Читать книгу ФБР. Правдивая история - Тим Вейнер - Страница 8

Днем 30 декабря 1919 года генеральный секретарь Коммунистической партии Америки Чарльз Э. Рутенберг пошел пообедать в Нью-Йорке с семью своими ближайшими товарищами. Один из них был тайным шпионом, сообщения которого шли в министерство юстиции с пометкой «Вниманию господина Гувера».

Рутенберг был худ как жердь и лысоват; выглядел гораздо старше своих 37 лет. Он баллотировался на высокую должность по списку социалистов в Огайо и выиграл приличное количество голосов. В 1918 году он сел в тюрьму, будучи признанным виновным по Закону о шпионаже за противодействие войне, и вышел оттуда ярым коммунистом. Он недавно был привлечен к суду по обвинению в преступной анархии за публикацию политической платформы партии в Нью-Йорке. Теперь он боялся, что грядет новая волна арестов. «Коммунистическая партия практически разбита, – сказал он, если верить рапорту тайного агента Гуверу. – Большинство ее руководителей либо в тюрьме, либо скрываются, либо боятся»[61]. Если федеральное правительство нанесет новый удар, опасался он, партии придется уйти в подполье или погибнуть.

В тот момент Гувер отсчитывал часы до начала репрессий.

У Гувера были под рукой имена 2280 коммунистов, и утром 31 декабря он добавил к этому списку еще сотни имен. Его люди работали без отдыха на протяжении шести недель, собирая эти имена. Бюро установило личности по крайней мере 700 коммунистов в одном только Нью-Йорке. Гувер прибегнул к помощи тайных осведомителей внутри коммунистических рядов, офицеров военной разведки, государственной и местной полиции, предпринимателей, частных детективов, виджилантес из Американской лиги защиты и ветеранов недавно созданного Американского легиона. К ночи в канун Нового года Гувер получил санкцию приблизительно на 3 тысячи арестов от действующего министра труда, который курировал департамент иммиграции, и убедил иммиграционные власти изменить их правила ведения дел, чтобы отказать арестованным в праве встретиться с адвокатом.

«С помощью своих тайных осведомителей устройте так, чтобы в намеченный вечер члены коммунистической и Коммунистической трудовой партий собрались на заседания»[62], – гласил приказ, отданный агентам Бюро, ответственным за проведение репрессий в двадцати трех штатах. Агентам было велено не заниматься поисками ордеров на арест, если только в них не возникнет безусловная нужда. Им были отданы указания врываться в частные дома и учреждения, исследовать стены и потолки с целью нахождения тайников, изучать документы и забирать «литературу, книги, документы и все, что висит на стенах».

«Сообщайте по междугородней связи господину Гуверу о любых вопросах и делах чрезвычайной важности или представляющих особый интерес, которые могут возникнуть в ходе арестов, – гласил приказ, подписанный Фрэнком Берком, непосредственным начальником Гувера. – Отправьте в наш офис срочной доставкой с пометкой «Вниманию господина Гувера» полный список имен арестованных людей». Агентам напоминали о чрезвычайной секретности: «Чтобы не было никакой утечки», они не должны были говорить представителям ни государственной, ни местной полиции о запланированном ударе, пока до начала акции не останется несколько часов.

Последние приказы вышли за подписью Гувера. «Все инструкции, ранее выданные вам для осуществления арестов коммунистов, должны быть выполнены во всех деталях, – говорилось в них. – Бюро и министерство ожидают от вас отличных результатов на вашей территории»[63]. Отданные приказы уполномочивали тридцати трех специальных агентов говорить репортерам, что «аресты носят общенациональный характер и проходят под руководством министра юстиции».

Крупнейшие массовые аресты в истории Соединенных Штатов начались в 9 часов вечера в пятницу 2 января 1920 года. Они остались в истории как «палмеровские облавы». Но Палмер ни организовывал их, ни руководил ими. Этим занимался Гувер.

«Ни один преступник не может ускользнуть из человеческой сети»

Агенты Бюро врывались на политические митинги, в частные дома, общественные клубы, танцзалы, рестораны и питейные заведения по всей Америке. Они вытаскивали людей из книжных магазинов и спален. Гувер работал целыми сутками, отвечая на трезвонящие телефоны и читая срочные телеграммы, когда группы его людей сообщали о своем прибытии на места действия по всей стране.

Не все облавы прошли гладко. «Около 25 иностранцев были задержаны ночью по подозрению, и, если в ряде случаев мы были убеждены в том, что они являлись членами коммунистической партии, у нас не было доказательств этого, – докладывал Гуверу специальный агент, ответственный за аресты в Буффало. – Когда они отрицали это, их отпускали»[64].

В пятничный вечер и субботнее утро сотрудники Бюро задержали 2585 человек, но работа была сделана только наполовину. Облавы продолжались всю следующую неделю. Агенты нашли по крайней мере еще 2705 новых ордеров на арест. К тому же сотни людей, а возможно, и тысячи были арестованы без ордеров. Говорили, что в облавах были схвачены от 6 до 10 тысяч человек. Никто никогда не узнает точно, сколько людей было арестовано и посажено в тюрьму, сколько допрошено и освобождено. Никакие официальные подсчеты не велись.

После этих облав положение коммунистической партии стало очень шатким. Чарльз Рутенберг и его ближайшие сподвижники уцелели благодаря тому, что ушли в подполье, взяли себе другие имена, поддерживали связь с помощью кодов, перешли на нелегальный образ жизни. Несколько написанных Рутенбергом от руки сообщений обнаружились в архивах Коминтерна в конце века. «Нападение на нашу организацию, – писал он, – сделало невозможным функционирование нашей партии в масштабах всей страны»[65]. Он провел следующие и последние семь лет своей жизни в бегах, неся обвинение, находясь под судом, в тюрьме или ненадолго на свободе, будучи на поруках.

К среде, 7 января, около 5 тысяч арестантов заполнили окружные тюрьмы и федеральные исправительные центры по всей стране. Остров Эллис был переполнен. Тюрьмы Чикаго были забиты. В Детройте восемьсот подозреваемых заполнили коридор на верхнем этаже почтамта. Мэр выразил протест против их задержания в таком месте, а один известный горожанин сравнил его с «черной дырой» Калькутты. В Бостонской гавани более шестисот человек жались друг к другу в неотапливаемой тюрьме на Оленьем острове.

«Министерство юстиции Соединенных Штатов в настоящее время представляет собой человеческую сеть, ускользнуть из которой не может ни один преступник»[66], – написал министр юстиции Палмер. Его помощники посылали в каждую крупную американскую газету и журнал кипы сообщений, политических карикатур и фотографий всклокоченных людей, содержащихся под стражей. Палмер заявил, что он «выметает из государства такую иностранную грязь», вдохновляемый «надеждой на то, что граждане Америки сами станут добровольными агентами для нас в огромной организации».

«Что станет с правительством Соединенных Штатов, если этим иностранным радикалам позволить воплощать в жизнь принципы коммунистической партии? – вопрошал Палмер. – Ничего тогда не останется. Вместо правительства Соединенных Штатов у нас будут царить ужас и терроризм большевицкой тирании… Министерство юстиции будет бдительно расследовать нападение этих «красных» на правительство Соединенных Штатов, и ни один иностранец, пропагандирующий свержение существующих закона и порядка в этой стране, не ускользнет».

Конгресс теперь проводил серьезное обсуждение законов о подстрекательстве к мятежу, которые предложил Палмер, – новых законов, по которым американцы попадали в тюрьму за политически окрашенные речи в мирное время. Палата представителей проголосовала за то, чтобы запретить своему единственному члену социалистической партии занимать свое место в палате. Законодательные органы Нью-Йорка изгнали из своих рядов пятерых избранных в них членов – социалистов. Шло публичное одобрение действий Палмера. Политики называли его явной кандидатурой на пост следующего президента Соединенных Штатов.

Гувер купался в лучах отраженной славы. Теперь он стал общественной фигурой, его цитировали по всей стране в качестве главного специалиста по коммунизму министерства юстиции.

Первые портреты Гувера у власти показывают, как он горд. Он в хорошей форме, элегантен, щеголевато одет. На нем костюм по последней моде и галстук, туго завязанный под слегка выступающим подбородком. На его лице виден намек на улыбку, но глаза абсолютно серьезны. Он подписывает ордер чернильной ручкой. Он выглядит поразительно молодо.

Гувер начал обрабатывать репортеров, как это делали его начальники. Он хранил пухлый альбом газетных вырезок. (Иногда его отождествляли с Дж. А. Гувером или Дж. Д. Гувером. Но недолго.)

Он работал, чтобы продвигать свою репутацию внутри и вне правительства с помощью регулярных бюллетеней о «красных» и радикалах в Америке. Первый бюллетень вышел через несколько дней после январских облав 1920 года. Он утверждал, что все прошлогодние угрозы – террористические взрывы, общенациональные забастовки стали следствием главного заговора, разработанного в Кремле.

«Революционный заговор носит международный характер, его энергично продвигают и весьма умело возглавляют, – было написано в одном из его докладов конгрессу, который был предупреждением об угрозе существованию Америки. – Цивилизация стоит перед самой ужасной угрозой с тех времен, когда орды варваров наводнили Западную Европу, и началась эпоха Темных веков»[67]. Он теоретически предполагал, что коммунисты могут организовать тайные ячейки в Мексике, накопить оружие, полученное из Германии и Японии, пересечь границу и посеять семена революции среди чернокожего населения на юге Америки. Он полагал, что сражается с миром для сохранения равновесия.

Гувер отправился на свою первую контртеррористическую облаву 14 февраля 1920 года. Сотрудники Бюро и местной полиции ворвались в арендуемые помещения и промышленные склады города Патерсона (штат Нью-Джерси) и нашли семнадцать членов итальянской анархистской банды под названием «Новая эра». За четыре недели до этих событий Бюро внедрило в нее своего тайного осведомителя. «Схвачены террористы в ходе облав в Патерсоне», – гласил заголовок в «Нью-Йорк таймс». Бюро заявило, что стопки чистой розовой бумаги, захваченной во время налета, напоминали листовки, которые были найдены у взорванного дома министра юстиции Палмера в июне 1919 года – «первый ключ, ведущий к источнику взрывов, потрясших нацию», – писала газета.

Но у Гувера не было времени расследовать этот «ключ». Он был вызван в федеральный суд Бостона защищать поведение сотрудников Бюро в войне с коммунизмом.

«Демократия сейчас не в безопасности»

Нарастало политическое неприятие облав – общественная реакция, которую Гувер не мог и предположить.

Главный федеральный обвинитель в Филадельфии – прокурор Френсис Фишер Кейн вышел в отставку, написав открытое письмо президенту. «Я решительно против массовых облав на иностранцев, которые проводятся по всей стране, – писал он. – Политика облав против большого количества людей, как правило, неразумна и приводит к несправедливости»[68]. Руководитель федеральной службы иммиграции в Сиэтле доложил вышестоящему начальству в Вашингтоне, что сотрудники Бюро арестовывают бесчисленное множество невинных людей с целью найти горстку подозреваемых. А в Бостоне федеральный судья по имени Джордж У. Андерсон, обращаясь к двумстам гостям, собравшимся на банкет, устроенный Гарвардским либеральным клубом, выступил с открытым вызовом этим облавам.

Судья Андерсон утверждал, что правительство само фабрикует заговоры. «Как последствие нашей «войны за то, чтобы сделать мир безопасным для демократии», настоящая демократия в Америке сейчас не в безопасности, – сказал он. – Те же самые люди и газеты, которые на протяжении двух лет фабриковали прогерманские заговоры, сейчас продвигают идею «красного террора»[69]…

Я не могу сказать, что больше не появится какой-нибудь бомбометатель. «Красные» существуют – вероятно, существуют и опасные «красные». Но они и наполовину не настолько опасны, как мелющие языком псевдопатриоты…

Настоящие американцы – люди, верящие в закон, порядок, свободу, терпимость к взглядам других людей по политическим и религиозным вопросам, не предаются саморекламе и не пропагандируют свой патриотизм. Они слишком уважают свою принадлежность к американской цивилизации и свой патриотизм, чтобы позорить эти прекрасные слова, как их ежедневно позорят те, кто использует их для личной или политической известности».

На следующий день в федеральный суд в Бостоне пришло прошение о представлении арестованных в суд для рассмотрения законности ареста, поданное от имени заключенных, содержащихся на Оленьем острове. Судья Андерсон инициировал это прошение, тайно устроив так, что сам должен был слушать это дело, после консультации с молодым гарвардским преподавателем юриспруденции и приверженцем Либерального клуба по имени Феликс Франкфуртер. Комиссар федеральной иммиграционной службы в Бостоне Генри Дж. Скеффингтон, названный главным ответчиком, пришел в ярость. «Я с огромным удовольствием лично доберусь до некоторых из этих членов Гарвардского либерального клуба! – воскликнул он. – Если у меня будет ордер в кармане, я с удовольствием доберусь до них»[70].

Министр юстиции Палмер, готовившийся объявить себя кандидатом в президенты, не хотел обременять себя подробностями этого дела. Он велел Гуверу заняться им.

Министерству юстиции нужно было защищать аресты, проведенные сотрудниками Бюро, и депортации на Олений остров перед враждебно настроенным судьей на открытом судебном процессе. Гувер знал, что это непросто. Бюро превысило свои полномочия, поведение его сотрудников не могло выдержать тщательного изучения.

Ранним утром в среду, 7 апреля 1920 года, Гувер прибыл в Бостон ночным поездом из Вашингтона, чтобы ответить на первый вызов в суд. В суде под председательством судьи Андерсона Феликс Франкфуртер, представлявший интересы заключенных, быстро предъявил в виде доказательства телеграмму, которая поступила агентам Бюро: избегать ордеров на обыск, хватать все, что попадется им в руки, и докладывать непосредственно Гуверу. Сидя за столом правительственных служащих и перешептываясь с прокурором Соединенных Штатов, Гувер имел все причины размышлять над тем, как его тайные приказы из штаб-квартиры с пометкой «Строго конфиденциально» и его подписью оказались в руках подозреваемых радикалов. Он слушал, как Франкфуртер допрашивал Джорджа Келлехера – старшего агента Гувера в Новой Англии:

Вопрос. Господин Келлехер, мужчин и женщин забирали в ту ночь безо всякого ордера на арест, не так ли? (Возражение. Отклонено.)

Ответ. Да, так.

Вопрос. Ваши люди обыскивали людей, их дома и помещения, в которых были арестованы разные мужчины и женщины? (Возражение. Отклонено.)

Ответ. Да.

Вопрос. И они забирали – не так ли? – бумаги, документы, книги и всякое такое? (Возражение. Отклонено.)

Ответ. В соответствии с инструкцией…

Вопрос. Обыски проводились офицерами независимо от предъявления ордера на обыск? (Возражение. Отклонено.)

Ответ. …Это было предоставлено офицерам на выбор.

Вопрос. Что вы делали с теми людьми, к которым ордер не имел отношения или кто не подходил для ордера? (Возражение. Отклонено.)

Ответ. Они были задержаны на вокзале или привезены в Бостон и доставлены на Олений остров.

Свидетельские показания обратились к теме использования государством тайных осведомителей. «Кого-то нанимают ходить под кличкой, или псевдонимом, или какой-то личиной, притворяться коммунистом, или социалистом, или анархистом… Это ведь чрезвычайно опасная вещь, не так ли? – сказал судья. – Удивляюсь, что за последние шесть месяцев не повесили ни одну ведьму».

Затем сам судья допросил Генри Дж. Скеффингтона – комиссара иммиграционной службы Бостона:

Вопрос. Проводились ли эти аресты в ходе облав вашими силами или министерством юстиции?

Ответ. Министерством юстиции, ваша честь…

Вопрос. Вы можете назвать какое-нибудь судебное постановление или закон, согласно которому сотрудники министерства юстиции имеют полномочия на арест?

Ответ. Нет, я об этом ничего не знаю, господин судья…

Вопрос. Вам были даны инструкции так действовать?

Ответ. Мы так поняли.

Вопрос. Письменные инструкции?

Ответ. Нет. В Вашингтоне у нас было совещание… с господином Гувером…

Вопрос. Кто такой господин Гувер?[71]

Ответ. Господин Гувер – должностное лицо в министерстве юстиции.

Гувер не горел желанием давать свидетельские показания под присягой об облавах. Просидев полтора дня на слушании убийственных свидетельских показаний, он покинул здание суда и упаковал вещи.

«По-видимому, это дело было проведено согласно современной теории об искусстве управлять государством: сначала вешай, потом суди»[72], – написал судья в судебном решении об освобождении тринадцати заключенных на Оленьем острове под залог 500 долларов. В окончательном заключении суда он назвал поведение сотрудников Бюро незаконным и неконституционным. Правительство создало «шпионскую сеть», которая «уничтожает надежду и доверие и распространяет ненависть», – заключил он. «Толпа – это толпа, состоит ли она из правительственных чиновников, действующих по инструкции из министерства юстиции, или преступников, бездельников и порочных людей».

Министерство юстиции так и не оспорило постановление судьи Андерсона.

«Везде видеть «красных»

Гувер возвратился в Вашингтон, чтобы встретиться со своим новым непримиримым противником – Луисом Ф. Постом, семидесятиоднолетним помощником министра труда. 10 апреля, через три дня после провальной поездки Гувера в Бостон, Пост выбросил более тысячи из остававшихся дел о депортации.

Пост всю свою жизнь был либералом, который знал Эмму Гольдман и восхищался ею. В качестве чиновника министерства труда, курировавшего федеральную систему иммиграции, он тоже подписал приказ на ее депортацию. Теперь он использовал все свои административные полномочия, чтобы пересмотреть дела около 1400 людей, которые были арестованы во время облав на «красных». Он обнаружил, что приблизительно в трех из четырех дел Бюро нарушало закон. Многие сотни задержанных не были членами коммунистической партии: их имена были переписаны со списков членов социалистической партии, они зашли в зал заседаний коммунистов из любопытства или их «замели» по ошибке. Пост также отбросил дела, в которых заключенным было отказано в адвокате или их судили на основании незаконно полученных улик. Он действовал, руководствуясь буквой закона, а не духом времени. Такими темпами 4 или 5 тысяч дел, связанных с облавами на «красных», оказались бы потерянными.

Гувер повел яростную контратаку, которая ознаменовала появление новой американской практики – политического надзора за его выдающимися противниками.

Он собрал досье на политические связи Поста с людьми, придерживавшимися левых взглядов, и послал его ключевым фигурам в конгрессе. Его целью было убрать Поста с должности и отменить его постановления. Его первое вторжение в сферу политической войны на высших уровнях правительства изначально имело успех. Комитет по процедурным вопросам палаты представителей принял ходатайство об официальном расследовании поведения Луиса Поста и назначил слушания через четыре недели.

Министр юстиции Палмер пошел с делом Гувера в Белый дом. Палмер потребовал немедленной аудиенции у президента. Это привело к тому, что первое заседание кабинета было созвано Вудро Вильсоном через семь месяцев. Белый дом стал медицинским изолятором для Вильсона с того момента, когда его постиг катастрофический удар.

В 10 часов утра 14 апреля 1920 года Палмер прошел через охраняемый вход у запертых ворот Белого дома, поднялся в кабинет президента и увидел умирающего человека. Вильсон не мог пошевелиться без посторонней помощи. Его мысли перескакивали с одного на другое, речь была заторможена. Президент лишь смутно осознавал, что в Соединенных Штатах ведется война с коммунизмом.

Через несколько минут после начала заседания кабинета Палмер попытался взять руководство в свои руки. Сохранился отчет одного надежного свидетеля из записок министра военно-морского флота Джозефа Дэниелса, в котором описаны «горячие дебаты», которые начал Палмер. Палмер доказывал, что перед страной встала угроза революции и восстания. Он направил внимание президента на кризис, который инициирует Луис Пост. Он потребовал увольнения Поста.

Президент «велел Палмеру не позволить стране везде видеть «красных» – «весьма нужное указание», как услышал Дэниелс, «так как Палмер видел «красных» под каждым кустом». Палмер предпочел истолковать слова президента совершенно иначе. Он услышал то, что хотел услышать: разрешение для его кампании по очистке страны от коммунистов.

29 апреля Палмер объявил, что 1 мая в Соединенных Штатах произойдет террористический акт. Это предупреждение шло непосредственно от Гувера и Бюро расследований – предупреждение о международном заговоре «красных» с целью убийства американских лидеров и уничтожения американских архитектурных памятников.

«Заговор носит общенациональный характер»[73], – сказал министр юстиции газетчикам. Он сказал, что цели убийц – правительственные чиновники и лица, занимающие руководящие посты в структурах исполнительной власти. Всем тем заметным персонам, которые оказались в этом списке, было передано предупреждение. Сотрудники Бюро, государственные добровольные вооруженные отряды и полицейские были начеку по всей стране, сосредоточившись в Нью-Йорке, Чикаго, Филадельфии и Новом Орлеане. Они вели наблюдение на железнодорожных вокзалах, в гаванях, за офисами на Уолл-стрит и домами самых влиятельных людей в Америке.

Тревога была ложной. Наступило 1 мая, и день прошел без особенных происшествий. «Хотя вечер еще не закончился, похоже, что неожиданные беспорядки предотвращены», – сказал Гувер репортерам поздно вечером того дня. Посыпались понятные насмешки – зародилось подозрение, как отмечал сам Гувер, что первомайские заговоры были «плодами воображения министра юстиции»[74]. И тут же пресса, общественность и политический истеблишмент начали подвергать сомнению суждение главного блюстителя закона страны. Конгресс быстренько урезал бюджет, запрошенный Палмером для Бюро расследований, на одну треть.

7 мая Гувер сидел на заднем ряду в зале, где проходили слушания конгресса, и вел записи, когда перед враждебно настроенным Комитетом по процедурным вопросам предстал Луис Пост. В ходе двухдневной дачи показаний Пост не оставил камня на камне от обвинений в политически неправомерном поведении, которые предъявили ему Палмер и Гувер. Рассматривая одно дело за другим, Пост доказал, что ни одного из ста людей, арестованных в январских облавах, нельзя было законно обвинить в планировании насильственного свержения правительства. Он утверждал, что даже презираемый иностранец имеет право на должную судебную процедуру; аресты, проводимые без предъявления ордеров, признания, полученные под силовым давлением, и «вина по ассоциации» – не американские методы. После десяти часов слушания показаний конгрессмены решили, что не будут ни предъявлять ему обвинение, ни осуждать его. Вместо этого они решили призвать самого Палмера к ответу за обвинения в адрес Поста.

Гувер немедленно начал готовить показания для министра юстиции. Он исправил свои тщательно аргументированные законные инструкции, доказывая, что членство в коммунистической партии составляет преступление против Соединенных Штатов, караемое депортацией. Он сказал Палмеру, что у него есть превосходная возможность рассказать миру «реальную историю о «красной» угрозе»[75].

Но Луис Пост первым нанес ответный удар. Его адвокат мобилизовал коалицию, которая называла себя Национальная народная правительственная лига и собиралась опубликовать листовку «Доклад американскому народу о незаконной практике министерства юстиции», подписанный двенадцатью известными деканами юридических факультетов и юристами, среди которых был новый главный враг Гувера – Феликс Франкфуртер, гарвардский либерал. Гувер приказал начальнику Бостонского отделения Бюро Джорджу Келлехеру завести дело на будущего судью Верховного суда.

«Доклад американскому народу», напечатанный 28 мая 1920 года, обвинил Палмера и Гувера в применении пыток и незаконном заключении людей в тюрьму. В нем говорилось, что эти люди организовали «наступление на самые священные принципы наших конституционных свобод»[76].

«Массовые аресты иностранцев и граждан США проводились без ордеров или какой-либо законной процедуры; мужчин и женщин бросали в тюрьму и держали отрезанными от внешнего мира, не допуская к ним ни друзей, ни адвокатов; в дома входили, не имея на руках ордеров на обыск, – говорилось в нем. – Мы не ставим под сомнение право министерства юстиции использовать своих агентов в Бюро расследований для выяснения фактов, когда нарушается закон. Но американский народ никогда не был терпимым к использованию тайных агентов-провокаторов, как в старой России или Испании. Такие агенты были внедрены министерством юстиции в радикальные движения… они подстрекали к действиям, которые можно объявить преступными».

В течение следующих трех дней Гувер лихорадочно работал, подготавливая ответ Палмера конгрессу. Он вложил в него все, что имел, – краткие официальные сообщения о «красной» угрозе, изъятые документы американских «левых», показания под присягой своих агентов против депортированных лиц, абзацы из радикальных памфлетов, хроники русской революции, декреты Коминтерна, «Коммунистический манифест» Карла Маркса от 1847 года. Документ охватывал страны и десятилетия – более 30 тысяч слов, написанных за семьдесят два часа.

На кону стоял пост президента: через четыре недели должен был состояться съезд национальной Демократической партии, и Палмер оставался среди основных претендентов на должность президента. Будущее войны Америки с коммунизмом могло сказаться на его результатах, равно как и на будущем его главного стратега. Если Палмер выигрывал, Гувер мог стать его преемником на посту министра юстиции.

Утром 1 июня Палмер и Гувер вместе поднялись на верхний этаж Капитолия. Небольшой зал для слушаний Комитета по процедурным вопросам палаты представителей был переполнен репортерами и зрителями. Одно окно зала выходило на южную сторону Капитолийского холма, где находился дом Гувера. Конгрессмен Филипп Кэмпбелл, республиканец из Канзаса, начал слушания в 10 часов утра.

Гувер молча сидел рядом с Палмером. Министр юстиции посмотрел вниз и начал читать; и он не останавливался до второй половины следующего дня. Он описывал мир, охваченный огнем коммунизма, который атакует политические институты страны, ее церкви, школы, заводы, газеты, привлекая на свою сторону людей благодаря коварной лжи. Эта «революционная зараза» распространилась от трущоб Нью-Йорка до афганских хижин вследствие «ядовитого вируса» своей идеологии. Палмер предложил любому, кто сомневается в природе этой угрозы, посмотреть на фотографии заключенных, сделанных сотрудниками Бюро расследований, чтобы увидеть «жестокость, безумие и преступление» в их «хитрых и коварных глазах».

«Моя собственная жизнь каждый день находится под угрозой», – сказал он; его репутация убита «друзьями этих преступников», которые представляли их в суде и перед конгрессом. Палмер приберег свои самые язвительные слова для Луиса Поста и юристов, которые подписали «Доклад американскому народу». Такие люди, по его словам, ничем не лучше коммунистов. «Они не колеблясь придали широкую огласку своей защите всех этих коммунистов и преступников-анархистов и своим обвинениям в том, что с этими людьми жестоко обращались…

Я полагаю, что общественность имеет право знать, что происходит в этой стране, – сказал Палмер. – Я пытался рассказать об этом людям. Я рассказал им правду».

Но это была не вся правда. В конце второго дня дачи показаний Палмер поместил в официальный бюллетень конгресса США документ, который подготовил Гувер, о работе отдела по борьбе с радикалами Бюро расследований. В нем содержался «полный рассказ… о террористическом заговоре, который разразился в дюжине городов Америки год назад», – сказал Палмер. Где-то в глубине этого доклада имелись несколько горестных абзацев, в которых говорилось, что, оглядываясь назад, правительство могло ошибиться, обвинив в этом заговоре коммунистов. Но министр юстиции не прочел об этом ни слова. «Это заняло бы слишком много времени, – сказал он. – Эта история может занять около часа».

Репутация Палмера в глазах общественности была подпорчена его предупреждениями об угрозах, которые так и не осуществились. К моменту его появления на съезде национальной Демократической партии, который открылся в Сан-Франциско в конце июня 1920 года, его политическое реноме стремительно падало вниз, а его мечты о выдвижении кандидатом на вожделенный пост таяли. Гувер, совершивший свою первую поездку на Западное побережье, был одним из многих помощников министра юстиции, которые собирались в номере люкс Палмера в отеле «Святой Франциск», все еще надеясь, что он выиграет. Но после сорока четырех тайных голосований Палмер отозвал свою кандидатуру. Его жизнь в политике была кончена.

Палмера и Гувера еще раз вызвали на Капитолийский холм в последние дни пребывания Вильсона на посту президента, чтобы те дали показания о январских облавах на «красных». Палмер утверждал, что подробности ему неизвестны. «Неизвестно даже, сколько ордеров на обыск было подписано?» – спросил сенатор Томас Дж. Уолш, демократ из Монтаны. «Не могу сказать, сенатор, – ответил Палмер. – Если хотите, спросите господина Гувера, в ведении которого все это находилось; он вам сможет ответить». Сенатор обратился к молодому крестоносцу.

Гувер ответил, что не имеет ни малейшего понятия. «Вам вообще об этом ничего не известно?» – спросил сенатор Уолш. И Гувер ответил: «Нет, сэр»[77]. Всю оставшуюся жизнь он не признавал своей роли в этих облавах. Он учился тому, что секретность и обман – необъемлемые элементы политической войны.

«Мы их достанем»

Гувер подготовил для конгресса доклад, в котором утверждал, что облавы привели к «гибели коммунистических партий в этой стране»[78], что было преждевременным хвастовством. В общей сложности 591 иностранец должен был быть депортирован. 178 американских граждан в стране были признаны виновными по законам о шпионаже и подстрекательстве к бунту. Собственные записи Гувера показывали, то по крайней мере девять из десяти людей, брошенных в тюрьмы в январе 1920 года, уже на свободе. Он вознамерился убрать с американского ландшафта тысячи радикалов и потерпел неудачу.

Гувер решил, что пора перестроить отдел по борьбе с радикалами.

Он переименовал его в отдел общей разведки. И это было не косметическое изменение. Теперь Гувер собирался охватить «деятельность не только радикалов в Соединенных Штатах», но и деятельность «международного характера»; не только политику радикалов, но и «экономические и промышленные беспорядки» в том числе. Его амбиции ширились, равно как и его понимание того, чего будет стоить защита Америки.

Короче, это была разведка. Он писал, что с людьми, ведущими подрывную политическую деятельность, лучше бороться тайно; правительство не может справиться с «ситуацией с радикалами с точки зрения судебного преследования за преступления»[79]. Закон был слишком слабой силой, чтобы защитить Америку. Только тайная разведка могла обнаружить и разрушить угрозу, исходившую от «левых», и защитить Америку от их нападения.

Вскоре после полудня в четверг, 16 сентября 1920 года, когда Гувер вносил последние штрихи в свои планы относительно отдела общей разведки, на углу Уолл-стрит и Брод-стрит на Манхэттене взорвался фургон на конной тяге. Был погожий день, и сотни людей вышли в свой обеденный перерыв прогуляться, получить краткую передышку от огромной машины, делающей деньги. Бомба превратила центр капитализма Америки в место бойни. Кровь текла по улицам, где был созван первый конгресс Соединенных Штатов, а Билль о правах стал законом. Осколки повредили стены и выбили стекла в здании «Дж. П. Морган и К^о» – самого крупного банка Америки. Эти отметины остались, высеченные на угловых камнях домов со стороны тротуара.

Бомба убила тридцать восемь человек и ранила около четырех сотен. Это была террористическая атака в истории Соединенных Штатов с самым большим числом жертв, и такой она оставалась в течение следующих семидесяти пяти лет.

За несколько минут до взрыва в трех кварталах от него почтальон вынул письма из почтового ящика. Он нашел в нем пять грубо и неграмотно написанных красными чернилами от руки памфлетов со штемпелем. «Свободу политическим заключенным, иначе всем вам верная смерть!» – было написано в них. Они были подписаны «Американские анархисты-боевики».

Взрыв на Уолл-стрит почти наверняка был актом возмездия за предъявление обвинительного акта двум итальянским анархистам – Николе Сакко и Бартоломео Ванцетти, осужденным за пять дней до взрыва по обвинению в убийстве и вооруженном ограблении кассира обувной фабрики и его охраны за пределами Бостона. Гувер тщетно «педалировал» расследование. Ни один подозреваемый не предстал перед судом.

«Мы их достанем»[80], – поклялся начальник Гувера Билл Флинн. Но Бюро так и не сделало этого.