Читать книгу Последние дни. Том 2 - Тим Пауэрс - Страница 6

Мостовая пустой автостоянки яхт-клуба была мокрой от брызг прибоя и предрассветного тумана, и низкие тучи грозили настоящим дождем. Облака неслись по небу со стороны моста Золотые Ворота, но горизонт на востоке был еще чист, и на фоне неба, сиявшего жемчужной белизной, отчетливо вырисовывались силуэты длинных пирсов Форт-Мейсона, возвышавшихся за милю отсюда.

Хотя утро было тусклым, Анжелика Салливан надела зеркальные темные очки.

– Стандартная мера безопасности, – объяснила она Кокрену, когда обе женщины выбрались из его «Форда-Гранады», – зеркальная поверхность отбрасывает призраков обратно в самих себя и лишает возможности зацепиться за взгляд. Ну а вам не следует прямо смотреть ни на что.

Кокрен вспомнил полдюжины девочек-призраков, которых заметил на крыше дома клоуна Стрюби в Лос-Анджелесе, и как Пламтри рассердилась, когда он попытался рассмотреть их. «Верно, – подумал он. – Не буду смотреть вообще ни на что».

Пит, сидя за рулем, вел «Гранаду», в которой находились Кокрен, Пламтри и Анжелика, за красным грузовичком Мавраноса по Дивисадеро до марины и Яхт-роуд; сейчас обе машины стояли бок о бок на пустой площадке. За коротким откосом лежали серые воды залива Сан-Франциско, казавшегося сейчас бурным и неукротимым, как настоящий океан.

У Анжелики на плече, под коричневато-желтым плащом, висел на ремне компактный карабин «Марлин» 45-го калибра, его приклад был сложен и прижимался слева к спусковой скобе; выйдя из «Гранады», она первым делом оттянула затвор и позволила ему со щелчком вернуться на место, дослав патрон в патронник. Под цевьем торчал удлиненный рожок на двенадцать патронов, и Кокрен еще в мотеле заметил, что она сунула два запасных магазина в карман джинсов и еще два – в левый карман плаща.

– Рассчитываете столкнуться с армией? – спросил он тогда.

– Мне нужен приличный запас разрывных пуль, способных прикончить призрака, – ответила она ровным напевным голосом, как будто разговаривала сама с собой, – но ведь нужны еще и пробивные, потому что, если не хватит первого магазина, придется, скорее всего, стрелять издали или через двери машины, а для этого лучше подходят неэкспансивные пули. К тому же из-за адреналина у меня могут руки начать трястись, а если оружие держат недостаточно твердо, подача разрывных пуль может нарушиться. Пробивные в плаще, разрывные, смоченные в настое, – в джинсах.

«Да уж, ты все продумала», – сказал себе сейчас Кокрен, глядя, как она завернулась в плащ и завязала пояс свободным узлом спереди.

Пламтри надела кашемировый свитер цвета клюквы, не так давно принадлежавший Нине, и теперь стояла, прижавшись к капоту «Гранады», и дула в сложенные лодочкой ладони.

– Не вижу никого из друидов-хиппи, о которых рассказывал Мавранос, – тихо сказала она.

– Если повезет, они не припрутся сюда в такую рань, – ответил Кокрен. И добавил про себя: «Надеюсь, сюда вообще никто не припрется. Мавранос ведь говорил, что в конце полуострова и вовсе какая-то запретная зона. И как мы будем возвращаться? Неужели возможно, чтобы Скотт Крейн шел оттуда вместе с нами? Вернее сказать, хромал – у него же теперь пуля в заднице. И…»

– Боже мой! – шепотом воскликнул он и продолжил, повысив голос: – Анжелика, вы же, наверно, помните, что у него нужно вынуть гарпун из горла, да? Ведь нехорошо будет, если он вернется к жизни, и…

Когда Анжелика взглянула на него и улыбнулась, он увидел в ее зеркальных очках отражение собственного бледного лица.

– Мы думали об этом. Но все равно, Сид, спасибо. – Она посмотрела ему за спину. – Арки, а какая дорога ведет к этому кладбищенскому храму? Широкая? Я думаю, ты мог бы подать свою машину задом прямо туда.

Мавранос как раз открыл задние двери грузовика и забрался внутрь.

– Подать туда задом? – повторил он и, прищурившись, посмотрел на Анжелику поверх крыши «Гранады». – Что ж, это значит, что нам не придется нести тело Крейна…

– И весь этот хлам, – согласилась Анжелика. – И мне нравится звук выхлопа твоей тачки – с твоим прогоревшим глушителем он звучит точь-в-точь как барабан бата и пульс королевского корабля.

– Там цепь натянута поперек дороги, – продолжил Мавранос. – Наверно, запертая на замок?…

– Ну и что? Лишняя вмятина, только и всего. Ты ведь не считаешь царапины на своей машине, да?

– И выбираться быстрее, – согласился Мавранос. – А это уже немало. Ладно. – Он спрыгнул на мостовую и захлопнул нижнюю часть задней двери, оставив, впрочем, верхнюю наполовину поднятой. – Пит пойдет передо мной, задом наперед, и будет сигналить руками, чтобы я не съехал в воду, Пламтри и Кокрен пойдут перед ним, чтобы я мог наблюдать за ними через его плечо. Анжелика – сзади, будет следить, чтобы никто не увязался.

– Мне может понадобиться пистолет, – сказал Кокрен.

Мавранос хмуро взглянул на него.

– Честно говоря, я и сам так думаю. Ладно. – Он прошагал к открытой водительской двери, наклонился и вернулся к корме машины с револьвером Кокрена в кобуре. – Только держи его подальше от мисс Пламтри, – сказал он, вручая оружие хозяину. – И убери пока.

Кокрен завел обе руки за спину, чтобы пристегнуть кобуру к ремню.

Мавранос указал на северо-восточный угол стоянки.

– За этим домом начинается мощеная служебная дорога. Ждите меня там.

Он забрался на водительское место, закрыл дверь, снова включил мотор и с громким звуком переключил коробку на задний ход; грузовик попятился и двинулся по асфальту, описывая широкий круг.

– После вас, – сказала Анжелика Кокрену и Пламтри. Свои слова она подкрепила, натянув (как бы невзначай) стволом ружья ткань плаща над коленом.

Они зашагали по красной дорожке. Когда Пламтри взяла Кокрена за руку, он изумленно взглянул на нее, потому что только что они имели дело с Коди, но увидел, что это все еще Коди – он уже научился безошибочно узнавать и ее твердый подбородок, и более резкие морщинки вокруг суровых глаз.

Она глубоко втянула воздух трепещущими ноздрями.

– Калуа, – сказала она, – горит.

Кокрен тоже уловил в холодном морском бризе запах горячего кофе и спиртного.

– Прямо как в «Солвилле».

Она стиснула его ладонь.

– Думаю, это значит, что что-нибудь произойдет.

Он снова посмотрел на нее, но смиренным голосом действительно говорила Коди.

Ритм их шагам задавал рокочущий звук выхлопа машины Мавраноса, которая медленно ползла за ними задним ходом.

– Пит, не споткнись о цепь, – крикнул Кокрен, повернув голову.

Как только Пламтри и Кокрен переступили через цепь, на которой болталась ржавая табличка с надписью «ВЪЕЗД ВОСПРЕЩЕН», под их башмаками заскрипела красная супесь, и они увидели впереди группу приземистых прямоугольных строений и металлический фонарный столб в сотне ярдов, на конце узкой косы, а еще через несколько секунд услышали, как цепь захрустела, натягиваясь, и брякнулась в кустики дикого аниса, росшие по сторонам от дороги.

– Какую еще цепь? – раздался позади них голос Салливана; он почти кричал, чтобы его было слышно сквозь яростный рокот выхлопной трубы машины.

Кокрен и Пламтри шли дальше по грунтовой дорожке, пряча теперь руки в карманах от холодного ветра. В лужах отражалось серое небо, а в красной почве то и дело попадались обломки кирпича и мрамора.

Они уже подошли так близко, что можно было отчетливо рассмотреть постройки впереди: Кокрен и Пламтри как раз шли мимо пышных капителей давно сломанных коринфских колонн, стоявших вверх ногами, как погребальные урны каких-то героев, и отдельных блоков ограненного и украшенного резьбой гранита, валявшиеся тут и там в траве; хотя низкие стены, лестницы и похожие на гробы ниши были сложены из, казалось бы, несовместимых материалов, таких как кирпичи, очищенные от старого раствора, и полированный мрамор, в целом вся площадка производила впечатление соразмерности и гармонии, как будто все эти разнородные компоненты срастались между собой в этом обветренном, осевшем сооружении уже не одну сотню лет.

Моторная лодка, взрезавшая волны яхтенной гавани справа от них, на полпути между полуостровом и отдаленными белыми фасадами набережной Марина-бульвар, обогнула оконечность полуострова и двигалась обратно вдоль его северной стороны в нескольких сотнях футов от берега – и тут Кокрен услышал быстрые сухие щелчки, разносившиеся над водой.

За своей спиной, гораздо ближе, он услышал хруст разбитого автомобильного стекла. В тот самый миг, когда он схватил Пламтри за руку и швырнул ее за низенький каменный барьер, от вершины лестницы прямо перед ними полетели кирпичные осколки.

Он оглянулся – Пит стремительно бежал назад, к Анжелике, которая распахнула плащ, извлекла короткое ружье с пистолетной рукоятью, а открытая задняя верхняя дверь красного грузовика, который, подпрыгивая на старых рессорах, набирал скорость, отчаянно раскачивалась.

Анжелика выстрелила три раза подряд, потом откинула приклад, приложила его к плечу и успела выстрелить еще дважды, пока медные гильзы, выброшенные после трех первых выстрелов, продолжали перекатываться по красной земле. Вблизи выстрелы походили на сильные удары молотка по деревянному складному столику.

Автомобиль резко остановился, не доехав пары ярдов до Кокрена и Пламтри, прижимавшихся к земле на краю дороги, и воздух разорвали еще два громких выстрела – Кокрен понял, что это Мавранос стреляет по лодке через разбитое пулей окно пассажирской двери.

Моторка на серой воде замедлилась, но тут же ее мотор взревел, она повернула к северу, разбрасывая брызги из-под носа, и стала по дуге удаляться от полуострова, показывая стоявшим на берегу лишь бурлящую пену под мотающейся кормой.

Пит и Анжелика кинулись к Мавраносу, который выскочил из машины.

– Давайте-ка вытащим его, – проговорила, задыхаясь, Анжелика, – и снесем по лесенке вон туда, где камни. Эх, надо было мне сначала зарядить нормальные пули. Вы несите его, а я сбегаю за колдовскими припасами.

Кокрен выпрямился и понял, что в какой-то момент перестрелки вынул револьвер и передернул затвор; осторожно спустив затвор, он потрогал ствол, чтобы убедиться, что не стрелял. Заведя трясущуюся правую руку за спину, он убрал оружие в кобуру. Потом отмахнулся от мухи, которая, жужжа, вилась около его уха, и с великой неохотой поплелся к машине.

Одетый, и целый, и в каком-то смысле все еще босоногий дух Скотта Крейна стоял рядом с неспокойной серой водой. Не совсем там, где находились Мавранос, Пламтри и две серебряные монеты – он сразу же заприметил свой обнаженный призрак, мерцающий и трепещущий, как колибри, на руинах у моря, куда каждые пятнадцать секунд долетал двухсекундный стон могучей туманной сирены, – но в любом случае путь туда ему преграждала вода, которую ему следовало пересечь… холодная, непостижимая вода.

Следовало – но не являлось неизбежной обязанностью. Он мог бы без особого труда ужать и усечь себя настолько, чтобы одухотворить призрака, самому стать не более чем призраком – но, по крайней мере, превратиться в него полностью и остаться здесь, имея реальную физическую массу; свободно бродить по знакомым шумным человеческим улицам, греться под земным солнцем и заливать паршивое вино в свою грубо слепленную глотку. Он был бы отравленной и куцей сущностью – но все же реальной сущностью.

Или можно было бы взять два серебряных доллара, возвращенные Пауком Джо именно для этой цели, и потратить на забвение, которое греки представляли себе как лодку Харона, перевозящую через Стикс, а там выпить из того, что греки называли Летой, рекой беспамятства и отказа от своей сущности.

Нет никаких гарантий, что там будет хоть что-нибудь или даже ничто. Полный отказ от себя и безоговорочная капитуляция перед тем, кто или что, в конечном итоге, стоит за деловитыми кучками богов и архетипов, величине которых человечество издревле тщится соответствовать. Он мог надеяться на милосердие, но, безусловно, впереди должна была присутствовать справедливость – справедливость более древняя и более неумолимая, чем силы, заставляющие солнца сиять и галактики вращаться в ночном небе.

Сидя в «БМВ» перед мотелем «Стар» с включенным мотором, стекла которого местами запотели от духоты, Лонг-Джон Бич повернулся к спаренным манекенам на заднем сиденье.

– Расскажу-ка я вам притчу, – сказал он.

– Обращайся ко мне, черт бы тебя побрал, – хрипло сказал Арментроут, стискивая скользкую от пота баранку. Один из постояльцев рассказал ему, что они были здесь во время ночного землетрясения, которому уже присвоили название «Марина» и оценили в 3,2 балла. «Они орали друг на друга, – сказал постоялец, – и кричали: „Где Кути?“ Потом сволокли одного из парней в пикап и уехали: часть в пикапе, а часть в потрепанном старом коричневом „Форде“».

– Я вам всем расскажу, – равнодушно отозвался Лонг-Джон. – Свалился, значит, автомобиль одного парня с горы, а парень выпрыгнул и схватился за дерево, торчавшее посередине обрыва. Внизу только туман, и он не может ни подняться, ни спуститься. Он смотрит в небо и говорит: «Есть там кто-нибудь? Скажи мне, что делать!» И громкий голос ему отвечает: «Отпусти дерево». Парень подождал несколько секунд и спрашивает: «Эй, а больше там никого нет?»

Арментроут нетерпеливо кивнул и повернулся к Лонг-Джону.

– Ну и как он поступил?

Однорукий пожал плечами.

– На этом история кончается.

У подножья неровной кирпично-мраморной лестницы, в тени мраморной ниши с выдающейся вперед крышей с завитушками, где, казалось, должно было разместиться резное изображение мертвого короля, над морем, как древний причал, выступал широкий, вымощенный булыжником полумесяц с приподнятым каменным краем.

В данный момент на мостовой под крышей ниши лежал только мертвый король; его джинсы и белая рубашка успели намокнуть от грязной влаги из лужиц между неровными камнями мостовой. На широкой, похожей на стол плите, укрытой каменным козырьком, валялась пара листов гофрированного картона – постельные принадлежности какого-то отсутствующего временного обитателя.

Чуть дальше в сторону оконечности полуострова, отмеченной железным фонарным столбом, находилась еще одна лесенка, выводившая на уровень дороги из этой впадины; лесенка была отрезана от серого неба скамейкой из мраморной плиты, уложенной на два разбитых гранитных полумесяца, и Кокрен поймал себя на желании ощутить это укрытие надежным, прочным зданием, но было слишком очевидно, что это место отличается от настоящих древних руин – все грани камней, даже уложенных в кладке рядом, были выщербленными и корявыми. В его голове крутилась строчка из какого-то стихотворения: «Обломками сими подпер я руины свои…»

На каждой полке и на каждой стене торчали из влажной земли толстые водопроводные трубы, их открытые рты загибались горизонтально и выносили на землю гулкий звук морской воды, поднимающейся и падающей в их погребенных шахтах, – низкий звон, похожий на тот, какой возникает, если медленно водить пальцами вверх и вниз по слабо натянутым струнам бас-гитары. Глухое сердцебиение и частое поверхностное дыхание Кокрена, казалось, создавали контрапункт этим звукам, и только несомненное мужество Пламтри, непоколебимо настроенной, несмотря на отчаяние, достичь поставленной цели, и его собственный тошнотворный стыд за то, что он попытался призвать призрак Нины во время эпизода с «Дамой», удерживали его от того, чтобы прыгнуть в холодное море со стороны марины и попытаться доплыть до берега.

Его лицо покрывал холодный пот, и не только из-за того, что несколько минут назад ему пришлось нести холодное мертвое тело. В его памяти вновь и вновь возникал карабин, подпрыгивавший в руках Анжелики и выплевывающий гильзы, и край кирпичной ступеньки, разбитый пулей в пыль, и невидимые в полете осколки – и его трясло от нового, нутряного осознания стремительности, и пуль, и человеческой беспощадности.

Пока Мавранос, Пит и Кокрен тащили тело Скотта Крейна, Анжелика сбегала к машине, принесла свой рюкзак и теперь раскладывала на сырых камнях какие-то ерундовые на вид штучки; помимо мусора, годного разве что для блошиного рынка, который он видел в мотеле минувшей ночью, там оказалась коробка из-под сигар «Упманн», пузырек бензина «Ронсонол» для зажигалок, открытка с эмблемой все того же мотеля «Стар»… Кокрен недоуменно покачал головой.

Мавранос выругался сквозь зубы и хлопнул себя по шее.

– Хиппи-друидов нет, – сказал он, – зато мошкары до фига!

– В этот час здесь, – сказала Анжелика сдавленным голосом, – могут быть только призрачные мухи, las moscas, крохотные духи мертвецов; или мы привезли их с собой, или они тут уже были. Обычно они просто мотаются невидимым облаком, но нынче утром сконденсировались, в сущности, из-за внезапного появления здесь мертвого короля. – Она подняла голову и добавила, нахмурившись: – Постарайтесь не вдыхать их, и если у кого-нибудь есть кровоточащие порезы, прикройте.

– Подержи, Арки, – сказала она, вручая Мавраносу бутылку кенвудского каберне 1975 года. – Откроешь, когда я скажу.

– Ладно, валяй, делай, что положено, – ответил Мавранос, – только постарайся быстрее, ладно? Эти ребята на лодке, наверно, вернутся, а может быть, и их друзья подтянутся.

– Арки, ты совершено прав, – сказала Анжелика, – но для этой процедуры важно, чтобы все присутствующие понимали, что происходит, и были с этим согласны. – И она быстро продолжила, обращаясь ко всем: – Видите ли, мы сейчас проведем нечто вроде обряда почитания мертвых, только задом наперед. Обычно процедура состоит в том, что какого-нибудь парня богато наряжают и закрывают маской (у лулкуми ее называют огунгун), и в него вселяется призрак умершего; это делается для того, чтобы призрак видел похороны, скорбящих людей, цветы и все такое, и как все о нем жалеют – тогда призрак может уйти, спокойно рассеяться, а не болтаться там, где жил, и создавать проблемы близким.

Говоря все это, она положила на камни сигарную коробку и накрыла ее белым льняным платком, а затем поставила сверху стакан, захваченный из мотеля. Вынула из рюкзака бутылку минеральной воды «Эвиан» и пояснила, откручивая пробку: «Это алтарь, boveda espiritual». Налила стакан до половины…

Потом она посмотрела на Пламтри, и в ее зеркальных очках отразилось тускло светящееся серое небо. Кокрен видел под ее распахнутым плащом приклад ружья.

– Обычно это делается так, – все так же быстро продолжала Анжелика, – ставят стакан с какой-нибудь хорошей водой, и каждый немного смачивает руки и виски, как бы в порядке очищения, таким образом почетный гость-призрак будет иметь этакого медиума, на котором можно будет сосредоточиться, но не зациклиться ни на ком из людей. – Она вынула бутылку из-под «Вайлд теки» из рюкзака и вывернула пробку. – Но, – хрипло сказала она, – нам нужен не его призрак, нам нужен он сам. И нам нужно удостовериться, что он действительно закрепился, что сам уход для него немыслим.

Она вылила все еще жидкую кровь, около трех столовых ложек, в воду и накрыла стакан открыткой мотеля «Стар», чтобы туда не добрались призрачные мухи.

– А теперь вам нужно будет это выпить.

Пламтри закусила губу, но кивнула.

– Это должно сработать, – прошептала она, – ну, пожалуйста, пожалуйста, пусть это сработает, пусть сработает. – Ее скулы потемнели от загара, как будто кожа туго натянулась, и Кокрен подумал, что ее руки, наверно, тряслись бы, если бы она не сложила их крепко в этом молитвенном жесте.

Кокрен вспомнил записку, которую оставил Кути, убежавший минувшей ночью. «Я не могу еще раз сделать этого… позволить вытолкнуть меня из моего сознания… я с ума сойду». «Эта женщина, – подумал он, – шесть дней тому назад перенесла электросудорожную терапию. Ее выбили из собственной головы, а после того ее несколько раз выгонял ее ужасный отец… Совсем недавно – на двое с лишним суток, и она вернулась только вчера утром. – Кокрен вспомнил, как она вчера с наигранной бодростью, даже весело, рассказывала: „Козья голова говорила на человеческом языке“… – Но она здесь, и идет на это добровольно. Согласие, а потом…»

Он шагнул к ней, протянул руку и сжал ее ладонь. Не отводя взгляда от стакана с мутно-красной водой на прикрытой тряпочкой сигарной коробке, Пламтри выдернула руку.

– Не обижайся, – чуть слышно сказала она, – наш флоп[10] пошел.

Кокрен отступил назад. Сквозь прерывистый зуд мух он услышал за спиной какое-то слабое постукивание по камню и, обернувшись, увидел, что Мавранос вытряхивает из волос крохотные кубики автомобильного стекла.

– Могу сгонять за кофе и пончиками, – предложил Мавранос.

– Уже почти все готово, – ответила Анжелика.

Она разложила на камнях веточки мирта, полила их бензином для зажигалок, а рядом положила золотую зажигалку «Данхилл» и два серебряных доллара, которые Паук Джо принес в «Солвилль».

Наконец Анжелика выпрямилась, зябко поежилась и локтем задвинула висевший на ремне карабин за спину.

– Ну что ж, Арки, – сказала она, – открывай вино со скелетом. Мы все сейчас выпьем по глоточку, а потом я подожгу мирт. Все это с божьей помощью привлечет внимание Диониса (надеюсь, косвенное внимание), которое даст нам линию прямой видимости в потусторонний мир.

– А потустороннему миру – сюда, к нам, – бесстрастно добавил Мавранос, вворачивая в пробку штопор своего швейцарского армейского ножа.

– Пого! – громко воззвал он к серому небу и с громким щелчком выдернул пробку из бутылки. – Этот-то звук ты, старина, обязан узнать.

Он поднес бутылку к губам и, булькнув два раза, опустил ее и передал Питу Салливану, который тоже отхлебнул из горлышка.

– Пламтри – последняя, – объявила Анжелика, взяв бутылку у мужа и передав ее Кокрену. Гулявший по гавани ветер закидывал ее черные волосы ей в лицо. – И из стакана.

Кокрен поднял холодную бутылку и сделал несколько больших глотков; в это жуткое утро, да еще на пустой желудок одуряющее действие алкоголя показалось ему столь приятным, что он с трудом заставил себя вернуть бутылку, не приложившись к ней как следует.

– Мальчика жажда замучила, – невесело сказала Анжелика. – Но для вас это еще не все. – Она тоже отпила чуть-чуть и, снова наклонившись к своему символическому алтарю, сняла открытку и долила в стакан доверху пурпурного каберне. Потом поставила бутылку, звякнув о камни, взяла стакан, выпрямилась и вручила его Пламтри.

– Пока не пейте, – сказала ей Анжелика. – Вы, – обратилась она к Кокрену, – протяните к воде правую руку, чтобы родимое пятно глядело наружу.

У Кокрена зазвенело в ушах, и он отчетливо ощутил, как под рубашкой, по ребрам, побежала струйка пота.

– Зачем? – прошептал он и мысленно воскликнул: «Не буду!» Он как наяву услышал собственные слова, произнесенные в первый день пребывания в Медицинском центре «Роузкранс»: «Протянув кому-то руку, имеешь все шансы ее лишиться». И вспомнил струю алой крови, хлеставшей из руки, когда он тридцать три года назад сунул ее под секатор, нацелившийся на старый отросток лозы зинфанделя. Он совсем было настроился сказать это «Не буду!» вслух, но Мавранос заговорил раньше.

– Я к твоей девушке никакой привязанности не испытываю, – грубо буркнул он, – но должен признать, что проникся к ней этаким… холодным восхищением. Хоть и не сомневаюсь, что на мое отношение ей плевать. Но то, что она готова сделать… Сомневаюсь, что сам смог бы решиться. Ни у кого из нас язык не повернется сказать, что ему досталась роль более сложная, чем ей.

– Пятно на вашей руке, это же что-то вроде клейма Диониса, – вкрадчиво сказала Анжелика, – разве нет?

«Le Visage dans la Vigne, – думал Кокрен, – лик виноградной лозы».

– Пожалуй, что так, – безнадежно ответил он, и мысленно услышал резкий хруст в кулаке Пламтри, когда она со всей силы ударила по окровавленному линолеуму на полу дурдома, после того как он сломал нос Лонг-Джону Бичу. Сквозь сжатые до боли зубы он набрал полную грудь холодного морского воздуха и толчками, сотрясаясь всем телом, выдохнул его.

– Ладно. Я… с вами.

Он медленно поднял правую руку, повернув ладонь.

– Ладно… – эхом отозвалась Анжелика и обратилась уже к Пламтри. – А теперь, когда я подожгу мирт, ты, – Анжелика внезапно изменила манеру разговора с ней, – позовешь Скотта Крейна… Что поделать, но ты же знаешь, девочка, что сама в это вляпалась, так что, как мне тебя ни жаль… зови Скотта Крейна и выпей. – Она резко тряхнула головой, указала на стакан с ржаво-красной жидкостью в руке Пламтри и закончила шепотом: – Это.

Кокрен вдруг заметил, что конек ниши двускатной крыши и верх мраморной лестницы засветились холодным розовым рассветным светом. Мавранос встал на цыпочки и посмотрел на лежавший за его спиной полуостров.

– Солнце всходит, – сказал он, – над Форт-Мейсоном.

– Возьми инструмент, – приказала Анжелика, – и вынь гарпун из его горла.

Мавранос сглотнул комок в горле, да так, что кадык ощутимо дернулся, но кивнул с непроницаемым выражением лица.

– С удовольствием. – Он вынул из кармана пассатижи и опустился на колени у тела Скотта Крейна спиной ко всем остальным. Кокрен видел, как напряглись его плечи под джинсовой курткой; вскоре он выпрямился, держа в вытянутой, чуть подрагивающей руке пассатижи, в которых была зажата трезубая окровавленная головка гарпуна.

– Можно выбросить это в океан? – хрипло спросил он.

– Нужно, – ответила Анжелика, кивнув и не глядя на обрезок оружия.

Мавранос отвел правую руку за спину и резко выбросил вперед, как будто забрасывал удочку, в последнее мгновение раскрыв пассатижи. Окровавленная металлическая вилка перевернулась в воздухе, сверкнув на мгновение в горизонтальных солнечных лучах, и исчезла под волнами.

Кокрен снова посмотрел на тело Скотта Крейна. На темной бороде блестело пятно свежей алой крови, но бледное, прорезанное морщинами лицо оставалось таким же безмятежным и величественным, как прежде, и он напомнил себе, что в данное время Скотт не способен ощущать боль.

Два серебряных доллара лежали на камнях возле босых ног Скотта.

– Разве их не нужно положить на глаза? – спросил Кокрен.

– Нет, – резко отозвалась Анжелика. – Это его плата за проезд туда. А нам нужно, чтобы он вернулся.

«Тогда зачем они вообще здесь нужны?» – сердито подумал Кокрен. Его вытянутая вперед рука уже начала уставать.

Анжелика наклонилась, подняла веточки мирта и золотую зажигалку, откинула крышку и чиркнула кремнем. Веточки сразу же занялись почти невидимым пламенем; до Кокрена долетел ладанный запах дыма.

Анжелика кивнула Пламтри.

Пламтри повернулась к уже игравшей бликами серой воде, подняла стакан и приостановилась.

– И даже не Валори? – чуть слышно спросила она, явно не обращаясь ни к кому из присутствовавших. – Это моя чаша?

Кокрен, стоявший сбоку от нее с неуклюже поднятой рукой, видел, как по щеке девушки побежали слезы, выбитые ветром из глаз.

– Скотт Крейн! – громко выкрикнула она волнам и светящемуся туману. – Я знаю, ты (чтоб тебя!) меня слышишь! Войди в меня, в тело твоей убийцы! – И она поднесла стакан к губам и выпила все до дна тремя судорожными глотками.

С барабанным грохотом, похожим на звук лесного пожара, на полуостров обрушился внезапный, взметнувший фонтанчики брызг, ливень, слившийся в единый ковер на камнях и покрывший рябью поверхность моря. Стремительно надвинувшуюся завесу летящей воды озарили две белые вспышки молний, и в мраморных стенах раскатился настолько мощный удар грома, что Кокрен с трудом удержался на ногах.

Волосы Пламтри сразу промокли и легли извивающимися, как змеи, прядями; она запрокинула голову и выкрикнула три слога яростного хохота.

– Запек в пирог пирожник две дюжины дроздов! – проревел из ее открытого рта голос Омара Салвоя. – Когда пирог поставили и стали резать вдоль, то все дрозды запели: «Да здравствует король!»

Кокрен все же потерял равновесие и, извернувшись, упал на четвереньки, больно ударившись о камни локтями и коленями.

Останки Скотта Крейна оказались в каких-то паре футов от его лица. Теперь из воротника рубашки торчал голый серый череп, промокшая ткань облепила выпирающие ребра, живот исчез вовсе, а вместо кистей рук оказались длинные и тонкие серые косточки.

Пламтри отвернулась от моря, и даже сквозь сгустившийся сумрак и пляшущие перед глазами после молнии блики Кокрен разглядел блеск ее оскаленных зубов и понял, что это Омар Салвой, отец Пламтри. И похоже, он глядел прямо на Кокрена.

– Мама! – взвыл Кокрен, и хотя он всего лишь пытался включить эффект «кто за Дамой», крик, к его великому изумлению, пробудил в его душе детский страх оказаться безнадежно потерянным и сделаться жертвой чудовищ, и он порадовался, что дождь замаскировал слезы, брызнувшие из его глаз. И скорее для того, чтобы поддержать самоуважение, нежели с надеждой на результат, он снова крикнул: – Мама Дженис!

Возможно, это сработало – во всяком случае, фигура, которую именовали Пламтри, позволила Мавраносу оттащить себя вверх по лестнице, а Анжелика уже сидела на корточках по другую сторону одетого скелета, торопливо складывая костяные руки и ноги.

Анжелика посмотрела на него поверх выпирающей грудины скелета, прикрытой мокрой рубашкой.

– Заберите бутылку из-под виски! – приказала она.

Кокрен кивнул, прополз, не вставая на ноги, по камням и схватил пинтовую бутылку за миг до того, как Пит Салливан подхватил его под мышки и вздернул на ноги. Кокрен при этом чуть не уронил бутылку, которая оказалась горячей, словно из нее только что вылили кипящий кофе, и тут же сунул ее в карман ветровки.

Сквозь густую завесу дождя руины озарила еще одна молния, за ней немедленно последовал раскат грома, и ветер взъерошил мокрые волосы на затылке Кокрена.

С неба вдруг посыпались какие-то мешки, с чавканьем шлепавшиеся на камни вокруг них; едва он успел присмотреться, как Пит поволок его через замощенный полукруг, но он все же заметил, что это были мертвые чайки. Сквозь грохот ливня, барабанящего по камням, он теперь слышал жуткие завывания и рык, вырывавшиеся из пастей глубоко уходивших под землю труб.

Они с Питом поднялись вслед за Анжеликой по скользким ступеням к успевшей раскиснуть дороге, и – после того как Анжелика бесцеремонно свалила охапку тряпья и костей в открытый багажник пикапа Мавраноса – все забрались в машину через боковые двери и уселись, сбросив с сидений обертки от гамбургеров из «Макдоналдса» и прочий хлам.

Кокрен, Пламтри и Пит неудобно втиснулись на заднее сиденье, но Кокрен немного успокоился, услышав, как Пламтри бормотала что-то насчет Иисуса. По-видимому, его тактика «кто за Дамой» все же сработала, и сейчас Пламтри завладела личность ее матери.

Мавранос включил мотор и тронул машину с места, прежде чем они успели закрыть двери; он сразу же включил фары, и пикап покатил, раскачиваясь, по грунтовой дороге к стоянке яхт-клуба. В багажнике громыхали инструменты и какие-то сковороды, и Кокрен подумал, не сломает ли весь этот железный хлам скелет Крейна.

Потом он наклонился вперед, опершись на спинку переднего сиденья, чтобы посмотреть в стекло, где, скрипя, мотались дворники. В желтом свете фар на дороге дергались и гримасничали полупрозрачные человеческие фигуры, которые отпрыгивали в стороны или непостижимым образом изгибались, когда в них упирались массивный бампер и радиаторная решетка.