Читать книгу Ведьмины штучки - Тиана Каракада - Страница 3

Если бы Толик мог предвидеть, что с ним случится, то ни за что не зашёл бы в тот день к тёте Маре. Да и зашёл он так, от нечего делать.

Впрочем, «нечего делать» было обычным занятием Толика, которое превращало этого двадцатилетнего парня в рыжего свинтуса: нарисовались толстые щёки, округлилась спина, появились складки на животе.

Потрепав за уши радостно прыгающего Матёрого, пса злого, но верного, Толик направился к старому ореху, в тени которого спасались от июльского зноя дядя Жора и Монтана.

Этот уголовный тип появился здесь недавно, болтался по посёлку, зависал в кабаках. Он словно сошёл с афиши рок-металлистов: носил джинсы «Montana», фирменную футболку, серебряные перстни и длинный хвост, который не рискнула отрезать появившаяся недавно бритоголовая шушера.

Подошла тётя Мара с горкой горячих золотистых плацинд, кивнула племяннику:

– Как раз вовремя. Садись.

Это была необычная пара, дядя Жора и тётя Мара. Верная жена терпеливо ждала мужа из всех тюрем, какой бы срок ему ни светил.

Однажды в старом альбоме Толик увидел чёрно-белую фотографию, на которой с растущим изумлением узнал в сногсшибательной блондиночке тётю Мару, а в стройном обаятельном юноше дядю Жору. Снимок был любительским, примерно шестидесятых годов, сделанный на природе, в лесу. Жора в тельняшке сидел на мотоцикле, держался за руль новенького «Восхода», улыбался. Мара, опираясь мягким местом на заднее сиденье, стояла и смотрела куда-то вдаль, словно оценивала выбранный ею путь. Ветер взметнул её длинные светлые волосы, но вздёрнутый упрямый подбородок и осколочный взгляд исключали всякую романтику. «Перед первой ходкой» – было написано на обороте снимка. По-видимому, на этом самом мотоцикле они и совершали набеги. Свой первый срок парочка заработала вместе. И для Жоры с той поры тюрьма стала вторым домом.

Когда в стране начались неразбериха и беспредел, дядя Жора вдруг остепенился, открыл у себя талант, затем мастерскую рядом с кладбищем и стал зарабатывать деньги, куя оградки как для бывших своих коллег по криминальному цеху, так и для их врагов. Поговаривали, что он отошёл от своих прежних дел. Но так ли это было, кто его знает, ведь к нему ходило много разного народу, поди разбери, кто есть кто. Но что правда, то правда, вот уже сколько лет дядя Жора не был на зоне.

Толика, парня тихого, безотцовщину, всегда тянуло к этому суровому человеку. Сам же дядя Жора относился к нему ровно, без сантиментов, крутится рядом малец, ну и ладно. Да и любил ли этот суровый уголовник кого-нибудь? Друзей дядя Жора не имел, подельников не приваживал, а женщина у него была одна – его, как он говорил, Маруха.

Столько лет прошло, а он всё такой же, как на фотографии, стройный, красивый, даже тельняшка как будто та же, только шевелюра да усы стали серыми, под цвет его светлых прозрачных глаз.

Мара утвердительно кивнула мужчинам, и Толик понял, что она разрешила продолжить разговор при нём.

– Монтана, говорю тебе, я в завязке! Сердце шалит. – Дядя Жора опрокинул стакан красного домашнего вина, закусил брынзой.

Нервный Монтана аж дёрнулся на стуле, зажестикулировал, пальцы веером:

– Жора!!! Всё готово, в натуре! Всё складывается. С Машкой я договорился…

Пьяница Машка был достопримечательностью посёлка. Здоровенный мужичище с бородой, курчавыми волосами до плеч, он нигде не работал, бомжевал, спал где придётся. Иногда подносил на рынке фрукты-овощи продавцу, иногда помогал разгружать мебель, бывало, и на кладбище подрабатывал, могилки копал. Там и в стакан наливали, и закуской угощали. Но чаще всего он промышлял в питейных заведениях. Наградил его Господь редким талантом пародиста. Стоило назвать Машку чьим-то именем, как смуглый бородач начинал говорить или петь голосом того знакомого либо известной певицы. Новые люди в посёлке удивлялись, почему он не пойдёт на сцену, в Москву, а ещё лучше в Одессу, на что тот отвечал: там, куда его посылают, он уже был. За талант добрые языки припечатали ему кличку Маша Распутина, Машка. Да что Распутина! Он Зыкину копировал не хуже Виктора Чистякова. За это наливали и наливали, и не надо было ему большего счастья!

Монтана резко сгруппировался, подался вперёд:

– Знаете, что Ленин сказал? «Мы грабим награбленное»! Правильный был начальник.

– Хватит трепаться. Это не терпилу на гоп-стоп взять. Ты у самого Бабкина хочешь хату вынести.

Монтана засмеялся:

– Фамилия у него подходящая, как погоняло, так и напрашивается…

Толик сидел в полной непонятке, при таком разговоре он присутствовал впервые. В его семье было не принято говорить о том, чем занимался дядя Жора и на какие средства жила тётя Мара. А тут при нём обсуждали, как ограбить, да не кого-нибудь – самого Виктора Витальевича Бабкина, заместителя директора предприятия, на котором работало почти всё население посёлка. Толик слышал, что этот Бабкин был гад, каких мало. Все страдали от его несносного характера. А когда не стало Советского Союза, тут Бабкин вовсю разошёлся, развил свою преступную деятельность, стал создавать и закрывать на предприятии фирмы, где творились мутные делишки, и сыпались оттуда в его карман украденные деньжищи. Месяцами не получал посёлок зарплату, люди не сводили концы с концами, тогда как Бабкин, по слухам, купил себе самолёт и депутатское кресло. Получалось, если красть по-крупному, то ты уже не вор, а уважаемый олигарх.

– А своровать у вора – это кража? – не сдержался Толик.

– Правильно, братело, «грабь награбленное»! Только он не вор, он козёл.

Мара сверкнула глазами на Толика:

– Ты, сынок, не говори, о чём понятия не имеешь, – и обронила: – Я слушаю, Монтана.

– Мара, всё на мази, – залётный повернулся к ней и стал рассказывать, словно ни Толика, ни дяди Жоры здесь не было.

– Завтра Альбина, жена Бабкина, свалит на дачу. Я тут с девахой познакомился, которая у них работает, лямур-тужур, в общем. Она отключит хозяйкину мобилу, ну, чтобы хмырь этот не смог перезвонить свой жене. Машка звонит Бабкину и голосом Альбины кричит, что грабят дачу, её убивают. Затем получает свой пузырь и убирается ко всем чертям. Он не в курсе. Бабкин, конечно, рванёт к ней, а мы… – Тут Монтана посмотрел на дядю Жору и твёрдо продолжил: – МЫ берём его хату. Дверь там типа железная, для лохов, консервная банка, одним словом. А дорогого шмутья, рыжья – немерено, и валюты, как у дурака фантиков. Замок хлипкий, вскроем. Для дяди Жоры как два пальца… Да, дядь Жора?

– Ну, ты и настырный…

– Настырный тот, кто хочет стырить, – рассмеялся фальцетом Монтана и развалился на стуле.

– Соседи? – перебила его тётя Мара.

– Нет там никаких соседей. Этот Виктор Витальевич выкупил квартиры, занял первый этаж. А окна выходят в поле. Находка для вора, а не хата. Шо скажешь, дядя Жора?

Тот разлил по стаканам вино, никого не дожидаясь, медленно выпил, закусил и отрезал:

– Я завязал.

– Сказки…

– Молчи, Монтана! И слухай сюда! Я сказал, что завязал, значит, завязал! И нечего тут ухмыляться! Я Маре обещал. Но было дело, Монтана, и ты крепко выручил меня. И это правильно, что ты мне не напомнил об этом. Может, кто и забыл, а я свой долг помню. И завтра пойду с тобой. – Голос дяди Жоры окреп, и он, глядя жене в глаза, отчеканил: – В Последний Раз!

Мара, не отводя взгляда, промолвила:

– Я так скажу, Жора. Если нельзя не воровать, то тогда – можно.

Дядя Жора кивнул на Толика:

– Он с нами пойдёт.

Толик затаил дыхание, ждал, что скажет тётя Мара. Она же, опустив глаза долу, молчала.

Всю жизнь тётя Мара любила только своего мужа, но Толик, ребёнок покойной сестры, для неё, бездетной, был вместо сына. Он рос на её руках, был добрым и ласковым. Мара содержала его, покупала мальчику дорогие вещи, и может быть, поэтому Толик никогда не задумывался о будущем, не строил планов, а жил, словно плыл по течению. Ему не было нужды идти работать, благо понятие «тунеядец» ушло в историю. Уже будучи совершеннолетним, он остался один в большой маминой квартире, но благодаря тёте вёл безработную жизнь, дни напролёт читая любимые книжки. До сих пор тётя Мара берегла это уже выросшее дитя. Его будущее и даже будущее его внуков она обеспечила. И речи быть не могло, чтобы втягивать ребёнка в свои дела, но что-то, что-то в словах мужа заставило её душу заныть. С трудом подняв взор свой, она увидела глаза мужчин – азартные и бесовские Залётного, настороженные Толика. Поймала отрешённый взгляд мужа. Помедлила и молвила:

– Толя, постоишь на стрёме. – И совсем обыденно, словно о будничном: – Поможешь вещи перенести.

Тётя Мара тяжело поднялась и, глядя на мужчин сверху вниз, приказала:

– Пойдёте по кладбищу. Мерс, Монтана, поставишь у мастерской Жоры. Погрузишь свою долю, и гуд бай!

Залётный встрепенулся:

– Через кладбище?! Мара! Я мертвяков боюсь!

– Не съедят тебя! Так короче. На кладбище вас искать не будут.

Мара направилась в дом и, не оборачиваясь, поставила точку:

– Я всё сказала.

И Монтана сник.

На другой день всё шло как по писаному.

Монтана сам проследил за нужной квартирой. Он видел, как подъехала новенькая чёрная бэха, вышел похожий на борова Бабкин, недовольно брюзжа, отпустил водителя. Опытный Монтана, чтобы не дать вмешаться случаю, не ушёл, дождался ночи. Около двенадцати, как договаривались, нарисовался Машка, вскоре из темноты вышли Жора и Толик. Монтана осклабил зубы в охотничьем азарте.

– Один. В квартире больше никого. Держи, братан. – И Монтана протянул мобильник. – Когда позвоню, скажешь, как тут обстановка.

Толик взял модную тогда редкость – мобильный телефон.

– Потом рассмотришь. Подарю. Нажмёшь на зелёную трубку.

– Знаю. – Толик старался не выдать волнения.

– Ну, смотри не проколись. – Монтана набрал нужный номер, протянул свой телефон Машке, в другой руке тот уже держал презентованную бутылку водки. – Помнишь, «Альбина», что говорить?

Послышались длинные гудки, и презрительный развязный голос недовольно выдавил:

– М-да, алле?

И Машка запричитал голосом Альбины:

– Витя, Витя! Нас грабят. А-а-а! Всё выносят! Я наверху, в спальне! Идут сюда! Приезжай скорее! Я боюсь! Помоги-ите-е!!! Ви-и-итя-а-а-а!

– Звони в милицию, дура!

– Сам дурак! – крикнул с обидой Машка и отключился.

Через минуту из соседнего подъезда уже выбегал водитель Бабкина, тут же послышалось, как на первом этаже захлопнулась дверь и, сопя и чертыхаясь, тяжёлой тушей скатился сам Виктор Витальевич. Дождавшись тишины, все разошлись: Машка, прижимая бутылку со своим счастьем, быстро растворился в ночи, дядя Жора и Монтана нырнули в подъезд, а Толик затаился под густой ивой. С самого начала его била дрожь, а мозг отказывался понимать действительность. Неужели это он, Толик, пошёл на преступление и стоит сейчас на стрёме?! Тем не менее начинающий воришка внимательно осмотрел двор. Ни души. Люди семейные уже погрузились либо в свои сны, либо в сериалы, а молодёжь, как всегда в субботу, зажигала на дискотеке. Толя сдерживал дыхание, пытаясь услышать, что делается в квартире. Но словно и не было там никого. В руке неожиданно завибрировал телефон. «Кто это?» – испугался Толик, однако нажал на трубку.

– Ты что, пацан, уснул? – прошелестел в ухо злой голос Монтаны. – Как обстановочка?

– Всё тихо, никого.

Через несколько секунд из подъезда выдвинулась огромная бесформенная фигура, обогнула дом и устремилась в поле, где её и настиг Толя. Рецидивисты побросали сумки и тюки. Довольный Монтана смеялся, поблёскивая золотой фиксой. Дядя Жора с шумом втягивал в себя воздух и держался за левый бок. Без лишних слов они вновь взяли вещи, часть из которых взвалил на себя Толик, и, то и дело отдыхая, пошли через поле. Но подойдя к воротам кладбища и увидев серые кресты, Монтана как-то заискивающе проблеял:

– Может, вокруг пойдём? Ну его к лешему! Не люблю мертвяков, – Монтану передёрнуло, но дядя Жора был неумолим.

– Мара сказала идти через кладбище. Обходить далеко, так намного короче. – Он пошарил по карманам. – Таблетки, чёрт, забыл.

И грабители, неумело перекрестясь, шагнули в царство мёртвых.

Шли вначале робко, напряжённо вслушиваясь в потустороннюю тишину. Шум далёкой трассы представлялся отсюда призрачным, словно из другого мира. Кладбище было огромным, здесь принимали на постой бывших жильцов не только посёлка, но и двух соседних сёл, поэтому казалось, дорожка вела в бесконечность. Воры шли молча, иногда меняя в руках поклажу. Луна заливала серебряным светом кресты и памятники. При виде чёрных могил в живых душах поднималась волна жуткого страха, стоило только представить, кто лежит под землёй.

Монтана, хитрая рожа, втиснулся в середину, весь сжался и старался стать меньше ростом. Он шёл, опустив голову, и смотрел только вниз, под ноги. Поначалу Монтана тщетно пытался вспомнить слова молитвы, но думать он мог лишь об одном – поскорее бы отсюда выбраться.

Толик всё ещё был под впечатлением своей первой кражи. Догоняло раскаяние, и очнувшаяся совесть грызла его неокрепшую душу. «Тебя посодют, а ты не воруй!» – бился в висках голос Папанова. Осознав себя среди могильных холмиков, Толик почувствовал дурноту. За сегодняшний день это был второй удар для его неустойчивой психики. Он хотел одного – оказаться на своём диванчике, укрыться с головой и забыть весь этот кошмар.

А дядя Жора, единственный из троицы, не обращал внимания на кресты и оградки. Его беспокоило другое: кто-то медленно всё глубже вбивал ему под лопатку ржавый гвоздь.

– Стоп, привал, – выдавил он из себя и сел на холмик свежевырытой могилки, – передохнём.

– Дядя Жора, вон, уже калитка видна, – недовольно заворчал Монтана.

– Что, труса празднуешь? Никто ещё… не встал из могилы. Сейчас… от-дышу-с-сь.

Монтана достал ворованный виски «Jack Daniel’s», озираясь, сделал глоток и протянул подельнику:

– На, хлебни.

Дядя Жора злорадно усмехнулся испуганному Монтане, слывущему обезбашенным рисковым парнем, взял бутылку и, вероятно, чтобы его добить, громко спросил в сторону могил:

– Ну, ПО-КОЙ-НИЧКИ, кто третьим будет? Выходи из гроба, давай стакан!

Вдруг резкий порыв ветра мощной волной прошёлся по верхушкам деревьев; потусторонним шелестом зашептали листья тополей. Где-то далеко протяжно по-волчьи завыла собака. И тишина. В ту же секунду из открытой могилы послышались шорох и сопение. Холмик зашевелился, комья сырой земли посыпались в яму, и оттуда показалась дрожащая рука мертвеца, она протягивала гранёный стакан. Жуткий ужас сковал грешные заблудшие души грабителей, когда они услышали замогильный голос:

– Я… третьим… буду… Наливай!

Толика передёрнуло, холод полоснул низ живота. Словно в замедленной съёмке, он увидел, как завалился на землю дядя Жора, как схватился за голову, страшно закричал и резко замолк Монтана. Самого же Толика вдруг стал разбирать смех. Сначала он хохотнул, всё ещё понимая, что смеяться, собственно, не над чем. Но смех короткими всплесками выдирался наружу, удержать его было уже невозможно. И Толик дал себе волю. Он хохотал, хохотал громко, повизгивая и катаясь по земле. Захлёбываясь, он откашливался, но всё начиналось снова, и он смеялся, смеялся, смеялся, проговаривая лишь одну фразу:

– Тебя посодют, а ты не воруй! Тебя посодют, а ты не воруй!

И уже не видел, как из могилы, кряхтя, вылез удивлённый Машка, безнадёжно поискал у Монтаны пульс, взял из ещё теплых рук дяди Жоры бутылку «Jack Daniel’s», налил до краёв дорогого напитка в мутный стакан, который на всякий случай всегда носил с собой, и выпил. Затем пошарил в карманах Монтаны мобильник, набрал номер скорой помощи и вежливо попросил дежурившую бригаду приехать на кладбище забрать покойников. Прихватив бутылку начатого виски и мобильник, ненужный теперь известному вору Монтане, пнув ногой краденые вещи, Машка медленно пошёл к выходу, подальше от своего летнего пристанища – свежевырытых могилок, где он мог спокойно выспаться, откуда никто не гонял его по утрам и уж точно не мог назойливо просить спеть голосом Пугачёвой.

Ничего этого Толик не видел, потому что был далеко, в каком-то своём недосягаемом мире, запомнив из прежней жизни одну лишь фразу: «Тебя посодют, а ты не воруй!»