Читать книгу Альма. Неотразимая - Тимоте де Фомбель - Страница 4

Внизу в трактир вошла, ни на кого не глядя, пожилая темнокожая женщина. Вытирая руки о передник, она быстрым шагом скрывается в кладовой. Выходит всё в том же грязном переднике, неся под мышкой прикрытую салфеткой корзину, и с явным неудовольствием говорит:

– Я же сказала, от меня будет больше проку в конюшне…

Хозяин идёт за ней по пятам и командует:

– Отдашь это даме на пианино, она посередине набережной! Как вручишь напиток, сразу назад!

Женщина уходит. Папийяр мимоходом посылает Амелии многозначительную улыбку. Как бы говоря: «Не правда ли, я хорошо управляюсь – прямо как в лучших домах вашей Франции? И заметьте, какие послушные у меня рабы; даже что такое пианино знают! Лимонад для белой женщины у нас тут важнее, чем роды темнокожей!» Всё это – в одной улыбке и парочке ужимок.

Но Амелия на него и не смотрит. Она следит за юношей в шляпе, который как будто принюхался, поведя носом, когда та женщина проходила мимо. Он нагнулся, прошептал пару слов сидящему рядом белому парню, потом метнулся вперёд и так быстро скрылся за жёлтой портьерой, что та даже не дрогнула, пропуская его. Лишь в глазах Амелии остались плясать пятна вспыхнувшего на миг полуденного света.

Она смотрит на парня в белой рубашке, который теперь с ней один на один. Он красив. Сидя напротив, Амелия вдруг чувствует свою уязвимость – хотя обычно ничего не боится. Она разглядывает его волосы, плечи, скрещенные руки, пальцы, будто натруженные пеньковыми тросами.

* * *

Наверху Родриго Маркес Валенсия всё ещё чувствует над собой дыхание Гарделя.

– Мой корабль не продаётся, – повторяет капитан.

Валенсия благоразумно кивает:

– Понимаю.

– К тому же он мог уже отчалить назад во Францию.

Испанец берётся за трость. Его старое тело разгибается с трудом. Гардель рядом с ним не даёт опомниться:

– Но даже если корабль и болтается ещё в заливе на юге острова, он, сударь, всё равно не продаётся.

– Где?

– В заливе Жакмель, доставляет последний груз.

Валенсия встаёт, взяв со стола шляпу. Теперь его взгляд на одном уровне с горячечными глазами капитана. Он улыбается.

– Что ж, друг мой, сдаюсь. Меня предупреждали о вашей несговорчивости.

– Он не продаётся!

– Я понял. Забудем об этом. Завтра утром вам заплатят за товар. Мой управляющий приедет с повозкой, запряжённой волами, и с ним несколько помощников, чтобы погрузить невольников и бивни.

Гардель медленно возвращается к кровати. Дышит он всё так же шумно. Уже много недель его мучает чувство, будто его правая нога на месте, а деревяшку вогнали в неё кувалдой через пятку.

Уже уходя, Родриго Маркес Валенсия достаёт из кармана мешочек. Звон, с которым он падает на стол рядом со свечой, ласкает слух.

– Что это? – спрашивает Гардель.

– Задаток. В качестве залога, пока я не расплачусь с вами.

– Забирайте! – рычит капитан. – Мне он не нужен. Если не расплатитесь, неустойкой мне будет ваш череп. Велю выточить из него набор кофейных ложек.

Валенсия тянется за мешочком.

– Вы правы. Череп не хуже слоновой кости. У меня самого есть ножик для масла в память о друге, который меня разочаровал.

– Убирайтесь!

– Вы мне нравитесь, капитан…

– Исчезните…

В бешенстве Гардель нащупывает в темноте двуствольный пистолет.

– Как это будет на вашем французском? – спрашивает испанец уже в дверях.

– Что?

– Шарм, – восклицает тот, – именно! В вас есть тот же шарм, что в старых фрегатах, ещё до Семилетней войны. Великое время. Немного нас осталось, кто его помнит.

Гардель смахивает стволом графин, и тот разбивается об пол.

– Вон!

У лестницы Родриго Маркес Валенсия встречается с хозяином, Леоном Папийяром. Дверь Гарделя уже захлопнулась.

– Ну что?

– Всё превосходно, Капилляр, – отвечает испанец.

– Папийяр, сударь.

– Верно, Папийяр, а я как сказал?

– Кажется, был шум?

– Стакан разбился… По моей неловкости. Вы меня не проводите, Капилляр?

– Мне нужно кое-что сказать капитану.

Леон Папийяр в страхе вдыхает поглубже и стучит в дверь.

Валенсия начинает спускаться по вощёной лестнице. Оказавшись внизу, он кланяется Амелии Бассак:

– Мадемуазель!

Она приветствует его, прикрыв веки дольше обычного. Единственный известный ей вид реверанса.

Испанец поворачивается к юноше в белой рубашке и как будто ищет кого-то взглядом.

– Он скоро вернётся, – говорит паренёк.

– Нужно ехать, – вздыхает старик, озираясь. – Мы его не ждём.

– Ждём. Он вернётся.

Амелия видит, как старик колеблется, глядит на жёлтый бархат портьеры, потом на тёмную лестницу, потом на умоляющие глаза юноши. Наконец он принимает решение и посылает Амелии обаятельнейшую улыбку; так уже давно не улыбаются – в его взгляде безупречная пропорция досады и снисходительности. Старик тоже усаживается на скамью.

С первой секунды, как только вошла сюда, Амелия чувствует себя будто в театре.

* * *

– Капитан?

Наверху трактирщик Папийяр нырнул во мрак комнаты.

– Капитан…

– Оставьте меня в покое!

– Прошу прощения. Но я должен сообщить вам две вещи. Во-первых, ваша рабыня… Та женщина в конюшне…

Слышно, что Гардель задышал медленнее. Он поднялся в кровати. Папийяр продолжает:

– Говорят, она не выживет. И малыш тоже. Роды идут очень скверно.

Ворчание.

– Кто говорит?

– Моя кухарка, которая у половины города принимала роды.

– Где она, ваша кухарка?

– Она в порту. Но сейчас вернётся.

Гардель старается хранить спокойствие. Он не включил ту беременную в проданную испанцу партию. Она – из око. У неё мета песни, хоть уже много недель никто и не слышал, чтобы она пела. Он надеялся, что продаст её вместе с ребёнком уже во Франции и обогатится. Если она умрёт, это будет серьёзная потеря.

Деревянная нога капитана вновь упирается в пол. Нужно спуститься в конюшню, взглянуть, что ещё можно сделать.

– И есть ещё второе, – говорит Папийяр.

– Что?

– Второе – это…

В дверь стучат, и она распахивается прежде ответа.

– Это она, – договаривает Папийяр тише.

Молчание. Амелия вошла в комнату.

– Мадемуазель Бассак, – говорит Гардель.

Он соскочил с кровати. Он не знает, как умудрился тут же узнать её, когда свеча в восковой луже на столике уже почти не даёт света.

Амелия ничего не видит: темнота застала её врасплох. Гардель пользуется этим, чтобы спрятать назад ногу и повернуться выгодной стороной. Перед этой девушкой он не хочет показывать ни малейшей слабости.

– Ваш отец, мадемуазель, тоже в Сан-Доминго?

– Почему все кругом непременно говорят о моём отце?

Молчание.

– У вас здесь темно, – прибавляет она.

– Это всё Папийяр. Он боится зноя.

Хозяин подскакивает.

– Я?

– Вон, Папийяр! – приказывает капитан.

Амелия проходит вглубь комнаты. Она пропускает Папийяра: тот выходит, закрыв за собой дверь.

– В таможне мне сказали, что вы здесь, – говорит Амелия.

– Да. Я работаю.

– Я зашла узнать новости. Мы давно не получали от вас писем.

Она отдёргивает занавеску и закрепляет её сбоку. По полу разливается приглушённый свет. Гардель убрал пистолет за пояс, под камзол. Вокруг него поблёскивают осколки разбитого графина.

– Должно быть, письмо разминулось с вами, – говорит он.

– Жаль.

– Я отправил его, едва ступил на берег, как всегда и просит господин Бассак.

– Это прекрасно.

Амелия решила ничего пока не говорить о смерти отца. Пусть он в последний раз побудет ей опорой – прежде чем придётся всю жизнь опираться лишь на собственные силы.

– Весь товар продан, – говорит Гардель. – Последних пятнадцать негров, которых господин Бассак просил отложить для вашего имения в «Красных землях», я отправил кораблём на юг острова. Десять мужчин, пять женщин. Все отборные, без изъянов.

– Сам корабль там?

– Да. В Жакмеле. Возможно, уже отчалил обратно во Францию.

– Вам было приказано оставаться на борту до прибытия назад.

– Мой старпом Вожеланд завершит этот рейс. Причины я как раз объясняю в том письме, которое вы не застали. Наверняка оно уже у вашего отца. Он в Ла-Рошели?

– Я не знаю.

Она ответила не думая. Где её отец в эту минуту? Сейчас не время для богословских рассуждений.

– А как же учётные книги? – спрашивает она. – Кто их будет вести?

– Я оставил их Вожеланду. Во Франции он отчитается счетоводу Ангелику.

От этого имени тревога сгущается над Амелией лёгкой тучкой.

– В них не будет суммы последних сделок, – замечает она.

– Действительно. Завтра я отправлю все расчёты за последние дни. В частности, по сегодняшней утренней сделке.

– Сделке с кем?

– С одним испанцем. Он взял все остатки. Кроме…

– Кроме чего?

– Кроме одной женщины внизу…

– Я видела её в конюшне.

– Я не обязан говорить вам о ней, потому что она лично моя.

– И всё же расскажите.

– Я купил её за свой счёт на побережье Гвинеи.

– И что же?

– Предложил испанцу.

Гардель лжёт. Он никому не говорил о ней, но ему, похоже, пришла в голову мысль, как не потерять всё.

– Этот господин не захотел её брать, – продолжает Гардель. – Сказал, что не хочет рисковать, так как ребёнок ещё не родился. Испанцы не такие сентиментальные, как кажутся на вид. Они умеют считать деньги.

– К чему вы клоните?

– Я продавал ему беременную женщину, а значит, и тот самый риск заодно.

Он понижает голос:

– Открою вам мой секрет: единственный способ выиграть – не играть самому, а предоставить это другим.

– Сколько?

– Я готов был отдать женщину вместе с ребёнком за две тысячи французских ливров прямо сейчас или за три – после родов.

Гардель даже не заговаривает про око и мету песни. Нет времени. Он лишь надеется выгадать сколько-то денег, продав женщину, которая уже при смерти. А ощипать эту невинную голубку, которая на него смотрит, будет нетрудно. Он бормочет:

– Две тысячи, слышите? Это почти даром…

– Пятьсот!

– Что-что?

– Я куплю её за пятьсот ливров наличными, – звучит звонкий голос Амелии.

Гардель смотрит на неё. Да как она смеет?

Амелия собрана. Вид у неё как у маленькой девочки, которой дали монетку, чтобы она поставила на лошадь на Ньюмаркетском ипподроме.

Капитан переводит взгляд на входную дверь.

– Я сказал, две тысячи, мадемуазель Бассак.

– Пятьсот, – повторяет она.

Гардель знает, что в любую секунду может войти Папийяр и объявить, что роженица скончалась. Сделку нужно провернуть скорее.

– Полторы тысячи.

– Вижу, вы меня не поняли. Однако, неважно…

– Тысяча, – уступает Гардель.

– Пятьсот, – говорит она вновь, делая смущённый вид. – Столько дал мне отец, чтобы я привезла с острова что-нибудь на память. Но, если вы не хотите, я найду что-то другое.

Гардель вспоминает, за какую цену он покупал женщину око в лимонном саду Виды, у охотника ашанти. Нет. Он не может позволить дочке богатого судовладельца заплатить в двадцать раз меньше, чем сам он отдал темнокожему в Африке. К тому же неделю назад он продал другого око, высокого юродивого парня с метой садов, сильно заломив цену. Покупатель сказал, что работает на королевский двор.

– Видите, – Амелия достала из рукава шёлковый кошелёк, – пятьсот французских ливров. Вы и так забираете у меня всё!

Капитану почудились шаги на лестнице… Или это её башмачки так шоркнули по паркету? Он смотрит на блестящий красный мешочек на ладони Амелии.

– Беру, – говорит он.

Она весело кидает кошелёк через комнату. Он пытается поймать его налету, но вскрикивает, слишком резко переставив деревяшку. Кошелёк скользит по полу среди осколков.

Амелия подбегает. Она смотрит на искажённое болью лицо, потом опускает глаза на ногу.

Молчание.

– Я не знала, – говорит она.

Она хочет помочь поднять деньги.

– Ни за что!

Он наклоняется сам, медленно заводит назад негнущуюся деревяшку.

– Пожалуйста, – просит она.

– Я сам! Отойдите!

Гардель опустился на колено. Он пригибается ещё ниже. Будто падает ниц. И подбирает кошелёк. Вставая, бледный и запыхавшийся, он от всей души желает, чтобы Амелии Бассак поскорее пришлось рыть под свою покупку яму на кладбище для чёрных, по ту сторону оврага Кап-Франсе.

Капитан выпрямляется снова. Он подыскивает что сказать, чтобы сохранить остатки достоинства. Указывает на деревянную ногу:

– Это случилось в Дагомее. Я вёл через болота сотню ваших невольников.

– Боже, – шепчет Амелия.

– В тех топях водятся священные кайманы. Они не щадят.

Он прячет кошелёк в карман. И улыбается. Глаза у него блестят.

– Священные кайманы! Так что я не жалуюсь. Говорят, это на счастье.

Он смеётся в тишине как безумный.

Разве можно признаться этой девушке, что он попросту словил шальную пулю на собственном корабле во время шторма у острова Закхея, из-за двух сбежавших детей и старого пирата?

И кто бы мог подумать, что в этот самый миг совсем рядом обнаружатся их спутанные вместе жизни?