Читать книгу Мой путь к мечте. Автобиография великого модельера - Томми Хилфигер - Страница 4

Я всегда планировал побег. В основном в мечтах. Вытаскивал себя оттуда, где находился, и мысленно переносился в другое место. Улизнуть из школы после обеда? Рвануть куда-нибудь на эти выходные? Попасть на тусовку? Я мечтал об автомобилях, спорте, девушках; хотел делать деньги, наслаждаться жизнью, быть рок-звездой. Представлял себя в лодке на Багамах, ощущал ветер на своем лице, слышал хлопанье парусов, когда меняли галс, скользил взглядом вдоль мачты, устремляя взор к белым облакам и голубому небу. Я видел все воочию.

У меня было восемь братьев и сестер. Однажды воскресным утром мой отец забил снаряжением кузов универсал, усадил всех нас в машину, и мы отправились в Дентон-Хилл, горнолыжный курорт в Пенсильвании. Пока все пытались привлечь к себе внимание, я уставился в окно и заметил хижину на склоне горы. Представил себя в этой хижине; но в моей фантазии она походила на швейцарское шале, где в большом каменном камине пылал огонь. Мои лыжи стояли наготове у крыльца. Мне захотелось оказаться в лыжном патруле, и я живо вообразил свой рюкзак, в котором лежали швейцарский армейский нож, аптечка, рация и сложенная палатка. Даже почувствовал запах сосен, увидел искристый белый снег, прикоснулся к хвойным деревьям. Не знаю, откуда взялись эти детали; я был одержим фильмами Уолта Диснея, так что, вероятно, из них, или они навеяны фильмом «Звуки музыки».

Мой отец, Ричард, часовщик и ювелир, не был человеком фантазий. Он говорил, что мне надо научиться ремеслу, чтобы иметь надежную профессию и зарабатывать на жизнь.

– Что такое ремесло?

– Выучишься на механика, чтобы работать в мастерской, или на плотника.

Мне не хотелось становиться роботом, который просыпается по утрам и изо дня в день делает одно и то же. В мастерской было лучше, чем на уроке алгебры, но это не особо интересовало меня. А для меня важен интерес.

Дома было неинтересно.

Я родился в 1951 году и вырос в Элмайре, штат Нью-Йорк, в жилом доме на две семьи, разделенном общей стеной, на Лорел-стрит, 921, около Пенсильвания-авеню. Семья моего отца имела немецкие и швейцарские корни; родственники моей мамы происходили из Ирландии и Шотландии. Девичья фамилия бабушки по материнской линии была Бернс, и, предположительно, мы состояли в родстве с поэтом Робертом Бернсом, но об этом никогда не говорили в нашем доме, потому что Робби Бернс имел репутацию бабника и пьяницы. Вся семья, все одиннадцать человек, каждый вечер ужинали за одним большим столом; здесь царил хаос. В любой момент времени в высоких стульчиках сидели несколько детей. Я любил дразнить своих сестер, стараясь их рассмешить. Кто-то из братьев мог пролететь через всю комнату. От гомона звенело в ушах. Но когда мой отец приходил домой и бил кулаком по столу, все умолкали. Он садился за стол последним, обычно в плохом настроении. Его присутствие вызывало в нас чувство тревожности и нервное хихиканье. Это бесило его, отчего мы лишь распалялись, окончательно выводя его из себя. Каждый вечер мы старались держать себя в руках и каждый вечер приводили отца в ярость.

Когда оставались одни, мы обычно спрашивали маму: «Почему папа такой сердитый?» Моя мать, Вирджиния, дипломированная медсестра, трудилась в ночную смену – с шести до одиннадцати часов. Она приходила домой, готовила завтрак для всех нас и не успевала выспаться, но всегда находила во всем лишь хорошее. Миниатюрная женщина с каштановыми волосами, у которой один глаз был зеленый, а другой – карий, добрая, теплая, чуткая и любящая. Мама была поистине святой.

«В магазине у папы работает кондиционер, а когда он возвращается домой, здесь нет кондиционера, милые». Вот почему он сердился летом. «Дорогу не почистили, а на ней гололед, дорогие». Вот почему он сердился зимой. Отец был в плохом настроении каждый сезон, почти постоянно.

Мой отец любил встречаться с приятелями. Они с удовольствием играли в карты, стреляли по тарелочкам, ходили в бар и делали спортивные ставки. Его жизнь, вызывавшая в нем радостное возбуждение, протекала за пределами дома. Он был красив, безупречно одет и любим всеми, кто его знал. Общаясь с соседями, клиентами и друзьями, он был совершенно очаровательным, но дома представал совсем другим, и никто не видел этого, кроме нас. Содержание дома обходилось дорого. Приходилось выплачивать ипотеку и покупать одежду для девятерых детей. Он был воспитан протестантом, а женившись на моей матери, принял католичество. Отец следовал этим правилам, тем не менее Ричард Хилфигер, разумеется, не казался довольным жизнью, хотя при таком количестве детей был прилежным кормильцем. Сомневаюсь, что он хотел иметь девятерых детей. Возвращение домой означало для него столкновение с реальностью. Каждый вечер, когда его машина въезжала на подъездную дорожку, мы разбегались и умолкали.

Если я оставлял велосипед на подъездной дорожке, или мои туфли лежали на лестнице, а не в моей комнате, куда их надлежало убрать, или я ударил сестру (это происходило примерно раз в неделю, когда мне было пять лет, и продолжалось до 11-летнего возраста), отец наказывал меня и шлепал, причем сильно. Я ненавидел и боялся отца и всегда стремился избегать его общества. И научился мастерски скрываться от отца, когда он находился дома. Становился фантомом, призраком. Прятался от него, потому что никогда не знал, в какой момент он обнаружит мои оплошности и набросится на меня.

Моя мама была очень доброй и любящей, и ей претило физическое наказание. Она знала, что это неправильно. Желая защитить меня, она негромко говорила мужу: «Хватит». Мама пыталась сгладить наши отношения, но я всегда пребывал в тревоге, что чем-то выведу его из себя, и каждую неделю он на деле доказывал небезосновательность моих опасений.

Неважно, вел ли я себя лучше или хуже, – отец пугал меня каждый день моей жизни.

Когда в семье девять детей, жизнь сложна. У всех нас были определенные роли в семье, но не уверен, что они имели разумное обоснование. Кэти, первенец, творческая натура, обладавшая прекрасным вкусом. Она постоянно делала в доме перестановки: лампу сюда, стол туда, кушетка передвигалась к другой стене. Она содержала все в чистоте и во всех отношениях была прилежной. Еще она остро ощущала отсутствие достатка в доме. Она замечала, как одеты другие люди, где и как они живут: «Ой, смотри, у них хорошая машина»; «У них красивый дом и бассейн»; «Их отец врач. Они, наверное, богатые». Это ощущение передалось и мне. Мы смотрели на детей бизнесменов, видели, как они хорошо одеты и воспитаны, живут в добротных домах, и думали: «Они само совершенство».

Кэти попыталась вступить в школьную команду поддержки спортивных состязаний. В то время участницы этих команд отличались яркой красотой, и сильно расстроилась, когда не прошла отбор. Однако она была хорошей гимнасткой, поэтому ей предложили стать талисманом Фри Академи, старшей школы Элмайра, Синим Дьяволом. Она была очень привлекательна, но никогда не задумывалась о своей внешности. Она просто не понимала, как была красива.

Я был вторым ребенком, на два года младше, и ничего не умел делать правильно. Позорно не успевал в школе и, несмотря на спортивный азарт, так и не стал спортсменом. Это бесконечно огорчало моего отца. Мори Коллинз – один из лучших друзей отца. Его сын Чарли был прекрасным футболистом. Мори мог без устали рассказывать о Чарли. Думаю, это глубоко задевало моего отца, потому что он не мог похвалиться моими успехами. Тренеры говорили мне: «Ты не вышел ростом для баскетбола» или: «Ты недостаточно крупный для футбола», и мне не нравился бейсбол. Мне не удалось преуспеть в чем-либо. Отец любил рассказывать мне про соседских детей: «Томми Линч гениальный!», «Отличный парень этот Скотти Уэлливер!», «Джимми Роджерс великолепный баскетболист!» А потом с презрением смотрел на меня. Не знаю, что такого натворил, что разозлило его, но, став старшеклассником, понял: я не смогу заставить его изменить отношение ко мне в лучшую сторону. И оставил эти напрасные попытки.

Моей сестре Дороти, родившейся через год после меня и названной в честь матери нашего отца, нравилось имя Сюзи, и она попросила всех называть ее так. С тех пор она стала Сюзи. Она была умницей. Любознательная, любительница приключений, общительная – она была кем угодно, только не книжным червем, но поражала всех своими неизменно звездными оценками. Сестра обладала быстрым умом, имела толпу друзей и готовые ответы на любой вопрос. Мой отец питал к ней слабость, потому что в детстве она часто болела и в подростковом возрасте у нее диагностировали рассеянный склероз[2].

А я был мечтателем. Сама жизнь вынуждала меня фантазировать, потому что не мог понять очевидные для всех вещи. Английский язык, история, математика – выше моего понимания. Когда я пытался читать книгу, мне хотелось, чтобы глава занимала пару страниц, и начинал чтение снизу вверх. Мои глаза перескакивали с одной строки на другую, могли попасть в середину страницы, и я читал снизу вверх. Иногда мне хотелось начать с правой страницы разворота и читать задом наперед – просто не мог этого контролировать.

Я стремился к знаниям. Мне было интересно. Думаю, меня можно было назвать любознательным, но я всегда отвлекался на происходящее вокруг меня. И поскольку не мог усваивать информацию так, как это делали все остальные (моя дислексия выявится значительно позже), я схватывал вибрации, мимику, язык тела и развивал мой собственный радар как способ поддержки. И плутовал.

Я сидел в классе старшей школы на уроке математики у мистера Губера и думал обо всем, кроме алгебры. Это было запредельно сложно для меня – 2x, деленное на y, квадратные корни, и не мог не беспокоиться: «Если я преодолею это, мне нужно заняться геометрией!» И никак не мог сосредоточиться, поэтому каждый раз лишь все больше путался. Так что решил просто посещать занятия, угадывать ответы на тесты, а там посмотрим, чем закончится учебный год.

Я видел, что другим детям в классе все понятно. Когда мистер Губер раздавал проверенные работы, они получали больше девяноста баллов. Моя контрольная была исписана красными чернилами и оценена в тридцать пять баллов. И пока он разбирал ответы, а одноклассники исправляли свои ошибки и делали нужные пометки на будущее, я, бывало, уставлюсь на туфли от Thom McAn, которые были на учителе, его коричневые брюки из полиэстера, его белую рубашку, «не требующую глажки после стирки», его галстук, «не требующий глажки после стирки», и думаю: «Мистер Губер, наверное, хороший клиент универмага Sears!»

Некоторые учителя относились ко мне с пониманием, потому что были хорошими людьми, а я рос милым ребенком, любившим пошутить. У меня было множество друзей, и мы едва сдерживали свое веселье, чтобы нас не выгнали из класса. Моим коронным номером была имитация, и когда учитель отворачивался, чтобы написать что-то на доске, я копировал его жесты или подражал его голосу, желая вызвать смех, в основном для того, чтобы прикрыть свою неуспеваемость.

Я знал, что они думали обо мне: этот мальчик, по-видимому, не подает особых надежд.

Обычно, находясь в классе, я смотрел в сторону доски, но не видел ее. А какой в этом смысл? Все равно ничего не мог прочитать. Но мог в деталях описать, как был одет учитель.

Меня оставили на второй год во втором классе старшей школы. Это стало серьезным конфузом. Более того, оказался в классе моей младшей сестры Сюзи, и что еще хуже, она получала больше девяноста баллов, а я в лучшем случае пятьдесят.

Сюзи, ко всему прочему, имела отличный вкус. Она чувствовала сочетаемость цветов, обращала внимание на бренды и заботилась о содержимом своего гардероба и комода. Сюзи безупречно складывала все свои пуловеры, всегда помнила о том, что у нее есть, – мое самое раннее воспоминание об управлении запасами, – и ревностно охраняла свой гардероб: она не хотела, чтобы кто-нибудь из сестер прикасался к ее вещам. В моей семье девочки охотно говорили об одежде и стиле и обсуждали предпочтения других людей. Без них я, вероятно, не обращал бы внимания на подобные вещи, но эта болтовня, которую слышал постоянно, несомненно, повлияла на меня. Мальчик, у которого пять сестер, знает то, чего не знают другие мальчики.

Моя сестра Элизабет-Бетси появилась на свет через четыре года после моего рождения. Она выглядела как все Хилфигеры, но благодаря рыжим волосам, голубым глазам и веснушкам была более яркой, чем остальные дети. Бетси отличалась не только редкой красотой, она была нежной, доброй и заботливой. Организованная и дисциплинированная, копия моей матери, она стала ее главной помощницей. Если я приходил домой из школы и на стойке лежало свежее печенье, или пирожные, или торт, – значит, Бетси и мама потрудились. Бетси стала летописцем Хилфигеров; если кто-нибудь хотел узнать что-либо о семье, у нее имелась наготове нужная информация.

Мой брат Уильям Генри родился через год после появления Бетси. Дотошный от рождения, Билли любил рисовать и делать наброски и превосходно знал математику. Когда мы заработали свои первые деньги, сестры и я отправились что-нибудь купить. Билли же экономил каждый цент. Рано или поздно деньги у меня и сестер заканчивались.

– Билли, можешь одолжить мне десять долларов?

– Да, но их нужно вернуть ко вторнику, или я буду начислять проценты.

Через два года после Билли появился Бобби. Он был сгустком энергии и сломал несколько детских кроваток: он тряс их и разламывал на части только потому, что просто не хотел оставаться внутри!

Бобби всегда был тощим и хилым ребенком, но в старших классах начал поднимать штангу и наращивать мышечную массу. Через год он неплохо накачался. Это был великий спортсмен и сорвиголова, которому неведомо чувство страха. У Бобби был забавный и милый характер, но, когда он вырос, начал попадать в неприятности. У нас был моторизованный мини-байк, всеми нами любимый детский транспорт, и отец всегда говорил: «Запрещаю выезжать на нем на дорогу». Но Бобби садился на него и делал по-своему, выезжая на дорогу. А когда возвращался и отец пытался поднять на него руку, Бобби отталкивал отца или убегал. Я никогда не мог решиться на это.

Бобби зачислили в команды по футболу и реслингу. В первом классе старшей школы он был звездой реслинга. В выпускном классе выиграл чемпионат штата Нью-Йорк и получил стипендию начального/неполного колледжа Государственного университета Нью-Йорка в Дели. Бобби дважды входил в сборную США по реслингу Национальной спортивной ассоциации начальных/неполных колледжей в Дели и установил рекорд по количеству побед в национальном турнире по реслингу NJCAA. Его избрали в «команду десятилетия» по реслингу в 1970-х в Регионе III, и он заслужил место в Зале славы реслинга. В 1979 году Государственный университет Нью-Йорка в Дели назвал его спортсменом года. Он перевелся в штат зоны Аппалачей, в город Бун, Северная Каролина, и выиграл национальный чемпионат в первом дивизионе. У моего отца наконец-то появился сын, успехами которого можно похвастать. Я был рад за Бобби и счастлив, что мой папа пребывал в хорошем настроении.

Через год за Бобби последовала Мария. Сестра матери, моя тетя Энни, жившая с нами в то время, помогала ухаживать за детьми. Она вызывала у Марии истерический смех, приговаривая: «Д-д-д-д-д-д-д-д-дорогая девочка!» Очень скоро Марию стали называть Ди-Ди. Сестра выросла и стала суперпопулярной. Она, как и Кэти, Бетси и Сюзи, уделяла много времени моде, которая проложила себе дорогу в наш дом. В западной части Элмайры в то время в моде была опрятная одежда, а дети одевались в стиле «преппи»[3]. Они посещали все местные семейные магазины – Rosenbaum, Gorton Coy, Sportogs, Schwartz, Iszard – и носили одежду таких марок, как Villager, Ladybug, John Meyer of Norwich. Я видел, в чем щеголяли мои сестры и что они давали друг другу поносить, из-за чего ссорились.

– Ты растянула мой свитер! – орала Сюзи на Кэти.

– Я же не носила его долго!

– Ладно, ты его больше никогда не наденешь!

– Отлично, ты больше никогда не получишь мой килт!

Это были важные вещи!

Дети продолжали появляться на свет. Мне никогда не нравилось видеть мою маму в платье для беременных, потому что это означало, что должен родиться еще один Хилфигер, а значит, мне достанется меньше маминого внимания и в доме будет гораздо больше беспорядка. По соседству жило полно больших семей, какие были в свое время у многих католиков, поэтому про миссис Хилфигер, беременную шестым или седьмым ребенком, никто не сказал бы: «Боже мой, сколько же у них детей?» Она скорее могла услышать: «У вас только девять? У Шихансов уже одиннадцать!»

Мой брат Энди, восьмой по счету ребенок за двенадцать лет, был на десять лет моложе меня. Думаю, папа чувствовал, что этот малыш уже лишний, и все-таки любил мою сестру Вирджинию-Джинни – она была последней из выводка и на тринадцать лет моложе меня. Долгое время мы называли ее «крошка Джинни». Она была воплощением очарования.

У папы имелись любимчики. Он был очень мил со Сюзи, Билли, Бобби, Бетси и Джинни. Тяжело приходилось Кэти, Энди, Ди-Ди и мне. Позже я стал посещать психотерапевта по имени Роберта Сорвино. Раньше никогда не видел психотерапевтов. Она оказалась невероятной женщиной, обладавшей мудростью и способной к состраданию. Даже сейчас, тридцать пять лет спустя, Роберта остается моим близким другом. Именно она указала на одно обстоятельство, которое, как мне представляется, многое объясняет: все папины любимчики носили имена членов его семьи, а остальные (за исключением Кэти) были названы в честь родственников по другой линии, к ним он относился иначе. Возможно, психологически это повлияло на его отцовские чувства, хотя думаю, что он ненавидел меня, потому что я не отвечал его ожиданиям (я так и не смог выяснить, в чем причина его скверного отношения к моей сестре Кэти). Я заметил, что отец начинает воспринимать Энди так же, как и меня. Когда папина машина сворачивала на подъездную дорожку, каждый вечер я брал этого маленького мальчика, на десять лет младше меня, и занимался с ним чем-нибудь, оставаясь вне поля зрения отца.

Даже бабушка по отцовской линии была настроена недоброжелательно. Бабушка Дороти жила со вторым мужем, Эндрю, в Джексонвилле, штат Флорида, и изредка приезжала, чтобы навестить нас. Она была жестокой, раздражительной и властной в отношении меня, но обожала Бетси, которая выделялась своей красотой. «Выйди из комнаты, – говорила она мне, – я разговариваю с твоей матерью. Мы должны тебя видеть, но не слышать». Бабушка позволяла моей сестре сидеть с ними, но только не мне: «Выйди и поиграй».

– Но на улице холодно, там три фута[4] снега…

– Меня это не волнует. Поиграй на улице.

Как послушный мальчик, я вышел на улицу. Когда вконец замерз, вернулся домой и постучал в дверь, а моя мать позволила мне войти.

Бабушка злилась, что ей пришлось капитулировать.

Когда мне исполнилось одиннадцать, Кэти, Сюзи и Бетси (тринадцати, десяти и восьми лет на тот момент) были приглашены во Флориду, чтобы провести там лето. Меня не позвали. Когда я спросил, могу ли тоже приехать, после небольшого обсуждения бабушка смягчилась. Правда, без особого желания. Хотя в те дни не было ничего необычного в том, что детей отправляли к родственникам на автобусе, нас посадили в автобус транспортной компании «Грейхаунд» без сопровождения. Примерно в середине ночи мы добрались до Чарльстона, штат Южная Каролина, и мне понадобилось сходить в туалет. Выйдя из автобуса, увидел двух парней неряшливого вида, которые уставились на меня. Тогда я не знал, что такое извращенец, но они меня напугали. Я бросился в туалет, сделал свое дело так быстро, как мог, и поспешно вернулся в автобус. Моих сестер не было на месте. Я ждал, время шло, автобус готовился отъехать, и мое волнение нарастало. На мгновение подумал, что я потерялся. Наконец троица бегом вернулась из туалета. Может быть, в середине 1960-х годов отпускать детей путешествовать более чем за тысячу километров на автобусе без сопровождения взрослого было приемлемо для родителей, тем не менее даже пятьдесят лет спустя до сих пор чувствую озноб, думая об этом. Этот опыт, полученный много десятилетий назад, повлиял на мое родительское поведение: я всегда оберегаю своих детей, возможно, чересчур. Даже сейчас я должен пообщаться с ними хотя бы раз в день. Уверен, что мои дети ощущают это как бремя, но такова данность.

Мы провели большую часть лета вместе с бабушкой. Кажется, каждый день она поручала мне пропалывать ее сад. Было сорок три градуса по Цельсию, душно и гадко от туч насекомых. Бывало, выдернув пару сорняков, думал: «Почему это делаю только я? Мои сестры смотрят сериалы и едят конфеты с бабушкой, а меня она посылает полоть огород». Я задавался вопросом: каково было моему папе расти в доме бабушки (я слышал от родственников, что дед устраивал моему отцу порку за провинности).

Тетя Энни, сестра моей мамы, видела все происходящее. Она и моя мама часами сидели на кухне, курили сигареты и пили кофе, развлекая себя сплетнями. В основном говорила тетя Энни. Я любил ее, потому что она действительно любит меня. «Верь в себя, – всегда повторяла мне она. – Ты хороший человек. Умный мальчик. Держись подальше от своего отца».

Элмайра находилась в штате Нью-Йорк. Это напоминало жизнь, изображенную в сериале Leave It to Beaver («Предоставьте это Биверу». – Примеч. пер.). Город был поделен на богатую западную сторону, рабочую восточную и южную, где жили мы. Я рос под впечатлением от Клуба Микки Мауса и атомной бомбы Дэви Крокетт[5]. Все дети играли на улице.

У ближайших соседей, Эллиоттов, было три мальчика: Томми, Дикки и Бобби; все они были старше и сильнее меня. Случалось, они награждали меня насмешками, пускали в ход кулаки и дрались со мной, но я их боготворил. Смотрел мультфильмы в их доме по субботам – «Папай», «Микки Маус», «Дональд Дак», «Луни Тьюнз», а затем мы выходили на улицу играть в бейсбол и лазать по деревьям. Однажды они взяли меня с собой, и мы отправились на железнодорожные пути, а после того как полицейские остановили нас и вручили нам карточки задержания «Уведомление о правонарушении», у меня возникли большие неприятности дома. Я учился во втором классе, когда они уехали, и испытал опустошение.

Мама водила потрепанный «Понтиак»-универсал 1951 года, отделанный деревянными панелями. Сейчас это классический «вуди»; тогда просто груда хлама. Автомобиль был такой обшарпанный, что я стеснялся его вида и не хотел, чтобы меня видели сидящим в нем. Однажды днем, когда мы возвращались из магазина, мама свернула за угол, и пакет с продуктами на заднем сиденье опрокинулся на пол. Там в проржавевшем днище была дыра, и все наши апельсины и мандарины покатились вниз по дороге. Мама остановила машину, выскочила наружу и начала собирать фрукты. Я подумал, что это смешно. И спросил: «Почему у нас дыра в полу автомобиля?»

«Потому что мы не можем позволить себе новую машину», – ответила она.

Мой отец работал в ювелирном магазине Шрайбмана. «Мистер Хоффман только что купил миссис Хоффман кольцо с бриллиантом за пять тысяч долларов», – сказал он маме как-то вечером. Как можно позволить себе такие траты? Моя сестра Кэти просветила меня. «У его семьи есть деньги, – пояснила она. – Они живут в усадьбе в Стрэтмонте. Улица Хоффман была названа в честь их семьи».

Я был ошарашен.

– Как люди достигают такого уровня?

– Они родились на этом уровне.

– Почему мы не родились там?

Именно в этот момент я познал мысль: есть люди, которые не могут себе позволить, и есть люди, которые это могут. И пришел к выводу, что люди, которые могли себе позволить покупать дорогие вещи, жили в особой части Элмайры и были или врачами, или юристами, или дипломированными специалистами, и в большинстве случаев не имели девятерых детей. Понял, что, если хочу получить новый велосипед, или новые джинсы Levi’s, или новую пару кедов Converse, мне придется купить это самому.

Один из старших соседских мальчиков, Терри Джонс, согласился, чтобы я помогал ему развозить газеты. Мы колесили по пустынным улицам района Стрэтмонт – Юклэд-авеню, Хоффман-стрит, Аппэ-Клинтон, Фостер-авеню, Гарден-роуд, Фассет-роуд, Эджвуд-драйв, где стояли роскошные особняки. Я бросал газету в почтовый ящик и думал: «Вау, люди на самом деле живут в этих домах! Они имеют несколько автомобилей, плавательный бассейн, садовника и дворецкого в униформе, который открывает дверь… Вот бы мне когда-нибудь так жить!»

Концепция добывания денег волновала меня. У меня был некоторый опыт ведения бизнеса, поскольку я выработал для себя тактику бартера. Я выменял у одного мальчика свой разбитый велосипед и небольшую сумму в придачу на велосипед получше. Менялся игрушками. Обменял свою бейсбольную перчатку. Я говорил: «Отдам тебе мой футбольный шлем плюс пять долларов, если смогу получить твой шлем» – и уходил с шикарной обновкой. Я сгребал листья, расчищал лопатой снег, выполнял поручения соседей. И не знал, достаточно ли умен, чтобы стать врачом, или юристом, или владельцем бизнеса, но постоянно крутился в делах.

Когда Терри окончил школу и собирался уехать в колледж, он продал мне свой маршрут доставки за пятнадцать долларов, и я стал разносчиком газет. Эта работа не только приносила деньги; каждую субботу я стучался в двери этих прекрасных особняков, чтобы получить причитающееся, так что благодаря этой работе научился разговаривать со взрослыми. А они нуждались в услугах кого-то вроде меня. «Что делаешь в воскресенье? – спрашивали они. – Можешь прийти подстричь мой газон?»

Пока мои друзья занимались спортом, я работал. И начал зарабатывать деньги. Мог сам покупать одежду! Мог пойти в кино и купить себе мороженое и газировку! Я думал: «Возможно, когда-нибудь у меня будет такой же дом. Ведь есть люди, которые живут так на самом деле!» Я не мог до конца поверить в это.

Однажды вечером отец пришел домой с работы, увел маму на кухню и сказал: «Мы переезжаем в западную Элмайру». Я услышал, как она спросила:

– Как мы можем себе это позволить?

– Арт продает нам свой старый дом за цену, которую мы потянем, и сможем сдавать в аренду эту квартиру и получать доход, – объяснил папа.

Его друг Арт Уэлливер делал ему огромное одолжение. Я ничего из этого не понял, но осознал появление фур, подъехавших к нашему дому, чтобы перевезти нашу мебель. Внезапно мы оказались на Вест-Клинтон-стрит, в доме, который выглядел как дворец. Пять спален! Когда мы, дети, обежали его в первый раз, Кэти сказала мне: «Вот где живут богатые люди!» Нам предстояло делить спальню только с одним братом или сестрой, а не тремя!

В окрестностях протекал ручей. Дома были больше, улицы шире, а район в целом приятнее. Просторные дома предполагали большие семьи, и большинство их обитателей – это итальянские и ирландские католики, так что дети были повсюду. Семья Шихэн на Логан-стрит имела одиннадцать детей, и никто не связывался с Джеком или Пэтом Шихэн – они отличались жестокостью. Пэт проявлял такую агрессию, что его называли Багси, по имени знаменитого гангстера. Там жила еще одна семья Шихан, в которой было десять девочек и мальчик, и четыре из этих девочек стали нашими няньками. В семье Роджерсов росло пятеро детей; у семьи Чезари, жившей по соседству, было шестеро ребятишек. Доктор Чезари работал челюстно-лицевым хирургом и был прекраснейшим человеком в мире. Его жена Люси стала для нас второй матерью; ее родители владели пекарней и боулингом, и она обычно угощала нас свежей выпечкой. У Лонгуэлсов, живших через дорогу, было семеро детей, а семья Смитов, чей дом находился на углу улицы, воспитывала троих детей. На лужайках мы играли в софтбол; здесь же стояли киоски с газировкой Kool-Aid. Все лето наши улицы чем-то напоминали летний детский лагерь.

Юношеская христианская ассоциация Элмайры организовала настоящий летний лагерь возле одного из озер Фингер. Я слышал о нем годами – лагерь Ирокезов! Здесь был кемпинг, катание на каноэ, плавание – все виды спорта и развлечений. Жаждал попасть туда, но мои родители не могли себе позволить отправить меня в лагерь. Мне удалось найти программу, позволявшую заработать на продаже картонных коробок с ирисками; достигнув определенного объема продаж, можно было отправиться в лагерь на неделю. Я обошел все дома своих газетных клиентов, стучал в их двери и продал все до одной коробки. Мне было двенадцать лет, и это стало осуществлением мечты. Я не только отлично провел время в лагере, но и узнал, что взрослые испытывают уважение и стремятся помочь подросткам, которые стремятся к цели. Я был горд. И мой отец тоже.

Мой двоюродный дед Чарли Кромер возглавлял благотворительную организацию Нейбохуд Хаус, муниципальный общественный центр в восточной части города возле промзоны. Они тоже организовали летний лагерь Эльнехо, в данном случае бесплатный, где я был одним из немногих белых ребят и встретил там много афроамериканских детей. Мы прекрасно повеселились вместе.

В западной части города, по соседству с нами, все дети ходили в школу, так что мы виделись утром, днем и вечером. У каждого из моих братьев и сестер возникли собственные группки друзей. Джон Шинглер был вожаком моей стаи: мы думали, что все, что он делает, это классно. А его старший брат Роб был самым крутым парнем в районе. Джон копировал брата, а мы следовали примеру Джона. Он был первым парнем, у которого появился журнал «Плейбой» и сигареты. Он показал нам презерватив. Джон модно одевался, и у него имелась вереница хорошеньких подружек. В нашу компанию входили Энди Слипер, Джефф Блум, близнецы Джек и Джим Колгроув и Майк Френч, отличный спортсмен и дамский угодник.

Мы окончили шестой класс и перешли в старшую школу в Booth School, где оказалось еще больше ребят из западной Элмайры: Кевин Делани, Хирши, Скрибы, Джеромы, Дон Ноуилл, Ричи Поуз, Майк Стрейт и Тим Кеннеди. Я познакомился с Ларри Стимерманом, потому что он носил ботинки Beatle boots, и думал: «Мой отец никогда не позволит мне носить такие». Мы сразу же подружились, и я часто бывал у Стимерманов. Когда пришел к нему в первый раз и увидел изумрудно-зеленый ковер его матери, подумал, что попал во дворец. С этой семьей я впервые побывал в ресторане. Проводил с ними каждую Пасху и еврейский Новый год, что стало для меня откровением: еда, которую никогда прежде не пробовал; истории, которых не знал; слова, которых раньше не слышал. Это было захватывающе! Они заменили мне собственную семью, приняв меня.

Мы с Ларри и ребятами тусовались по вечерам в пятницу (Ларри был не столь религиозным, чтобы синагога помешала ему развлекаться.)

Мы говорили родителям, что идем куда-то, а потом отправлялись «кутить», пить пиво и целоваться с девушками, если удавалось их найти.

Однажды ночью Блуму, Френчу, Шиндлеру, близнецам Колгроув и мне позволили заночевать у Шиндлеров в деревянной хижине, своего рода крепости, которую мы называли Хата. Около одиннадцати часов мы решили улизнуть и стали носиться по улицам… в исподнем. Мы спрятались в кустах, когда услышали, как наши соседи кричали друг на друга. Дом был освещен, и мы наблюдали, как взлетали их руки. Никогда не видел, чтобы дрались муж и жена. Мои родители не допускали драк.

Итак, мы прятались в кустах, наблюдая за битвой родителей тех детей, с которыми вместе ходили в школу, когда позади нас остановилась машина. Кто-то вызвал полицию. Не знаю, что послужило причиной – семейный конфликт или сосед, заметивший горстку мальчишек-старшеклассников, присевших на улице в одном исподнем. Полицейские посветили фонариками, собрали всех нас, позвонили нашим родителям и развезли по домам.

Мой отец был зол и подавлен. О чем дал мне знать в недвусмысленных выражениях. Я поклялся, что больше не сделаю ничего подобного.

Спустя год мои родители снова разрешили мне остаться в Хате. Мы, конечно, опять удрали, но на этот раз в одежде. Мы помчались к дому Линды Стоун на Вест-Фест-стрит, потому что она и ночевавшая у нее Сэнди ван Гордер собирались улизнуть и встретиться с нами. Когда мы подошли к подъездной дорожке у дома Стоунов, мистер Стоун и его сын Дикки выбежали и начали преследовать нас. Они поймали нас на углу Фест-стрит и Хоффман-стрит и сами сообщили нашим родителям.

Мистер Стоун заявил моему отцу, что на дорожке были найдены спички и он подозревает, что мы пытались запихнуть их в бензобак его автомобиля. Мы не делали ничего подобного; просто тайком курили сигареты! В случае моего отца это не достигло цели.