Читать книгу Меч Роланда - Тим Северин - Страница 6

Эта неспешная поездка оказалась восхитительной. На материке лето наступает раньше, чем у меня на родине, погода стояла теплая, но не до такой степени, чтобы жар изнурил Арнульфовых волов. Иногда капавший дождик прибивал дорожную пыль, не превращая ее в грязь. Мы двигались не более шести часов в день, время от времени останавливаясь, чтобы животные отдохнули, поели и напились. По ночам разбивали лагерь у дороги или останавливались в гостевых домах при монастырях, коих встречалось изрядное количество. Мы ехали по монастырским делам, и потому для нас всегда находили комнату, кормили и задавали корм волам, чтобы на следующий день мы продолжили путь. Ландшафт очень напоминал тот, что я видел на родине. Гряды холмов покрывали дубовые и буковые рощи, а долины крестьяне расчистили, чтобы сеять ячмень, рожь и пшеницу. Они жили в небольших хуторках, окруженных огородами и садами, и было ясно, что их хозяйства процветают. Построенные из дерева, соломы и глины дома были крепки, и, чтобы проехать одно поле, требовалось минут двадцать.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы завоевать благосклонность Арнульфа. Он всегда шел пешком перед своими волами, закинув на плечо прут, как удочку. Сначала Озрик и я плелись за повозкой, не видя своих пожитков, и нам казалось бестактным взять их оттуда. Арнульф делал вид, что нас нет. Если он с кем и говорил во время коротких привалов, то только со скотиной. Мужчина ухаживал за своими волами, ласкал их, ходил вокруг повозки, тщательно осматривая колеса, оси и груз. Так продолжалось, пока не доехали до первого брода через реку, где мы с Озриком сумели завоевать неохотное признание нашего возницы. Арнульф остановил повозку посреди реки, чтобы волы постояли в воде и остудили копыта. Я кивнул рабу и взял ведро, прицепленное сзади к повозке. Вскоре мы наполнили чан с угрями речной водой. Арнульф не поблагодарил нас, но, по крайней мере, дождался, пока мы закончим работу, и только после этого цокнул языком, чтобы волы двинулись вперед. Позже в тот же день он срезал две ветки с листьями и сделал знак, чтобы мы шли рядом с волами. Ветками мы должны были отгонять от скотины мух и мошек, появлявшихся перед заходом солнца.

С каждой милей во мне возрастало ощущение благополучия. Я не спешил в Ахен и впервые в жизни в какой-то степени распоряжался собственной судьбой. Став уверенней в себе, я предпринял единственную предосторожность: сменил повязку на глазу. Для этого я нашел шорника в маленьком городке, через который мы проезжали, – там как раз проходила ярмарка. Он сделал кожаный наглазник с завязками, чтобы плотно стоял на нужном месте. Когда пришло время платить, возникла трудность: мужчина не хотел брать отчеканенные Оффой серебряные монеты, говоря, что здесь это не деньги, и направил меня к еврею-меняле. Тот за двадцать процентов комиссии предложил обменять все мое мерсийское серебро на монеты короля Карла. Не колеблясь ни мгновения, я высыпал содержимое кошелька. Пока еврей взвешивал и скреб каждую монету, проверяя чистоту серебра, до меня дошло, что, вероятно, я в последний раз вижу лицо короля Оффы. По крайней мере, я надеялся на это.

Наша поездка изменила Озрика. Физическая нагрузка и долгие дни, проведенные на солнце, начали благотворно сказываться на его здоровье и осанке. Он теперь держал голову немного прямее, его сломанная нога постепенно выпрямлялась, а хромота была не так заметна. Он раскрепостился и сделался общительнее. Раньше он произносил за раз лишь по несколько слов, а теперь стало возможным обмениваться с ним несколькими предложениями, хотя сам он редко начинал беседу.

– Ты бы предпочел остаться и служить моему дяде Кинерику? – спросил я его.

Это случилось на третий день после нашего отбытия из монастыря аббата Вало, и мы сидели на заросшей травой обочине дороги. Арнульф объявил остановку, чтобы переждать полуденный зной, и суетился возле волов в тени гигантского каштана.

Озрик потер рукой свою кривую ногу, массируя место перелома.

– Меня там ничто не удерживало.

– Король Оффа мог придумать что-нибудь другое, чтобы покончить со мной. Что бы ты тогда делал?

– Это решает судьба, – пожал плечами он. – Сейчас я предвкушаю, как мы приедем в Ахен и посмотрим, правду ли говорят о короле Карле.

– А что тебе говорили про него?

– Что у него странные привычки. Он не придерживается обычного распорядка – дремлет днем, бродит без охраны по своему дворцу, носит обычную повседневную одежду, ничем не выделяющую его как короля, иногда даже созывает свой королевский совет глубокой ночью.

– Звучит так, словно ты говорил с его слугами.

– Аббат Вало несколько лет служил в дворцовой администрации. Когда его назначили аббатом в монастырь, он взял с собой своего дворецкого и повара. Слугам нравилось рассказывать о временах, когда они были на королевской службе.

– Это только слухи, или они лично видели Карла?

– Дворецкий утверждает, что однажды видел короля в коридоре поздно ночью. Карл остановил его и задал кучу вопросов о дворцовой челяди, кто чем занимается и откуда они родом. Очевидно, он любит знать обо всем, что происходит. Челядь его боготворит.

Я задумался над ответом Озрика. Моего отца народ уважал издалека. Подданные короля Оффы боялись своего господина. А король Карл, по рассказам, был не похож ни на кого из монархов, о которых я слышал.

– А королевское семейство? Что оно собой представляет?

– У Карла есть незаконнорожденный сын. Он, как все верят, унаследует трон.

Опять странность. Обычно короли не признают бастардов.

– Разве у него нет никого ближе?

– Он сластолюбив, и у него была пара наложниц, родивших ему нескольких детей, в основном девочек.

Что-то в тоне, каким Озрик произнес последнее замечание, заставило меня посмотреть на раба вопрошающе.

Он улыбнулся.

– Мне говорили, что он любит держать девушек при себе. Но это только слух.

С этими загадочными словами Озрик встал на ноги. Арнульф погнал своих волов дальше, и они размеренными шагами двинулись по дороге на запад.

* * *

По дороге мы встречали других путников – нищих, бродячих ремесленников, торговцев, странствующих от хутора к хутору с мешками, набитыми всякой мелочью, которую удобно переносить, – от ножей до иголок. Заунывные песни вдали предупреждали о приближении группы паломников, идущих к святыне. В базарные дни встречались крестьянские телеги, груженные сельскохозяйственными продуктами, рядом бежали дети, в телегах болтались вниз головой живые куры, визжали связанные свиньи. Все нас обгоняли, если ехали в ту же сторону, кроме калек на костылях или женщин с детьми на руках. Верховые ругали нас, требовали освободить дорогу. Арнульф не обращал на них внимания, и им приходилось нас объезжать. Поравнявшись с нами, они сердито хмурились, но родимое пятно у него на лице удерживало их от выражений недовольства.

Только однажды он свернул на обочину, пропуская других. К нам двигалась небольшая группа всадников вполне обычного вида за исключением того, что их сопровождал небольшой отряд солдат. Арнульф сразу съехал на обочину, и они с каменными лицами проскакали мимо. Потом, уже в сотне ярдов от нас, один из них повернул коня и подъехал к нам. Это был молодой человек, возможно, какой-нибудь мелкий чиновник. Он натянул поводья и задал нашему провожатому несколько вопросов – как долго тот в пути, откуда он, куда направляется и сколько заплатил на трех последних местах сбора пошлины. Удовлетворенный ответами, молодой человек учтиво кивнул и ускакал обратно к своим товарищам.

– Кто это был? – спросил я.

Раньше никогда я не видел Арнульфа таким почтительным.

– Люди короля. Их посылают с высочайшим приказом и полномочиями требовать объяснений. Они всюду суют свой нос, проверяя, все ли в королевстве идет как надо.

– Зачем им вооруженная охрана?

– Для виду. Все равно никто не посмеет им перечить.

– Значит, до Ахена уже недалеко?

– Роща, где мы сейчас едем, – королевский охотничий заказник.

Это было глухое, мрачное место, дорога миля за милей тянулась через дремучий лес. Близился вечер, смеркалось, и у меня появилось неприятное чувство, будто кто-то следит за нами из-за деревьев. Но когда присматривался, то никого не замечал. Я поделился своими тревогами с Арнульфом, тот только хмыкнул. В конце концов мы нашли поляну, где можно остановиться на ночлег. Костер разводить не стали и поужинали холодным окороком с хлебом, взятыми на последней монастырской кухне, после чего легли спать под повозкой. Два вола, послушные, как выдрессированные собаки, жевали свой корм, а потом опустились на колени, чтобы отдохнуть.

Через какое-то время я проснулся от тихого скребущего звука. Приподнялся на локте и выглянул из-под повозки. Луна на безоблачном небе светила так ярко, что предметы отбрасывали тени. Все казалось обычным. Я различил грузные очертания волов и услышал, как они жуют жвачку. У них в брюхе раздавалось глубокое урчание. За животными виднелась черная опушка леса, и где-то ухала сова. Я снова улегся, подумав, что меня разбудила крыса или лиса, заинтересовавшаяся нашей провизией. И вдруг послышался сдавленный визг. Две темные фигуры соскочили на землю у повозки и бесшумно убежали в темный лес. Я поднялся на ноги и, взглянув на чан с угрями, увидел, что крышка открыта. Мой крик разбудил Арнульфа и Озрика, и, присоединившись ко мне, они успели увидеть, как первая змееподобная тварь выскользнула из чана.

Арнульф выругался.

– Закрой крышку, пока все не расползлись!

Я полез на повозку и в темноте нащупал что-то мокрое и склизкое. Оно извивалось, как скользкая мускулистая веревка. Мне пришлось преодолеть отвращение. Поставив ногу на конец оси, я потерял равновесие оттого, что большой угорь выскочил из чана и ударил меня в грудь. Он исчез в темноте, ползя по земле. Сжав зубы, я снова залез на повозку и надавил на крышку, стараясь плотнее захлопнуть. Она не закрывалась, потому что я прижал вылезающего угря. Он забился в панике, колотясь о мою руку, и обвился мне вокруг пояса. Тут рядом появился Арнульф. У него была деревянная киянка, которой он заколачивал шкворень повозки. Он вышиб ею вылезающего угря, тот, извиваясь, уполз прочь. Я почувствовал, что крышка встала на место, и ощутил, как внутри бьются угри, пытаясь выбраться. Арнульф нашел выбитый ворами клин и крепко заколотил его снова.

– Эти ублюдки сами перепугались до смерти, – сказал он, закончив, и бросил на меня странный взгляд.

Я понял, что мой наглазник в суете сдвинулся, и возница увидел, что у меня оба глаза целы. К счастью, в темноте было не разглядеть их цвета.

– Я и не знал, что угри могут так быстро ползать, – пробормотал я, отвернувшись.

Он плюнул через борт повозки.

– Они бесятся, чувствуя приближение дождя.

Было странно слышать это в такую ясную ночь, но на следующее утро, когда Арнульф запрягал волов, над западным горизонтом появилась черно-серая линия грозовых туч. Они быстро надвигались, затягивая солнце, и свет померк, хотя еще не было и полудня. Лес вокруг замолк в мрачном ожидании, а потом вдали послышался стон. По деревьям пронесся яростный ветер. Первые порывы срывали листья и кружили их в безумном танце. Мимо пролетел одинокий ворон, беспомощно хлопая крыльями в вихре, и исчез из виду. Вскоре верхние ветви стали сгибаться и выкручиваться, и буря всей силой обрушилась на лес. Слышался треск ломающихся тонких ветвей, а потом и толстых сучьев, они отламывались и, вертясь, падали на землю. Давно высохший огромный дуб, корявый, с прогнившей сердцевиной, наклонился, еще удерживаемый корнями, а потом рухнул, сотрясая землю и наполовину перегородив дорогу. Вывороченный ком земли был размером с небольшой дом. За шумом ветра послышалась словно бы барабанная дробь, и, наконец, хлынул дождь. Тяжелые капли застучали по земле, мгновенно образовав лужи, которые тут же слились вместе. По склонам потекли ручейки желто-коричневой воды и превратились в бурлящие потоки.

Яростная буря остановила Арнульфовых волов. Они терпеливо стояли, их рыжие шкуры от воды стали тускло-бурыми, а копыта постепенно завязли в грязи. Мы с Озриком забились под повозку, и под ногами у нас прибывала вода. Арнульф поднял капюшон плаща и сгорбился под прикрытием волов. Наверное, целый час буря хлестала нас, а потом перешла в ровный нестихающий дождь. Мы двинулись дальше. Волы брели по грязи, и колеса повозки оставляли глубокие следы, которые тут же размывало дождем. Мне показалось, что я слышу, как возбужденно бьются и извиваются угри в чане.

Опустив голову, мы плелись по дороге и даже не заметили, как вышли из леса. Дождь продолжался целый день, а ночь мы снова провели, забившись под повозку. Других путников поблизости не было, и когда я, наконец, выглянул и осмотрелся, то увидел вдали предместья большого города.

Арнульф указал куда-то, и в миле от нас, на возвышенном месте, я увидел в паутине лесов величайшее здание из всех, что я когда-либо видел. Еще не достроенное, оно уже господствовало над городом.

– Новый дворец Большого Карла, – сказал Арнульф, вытирая дождь с лица.

Его мокрое родимое пятно блестело, как разрезанная свекла.

Мы углубились в город. Все жители сидели по домам, закрыв ставни от стоявшего стеной дождя. В грязных боковых переулках и затопленных канавах рылись в мусоре бродячие собаки и свиньи. Чем ближе мы подходили к новому дворцу, тем основательнее становились дома. Я предположил, что они принадлежали богатым купцам и королевскому окружению. Иногда между зданиями мелькал слуга или раб, бегущий с каким-то поручением, прыгая между потоками воды с крыш и водостоков. Промокшие, мы брели дальше, пока не вошли в королевский квартал. Это была огромная строительная площадка. Повсюду лежали строительные материалы – кучи бревен, груды тесаного камня и штабели кирпича. Здесь, наконец, шла какая-то деятельность. Плотники пилой и стругами обрабатывали огромные балки, спрятавшись от дождя под длинными низкими укрытиями. Другие работники десятками кувалд колотили по раскаленному металлу, каменщики резали и кололи камень, а из странного вида строения – судя по большой куче глины рядом, печи для обжига – шел дым. Мы миновали временный навес, под которым люди ходили вокруг круглой ямы, толкая тяжелый брус. Заглянув в яму, я увидел, что брус приводит в движение лопасти, которые месят какую-то бурую кашу, и понял, что они замешивают огромное количество раствора.

Когда мы подошли ближе, назначение ряда недостроенных строений стало понятнее. Массивное прямоугольное здание имело те же пропорции, что и пиршественный зал моего отца, и я догадался, что здесь будет палата для больших собраний. За ним приобретало очертания большое восьмиугольное здание, и строительство его уже заметно продвинулось. Уже было возведено основание крыши и сделан каркас для большого купола. Я догадался, что здесь будет королевская церковь. Я также заметил основание и нижнюю часть стен для длинной галереи, и меня поразили не только размеры и размах строений, до того я никогда не видел, чтобы так широко использовался кирпич. На родине мы строили стены из бревен и глины и крыли их тростником или черепицей, такие крыши требовалось регулярно менять. А здесь монументальные стены возводились из тысяч рядов ржавого цвета кирпичей, иногда перемежавшихся рядами из тесаного камня. Любому, кто их видел, становилось ясно: здания строятся навечно.

Арнульф повел волов через грязное месиво к группе других зданий и, не дойдя, остановил повозку.

– Здесь наши пути расходятся, – сказал он в своей грубоватой манере. – Я подчиняюсь службе сенешаля. – Он помолчал. – Спасибо за помощь в пути. Вряд ли мы встретимся снова.

Он отошел к своим волам, цокнул языком, и повозка со скрипом двинулась по грязи. Мне было жаль расставаться с ним, потому что он оказался честным человеком, и у него хватало терпения учить меня и Озрика говорить по-франкски. Слова были немного похожи на саксонские, и мы с невольником практиковались друг с другом, так что немного освоились с языком и с каждым днем его улучшали. При последнем взгляде вслед Арнульфу я увидел лишь кончик его прута над чаном с угрями, этот прут более чем когда-либо напоминал удочку.

Мы остались одни под дождем, и появилась возможность переместить наглазник на другой глаз. Я обнаружил, что если слишком долго держать глаз прикрытым, то потом трудно им смотреть.

Ближайшим укрытием был портик недостроенного восьмиугольного здания, которое я заметил раньше. Я побежал туда и снял свой промокший плащ, стараясь не обрызгать уже слонявшихся там двух священников.

– Вы бы не могли подсказать, как найти резиденцию распорядителя двора? – спросил я.

Один из священников, тот, что повыше, сухопарый, конопатый и с высоким лбом, лет пятидесяти с лишним, внимательно посмотрел на меня и спросил, отчетливо выговаривая слова, что шло к его ученой внешности:

– Откуда ты, молодой человек?

Я объяснил, что король Оффа отправил меня ко франкскому двору.

– Мне показалось, что я узнал акцент, хотя твоя латынь более чем удовлетворительна. Вижу, ты привез с собой вашу погоду.

Священник запахнул поплотнее рясу и посмотрел на свинцовое небо.

– Похоже, дождь зарядил до вечера.

– Я надеюсь доложить о своем прибытии распорядителю королевского двора, – напомнил ему я.

Он состроил гримасу.

– Ты увидишь, что правительство парализовано. Дождь и наводнение не дают ему собраться. Броды непроходимы, а течение в реках слишком сильно для переправы.

Я задумался, не стоит ли развернуться и попытаться догнать Арнульфа. Он, наверное, уже на королевской кухне, и, по крайней мере, там можно поесть.

К нам прихромал Озрик. У раба был несчастный вид, на его тунике были пятна желтой грязи, и сам он как будто увял.

– Вижу, нелегко вам было добраться сюда, – заметил священник, глядя на нас. – У одного проблемы со зрением, у другого с ходьбой. – Он как будто что-то решил. – Если пойдете со мной…

Он двинулся по морю грязи к солидному двухэтажному зданию, одному из нескольких достроенных. Дом находился рядом с незаконченным залом собраний, и у входа стояли два стражника с тяжелыми восьмифутовыми копьями. Они, похоже, знали нашего проводника, так как отсалютовали ему, стукнув древками по земле, отчего с их железных шлемов упали дождевые капли. Он ввел нас внутрь и провел на второй этаж. Здесь была атмосфера скорее личной резиденции, чем служебного помещения. У двустворчатой двери, куда он постучал, тоже стояла стража. Чей-то голос пригласил нас войти, и мы вступили в просторную, скудно обставленную комнату. В центре был широкий стол, на нем стоял глиняный макет дворца, каким он будет по завершении строительства. Рядом со столом было множество низких табуретов и высокое деревянное кресло, напомнившее мне кресло моего отца в пиршественном зале. На стенах висели изрядно выцветшие гобелены с изображением сцен охоты. Единственным красочным предметом в комнате был большой крест с искусной резьбой и позолотой, располагавшийся на низком постаменте в конце комнаты.

У окна спиной к нам стоял высокий могучего вида человек и уныло смотрел на дождь, одной рукой обнимая за плечи молодую женщину.

– Что такое, Алкуин? – спросил он, обернувшись и взглянув на нас.

Ростом он был далеко за шесть футов, и все в нем имело внушительный, даже грозный вид. Крупная голова сидела на толстой шее. У него был выпирающий вперед нос, большие серые глаза и, хотя он стоял выпрямившись, довольно заметный живот. По моей оценке, ему было под пятьдесят, поскольку виски начинали седеть. Но самыми поразительными были его усы. Длинные, пышные, светлые, они свисали на добрых шесть дюймов с обеих сторон рта и были тщательно расчесаны. Такие роскошные усы неожиданно гармонировали с двумя длинными косами женщины рядом с ним, которая выглядела намного моложе его. Взглянув на них, я заключил, что они отец и дочь, а не любовники, как заподозрил сначала.

– Я подумал, что эти два путешественника могут вас заинтересовать, – сказал наш проводник.

Большой человек воззрился на меня сверху. Он был одет строго, в повседневном франкском наряде, состоявшем из длинной темно-коричневой подпоясанной туники и серых шерстяных штанов. Вместо туфель на нем были шерстяные носки с кожаными подошвами, и их поддерживали обмотанные вокруг голеней матерчатые подвязки. На нем не было никаких драгоценностей, хотя на молодой женщине я увидел яркое ожерелье из отполированных кусочков янтаря, каждый размером с голубиное яйцо. Она, как и отец, была крепко скроена, и благодаря ремню с золотым шитьем, подчеркивающему широкие бедра и пышную грудь, ее фигура казалась сладострастной.

– Как твое имя? – спросил меня большой человек.

Его голос был на удивление тонким для такой фигуры.

– Зигвульф, – ответил я, – а это мой раб Озрик.

– Они только что прибыли, их прислал Оффа, король англов, – объяснил священник.

Умные серые глаза рассмотрели мое лицо.

– Вижу, в пути вас сопровождала хорошая погода. Вы здорово загорели.

– Она испортилась лишь три дня назад. До того все время палило солнце.

– Оно повредило тебе глаза?

– Это врожденный недостаток, который я предпочитаю скрывать, – осторожно ответил я.

– Странный недостаток. Он, похоже, переходит с одного глаза на другой.

Я не понял, что он имеет в виду, и не знал, что ответить.

– Кожа вокруг твоего левого глаза не загорела. Однако ты носишь наглазник на другом глазу, – объяснил мужчина без следа иронии.

Я почувствовал, что краснею от смущения, и оглянулся на священника, Алкуина. Тот с невозмутимым видом стоял, спрятав руки в рукава.

– Было бы любезно с твоей стороны снять наглазник, – подсказал он.

Помня, как отшатнулся Оффа, я неохотно удалил кожаную накладку с правого глаза.

Но тут все было совсем не так.

Большой человек передо мной какое-то время пристально смотрел на меня и, наконец, проговорил:

– Интересно. Говорят, что у Александра Македонского было то же самое. Его глаза были разного цвета. Признак уникальности. – Не обращая внимания на Озрика, он повернулся к священнику. – Мы радушно принимаем молодого человека. Помести его вместе с паладинами и проследи, чтобы ему выдали новую одежду.

Было ясно, что он нас отпускает, и священник поклонился. Я тактично сделал то же самое, и все трое мы удалились из комнаты. Когда дверь за нами закрылась, я вспомнил, что письмо от Оффы так и осталось у меня в сумке.

– Я забыл отдать королевскому распорядителю письмо, которое король Оффа приготовил для франкского правителя, – сказал я Алкуину.

Тот приподнял брови.

– Это был не распорядитель, а сам Карл, известный как король франков и лангобардов и римский патриций.

Я помертвел: не узнать самого могущественного человека на западе!

– Но он был одет так просто… – пролепетал я.

– Правитель ненавидит дорогие и модные наряды, – сказал священник. – Почти так же, как безделье. Он вечно ищет, чем себя занять. Большинство советников воспользовались дождем как поводом устроить себе выходной, и потому ему нечего делать. Мне показалось, что ваше появление его развлечет.

Я достал из сумки пергамент, уже закапанный водой.

– Тогда, наверное, следует оставить письмо в секретариате.

– Я займусь им, – сказал священник, беря у меня письмо. – Между прочим, я королевский советник из Нортумберленда.

– Благодарю вас за помощь. Надеюсь, у меня еще будет возможность встретиться с вами.

Алкуин тонко улыбнулся.

– Будет. Еще одной моей обязанностью является вдалбливать знания в голову королевских «гостей» вроде вас. Король Карл не выносит безделья сам и терпеть не может, когда бездельничают другие.

Я снова пристроил наглазник на левый глаз.

– Надеюсь, он не будет возражать, что я ношу это.

Священник пожал плечами.

– Как тебе угодно.

Мужчина проводил нас назад ко входу и сказал стражникам:

– Пусть один из вас покажет молодому господину помещение для королевских гостей, а потом отведите его раба в кладовые, чтобы принес хозяину подходящую одежду.

Когда мы вышли на открытое место, порыв ветра швырнул дождь нам в лицо. Мы с Озриком вслед за солдатом побежали в укрытие недостроенного зала собраний и свернули за угол. Наглазник не давал ничего видеть слева, и, стараясь не отставать от стражника, я налетел на стоящий на пути большой каменный блок по пояс вышиной. Я уже хотел обойти его, но что-то заставило меня взглянуть наверх. По спине пробежал холодок. Блок служил пьедесталом замечательной статуи – бронзового коня вдвое больше натуральной величины. Каждая деталь была точна – раздутые ноздри, поднятое копыто, выгнутая шея. Всадник на спине сидел в той самой военной тунике и тяжелых военных сапогах, какие я видел во сне, и делал тот же жест рукой. Только лицо его было другое. И он смотрел не вниз на меня, а уставился прямо перед собой, и с его невидящих глаз текла дождевая вода, а не кровь.