Читать книгу Проблема дня - Ти Кинси - Страница 4

По обоюдному согласию утром в субботу Эдна и мисс Джонс всегда приходили немного позже, чем в остальные дни недели. Теперь, когда мы жили в сельской местности, леди Хардкасл нечасто выезжала в свет, но мы по-прежнему говорили, что позднее пробуждение и позднее начало дня в субботу нужны для того, чтобы дать ей возможность выспаться после вечера пятницы и его утех. Настоящая же причина заключалась в том, чтобы позволить Эдне, которая вместе со своим мужем Дэном всегда бывала душой компании, когда в «Псе и утке» гуляли вечером в пятницу, как следует проспаться после ее собственных утех.

Несколько лет назад, когда мы жили в Лондоне, американская подруга леди Хардкасл познакомила ее с яйцами Бенедикт[11], которые та с тех пор именовала не иначе как «утренние деликатесы». Нам рассказали, что в Нью-Йорке это сейчас последний писк моды, и теперь леди Хардкасл более всего любила есть на завтрак именно это блюдо. Поскольку приготовление такой его части, как голландский соус[12], это еще та морока, я готовила его нечасто, но реакция моей хозяйки на эти яйца доставляла мне такое удовольствие, что время от времени у меня все-таки появлялось желание поднапрячься.

И сегодня она оправдала мои ожидания в очередной раз.

– Флоренс Армстронг, ты маленькое валлийское чудо, – сказала она, когда я водрузила поднос с завтраком ей на колени. – Я не ела яиц Бенедикт уже целую вечность. Ты просто великолепна и делаешь свое дело не по обязанности, а от души.

Я подчеркнуто сделала книксен.

– Всегда к вашим услугам, миледи, – ответила я.

– Но как же ты? Разве ты не будешь завтракать со мной?

– Я поела тостов на кухне, – сказала я. – Не хотела наедаться на тот случай, если, когда мы явимся на второй завтрак к леди Бикл, она решит устроить пир горой. Нет смысла корпеть над горячей сковородкой, если чужая кухарка все равно накормит меня.

– Теперь я чувствую себя просто обжорой. Полно, давай съедим их пополам, тогда в желудках у нас обеих будет достаточно места и для сэндвичей с джемом, и для больших кусков фруктового торта.

Яйца Бенедикт выглядели аппетитно, и я приняла ее предложение.

К тому времени, как завтрак был съеден и поднос с грязной посудой унесен, настало время для ритуала облачения ради поездки в Клифтон[13]. На улице по-прежнему стоял пронизывающий холод, так что пожертвовать какой-то частью нашей всегдашней дорожной экипировки, обойдясь без нее, было невозможно.

– Хотела бы я знать, очень ли рьяно леди Бикл следит за модой, – проговорила леди Хардкасл, пока я завязывала шнурки тяжелых ботинок, в которых она совершала поездки на автомоторе. – И не легковерна ли она. Как ты думаешь, получится у нас убедить ее, что эти наши тяжелые грубые ботинки находятся сейчас на самом пике парижской моды?

– Можно применить куда менее рискованную стратагему[14] – взять с собой мешок с более изящной обувью и переобуться в нее по приезде, – предложила я. – Я не знаток этикета, но не думаю, что заранее предполагать, что хозяйка дома, в который ты едешь с визитом, невежественна и глупа – это хороший тон.

Леди Хардкасл вздохнула.

– Опять морока, – сказала она. – Что ж, хорошо. Полагаю, это та цена, которую мы платим за то, что имеем такую свободу передвижения.

И в конце концов мы пустились в путь, захватив с собой сменную обувь, которую положили в ящик, расположенный за сиденьями.

Пятнадцатимильный путь от Литтлтон-Коттерела до Клифтона занял у нас почти час и прошел без особых происшествий. Правда, на Уайтледиз-роуд на нас накричал молочник, когда тарахтение нашего «ровера» заставило его лошадь испуганно шарахнуться, но к подобным поношениям мы уже привыкли. Леди Хардкасл только улыбнулась и помахала ему рукой.

На Квинз-роуд я, доехав до Городского музея, повернула направо и поехала на Беркли-сквер. Здесь у лестницы, ведущей к нарядному полукруглому трехэтажному кирпичному зданию в георгианском стиле, состоящему из шести частных домов с общими стенами – Беркли Кресент, мы и остановились.

– Как раз вовремя, – сказала леди Хардкасл. – Спасибо.

Я выскочила из авто и взяла из ящика мешок с нашей сменной обувью.

– Нам нужен дом пять, – сообщила мне моя хозяйка, и мы поднялись по лестнице на мощенное каменными плитами пространство перед Беркли Кресент.

На первой из дверей, которую мы миновали, красовалась цифра шесть.

– Мне никогда не понять, что на уме у строителей, – заметила леди Хардкасл. – Кому, скажи на милость, может прийти в голову, чтобы нумерация полукруга шести домов шла справа налево, а не слева направо? Только безумцу.

– Дом строился во время войны с Наполеоном, – сказала я, – так что это, вероятно, было сделано, дабы сбить с толку французских шпионов. Как бы Франция осуществила вторжение, если они не могли взять в толк, где мы живем?

Моя хозяйка энергично дернула шнур дверного звонка дома номер пять, и вскоре нам открыл седой как лунь дворецкий с небольшим серебряным подносом в руке.

– Добрый день. – Леди Хардкасл положила на поднос свою визитную карточку. – Полагаю, леди Бикл ожидает нас.

Дворецкий украдкой взглянул на карточку.

– Да, леди Хардкасл, она попросила вас подождать ее в гостиной.

И отошел в сторону, чтобы дать нам пройти.

– Не могли бы вы отвести нас туда, где мы сможем сменить обувь? – осведомилась моя хозяйка.

Дворецкий посмотрел на наши тяжелые ботинки.

– Да, миледи, – после короткой паузы сказал он. – Прошу вас, следуйте за мной.

Взяв наши пальто, шапки, перчатки с крагами и защитные очки, он отвел нас в расположенный в задней части дома чулан для обуви и, подождав снаружи, пока мы переобувались, сопроводил нас в гостиную. К тому времени, когда мы вошли, там нас уже ждала красивая элегантно одетая дама. Она была еще моложе, чем я ожидала, однако держалась с уверенностью, редкой для ее лет. И она была высокая. Ну, почему все вокруг наделены таким высоким ростом?

– Миледи, – сказал дворецкий, – к вам леди Хардкасл.

– Благодарю вас, Уильямс, – молвила элегантная дама. – Думаю, чай мы будем пить здесь.

Дворецкий удалился.

Дама протянула руку.

– Джорджина Бикл, – представилась она. – Но зовите меня Джорджи. Так меня называют все.

Леди Хардкасл сердечно пожала ее руку.

– Эмили. А это Флоренс Армстронг.

– Здравствуйте. Очень приятно с вами познакомиться, – сказала леди Бикл. – Я так много слышала о вас обеих. Симеон Гослинг только о вас и говорит.

Я поздоровалась в ответ и сделала чуть заметный книксен.

– Надеюсь, Симеон не преувеличил наших достоинств, – скромно ответствовала леди Хардкасл. – Мы далеко не так интересны, как вы могли подумать.

– Я тоже надеюсь, что он не преувеличил, – заметила леди Бикл. – Мне ужасно хочется, чтобы история о том, как вас связали и оставили в заброшенном домике, оказалась правдой. И о погоне на автомоторах в темноте. Судя по его рассказам, у вас обеих такая яркая, увлекательная жизнь.

– Уверена, что он не пожалел красок, – сказала леди Хардкасл, – но не принимайте его рассказы слишком уж всерьез. На самом деле все было довольно обыденно и прозаично.

– Возможно, для вас это и обыденно, но, если ты всего лишь жена хирурга… слово «прозаично» означает нечто иное, нежели то, что подразумеваете под ним вы. Однако прошу вас, садитесь.

И она взмахом руки показала нам на кресла, стоящие перед камином.

– Расскажите о вашей работе с суфражетками, – попросила леди Хардкасл, когда мы уселись. – Должно быть, это ужасно интересно.

– О, да. И очень важно, не так ли?

– Да, крайне важно, – согласилась леди Хардкасл.

– А что об этом думаете вы, мисс Армстронг?

– Я выступаю за равноправие для всех и во всем, – ответила я. – Но не питаю больших надежд. Права голоса нет и у огромного количества мужчин, так что свои собственные шансы на его получение я оцениваю невысоко, даже если британский парламент наконец и прозреет. Ведь я не являюсь владелицей недвижимости, а значит, все равно не прошла бы избирательный ценз.

На минуту леди Бикл задумалась.

– Вы, разумеется, правы. Даже в наших собственных рядах есть много тех, кто считает, что мы должны бороться за всеобщее избирательное право, а не только за право голоса для женщин. Но, по моему мнению, если мы сможем проделать хотя бы малую брешь в этой стене, добившись избирательных прав для некоторых женщин, вскоре после этого наши законодатели поймут, насколько неразумно отказывать в них любому взрослому британцу.

– Уверена, что это может стать шагом в правильном направлении, – сказала я.

– Ну и отлично. А вот и Уильямс с нашим чаем. Вы как раз вовремя, Уильямс. Нам начинала грозить опасность впасть в состояние вялого и тупого единомыслия, но явились вы с чаем и угощением, а ничто не может подвигнуть англичанок к более ожесточенным спорам, чем вопрос о разливании чая.

Дворецкий поставил поднос на низкий столик, стоящий перед камином. Кроме фарфорового чайника, чашек, блюдец и молока, на нем имелось несколько видов миниатюрных сэндвичей и изысканнейших пирожных. Если они не были творением французского кондитера, то в штате у Биклов явно состояла чрезвычайно искусная кухарка.

Уильямс удалился, не произнеся ни слова.

– Знаете, – заметила леди Бикл, – моя матушка всегда настаивала на том, чтобы сначала наливать в чашки молоко, но, по-моему, это так старомодно. Лично я предпочитаю добавлять молоко последним. А у вас, Эмили, есть какое-то определенное мнение на сей счет?

– Боюсь, за последние двадцать лет мне пришлось совершить столько переездов, что я не в силах уследить за всеми веяниями. Однако могу вам сказать, что именно эта частность влияет на вкус напитка, если для вас это имеет значение.

Похоже, леди Бикл была впечатлена.

– В самом деле? Вот уж никогда бы не подумала. А в чем заключается отличие?

– Когда сначала наливаешь молоко, добавляемый затем чай нагревает его медленно, так что оно не обжигает. Кроме того, оно более равномерно вбирает танины[15] из чая по причинам, которые нам нет нужды разбирать. Если же налить молоко последним, оно, соприкасаясь с горячим чаем, нагревается быстро и потому может обжечь и, вступая в реакцию с танинами, поглощает их не столь равномерно. По вкусу одно не сильно отличается от другого, но я была знакома с одной женщиной, которая могла безошибочно определить, как был разлит чай, десять раз из десяти.

– Ну и ну! Я и не подозревала, что это так важно. Симеон говорил, что вы знаток естественных наук.

Леди Хардкасл сердечно рассмеялась.

– Да так, просто поднабралась кое-каких знаний.

– Судя по тому, что я слышала, вы скромничаете. Очень надеюсь, что вы сможете нам помочь.

– Я тоже на это надеюсь. Прошу вас, расскажите нам о деле вашей подруги.

Пока мы поедали маленькие сэндвичи (куда более легкие для переваривания, чем толстенные сэндвичи Старины Джо, но и куда менее сытные) и пили чай (чередуя в ходе предложенных леди Хардкасл экспериментов тот, где молоко было налито в начале, и тот, где оно было налито в конце, – при этом лично я так и не смогла почувствовать разницу между тем и другим), леди Бикл излагала нам подробности этого дела.

* * *

– Полагаю, вы читали то, что было написано в газете, – начала леди Бикл.

– Да, читали, – подтвердила леди Хардкасл. – Эта заметка была опубликована в пятничном выпуске «Бристольских известий».

– Совершенно верно. События там изложены сносно, но, как это часто бывает с тем, что печатается в газетах, полной их картины заметка не дает. И, как в общем-то и следовало ожидать, она рисует ЖСПС в довольно неприглядном свете.

– Похоже, в «Бристольских известиях» вас не жалуют, не так ли?

– Совсем не жалуют. Совсем.

– Я могу задать вопрос? – сказала я.

– Разумеется, – ответила леди Бикл. – Из того, что пишут в газетах, я поняла, что вы важный член команды. Надо же – только что я поносила прессу за то, что на нее нельзя положиться, и тут же ссылаюсь на нее как на ценный источник данных. Ситуация никогда не бывает так однозначна, как нам нравится думать, не правда ли? – Она замолчала, воззрившись на потолок. – Простите, вы, кажется, хотели что-то сказать?

– Да, миледи, – подтвердила я. – Я просто хотела внести ясность – вы предпочитаете, чтобы вас называли ЖСПС или все же суфражетками?

– О, это интересный вопрос. Когда несколько лет назад тот малый из «Дейли мейл» придумал термин, мы были несколько раздражены. Назвав нас так, тот газетчик хотел унизить наше достоинство, представив нас этаким сборищем незрелых пустоголовых девочек, играющих в политику просто-напросто от нечего делать. Но знаете что? В конце концов этот термин приняли на вооружение и мы сами. Называя себя так, мы подчеркиваем свое отличие от просто суфражисток, к тому же слово «суфражетки» звучит так молодо, так… как бы это выразиться? Энергично? Да, энергично. Мне это нравится. Благодаря ему наше движение выглядит более энергичным, вы не находите? Мы, девушки из бристольского отделения ЖСПС, называем себя именно суфражетками.

– Благодарю вас, – сказала я. – Я не хотела вас оскорбить, использовав не то слово.

– Я бы и не оскорбилась. Мы признательны за то, что вы согласны помочь. Ведь вы согласитесь, да?

– Мы, безусловно, готовы выслушать ваш рассказ, – сказала леди Хардкасл.

– Конечно, конечно, я, как всегда, опережаю события. Что именно вам известно о нашем союзе?

– По большей части то, что можно узнать из газет. Правда, мы побывали на паре собраний, не так ли?

Я утвердительно кивнула.

– Тогда вы знаете, что в последние годы мы поднимаем куда больший тарарам, чем прежде. Как оказалось, проводя благонравные собрания и составляя вежливые письма членам парламента, далеко не уедешь – поэтому мы и откололись от той части движения за предоставление женщинам избирательных прав, которая выступает исключительно за мирные и благопристойные способы борьбы. Мы считаем, что иногда бывает просто необходимо учинить скандал. Нам всегда нравилось тормошить власти, лезть на глаза, ну, знаете, нарываться, делать так, чтобы нас арестовывали и все такое. Но оказалось, что таким образом их внимания не привлечешь, а посему несколько лет назад мы начали кампанию причинения имущественного ущерба.

– Вы принялись бить окна, – уточнила я.

– Именно так. Больше ничего. У нас есть строгое правило – никто не должен пострадать. И ущерб можно наносить только окнам. Владельцам имущества это доставляет неудобство, а для стекольщиков это лишняя работа, но это не очень-то серьезный ущерб.

– И никаких поджогов? – спросила леди Хардкасл.

– Боже, нет. О таких крайностях речь не идет. О чем бишь я? Ах, да. Когда мистер Асквит[16] объявил о проведении выборов в парламент, миссис Панкхерст постановила, что на период этих выборов ЖСПС должен полностью прекратить осуществление энергичных акций. Было решено сосредоточить все усилия на мероприятиях более консервативного порядка, вы меня понимаете? Никакого битья окон или чего-то еще в этом духе. Во всяком случае, пока. Мы все согласились, что это наилучший способ послужить нашему делу и не растерять сторонниц. И мы следуем этому правилу неукоснительно.

– Стало быть, в последнее время вы вообще не осуществляли подобных акций? – спросила леди Хардкасл, которая теперь делала запись в своем карманном блокноте.

– Да, вообще. В этом-то и суть. С момента начала избирательного процесса ни одна из суфражеток бристольского отделения нашего союза даже не топнула ногой, выпуская пар, не говоря уже о том, чтобы бить окна. И никто из членов ЖСПС по всей стране никогда не сжигал магазинов. Я повторяю, никогда.

– Тогда что же произошло… – леди Хардкасл пролистнула назад несколько страниц своего блокнота, – …вечером во вторник?

– Как раз это и нужно выяснить, и мы надеемся, что это сделаете вы. Тот магазин сгорел, и в огне погиб тот несчастный журналист, но мы не имели к этому никакого отношения.

– Неподалеку были обнаружены ваши листовки. Таким образом вы обычно и заявляете, что к той или иной акции причастны именно вы? Именно так вы и берете на себя ответственность?

– Совершенно верно, – призналась леди Бикл. – Совершив акт хулиганства, мы всегда оставляем на месте несколько наших листовок – нам необходимо, чтобы люди знали, что это наших рук дело, чтобы они поняли, как велик наш гнев.

– И записки тоже?

– Иногда. В тех случаях, когда нужно объяснить, почему мишенью своей акции мы сделали именно этот объект.

– Но это точно была не… – Леди Хардкасл опять заглянула в блокнот. – … не Элизабет Уоррел?

– Лиззи Уоррел. Нет.

– А она не могла действовать по собственной инициативе?

– Она очень преданный член нашего союза, – сказала леди Бикл. – Конечно, никто не знает, о чем тот или иной человек думает про себя, но я абсолютно убеждена, что, даже если бы она потеряла голову и решила сжечь магазин, над которым кто-то спал, она никогда не стала бы возлагать вину за это на нас. Она ни за что не навлекла бы осуждения на наш союз.

– А как вы думаете, она могла потерять голову?

– Честно? Нет.

– А вы хорошо ее знаете?

– Так же хорошо, как и любую другую из суфражеток нашего отделения ЖСПС, – ответила леди Бикл. – Мы не совсем семья, но все мы очень близки. И всецело доверяем друг другу. Иначе нельзя.

– А у нее есть алиби?

– Ну и ну. Алиби. Прямо как в детективных рассказах. Алиби и зацепки. Не уверена, что оно у нее есть. Она уверяет, что, когда начался пожар, она была в Редленде[17] у себя дома, но нет никого, кто мог бы это подтвердить.

– У безвинных людей редко бывают наготове алиби, – заметила леди Хардкасл. – А против нее есть еще какие-то улики?

– Насколько мне известно, нет. Во всяком случае, полиция об этом не говорила.

– А откуда вы взяли эти сведения?

– У самой Лиззи. Я пришла к ней сразу. И присутствовала на заседании магистратского суда, который передал ее дело на рассмотрение суда присяжных.

– Полагаю, ей была оказана юридическая помощь?

– Да, мы оплатили юридические услуги. В городе есть пара солиситоров, сочувствующих нашему делу, и один из них немедля пригласил на дело барристера[18], но от этого, разумеется, не было никакого толку. Мы надеялись вытащить ее под залог, но, как вы сами прочитали в газете, она будет содержаться в тюрьме Хорфилд до весенней сессии суда присяжных.

Леди Хардкасл отпила чаю и на минуту задумалась. Она еще раз полистала свой блокнот, после чего опять подняла взгляд на леди Бикл.

– Вы убедили меня в том, что, по всей вероятности, это не Лиззи Уоррел, – заключила она. – К тому же ЖСПС никогда не занимался поджогами и вообще объявил перемирие. Вы описали Лиззи как преданного члена союза, которая никогда бы не нарушила приказ. И уверяете, что она бы ни за что не сделала ничего подобного по собственной инициативе.

– Я готова держать пари на мои драгоценности, что это не она, – с жаром сказала леди Бикл.

– Однако для присяжных все эти аргументы не годятся. Вы можете объяснить им, почему это вряд ли была Лиззи, но мы должны суметь доказать, что это точно была не она.

– Так сказал и наш барристер. Думаю, он не очень-то сочувствует нашему делу, хотя профессия обязывает его оспаривать обвинение. Однако, по его словам, он мало что может сделать. Не имея железного алиби, сложно доказать, что обвиняемый не совершал того, в чем его обвиняют, основываясь только на уверениях его друзей в том, что он не мог этого совершить.

– Безусловно, – согласилась леди Хардкасл. – Насколько я понимаю, наша задача будет состоять в том, чтобы доказать ее невиновность, найдя того, кто действительно сжег магазин и убил мистера Бейкерсфилда.

– Брукфилда, миледи, – машинально поправила ее я.

– Да хоть бы и Брукфилда, – подтвердила она. – Так мы и докажем ее невиновность – отыщем настоящего преступника.

– Так вы, и правда, готовы взяться за это дело? – воскликнула леди Бикл. – О, скажите, что готовы. Полиция прекратила расследование – у них уже есть своя обвиняемая. Как ни мелодраматично это звучит, вы – единственный человек, который может спасти Лиззи Уоррел от виселицы.

– Ну, раз уж вы так ставите вопрос, – с улыбкой сказала леди Хардкасл.

– Само собой, мы покроем все ваши расходы. Денег у ЖСПС немного, но, если будет нужно, я заплачу вам из своих средств.

Прежде чем ответить, леди Хардкасл вопросительно взглянула на меня, и я чуть заметно кивнула.

– Хорошо, мы займемся этим делом, – заключила она. И не будем больше говорить о деньгах. Считайте это нашим вкладом в дело борьбы за права женщин.

– О, спасибо, – сказала леди Бикл. – Огромное вам спасибо. Остальные девушки будут так рады. Вы просто должны пойти со мной и познакомиться с ними. У вас назначены еще какие-то встречи? Вы можете пойти сейчас в наше отделение? Оно располагается в магазине.

– Мы весь день свободны. Это далеко?

– Буквально в двух шагах. Я велю Уильямсу принести наши пальто.

Она подошла к шнуру звонка, висящему рядом с камином, и позвонила своему дворецкому.

* * *

Когда леди Бикл сказала: «буквально в двух шагах», я сразу же представила себе двадцать минут пешего пути со множеством поворотов, во время которого я стану обдумывать текст моей будущей лекции о том, как правильно использовать слово «буквально».

К счастью, вслух я ничего не сказала.

Выйдя из двери, мы пошли направо, спустились по лестнице, после чего повернули налево, в сторону Беркли-сквер. Пройдя мимо нашего маленького «ровера», мы двинулись туда, откуда приехали, то есть в сторону Квинз-роуд. Пройдя по этой улице, мы впервые завернули за настоящий угол. Направо. Прошли магазин часов фирмы «Гамильтон». Впереди было видно здание станции Большой Западной железной дороги, за которой виднелся магазин, принадлежащий некой Флоренс Гриффитс. Какое великолепное имя.

– Вот мы и пришли, – бодро сказала леди Бикл. – Дом номер тридцать семь. Штаб-квартира нашего отделения.

Так оно и было. В окне здесь красовались плакаты с лозунгом «Право голоса – женщинам», украшенные лентами цветов ЖСПС: зелеными, белыми и фиолетовыми. Это определенно была штаб-квартира бристольского отделения ЖСПС, и она в самом деле находилась «буквально в двух шагах».

– Входите, и я познакомлю вас с девушками, – сказала леди Бикл.

И мы вошли вслед за ней.

Перед нами был небольшой магазин с расположенным в задней части помещения прилавком, за которым виднелась дверь, ведущая к неведомым тайнам и утехам. Стены были уставлены стеллажами, на коих были сложены печатные материалы ЖСПС: брошюры, листовки и небольшие плакаты. На газетной стойке лежали выпуски газеты суфражеток «Право голоса – женщинам». Сбоку от прилавка стоял портновский манекен, облаченный в традиционное для союза белое платье, украшенное бело-зелено-фиолетовым кушаком, а также значками и лентами тех же цветов. Рядом были выставлены кушаки, шарфы и броши таких же цветов, что и на манекене, а также, к некоторому моему удивлению, небольшая табличка, гласящая, что покупательницы могут «спрашивать у прилавка о подвязках и нижнем белье».

Когда мы вошли, женщина, стоящая за прилавком, посмотрела на нас и вышла из-за него, дабы поприветствовать нас. С ног до головы одетая в белое, она была не так пугающе красива, как леди Бикл, хотя я к своему удовольствию отметила про себя, что у нее гораздо более сообразный рост. Правда, наружность ее была столь непримечательна, что взгляд скользил по ней, не останавливаясь и невольно переключаясь на что-то, представляющее больший интерес. Одета она была так, словно участвовала в манифестации суфражеток. Даже ее ботинки были белого цвета, и на них красовалась изящная вышивка в виде орнамента из маргариток. Выглядели они как нельзя более подобающе и являли собой наиболее интересную часть ее обличья.

Когда она увидела нас, по ее лицу скользнула мимолетная улыбка.

– Джорджи! – воскликнула она. – Мы тут гадали, когда ты зайдешь. Это они?

– Да, они, – ответила леди Бикл. – Леди Хардкасл, позвольте представить вам Беатрис Челленджер, управляющую нашим скромным магазином и настоящую молодчину. Битти, это Эмили, леди Хардкасл.

– Здравствуйте. Рада знакомству, – хором сказали они обе.

– Мисс Армстронг, позвольте…. О, полно, все это звучит так глупо и так официально. Флоренс Армстронг, Битти Челленджер. Мисс Армстронг камеристка леди Хардкасл и ее правая рука.

Мы произнесли слова приветствия, причем тоже хором.

– А где Марисоль? – осведомилась леди Бикл.

– Она наверху, распекает наших делопроизводительниц, – ответила мисс Челленджер.

– Марисоль Рохас наша чилийская смутьянка, – объяснила леди Бикл. – В каждой организации должен быть свой баламут. Она очень организованна и великая мастерица по части делопроизводства, но вспыхивает, как спичка; никогда не видела, чтобы кто-нибудь был так вспыльчив, как она. Нет, она душка, но, похоже, наш мир и все, что в нем есть, вызывает у нее ужасную досаду. Давайте поднимемся, и я вас познакомлю.

Она повернулась, дабы провести нас через дверь, находящуюся за прилавком, но стоило ей взяться за дверную ручку, как кто-то вырвал эту ручку из ее руки и распахнул дверь с той стороны. На пороге стояла смуглая черноволосая дама с сердитой гримасой на лице. Увидев нас, она резко остановилась.

– О, простите, – сказала она с сильным испанским акцентом. – Я не знала, что у нас гости.

– Прошу вас, не обращайте на нас внимания, – ответствовала леди Хардкасл по-испански. – Мы ваши друзья. Мы пришли, чтобы доказать невиновность Лиззи Уоррел.

– Ах, вот оно что, – отозвалась невысокая чилийка и перешла на свой родной язык. – Стало быть, вы леди Хардкасл. Джорджи говорила, что собирается попросить вас помочь. Я Марисоль Рохас. Спасибо, что пришли. Для бедной Лиззи любая помощь будет нелишней.

– Я не могу ничего обещать, но мы сделаем все, что в наших силах.

– Вы очень хорошо говорите по-испански, – похвалила ее Марисоль.

– Стараюсь, – сказала леди Хардкасл, вновь перейдя на английский.

– Нам придется остерегаться вас, если вы будете целыми днями болтать по-иностранному, – ввернула мисс Челленджер.

Леди Хардкасл нахмурилась, но ничего не сказала.

– Я впечатлена, – заметила леди Бикл. – Я довольно сносно говорю по-французски, но у меня не было возможности выучить какие-то другие иностранные языки. Вы знаете много языков?

– Да так, один или два, – ответила леди Хардкасл. – От этого никуда не денешься, если ты жена дипломата.

– Готова поспорить, что вы просто скромничаете. Мисс Армстронг, я права?

– В какой-то мере, да. Насколько мне известно, она может достойно вести беседу на французском, испанском, немецком, итальянском, на мандаринском диалекте китайского языка, на хинди… и на латыни.

– И на древнегреческом, – добавила леди Хардкасл.

– Про него я забыла.

– И на шанхайском диалекте.

– Ах да, и на нем. А еще вы можете неплохо изъясняться по-венгерски и на сербскохорватском.

– Кода мы с мужем жили в Москве, я научилась немного объясняться и по-русски.

– Она крепче и грознее, чем кажется, – подытожила я.

Мисс Челленджер и сеньорита Рохас растерянно хлопали глазами, леди Бикл же усмехнулась.

– Забавно, – сказала она. – Теперь вы впечатляете меня еще больше. Столько языков – да вы просто полиглот.

– Не забудьте и про Армстронг – она тоже не лишена дарований, – сказала леди Хардкасл. – Список иностранных языков, которые знает она, столь же внушителен, к тому же она может говорить еще и по-валлийски. Во всяком случае, я думаю, что может. Вдруг она так просто прочищает горло.

Я перешла на прекрасный язык бардов, дабы цветисто выразить свое крайне возмущенное мнение о сей напраслине на родное наречие моей матушки.

– Вот видите? – вопросила леди Хардкасл. – Сейчас она либо сказала нечто ужасающе грубое, либо у нее легкий бронхит. Должна сказать, что лично я бы поставила на грубость, однако никогда нельзя быть уверенной до конца.

– Вы слишком хорошо меня знаете, – согласилась я.

Мисс Челленджер продолжала взирать на нас с легким неодобрением на лице.

– Означает ли ваш визит, что вы согласились нам помочь, миледи? – спросила она.

– Во всяком случае, мы постараемся это сделать, – отвечала леди Хардкасл. – Боюсь, пресса, возможно, слегка преувеличила нашу репутацию по части сыска, но мы сделаем все, что в наших силах, не так ли, Армстронг?

– Непременно, – подтвердила я. – А мисс Уоррел тоже работает в этом магазине?

– Да, – сказала мисс Челленджер. – Мы открыты шесть дней в неделю – хотя по средам мы, разумеется, работаем только полдня[19]. Мы стараемся делать так, чтобы здесь нас всегда было двое, так что нам троим – Лиззи, Марисоль и мне – удается не прекращать работу штаб-квартиры и магазина и все же выкраивать время для остальных дел нашего союза.

– Без мисс Уоррел вам придется нелегко, – предположила леди Хардкасл. – А остальные члены организации не могли бы вам помочь?

– В этом-то и состоит загвоздка, если речь идет о добровольной организации вроде ЖСПС, – объяснила леди Бикл. – Почти у каждой из нас есть и другие обязательства. Нам крупно повезло, что четырем из нас до сих пор удавалось уделять нашей штаб-квартире так много времени. Само собой, я буду помогать здесь по нескольку часов, когда смогу. Одному-двум скучным комитетам придется обойтись без меня, и, вероятно, в четверг на партии в бридж у леди Хупер будет не хватать одного игрока, но есть и более важные вещи. Например, то, чем мы занимаемся здесь.

– Вы думаете, вам удастся вернуть нам Лиззи? – спросила мисс Челленджер.

– Я, право же, не могу давать обещаний, – ответила леди Хардкасл. – Но наша репутация, по поводу которой я только что выразилась немного пренебрежительно, все же сможет открыть перед нами несколько дверей. Так, в уголовном розыске Бристоля у нас имеется хороший друг. Думаю, инспектор Сандерленд сможет нам помочь.

– Я бы не поставила жизнь Лиззи на такую слабую карту, – сказала мисс Челленджер. – Полиция считает, что у них и так достаточно улик, и там нам прямо сказали, что они не собираются тратить свои силы, чтобы искать кого-то еще.

– Возможно, – согласилась леди Хардкасл, – но попытка не пытка. Сандерленд не такой ретроград, как обычный средний полицейский сыскарь. К тому же у нас есть кое-кто и в «Бристольских известиях».

– В самом деле? – удивилась я. – Уж не имеете ли вы в виду…

– Да, Дину Коудл. – Она обратилась к остальным: – В прошлом году, занимаясь всей этой историей с живыми картинами, мы познакомились с одной довольно нелицеприятной журналисткой[20]. Нет, скажи я, что мы с ней друзья, я бы солгала…

Я вскинула брови – я бы солгала, если бы сказала, что мне не хочется дать Дине хорошую затрещину.

– … Но, думаю, честолюбивая молодая леди ее сорта не упустила бы шанса опубликовать что-то вроде «Полиция села в лужу, но «Бристольские известия» выяснили правду». К ней просто нужно найти правильный подход.

– Что ж, мы ужасно благодарны за все, что вы, как вы считаете, возможно, сможете сделать, – сказала леди Бикл. – Кстати, не хотите ли еще чаю?

– Спасибо, – ответила леди Хардкасл, – но я бы предпочла начать работу немедля. Куй железо пока горячо и все такое. Каждый день, который бедная Лиззи Уоррел проводит в тюрьме, – это еще один потерянный день ее драгоценной жизни. У вас тут случайно не найдется телефона? Если вы позволите мне протелефонировать инспектору Сандерленду, возможно, нам удастся сразу же нанести ему визит.

Леди Бикл провела леди Хардкасл через таинственную дверь, а я улыбнулась мисс Челленджер и спросила ее о «нижнем белье».