Читать книгу Живая и Мертвая - Тина Тонич - Страница 2

В общем, я умерла.

Как в сомнамбулическом сне, не до конца понимая, что происходит, я увидела, как появилась мама. Она почти бежала, и незастегнутые полы ее пальто хлопали, поднимаясь в воздух. Доктор привычным движением, почти не глядя, выдал ей две таблетки успокоительного, а потом «скорая» уехала, забрав мое опознанное тело.

Мама почти не плакала. Может, просто не могла. Когда она отправилась домой, я на автомате пошла за ней, как будто мы снова шли из садика. Только она больше не держала меня за руку.

Уже темнело, на площадке неподалеку продолжали шуметь дети. Загорались мягким светом уличные фонари, приветливо светились окна небольшого магазинчика, где я так любила покупать сладости.

Я засмотрелась на одну из витрин, вспомнив недавно купленный десерт, и ощутила безумный приступ голода.

Конечно, я не успела ничего перехватить во время обеденного перерыва, работы оказалось невпроворот, и все мои надежды были на ужин или на Танины горячие бутерброды.

С трудом сглатывая слюну, я поспешила за мамой. Чувство голода было настойчивым, и это было странно. Хоть бы оно уже утихло…

Дверь открыл отец. Он никогда не отличался здоровым румянцем, а сейчас его лицо и вовсе было белым как простыня. Они с мамой стояли в абсолютном молчании в полумраке прихожей двумя темными силуэтами, и я, завороженная моментом, когда ничего ещё не сказано, вошла на автомате. На автомате вытерла ноги о коврик. На автомате же сняла пальто и повесила на крючок. На автомате попыталась щелкнуть выключателем… И только тут поняла, что выключатель под моими пальцами больше не работает. Я повернулась к вешалке и увидела, как снятое мной пальто медленно растворяется в пространстве, не оставляя даже пыли.

Когда родители спустя долгую мучительную минуту прошли вглубь квартиры, мне ничего не оставалось, как пойти следом. Брат сидел на кухне. На столе стояло нарядное блюдце из чайной пары с тонкой золотой каемочкой, в котором дымилась недокуренная сигарета. Отец взял ее левой рукой, затянулся и закашлялся: он давно уже не курил.

А потом начался мой персональный ад. Они стали обсуждать что случилось, из раза в раз, по кругу повторяя одно и то же: как, где, во сколько, как я там оказалась и почему? Они говорили об этом снова и снова, весь вечер и всю ночь, как будто это было заговором от внезапной беды, а мне хотелось выть и лезть на стену, потому что я больше ничего не могла сделать.

Поэтому я встала и ушла в свою комнату. Я миновала дверь, даже не заметив ее, со второго раза пристроилась на краешке кровати, стоящей напротив шкафа с зеркалом, и обмерла.

Зеркало меня отражало! Значит, меня можно увидеть! Может быть, я даже смогу что-то сказать маме? Может быть, я хоть что-то смогу?!

Пока я радовалась, дверь в комнату открылась и вошла мама. Не глядя на отражение, машинальными движениями, она включила свет, открыла шкаф, достала первую попавшуюся простынь и завесила ей зеркало.

Теперь на меня смотрели белые с синевой лилии. Мама, тихонько щелкнув выключателем и прикрыв за собой дверь, вышла в коридор, и все погрузилось во мрак.

***

Похороны пришлись на солнечный день. Все семейство собралось попрощаться со мной, пришли друзья и даже пара однокурсниц, бледных и немного потерянных. Мама решила проблему просто: она обзвонила всех, кого нашла в списке моих контактов.

Не было только Тани.

Приглашенные неловко сбивались в кучки, не до конца понимая, о чем можно говорить, пока рабочие готовили могилу к последней церемонии.

Свет безразлично очерчивал квадратный силуэт машины, внутри которой лежал гроб с моим наряженным телом. То, что от меня осталось, накрасили, одели и причесали. Я была почти готова в последний раз выйти в свет. Точнее – выйти из света.

– Боже, какое горе… Как это случилось? – спросила двоюродная тетя, прижимая платочек.

– На переходе ее толкнула машина, и она… Она упала и ударилась головой…

– Бедная девочка, – всхлипнула тетя, обнимая маму. Выражение лица мамы не изменилось ни на секунду.

Так и есть. Я всегда была слаба на голову. Кто бы мог подумать, что от какого-то удара я могу умереть. Знала бы – даже спала бы в мотоциклетном шлеме.

Мне так хотелось подойти к маме и прикоснуться, но, даже сделай я это, она бы ничего не почувствовала.

Рабочие, занимавшиеся подготовкой к погребению, переместились к машине с гробом. Один из них направился к отцу и коротко о чем-то сообщил. Отец кивнул, подошел к маме и взял ее за руку.

– Все готово.

Пока ящик с останками опускали на дно, я сожалела, что не выучилась, как мечтала в детстве, на археолога. Это было бы чертовски символично: тот, кто раскапывает землю в поисках тайн, рано или поздно отдает ей свои секреты, упокоившись в персональном раскопе. Но жизнь в целом намного прозаичней, чем хотелось бы.

– Сочувствую твоему горю, – внезапно донеслось у меня из-за спины.

– Простите? – я обернулась на голос и увидела мужчину средних лет в очках, джинсах и клетчатой рубашке.

Одежда была слишком легкой для весны.

– Тяжело смотреть на собственные похороны. Я вот не смог. Остался дома. А ты молодец, держишься.

– Спасибо, – я слабо улыбнулась. – По правде говоря, на одном честном слове держусь…

– Понимаю. Меня зовут Денис.

– Катя.

– Все пришли?

– Нет… Одного человека… не хватает.

– Знаешь, похороны – это непросто для всех. Не каждый может вот так прийти, для некоторых это большое испытание. Но те, для кого ты был важен, приходят навестить потом, в одиночестве. Ты не переживай, обычно нужно просто подождать.

– Надеюсь… Может, ты мне скажешь. Я умерла, мое тело только что закопали, от меня ничего не осталось, но… Я все еще хочу есть. Это нормально?

– О да. Это как фантомные боли: остаточные ощущения. Твоя нематериальная часть запоминает последнее сильное физическое ощущение и транслирует его еще некоторое время.

– Тогда, должно быть, лучше всех приходится тем, кто умер во время секса, – ляпнула я, не подумав, и поспешно прикусила язык.

Денис расхохотался.

– Да, наверное, но я лично пока таких не видел. Это все равно что выиграть джек-пот – большая редкость. Не волнуйся, чувство голода пройдет.

Он немного помолчал и перевел тему.

– Пойдешь на поминки?

– Думаю, нет. Я уже все слышала. Я знаю, что будут говорить, что мама будет беззвучно плакать, что меня назовут замечательной, славной девочкой.

– Что, ничего другого не вспомнят?

– Боюсь, нет.

– Тогда остаться тут не худшая идея. Могли бы хоть фантазию проявить.

– Да уж. Я лучше подожду. Сколько там положено ждать опоздавших?..

***

Время вело себя со мной странно. Три первых дня после смерти, которые я провела дома, были до того насыщены, что слились в один сплошной кошмар из страданий моих родственников и бессмысленных, но привычных действий. Мне было душно и жарко, хотелось ветра и свежего воздуха, которого не было в этом измерении. Помню, как меня довели до исступления разговоры и, что хуже, молчание родителей и я, не выдержав, пошла умыться.

Я очнулась, когда пыталась повернуть кран, а руки проваливались сквозь блестящий металл. Ладони не могли коснуться воды, а обувь по середину подошвы проваливалась в пол. Я старалась об этом не думать, но каждый день складывался из таких деталей, иголками впившихся в память и твердившими: никогда, никогда больше, ты никогда больше не сможешь, никак, даже не пытайся…

Теперь же все слилось в один бесконечный разговор. Солнце вставало и снова садилось, а диалог все не заканчивался. Уже который день мы наворачивали круги, не удаляясь особо от моей свежей могилы. Я была обескуражена внезапным появлением компании и в то же время очень рада: я не хотела оставаться одна.

– А если хочется, например, зубы почистить? – мы гуляли по кладбищенской аллее.

– Это тоже нормально, – спокойно ответил Денис, протирая очки. – Это одна из доведенных до автоматизма привычек. А привычка, вредная или полезная, сопровождает нас и в жизни, и после нее. А иногда привычку надо, наоборот, заново вырабатывать. Например, общественный транспорт. Как ты добиралась до кладбища?

– Пешком, – буркнула я, понимая, что сейчас окажется, что был способ и получше.

– Я тоже. Этот фокус нужно осваивать постепенно. Если приноровиться и вовремя вспомнить, что вот эта железная коробка должна тебя куда-то везти, то ты к ней как бы примагничиваещься и едешь, как все нормальные люди. Но это не всегда получается сразу. От нас с тобой остались только сознание и подсознание или их части. Они многое помнят, но осознание, прости за каламбур, что старые навыки больше ни к чему и нужны новые, к ним еще не пришло.

– А когда оно приходит? – спросила я, поглаживая живот, который ныл от голода.

– Обычно года хватает.

– Ты мертв уже больше двадцати лет, но все еще протираешь несуществующие очки.

– Да. Но мне эта привычка просто нравится. Она из вторых, из полезных, и помогает мне думать и анализировать.

– Что же ты анализируешь?

– Возможности.

– Возможности?

– Именно.

– Да какие тут вообще могут быть возможности? – я помахала руками, которые без проблем прошли через оказавшееся рядом надгробие.

– Ты узко мыслишь, – Денис проверил очки на свет. – Я инженер. Я любую ситуацию рассматриваю как набор условий. И наш с тобой случай не так уж плох, можешь мне поверить.

– Чем?

– Во-первых, раз мы здесь, то загробная жизнь существует.

– А толку…

– Не перебивай старших. Это может быть как сама загробная жизнь, так и своеобразный «зал ожидания», чистилище из христианской мифологии, которое только предваряет переход в загробный мир.

– Да, только туда же никто так и не ушел пока… – ляпнула я, и меня наградили строгим взглядом.

– Во-вторых, как мы можем убедиться, мы находимся в слое реальности, похожем на пленку: он прилегает к нашему родному миру, дает почувствовать время и увидеть место, но не дает возможности контактировать с объектами, находящимися по ту сторону.

Я вспомнила, как вчера развлекалась, ходя по воздуху, но быстро захлопнула рот.

– То есть, – продолжил Денис, – мы в своеобразном параллельном измерении. Догадываешься, что это значит?

– Что мы в полной жопе?

– Нет. Хотя да. Но это неважно. Раз мы сюда попали, значит, есть вход. А если есть вход, то есть и выход.

– О… – я представила, как нахожу какую-то дверь и возвращаюсь в мир. В моем воображении сцена, похожая на старую игру, заканчивалась тем, что меня ради мирового баланса переезжает грузовик, и я начинаю этот уровень с нуля.

– Ты не очень воодушевлена.

– Я не очень оптимист.

– Ладно. Продолжим. Итак, если мы сюда попали, есть вход и выход, это понятно?

– Ну да.

– И это значит, что где-то, возможно, есть выходы в другие параллельные измерения. Может быть, маленькие карманные реальности, а, может, и полноценные миры, или и то, и другое.

– То есть отсюда можно сбежать?

– Вероятно. И обрести новую жизнь тоже, вероятно.

– Ты серьезно в это веришь? Что все эти параллельные измерения, порталы и прочее существует?

– Ну скажи, чему тут удивляться? Мы с тобой привидения, которые существуют. Мы просто осколки сознания, души, привязанные бог знает к чему и дожидающиеся Страшного Суда здесь, в Чистилище, компактно упакованном в реальный мир. И мы до такой степени существуем, что иногда способны греметь цепями и играть в полтергейстов. Еще пара параллельных вселенных в сравнении с миллиардами мертвых, запертых в одной тонюсенькой прослойке мира, – просто само собой разумеющееся явление.

– Ладно… Хорошо. И где тогда выход?

– Сложно сказать точно.

– Но ты же предполагаешь? – я усмехнулась, надеясь услышать еще одну байку.

– Разумеется. Думаю, выход должно быть похоже на какое-то место силы или аномалию. Например, можно вспомнить про мистику, которой окружили воду: река Стикс у греков служит границей мира живых и мертвых, Вайтарани выполняет такую же функцию в индийской мифологии.

– Я думала, ты инженер, а не спец по мифам…

– Я всесторонне развитая личность. У нас просто не было интернета, а книги уже изобрели, – не без сарказма ответил Денис, но тут же переключился. – Это может быть крупная река или крупное озеро.

– А как же символика проточной воды и все такое?

– Думаю, дело не в проточности, а в воде вообще. Долго объяснять, но по некоторым причинам я считаю, что один из выходов отсюда может быть рядом с Байкалом.

– Ну… Там хотя бы красиво.

– Да. И скоро я проверю свою теорию.

Повисло молчание. Я попыталась собраться с мыслями.

– То есть ты хочешь поставить эксперимент?

– Да. Почему нет? Я же говорю, мысли шире. Наша реальность, посмертие, оставляет нам не слишком много вариантов, но это не значит, что их нет. Тебя встречали ангелы?

– Э… Нет.

– Зачитывали правила?

– Нет.

– Может быть, перед смертью ты услышала в своей голове важное сообщение о том, что делать?

– Нет, точно нет.

– Значит, правил нет. Как и в жизни. Все зависит только от нас. Если нет правил – их нельзя нарушить, и можно не бояться сделать что-либо, потому что ни себе, ни другим ты, скорее всего, уже не навредишь. Теоретически возможно все.

Я в ответ уныло ткнула рукой в ближайшее молодое деревце. Рука прошла через тонкий ствол насквозь.

– Так, понятно, тебе нужно время, чтобы осознать, о чем я тут говорю…

– Да, да, время, время – времени у меня теперь вагон. Объясни мне лучше вот что.

– Ну-ка?

– Все умирают. Так?

– Так.

– Уже сотни лет умирают. Так?

– Сотни тысяч. Да.

– Где они все? – я обвела руками кладбище: рядом с нами оказалось не более двадцати призраков. – У нас давно уже должно быть перенаселение. Куда все подевались?

– О. Хороший вопрос. Я от тебя не ожидал, – с неподдельным удивлением протянул Денис.

– Ну спасибо, – я скривила губы, но ссору решила не начинать.

– Нет, вопрос правда хороший. Это, косвенно, еще одна причина, по которой я думаю, что где-то могут быть выходы отсюда. Тут есть два варианта. Первый – он самый распространенный. Дело в том, что сами по себе призраки никуда не исчезают. Они, скажем так… Растекаются. Теряют себя, свою личность и форму. Умирают не только физически, но и всем тем, что осталось.

– Умирают дважды то есть. Но куда они отправляются потом?

– Никуда. Посмотри вниз.

Я послушно опустила глаза.

До щиколотки наши ноги были погружены в полупрозрачную дымку, колыхавшуюся от наших движений. В квартире у нас такой не было, я увидела ее впервые на месте аварии. Везде и всюду земля была укрыта тонким, едва заметным слоем. При каждом моем шаге по туману расходились водный, но на живых людей он не реагировал.

– Я же сказал, они растекаются.

– О господи, это что, духовный прах?..

– В каком-то смысле. Некоторые считают, что это не просто потерявшие свой облик призраки, но нечто большее – вроде питательного бульона, из которого может появиться новая жизнь. Но пока это только предположения.

– Боже, я же его пинала…

– Я думаю, им уже все равно. Сложно найти такое место на земле, где никто бы никогда не умирал. Эй, ты как?

Я прижала ладони ко рту, сдерживая тошноту.

– Мы что, все станем ЭТИМ?

– Нет, сомневаюсь. Тут есть такие личности, которые в себе уже тысячи лет. Просто они постоянно учатся, наблюдают и все в том же роде. Но есть еще второй вариант. Ты слушаешь?

– Уф, да, – ответ дался мне нелегко. Я старалась не смотреть вниз. На секунду показалось, будто подо мной мелькнуло белесое лицо и чья-то ладонь. Нужно было срочно отделаться от ощущения, что оттуда ко мне в любой момент потянутся сотни прозрачных рук. – Да. Второй вариант. Какой?

– Иногда призраки просто исчезают и все. Никто не знает, куда и как. Они не превращаются в жижу, потому что невозможно, чтобы полное энергии привидение внезапно разом истратило все свои силы. Значит, они куда-то уходят. Обратно еще никто не возвращался. По крайней мере, я не слышал. Но я был знаком с одним таким пропавшим без вести, и думаю, уж кто-кто, а этот бродяга нашел где-то дырку и выбрался отсюда, – Денис рассмеялся, увидев мое вытянувшееся лицо.

– Я думала, то, что ты говорил, только теория.

– Так и есть. Если бы он вернулся и сказал, что нашел где-то лаз, это была бы уже совсем не теория. А пока подтверждения нет.

– Ладно. Хорошо, с людьми понятно. А что насчет животных?

– Тут все немного проще. Животные, даже домашние, часть природы. Они умирают и возвращаются в землю всем своим существом. Только пару раз я видел, как собака, не получив приказа от хозяина, не могла сразу упокоиться с миром. А люди… Люди слишком далеки от природы.

– Понятно. Значит, нам уходить некуда. Жаль, – я улыбнулась. Ощущение своего сиротства стало вторым большим потрясением в моей смерти.

***

Времени у нас хватало. Спустя три недели с момента похорон стараниями Дениса я уже худо-бедно ориентировалась в мифологии, основных загадках криптозоологии и видах облаков, но он все еще находил, что для счастливого загробного существования этого недостаточно.

– Послушай, тебе действительно нужно что-то делать с образом мышления.

– Зачем? Это разве что-то изменит? Я же уже умерла, – я сидела на скамеечке у могилы Дениса. Его фото на памятнике было выцветшим и отдавало в желтизну, поэтому казалось, что человек улыбается нам из солнечного дня.

– Ты умерла только физически. Мне больно смотреть, как ты сидишь у могилы и просто тратишь время.

– А почему бы мне его не тратить? У меня времени целая вечность или немногим меньше. Какая разница?

– И сколько ты будешь так сидеть?

– Сколько захочу.

Денис выдохнул, стараясь успокоиться. Последние пару дней я своими ответами выводила его из себя с полпинка, и вот теперь он решил взяться за меня всерьез.

– Так. Хорошо. Давай сыграем в игру.

Я посмотрела на него с подозрением.

– Ну… Давай…

– Закрой глаза. Расслабься. Расслабилась?

– Да.

– Представь себе, что ты не умерла и жизнь течет как обычно.

– О нет, пожалуйста, не надо, только не это…

– Давай хотя бы попробуем.

– Ладно… Представила.

– Чудно. Вот ты в будни ходишь на работу, потом приходишь домой, ужинаешь, моешь посуду, и, наконец, наступают выходные. Каждую неделю у тебя есть два дня, в которые ты можешь делать что захочешь. Что будешь делать?

– Так… Ну… я пойду в кино. На утренний сеанс, чтобы было дешевле. Потом… Потом я куплю как-нибудь билеты в оперу, которую ты мне так расхваливал, или отправлюсь в музей, – я приоткрыла один глаз и глянула на Дениса, тот в ответ замахал руками, и глаз пришлось закрыть. – Что еще… выучу итальянский или японский – найду курсы или буду учить сама. Буду общаться по вечерам с мамой и Таней. А еще, наверное, опубликую рассказы…

– Какие рассказы? Ты баловалась писательством? – я открыла глаза.

– О да. Я была, как говорится, известна в узком кругу: мои истории нравились моей подруге.

– Так ты у нас, оказывается, творческая личность, вот откуда эта твоя хандра!

– Не надо меня со всеми под одну гребенку.

– А почему только твоей подруге? Ты больше никому не давала их читать?

– Нет, я так и не взялась их записать. Я ей их просто пересказывала.

– Беда. Но почему нет, записать истории – хорошая идея. Хотя это посложнее будет, чем в кино пойти. Больше ничего не хочешь добавить? Ну, раз уж мы мечтаем?

– Парня нашла бы. Чтобы составлял компанию в кино.

– Умного? Красавца, как я?

– Терпеливого и не такого зануду, как ты, – я расхохоталась, Денис сделал вид, что обиделся, но это было очевидным враньем.

– Прекрасно. Теперь вернемся в реальность.

– Да. Я мертва.

– Так точно. Скажи, ты можешь пойти в кино?

– Вообще… Да.

– И тебе даже не надо платить за билет. Ты можешь хоть сутками смотреть фильмы. А пойти в музей или оперу?

– Да, причем тоже бесплатно и сколько захочу, – я подхватила его идею.

– И при этом, – он многозначительно поднял палец, – тебе не обязательно ходить одной. Ты можешь найти себе компаньона. Можешь найти и парня, правда, у вас будут чисто платонические отношения. Ты даже не представляешь, чем люди занимаются после смерти, выучить пару новых языков и отправиться путешествовать – самые распространенные из идей.

– То есть ты хочешь сказать, что можно вести, э-э… нормальную, социально и культурно активную жизнь?..

– Именно. Ну и потом – есть же семья: при желании сможешь пообщаться с бабушкой или другими почившими родственниками. Вспомнить свои лучшие моменты детства…

– О… Нет, я плохо помню своих бабушек, думаю, этот вариант не для меня. Но может тогда ты… Будешь моим компаньоном? Или… парнем?

– Э, нет, наверное, откажусь. Я все же старше тебя и гожусь если не в деды, так в очень старые отцы, кроме того…

– Что?

– Кроме того, мне уже пора.

– Куда?!

– Я же говорил, я бы хотел проверить свою теорию насчет выхода из этого слоя реальности у Байкала. Ты, конечно, можешь пойти со мной. Тогда мы еще посмотрим, может, со временем ты станешь более позитивной. Это прибавит тебе привлекательности.

– А сейчас я прям урод-урод, – я почти задохнулась от возмущения.

– Нет, конечно. Но в мире, где ничего красивого потрогать нельзя, очень важно, чтобы была хорошая эмоциональная отдача. А ты пока слишком расстроена и не можешь делиться с другими светлыми эмоциями.

Я насупилась. Наверное, я была похожа на ребенка, потому что Денис очень по-взрослому присел передо мной на корточки и продолжил объяснять.

– Любовь и отношения – это когда тебе человек нравится настолько, что ты согласен ему отдавать что-то. Здесь ничего нельзя потрогать и ничего нельзя подарить. Ты не сможешь сделать любимому человеку подарок, как бы ты ни хотела. Единственное, что ты можешь дать – это свое время, внимание и настроение. Создать атмосферу, в которой ему было бы приятно и интересно существовать. Сейчас ты слишком подавлена, какая уж тут атмосфера. Ты не виновата, ты просто еще не готова. Ну, не обижайся. Ты очень красивая. Теперь не обижаешься?

Я вздохнула.

– Ладно уж…

Денис удовлетворенно кивнул и встал.

– И когда ты собираешься идти искать выход?

– Думаю, через недельку. У тебя будет время передумать: вдруг ты захочешь пойти со мной? Я буду очень рад.

– Я подумаю.

***

Он действительно собрался через неделю. Мне сложно было представить, что наше общение, длившееся несколько месяцев, возьмет и кончится. Я отказалась идти с ним. Когда он говорил о своих планах я думала, что он шутит – какая разница, где ты, если все равно мертв?

У меня было ощущение одного большого вечера после сложного трудового дня – после таких дней я была очень тяжела на подъем. Когда он сообщил, что уходит, я смогла сказать только:

– Ну ладно. Удачных поисков.

– Точно не хочешь пойти со мной?

– Наверное, пока нет. Я для такого поворота недостаточно позитивна.

Он рассмеялся, махнув на меня рукой. Я вымученно улыбнулась.

– Ты же знаешь, что рано или поздно придется что-то менять.

– Да. Но не прямо сейчас. Завтра, может быть. Или послезавтра.

– Ну, в каком-то смысле, заставлять себя даже во благо себе не всегда хорошая идея. Я понимаю. Давай условимся так, – он улыбнулся куда более беззаботно, чем я, – думаю, мой поиск займет прилично времени, я не рассчитываю на удачу. Так что, если передумаешь, присоединяйся. Если нет – я обижаться не стану. Это дело добровольное, не субботник все-таки.

Он назвал мне место, объяснил метод, по которому собирался искать выход, и заставил повторить его несколько раз, пока я не запомнила.

А потом повернулся и просто ушел прямо через ровные ряды надгробий. Он скрылся из виду очень быстро, но мое воображение уже нарисовало в том направлении белые заснеженные вершины.

***

Так я осталась одна. Почти.

– Ага! Уже второй гость за год! Я выиграл!

– Год пока не кончился, я еще отыграюсь!

Это были мои ближайшие соседи. Наверное, при жизни оба были заядлыми картежниками, а теперь основное развлечение – мериться количеством посещений их могил в год. Таких тут было большинство.

Оставалось только вздохнуть и сохранять спокойствие: влезать в их разговоры было себе дороже. В целом соседи не доставляли проблем, только вот собеседники из них получались совершенно никакие.

Без Дениса стало невыносимо скучно. Сложно было представить, что он с его большими идеями делал тут, на кладбище, среди этой прокрастинирующей массы.

Я отвлекалась как могла. На кладбище, особенно в том месте, где находилась моя могила, почти ничего не происходило, и время тянулось медленно, как когда лежишь с высокой температурой.

Я мысленно окинула взглядом последние месяцы и заодно осмотрела округу.

Полгода. Все это время я чувствовала, как внутри начинает клокотать злоба, готовая выплеснуться на все вокруг. Я как дура сидела здесь столько времени, днем и ночью, почти как Хатико, а она так и не пришла. Тысячу раз прокручивая в голове последний разговор, я так и не поняла, чем же могла заслужить подобное пренебрежение. Может, я и была не сахар, но не ожидала, что она не придет попрощаться со мной из-за пустяковой ссоры.

Полгода – и я сдалась.

Спорщики, забывшие о моем существовании, дернулись как ошпаренные, когда я резко поднялась на ноги.

– Если кто-то придет к моей могиле, скажете потом, ладно?

– Э-э-э… Да. Хорошо.

И я отправилась домой.

***

Где находятся мои усопшие родственники, я не знала, и меня они особо не интересовали. Я не была близка с дедушками и бабушками и не уверена, что захотела бы быть близка сейчас. Это было не ради общения, мне просто очень хотелось сменить обстановку. И не меньше – увидеть родных.

Благодаря наставлениям Дениса я смогла проехаться на автобусе и была этому безумно рада: я сделала бы все, что угодно, лишь бы поменьше касаться пепельно-белого тумана, застилавшего землю где сплошным ковром, где лёгкой дымкой. Он уже не так ужасал, но и трогать его без лишней необходимости я не хотела.

Добралась я довольно быстро. Была суббота, и вся семья оказалась в сборе.

Они выглядели намного лучше. Все в целом казалось почти нормальным. Моя комната стояла нетронутой, только отсутствие пыли говорило о том, что сюда регулярно приходят ради уборки.

Брат был у себя, и я решила, что сегодня хочу посмотреть, как он играет в компьютерные игры. Подходящее кресло стояло напротив монитора.

Я всегда любила это кресло, оно было удобным. Оказавшись снова в родных стенах, я не удержалась и села на привычное место. На мгновение почудилось, что я почувствовала мягкие подушки и сидение скрипнуло. Еще минут пятнадцать я наслаждалась иллюзией, что все в порядке.

– Милый, что ты делаешь? – спросила мама, бесшумно входя в комнату. Мы подскочили синхронно.

– Мам, не пугай так, до приступа доведешь же…

– Ладно-ладно, прости. Я хотела спросить… – начала мама, садясь на занятое мной кресло.

Меня как будто окатило ледяной водой, и все внутри моего бестелесного существа сжалось до размера горошины. Холод сначала заставил меня содрогнуться, а затем обжег так, что показалось, будто моя кожа просто горит. Я резко вскочила и отшатнулась от мамы, которая едва ли ощутила хоть что-то.

Я спешно ушла в свою старую комнату.

Месяц после этого я сидела там. Смотрела в окно, ходила кругами, прислушивалась. В центре был небольшой пятачок, застеленный ковром. Если бы у меня еще был бы хоть какой-то вес, по краю появилась бы тропинка из протертого до основания ворса.

Я покидала комнату, только когда брат уходил из дома. Любое прикосновение к родным могло меня обжечь, и я стала затворницей. Зато я случайно совершила открытие. Это случилось, когда я решила утром выйти прогуляться.

Я знала, что несколько лет назад тихий и спокойный сосед по лестничной клетке так же тихо и спокойно скончался. Знала, что его родственники продали квартиру и в нее въехали новые жильцы. И с некоторых пор слышала пение в ванной комнате, которое, казалось, слышала раньше.

Поэтому я никак не ожидала, что встречу соседа лицом к лицу возле лифта. Он безуспешно тыкал пальцем в кнопку вызова, но она никак не желала загораться.

– Послушайте, зачем вы…

Он меня даже не заметил.

– Но вы же умерли! Как…

Он развернулся и, ругая коммунальные службы, начал спускаться по лестнице. На половине пролета он насквозь прошел через парня, жившего двумя этажами выше, и тоже ничего не заметил.

Я ощутила знакомый холодок ужаса. Точно, это он раньше пел в ванной фальшивым голосом. Он действительно умер, просто так этого и не понял. Похоже, прикосновение к людям не вызывало у него этого мерзкого ощущения холода. Я невольно попятилась и остановилась у самой двери квартиры. Это было пугающе. В голове всплыли перерождения бесконечного колеса Сансары, только без самого перерождения: его существование рисковало стать вечным, оно было так же серо и буднично, но не имело конца.

А что будет, когда по какой-нибудь очередной программе реновации снесут этот дом? А если когда-то и сам город исчезнет, оставив лишь руины? Он так и будет бесчисленное количество раз вставать, спускаться по лестнице, ехать на работу, на которой его и при жизни-то, наверное, никто не видел?

И я однажды тоже свихнусь и закончу так же, решив, что имитацию жизни можно к ней приравнять?..

Я не помню, как вернулась в квартиру и зашла в свою комнату.

Может, и была доля правды в том, что я после себя ничего не оставила и спустя год, два или двадцать лет они обо мне даже не вспомнят, потому что вспоминать будет нечего. По сути, чем моя жизнь отличалась от жизни моего умершего соседа, которого я только что видела? Да ничем. Осознание было неизбежным, оставило в душе неприятный осадок и требовало хоть каких-то действий. И я, решившись на отчаянный шаг, направилась по коридору.

Кухня была освещена верхним светом, мама, уходившая на работу позже остальных, мыла чашки после завтрака.

– Мам, ты меня слышишь?

Она вздрогнула, выронила чашку и обернулась прямо ко мне. В пустой квартире звук удара раздался оглушающе громко, чашка сделала пол-оборота и застыла невредимой. Теперь тишину нарушало только тиканье настенных часов.

Мама смотрела на меня – и не видела.

– Мам?..

Еще с полминуты она вглядывалась в место перед собой, а затем, сделав глубокий вдох и выдох, еле сдерживая слезы, прошла в прихожую прямо через меня. Меня передернуло, но я с удивлением поняла: ощущение стало слабее, чем в первый раз – холод все еще обжигал, но его уже вполне можно было терпеть.

Я уселась на кухонный диванчик. Даже самой себе я не смогла бы объяснить, что бы я хотела ей рассказать, но что-нибудь важное. Что у меня была мечта, например, или что я думала что-то изменить в своей жизни, или просто что я была счастлива, хотя последние месяцы были тяжелыми. Если бы я смогла, я бы рассказала ей что угодно, даже самую невероятную ложь, лишь бы только не остаться белым пятном на карте жизни.

В попытках поговорить с домашними прошла зима. Пару раз они слышали меня, но не могли разобрать, что я говорю. А постепенно стали прислушиваться все реже и реже. Приходящим гостям на щекотливые вопросы о моей кончине рассказывали, что я была славная, тихая девочка, так же, как на похоронах. На этом моменте все горестно вздыхали, и беседа катилась дальше.

***

Перезимовала я без особых событий, хороших или плохих. К концу холодов родители несколько успокоились: когда в разговорах заходила речь обо мне, они выглядели печальными, а не убитыми горем. А в марте в нашем семействе наметилось прибавление: мой брат нашел себе девушку.

Я никогда ее не видела. Раньше все его подруги были из института или дворовых компаний, и я хотя бы примерно представляла, кто они. Эта возникла как из воздуха.

Она приходила почти каждый день, ужинала с моими родителями, помогала убирать со стола и мыла посуду. Их отношения развивались не то чтобы очень быстро, но было понятно: между братом и новой девушкой все серьезно. Сегодня она тоже пришла.

Быстро и ловко собрала посуду в стопку рядом с раковиной и уже потянулась за губкой, как мама сказала:

– Да ладно, я сама помою, иди. Я вас к чаю позову.

– Хорошо, – она кивнула, улыбнулась и отправилась в комнату к брату. Я пошла следом.

Тот сидел с выключенным светом и бездумно бряцал на гитаре. Его черный силуэт выделялся на фоне темнеющего апрельского неба.

– Твоя мама сегодня какая-то очень отрешенная, – заметила девушка, присаживаясь на кровать.

– Ну… Ничего удивительного. Скоро годовщина смерти сестры.

Это прозвучало неожиданно. Да, я помнила, что умерла весной, но не думала, что теперь каждую весну придется об этом вспоминать. Раньше это время года мне очень нравилось…

– Мне жаль. Наверное, вам тяжело пришлось… Ты мне ничего о ней толком не рассказывал. Какая она была?

– Обычная, – брат пожал плечами. – Мы не были особенно близки. Она была неплохая. Но и не хорошая. Она всегда знала, как надо, всегда старалась делать все правильно. Я никогда этого не понимал.

– В смысле?

– Ну… Она считала, что главное в жизни – быть хорошим человеком. Не доставлять другим проблем, учиться хорошо, работать. И в итоге… От нее ничего не осталось, понимаешь? Как будто ее никогда и не было.

Я почти задохнулась от изумления и нарастающего гнева. А брат продолжал:

– Да, осталась комната, в которую никто толком не заходит, вещи, файлы на компьютере. Но это все какие-то мелочи, мишура. Я могу вспомнить считанные разы, когда она злилась или реально говорила то, что думает, и все. Больше ничего, – он ненадолго задумался и продолжил: – Поэтому единственное, что я могу сделать для нее, для себя, для родителей – это не быть как она. Мне мало быть просто хорошим человеком. Я хочу быть кем-то большим. Хотя бы плохим музыкантом. Так что… После универа я не пойду работать, я буду заниматься музыкой. Ну или буду работать и заниматься музыкой.

– Вот как, – не выдержала я. Это была бессмысленная, неконтролируемая реакция. – Значит, меня как будто никогда не было, да?! Значит, плохо быть просто хорошим человеком?! А ты, засранец, ты меня даже не знал, как ты можешь так обо мне говорить! Я же мертвая, обо мне либо хорошо, либо… – Я захлебнулась слезами на последнем слове и уселась на корточки, пряча лицо в ладонях. – Ничего…

Брат продолжал что-то рассказывать, но я слушала уже в пол-уха. Постепенно они заговорили о его планах, как и что он будет делать. Потом в дверь деликатно постучала мама и позвала пить чай, и я снова осталась одна.

Поборовшись с собой пару минут, я вошла в кухню и еще раз посмотрела на свою семью. Они выглядели счастливыми. Мое тело было закопано в землю, а они радовались чаю с печеньем. Мама улыбнулась, и я поняла, что не смогу на них злиться. Они не могли бы горевать обо мне вечно, они должны были это как-то пережить. Вопрос в том, как теперь мне пережить собственную смерть?

– Мам, я пошла, – сказала я, поворачиваясь лицом к коридору. Впервые за все это время мама меня не услышала, и я поняла, что она больше не услышит меня никогда.

Моя комната встретила меня привычной темнотой. Книги стояли по местам, кровать была застелена. Весенний ветер трепал за окном кроны деревьев. Я понадеялась, что мои родные будут счастливы.

И вышла прямо через окно.

***

У меня не было какого-то плана. Я все еще злилась на брата и на себя. На него – потому что был безжалостно прав, на себя – потому что он оказался прав по моей оплошности.

Надо же было променять все возможности жизни на правильность, которая меня даже не спасла…

Но винить кого-либо было уже бесполезно.

Было рано, но поезда уже ходили, и я, сосредоточившись, зашла в вагон.

Поезд тронулся. Я в прострации наблюдала, как состав набирает скорость и смазанный вид платформы сменяется темнотой.

Призрачный желудок сжался. Чувство голода, будто отзываясь на мою обиду, усилилось, и стало почти больно. Желание есть преследовало меня как персональное проклятие, хотя должно было уже пойти на убыль.

Кулаки непроизвольно сжались, и я медленно выдохнула. Надо успокоиться. Ничего страшнее, чем то, что уже случилось, не произошло, я все уже знаю. Я им больше не нужна, и они мне тоже больше не помогут, надо найти что-то свое.

В музее было людно. Не сразу разобравшись, что к чему, я шарахнулась от приближавшейся пары.

– Добрый день, – мужчина вежливо придержал шляпу, женщина, улыбнувшись, кивнула, и я поняла, что оказалась среди призраков.

– Добрый.

Я затравленно оглянулась. Искусство не слишком меня интересовало, и сейчас я приехала в музей спонтанно.

Призраки бродили среди старинных слепков, копий и оригиналов, и рассуждали об истории, искусстве и культуре.

Кто-то даже читал лекцию, указывая на представленные произведения. Каждый зал был полон посетителей.

Проходя мимо копий, я заметила парочку, которая самозабвенно корчила рожи безмолвствующим статуям.

Не раздумывая, я начала наворачивать круги по музею, надеясь, что меня в конце концов озарит какое-нибудь светлое чувство, достаточно сильное, чтобы перестать хотеть есть. Через пару часов наугад остановилась перед картиной и краем глаза заметила движение. Повернув голову, я увидела, как мужик предпенсионного возраста, устав играть в гляделки с живописным полотном, вдруг с безнадежным выражением лица махнул рукой и ушел.

Я внимательно посмотрела на холст. На нем был изображен Святой Георгий, побеждающий змея (это подсказала табличка сбоку, хотя я бы, наверное, и сама догадалась). Георгий до жути напоминал круглолицую девушку, а дракон протестовал против такого жестокого обращения с животными, высунув язык. Мне сразу вспомнился печально известный памятник, где дракону отпилили голову копьем. У обоих гадов вид был довольно несуразный. Сколько я ни старалась, с обеими работами ассоциировались только протесты зоозащитников в сети – ни восхищения мастерством автора, ни глубины смысла я не ощутила.

Наверное, это не мое – не моя эпоха и не мой сюжет. В результате я сдалась и показала змею язык в ответ.

– Какое невежество, – прошипели у меня за спиной, и две почтенные старушки надменно проплыли мимо. Я сконфузилась и поспешила убраться.

***

Вторая поездка за день стала большим развлечением, чем первая. Я поняла, что в зоопарк уже не поеду.

Призраки катались на общественном транспорте так же часто, как и живые. Некоторые следовали за друзьями или родственниками, сопровождая их на учебу или работу, другие убивали время.

Двери вагона открылись, и вошедший грузный мужчина уселся на свободное место, разворачивая газету.

– Смотри, какой жирдяй! – загоготал парнишка лет пятнадцати, безуспешно толкая под ребра своего приятеля. – Эй, жиртрест! – протянул он противным голосом, для вида пиная пассажира по колену. – Эй-эй, жиртре-ест! – растянул руками рот и высунул язык.

Приятель захохотал. Первый мальчишка с гордостью приподнял бровь, а потом, не удовлетворившись результатом, скорчил лицо еще страшнее и просунул его прямо через газету, оказавшись нос к носу с мужчиной. Тот безразлично перевернул страницу.

– Да скучный он че-то. Вот лучше, смотри! Бомба!

– Две! – подхватил товарищ.

Я могла только посочувствовать девушке, на которую переключились мертвые подростки, и надеяться, что доеду быстро.

***

Пришлось признать, что с высоким искусством у меня не задалось. В музей еще раз приходить было стыдно, поэтому я, припомнив рассказы Дениса, отправилась в оперу.

И вот теперь я сидела в ложе и на удивление быстро осознавала, что могу ощущать не только желание есть, но и желание спать.

Опера оказалась целым миром. Целым миром невнятных вокальных партий, пафосной музыки и трагичных смертей. Даже если пели по-русски, разобрать слова было невозможно, а весь сюжет без труда умещался на развороте либретто.

Да, пели они волшебно, только вот о чем, я так и не поняла.

Здесь я сдалась еще быстрее, чем в музее, и, не дожидаясь конца, ушла с представления.

***

В итоге после всех приключений я оказалась в баре. Было шумно, людно, и никому ни до кого не было дела. Идеально.

– Эй, бармен, налей! – заорал мужик у стойки. Бармен продолжал вытирать пролитое пиво. Призрак, выйдя из себя, попытался вырвать у него из рук тряпку, но не тут-то было.

– Василич, не бузи, – раздалось из коридора, ведущего к хозяйственным помещениям за спиной. Бородатый мужчина тяжелой поступью вышел из темноты и по-свойски прошел за стойку. – Сушняк опять?

– Да, паскуда, никак не проходит. Налей, а?

– А платить чем будешь?

– Так я это… на работу устроюсь, верну.

– Ну, смотри, – не особо заботясь о честности пьяницы, ответил бармен.

Он протянул руку в сторону крана, и на мгновение в ней блеснуло стекло. Спустя еще секунду пьяница ушел в дальний угол, сжимая в своей руке пустоту. Я, наоборот, подошла к стойке.

– Как ты… Как вы это сделали?

– А ты новенькая, что ли?

– Да, я тут впервые. Что это было?

– Это? Это был Василич. Он лет шесть назад серьезно перебрал и окочурился. С тех пор его мучает похмелье. Это было его любимое заведение, он тут каждый вечер торчит. Пару лет назад у меня сердечко не выдержало, и я тоже преставился. А когда решил проведать работу, увидел, как он тут вопит у барной стойки, что все мудаки сраные и не наливают. Он меня сразу узнал. Походу, некоторые клиенты становятся вечными. Я бы предпочел, чтобы тут было больше новеньких, таких как ты, например, симпатичных. А то с этими алкоголиками мне говорить уже не о чем.

– Спасибо. А этот фокус, он ему правда помогает?

– Не то чтоб сильно. На сутки хватает.

– И много тут таких?

– Штук двадцать постоянных.

– И все они «пьют»?

– Не, пьет тут только Василич. Остальные трындят. Им обстановка нравится. Но если воображение богатое, можешь попробовать, я и тебе налью. За счет заведения, – он расплылся в улыбке, получая явное удовольствие от ситуации. – Хочешь?

– Да нет, я, боюсь, таким воображением не отличаюсь. Можно, я еще посижу тут? А вы мне о чем-нибудь расскажете…

Спустя трое суток я все же покинула бар. Бармен Дима сказал, чтобы я возвращалась в любое время, он на посту неотлучно. Я его обнадежила.

Оставался последний вариант, до которого я смогла додуматься. И на этот раз я нашла то, что мне нужно.

Сегодня в темном зале было полно пустых мест. Рекламу уже прокрутили, и теперь начинались первые титры. Я настроилась и приготовилась смотреть на чудеса синематографа, снятого почти по заветам мистера Ферста.

***

Кино спасало мое существование. Я пришла в киноцентр два года назад и с тех пор не выходила, просматривая и по новой пересматривая фильмы. Сначала вникала в сюжет, потом разглядывала детали, затем искала косяки монтажа, и первый год мне не было скучно. Возможно, дело было как раз в отсутствии скуки, а, может быть, в чем-то еще, но чувство голода, преследовавшее меня уже столько времени, сошло на нет, и я даже не успела заметить, когда. Я решила, что это положительный эффект от просмотра кино – должна же была от него быть хоть какая-то польза.

Но все хорошее имеет свойство кончаться. Этот фильм я уже успела посмотреть трижды.

Внезапно сбоку пробралась троица друзей.

– Это ж не наши места, – раздался шепот в темноте.

– Забей и садись, – донеслось в ответ, и кто-то плюхнулся прямо на меня.

Я привычно поморщилась и встала. Да, я уже поняла, что если подождать немного, то вполне можно продолжить сидеть на прежнем месте, невзирая на нежданного компаньона, только ради этого фильма я терпеть не собиралась.

Сильное когда-то ощущение боли от соприкосновения с живым человеком ослабло, будто я переборола травму: вместо пробирающего насквозь холода осталось только легкое пощипывание, неприятное, но терпимое.

На улице было светло и солнечно. Сегодня очередная годовщина моей смерти.

Это был подходящий повод навестить собственную могилу.

За время моего отсутствия успели поставить памятник: безвременно ушедшей от родных и близких. Теперь мои персональные квадратные метры выглядели вполне прилично по кладбищенским меркам. Рядом с памятником лежал букет оранжевых георгин, моих любимых цветов. Местные завсегдатаи сказали, что Денис не возвращался, зато в лицах и красках поведали, как прошла установка памятника.

Я едва успела устроиться на надгробии, как мое уединение прервал посетитель.

– Привет, сестренка, – брат был какой-то бледный, но в целом выглядел здоровым.

Припомнив, как он отзывался обо мне в последний раз, я понадеялась, что он не собирается присоединяться к моей мертвой компании в ближайшее время: сестринской любви после его слов хватало ровно на то, чтобы не желать ему ничего плохого.

Он немного помялся, смущенно оглядываясь по сторонам, и положил к подножию букет с желтыми георгинами. Теперь их было два, оба даже в одинаковом целлофане.

– Прости, оранжевых не было, надеюсь, желтые подойдут. В общем, у меня все хорошо. Я работаю в магазине музыкальных инструментов и выступаю время от времени, скоро буду записывать новый альбом. Вот. Но это неважно. В общем, у меня будет ребенок. У нас с женой, в смысле. Осенью родится. Я пока не знаю, мальчик или девочка. Я бы хотел, чтобы ты об этом знала… Мне показалось, надо тебе сказать… Как-то… Так что у тебя будет племянник или племянница, – он неуверенно улыбнулся и взглянул на фотографию на памятнике. – Тебя бы звали тетя Катя или даже, может, мама Катя…

Он запнулся и продолжил:

– Я много думал о тебе. Я надеюсь, что там, где ты есть, у тебя будет второй шанс. Удачи. Увидимся.

А потом он развернулся и ушел, по привычке засунув руки в карманы.

– Второй шанс, да? Ты в первый раз пожелал мне что-то действительно стоящее, – сказала я ему в спину.

Дни на кладбище проходили спокойно. Спустя пару месяцев я перезнакомилась с соседями. К концу второго года – знала уже почти всех. Среди призраков было не так уж много «перекати-поле»: многие оставались у своих могил, чтобы слушать тех, кто к ним приходит.

Елизавета Михайловна, почтенная старушка, почившая лет десять назад на восемьдесят девятом году жизни, была как раз из «оседлых». Ее могила находилась дальше по аллее и была обустроена в соответствии с кладбищенским фэн-шуем: цветы, скамеечка, красивая ограда.

– Елизавета Михайловна, к вам можно? – я вежливо откашлялась, привычно заменяя этим звуком стук. Пожилая дама, сидевшая на лавочке под жасмином, подняла голову. Ее давно уже повзрослевшие внуки ежегодно заботливо подрезали кусты, которые с каждым годом старались захватить все больше пространства.

– Конечно, милая, садись, – она похлопала по месту рядом с собой.

Стоял июль, и воздух дрожал, раскаленный летним солнцем. Жасмин цвел, и время от времени я обманывалась, считая, что и правда чую его одуряющий запах.

– Ты сегодня уже совершала прогулку?

– Нет, думала вечером пройтись.

– Вот как! А я вот только собираюсь.

– Если можно, я тут посижу.

– Да, конечно, дорогая, сиди сколько захочешь, – старушка поднялась на ноги и неторопливо направилась по аллее.

В тени жасмина было спокойно. Тень от листьев скакала по могильной плите, и камень под ней становился из серого черным и тяжелым.

Мне нравилось лето. В это время года все сущее, изнывающее от жары, замедляло свой бесконечный бег, и время людей, попавших под солнцепек, тянулось почти так же медленно, как мое.

Расслабившись, я занялась привычным делом: принялась придумывать истории.

Мне доставлял удовольствие сам процесс. Я все еще сочиняла их для себя, только теперь то и дело представляла, как зачитываю с журнальной страницы новый рассказ родным.

Они никогда не знали о моем увлечении, и рассказывать я не рвалась. Считала, что, даже если бы они знали, им было бы все равно. Но, сидя среди могил, я раз за разом воображала то, чего никогда не было и уже не будет.

Вытянув ноги и отмахнувшись от унылых мыслей, я задумалась о другом: что бы я делала, если бы у меня был еще один шанс?

Я почти успела придумать ответ, но меня прервал чей-то плач. Я выглянула на аллейку.

– Дедушка, что мне делать? – Перед могилой по диагонали стояла молодая девушка. Вся ее фигурка тряслась, а голос растворялся во всхлипах, теряя половину слов. – Что мне делать? Я так хотела… Как ты… Стать писателем, но у меня ничего, совершенно ничего, совершенно никак, абсолютно ничего не выходит… В какой-то момент мне показалось, что все идет как надо и у меня получается, но… Я не знаю…

Она поежилась и обняла себя за плечи.

– Я не знаю… Может быть, это просто не мое. А что тогда мое? Я бы попробовала еще раз, но что мне делать? Дедушка, ты всегда был таким мудрым, ты бы мне подсказал, и мне больше не с кем посоветоваться… Я так хочу исполнить свою мечту… Или хотя бы найти новую… Мне нужна твоя помощь, мне нужно хоть что-нибудь, хоть какой-нибудь знак, малюсенький… Что угодно… Пожалуйста…

Старика, приходившегося ей родственником, на месте не было, и я, по-моему, не видела его ни разу. Наверное, он был и правда мудр (надпись гласила: «Ученый, Публицист, Человек, открывавший новые горизонты»), только вряд ли смог бы ей что-то подсказать.

Она выглядела совершенно потерянной: сведенные плечи, опущенная голова и растрепанные волосы даже среди длинного ряда надгробий казались средоточием горя. Памятники ничего не чувствуют, чувствуют те, кто перед ними стоит.

Как бы много я могла отдать за то, чтобы у меня тоже была возможность вот так сказать: я хочу исполнить свою мечту, помоги мне…

В порыве сочувствия я вышла из уютного цветника Елизаветы Михайловны и опустила руку ей на плечо. Я хотела ее подбодрить. Она, как и я, хотела сочинять истории, и это делало ее единственной «своей» среди всех встреченных мной живых.

И я никак не ожидала, что она подпрыгнет как ошпаренная.

Она обернулась, и я увидела ее лицо – бледное, с кругами под глазами, заплаканное. Думаю, кроме успокоительного, ей бы не помешал хороший сон.

– Дедушка?..

Ветер за моей спиной зашелестел ветками жасминовых кустов, срывая облетающие лепестки.

Девушка побледнела еще сильнее, развернулась и спешно направилась к выходу.

Пару секунд я глядела ей вслед, потом всмотрелась в свою правую ладонь.

Такого еще не было. Обычно контакт с живыми людьми ощущала только я. А это точно должно что-то значить.

Я припустила за ней бегом.

– Милая, ты куда так торопишься? – с удивлением воскликнула владелица жасминового куста, когда я пронеслась мимо на полной скорости.

– Елизавета Михайловна, я отправляюсь по делам! Будет время, заскочу проведать!

– Удачи, дорогая моя! Удачи! – донеслось мне в ответ.

Я нагнала ее уже у ворот. В кармане у девушки зазвонил телефон. Не разобравшись с управлением, она включила громкую связь. Девичий голос настойчиво спросил:

– Кать, ну ты где? Ты когда будешь?

Пока девушка решала разбиралась с мобильным, я улыбнулась.

Ну что же, надеюсь, наше соседство будет полезно и мне, и моей тезке.

– Я обязательно дам тебе какой-нибудь знак, вот увидишь. И не только знак. Только подожди немного.

Мы вышли за пределы кладбища, и спустя сотню метров его уже было не разглядеть за деревьями и кустами.