Читать книгу Сокровищница ацтеков - Томас Жанвье - Страница 10

Рейбёрн стоял с минуту, наклонившись над убитым, а потом самодовольно осмотрелся вокруг; все наши враги лежали на земле мертвые или умирающие. Инженер пошел к ручью напиться и обмыть страшную рану на лбу, нанесенную ему копьем, которое, к счастью, скользнуло в сторону.

Действительно, все мы получили раны и контузии, которым, по-видимому, предстояло еще много дней напоминать нам о только что выигранном сражении. Рейбёрн кроме раны в лоб получил сильный удар дубиной по руке; Янг был ранен ножом в икру: вероятно, кто-то из раненных индейцев, упавших на землю, угостил его таким образом; фра-Антонио получил легкий порез на руке, защищая Пабло; удар дубиной по плечу совсем парализовал мою левую руку, а голова начала страшно болеть от раны на лбу, нанесенной стрелой. Пабло, сбитый с ног ударом по голове, сильно расшибся о камни и глубоко рассек себе щеку. Несмотря на это, едва окончилась битва, мальчик первым делом сыграл на своей губной гармошке отрывок из «Рори О’Мор», желая убедиться, что его любимый «инструментито» не попортился при падении. Я полагаю, что удар по голове ошеломил беднягу и на время лишил его способности рассуждать. Сердце мое заныло при звуках ирландской песни; она живо напомнила мне Денниса, который избавил нас всех от неминуемой смерти. Если б не его рыцарский поступок, мы были бы застигнуты врасплох и перебиты индейцами, не успев нанести ни одного удара. Оба наши отоми также были убиты.

Но хотя мы очень страдали, нас утешало сознание, что мы отлично проучили врагов. Из всей шайки, атаковавшей нас, – их было восемнадцать человек, как мы узнали, пересчитывая трупы, – в живых к концу битвы осталось только двое, да и те скоро избавили нас от всякой ответственности за свою участь, потому что тут же испустили дух. Одним словом, как выразился Янг, мы взяли на себя все расходы по отправке их на тот свет.

После заключения мира (достигнутого нами прямым, довольно радикальным способом – посредством уничтожения всех наших врагов) моей первой мыслью было спросить Пабло насчет странного оружия, которым он дрался и даже, благодаря уменью владеть им, спас мне жизнь. Мальчик положил его на скалу, пробуя, цела ли его гармошка. Я тщательно рассмотрел интересный предмет и убедился, что безошибочно определил род этого оружия, пока Пабло расправлялся с моим противником. Это действительно был маккуагуитл – первобытный ацтекский меч, но не подходивший ни под одно описание этого оружия, встречавшееся мне. Маккуагуитл, описанный испанцами во время завоевания Мексики и нарисованный на ацтекских картинах, хранящихся в различных музеях, представлял деревянный клинок от трех с половиной до четырех футов длины и от четырех до пяти дюймов ширины. С обеих его сторон шли зубья, как у большой пилы, сделанные из обломков агата в три дюйма длины и два дюйма ширины; они были очень остро отточены, и потому оружие это могло наносить тяжкие раны. Меч, который я держал в руке, был сходен в главных чертах с этим первобытным прототипом, но он был короче, уже и тоньше. Всего же удивительнее было то что он казался сделанным из меди, а между тем блестел, как золото, обладая в то же время гибкостью и упругостью стали. Согнутый руками, он тотчас выпрямлялся и, несмотря на то, что Пабло рубил им что есть мочи, раздробляя кости индейцев, тонкие острия зубьев только немного затупились – тогда как острие стального меча иззубрилось бы при таких условиях, – и ни один рубец не погнулся, что непременно бы случилось, если бы оружие было сделано из меди.

Фра-Антонио тем временем возвратился к нам – несколько сконфуженный своим участием в битве, – и я поспешил показать ему странное орудие, найденное таким странным, образом; по словам Пабло, он расстрелял свои заряды из револьвера и, не имея времени вновь зарядить его, осмотрелся вокруг и увидел блестящий меч в расщелине скалы; он торопливо взял его и тотчас пустил в дело, ударив им индейца, который хотел заколоть меня копьем, а потом расправился еще с двумя нападающими.

Фра-Антонио обладал большим запасом практических сведений по части археологии, чем я, потому что отлично знал многие мексиканские музеи, где хранятся образцы первобытного вооружения. Таким образом, я думал, что ему приходилось уже видеть такие любопытные маккуагуитлы, как тот, который был найден Пабло. Но мне было хорошо известно, что ни в одной книге не упоминалось, чтобы это оружие изготовляли из металла. Между тем фра-Антонио еще больше моего удивился необычайной находке и, вероятно, даже больше ей обрадовался, так как этот металлический маккуагуитл, – предполагая, что он относится к древними, временам, – решал в его пользу наш спор, который мы недавно вели между собой. Я держался остроумной теории моего друга Банделье, доказывавшего, что зубчатое острие ацтекского меча было случайностью, так как прежде оно состояло из цельной полоски агата, а потом искрошилось от употребления. Фра-Антонио между тем твердо держался общепринятого мнения, что первобытное оружие было таким, как я описал его сейчас.

Впрочем, и теперь я спорил, что меч, найденный Пабло, не был античным; я подтвердил, свои слова, опираясь на следующий факт: хотя ацтеки до испанского завоевания и употребляли медь и золото, но не имели понятия ни о бронзе, ни о стали. Можно представить себе мою досаду, когда фра-Антонио окончательно разбил мои аргументы, доказав, что так как это оружие сделано не из бронзы и не из стали, то, значит, я опирался на ложные данные, а потому мои выводы не согласуются со здравой логикой. Боюсь, что я даже погорячился по этому поводу, так как францисканец доказывал свое, а мне его настойчивость казалась пустым упрямством. Таким образом, мы стояли на поле битвы, усеянном трупами индейцев, и рассматривали ацтекский меч. Пожалуй, наш спор затянулся бы надолго, если б Янг – с добрым намерением, конечно, но не особенно вежливым образом – не взял на себя труда прекратить на время наши пререкания.

– Я не знаю точно, профессор, о чем вы там стрекочете с падре, – прервал он нас, – но, насколько я понял, дело идет о вещах, происходивших три или четыре столетия назад. Я не желал бы помешать вам, разумеется, но падре мне нужен; он смыслит кое-что в хирургии, как я заметил в прошлый раз, когда он вытащил колючку кактуса из руки Пабло; пускай же он попробует сделать что-нибудь с дырой в моей ноге. Я ничем не могу остановить кровь, да и боль в моей ране дьявольская. Полагаю, что Рейбёрн также будет очень рад, когда ему наложат новую повязку на раненый лоб.

Надо отдать справедливость фра-Антонио, он отнесся очень добродушно к бесцеремонному поступку Янга; что же касается меня, то мне было ужасно досадно на него: он так некстати прервал наш спор! Но, когда я объяснил францисканцу, чего желает Янг, тот очень осторожно и ловко перевязал ему рану, потом наложил бинты на голову Рейбёрна и на щеку Пабло. Последний воспротивился было этому, так как повязка временно лишила его удовольствия играть на губной гармошке. Мне не понадобилось никакой врачебной помощи. Фра-Антонио тщательно ощупал мое плечо и помахал моей рукой, что причинило мне жестокую боль, и наконец заявил, что у меня все кости целы и даже нет ни малейшего вывиха.

Рейбёрн также с большим интересом рассматривал найденный меч.

– Конечно, это не бронза, – сказал он, – и не может быть фосфорной бронзой. Но если б такая вещь была возможна в металлургии, я сказал бы, что это – золото, обработанное по какому-нибудь неизвестному нам способу, который придал ему такую же твердость, какую получает бронза, обработанная с помощью фосфора; но тут должно быть также какое-нибудь химическое изменение в составе металла, придающее золоту качество каленой стали. Ничто, кроме золота, – прибавил инженер, – не может оставаться долгое время на открытом воздухе, не подвергаясь окислению.

– А почему бы не допустить, что эта странная штука принадлежит народу, который мы отыскиваем? – спросил Янг, хладнокровно выразив мысль, давно засевшую у меня в голове. Если б это было так, я охотно согласился бы, что фра-Антонио прав относительно форм ацтекских мечей. Слова Янга напомнили мне также символ царя, найденный нами на скале во время торопливого бегства и тотчас же снова потерянный. Я вернулся к этому предмету и наговорил много нелестного по адресу индейцев, помешавших нам следовать по дороге, которую мы отыскивали с таким трудом. Теперь она была найдена, но, вероятно, главные силы индейцев сторожили нас внизу долины, что мешало нам вернуться на место, где мы заметили условный знак, чтобы затем систематически продолжать свои поиски.

– На вашем месте, профессор, – сказал Янг, когда я закончил, – я бы не стал так сердиться на этих бедных индейцев за то, что они сделали. Правда, они убили Денниса и с их стороны это большая подлость, потом они отправили на тот свет наших обоих «мосо́», да и нас остальных поколотили достаточно. Но ведь и мы не остались у них в долгу, перебив восемнадцать человек – по шести на каждого из наших убитых. Теперь, я полагаю, мы квиты. А вот если б не нападение индейцев, то мы никогда не попали бы в эту долину и не открыли бы царского символа на скале.

– А что толку в том, что мы его открыли, если нам нельзя следовать по этому пути? – спросил я. – Мы не можем вернуться назад рассмотреть этот знак, не рискуя жизнью, а пока мы не рассмотрим его, нельзя знать, где находится другой, и таким образом путь для нас потерян.

– А я вот только хотел убедиться в одном, – заговорил Янг, – неужели меня одного изо всей нашей компании Всемогущий Господь одарил парой глаз? Между тем выходит так. Допустим, профессор, что вы сейчас повернетесь назад и взглянете на то место, где видна коричневая черта на выступе скалы; допустим, что и остальные из вас сделают то же. Уж если это не царский символ, видный ясно, как нос на человеческом лице, я готов съест всех мертвых индейцев в этом ущелье.

Янг говорил правду. Как раз над расщелиной, где Пабло нашел меч, виднелась фигура, до того глубоко вырезанная в скале, что ее не могла стереть рука целых столетий; она выступала на камне вполне определенно и ясно. Это был тот самый рисунок, который начертили, фра-Франсиско в давно прошедшие времена на страницах своего письма, адресованного настоятелю. И та же самая фигура повторялась па несравненно более древней золотой монете. Под ней на скале была вырезана стрела, указывающая прямо в ущелье.

Такое счастливое открытие, по крайней мере, развеселило нас. Смерть Денниса и обоих отоми да и наши собственные раны и тяжелое чувство, какое испытывает после битвы всякий нежестокий по природе и неожесточенный человек, томили нам душу.

Но тут было отчего развеселиться. Мы не только нашли настоящий путь, но, кроме того, он шел именно по тому направлению, куда мы сами хотели двинуться. Спуститься в долину на открытое место было слишком опасно; индейцы по необъяснимой причине не захотели атаковать наш караван в ущелье, наверно, поджидали его в другом месте. Нашим единственным спасением было бегство в горы, и знак ацтеков на скале обещал вывести нас на дорогу. Поэтому мы собрались проникнуть как можно дальше в глубь ущелья, прежде чем настанет ночь. Индейцы, очевидно, из какого-то суеверия избегали приближаться к этому месту и их спасительный страх должен был возрасти, когда они увидят, что мы перебили их товарищей всех до единого человека. Тела наших бедных отоми мы положили в глубокую впадину в скале и завалили их камнями, пока фра-Антонио читал над ними погребальные молитвы. Но тело Денниса мы взяли с собой, желая предать его земле более приличным образом, в благодарность за то, что он спас нам жизнь, не жалея последних сил и сознавая, что сам он погибнет. Что же касается восемнадцати убитых индейцев, которые сами навлекли на себя такую печальную участь, то мы вовсе не заботились о них, предоставив их тела на съедение койотам.