Читать книгу Заблудший - Тин-Ифсан - Страница 7

Жрицы Амры – те, что продавали свою любовь, – не имели ни собственного дома, ни рабов, но сами были рабынями своей покровительницы.

Суав была достаточно хороша, чтобы не отдаваться никому за символические дары: жаждавшие обладать ею платили серебром или золотом. Она принесла в казну Храма немало украшений и монет трех городов, и все равно не могла позволить себе никаких вольностей. Она понимала, что у нее нет власти ни над одним мужчиной, она слаба и одинока. Все, что у нее было – Рависант и те деньги, которые бы ей остались по окончании служения Амре, но их было слишком мало, чтобы выкупить сестру.

Бессонная ночь, проведенная в душевных метаниях, не принесла ей ничего хорошего. Суав была грустна, и никто из тех, кто приходил за любовью жриц в этот день, не выбирал ее. Улучив момент, когда большинство служительниц отправились приносить жертвы Амре, Суав спустилась по беломраморным ступеням в хранилище. Из Обители доносилось мелодичное пение, тонкое, приятное всякой нотой, многоцветное и насыщенное, точно переливы аммолита. Они славили Милостивую, а Суав собиралась ее обокрасть. Услышит ли ее Амра? Простит ли?

Судорожно заламывая руки, Суав подошла к двери. В дневные часы хранилище было закрыто, но Суав знала, в которой из потайных ниш лежит в этот день ключ и как ее открыть. Где-то вверху хрустнул песок садовой дорожки. Жрица вздрогнула и обернулась. Но ничего больше не услышала: как прежде до нее доносились переливчатые отзвуки песнопений и шелест листвы. Дрожащими руками она надавила на два камня и, с трудом дотянувшись до третьего, отодвинула его.

Тяжелый металлический ключ приятно холодил ладонь. В двух замках она повернула его по солнцу и в третьем – против. Что-то щелкнуло. Тяжелая, окованная медными пластинами дверь отворилась бесшумно, и жрица переступила порог, оказавшись в полумраке хранилища. В сундуках ожерелья и цепочки лежали, свернутые в кольца, точно золотые змеи, еще не пересчитанные монеты – россыпи лун и солнц – раздували бока плетеных корзин, браслеты и кольца, пойманные единой нитью, были собраны гроздьями, холодные, печальные, давно позабывшие тепло девичьих рук.

Золото и самоцветы, о каких Суав не могла и мечтать, манили ее. Прохладный воздух словно бы полнился теплым шепотом, обещавшим красоту и богатство, царские почести. Разве Суав не достойна? Жрица стряхнула наваждение и опустилась перед корзиной, полной серебряных монет. Пяти сотен суз никто бы не хватился, но нести их было бы тяжело и неудобно, под накидкой не скрыть. Что будет, рассыпься они посреди улицы? Что скажут люди? И кто поможет жрице Амры их собрать? Это не останется незамеченным, и старшие жрицы, услышав такую историю, что-нибудь обязательно заподозрят.

Пропажу украшений заметить проще, особенно если кто-то из хранительниц положил глаз на какое-нибудь из них. И оценить их было сложнее: стоит ли хоть одно пять сотен серебром или больше? Сможет ли расплатиться Суав усердным служением или этот обман будет с ней до конца жизни?

Далекая песня жриц становилась все тише. Вот-вот девушки станут возвращаться и заметят, что дверь хранилища открыта. Тогда Суав не избежать позорной казни.

Дрожь пронизала все тело Суав. Всегда смелая, теперь она удивлялась своей внезапной робости. С трудом она отсчитала сотню серебряных монет и вытащила из глубины сундука, стоявшего в самом дальнем углу, два скромных ожерелья, одно из которых было украшено мелкими гранатами. Монеты она завязала в покрывало, а ожерелья спрятала на поясе.

Затворив тяжелую дверь и вернув ключ на место, Суав поспешила вернуться в жреческие покои: ей нужно было перепрятать деньги и украшения, чтобы вынести их из Обители. Суав сменила платье на менее броское, обвязала жреческое покрывало вокруг бедер, голову прикрыла накидкой, ниспадавшей почти до колен. Такой наряд привлекал гораздо меньше внимания, и под накидкой было не различить, что несет с собою жрица Амры.

Сад наполнился звуками шагов и разговоров: жрицы возвращались со службы, овеянные дымом курений; их глаза все еще светились чистым молитвенным светом, и в сравнении с ними Суав казалась себе пропыленной и запятнанной, как шелковый платок, зацепившийся за придорожный куст. Притворившись такой же легкой и невесомой, Суав вышла навстречу подругам, кивая и улыбаясь, прошла мимо них и выскользнула в Обитель. Высокая жрица в оранжевом покрывале заботливо расставляла курильницы у алтаря и поправляла свежие цветы. Казалось, она не обратила внимания на Суав, которая, не взглянув на свою покровительницу, вышла на улицу.

***

В центральных кварталах Гафастана вести разлетались быстро. Вестники и Гарваны чутко следили за тем, что происходит, не выказывая явного внимания, но и ничем не пренебрегая. Трудно что-либо утаить в торговом городе, где жизнь кипит, полная разговоров и звона монет. Одна из таких вестей добралась и до Овейга. Проходя утром мимо торговых рядов, он услышал: «Сандар вернулся!»

«Можно не искать ростовщиков. Вот моя надежда!» – подумал Гарван.

Сандар был далеким потомком славного Сигитона, который во времена последнего йалтавара Траудзу-Теида успел побывать и копейщиком, и садовником, а потом возглавил восстание против айдутов, чем помог и усгибан, и отреченным нойрам. Потомки Сигитона сохранили его хищный оскал, скользивший во всякой даже самой искренней улыбке.

За многие десятилетия со времён последнего йалтавара семья Сигитона успела пережить и взлёты, и падения. Некоторые, отличавшиеся особым легкомыслием, так присущим этому роду, оказывались проданными в рабство за долги. Их выкупали Гарваны из Нидвы или купцы из Афлетана. Теперь, насколько это было известно Овейгу, у Сандара все было хорошо и деньгами он сорил не задумываясь, чем заслужил осуждение со стороны жрецов и многих аскетичных Гарванов. Овейг много раз бывал на вечерах в доме Сандара, где собиралась богатые гафастанские юноши, чтобы провести время за чтением стихов, музыкой и хорошим вином.

Небо еще не успело окраситься в томные предзакатные цвета, а в доме Сандара уже кто-то играл на уде, рабы сновали с подносами, слышались веселые голоса, гулко отражающиеся от беленых стен, окружающих двор.

Сандар радостно встретил Овейга. Он не привык скрывать лица при друге, а тот никогда не приводил новых людей без одобрения Гарвана. Во внутреннем дворе собралась старая компания: Эрдем сын торговца специями, Ноттиарн – племянник начальника Вестников и Терниб – средний сын крупного землевладельца из рода знатных атгибан. Эрдем сидел, облокотив на бедро гриф ребаба, напротив него Ноттиарн перебирал струны уда, Терниб крутил в руках наполненный кубок, рискуя пролить вино на ковер. Все трое страшно гордились своей дружбой с будущим Наместником Гафастана и, увидев его, выказали привычную вороватую радость.

Усадив Овейга рядом с собой, Сандар начал расспрашивать его о делах в Этксе.

– Устал, наверное, ничего не делая, а, Овейг? – пошутил Сандар.

Беседа потекла в привычном русле. Овейг не отказывался от густого эрмегернского вина, слушая рассказы Сандара о его недавних путешествиях. Ноттиарн тоже не молчал и поведал о том, что в Гафастане теперь совсем не весело: какие-то неприкаянные попрошайки непрестанно обворовывают мелких торговцев, и никто их не может поймать. Терниб радовался тому, что эти люди не могут вредить рабам, которых он выгодно продает на местном рынке на исходе каждого полугодия.

В компании юной гафастанской знати всякий ленивый вечер проходил весело и беззаботно, так что Овейг даже забывал о том, что он не состоятельный юноша, а Бессмертный Гарван, потомок нойров, который скоро будет править Гафастаном. Густой тяжелый хмель кружил голову. Овейгу хотелось и самому откинуться на подушки и по привычке забыться с какой-нибудь из рабынь Сандара, но он помнил, зачем пришел, и, пользуясь тем, как легко бывает говорить, когда вино словно бы смягчает самые горькие речи, не стал тянуть и рассказал друзьям о Рависант и сделке с ул-Наредом.

– Зачем ты пошел к этому старому шакалу? – возмутился Сандар.

– Да, зачем? – поддержал его Ноттиарн. – Он должен был тебе эту девушку подарить просто за то, что ты вообще обратил на нее внимание!

Захмелевший Терниб покачал головой и опасно наклонился в сторону, чуть не потеряв равновесие.

Овейг усмехнулся, взглянув на него и чувствуя, как снова проясняются мысли.

– Разве я должен был забрать ее силой? Зачем портить отношения с таким состоятельным человеком? Нет, это невыгодно.

– Ну, в твоей власти сделать его хоть бедняком, хоть рабом – кем угодно, – Ноттиарн положил уд и плектр на ковер и взял с подноса апельсин.

– И что же скажут другие о том, как ведутся дела в Гафастане? – Овейг вскинул брови.

– Да, – отозвался Сандар, – Овейг прав. Надо действовать иначе. Надо было. Теперь шанс упущен.

– И, – Овейг окинул друзей долгим взглядом, – кто одолжит мне денег, чтобы выкупить дочь ул-Нареда?

– Я, – недолго думая ответил Сандар и широко улыбнулся, обнажив крупные белые зубы. – А если ул-Наред тебя обманет, я лично позабочусь о том, чтобы он не только никогда не увидел Мольд, но и чтобы эти пески стали ему могилой. – Он хлопнул Овейга по плечу.

– За это надо выпить! – воскликнул Эрдем.

Кубки были наполнены, и только опьяневший Терниб не взял своего. Эрдем слегка толкнул его, и он повалился на подушки, протестующе вскрикнув. Прочие ответили на это громким смехом.

Сам Эрдем прилег на ковер, подперев голову рукой.

– Не прочитаешь ли что-нибудь из своего, Овейг?

– Позже.

– Ну, тогда я, – сказал Ноттиарн.

– Дай мне ребаб, – сказал Овейг.

Тем временем Суав, успевшая расспросить знакомых о том, где в такой час может быть Овейг, пришла к дому Сандара. Дверь во двор была открыта, и Суав заглянула.

Смуглый юноша ребристым, дребезжащим голосом пел что-то о цветах и о солнце, которое встало лишь затем, чтобы померкнуть перед красотою лика его возлюбленной. Суав невольно улыбнулась: на таких вечерах юноши всегда исполняли стихи о женщинах, которых никогда не видели и не любили, страдали из-за призраков красавиц, которые не существовали вовсе. Один из гостей, очевидно, дремал, уткнувшись лицом в цветные подушки. Хозяина дома – смуглого усгибан, в могучей красоте которого было что-то диковатое, – она узнала сразу: он изредка заглядывал к ее подруге, был осторожен и платил хорошо. Рядом с ним бледный Гарван, задумчиво улыбаясь, подстраивал ребаб, чтобы аккомпанировать другому чтецу.

– Слушай, Овейг, – сказал Сандар, заметивший в дверях Суав, – насколько красива рабыня, которую ты хочешь купить?

Гарван задумался и собирался было что-то ответить, но, проследив за взором Сандара, осекся: он увидел у входа Суав и указал на неё:

– Как она.

– Точь-в-точь?

– Лицом нежнее, – ответил он, поднимаясь.

– Ну за неё сотни три дадут, не больше.

– Не меньше! – перебил Эрдем. – Сам подумай, если увидят, что и Гарван чистокровный торгуется, сразу захотят отбить!

– Жаль, не женщины покупают: так бы ты лицо открыл, они засмотрелись бы, торговаться забыли, а ты своё получил.

Они рассмеялись.

Суав сделала знак, чтобы Овейг подошёл: сама войти не могла на чужой двор, иначе подумали бы, что она служит не Амре, но себе.

– С чем пришла? – поинтересовался Овейг, прислонившись плечом к стене.

Суав смутилась, но быстро взяла себя в руки.

– Вот, здесь сотня суз и два ожерелья, этого должно хватить. Я не могу прийти на торги, да и никто не поверит, что это мои деньги.

Овейг задумался.

– Я не могу взять это, – после недолгого молчания произнес он. – Лучше быть в долгу перед смертными, чем перед Амрой.

У Суав перехватило дыхание. Она не могла ни слова сказать, точно кто-то накинул ей на шею удавку. Понимала жрица только одно: она рисковала жизнью, когда крала драгоценности, а теперь ей предстоит как-то их возвращать. Овейг не показался ей взволнованным, быть может, думала она, он уже забыл про Рависант. В кругу друзей, среди шума и песен, было легко забыться; крепкие вина легко растворяли прежние заботы, гасили огни старых желаний, чтобы зажечь новые.

Ничего больше не сказав Овейгу, Суав поспешила обратно в Храм. Ей нужно было что-то придумать – она это понимала – иначе на грядущих торгах ей придется увидеть, как продают ее родную сестру.

На пороге Обители она столкнулась с суровой жрицей, закутанной в оранжевое покрывало.

– Уже вернулась? Так быстро? – сухо спросила она, приподняв бровь. – Проходи к алтарю, мне нужно с тобой поговорить. И пусть Милостивая Амра будет свидетельницей.