесь не было; не исключено, что однажды их тут снова не станет. Тогда они будут где-то еще. Время в промежутке было несущественно.

Но одни разбились, а иные, более юные, смолкли.

Вес увеличивался.

Нужно было что-то делать.

Один из них мысленно затянул песню.

Сделка была невыгодной, но кому она была невыгодна? Вот в чем вопрос. И господин Мозоль, законник, никак не находил на него ответа. А ответ был бы очень кстати. Когда покупатель проявляет интерес к неприглядному участку земли, другим покупателям будет нелишне обратить внимание на соседние участки, чтобы принять участие в участи участка, на случай если тот, первый покупатель, пронюхал что-то, неизвестное остальным.

Но как знать, было ли тут что пронюхать.

Законник наградил сидящую перед ним женщину подобающей обеспокоенной улыбкой.

– Госпожа Ласска, тебе ведь известно, что эти земли подпадают под действие горного права гномов? Это значит, что все металлы и все металлические руды принадлежат Королю-под-Горой. Тебе придется выплачивать значительные пошлины за любую добычу. Которых там и не окажется, надо заметить. Считается, что сверху донизу сплошной ил и песок, а до низу там, дескать, очень далеко.

Он подождал реакции от женщины напротив, но та лишь молча смотрела на него. Голубоватый дым от ее сигареты устремлялся под потолок конторы.

– Перейдем к вопросу о древностях, – продолжил законник, стараясь разглядеть за завесой дыма выражение ее лица. – Король-под-Горой оставляет за собой право конфисковать или обложить налогом любые ювелирные изделия, доспехи, предметы старины, которые могут быть классифицированы как Механизмы, а также оружие, посуду, свитки и кости, извлеченные вами из недр данного участка.

Госпожа Ласска задумалась, как бы сверяясь мысленно с собственным списком, затушила сигарету и поинтересовалась:

– Есть основания полагать, что мы найдем что-то из вышеперечисленного?

– Ни малейших, – ответил законник со скупой улыбкой. – Всем известно, что это заброшенная пустошь. Но Король-под-Горой хотел перестраховаться на тот случай, если «всем известное» окажется неверным. Как оно часто бывает.

– Он требует огромных денег за такой короткий срок аренды.

– Но ты согласна платить. Пойми, гномам неспокойно. Они не привыкли расставаться со своими землями, даже на год или два. Похоже, Королю-под-Горой просто нужны деньги после всей этой истории с Кумской долиной.

– Я же плачу все, что он просит!

– Все так, все так, но…

– Он выполнит условия договора?

– До последней запятой. В этом можно не сомневаться. Гномы крайне дотошны в таких вопросах. От тебя требуется лишь поставить свою подпись и, к сожалению, заплатить.

Госпожа Ласска достала из сумки плотный лист бумаги и положила перед ним на столе:

– Банковский вексель на пять тысяч долларов, выписан Анк-Морпоркским Королевским банком.

– Надежные люди, – улыбнулся законник и добавил: – Исторически, во всяком случае. Распишись там, где галочки.

Он внимательно следил за ней, пока она ставила подписи, и, ей показалось, даже задержал дыхание.

– Готово, – сообщила она и вернула ему договор.

– А можно попросить тебя удовлетворить мое любопытство? – осведомился он. – Пока чернила подсыхают?

Госпожа Ласска посмотрела по сторонам, как будто у старинных книжных шкафов могли быть уши.

– Ты умеешь хранить секреты, господин Мозоль?

– А как же, госпожа, а как же!

Она заговорщически оглянулась и прошипела:

– Об этом можно говорить только шепотом.

Он с надеждой закивал, нагнулся поближе и впервые за много лет почувствовал женское дыхание над ухом.

– Я тоже умею, – сказала она.

Это было почти три недели назад…

Удивительные вещи можно узнать по ночам, сидя на водосточной трубе. Оказывается, например, что люди скорее обратят внимание на тихие звуки – щеколда щелкнет на окне, звякнет отмычка, – чем на громкие, вроде падения кирпича на мостовую или (дело-то происходило в Анк-Морпорке) чужого крика.

Это были громкие звуки и, стало быть, являлись достоянием широкой публики, что делало их общей проблемой – то есть не вашей. А тихие звуки были совсем рядом и говорили о том, что кому-то не удалось остаться незамеченным, а значит, были самыми насущными и лично вашими.

Поэтому он и старался не производить тихих звуков.

Внизу гудел, как опрокинутый улей, каретный двор Центрального Почтамта. Служба доставки теперь работала как часы. Ночные кареты прибывали, и новенькая «Убервальдская стрела» мерцала в свете фонарей. Все шло как положено, и именно поэтому у полуночного верхолаза все шло наперекосяк.

Он вогнал клинышек в мягкую известку, перенес вес на другую ногу, потянулся…

Проклятый голубь! Птица в панике вспорхнула, нога соскользнула, пальцы, цеплявшиеся за сточную трубу, разжались, а когда мир постепенно перестал вращаться, только стиснутый в его руке клинышек, который, скажем прямо, был не чем иным, как большим и плоским Т-образным гвоздем, оттягивал его свидание с далекой брусчаткой.

Стену не обманешь, рассуждал он. Может, получится раскачаться и ухватиться рукой и ногой за трубу – а может и клинышек выскользнуть.

Хо… ро… шо…

У него с собой было еще несколько гвоздей и маленький молоток. Сумеет ли он забить гвоздь, не выпустив из рук предыдущий?

Голубь присоединился к своим собратьям на карнизе повыше.

Верхолаз всадил гвоздь в раствор со всей силой, на какую у него хватило смелости, вытащил из кармана молоток и под лязг и грохот выезжающей со двора «Стрелы» что было мочи ударил по гвоздю.

Гвоздь вошел в стену. Он отбросил молоток, не теряя надежды, что удар о землю потонет в общем гаме, и ухватился за новый клин еще до того, как молоток достиг земли.

Хо… ро… шо… Он что… застрял?

До трубы оставалось меньше трех футов. Ладно. Можно попробовать. Обеими руками взяться за новое крепление, чуть раскачаться, левой рукой обхватить трубу, а там уже подтянуться туда самому. Останется только…

Голубь нервничал. Обычное для голубей состояние. И именно в этот момент птица решила облегчиться.

Хо… ро… шо… Поправочка: теперь он обеими руками держался за ставший внезапно слишком скользким гвоздь.

Проклятье.

И поскольку нервозность в голубиной среде заразительнее, чем смех на поминках, с карниза заморосило.

Бывают моменты, когда фраза «лучше не придумаешь» никак не идет на ум.

А потом снизу раздался голос:

– Эй, наверху, кто там?

«Ну спасибо, молоток, – подумал он. – Увидеть меня они никак не могли: ты стоишь на освещенной улице, задираешь голову, смотришь – и видишь только кромешную темень. А толку-то? Раз все равно уже понятно, что я здесь».

Хо… ро… шо…

– Накрыл ты меня, начальник, – отозвался он.

– Вор, что ль? – спросили снизу.

– Пальцем ни к чему не притронулся, начальник. Мне бы подсобил тут кто, начальник.

– Ты из Гильдии Воров? Говоришь по ихней фене.

– Не, начальник. Я просто всех называю «начальник», начальник.

Сейчас ему сложно было посмотреть вниз, но, судя по голосам, к ним уже подтягивались конюхи и свободные возницы. Это было очень некстати. Возницы если сталкивались с ворами, то на большой дороге, где разбойники редко утруждали себя пустыми вопросами вроде: «Кошелек или жизнь?» Так что, когда вор попадался в руки им, возмездие и правосудие с удовольствием вершились при помощи подручной свинцовой трубы.

Снизу донеслись приглушенные голоса, и консенсус, похоже, был достигнут.

– Ладно, господин грабитель Почтамта, – раздался задорный голос. – Мы, значит, вот как поступим. Мы зайдем в здание, так? И спустим тебе веревку. Честнее некуда, так?

– Так, начальник.

Это был неправильный задор. Это был тот задор, который слышится в слове «приятель», когда оно стоит в предложении: «Ты на кого вылупился, приятель?» Гильдия Воров платила двадцать долларов за голову каждого нелицензированного вора, доставленного живым, но было столько разных способов остаться в живых, пока тебя не приволокут и не свалят на ступеньках Гильдии…

Он задрал голову. Прямо над ним находилось окно квартиры главного почтмейстера.

Хо… ро… шо…

Руки и пальцы онемели, но это не мешало им ныть от боли. Он услышал грохот грузового подъемника в здании, лязг щеколды, шаги по крыше и почувствовал, как по руке его ударила спущенная веревка.

– Или хватайся, или падай, – произнес голос, когда он попытался ухватиться. – В сущности, какая разница?

В темноте раздался хохот.

Спасатели поднатужились и потянули. Вор поболтался в воздухе, потом оттолкнулся и выкинул ноги вперед. Под самым желобом раздался звон стекла, и они вытянули пустую веревку.

Люди переглянулись.

– Так, вы двое, возьмете на себя центральный и черный ход, живо! – распорядился возница, который соображал побыстрее прочих. – Не дайте ему уйти! Вниз спуститесь на подъемнике. Остальные за мной, выкурим его отсюда, с этажа на этаж!

Всем скопом они бросились на лестницу и побежали по коридору. Из одной комнаты высунулся человек в халате, уставился ни них сперва в изумлении, а потом сердито рявкнул:

– Вы еще кто такие? Живей, ловите его!

– Да ну? А ты кто такой? – Конюх притормозил и уперся в него взглядом.

– Да это ж сам господин Мокриц фон Липник! – ответил у него за спиной возница. – Он же главный почтмейстер!

– Кто-то влетел в мое окно, упал прямо между… то есть чуть прямо на меня не упал! – заорал человек в халате. – И выбежал в коридор! Десять долларов на нос, если вы его поймаете! И кстати, правильно – «Липвиг».

Они собрались было возобновить забег, но конюх спросил недоверчиво:

– Это, ну-ка, скажи «начальник»?

– Ты чего несешь, а? – одернул его возница.

– Да голос у него больно похожий, – заметил конюх. – И запыхался он.

– Ты дурак? – возмутился возница. – Он же почтмейстер! У него ключ есть! У него все ключи есть! Зачем ему вламываться в собственный Почтамт?

– Сдается мне, нужно осмотреть его комнату, – сказал конюх.

– Неужели? А мне вот сдается, что от каких таких занятий господин фон Липвиг запыхался в своей личной комнате, нас не касается, – парировал возница и подмигнул Мокрицу фон Липвигу. – И еще сдается, что от меня десять долларов убегают, потому что ты нам тут голову морочишь. Извиняй, господин, – обратился он к Мокрицу. – Новенький он у нас и манер не знает. Не будем тебе мешать, господин, – добавил он, прикладывая руку ко лбу где-то в области чуба. – Премного извиняемся за предоставленные неудобства. А ну, шевелитесь, недоумки!

Когда они скрылись из вида, Мокриц вернулся к себе и закрыл за собой дверь на засов. Ну, хоть какие-то навыки еще при нем. И легкий намек на присутствие дамы в его спальне оказался очень уместен. Да и потом, он действительно был главным почтмейстером, и у него были все ключи.

Оставался час до рассвета. Заснуть уже все равно не получится. Значит, можно официально начать новый день и окончательно закрепить за собой репутацию энтузиаста.

Он выбирал рубашку и думал о том, что его могли подстрелить прямо на стене. Могли не трогать, а просто делать ставки на то, сколько он протянет, пока не разожмутся руки – а что, это было бы вполне по-анк-морпоркски. Ему просто повезло, что конюхи решили его поколотить, прежде чем отправить по частям в Гильдию Воров. А везение приходит к тем, кто оставляет для него место…

В дверь тяжело, но вместе с тем как-то даже учтиво постучали.

– Ты Свободен, Господин Фон Липвиг? – прогремел голос.

«Как посмотреть», – подумал Мокриц, но вслух сказал:

– Входи, Глэдис.

Когда Глэдис вошла, половицы заскрипели, и в дальнем углу мебель задрожала.

Глэдис была големом – глиняным существом (во избежание недоразумений, сразу назовем ее глиняной женщиной) почти семи футов росту. Она – ну да, с именем «Глэдис» средний род был бы абсурден, а мужской попросту несостоятелен – была одета в необъятных размеров голубое платье.

Мокриц покачал головой. Если честно, то вся эта нелепица была просто вопросом приличий. Госпожа Макалариат, обладательница железной хватки и луженой глотки, которая заправляла почтамтскими кассами, воспротивилась тому, что голем мужского пола моет пол в дамской уборной. Каким образом госпожа Макалариат пришла к выводу, что големы мужского пола от природы, а не только на словах, уже само по себе вызывало вопросы, но спорить с такими людьми было совершенно бесполезно.

Так, посредством безразмерного хлопчатобумажного платья, голем стал женщиной – в достаточной степени, чтобы успокоить госпожу Макалариат. Но как бы странно это ни звучало, Глэдис теперь и в самом деле была женщиной. И дело не в одном только платье. Ей нравилось проводить время с девушками-кассиршами, и те приняли ее в свой девичий коллектив, невзирая на то что она весила полтонны. Они даже давали ей почитать свои модные журналы, хотя сложно было вообразить, чем советы по уходу за кожей в холодную погоду могут помочь тысячелетнему существу с глазами, полыхающими как печные горнила.

А теперь она спрашивает, свободен ли он. Что она имеет в виду, интересно?

Глэдис принесла ему чашку чая и свежий выпуск местной «Правды», еще не просохший после отпечатного станка. Все это было бережно оставлено на столе.

И… о, боги, они напечатали его снимок. Самый настоящий снимок! Вот он, Витинари, и всякие важные лица накануне вечером, задрав головы, смотрят на новую люстру. Он шевельнулся в момент съемки, и изображение чуть-чуть смазалось, но все равно это было то самое лицо, которое каждый день глядело на него из зеркала. Отсюда и до самой Орлеи везде были люди, одураченные, облапошенные, околпаченные и оболваненные этим самым лицом. Разве что объегоренных не было, и то лишь потому, что Мокриц так и не понял, как это делается.

Допустим, лицо у него было в своем роде универсальное и напоминало многие другие лица, но видеть его увековеченным в печати было невыносимо. Некоторые верят, что иконографии крадут душу, но Мокриц склонялся к мысли, что они крадут свободу.

Мокриц фон Липвиг, оплот общества. Ха!..

Что-то заставило его приглядеться. Кто это стоит за его спиной? И смотрит как будто поверх плеча Мокрица. Толстое лицо, бородка почти как у Витинари, но если у лорда Витинари это была эспаньолка, то у этого человека тот же фасон смотрелся как результат небрежного бритья. Какой-нибудь банкир? Там было столько лиц, столько рукопожатий, и все хотели влезть в кадр. Человек стоял как загипнотизированный, но такое часто бывает с людьми на иконографиях. Рядовой гость на рядовом мероприятии…

И они напечатали это на первой странице только потому, что кто-то счел главный репортаж номера – об очередном обанкротившемся банке и толпе озлобленных клиентов, которые попытались вздернуть управляющего прямо на улице, – недостойным иллюстрации. Хватило ли у редактора совести опубликовать иконографию, которая скрасила бы всем серые будни? О нет, нам нужен портрет чертова Мокрица фон Липвига!

А боги уж если прижмут человека к стенке, то никогда не ограничатся одной молнией под дых. Здесь же, на первой полосе, чуть ниже красовался заголовок: «ФАЛЬШИВОМАРОЧНИК БУДЕТ ПОВЕШЕН». Сычика Дженкинса собирались казнить. А за что? За убийство? За финансовые преступления? Нет, он всего-то подделал пару сотен листов с марками. Неплохо подделал причем. Страже не к чему было бы подкопаться, не вломись они к нему на чердак, где он развесил сушиться листы красненьких полпенсовиков.

А Мокриц был свидетелем на этом самом процессе. А как же иначе? Таков был его гражданский долг. Подделка марок считалась таким же преступлением, как подделка монет – как тут было отвертеться? Он ведь был главным почтмейстером, уважаемой фигурой в городе. Мокрицу было бы чуточку легче, если бы подсудимый заорал на него или посмотрел с ненавистью, но он просто сидел на скамье подсудимых, этот маленький человечек с жиденькой бородкой, с потерянным и растерянным видом.

Он подделывал полупенсовые марки, да, подделывал. Это был удар в самое сердце, да, удар. О, он брал и марки подороже, но кто пойдет на такую мороку ради полупенса? Сычик Дженкинс, вот кто. И теперь он сидел в Танти в камере смертников, и у него в запасе было несколько дней, чтобы поразмыслить о превратностях судьбы, пока не придет его час сыграть в «виселицу».

«Это мы проходили, – подумал Мокриц. – Все погрузилось во тьму – а потом мне подарили новую жизнь. Но кто бы знал, что быть образцово-показательным членом общества окажется так непросто».

– Гм… спасибо, Глэдис, – сказал он деликатно нависшей над ним фигуре.

– У Тебя Назначена Встреча С Лордом Витинари, – сообщила голем.

– Ничего подобного.

– Двое Стражников За Дверью Настаивают, Что Назначена, Господин Фон Липвиг.

«А, – догадался Мокриц, – такая встреча».

– И назначена она, надо полагать, прямо сейчас?

– Да, Господин Фон Липвиг.

Мокриц схватил брюки, но из какого-то остаточного чувства приличия замешкался. Он бросил взгляд на стоящую рядом глыбу в голубом платье.

– Не возражаешь?

Глэдис отвернулась.

«Это просто полтонны глины», – сердито думал Мокриц, натягивая одежду. Безумие таки заразительно.

Одевшись, он торопливо спустился по черной лестнице, ведущей на каретный двор, который еще недавно грозил стать его последним пристанищем. «Щеботанский Скорый» уже отчаливал, но Мокриц вскочил на козлы, кивнул вознице и с ветерком покатил по Противовращательному проспекту, соскочив прямо у главных дворцовых ворот.

«Как было бы славно, – думал он, взбегая по ступенькам, – если бы его светлость придерживался мнения, что встречи назначаются по обоюдному согласию». С другой стороны, патриций же был тираном. Им тоже нужно как-то развлекаться.

Стукпостук, секретарь патриция, встретил Мокрица у дверей Продолговатого кабинета и поспешно усадил его напротив стола.

После девяти секунд усердного письма лорд Витинари оторвался от бумаг:

– А, господин фон Липвиг. Почему не в золотом костюме?

– Он в стирке, сэр.

– Как проходит день? Все хорошо? То есть было до настоящего момента?

Мокриц озирался по сторонам, бегло прокручивая в голове все давешние неурядицы на Почтамте. Если бы не Стукпостук, который стоял подле своего господина с выражением почтительной готовности, он был бы один на один с патрицием.

– Я все могу объяснить, – сказал Мокриц.

Лорд Витинари вздернул бровь с тем озабоченным видом, с которым человек, нашедший у себя в салате полгусеницы, переворачивает все листья латука.

– Не томи, – отозвался он и откинулся на спинку кресла.

– Нас немного занесло, – признался Мокриц. – Мы слишком творчески подошли к проблеме. Додумались разводить мангустов в почтовых ящиках, чтобы отвадить змей…

Лорд Витинари промолчал.

– Э… которых, не скрою, мы поселили в почтовых ящиках, чтобы умерить популяцию жаб…

Лорд Витинари снова промолчал.

– Э… которых, если начистоту, посадили туда наши сотрудники, чтобы избавиться от улиток…

Лорд Витинари промолчал еще раз.

– Э… которые справедливости ради завелись там сами по себе, чтобы съесть клей с марок, – заключил Мокриц, понимая, что начинает путаться.

– Что ж, хотя бы они обошлись без посторонней помощи, – ответил Витинари шутливо. – Как ты понимаешь, это тот самый случай, когда неумолимая логика должна была уступить здравому смыслу – да хотя бы среднестатистического цыпленка. Но я позвал тебя сюда сегодня не за этим.

– Если это насчет клея со вкусом капусты…

Витинари отмахнулся.

– Любопытный инцидент, – сказал он. – Но никто ведь не умер.

– Э… второе издание пятидесятипенсовой марки? – предположил Мокриц.

– Это ее называют в народе «Любовники»? – спросил Витинари. – Лига Приличий обращалась с жалобой, да, но…

– Художник не отдавал себе отчета в том, что рисует! Он плохо разбирается в сельском хозяйстве и решил, что молодые люди заняты жатвой!

– Гм. Впрочем, как я понимаю, оскорбительное действо хоть сколь-нибудь отчетливо можно разглядеть лишь под мощным увеличительным стеклом, так что оскорбление нравственности, если оно и имеет место, можно считать самостоятельно нанесенным. – Патриций усмехнулся тихой, наводящей страх улыбкой. – Насколько мне известно, те немногие экземпляры, которые остались в обращении у коллекционеров, приклеены к простым коричневым конвертам. – Глядя на непроницаемое лицо Мокрица, он вздохнул: – Скажи мне, господин фон Липвиг, хочешь ли ты сделать хорошие деньги?

Мокриц хорошенько обдумал это и спросил с особой осторожностью:

– Что случится, если я отвечу «да»?

– Тебя будет ждать новая карьера, господин фон Липвиг, полная приключений и испытаний.

Мокриц нервно переступил с ноги на ногу. Не нужно было оглядываться, чтобы понять, что кто-то уже встал у дверей. Кто-то умеренно внушительного телосложения, в недорогом черном костюме и без капли чувства юмора.

– И, чисто теоретически, что случится, если я отвечу «нет»?

– Ты можешь выйти вон в ту дверь, и мы больше не будем возвращаться к этой теме.

Другая дверь. Через ее порог он не переступал.

– Вот в эту? – Мокриц встал и указал на дверь.

– Совершенно верно, господин фон Липвиг.

Мокриц повернулся к Стукпостуку:

– Одолжи мне свой карандаш, пожалуйста. Благодарю.

Он подошел к двери и отворил ее. Там он театральным жестом приложил ладонь к уху и бросил карандаш.

– Посмотрим, как до…

Тюк! Карандаш отскочил и покатился по самому что ни на есть твердому полу. Мокриц подобрал карандаш, уставился на него и побрел обратно на свое место.

– Разве не там раньше была глубокая яма, утыканная кольями? – спросил он.

– Ума не приложу, с чего ты это взял, – ответил лорд Витинари.

– Точно была, – не унимался Мокриц.

– Стукпостук, как ты думаешь, почему наш дорогой господин фон Липвиг полагает, что за этой дверью когда-то была глубокая яма, утыканная кольями? – спросил Витинари.

– Понятия не имею, откуда у него могли возникнуть такие мысли, милорд, – пробормотал Стукпостук.

– Я очень доволен работой на Почтамте, между прочим, – сказал Мокриц и поймал себя на мысли, что как будто оправдывается.

– Кто бы сомневался. Из тебя вышел выдающийся главный почтмейстер, – сказал Витинари и повернулся к Стукпостуку. – Здесь мы закончили. Можно приступать к утренней корреспонденции из Орлеи. – С этими словами он бережно вложил письмо в конверт.

– Да, милорд, – отозвался Стукпостук.

Тиран Анк-Морпорка погрузился в работу. Мокриц бессмысленно наблюдал за действиями Витинари, который вынул из ящика стола небольшую, но увесистую на вид шкатулку, достал оттуда палочку черного сургуча и накапал его на конверт с таким сосредоточенным видом, что Мокрица это взбесило.

– Это все? – спросил он.

Витинари поднял на него взгляд, как будто удивленный тем, что он еще здесь.

– Конечно, господин фон Липвиг, можешь быть свободен.

Он отложил сургуч и достал из шкатулки черный перстень с печаткой.

– И все, и никаких проблем?

– Нет, ровным счетом никаких. Ты стал образцовым гражданином, господин фон Липвиг, – сказал Витинари, аккуратно впечатывая в остывающую лужицу литеру V. – Каждый день в восемь утра ты на ногах, в восемь тридцать – на рабочем месте. Ты превратил Почтамт из ходячей катастрофы в хорошо отлаженный механизм. Исправно платишь налоги и, мне тут шепнули, метишь на место председателя Гильдии Купцов в будущем году. Похвально, господин фон Липвиг!

Мокриц собрался уходить, но задержался.

– И что не так с местом председателя Гильдии Купцов? – поинтересовался он.

Медлительно и с невероятным терпением лорд Витинари убрал перстень обратно в шкатулку, а шкатулку – в ящик стола.

– Прошу прощения, господин фон Липвиг?

– Вы просто сказали это таким тоном, как будто тут что-то не так.

– Уверен, что я этого не делал. – Витинари перевел взгляд на секретаря. – Стукпостук, разве в моих словах просквозила уничижительная интонация?

– Нет, милорд. Вы неоднократно отмечали, что купцы и торговцы являются оплотом нашего города, – ответил Стукпостук, протягивая патрицию толстую папку.

– Мне вручат настоящую золотистую цепочку, – сказал Мокриц.

– Слышишь, Стукпостук, ему вручат настоящую золотистую цепочку, – проговорил Витинари, вчитываясь в очередное письмо.

– И что в этом плохого? – возмутился Мокриц.

Витинари поднял на него взгляд, исполненный искусно подделанного недоумения.

– Как твое здоровье, господин фон Липвиг? Кажется, у тебя какие-то проблемы со слухом. Тебе пора спешить. Почтамт открывается через десять минут, и ты наверняка захочешь, как всегда, подать хороший пример своим сотрудникам.

Когда Мокриц вышел, Стукпостук тихонько положил перед Витинари папку. Досье было подписано: «Альберт Стеклярс/Мокриц фон Липвиг».

– Благодарю, Стукпостук, но зачем мне это?

– Смертный приговор Альберту Стеклярсу все еще действителен, – прошелестел Стукпостук.

– А. Понимаю. Ты думаешь, я захочу указать господину фон Липвигу на то, что его криминальное альтер-эго все еще можно казнить? Ты думаешь, я намекну ему, что мне достаточно просто сообщить газетам о потрясении, которое я испытал, когда внезапно выяснилось, что наш достопочтенный господин фон Липвиг на самом деле криминальный талант, фальшивомонетчик и аферист, который награбил сотни тысяч долларов, разоряя банки и пуская по миру честных предпринимателей? Ты думаешь, я стану угрожать, что направлю самых надежных своих ревизоров в бухгалтерию Почтамта, где, вне всякого сомнения, будут выявлены вопиющие хищения? Ты думаешь, что там они недосчитаются, скажем, целиком всего пенсионного фонда Почтамта? Ты думаешь, я заявлю всему свету, какой ужас испытываю от того, что негодяй фон Липвиг сумел избежать петли палача при помощи неизвестных пособников? Проще говоря, ты думаешь, я захочу втолковать ему, что могу затащить его так низко, что всем его бывшим товарищам придется садиться на корточки, чтобы плюнуть на него? Такого ты мнения, Стукпостук?

Секретарь уставился в потолок. Секунд двадцать он молча шевелил губами, пока Витинари продолжал заниматься бумагами. Потом он оторвался от потолка и ответил:

– Да, милорд. В общих чертах.

– Видишь ли, Стукпостук, человека можно укротить и другим способом.

– Болевым, милорд?

– Ах, Стукпостук, ты знаешь, как я ценю твое выпестованное отсутствие воображения.

– Да, сэр. Спасибо, сэр.

– На самом деле нужно позволить человеку самому потянуться за пряником и подождать, пока он схватится за кнут.

– Не уверен, что до конца понимаю вас, милорд.

Лорд Витинари отложил перо.

– Всегда принимай в расчет индивидуальный образ мысли, Стукпостук. Каждый человек – это замок, и к каждому замку есть ключ. Я возлагаю большие надежды на господина фон Липвига в надвигающемся конфликте. В нем все еще живы криминальные инстинкты.

– Откуда вам это известно, милорд?

– Да так, разные мелочи, Стукпостук. Самой убедительной мне кажется та, что он вышел отсюда с твоим карандашом в кармане.

Собрания. Бесконечные собрания. На них было невыносимо скучно, отчасти поэтому они и были собраниями. Не в одиночестве же скучать.

Почтамт уже не открывал новые горизонты. Почтамт уже открыл все горизонты. Теперь этим горизонтам требовались сотрудники, а сотрудникам графики дежурств, оклады и пенсии, а здания нуждались в ремонте и уборке помещений, а еще были графики приема товара, и дисциплинарный порядок, и инвестиции, и далее, и далее…

Мокриц в унынии глядел на письмо от госпожи Эстрессы Партлей из комитета «Гномы на высоте». Оказывается, на Почтамте служило мало гномов. Мокриц отметил, и весьма справедливо, как ему казалось, что каждый третий работник Почтамта был гномом. Она ответила, что не в этом суть. А суть была в том, что если рост гномов в среднем составляет две трети от человеческого роста, то Почтамт, как авторитетное учреждение, должен брать на работу по полтора гнома на каждую рабочую единицу человеческой расы. Неужели у Почтамта поднимется рука на все гномье сообщество, возмущалась госпожа Партлей. Мокриц поднял письмо большим и указательным пальцем и бросил его на пол. «Не поднимется, госпожа Партлей, а опустится».

Были еще какие-то основополагающие принципы. Мокриц вздохнул. Вот до чего он докатился. Стал ответственным лицом, и люди могли безнаказанно говорить ему про «основополагающие принципы».

Мокриц, однако, готов был поверить, что существуют люди, находящие радость и умиротворение в созерцании столбиков чисел. Он в их число не входил.

Уже несколько недель, как он не нарисовал ни одной марки! И еще дольше он не испытывал этого жжения, этого нерва, этого чувства полета, означавшего, что афера складывается гладко и он вот-вот оставит с носом того, кто вздумал оставить с носом его.

Все было такое… почтенное. От этого становилось трудно дышать.

Потом Мокриц вспомнил об утреннем происшествии и улыбнулся. Ну да, он влип, но у тайного общества ночных верхолазов Почтамт вообще считался проблемным зданием. К тому же ему удалось выкрутиться из затруднительного положения. Кругом выигрышная ситуация. И ненадолго, в перерыве между приступами паники, он ожил и полетел.

Тяжелая поступь из коридора возвестила о приближении Глэдис с полуденным чаем для Мокрица. Пригнувшись, чтобы не задеть головой косяк, она переступила порог и с поразительной для ее нескладной комплекции ловкостью поставила перед ним чашку с блюдцем, не расплескав ни единой капли.

– Карета Лорда Витинари Ожидает Снаружи, Господин, – сообщила она.

Мокриц мог поклясться, что в ее голосе последнее время стали слышны высокие нотки.

– Я же час как от него! Кого она ожидает? – удивился Мокриц.

– Тебя, Господин. – Глэдис отвесила реверанс, а когда голем делает реверанс, это слышно.

Мокриц выглянул в окно. У Почтамта стояла черная карета. Рядом стоял возница и тихонько курил.

– Он говорит, что мне назначено? – спросил Мокриц.

– Возница Говорит, Что Ему Велено Ждать, – ответила Глэдис.

– Ха!

Глэдис сделала еще один реверанс и удалилась.

Когда дверь за ней закрылась, Мокриц вернулся к кипе бумаг, подлежащих рассмотрению. Верхняя папка была озаглавлена «Акт заседания комиссии филиалов Почтамта», но больше было похоже на трагедию в пяти актах. Он взял со стола чашку. На чашке была надпись: «НЕ НУЖНА БЫТЬ ПСИХАМ ЧТОБЫ РАБОТАТЬ ТУТ НО ТАК ЛУЧШЕ!» Он уставился на слова, рассеянно потянулся за толстым черным пером и поставил запятые после «психам» и «работать». И вычеркнул восклицательный знак. Мокриц ненавидел этот восклицательный знак, презирал его истошную маниакальную веселость. Этот знак как бы говорил: «Да, не нужно быть психом! Об этом позаботимся мы!»

Он заставил себя дочитать акт, ловя себя на мысли, что взгляд из чувства самосохранения проскакивает целые абзацы.

Потом он приступил к еженедельным отчетам региональных отделений. Потом настала очередь комиссии по чрезвычайным происшествиям, растекшейся мыслью на многие мили.

Время от времени Мокриц поглядывал на чашку.

В двадцать девять минут двенадцатого зазвенел будильник в его настольных часах. Мокриц встал, задвинул стул, подошел к двери, досчитал до трех, открыл дверь, сказал: «Привет, Пис-Пис», как раз когда в кабинет вошел древний почтамтский кот, досчитал до девятнадцати, пока кот делал обход по комнате, сказал: «Пока, Пис-Пис», когда кот, ковыляя, вышел обратно в коридор, захлопнул за ним дверь и вернулся на прежнее место.

«Ты только что открыл дверь престарелому коту, который разучился обходить предметы, – сказал Мокриц сам себе, заводя будильник. – Ты делаешь это каждый день. Разве это поведение нормального человека? Конечно, когда он часами стоит, уткнувшись лбом в ножку стула, пока кто-нибудь его не отодвинет, – зрелище действительно печальное, но это ты каждый день встаешь и отодвигаешь для него стул. Вот до чего честный труд доводит человека».

«Да, но нечестный труд чуть было не довел меня до виселицы!» – возразил он.

«Подумаешь! Виселица отнимает пару минут. Собрание комиссии пенсионного фонда отнимает вечность! Это же скука смертная! Ты по рукам и ногам скован золотистыми цепями!»

Мокриц в конце концов подошел к окну. Возница грыз печенье. Поймав на себе взгляд Мокрица, он помахал ему рукой в знак приветствия.

Мокриц чуть не отпрянул. Он поспешно сел за стол и подписывал бланки заказов пятнадцать минут кряду. Потом вышел, пошел по коридору, который привел его к центральному вестибюлю, и посмотрел вниз.

Он обещал вернуть люстры на место, и теперь обе они висели под потолком, переливаясь, как его личные созвездия. Широкие прилавки сверкали во всем своем полированном великолепии. Вокруг не стихал гул целенаправленной и в целом успешной деятельности.

У него получилось. Все жило. Это был Почтамт. И он больше не приносил радости.

Мокриц спустился в сортировочное отделение, заглянул в почтальонскую раздевалку хлебнуть за компанию черного, как деготь, чая, побродил по каретному двору, мешаясь под ногами у тех, кто занимался делом, и в конце концов побрел обратно в свой кабинет, прогнувшись под тяжестью рутины.

По чистой случайности Мокриц выглянул из окна – с кем не бывает. Возница обедал! Обедал, черти его подери! Он поставил на тротуаре складной стульчик и разложил еду на небольшом складном столике! Большой кусок мясного пирога и бутылку пива! И даже белую скатерть постелил!

Мокриц махнул вниз по лестнице в темпе рехнувшегося чечеточника и вырвался из массивных двойных дверей на улицу. В одно насыщенное мгновение, когда он стремительным шагом шел к карете, еда, стол, скатерть и стул исчезли где-то в потайном отделении, и возница уже стоял у дверцы, открытой для Мокрица.

– Так, что все это значит? – осведомился тот, переводя дыхание. – Не могу же я весь…

– А, господин фон Липвиг, – раздался изнутри голос Витинари. – Присаживайся. Благодарю, Хаусман, госпожа Шик будет тебя ждать. Поживее, господин фон Липвиг, не съем же я тебя. Я только что перекусил сносным сэндвичем с сыром.

«С меня не убудет, если я просто разузнаю, что к чему». – Слова, за которыми кроется многовековой опыт набивания шишек – даже хуже, чем «От одного раза мне ничего не будет» и «Все будет нормально, если стоять смирно».

Мокриц нырнул в полумрак. За спиной с щелчком захлопнулась дверца, и он резко обернулся.

– Да, в самом деле, – вздохнул лорд Витинари. – Она закрыта, господин фон Липвиг, не заперта. Возьми себя в руки!

Рядом с ним чинно восседал Стукпостук и держал на коленях солидный кожаный портфель.

– Чего вы хотите? – спросил Мокриц.

Лорд Витинари вскинул бровь.

– Я? Ничего. А ты чего хочешь?

– Что?

– Это же ты сел в мою карету.

– Да, мне сказали, что она тут стоит!

– А если бы тебе сказали, что она черного цвета, ты бы счел необходимым что-либо предпринять по этому поводу? Дверь прямо перед тобой, господин фон Липвиг.

– Но вы простояли здесь целое утро!

– Это общественная территория, – парировал Витинари. – А теперь сядь. Замечательно.

Карета дернулась и поехала.

– Ты не находишь себе места, господин фон Липвиг, – говорил Витинари. – Не думаешь о собственной безопасности. Жизнь утратила краски, не правда ли?

Мокриц не ответил.

– Поговорим об ангелах, – предложил Витинари.

– О да, что-то знакомое, – язвительно сказал Мокриц. – Вы уже рассказывали. В прошлый раз я на это купился после того, как меня повесили…

Витинари снова вскинул бровь.

– Почти повесили, согласись. На волосок от смерти.

– Да какая разница! Меня повесили! И самое обидное было – узнать потом, что этому посвятили всего два абзаца в «Вестнике Танти»![1] Два абзаца, позволю себе заметить, о жизни виртуозного, хитроумного и в высшей степени гуманного преступника! Да с меня молодежи можно было пример брать! Всю передовицу оттяпал Дислектичный алфавитный маньяк, а он успел отработать только А и Ц!

– Да, редакция придерживается мнения, что преступление не заслуживает внимания, если жертва не была найдена в трех подворотнях одновременно, но такова цена свободной прессы. Но то, что кончина Альберта Стеклярса осталась… не замеченной окружающими… пошло на пользу нам обоим, ты же не станешь с этим спорить?

– Нет, но я не рассчитывал на такую жизнь после смерти! Мне теперь что, до конца жизни делать все по указке?

– Поправка: новой жизни. Сказано грубо, но верно, – отвечал Витинари. – Позволь мне перефразировать. Тебя, господин фон Липвиг, впереди ждет тихая благополучная жизнь уважаемого человека, исполнение гражданского долга и, разумеется, по выслуге лет – заслуженная пенсия. Не говоря уже о почетной настоящей золотистой цепочке.

Мокриц поморщился:

– А если я не захочу выполнять ваши условия?

– М-м-м? О, ты меня недопонял, господин фон Липвиг. Это – то, что тебя ждет, если ты откажешься от моего предложения. А если согласишься, то будешь ловкостью ума сражаться с серьезными и опасными противниками, а каждый день будет преподносить новые испытания. Тебя даже могут попытаться убить.

– Как? Почему?

– Ты действуешь людям на нервы. Этого можно ожидать.

– И что, место денежное?

– Не то слово, господин фон Липвиг. Речь идет о должности распорядителя Королевского монетного двора.

– Это что же, целыми днями монеты бить?

– Если вкратце. Но самая серьезная задача связана с руководящим постом в Королевском банке Анк-Морпорка. Это будет составлять большую часть твоих обязанностей. Делать деньги можешь в свободное от работы время.

– Меня? Банкиром?

– Да, господин фон Липвиг.

– Но я понятия не имею, как управлять банком!

– Отлично. Никаких предубеждений.

– Я же грабил банки!

– Превосходно! Осталось только изменить мыслительный вектор. – Лорд Витинари улыбнулся. – Деньги должны оставаться внутри.

Карета притормозила и остановилась.

– Зачем все это? – спросил Мокриц. – Серьезно, зачем?

– Когда ты принял управление Почтамтом, он был в плачевном состоянии. Теперь почта работает безотказно. Настолько безотказно, что даже скучно. Человеку молодому и энергичному так и недолго пристраститься лазить ночами по крышам, взламывать замки из спортивного интереса и даже присматриваться к чиханию без правил. Где ты берешь отмычки, кстати говоря?

В грязном магазинчике в грязной подворотне, где не было ни души, кроме мелкой старушонки, которая продала ему отмычки. Мокриц до сих пор не понимал, зачем их купил. Противозаконны они были лишь контекстуально, но он все равно начинал радостно трепетать при мысли, что они лежали у него в кармане. Печальное зрелище. Совсем как те коммерсанты, которые ходят на работу в деловых костюмах, но повязывают разноцветные галстуки в отчаянной попытке показать, что где-то там еще остался вольный дух.

«О, боги, я стал таким же. Ну, хоть о кистене Витинари не знал».

– Все не так уж и запущено.

– А кистень? Ты же ни разу в жизни никого не ударил! Ты лазишь по крышам и подбираешь отмычки к собственному столу. Ты словно зверь в клетке, который мечтает о джунглях! Я могу дать тебе то, чего ты так жаждешь. Я могу бросить тебя ко львам.

Мокриц хотел было возразить, но Витинари жестом остановил его.

– Почтамт был посмешищем, господин фон Липвиг, и ты взялся за него и превратил его в солидное предприятие. Но банки Анк-Морпорка – дело серьезное. И у ослов банкиров серьезные проблемы. Слишком часто они терпят неудачи. Они увязли в болоте, живут прошлым, они заворожены статусом и богатством, они полагают, что золото – это главное.

– А… разве не так?

– Нет. И такой вор и мошенник, как ты… прости, оговорился, каким ты был когда-то, в глубине души прекрасно это понимает. Золото было для тебя просто способом вести счет. Как золоту судить об истинной ценности? Выгляни в окно и скажи, что ты там видишь.

– Э… лохматая собачонка наблюдает за мужиком, который справляет нужду в подворотне, – ответил Мокриц. – Прошу прощения, но момент вы выбрали неудачный.

– Если бы ты понял мои слова не так буквально, – сказал Витинари, наградив его взглядом, – ты бы увидел огромный кипящий город, полный находчивых людей, которые добывают золото из обычной соломы. Они строят, конструируют, чеканят, пекут, ваяют, куют, мошенничают и измышляют необычные запутанные преступления. Но они хранят свои деньги в старых чулках. Чулкам они доверяют больше, чем банкам. Возникает искусственный дефицит монет, именно поэтому твои почтовые марки, по сути, стали новой валютой. Наша внушительная банковская система сейчас в разрухе. Курам на смех, я бы сказал.

– Куры вообще животики надорвут, если поручить банк мне, – сказал Мокриц.

Витинари коротко улыбнулся ему.

– Ты считаешь? – сказал он. – Что ж, всем иногда полезно посмеяться.

Возница открыл им дверь, и они вышли на улицу.

«Почему именно храмы? – думал Мокриц, разглядывая фасад Королевского банка Анк-Морпорка. – Почему банки всегда строят по образу и подобию храмов, несмотря на то что многие церкви (а) канонически против того, что происходит в их стенах, и (б) имеют там вклады?»

Он, конечно, видел банк и раньше, но сейчас впервые удосужился на него посмотреть. Среди прочих денежных храмов этот был отнюдь не дурен. Архитектор, по крайней мере, сумел возвести колонну прямо и даже вовремя остановиться. Он был категорически настроен против любых намеков на ангелочков, хотя колонны и венчал величественный фриз, изображающий нечто аллегорическое, при участии дев и амфор. В большинстве ваз и даже на нескольких девах, как отметил Мокриц, гнездились птицы. С каменной груди на него поглядывал сердитый голубь.

Мокриц много раз проходил мимо этого места и никогда не замечал тут наплыва людей. А за банком находился Королевский монетный двор, который вовсе не подавал признаков жизни.

Сложно было вообразить здание более уродливое, которое не выиграло бы никакой архитектурной награды. Монетный двор был угрюмой кирпичной коробкой с массой высоких зарешеченных окон и дверями за опускными воротами. Вся постройка как бы обращалась к людям со словами: «Даже не думайте».

Мокриц даже не думал вплоть до этого момента. Это же монетный двор. В таком месте тебя ухватят за пятки и потрясут, подставив ведерко, прежде чем выпустить за порог. А еще там была охрана и острые решетки.

И Витинари хотел сделать его здесь начальником. В такой бочке меда где-то должна быть огромная ложка дегтя.

– А скажите, милорд, – начал он осторожно, – что случилось с человеком, который занимал этот пост до сих пор?

– Так и думал, что ты спросишь, поэтому я навел справки. Умер в возрасте девяноста лет от разрыва сердца.

Звучало не так уж плохо, но Мокриц был научен опытом и продолжил расспросы:

– Еще какие-нибудь смерти в последнее время?

– Сэр Джошуа Шик, председатель банка. Умер полгода назад в собственной постели в возрасте восьмидесяти лет.

– Есть много самых неприятных способов умереть в собственной постели, – отметил Мокриц.

– Не сомневаюсь. Однако этот джентльмен скончался в объятиях молодой женщины, известной как Карамелька, после большой порции пряных устриц. Насколько это было неприятно, увы, мы уже никогда не узнаем.

– Это была его жена? В собственной постели, вы сказали…

– У него были апартаменты в банке, – объяснил Витинари. – Традиционный бонус, который приходился как нельзя кстати, когда он… – здесь Витинари на долю секунды задумался, – …задерживался на работе. Госпожа Шик в это время отсутствовала.

– Если он сэр, разве она не должна быть леди? – спросил Мокриц.

– Характерная черта госпожи Шик состоит в том, что ей не нравится быть леди, – объяснил Витинари. – И я уважаю ее желание.

– И часто он «задерживался на работе»? – спросил Мокриц, явственно обозначив кавычки.

– С поразительным для его возраста постоянством, насколько мне известно.

– Неужели? Знаете, я, кажется, припоминаю некролог в «Правде», и там не было этих подробностей.

– Подумать только, до чего дошла пресса.

Витинари повернулся и оглядел оба здания.

– Если выбирать, я бы предпочел прямоту монетного двора, – решил патриций. – Он так и скалится на окружающий мир. А ты что скажешь, господин фон Липвиг?

– Что это за золотая штуковина там торчит из крыши? – спросил Мокриц. – Как будто огромная монета застряла в щели копилки.

– Как ни странно, раньше ее так и называли: Мелкой Монетой, – ответил Витинари. – Это топчак, который приводит в действие чеканочный пресс и другие машины. Когда-то его приводили в движение арестанты, когда «общественные работы» были не просто пустым словом. Точнее, двумя. Впрочем, это считалось жестоким и изощренным наказанием, что свидетельствует скорее о скудости человеческого воображения. Зайдем внутрь?

– Послушайте, сэр, что я-то, по-вашему, могу сделать? – спросил Мокриц, когда они поднимались по мраморным ступеням. – О банках я еще кое-что знаю, но как прикажете управлять монетным двором?

Витинари пожал плечами.

– Понятия не имею. Там работают люди, наверное, они дергают какие-то рычаги, а кто-то указывает им, сколько раз и когда остановиться.

– Но почему меня могут попытаться убить?

– Откуда мне знать, господин фон Липвиг? Но на твою жизнь было совершено как минимум одно покушение, когда ты занимался безобидной доставкой почты, и я предполагаю, что твоя банковская карьера будет весьма захватывающей.

Они поднялись на крыльцо. Пожилой человек в мундире, который мог бы сойти за генеральский в какой-нибудь ненадежной армии, распахнул перед ними дверь.

Лорд Витинари жестом пригласил Мокрица войти первым.

– Я просто осмотрюсь тут, ясно? – заявил Мокриц, споткнувшись о порог. – У меня совершенно не было времени ничего обдумать.

– Понимаю, – ответил Витинари.

– И я ни к чему себя этим не обязываю?

– Ни к чему.

Он опустился на кожаный диван, подзывая Мокрица сесть рядом. Предупредительный Стукпостук был тут как тут, прямо за спиной патриция.

– В банках всегда приятно пахнет, не находишь? – спросил Витинари. – Смесью полироли, чернил и богатства.

– И утяжательства, – добавил Мокриц.

– Какая жестокость по отношению к утятам. Ты, наверное, имеешь в виду стяжательство. Церкви сегодня уже почти ничего не имеют против. И кстати, только нынешний председатель банка осведомлен о моих намерениях. Для всех остальных сегодня ты проводишь инспекцию по моему поручению. Оно и к лучшему, что на тебе нет твоего знаменитого золотого костюма.

В банке царил полушепот. Часть звуков просто терялась под высоченными потолками, и к тому же людям свойственно понижать голос в присутствии больших денежных сумм. В изобилии были представлены красный бархат и латунь. Повсюду висели портреты деловых людей во фраках. Иногда по белому мраморному полу прокатывалось эхо шагов, но тут же замолкало, стоило ступить на островок ковра. А большие столы были обтянуты кожей зеленого цвета. С самого детства зеленая кожаная обивка на столах символизировала для Мокрица богатство. Красная кожа? Пф! Это для позеров и выскочек. Зеленая кожа означала, что ты всего добился от жизни и предки твои добились. Если кожа была немного потертой, это еще больше усиливало эффект.

На стене за стойкой тикали большие часы, окруженные ангелочками. Присутствие лорда Витинари навело шороху. Сотрудники подталкивали друг друга и выразительно смотрели в его сторону.

Мокриц подумал, что в действительности они не должны были так сразу обращать на себя внимание. Его природа наградила внешностью, которая позволяла сливаться с толпой, даже когда он стоял в двух шагах от наблюдателя. Он не был уродлив, он не был красив, он просто был до того незапоминающимся, что иногда сам себе удивлялся во время бритья. Витинари носил все черное, а это не самый кричащий цвет. Но его присутствие было сродни свинцовому шарику на каучуковой поверхности: оно искажало пространство вокруг себя. Люди могли не замечать его, но они чувствовали его присутствие.

Теперь они шептали в переговорные трубы. В банке был патриций, и никто не вышел официально его поприветствовать! Это грозило неприятностями!

– Как поживает госпожа Ласска? – поинтересовался Витинари, словно не замечая нарастающего беспокойства.

– В отъезде, – отрубил Мокриц.

– А, понимаю, трест обнаружил очередного погребенного голема?

– Да.

– И он все еще исполняет приказы, отданные тысячи лет назад?

– Вероятно. В какой-то глуши.

– Неутомимая женщина, – радостно произнес Витинари. – Целый народ воскресает, поднимается из темноты на свет, чтобы вращать колеса торговли ради общего блага. Совсем как ты, господин фон Липвиг. Она делает очень полезное для города дело. Для города и для «Треста Големов».

– Да, – отозвался Мокриц, решив пропустить мимо ушей замечание о воскрешении.

– Ты как будто бы не согласен.

– Ну… – Мокриц стушевался, но отвечал: – Вечно она куда-то летит, потому что в какой-нибудь древней канализации обнаружили очередного голема…

– Летит не к тебе то есть?

– А в этот раз ее нет уже несколько недель, – продолжал Мокриц, проигнорировав комментарий, потому что Витинари, в общем, был прав. – И она не хочет признаваться, в чем дело. Только говорит, что это что-то очень важное. Что-то новое.

– Похоже, она занялась разработкой месторождения, – сказал Витинари. Он стал ритмично постукивать тростью по мраморному полу. Каждый удар отдавался звонким эхом. – Мне стало известно, что големы якобы занялись раскопками на гномьей земле по эту сторону Химерии, недалеко от торговой дороги. К превеликому, замечу, интересу гномов. Король сдал участок тресту внаем и хочет удостовериться, что ничего не пройдет мимо него.

– У нее неприятности?

– У госпожи Ласски? Ничуть. Зная ее, не исключено, что это у короля гномов неприятности. Надо сказать, она весьма… уравновешенная девушка.

– Ха! Вы и понятия не имеете насколько.

Мокриц решил, что нужно отправить Доре Гае клик-сообщение, как только он освободится. Ситуация с големами снова накалялась, и гильдии жаловались, что те отнимают у них рабочие места. Ей пора было возвращаться… к големам, разумеется.

Послышался тихий звук. Он доносился снизу и напоминал не то шум пузырьков воздуха в жидкости, не то характерное бульканье воды, льющейся из бутылки.

– Вы это слышите?

– Да.

– Знаете, что это?

– Будущее экономического планирования, – ответил лорд Витинари с видом если не взволнованным, то, во всяком случае, непривычно озадаченным. – Наверное, что-то стряслось, – проговорил он. – Господин Бент обычно выскальзывает в холл через считаные секунды после моего прихода. Надеюсь, с ним не приключилось ничего невеселого.

В дальнем конце холла разъехались двери большого лифта, и из них вышел человек. Долю секунды человек был взволнован и расстроен, что, вероятно, осталось не замеченным теми, кому никогда не приходилось читать лица из профессиональной необходимости, но это моментально прошло, он поправил запонки и нацепил на лицо благодушную улыбку человека, который вот-вот останется с твоими деньгами.

Господин Бент был во всех отношениях гладким и отутюженным. Мокриц ожидал увидеть на нем традиционный банкирский фрак, но он был одет в хорошо скроенный черный пиджак и брюки в полосочку. А еще господин Бент был неслышным. Его ступни, бесшумные даже на мраморе, казались необычайно крупными для такого щеголя, зато туфли, черные, лакированные и блестящие, как зеркало, были отлично пошиты. Возможно, ему хотелось покрасоваться ими, потому что он ступал, как лошадь на выездке, старательно отрывая каждую ногу от пола, прежде чем снова ее поставить. За исключением этой несообразности, господин Бент производил впечатление человека, который тихо пережидает в уголке, когда в нем нет необходимости.

– Лорд Витинари! Прошу прощения! – залепетал он. – Увы, было неоконченное дело…

Лорд Витинари встал.

– Господин Маволио Бент, позволь представить тебе господина Мокрица фон Липвига, – сказал он. – Господин Бент наш старший кассир.

– Ага! Изобретатель революционной необеспеченной однопенсовой банкноты? – Бент протянул Мокрицу худосочную руку. – Какая дерзость! Очень рад встрече, господин фон Липвиг.

– Однопенсовая банкнота? – переспросил Мокриц озадаченно. Господин Бент, несмотря на горячее приветствие, выглядел совсем не радостно.

– Ты меня совсем не слушал? – спросил Витинари. – Речь о марках, господин фон Липвиг.

– Валюта де-факто, – сказал Бент, и в голове у Мокрица все стало на свои места. Что ж, как ни крути, это было правдой. По его мысли марки должны были крепиться на письма, но люди в своем простодушии решили, что однопенсовая марка была просто облегченной и утвержденной правительством версией однопенсовой монеты, которую к тому же можно было вложить в конверт. Страницы газет были испещрены рекламными объявлениями организаций, которых развелось как сорняков на почве заманчиво компактных почтовых марок: «Познай глубинные секреты мироздания! Пришли 8 п. марок – и получи наш буклет!» Марки циркулировали вместо валюты, и многие из них так никогда не побывали изнутри почтового ящика.

Только что-то в улыбке Бента раздражало Мокрица. Вблизи она уже не казалась такой приветливой.

– А что значит «необеспеченная»?

– Что удостоверяет ваши притязания на то, что марка стоит пенни?

– Ну, если приклеить ее на письмо, ровно на столько оно уедет, – ответил Мокриц. – Не вижу, к чему ты…

– Господин Бент принадлежит к числу тех, кто свято верит в превосходство золота, господин фон Липвиг, – сказал Витинари. – Уверен, вы быстро найдете общий язык, как гномы с троллями. Здесь я тебя покину и буду с нетерпением ждать твоего, кхм, положительного ответа. Пойдем, Стукпостук. Господин фон Липвиг, заглянешь ко мне завтра, договорились?

Мокриц и Бент проводили их взглядами. Потом Бент посмотрел на Мокрица в упор.

– Полагаю, мне стоит все вам тут показать… сэр, – сказал он.

– Что-то мне подсказывает, что мы начали наше знакомство не лучшим образом, господин Бент, – сказал Мокриц.

Бент пожал плечами – впечатляющий маневр для такой поджарой фигуры. Как будто гладильная доска грозилась развернуться.

– Вы не давали поводов сомневаться в вас, господин фон Липвиг. Но мне кажется, что председатель банка и лорд Витинари затеяли опасную игру, а вы у них пешка, господин фон Липвиг, вы их инструмент.

– Речь о новом председателе?

– Совершенно верно.

– Не испытываю ни особого желания, ни намерения быть чьей-либо пешкой, – сказал Мокриц.

– Похвально, сэр, но происходящее происходит…

Снизу послышался звон разбитого стекла и чей-то приглушенный крик: «Проклятье! Вот тебе и платежный баланс!»

– А приступим, пожалуй, к осмотру! – весело заявил Мокриц. – Начиная с того, что это сейчас было?

– Эта мерзость? – Бент содрогнулся. – Давайте отложим это, пока Хьюберт не приберется. О, вы только посмотрите. Какой кошмар…

Господин Бент пересек холл и остановился под большими парадными часами. Он посверлил их взглядом, как будто те нанесли ему смертельное оскорбление, и щелкнул пальцами, хотя один младший клерк уже мчался к нему со стремянкой. Господин Бент поднялся на лесенку, открыл циферблат и подвинул длинную стрелку на две секунды вперед. Часы тут же были захлопнуты, стремянка собрана, и счетовод вернулся к Мокрицу, поправляя запонки.

Он смерил Мокрица взглядом:

– Они отстают на минуту за неделю. Я один нахожу это оскорбительным? Увы, похоже на то. Начнем с золота, что скажете?

– О да, – сказал Мокриц. – Начнем.