Читать книгу Мастера секса. Настоящая история Уильяма Мастерса и Вирджинии Джонсон, пары, научившей Америку любить - Томас Майер - Страница 8

Два луча пронизывали темноту. Резкий свет от фар «плимута» прокладывал путь сквозь неподатливую тьму проселочных дорог Миссури. Авто с Мэри Вирджинией Эшельман и ее школьным бойфрендом Гордоном Гарретом медленно тарахтело по Шоссе 160, широкой асфальтовой дороге без единого уличного фонаря, и только звезды и луна освещали ночное небо.

Для свидания с Мэри Вирджинией Гордон одолжил новехонький автомобиль семейства Гордонов – зеленый седан 1941 года выпуска, с сияющей хромированной решеткой радиатора, выпуклым рисунком на капоте, мощными крыльями и вместительными задними сиденьями. Они проезжали мимо домов с приусадебными участками и огородов, врезанных в покрытые высокой травой прерии. Тем вечером они с друзьями ходили во «Дворец», единственный в городе театр, где мелодии и хореография голливудских мюзиклов спасали их от уныния Голден-Сити. Кинохроника показывала им другой, большой мир, лежащий за пределами крохотного городка с населением в восемьсот человек. Расположенный рядом с плато Озарк Голден-Сити казался более похожим на провинциальную Оклахому, чем на большой Сент-Луис, – и по количеству грунтовых дорог, и по степени религиозного фанатизма.

По пути домой Гордон увел «плимут» с дороги и погасил фары. Шорох шин, жестко трущихся о гравий, вдруг прекратился, и за ним последовала почти осязаемая тишина. Мэри Вирджиния и ее бойфренд припарковались в безлюдном месте, где никто не мог их заметить.

Все еще сидя на переднем сиденье, Гордон расстегнул блузку Вирджинии, задрал юбку и прижался к своей спутнице. Она не шевелилась, не сопротивлялась, просто в изумлении смотрела на него. Мэри Вирджиния никогда прежде не видела пениса, разве что, как она вспоминала уже позже, когда мама меняла подгузник ее младшему брату. Тем вечером, вскоре после своего пятнадцатилетия, Мэри Вирджиния Эшельман, позже известная как Вирджиния Джонсон, познала тайны человеческой близости. «Я ничего и ни о чем не знала», – признавалась женщина, чье выдающееся сотрудничество с доктором Уильямом Мастерсом однажды станет для Америки синонимом к словам «любовь» и «секс».

В ее пуританском доме на Среднем Западе Мэри Вирджинию приучили, что секс – это нечто греховное, что-то далекое от захватывающих романтических книжных историй, знакомых ей по довоенным фильмам. Как и многие женщины ее поколения, она считала, что секс был в лучшем случае неблагодарным делом, имеющим слабое отношение к браку и семье. Спустя годы она будет называть Гордона Гаррета просто «мальчиком с огненно-рыжими волосами». Она скрывала его личность так же, как любую неприятную правду о своей жизни, как ускользающее воспоминание о любви. Спустя десятилетия она признавалась: «Я никогда не была замужем за мужчиной, которого по-настоящему любила». Но она так и не забыла ни Гордона Гаррета, ни тот вечер, когда двое подростков потеряли невинность на окраине Голден-Сити.

У дороги, в тени, юная парочка тискалась на тесном переднем сиденье, а потом перебралась назад. От тяжелого дыхания запотели окна. Автомобиль, все еще редкость для такого места, как Голден-Сити, казался относительно подходящим местом для уединения. Гордон потянул ручной тормоз, чтобы машина не укатилась, пока их внимание было занято совсем другим.

В старших классах Мэри Вирджиния проводила довольно много времени с Гордоном. Он был шести футов ростом[2], с телосложением юного фермера, и достаточно крепким, чтобы играть в школьной футбольной команде, но при этом весьма восприимчивым к изящным музыкальным пристрастиям Мэри Вирджинии. Весь последний год обучения они были парой, их постоянно видели вместе. Гордон был ее кавалером.

Мэри Вирджиния «перепрыгнула» через два класса, и оказалось, что она значительно младше своих одноклассников в Голден-Сити, в том числе и Гаррета, которому уже исполнилось семнадцать. Она была славной – длинные светло-каштановые вьющиеся волосы, внимательные серо-голубые глаза и привычка серьезно поджимать губы. На ее лице часто блуждала загадочная полуусмешка Моны Лизы, которая в любой момент могла превратиться в широкую откровенную улыбку. Как и у остальных Эшельманов, у нее были характерные высокие скулы, прекрасная осанка и идеально прямые плечи. При всей изящности фигуры она обладала довольно выразительной грудью, что позволяло ей выглядеть весьма зрелой, хотя некоторые мальчики из школы отпускали весьма нелестные замечания. «Долговязая, тощая и плоская, – вспоминал Фил Лоллар, парень чуть младше ее, живший на соседней ферме, – обычная девчонка». Но большинство подростков в Голден-Сити восхищались чувством стиля Мэри Вирджинии, которого так не хватало этому месту. Городок был маленьким, а она разговаривала, одевалась и держалась как настоящая леди, так что даже ее друзья из класса выпуска 1941 года не догадывались о ее реальном возрасте. Ярче всего был ее запоминающийся голос – влекущий, тонко настроенный инструмент, развитый благодаря занятиям пением. Старшая сестра Гордона, Изабель, говорила, что одежда Мэри Джейн никогда не выглядела изношенной или неопрятной, как у многих фермерских детей во времена пыльных бурь в 1930-е годы. Девушка ее брата «всегда была чистая, аккуратная и женственная», вспоминала Изабель. «Такая хорошенькая», – добавляла она.

Поездка в новеньком «плимуте» папаши Гаррета казалась верной и правильной идеей – Гордон изо всех сил постарался устроить королевский экипаж для своей принцессы прерий. В отличие от остальной молодежи времен Великой депрессии, Мэри Вирджиния всегда вела себя как человек, уверенный в завтрашнем дне, – может быть, потому, что ее мать, Эдна Эшельман, не допускала других вариантов. «Думаю, она очень нравилась Гордону, – вспоминала другая его сестра, Каролин. – Ее мать жила по принципу “бери от жизни лучшее”, и Мэри Вирджиния была такой же». Сестры Гаррет считали Мэри Вирджинию славной девушкой, такой, которую парень вроде Гордона мог бы с гордостью сопроводить на выпускной бал, а однажды даже подумать и о женитьбе. В общем, они полагали, что она-то уж точно не будет резвиться на заднем сиденье семейного авто Гарретов.

Уже в столь нежном возрасте Мэри Вирджиния поняла, какие двойные стандарты уготованы молодой девушке вроде нее в современной Америке. Она знала, что нужно говорить, какие правила соблюдать, и видела, с каким фанатизмом моралисты и фундаменталисты рассуждают о роли женщины. Она приняла твердое решение никогда не терять независимую часть себя. Она будет жить по своим правилам, какими бы ни были наставления матери или кого-либо еще. Она честно изображала «хорошую девочку» – и в школе, и дома, – но в глубине души знала, что это не так. «Я всегда притворялась маленькой маминой леди, но на самом деле всегда поступала так, как считала нужным, – объясняла она. – Я просто никогда не действовала открыто».

В тот вечер, когда Мэри Вирджиния потеряла девственность, ее опыт не сопровождался принуждением, усилиями или позором. Незамысловатый акт длился всего несколько минут. Секс показался ей занятием весьма приятным, хоть и совершенно непривычным. Никаких мыслей об оргазме, сексуальном поведении или взаимном удовольствии – о том, что стало объектом ее тщательного, длиною в жизнь, научного исследования с Мастерсом, – в ее голове в тот момент и близко не было. Она просто позволила своему бойфренду делать то, что он делал. Уже позже она поняла, что в тот раз, вероятно, с Гордоном это тоже произошло впервые. «Все просто случилось, как-то очень естественно, – задумчиво и удивленно говорила она, вспоминая их вечер на заднем сиденье. – Моя мама была бы до смерти шокирована».

Жизнь Мэри Вирджинии во многом состояла из случайностей – взять хотя бы историю появления ее семьи в Голден-Сити. Ее отец Гершель Эшельман, которого все звали Гарри, и его супруга Эдна жили в Спрингфилде, когда 11 февраля 1925 года родилась их дочь. Родители Гарри считались мормонами из расположенного неподалеку округа Кристиан, при этом ни он, ни его жена не были особо религиозны. Эшельманы были родом из Гессена, их предки прибыли оттуда в период Войны за независимость. Во время Первой мировой войны сержант Гарри Эшельман из батареи «А» Пятого полевого артиллерийского полка на всю оставшуюся жизнь насмотрелся на кровь, смерть и вечное небытие на полях боев Франции, где его младший брат, Том, был ранен, но все же выжил. После войны, как Гарри Трумэн, оставивший Индепенденс, двадцатидевятилетний Гарри вернулся на юго-запад Миссури искать простой жизни для себя и своей невесты Эдны Эванс. Их познакомила младшая сестра Гарри, ученица из класса 20-летней Эдны, преподававшей в местной школе. Вскоре новоиспеченная миссис Эшельман дала понять Гарри, что не согласна на его скромный план. «Мама хотела устроиться получше и была полна решимости стать его женой», – вспоминала взрослая Вирджиния.

Хотя у Гарри Эшельмана были все задатки фермера-любителя, его не распаляли амбиции. Подтянутому и стройному Гарри, казалось, было достаточно иметь свою собственную землю и щедро осыпать вниманием своего единственного ребенка. На фотографиях Гарри, длиннолицый, скуластый, напоминает Рэя Болджера, сыгравшего приветливое Пугало в «Волшебнике страны Оз». Мэри Вирджиния наслаждалась ролью отцовской любимицы. «Всегда считалось, что я больше похожа на отца и родных по его линии, – с гордостью говорила она впоследствии. – Я была папиной девочкой». Гарри мог разобраться в чем угодно – от строительства дома до дочкиного домашнего задания по алгебре. Как бывший кавалерист он много знал о лошадях – достаточно, чтобы они выполняли различные трюки, развлекая работников фермы, или чтобы позволять дочери кататься по двору на жеребцах-першеронах. «Мама кричала ему: “Следи за ребенком!” – а он улыбался, махал рукой и сажал меня на коня», – вспоминала Вирджиния. Дома Гарри мог учить дочь утюжить плиссированные юбки или делать «деревянные» туфли из картона к костюму для школьного концерта. «Не было такого, чего бы он не умел», – говорила она.

К тому времени когда Мэри Вирджинии исполнилось пять, ее родители, уже ощущая хватку Великой депрессии, решились покинуть юго-запад Миссури. Они отправились на поезде в Калифорнию, чтобы начать все сначала. В Пало-Альто Гарри устроился смотрителем в пышную оранжерею в саду государственной больницы, обслуживавшей в основном раненых солдат. «Хорошая была работа, – вспоминала Вирджиния. – Мы жили на земле, на прекрасной земле с красивыми домами». Ее отправили в прогрессивную школу с детским садом, и она преуспевала в учебе. Хорошо подвешенный язык и сообразительность помогли ей закончить восьмой класс уже в двенадцать лет.

Для тех, кто бежал с засушливых равнин Миссури, эта больничная территория, наверное, казалась Эдемом, райским садом, готовым укрыть от яростного натиска депрессии. Вместо подпирающих небеса серых пыльных облаков они видели восхищавшее их неприкрытое величие Тихого океана, рассматривали туманное великолепие его береговой линии. Как-то раз Вирджиния рассказывала, как ее отец отправился прогуляться по пляжу в костюме и соломенной шляпе. Его фото, сделанное в тот день, помогло ей освежить детские воспоминания. «На мне был купальничек, я играла у кромки прибоя, – вспоминала она. – А потом зашла чуть дальше от берега, и меня накрыло волной. Я-то была довольно миниатюрной». Волны опрокинули Мэри Вирджинию и потащили в глубину. Гарри Эшельман, полностью одетый, не стал тратить время попусту и поступил в глазах дочери как герой. «Он просто подбежал и спас меня», – вспоминала Вирджиния.

Как и следовало ожидать, Калифорния Эдне надоела. Это была в первую очередь ее идея – переехать в Золотой штат вместе с другими жителями Среднего Запада, переживающими трудные времена. Но вскоре она начала скучать по дому, а работа мужа садовником в госпитале для ветеранов уже перестала казаться ей замечательной. К большой досаде супруга и дочери Эдна приняла решение, и Гарри знал, что спорить бесполезно. Он не особо сопротивлялся желаниям жены. «Мама настаивала, что нужно вернуться домой, к друзьям и родным», – объясняла Вирджиния, хотя на самом деле большинство родственников ее матери тоже перебрались в Калифорнию. – Она просто очень сильно хотела обратно». Гарри связался со своим отцом, все еще жившим в округе Кристиан, попросил помочь найти им новую ферму поближе к Спрингфилду – и тот нашел, примерно в 50 милях к западу. Эшельманы и их маленькая дочь собрали вещи, сели в машину и поехали назад, в Миссури, где все было еще хуже, чем до их отъезда. «Мы вернулись, и оказалось, что у дедушки есть земля только в Голден-Сити», – рассказывала Вирджиния. Положение усугублялось полной безвестностью места. «Крохотный городишко, – вспоминала она, – буквально ни души». Голден-Сити называли степной столицей страны. Для молодых людей с амбициями «Голден-Сити был местом, из которого надо бежать», вспоминал Лоуэлл Пью, один из ровесников Мэри Вирджинии, дослужившийся до директора похоронного бюро города. Он считал, что у девушек вроде Мэри Вирджинии было всего два пути: «выйти замуж, или уехать из города – собственно об этом мечтала каждая девушка, которая еще не была замужем и не ждала ребенка».

Бегство Эшельманов из Калифорнии в Миссури подчеркнуло еще один важнейший факт: хотя Мэри Вирджиния и преклонялась перед отцом, жизнью семьи управляла мать. Противостояние их желаний было основной драмой в жизни юной Вирджинии. Именно представления Эдны задавали золотой стандарт женственности. Ее дочь послушно принимала правила – во всяком случае, на виду у матери – и бунтовала против них, выходя из-под надзора. В доме Эшельманов на первом месте стояла внешняя атрибутика. «У нее были очень четкие представления о том, какой должна быть жена и мать, – и она держала марку, – рассказывала Вирджиния. – Она действительно считала себя лучше всех – ну или хотела такой быть».

Эдна Эванс была средним ребенком в семье более скромной, чем семья Эшельманов. Она была привлекательной женщиной, тонкой и гибкой, с коротко подстриженными каштановыми волосами. Если ее муж смотрел на мир дружелюбно и наивно, то во взгляде Эдны всегда читались скепсис и жажда укрепить положение в обществе. Она как будто постоянно с кем-то негласно конкурировала. В семейной жизни Эдны все сложилось не совсем так, как она рассчитывала. Увязнув в Голден-Сити, она, казалось, решила взять под контроль максимально возможную часть реальности и передать эти уроки своей дочери. «Все были без ума от меня, и я выросла с ощущением, что таланты и успехи – это прекрасно, но на первом месте все равно стоит брак», – вспоминала Вирджиния. Миссис Эшельман настаивала, чтобы все называли ее дочь двойным именем – Мэри Вирджиния. «Во времена, когда всех звали “Джуди Энн” или “Донна Мари”, она хотела, чтобы и у меня было двойное имя», – рассказывала Вирджиния. Естественно, из подросткового духа противоречия она просила друзей в Голден-Сити звать ее просто Вирджинией.

Эдна стремилась к изяществу, она записала дочь на уроки фортепиано и вокала, учила ее шить и готовить. Когда супруг отсутствовал, Эдна бралась и за мужские обязанности. «Бывало, летом во время сбора урожая мама – моя миниатюрная хрупкая мама – выходила работать в поле: заводила трактор, все такое, – вспоминала Вирджиния. – Если было нужно, она что угодно могла сделать».

Эдна, живущая на ферме в пяти милях[3] от центра пыльного городка с несуразным названием, отчаянно нуждалась во внимании и общественной жизни. Раз в месяц миссис Эшельман и миссис Гаррет, а с ними и другие матриархи Голден-Сити поочередно собирались друг у друга дома – разговаривали, делились сплетнями и наслаждались женской компанией, которую не так часто удавалось собрать жительницам равнины. «Эдна была более легкой на подъем [чем Гарри], более амбициозной в личном и семейном плане, – рассказывала Изабель Гаррет-Смит. – Она так гордилась Мэри Вирджинией. Она хорошо ее воспитала». Хотя ее муж стал демократом «Нового курса», отреагировав на политику гувервиллей по всей стране, Эдна решила самореализоваться в Республиканской партии. «Она всю жизнь пыталась выделиться», – объясняла Вирджиния. Политика внесла оживление в довольно скучную жизнь на ферме Эшельманов. Но никто не ощущал изоляцию так остро, как Мэри Вирджиния. Старая груша позади фермы стала ее читальным залом, и в хорошую погоду она сидела там, листала Библию или припрятанные от матери романы и мечтала о незнакомом ей мире. «Играть было не с кем, – вспоминала она, – так что я просто наблюдала за людьми. Мне всегда было интересно, как они живут. Мои бабушка, дед и прочие взрослые родственники приезжали к нам, и я постоянно просила их рассказать о своем детстве. Мне нравилось слушать о чужой жизни – наверное, потому, что я была в семье единственным и поэтому одиноким ребенком».

Как-то летом Мэри Вирджиния целую неделю гостила у старшей сестры Эдны, и та позволила ей побродить по ее просторному дому. В одном из шкафчиков она нашла личные вещи своей тети, в том числе и стопку писем, написанных мужчиной, руководившим частной школой для мальчиков в предгорьях Миссури. Согласно семейным преданиям, ее тетя, которой тогда было за сорок, чуть не вышла за него замуж. Мэри Вирджиния узнала, почему свадьба не состоялась. «Я нашла эти чудесные любовные письма, перевязанные лентой, полные страсти, которую я не забуду до конца своих дней, – рассказывала она. – Но вот что оказалось: от него забеременела какая-то девушка из их города, и с тех пор тетя с ним не разговаривала. Она его бросила и так никогда и не вышла замуж. Вот какая потрясающая драма».

Подобные тайные истории об опасностях плотской любви, безусловно, повлияли и на то, как Эдна воспринимала зарождающуюся сексуальность ее дочери, и на ее желание оградить девушку от любого искушения. «Со мной никогда не говорили о менструации и подобных вещах, – признавалась Вирджиния. – Все сексуальное жестко отрицалось. И не обсуждалось». Разумеется, на ферме, населенной лошадьми, свиньями и другими теплокровными животными, было сложно, если вообще возможно, избежать горячих проявлений реальности жизни. Историки Озарка, этого покрытого лесом плато посреди прерий, подтверждают непристойный образ фермерской жизни. Игнорируя Священное Писание, некоторые сельские жители, например, практиковали свои собственные языческие обряды в 1980-х, совокупляясь прямо на полях, чтобы обеспечить хороший урожай. «Я росла и узнавала, насколько женщины боятся беременности или статуса городской проститутки», – вспоминала Вирджиния. По словам гробовщика Лоуэлла Пью, который также спорадически вел историю этого города, среди ровесниц Мэри Вирджинии из Голден-Сити были целых три «ночных бабочки», весьма процветавших в Канзас-Сити.

Уходить от обсуждения интимной близости стало все сложнее, когда мать внезапно забеременела и родила мальчика, Ларри, спустя двенадцать лет после рождения Мэри Вирджинии. Тем не менее Эдна решила, что все уроки сексуальности – как и все важное, чему она учила дочь, – будут проводиться на ее условиях. Однажды вечером, перед сном, когда Вирджиния читала книгу, к ней в комнату вошла мать. Ее узкое лицо выражало обеспокоенность. Мама что-то бормотала о сексе, пользуясь эвфемизмами и витиеватыми фразами. «Я была очень юной, когда она пыталась рассказать мне о беременности и о том, как она возникает, – рассказывала Вирджиния. – Но ей не удалось сказать ничего внятного». Юная Мэри Вирджиния слушала молча, но невнимательно.

К тому времени когда Мэри Вирджиния достигла половой зрелости, а тело ее повзрослело, чувство одиночества, которое она испытывала дома, стало невыносимым. Ее интерес обращался к мальчикам, и она постепенно замечала, что может завоевать их внимание лишь внезапно улыбнувшись, приняв определенную позу или встряхнув волосами. Вон Николс, ее одноклассник, живший неподалеку, вспоминал жаркие летние дни, когда он приезжал на грузовике на ферму Эшельманов. Каждую неделю он забирал два или три ящика яиц – по тридцать дюжин в ящике – и другие продукты, чтобы отвезти их на рынок. На ферме Эшельманов не было ничего особенного. Гарри и Эдна жили в белом двухэтажном доме, которому было примерно лет сто, а вокруг простирались 160 акров[4] пшеницы, кукурузы, овса, люцерны и сена. В хлеву примерно триста кур несли яйца, несколько коров ждали дойки, а в грязи валялись свиньи и поросята. Но Вон не мог оторвать глаз от Мэри Вирджинии. В памяти Вона навеки отпечатался образ Мэри Вирджинии «в коротких шортах – очень коротких, – видимо, она знала, что я приеду». Даже если он и нравился Вирджинии, «она не говорила мне об этом», признавался он. По вечерам после посещения кинотеатра Вон и другие ребята ходили потанцевать с девушками из местной школы, в том числе и с Мэри Вирджинией. Позади серебристого экрана кинотеатра располагалось маленькое кафе «Зеленый фонарь», где они общались и танцевали фокстрот. «Все девчонки танцевали лучше нас, – смеясь, рассказывал Вон. – А Мэри Вирджиния была действительно выдающейся девушкой». Но в старших классах никто так не занимал Мэри Вирджинию, как Гордон Гаррет, чья семья жила на ферме в двух милях от дома Эшельманов. «До нее он ни с кем так долго не встречался, – рассказывала его сестра Изабель. – Мне кажется, она была из тех немногих, кому хватало смелости с ним спорить».

При этом выдающийся молодой человек по имени Гордон, более известный как Рыжий или Флэш, волне мог украсть пару бутылок пива вместе с друзьями в сухом штате Миссури и не быть пойманным. Ему также удалось сохранить в тайне автомобильные прогулки под луной с Мэри Вирджинией. В отличие от других парней, Гордон никогда не хвастался своими похождениями. Он просто намекал на свое особое место в ее жизни. «Он знал, что был у меня первым, – вспоминала она. – Он упоминал об этом. Как мужчина может не знать, что он у девушки первый? Это же очевидно». Вероятно, боясь, что причинил боль, Гордон нежно поинтересовался, все ли в порядке, когда они закончили. «Он не был поэтичной натурой, – рассказывала она, – но все равно спросил, как я себя чувствую, понравилось ли мне. Не знаю, как он оценил ситуацию, но он проявил внимание, переживал за меня. Я даже не знала, что ответить». Мэри Вирджиния не собиралась подтверждать, что он у нее первый. Она считала, что было не нужно, потому что «он и так знал».

В выпускном альбоме их фотографии нарочно поместили рядом. В разделе «Пророчества», где не без иронии предсказывалось будущее учеников, написали то, чего на полном серьезе ожидал весь класс:

ЧИКАГО: мистер и миссис Гордан [sic![5]] Гаррет сообщают о поступлении их дочери в специализированную школу для девочек мисс Вирджинии Таунли в Санни-Слоуп, Чикен-Крик. Миссис Гаррет – в девичестве мисс Мэри Вирджиния Эшельман.

Накануне окончания учебы, весной 1941 года, мир Мэри Вирджинии, ограниченный Голден-Сити, прежде медленный и скучный, стал быстро расширяться по мере приближения военной угрозы, охватывающей все ее поколение. Старший брат Гордона пошел на службу в береговую охрану и дислоцировался в Нантакете до конца войны. Гордон получил отсрочку на год, чтобы остаться работать в поместье Гарретов. «Единственная причина, по которой я не вышла за него – и даже не думала об этом, – заключалась в моем нежелании жить на ферме, – признавалась Вирджиния. – Я хотела в колледж, я хотела в большой мир». Некоторым также казалось, что семья Эшельманов считала Гордона недостаточно хорошей партией. «Она бросила Гордона, – рассказывала его сестра Каролин. – Она не хотела его, потому что он был фермером. Она хотела уехать. Ей не подходила фермерская жизнь. Она была очень требовательной». Эшельманы решили отправить Мэри Вирджинию изучать музыку в Друри-колледж в Спрингфилде. «Я всегда мечтала петь в Метрополитен-опера или гастролировать по всему миру как классическая певица», – рассказывала она. В конце концов Гарри и Эдна тоже уехали из Голден-Сити и вернулись в свой родной Спрингфилд.

Спустя год после окончания школы Гордон решил записаться в армию, охваченный патриотической волной, последовавшей за событиями в Пёрл-Харбор. В день отъезда – как позже рассказывала Эдне миссис Гаррет – Гордон в отчаянии стоял на вокзале со своей семьей и ждал, когда его вместе с остальными добровольцами увезут в окружной центр в Ламар. Он надеялся, что Мэри Вирджиния придет попрощаться. Гордон разочарованно осмотрелся, а потом обратился к своей маленькой племяннице. «Придется тебе быть моей девушкой, – простонал он. – Потому что девушки у меня больше нет».

К тому времени когда мать рассказала эту печальную историю, Мэри Вирджиния давно уже не жила в Голден-Сити. «Меня не тронуло. Мне было более чем все равно», – вспоминала она об отъезде Гордона. Мы к тому времени уже и не бывали вместе. Я много с кем встречалась. А теперь я оглядываюсь и думаю: боже, неужели я была такой бесчувственной? Я же вообще не думала, как я с ним поступаю. Весь город ведь понимал, что если он не женится на мне, то не женится вообще никогда».