Читать книгу Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие - Тимофей Юргелов - Страница 6

Как-то бродя за домом в поисках «сокровищ», Костя заметил идущего навстречу Тарасика. Это был единственный мальчик, с которым он так еще и не познакомился в новом дворе, ─ или все-таки познакомился? ― терялся Костя в догадках: так быстро тогда все произошло, без рукопожатия, без обычных вопросов, задаваемых при первой встрече.

Однажды из своего окна он увидел собравшихся на помойке друзей. Они окружили привязанного к столбу ослика и что-то горячо обсуждали. С ними был незнакомый пацан. После некоторого колебания Костя быстро оделся и вышел на улицу.

По мере приближения ослик из бурой, с белым носом, плюшевой игрушки превратился в изнуренного одра. Под огромным брюхом лоснилась черная, вытертая каблуками кожа, вся шкура была в похожих на рубцы проплешинах. Зад покрыт бляшками высохшего помета, но и они не могли скрыть торчащих кострецов. Голова чересчур большая, уродливая – одни глаза стали еще прекраснее: мокрые, грустные сливы, осененные длинными ресницами.

Повод был накинут на бетонное основание столба с таким расчетом, чтобы ослица (это была ослица) могла доставать из оставленных ведер арбузные корки и другие отходы. Она передернула кожей на вздутых боках, вздыбила крючком хвост и шумно испражнилась, однако это не вызвало восторга среди пацанов, все что-то сосредоточенно искали у себя под ногами.

– Что потеряли? – спросил Костя, пожимая каждому руку, кроме незнакомца, который в своих поисках удалился от помойки.

– Стеколушка осколок какой-нибудь… Давай и ты ищи, – сказал озабоченно Желтый и указал на пузырящуюся за ухом у ослицы рану.

С одного края рана затянулась лиловой коркой, с другого сочилась алой кровью. Она была облеплена зелеными мухами: взмах большой головы – и блестящий рой с злым шуршанием разлетался в разные стороны, а через минуту, поносившись вокруг, садился снова. Костя спросил, зачем им стекло. Серый поддел пальцем сыромятный шнурок, на котором болталось шило. Это ― чтобы в голову колоть, чтоб быстрей шла, объяснил он.

– Зачем стекло – нож есть! – встрепенулся Костя.

Он не без важности достал найденный нож и перерезал шнурок.

– Кнут вытаскивай, – сказал Серый. Кто-то полез под седло за торчащим оттуда кнутом, как вдруг Желтый выдохнул:

– Фасар-ноги! – Костя оглянулся и похолодел: прямо к ним, проворно перебирая кривыми ножками в кичигах, семенил, опираясь на трость, аксакал в малахае. Увидев, что мальчики бросились бежать, он с резвостью обезьяны схватил с земли камень и, ощерив беззубый рот, запустил вдогонку. Снаряд пролетел над самыми головами, с треском врезался в стену сарая. Старик остановился и разразился злобным карканьем и шипеньем.

Мальчики забежали за сараи, выглянули из-за угла. Аксакал осматривал ослицу, приседал, качал головой. Тут все увидели, что кнут находится в руках Тарасика – как называли пацаны незнакомца, – очевидно, в последний момент он вернулся к ослице и выдернул его из-под седла. Это был простой резиновый жгут, прикрученный к палке. Неожиданно Тарасик выскочил из укрытия и повертел им над головой.

– Япырай, ата! – он скроил горестную мину, развел руками: – Камча ─ джок, шило ─ джок… Эй, ата, кутак бар? – и помахал рукой перед животом.

Второй камень ударился в землю рядом с ним. Тарасик подпрыгнул, высоко поднимая колени. Он еще что-то кричал про «шайтана», крутил пальцем у виска, но старик не обращал на него внимания. Он влез на ослика, дернул поводья, развернул его, со злобой ударил тростью и, покачиваясь и стуча пятками, исчез за углом.

Мальчики хвалили Тарасика, когда того позвал отец. Оказывается, он наблюдал за происходящим из окна. Тарасик побледнел и поспешно откликнулся на зов ─ сначала спрятал кнут за спину, затем бросил в кусты. Через мгновение, видимо, устыдился своей поспешности, ― приспустив штаны, выставил с кривой улыбочкой зад и сказал, что сейчас его, наверно, выдерут.

Костя терялся в догадках: Тарасик – это кличка? ─ или его настоящее имя? Большой как у попугая нос; хитрые, скромно опущенные глазки, как нельзя лучше, соответствовали тому, что узнал о нем Костя. В играх Тарасик выбирал роль предателей и шпионов; любил устраивать «подляны», но так как во дворе появлялся редко, то пацаны от его козней страдали мало. Чувствовалось, что он ведет какую-то другую, отличную от их, с иными интересами, жизнь. Сквозь показную дурашливость в нем видна была уже взрослая самостоятельность и независимость. Поговаривали, что он играет в карты на деньги.

Два года назад у него умерла мать, теперь он жил с мачехой-казашкой и отцом, который нещадно порол его в сарае. Мальчики, затаив дыхание, слушали доносившиеся оттуда вопли. Через полчаса выходил Тарасик, весь в слезах, но с неизменной улыбкой. Он тут же начинал острить, показывая исполосованный зад. В приоткрытую дверь сарая можно было разглядеть, как трезвый, мастеровитый отец, склонившись под лампой, закручивает какую-то деталь в тиски.

Увидев Костю, Тарасик сам направился к нему, ― значит, все-таки познакомились.

– Хочешь поржать? – спросил он, протягивая руку. – Только надо далеко идти – на речку.

Костя с готовностью согласился, во дворе делать было нечего.

Они свернули на одну из боковых улиц, спускавшихся к центру города. По дороге Тарасик рассказал, в чем заключается «хохма», но прежде взял с Кости клятву, что он никому не проболтается. Костя щелкнул, зацепив ногтем зуб, и чиркнул по горлу.

Начал Тарасик с того, что ничего не стал бы рассказывать, но Дрюню, пацана с которым они все придумали, заперли дома и никуда не пускают, а одному идти скучно, да и какая радость от «хохмы», если ее никто, кроме тебя, не видел. Короче, они запустили «ихтиандера»… «Знаешь, что это такое?.. Не знаешь?» Костя покачал отрицательно головой: он подозревал, что речь не о герое известного фильма, хотя затея как-то с ним связана. «Берешь обычную резиновую перчатку, два средних пальца просовываешь внутрь и перетягиваешь проволокой, потом надуваешь, привязываешь ее к леске, а другой конец пропускаешь через какой-нибудь груз». Им вместо груза послужил чугунный утюг. Когда стемнело, завезли его на плоту на середину затона и там потопили. Свободный конец заранее привязали с запасом к лозине на другом берегу. Если его отпустить, то над водой появится голова с рогами, это и есть «ихтиандр», натянуть – она пропадает.

Затон был уже знаком Косте: там собирались пацаны со всего города. Берег и дно его были завалены всяким хламом, поэтому взрослые туда не ходили. Течение здесь было спокойное, на середине глубина «с ручками», оба берега заросли ивняком и были загромождены валунами и обломками железобетонных свай. Лучше места просто не найти: и мост рядом – есть, где перейти, объяснял Тарасик, и спрятаться есть где.

На мосту они остановились поглазеть, как плещутся в сверкающем рябью затоне похожие на негативы, загорелые мальчики. Вспышки ря́бин то и дело затмевали их белобрысые головы. Пловцы поднимали фонтаны брызг: сначала взмывал искрящийся веер, потом с запозданием в полсекунды доносился плеск и победный захлебнувшийся вопль. Тарасик указал на противоположный берег – там!

Из кустов казалось, что их руки и ноги мелькают совсем близко. Воздух звенел от смеха и болтовни. Каждый всплеск, плевок, крик раздавался над самым ухом. Тарасик сделал знак молчать и отвязал леску. Дальнейшее напоминало быстро прокрученную кинопленку. Костя увидел, как над водой выступили рожки, поймал внимательный взгляд одного из мальчиков – тот, казалось, уставился прямо на него. В следующее мгновение там, где только что торчала из воды его мокрая, словно облитая лаком голова, вскипел бурун, как от гребного винта. Было видно только мелькание пяток и локтей. Кто-то отчаянно заблеял: «А-а-а!» Выскакивая на берег, мальчики испуганно оглядывались, одежду ─ в охапку и пулей на косогор. Несколько секунд еще смотрели на воду с обрыва – Тарасик уже притопил ихтиандра. Вдруг один из них страшно гаркнул – мальчики сорвались, как вспугнутое стадо, и исчезли в лесу.

Костя с Тарасиком ринулись из кустов, выбрались на какую-то улочку и зашагали, куда глаза глядят, икая от смеха, вытирая слезы и пересказывая друг другу увиденное.

Вечером к ним присоединился Дрюня, прыщавый толстяк с брюзгливым носом. Он недоверчиво посмотрел на Костю, велел повторить клятву. Было заметно, что он недоволен: во-первых, тем что без него испытали ихтиандра; во-вторых, что в заговоре появился лишний свидетель; в-третьих, тем что просидел весь день дома; в-четвертых, вообще жизнью.

На этот раз берег был пуст – ждать пришлось долго. Солнце повисло над самым носом у Спящей Красавицы (так называлась напоминающая лежащего на спине человека гора на запад от города ─ мальчики уверяли, что кто-то нарочно залез и выложил нос из камней, ─ Костя возражал, что это – геодезическая пирамида, но ему не поверили) ─ и должно было скоро скатиться в рот (он тоже, по их словам, был специально выкопан, правда, далековато от носа). Дрюня закурил уже второй бычок – у него была целая коллекция окурков в нагрудном кармане: с желтым и белым фильтром, а также без фильтра, со следами губной помады и без, жеванные и не очень. Перед тем, как закурить, он обжигал их с гигиенической целью над спичкой. Но вдруг приставил палец к губам и затушил сигарету. Костя услышал голоса на другом берегу: кто-то шел вдоль обрыва – через мгновение над ним показалось несколько голов. Он не верил своим глазам, но тут и Тарасик толкнул его локтем. Так и есть: Серый, Желтый, Санька, Борька и «сосунок» Леха, – весь их двор почти в полном составе спускался по тропинке к затону.

Костя закусил руку, чтобы не прыснуть. Тарасик, видя его бедственное положение, начал корчить рожи, приставлял ко лбу рожки, изображал ужас. Дрюня гневно шевелил губами, показывал Тарасику кулаки. Тогда Костя закрыл глаза, заткнул уши, чтобы уже ничего не видеть и не слышать.

Но стоило ему снова приоткрыть глаза и увидеть, как его друзья, извиваясь словно паралитики, ступают по камням; как вдумчиво пробуют ногой воду; как почесывают ребра – эта глубокомысленность и была всего невыносимее, – в нем тут же надулся готовый в любую секунду лопнуть пузырь смеха.

В следующий раз Костя разжал уши и услышал истошный крик: Желтый с Санькой топили Леху. Не купался один толстяк Борька, он и не раздевался, потому что стеснялся «бабских сисек», за которые его жестоко третировали.

Тарасик уже отвязывал леску, когда над косогором появились новые головы. Они принадлежали запущенного вида незнакомцам. Вновь прибывшие не стали спускаться к реке, а расселись на корточках по краю обрыва. Некоторые свесили ноги, закурили, наблюдая за купающимися. Веселье внизу поутихло. Мальчики начали выходить из воды и натягивать на мокрое тело одежду. Коренастый пацан, очевидно, вожак шайки, с серыми глазами и правильными чертами лица, ленивым голосом спросил:

– Ну че, поца, акча бар? мамка на мороженко дала?

Серый с подчеркнутой прямотой закрутил отрицательно головой и что-то ответил.

– Ты че буро отвечаешь! – сказал губастый жердяй, похожий на белого негра, и стал спускаться по откосу. За ним потянулись остальные, последним спустился вожак.

Он подошел вслед за губастым к Серому, другие хулиганы распределили между собой оставшихся мальчиков – по двое, а где и по трое, на каждого.

– Попрыгай, – сказал жердяй и взял Серого за пряжку. Даже Костя со своего берега услышал, как звякнула мелочь.

– Рэ́мень снимай, – сказал главарь. Серый вцепился в ремень мертвой хваткой. Жердяй попробовал расстегнуть пряжку, но не тут-то было: Сергей не собирался уступать ремень без борьбы. Вдруг раздался глухой удар, у Серого голова качнулась назад, под носом сразу выросли усы. Он наклонился вперед, Костя увидел, как кровь закапала белый валун. В то же мгновение коренастый отступил и пнул в лицо. Серый распрямился и попытался закрыться руками. Жердяй пнул в пах и тут же ударил кулаком в голову, но промазал. Дальше они избивали беспорядочно, то и дело промахиваясь и вкладывая в каждый следующий удар еще больше злости. Остальные мальчики смотрели на избиение с отсутствующим видом.

Вдруг из воды с шумом выпрыгнула рогатая голова. Тарасик тут же натянул леску, Дрюня ткнул его кулаком, но дело было сделано. Кто-то из шпаны закричал «черт!», указывая на расходящиеся круги, и бросился бежать. Свои и чужие карабкались по откосу, отталкивая друг друга. Впереди лез губастый, сосредоточенно, как паук, работая руками и ногами. Санька зацепился рубашкой за железный прут, торчавший из железобетонной сваи, и никак не мог отцепить ее. Наконец отцепил и взлетел пулей на косогор. Внизу остались только вожак и Серый. Коренастый стал, не спеша, подниматься, пристально осматривая воду и противоположный берег. В какую-то секунду показалось, что он смотрит прямо на них – у Кости сердце ушло в пятки. За ним, вытирая кровь, плелся Серый. Наверху уже никого не было, пацанов как ветром сдуло.

Трое заговорщиков подождали для верности несколько минут, потом ползком выбрались из кустов и опрометью бросились к дороге. На мосту они столкнулись лицом к лицу со всей шайкой. Вожак оказался одного с Костей роста, но по виду года на два старше. Костя встретился с ним взглядом, потупился и прошел, словно сквозь огонь. На мосту было людно, ─ наверно, поэтому их не тронули.

Перепуганный Дрюня стращал их чуть не до самого дома: про «ихтиандера» никому. Если Леонидик узнает (так звали главаря шайки), то пришьет – и не пикнешь. (Костя представил себя пришитым к какому-то огромному занавесу, хотя и понял, что имел в виду Дрюня). Леонидик уже пришил одного «щегла», он всегда с собой «финак» носит – запугивал Дрюня. Про то, что случилось, надо забыть; а если кто будет расспрашивать – они ничего не знают. «Ихтиандера» обрезать – или лучше вытащить на берег, смотать, унести и сжечь. Перед тем, как расстаться, Дрюня заставил Костю поклясться матерью, что он будет молчать до могилы.

Синий вечер сгущался, наплывала темнота. Подавленные мальчики брели домой в полном молчании. Навстречу попадались нарядные парочки в фосфоресцирующих платьях и рубашках. В одном из проулков они увидели у колонки пацанов. Желтый держал выжатую рубашку, двое нажимали на рычаг, в то время как Серый сунул голову под голубую, кипящую струю. Ремень был на нем. Костя с Тарасиком поспешили пройти мимо. Простились уже в полной темноте за домом без лишних слов.

Лежа в постели, Костя никак не мог отделаться от наваждения: сначала он видел сонные, смеющиеся глаза Леонидика, которые вызывали мысль о холоде и блеске стали… И сразу ледяной, острый как бритва нож вонзался в живот… От одного этого представления сводило спазмой и живот, и горло, и мозг. Он обхватывал себя руками, стараясь сдавить, уменьшить оставленную ножом пустоту. Нечто подобное он испытывал, когда рассказывали о страшных болезнях, рваных ранах, открытых переломах: ватную, сосущую слабость, как если бы из него вынули жизненно важный орган, а кости вдруг стали резиновыми.

Мучило его также и то, что он связал страшной клятвой себя и маму с хулиганами, ─ возможно, даже подверг опасности. Раньше можно было побежать к маме, к бабушке: уткнуться в колени, почувствовать на затылке излучающую покой ладонь – и все страхи сразу проходили. Теперь же нахальное, хищное лицо, и эта клятва, и что-то еще, чего он не мог объяснить, не пускали его прибегнуть к испытанному средству и говорили ему, что отныне это только его дело, что там нет уже защиты и что он обречен превозмогать все в одиночку. Неожиданно он горячо поклялся себе никогда больше не выходить из дома в этот страшный мир, с его жестокими законами, со звериными харями, с диким ревом созревающих подростков за черным окном. Это решение принесло ему облегчение. Он чуть не разрыдался. Зачем его привезли сюда? Зачем уехали из родного города? Зачем он вырос?.. Был бы всегда маленьким, всеми любимым. Рядом с бабушкой, рядом с мамой… Пусть маменькин сынок – пусть! Сидел бы всегда дома, держался за юбку… А что если он останется один? Вдруг они умрут… (Развеялся миф о смерти как о чем-то случайном: «Мамочка, не умирай – я буду себя хорошо-хорошо вести»). Все умрут. Он лежал на спине, вцепившись руками в простыню, и тонко-тонко сдавленно мычал на одной ноте, стараясь не выпустить рвавшиеся из груди рыдания: «Мама, мамочка… бабушка – не умирайте»…

Костя не заметил, как заснул. Последним его впечатлением была какая-то размягчающая радость и холодок от закатившейся в ухо слезы.