Читать книгу Мои стихи. Сонеты, газель, баллады - Тимофеев Игорь - Страница 4

Веселье, шум и смех в толпе нас обступившей,

Весь день на площади играет трубадур.

В ладоши хлопает здесь распоследний нищий,

Богач же хмурится на дерзкую игру.

В конце оваций много, как листвы опавшей,

Но пьеса наша королю не по нутру.

Донос. Приказ. И вот бежит к нам стража,

Железом бряцая по улицам в порту.

Ведь то не грех – высмеивать пороки,

Играть и петь со сцены мудрые уроки…

Однако трудно угодить всем королям!

И факел брошенный к ногам был нам в награду,

Огонь – театру; нам изгнание за правду…

Такой финал сгоревшей пьесы – вуаля!

Сегодня джинсы всюду носят дамы,

Такая мода вновь у женских линий.

Не важен рост, размер и даже граммы,

Цвет ног у женщин стал волшебно-синий.

Конечно, в мире мод различны гаммы,

И выбор шмоток просто в нем великий.

Не буду спорить или строить драмы,

Возможно, я отсталый, старый, дикий.

Да только мне милее все же платье,

В горошек крупный, что на белом ситце.

Тенденций новых, модных не видать бы…

Порою страшен мне окрас девицы.

Не стоит каждый день менять наряды,

Подарит скромность вам свои награды.

В твоём саду не сосчитать цветов,

Лишь для тебя они цветут так сладко.

Без умолку всё шепчут про любовь,

Готовы быть твоими без остатка.

Являясь к ним принцессой тайных снов,

Купаясь в их вниманьи и подарках,

Но, не желая свадебных оков,

Крушишь мечты несчастных многократно.

Однако время верх берет над всеми,

И годы юности проходят словно дым.

В увядшей розе нет любовной цели.

Пропали те, кто преданно любил.

По злому старость поступает с теми,

Кто одинок и горд по жизни был.

Вы мне сказали, что я «слишком прост»,

И «очень груб», «совсем без положенья»…

Вначале, правда, льстили без смущенья,

Уже потом-то головой в навоз.

Конечно, я чужой на этом пире,

Где красным цветом разливается враньё.

Презренье, ложь – нельзя вам без неё,

– Двуликость Януса царит у вас на клире!

А мне приятен человек простой,

Не дорогой, изысканный вельможа,

На чьей машине, впрочем, и на роже,

Имеется лишь ценник золотой!

Порой кичится важностью надменный,

Но этот грех предшествует паденью!

Мне ль говорить: «О времена! О нравы!» —

Столкнувшись вновь с какой-нибудь бедой?

Хватает без меня людей бесправных,

Рожденных под отчаянной звездой.

Вся скорбь моя – для них осколок Рая,

Мне стыдно даже будет говорить.

И восклицать, Шекспира вспоминая2,

По правде всей, так больше прав у них.

Возможно, скоро мир перевернётся,

И всё на свете встанет на места.

Не уставать. Не падать, а бороться!

Не облениться, не жалеть себя.

Легко другим сказать порой: «Не бойся!»

А самому быть смелым до конца.

Так в чем же состояло зло Адама, Евы,

Коль Бог с любовью им велел рожать детей,

И расширять пределы Рая для людей?

И тут не в близости интимной было дело.

А только в том, что послушание и вера,

На протяжении неисчислимых дней,

Их побуждали бы внимать Отцу верней,

Плодов совсем не есть с единственного древа.

Но Искусителю была послушная Ева,

За нею также и Адам свой выбор сделал.

Им захотелось все самим всегда решать!

А что в итоге? Лишь позорное изгнанье,

Всем грех в наследие и смерть как наказание…

Создатель время дал себя им показать!3