Читать книгу Самолет улетит без меня (сборник) - Тинатин Мжаванадзе - Страница 6

Шефиня Наташа определила Лике жилу для разработки: народ и религия.

– А можно я буду работать над темой наркоторговли? – лихо выступила Лика.

Наташа побледнела и подбородком указала на «матюгальник».

– Нет, детка, – фальцетом пропела она, подмигивая, – такого в нашем благословенном краю нет! Так что принимай мирную отрасль и просвещай народ!

После развала страны люди внезапно рванули в храмы. В городке Б. всегда было в этом смысле интересно: две церкви, синагога, мечеть, никаких трений, все живут молясь каждый своему богу.

Однако самое чудесное здание – католический собор, – много лет занятое какой-то загадочной лабораторией мер и весов и недоступное для посторонних, по некотором размышлении отдали православным.

Внутри сделали ремонт и замазали старые фрески.

Католиков в городе раз-два и обчелся, однако ж пришлось разбираться с комиссией из Ватикана. Клятвенно пообещали построить новый католический храм, а тем временем запустили паству в отжатый собор, назначив туда приезжего священника.

Лика проводила с ним довольно много времени: молодой симпатичный протоиерей с мягким взглядом карих глаз терпеливо отвечал на все накопившиеся вопросы невежественной паствы.

– Батюшка, прихожане часто спрашивают: почему возле ворот церкви столько попрошаек?

Батюшка удивленно взмахивал густыми ресницами:

– А где же им быть?!

– Ну, женщинам неприятно – они приходят в храм помолиться, у них на душе благодать, и вдруг эти грязные крикливые нищие, тянут руки, вся молитва насмарку. Это не я так думаю, – добавляла Лика на всякий случай.

Батюшка тер глаза пальцами и вздыхал, глядя в свою кофейную чашку.

– Неприятно, значит, – задумчиво повторял он, вертя чашку в руках.

– Надо им как-то объяснить, – нерешительно напоминала Лика задачу, держа наготове блокнот и карандаш. Батюшка некоторое время смотрел в окно, потом поворачивался:

– Расскажу притчу о женщине, которая так сильно любила Бога, что постоянно умоляла Его прийти к ней в дом. И однажды Он приснился ей и сказал – приду к тебе третьего дня, будь готова.

Женщина в великой радости убрала дом, наготовила всевозможных яств и уселась на крыльце ждать дорогого гостя. Внезапно к ней подошел кривой, хромой и грязный нищий и попросил кусок хлеба. Женщина разгневалась и прогнала его. Однако Бога так и не дождалась.

Разочарованная пустым ожиданием, женщина в слезах спросила Господа – почему Ты не пришел? Ведь я ждала Тебя, и Ты обещал!

Он приснился ей снова и сказал: Я приходил, но ты не узнала Меня. Тот нищий – был Я.

Торопливо дописывая каракулями рассказ, Лика тихо радовалась: конечно, их газетенку покупают, только чтобы узнать, кто умер и куда идти на похороны, а потом заворачивают в нее рыбу, однако кто-то же хоть от скуки прочитает и эту статью?

– Не жалуйся, – строго глядела поверх очков Наташа. – Я мечтала ходить в море и писать про разные страны, а сама пишу про ремонт крыш!

– Мы не можем хотя бы детективами разнообразить нашу газету? Я напишу!

Наташа прикладывала палец к губам, а потом показывала вверх. Все понятно – мы все под пятой у крошки Бабуина, правителя благословенного края.

Все же иногда размеренная кукольная жизнь прерывалась. После одного из таких событий Лика в ожидании гранок из типографии сидела одна в кабинете и писала в свой блокнот, как будто в тайной надежде, что когда-нибудь это прочитает Генрих.

Дневник. 

Такое-то число такого-то месяца.

Митинг

Утром я пришла на работу и стала, как обычно, развешивать купальник на оконных ручках. Окно нашего отдела выходит на крышу соседнего дома, поэтому мой купальник не может вызвать никакого брожения умов, а мирно сохнет себе до следующего утра.

Правда, сегодня он попался на глаза редактору, когда тот в очередной раз встал с левой ноги и размашистым пинком отворил дверь нашего кабинета. Похожими на жучков-навозников глазами пронзительно осмотрел комнату, надеясь засечь шайку оппозиционеров-республиканцев, или какие-нибудь шифрованные подрывные документы, или, на худой конец, запрещенное распитие кофе с сигаретами. Но все было чинно и благородно – сотрудники сидели на местах и работали. Редактор мог только догадываться, что курьерша нам сигнализировала о приближающейся облаве через окно – то самое, которое выходит на крышу и смотрит прямиком на другое редакционное окно, секретарское. При необходимости и желании я легко перебегаю из кабинета в секретарскую по красной черепице – вес-то жокейский. Необходимость возникает в случае конспиративных попоек в секретарской, хотя я понимаю, что дуракам закон не писан и этот бесплатный экстрим без восхищенной публики – пробегать по крыше в поддатом состоянии – может привести к пожизненной инвалидности.

Ну вот, попался редактору на глаза только злосчастный купальник. По этому поводу шеф набрал полную грудь воздуха и с ненавистью в звенящем голосе приказал его убрать – пришлось купальник перевешивать сохнуть на холодную батарею, прикрыв старыми газетами. Затем демонстративно вышел прочь, оставив дверь открытой.

– Собирайся, – сказала спустя минуту напряженной тишины Наталья. – На площади митинг в защиту автономии, кроме тебя, никто не пойдет.

– Здрасте, – возмутилась я. – Я самый молодой сотрудник, мне еще замуж выходить и рожать, вся жизнь впереди. И вообще, политика – не мое направление.

– Да это на полчаса всего, час максимум. Ну давай уже, хватит в кабинете дурака валять, выходи на серьезный репортаж.

– Репортаж – это телевизионный жанр, – пробурчала я.

– И плащ накинь, – напомнила Натали. – Это все-таки тебе не интервью в кукольном театре!

Плащ составляет часть моей редакционной амуниции и всегда висит справа от двери, дожидаясь своего часа. Он легко и непринужденно превращает меня из легкомысленной девицы в мини-юбке в бесполого корреспондента, маскируя под стального цвета поверхностью все гендерные признаки.

На площади я незаметно влилась в возбужденное море митингующих мужчин. Шестое чувство подтвердило, что эта песня вовсе не на полчаса и даже не на час, и к тому же желудок неприятно свело от явного отсутствия других женщин.

Согнанные из горных деревушек старики-мусульмане гневно потрясали клюками и грозились линчевать всякого, кто покусится на драгоценную автономию. Какая-то сволочь напела им в уши, что автономию отнимут, бороды сбреют и ислам искоренят. Стало ясно, что сволочь эта существует во множественном числе и поработала над подготовкой заварушки не один месяц.

Подгоняемая репортерским азартом, я навострила письменные принадлежности и пошла прямиком в народную гущу. Рискну предположить, что народная гуща везде одинаково непредсказуема и опасна, но по какой-то никому не ведомой причине я точно так же полагала, что журналист во всем мире – персона неприкосновенная.

– Кто является организатором этого митинга? – Бодрым голоском ведущей Би-би-си я привлекла к себе внимание, на мгновение повисла тишина, и я ощутила себя Монсеррат Кабалье в час триумфа.

Сотни пар глаз обратились на меня, и аморфная ярость пресловутой народной гущи, доселе не имевшая адресата, вдруг увидела цель. Я только собралась выпалить длинный ряд не менее провокационных вопросов, на которые никто не ответил бы даже на пресс-конференции Генерального секретаря ООН, как ощутила себя… нет, не Монсеррат Кабалье, а полудохлым котенком в лапах у голодного медведя: меня сзади схватили за шкирку.

– А тебя кто прислал?! – зловеще спросила меня народная гуща, вся как один бородатая и свирепая, дыша ненавистью прямо в лицо.

Изображать представителя свободной прессы стало неловко, потому что я висела в воздухе и болтала ножками. Находясь в эпицентре народного гнева, я не видела ни одного потенциального спасителя в радиусе километра.

Боже мой, подумала я, лучше бы упасть с редакционной крыши – там хоть мизерный шанс остаться в живых, а здесь от меня только ветер развеет клочки стального плаща.

– Это со мной, отпустите, – раздался вдруг твердый голос с небес, и моя шкирка стала предметом кратковременной борьбы.

Но народная гуща, как правило, труслива и внушаема, особенно если еще недостаточно разогрелась. Поэтому победил неизвестный супермен.

– Ты что, в Сан-Франциско находишься?! – оттащив меня на безопасное расстояние, прошипел едва знакомый дядя с телевидения, дай Бог ему здоровья.– Спрячь свой дурацкий блокнот и стой за камерой. Кто тебя такую прислал, в самом деле?

– Наташа, – выпучив глаза, честно ответила я.

– Редакция? – кивнул дядечка. – Они еще при Брежневе живут, клянусь. Ты хоть им расскажи, что здесь творится!

Шли часы, а на площади клубились народные массы, они волновались, кричали, требовали, угрожали, сменяли друг друга у микрофона, выплескивали в него потоки сознания, а коварный Бабуин наблюдал за ними из окошечка.

Мы с моим спасителем тихо фиксировали происходящее, стараясь слиться с колоннами и не привлекать ничьего внимания. Хотелось пить, есть, курить и хотя бы присесть: от долгого топтания на месте гудели ноги.

– Когда уже можно уйти? – заныла я.

– Подожди, скоро что-то будет, – ответил бывалый телевизионщик. – Смотри, подкрепление пришло!

Видимо, Бабуин и в самом деле не просто так подглядывал из-за шторки: по его сценарию на площади появилась молодая поросль народной гущи, заботливо политая горячительными напитками. Эти явно были настроены гораздо решительнее стариков и без лишних разговоров двинулись громить совет министров – зрелище один в один напомнило шествие полчищ разъяренных зомби из голливудского ужастика.

– Где еще такое увидишь, – усмехнулся супермен, складывая штатив. – Хотя иди уже отсюда, становится опасно. Поняла меня?! Иди в редакцию! Или нет – лучше сразу домой!

Торча посреди клубящейся толпы чужеродным телом, я колебалась ровно три секунды.

Секунда первая – я погибну при исполнении репортерского долга.

Секунда вторая – никто не выплатит моим родственникам посмертную премию.

Секунда третья – черт возьми, как интересно-то, а?!

И я побежала вместе с полчищами зомби, как раз успев попасть под град камней и осколков. Озираясь по сторонам с восторгом идиота, я думала об одном: где этот пролетариат нашел столько булыжников на центральной улице?? Когда увесистый кусок стекла, сверкнув, пролетел мимо моего виска, я была спасена снова – на этот раз бежавшим мимо городским плейбоем по кличке Бамболео.

– Побежали, побежали! – Он схватил меня и потащил на буксире: должно быть, мой вид в безразмерном плаще навевал ассоциации с городской дурочкой.

Сумасшедший свободен!

Под аккомпанемент звуков народного бунта, наступавшего мне на пятки, я прибежала в редакцию. Коллектив лениво собирался отчалить по домам.

– Наташа! – вскричала я и картинно прижала руки к груди. – Ты знаешь, что в городе творится?!

И в это время раздался взрыв.

Настоящий.

С улицы.

Инстинкт самосохранения пропал у всех разом, и мы кинулись к окнам смотреть на народный бунт – все-таки его не каждый день показывают.

Дым и гвалт шли со стороны телебашни.

– Какую умную вещь я сделала, – белыми губами прошептала Наталья, – что не пошла туда работать…

Подтверждая ее правоту, со звоном вылетели стекла. Пригнувшись, мы переползли в кабинеты.

– Интересно, попаду я завтра в бассейн или нет? – Я вдруг вспомнила про купальник.

Наталья и Миранда посмотрели на меня странными глазами и открыли рты для очередной душеспасительной тирады, как вдруг дверь с визгом распахнулась, грохнув ручкой о стенку. Посыпалась штукатурка.

На пороге стоял шеф.

– Кто сегодня был на площади? – гаркнул он.

Я поднялась с места.

– Репортаж начну уже сегодня, но…

– Это задание отменяется. О митинге буду писать я.

– Но вы же там не были, – смутные догадки зашевелились в моей голове.

– Молчать!! – Он гаркнул на порядок сильнее. – Вопросов не задавать! Никому ничего не рассказывать! Черт бы побрал эту работу!!

Мы потрясенно молчали, пока шеф не ушел. Когда шаги затихли в коридоре, Наталья поднялась, закрыла дверь и сказала шепотом:

– Жалко его, в самом деле.

На следующее утро купальник снова висел на оконных ручках.

За покупками вы выходите в том же, в чем бродили по дому: к чему формальности, если в этом городке шлепки и шорты – нормальная одежда.